Текст книги "Пароль - Директор"

Автор книги: Хайнц Хене

сообщить о нарушении

Текущая страница: 11 (всего у книги 21 страниц)

На этом этапе Шульце-Бойзен полагал, что политическое просвещение одна из сторон подпольной работы, обещавшая огромные перспективы в будущем. Вернер Краус, примкнувший к нему позднее, утверждает, что его целью было содействовать "просвещению самых широких слоев специалистов" при помощи памфлетов, устной пропаганды, листовок, чтобы таким образом инициировать "формирование интеллектуальной элиты". Во время тайных собраний Шульце-Бойзен сделал набросок информационного листка "Дер Вортгрупп" ("Авангард"). Шумахер с Кюхенмайстером написали антифашистские прокламации, а остальные разбросали их ночью по улицам Берлина.

Вайзенборн свидетельствует: "Листовки оставляли под навесами автобусных остановок, в телефонных будках и т. д. Еще чаще их отправляли в конвертах без марок. Адреса печатали на пишущей машинке и обычно выбирали по профессиям из телефонного справочника, а сами листовки размножали на копировальной машине". Печатали их в доме номер два по Вайцштрассе, в квартире юриста и противник нацизма доктора Герберта Энгельзинга, а агитационные материалы хранили у Шумахера в подвале.

Постепенно организация Шульце-Бойзена стала расширяться, своими вечерними дискуссиями и тайной агитационной работой она привлекала все большее число противников нацизма. К семерке основателей присоединялись противники режима всех мастей. Среди них можно было встретить такое хрупкое создание, как знакомая Шумахера Ода Шоттмюллер – танцовщица и скульптор. Очень скоро у неё сложились тесные отношения с Харро, и она была готова на что угодно. Другой полюс составляли торговец инструментом и ещё более осторожный радист доктор Хуго Бушман, а также строительный подрядчик Шольц.

Однако вскоре на всю эту политическую деятельность была брошена тень. Письма Гизелы фон Пельниц вызвали интерес советской разведки, и теперь в жизнь Шульце-Бойзена вошел человек, который сыграл роковую роль в судьбе многих антифашистов: советский агент-вербовщик Александр Эрдберг.

Его настоящее имя, как и мир, в котором он жил, остались тайной. В советском торговом представительстве в Берлине он называл себя Эрдбергом; в берлинском коммунистическом подполье его знали как Карла Кауфмана, а для Разведупра он был полковником Александровым. Сегодня друзья Шульце-Бойзена убеждены, что его настоящее имя – Василий Бергер, родившийся в 1905 году в Москве, в 1929 году – рецензент московского издательства, а с 1930 года агент советской разведки.

Тем не менее с уверенностью можно сказать только то, что Эрдберг с 1935 года работал в советском торгпредстве в Берлине, и в его обязанности входило создание шпионской сети в Германии. В наследство от советника посольства Сергея Бессонова, который в тридцать седьмом при довольно загадочных обстоятельствах исчез из Берлина и стал жертвой сталинской "чистки", ему досталась совсем крошечная организация. Бессонов наладил связь торгпредства с сетью информаторов, которая охватывала даже Министерство экономики рейха. Главным информатором был обладателем знаменитой фамилии: доктор права и философии Арвид Харнак – сын историка Отто Харнака и племянник великого теолога Адольфа фон Харнака, да и сам один из лучших умов в среде германской бюрократии. Скромный, интеллигентный, с легким налетом аскетизма, но не без чувства юмора и склонности к жарким дискуссиям, Арвид явно воплощал немецкий идеал высокопоставленного министерского чиновника, и в то же время долгие годы беспрекословно служил своим советским хозяевам. Он обладал суровой убежденностью догматика, зато ему недоставало живости и импульсивности его будущего партнера Шульце-Бойзена.

