Текст книги "«Кайся, Паяц!» — сказал Тиктак"
Автор книги: Харлан Эллисон
Жанр:
Научная фантастика
сообщить о нарушении
Текущая страница: 1 (всего у книги 1 страниц)
Харлан Эллисон
«Кайся, Паяц!» – сказал Тиктак
Всегда находятся те, кто спрашивает: «А о чем все это?» Так вот. Тем, кому вечно требуется интересоваться, кому вечно требуются все ударения и точки над i, всем тем, кому без конца требуется знать, что, куда и откуда, предлагаем нижеследующее:
"Именно так служит государству большинство – не столько как люди, сколько в качестве машин, своими телами. Они составляют регулярную армию, милицию; это тюремщики, констебли, понятые и тому подобные. При этом в большинстве случаев им совершенно не приходится применять ни собственное мнение, ни нравственное чувство – они низвели себя до уровня древесины, земли и камней. Когда-нибудь, может статься, смастерят деревянных людей, способных не хуже справляться с теми же задачами. Такие внушают не больше уважения, чем соломенные чучела или глиняные болваны. Цена им – та же, что лошадям или собакам.
Тем не менее обычно им подобные даже считаются за добропорядочных граждан. Другие – как, например, большинство законодателей, политических деятелей, юристов, священников и чиновников – служат государству преимущественно своими мозгами; а поскольку какие-либо нравственные различия они редко бывают склонны делать, то, сами того не сознавая, способны служить как Богу, так и дьяволу. И лишь очень немногие – герои, патриоты, мученики, реформаторы в высоком смысле и просто настоящие люди – служат государству также и своей совестью, а потому чаще всего оказывают ему противодействие – и оно, как правило, видит в них своих врагов".
ГЕНРИ ДЭВИД ТОРО
«О гражданском неповиновении»
Здесь самая суть. Теперь начнем с середины, затем уясним начало – а концовка пусть сама позаботится о себе.
Итак, в силу того что этот мир был таким, каким он был – каким ему позволили сделаться, – долгие месяцы выходки Паяца не привлекали излишне пристального внимания Тех, Кто Обеспечивает Бесперебойную Работу Механизма, – тех, кто льет наилучшее масло на кулачковые валы и ходовые пружины Цивилизации. И лишь когда окончательно прояснилось, что невесть как и непонятно почему он сделался своего рода знаменитостью, а для «эмоционально неустойчивой части народных масс» (согласно неизбежной формулировке Администрации), может статься, и героем, дело было передано Тиктаку и его всесильному юридическому аппарату– Но к тому времени именно в силу того, что этот мир был таким, каким он был, – а также вследствие того, что не оказывалось никакой возможности предугадать, где объявится Паяц, – быть может, вспышка некой давным-давно исчезнувшей болезни вдруг снова разразилась в Системе, где иммунитет к ней опять-таки давным-давно был утрачен, пропал с концами, ищи-свищи, упомянутому Паяцу позволили стать слишком реальным.
Обрел он и форму, и содержание.
Он сделался личностью – тем самым, что уже много десятилетий назад из Системы устранено. Но так уж получилось – и нате вам! Пожалуйста! Вот он – решительно впечатляющая личность! В определенных кругах – в средних, сказали бы мы, классах выходки его считались возмутительными. Фи! Вульгарное бахвальство! Скандал! Анархистские происки! В других слоях общества – там, где мысль подчинена форме и ритуалу, образчикам истинно достойного поведения, – все это вызывало лишь смешки.
А вот в самых низах