Харнак родился 24 мая 1901 года в Дармштадте. Его рано заинтересовали марксистские экономические теории, которые сделали из него убежденного коммуниста. Он был приверженцем так называемой "Гессенской школы", возглавляемой профессором Фридрихом Ленцем, который считал, что германская экономика должна заимствовать (его собственными словами) "принципы тотального планирования свободной от эксплуатации экономики".

Ленц считал советский пятилетний план примером воплощения подобных принципов. Какое-то время он сотрудничал с национал-большевистскими кругами Сопротивления, возглавляемыми бывшим социал-демократом Эрнстом Никишем. Тем не менее Ленц считал открытым вопрос о том, сможет ли советская плановая экономика служить образцом для находившейся на полпути между капитализмом и коммунизмом экономики Германии. Он возражал против рабского копирования плановой экономики России, и его главной темой была Германия, независимая как от Востока, так и от Запада, а это требовало "откровенного обмена мнениями с возрожденным большевиками восточным империализмом", чтобы найти в конце концов экономическое устройство для Германии, "удовлетворявшее требованиям специфики нашей ситуации".

Однако ученик Ленца Харнак на этом не остановился. Для него не существовало ничего более двусмысленного, чем колебания германской политики между Востоком и Западом, и он утверждал, что будущее Германии нужно искать на Востоке. Германия может обеспечить свои национальные интересы только через сотрудничество с коммунистической Россией.

Для него это не было вопросом политики с позиции силы, а скорее идеологии и социального строя. Еще летом 1931 года во время ночных прогулок по Марбургу он говорил своему другу, историку Эгмонту Зехлину, что время политики по принципу "куда ветер дует" закончено, теперь каждый немец должен решить, встанет он на сторону рабочих или капиталистов, потому что национальные проблемы стали социальными". Его убежденность брала начало в двух с половиной годах исследовательской работы в качестве рокфеллеровского стипендиата при университете в Мэдисоне, штат Висконсин. В 1926 году он уехал в Америку, воспитанный семьей в национальном духе, но работа над диссертацией "Домарксистское рабочее движение в Соединенных Штатах" все ближе знакомила его с социализмом. Американский стихийный капитализм, неуклонно шагавший к катастрофе "черной пятницы" и мировой депрессии, по его мнению, прокладывал дорогу марксизму.

Убежденность Арвида в том, что американская экономическая система не обеспечит разрешения современного кризиса, поддерживала аскетичная, но очаровательная американка Милдред Фиш, преподаватель литературы Мэдисонского университета. Ее захватило распространенное в американских университетах того времени движение за социальные реформы. Эрудиция и глубокие демократические симпатии молодой женщины привлекли Арвида Харнака, и в 1926 году они поженились. Как верная жена, Милдред всегда поддерживала деятельность мужа, хотя она в принципе была далека от политики, а её главным интересом оставалась литература – даже в камере смертников она переводила Гете.

Еще студентом Харнак понял, что Америка – чуждая ему страна. Даже в своей работе по истории американского профсоюзного движения Арвид предсказывает, что Соединенные Штаты пойдут по пути, который он выбрал для себя – к марксизму. Лекции Ленца ещё более усилили его уверенность в том, что будущее принадлежит коммунизму.

Первые связи с Россией появились у Харнака в 1930 году после завершения экономического образования в Гессенском университете. Они с Ленцем создали в Берлине "Общество по изучению советской плановой экономики" (известное как "Арплан") и вскоре получили активную помощь со стороны торгпредства и посольства. Большинство членов общества отнюдь не были коммунистами, среди них можно было встретить и таких ученых, как эксперты по Востоку Хетч и Мехнерт, которые в своих выступлениях на ежегодном собрании общества в берлинском отеле "Берлинский кайзер" выказали мало пристрастия коммунизму.

Однако Бессонов, бывший прекрасным оратором и собеседником, умел внушить доверие и расположить к себе людей. Ему удалось склонить симпатизировавших марксизму членов "Арплана" на сторону Советского Союза. Деятельность Бессонова была направлена на то, чтобы ещё теснее связать с русскими секретаря общества Арвида Харнака. В 1933 году он устроил своему другу Харнаку и ещё двадцати трем членам "Арплана" поездку в Россию, где их принимали высшие советские функционеры. Харнаку больше всего запомнилась встреча с Осипом Пятницким, главой ОМС и организатором одной из самых значительных агентурных сетей коммунистов.

Однако захват власти фашистами вынудил Ленца и Харнака распустить "Арплан". Арвиду даже пришлось на время покинуть Берлин и завершить свое юридическое образование в Йене. Тем не менее он продолжал придерживаться прежних взглядов на будущее как просвещенную, специфически немецкую форму коммунизма. В 1934 году он возвращается в Берлин, настроенный к решительной борьбе за свой рейх, государству с полностью планируемой экономикой.

Теперь Харнак становится экспертом-консультантом и поступает на службу в Министерство экономики в качестве научного ассистента в отдел зарубежной валюты. Впоследствии его назначили правительственным советником, а в 1942 году – старшим правительственным советником, что свидетельствовало об эффективности его работы, отмеченной расположением самого высокопоставленного руководства. Ни один человек в Министерстве не сомневался, что референт отдела "Америка-Основные вопросы" был прилежным слугой Третьего рейха.

Тем временем 8 июля 1937 года он вступил в нацистскую партию, получил членский билет N 4153569 и проявил должное рвение истинного национал-социалиста в качестве лектора в Школе зарубежной политики Розенберга. Вряд ли хоть одна живая душа знала, что за внешностью обычного служащего скрывается фанатизм марксистского догматика, решившего неуклонно идти до конца своим путем – в тесном сотрудничестве с русскими товарищами.

Никто не знает, когда Харнак получил от советской разведки первое задание. Когда его однокашница, убежденная сторонница марксизма экономист Маргарет (Грета) Лорке в 1933 году возобновила знакомство с ним в Берлине, он уже числился в списках информаторов советской сети. Грета Лорке утверждает, что Харнак уже тогда передавал в Москву экономические доклады, а русское руководство строго приказывало ему держаться подальше от Германской коммунистической партии.

В противовес Харнаку, Грета Лорке состояла в членах партии и была полностью посвящена в тонкости подпольной работы. Они были знакомы ещё с Мэдисонского университета, но затем потеряли друг друга из вида. В 1930 году Грета уехала в Цюрих под предлогом работы помощником адвоката, но на самом деле по заданию партии. В её обязанности входило представлять партийные интересы в "Союзе интеллектуальных профессий", группе левых интеллектуалов, "созданной как организация прикрытия, но фактически работавшей под руководством коммунистов".

Только через три года партия приказала Грете вернуться в гитлеровскую Германию, где её новым союзником стал Харнак. Она стала преподавать американское коммерческое законодательство и к тому же работала для нацистского расово-политического управления: переводила на английский речи Геббельса, а иногда отрывки из "Майн Кампф" Гитлера. Однако в свободное время Грета копировала секретные отчеты, которые Харнак тайно приносил из Министерства экономики, записывала любую поступавшую от него устную информацию и переправляла её с курьерами.

Ближайший "почтовый ящик" находился в Нейкельне, связным был Йоханн ("Джон") Сиг, американец немецкого происхождения из Детройта. С 1929 года он состоял в Германской коммунистической партии, а с тридцать первого под псевдонимом Зигфрид Небель работал на главную коммунистическую газету "Роте Фане" ("Красное знамя") и был связным коммунистического подполья. Его жизнь была полна приключений: он преподавал в педагогическом колледже, работал грузчиком на почте, разнорабочим, автомехаником и журналистом, что наделило его хитростью и уживчивостью – качествам, так необходимым в подпольной борьбе с нацизмом. Связь он поддерживал с подпольной коммунистической группой в Лейпциге, которая передавала его сообщния и отчеты Харнака в Россию.

У Сига была сеть информаторов в Берлине. Кроме ряда товарищей из берлинских индустриальных концернов, она включала в себя и такую крупную фигуру, как писатель доктор Кукхофф, с которым Грете Лорке выпала судьба связать свою жизнь. Тот был уроженцем долины Рейна из семьи аахенского промышленника. Сиг познакомился с ним во время работы в молодежной газете "Ди Тат" ("Дело"), которую Кукхофф редактировал до 1930 года. Адам был романтическим националистом, в одно время он симпатизировал нацистам, но к периоду "Гляйхшалтунг" – террора 1933 года – стал ярым антифашистом и через Сига связался с коммунистическим подпольем.

С тех пор Кукхофф называл себя коммунистом. Он постоянно испытывал нехватку средств и некоторые затруднения в примирении своих патриотических поэм, например, "Немец из Байеркорта" и "Жизнь за Ирландию" с работой в коммунистическом подполье. Грета Лорке помогла ему выйти из этих идеологических затруднений и даже научила в чем-то недалекого Кукхоффа азбуке конспирации, а в 1937 году вышла за него замуж.

"Мы устраивали просветительские вечера, – сообщает Грета Кукхофф, – и обсуждали чисто теоретические проблемы, американскую литературу и различные интеллектуальные вопросы, но в конце концов перешли к проблемам марксизма и теории национал-социализма, чтобы лучше разбираться в этих вопросах и иметь возможность им противостоять". Постоянными участниками этих встреч были Харнаки, Джон Сиг и несколько его друзей, включая коммуниста Шлезингера, его жену Розу и инженера из АЕГ Карла Бехрена.

С 1937 года в их число вошел один из видных деятелей Веймарской республики, последний социал-демократический министр культуры Пруссии доктор Адольф Гримме. Они с Кукхоффом знали друг друга ещё по университету в Галле, затем их пути разошлись до 1933 года. Гримме стал преподавателем и получил медаль Гете. Адам привел его с собой, но даже отвращение к нацистскому режиму не смогло сделать из него активного члена группы Харнака-Кукхоффа, и он остался сторонним наблюдателем.

Фрау Кукхофф часто приходилось посредничать между представителями разных направлений антифашизма, особенно в спорах между пробавлявшимся рецензиями для "Дойче Ферлаг" Кукхоффом и преуспевающим служащим Харнаком, которые часто раздражали окружающих. Фрау Кукхофф говорит, что "положение Харнака в нашем кругу было довольно сложным". Она не рассказала мужу о нем всей правды. Приказ из России гласил, что никто не должен был знать о его шпионской деятельности.

Кукхофф считал Арвида беспринципным карьеристом и мелким буржуа, который может оставить революционную партию в беде. Однажды он пришел в такую ярость, что выгнал Арвида на улицу и дал ему пощечину. Фрау Кукхофф вспоминает: "По реакции Харнака я могла понять, что он все прекрасно понял и остался совершенно невозмутим".

Словоохотливый Кукхофф также не был знаком с тем, кто в одно время был тайной движущей силой группы Харнака – с Александром Эрдбергом. Конечно, вербовщик Разведупра находился в советском торгпредстве, но Грета Кукхофф утверждает, что "Харнак получал распоряжения из посольства". Теперь на первые роли выходил Эрдберг, и потому военный атташе в Берлине генерал-майор В. И. Тупиков получил из Москвы новые инструкции.

Информация Харнака главным образом касалась экономики, и хотя Москва считала это очень важным, но приближение Второй мировой войны заставило разведку собирать как можно более полную информацию о германской военной машине. Советскую разведку снова и снова интересовали подробности о гитлеровском вермахте. Письма Гизелы фон Пельниц показывают, как в данном случае распорядился Разведупр. Военную информацию обеспечивал Шульце-Бойзен, и у Эрдберга родился план объединения групп Шульце-Бойзена и Харнака.

Первый шаг был сделан Гретой Кукхофф, установившей дружеские отношения с четой Шульце-Бойзен. Летом 1939 года юрист и продюсер киноконцерна "Тобис" Энгельзинг привез Кукхоффов и Шульце-Бойзен на свою виллу в Грюневальде. Предлогом послужил их общий интерес к кинобизнесу: Кукхофф надеялся получить работу кинорежисера, а Либертас Шульце-Бойзен, которая тем временем стала писать сценарии для киноцентра Министерства пропаганды, была в дружеских отношениях с целым рядом продюсеров, вроде Вольфганга Либенайнера.

Вскоре к их кругу примкнул Харнак, который представил своего хозяина Эрдберга. Перед вторжением в Польшу Арвид Харнак и Гарро Шульце-Бойзен уже работали вместе и конец их сотрудничеству положил только палач из Плотцензее.

На самом деле Харнак без всякого энтузиазма смотрел на мальчишеские выходки энергичного лейтенанта, который сразу же попытался взять обе группы под свое начало. Харнак был типичным далеким от сентиментальности марксистом и настаивал на строгом соблюдении приличий и порядка в личной и общественной жизни. Романтический национал-революционер Шульце-Бойзен со своими шумными водными прогулками и застольями казался ему скорее незрелым нигилистом, чем человеком, которому стоило доверять такое опасное задание, как руководство разведывательной организацией Сопротивления.

Грета Кукхофф говорит, что муж её сразу понял: "Шу-Бо нужна дисциплина", – намек на экзотическую личную жизнь Шульце-Бойзена и ту легкость, с которой они с Либертас старались разрушить узы брака, разменяв его на пеструю серию новых романов. Чета Кукхофф рассматривала эту парочку не столько как вызов буржуазной морали, сколько как преступление против конспиративных правил Москвы. Остальные коммунисты из группы Харнака тоже считали, что Шульце-Бойзен слишком нетерпелив и слишком вольно обращается с правилами; многие отмежевались от учатия в его "коммунистической гостиной", особенно после того, как узнали, что партия с неодобрением относится к его связи с Кюхенмайстером, которого вывели из её рядов.

Однако в тот момент и Шульце-Бойзен, и Харнак вынуждены были принимать во внимание взгляды официального руководства Германской коммунистической партии, поскольку обе группы выступали как организация профессиональных коммунистов-революционеров, более фанатичных и последовательных, чем все те, к которым привыкли немецкие противники нацизма. Ортодоксальные коммунисты следовали приказам Коминтерна, которые предписывали восстановление Германской компартии, серьезно пострадавшей от гестапо; так политика партии и потребности разведки советского государства шли рука об руку.

Вскоре после подписания в августе 1939 года советско-германского пакта о ненападении коммунистическое руководство в Москве поддалось обольстительной иллюзии, что союз двух диктаторов даст возможность Германской компартии восстановить легальную деятельность в Третьем рейхе. Как война с Японией вынудила антикоммунистического диктатора Китая маршала Чан Кайши терпеть своих коммунистических противников, утверждали они, – так и война против "западного империализма" заставит Гитлера мириться с присутствием германских коммунистов.

С точки зрения обосновавшегося в Советском Союзе руководства ГКП в изгнании следовало сделать все возможное, чтобы помочь Гитлеру укрепиться в этом мнении. Вальтер Ульбрихт предостерегал товарищей не ставить своим "грубым антифашизмом" под удар "будущие возможности легальной работы ГКП. А функционер Коминтерна Фюрнберг пошел ещё дальше, утверждая, что "следует отбросить многие предубеждения". Если через советско-германский пакт можно достичь социализма, тогда партии как с неизбежным злом придется смириться даже с концентрационными лагерями и еврейскими погромами.

К тому же по мнению советских специалистов по Германии Советская Россия теперь приобрела в Третьем рейхе такую популярность, что нацисты не осмелятся противостоять коммунистам или Советам. У одной из советских представительниц Самойлович всегда была наготове трогательная история из поездки по Польше о том, как германские солдаты на демаркационной линии так охотно собирали советские эмблемы, что целому взводу Красной Армии пришлось оторвать со своей формы все пуговицы и звездочки и подарить немецким военным.

Убеждение, что советско-германская дружба приведет к некоторому смягчению гитлеровского режима, побудило Коминтерн предпринять эффектную акцию. В январе 1940 года два самых высокопоставленных лица Коминтерна, Генеральный секретарь Георгий Димитров и второй секретарь Дмитрий Мануильский пригласили членов ЦК ГКП в Москву и устроили им партийное расследование. Не заботясь о чувствах своих германских товарищей, они обвинили руководство Германской компартии в полном провале борьбы с фашизмом. Мануильский бушевал, доказывая, что в Германии больше не осталось ни одного коммуниста. Димитров резко заявил, что ГКП перестала быть в Германии независимой партией. Никто не слышал ничего подобного со времен гражданской войны в Испании. Председатель ГКП Вильгельм Пик отверг подобные обвинения, но взаимные упреки стали ещё резче.

В конце концов Димитров прервал спор и перешел к существу дела. По его словам, главной целью являлось создание в Германии новых коммунистических ячеек, а затем их объединение в партию, которая будет действовать, как единое целое. В Стокгольме предстояло сформировать из надежных товарищей секретариат, которому следовало установить связи с ещё оставшимися в Германии ячейками и сформировать новые, а затем в качестве руководства новой ГКП переехать в Берлин. Местные партийные органы следует укомплектовать "легальными" товарищами, которых, однако, должны направлять люди из подполья, а сам секретариат будет оставаться на нелегальном положении до тех пор, пока его нельзя будет узаконить в качестве "Директората" рейха.

Главой этой организации Коминтерн назначил члена Центрального комитета Герберта Вегнера (псевдоним Курт Функ), человека железной воли, всегда считавшегося специалистом по нелегальной работе. С 1935 года он находился в подполье, боролся в Сааре против объединения с Германией, и после многочисленных споров с "политруками" из партийного руководства навязал свою политику усиления борьбы с нацистским режимом. До тех пор, пока будущий руководитель берлинской района Карл Мевис и двое других членов Центрального комитета, Генрих Вятрек и Вильгельм Кнохель, проведут всю необходимую подготовку для переезда в Третий рейх, он должен был оставаться в тени.

Однако едва только Мевис (он же Фриц Арндт) приступил к работе, как Димитров отправкой в Стокгольм одного из своих ближайших сподвижников показал, что сфера его интересов ограничена чисто партийной работой. "Рихард", как с некоторой дрожью в голосе и трепетом называли того в партийных кругах, стал неусыпным стражем и движущей силой секретариата. Артур Ильнер, плотник из Кенигсберга, который прошел подготовку ещё в старом "М-аппарате", выпускник "М-школы" и агент Разведупра, впоследствии переданный Коминтерну, во время гражданской войны в Испании под псевдонимом Рихард Штальманн был заместителем командира одиннадцатого батальона Интернациональной бригады и в этом качестве нес ответственность за расстрелы левых и правых уклонистов.

Ему приказали создать в Германии новый разведывательный аппарат. В новых планах ГКП "М-организация" виделась полностью отделенной от партии, а её члены должны были заниматься разведкой и диверсиями. Первых людей из своего аппарата Ильнер отправил в Германию через систему курьеров, работавшую на шведских судах на Балтике.

Вегнер, которого отправили в Стокгольм в феврале 1941 года, также использовал свои международные связи и через шведских моряков обеспечивал передачу тайных сообщений западноевропейской разведывательной сети Коминтерна, датский фланг которой представлял агент "Красной капеллы" Винтеринк. "Толстяк" (псевдоним Винтеринка) поддерживал связь с членом Центрального комитета Кнохелем, который начал внедрять своих "инструкторов" из Голландии в западную Германию.

Шифрованные сообщения товарищей из Германии стали скапливаться в подпольном стокгольмском центре Вегнера на Блекингегатан, 63. Вегнер лично готовил агентов для работы в Германии. В качестве одного из своих главных доверенных лиц он отправил члена компартии Шарлотту Бишоф, предварительно сделав ей короткую стрижку и переодев мужчиной. С семьюстами марками и снаряжением от Вегнера её отправили на корабле в Бремен.

Но план Димитрова не сработал, и только несколько заброшенных из-за рубежа коммунистов смогли успешно работать в Германии. Большинство из них попало в руки гестапо. Чересчур восторженный функционер Денгель из безопасной Москвы увещевал товарищей, что в Берлине никому не следует бояться смертной казни, поскольку Сталин сможет удержать гитлеровский террор в определенных рамках.

Тем не менее большинство членов партии не спешили ввязаться в смертельную авантюру. Даже руководители стокгольмского секретариата не рискнули отправиться в Германию. Ильнер нашел, что у него в Швеции слишком много неотложных, Вятрек без всяких оправданий просто отказался ехать, Мевис отказался давать какие-либо обязательства, а Вегнер прикрылся данным Шарлоттой Бишофф в "Берлинер Локал-Анцайгер" объявлением, предостерегавшем против поездки в Берлин. Только Кнохелю удалось впоследствии туда пробраться.

Таким образом коммунисты в Германии оказались отрезаны от своих руководителей за рубежом, что привело к образованию новых боевых групп. Конечно, они не подозревали о сложных тактических соображениях, тщательно разработанных совместно с московской штаб-квартирой. В любом случае они так же мало в этом разбирались, как и во многих воззваниях нашедшего убежище за рубежом партийного руководства. Невидимая линия разделила Германскую компартию на эмигрантов и тех, кто остался дома.

Да и какого понимания можно было ожидать от немецких коммунистов в "создании народного антифашистского фронта против антисоветских военных планов империалистических сил" или "набора социал-демократических рабочих и национал-социалистической рабочей силы для общей борьбы", которые фигурировали в "политической платформе" ГКП в декабре 1939 года? Оставшиеся дома товарищи, которые и так были запутаны пактом Сталина-Гитлера, из этого смогли лишь уяснить, что предстоит восстановление ГКП и продолжение борьбы против Гитлера. Именно к этому их и готовили.

Помогла им известная снисходительность нацистского режима. В течение 1939 года из тюрем и концентрационных лагерей под обещание прекратить всякую политическую деятельность выпустили среднего уровня активистов прежней ГКП. Они тут же приступили к формированию новых групп Сопротивления.

Начало было положено ещё за несколько месяцев до того рабочим-металлургом и функционером компартии Робертом Уригом, которого также выпустили из концлагеря. Он организовал в Берлине организацию Сопротивления, которая создала свои ячейки на различных производствах, причем в них наряду с коммунистами входили и социал-демократы. В то же самое время кельнские коммунисты разбились на группы по пять человек под руководством единого центра, а в Маннгейме подобную организацию создал бывший коммунист-депутат местного парламента Георг Лехляйтер. В Гамбурге, Саксонии и Тюрингии старые товарищи под самыми различными прикрытиями снова собирались вместе.

Берлин тоже не остался в стороне. Несколько недавно освобожденных коммунистических журналистов однажды собрались в доме своего старого друга Джона Сига. Все они были знакомы ещё со времени совместной работы в "Роте Фане": инструментальщик и молодежный лидер Вальтер Хусманн, работник издательства Мартин Вайзе, печатник Герберт Грассе и книготорговец Гуддорф. Они решили держаться вместе и действовать против режима на разных предприятиях Берлина.

Своим руководителем они выбрали самого умного и образованного из них Вильгельма Гуддорфа. Тот был выходцем из просвещенной семьи, получил филологическое и экономическое образование, учился в советских партийных школах и затем стал редактором "Роте Фане". В 1934 году его приговорили к трем годам заключения за попытку государственной измены, а после освобождения из концлагеря он работал в берлинском книжном магазине "Гизеллиус".

По офисам и компаниям он набрал единомышленников, и вскоре организация заработала. Ее членами в основном были коммунисты, придерживавшиеся твердой линии, как например, электрик Ойген Нойтерт, бывший руководитель гитлерюгенда Вольфганг Тисс, Ютта и Виктор Дукински.

В своих призывах к действию Гуддорф был неутомим. Он не собирался ждать инструкторов из Москвы, которых обещал стокгольмский секретариат, сам назначил себя членом пока ещё не существующего директората и наладил связь с другими коммунистическими группами Германии. Ему особенно хотелось работать с Берхартом Бестлайном, Францем Якобом и Робертом Абсхагеном, партийными функционерами из Гамбурга, которые объединили вокруг себя немало бойцов Сопротивления из портовых организаций старой ГКП.

В конечном счете Сиг представил Вильгельма Гуддорфа группе Шульце-Бойзена/Харнака, которая уже делала именно то, о чем он мечтал. Шульце-Бойзен и Харнак с энтузиазмом приняли Гуддорфа, поскольку его ячейки на берлинских предприятиях могли обеспечить прочную основу всей организации. Но Гуддорф колебался, стоит ли объединяться с этой парой "коммунистов из гостиной", поскольку представителя старой гвардии насторожила их театральность.

Московскому центру пришлось отдать точный приказ, прежде чем Гуддорф решился приступить к сотрудничеству с Шульце-Бойзеном и Харнаком. В 1941 он вошел в организацию как официальный представитель ГКП. Свою лепту в укрепление этого союза внес и Эрдберг. Он постоянно настаивал на сотрудничестве и требовал расширения организации. С ненавязчивой помощью русских Шульце-Бойзен смог вовлечь в свою организацию последних уцелевших представителей немецкого аппарата Коминтерна.

В их число вошла Клара Шаббель, * участница "движения Спартака", а впоследствии секретарь советского торгпредства. Она была любовницей Генри Робинсона, представителя Коминтерна, работавшего на "Красную капеллу" в Париже.

(* Клара Шаббель познакомилась с Робинсоном в 1921 году в Берлине, и в тот же год переехала с ним в Москву. В 1922 году она вернулась в Берлин, где у неё родился сын Лео. Позднее Клара поддерживала с ним отношения, когда он работал на Западе и некоторое время, с 1934 по 1936 год, жила с его отцом в Париже. Прим. авт.).

Еще там был Курт Шульце, радист, прошедший подготовку в Советском Союзе. По приказу партии он в 1927 году вышел из КПГ и перешел в советскую разведку.

И, наконец, появляется одно из самых странных созданий Коминтерна семейство агентов Хюбнер/Весолек.

Эмиль Хюбнер работал пекарем, в 1919 году вступил в КПГ, а с конца 1920 года работал на советскую разведку. После 1933 года один из его сыновей эмигрировал в Советский Союз, другой, Макс Хюбнер, вступил в компартию ещё вместе с отцом и помогал ему пристраивать вновь прибывших советских агентов. Русская разведка помогла Хюбнерам открыть в Берлине фирму по торговле фото – и радиотоварами, где тайно разместилась мастерская по подделке паспортов. К началу войны магазин Хюбнера в Берлине стал главной явкой советских агентов, и чем больше их прибывало из Москвы, тем чаще Опа Хюбнер привлекала к работе членов семьи, начиная с дочери Фриды и кончая внуками Йоханнесом и Вальтером Весолеками.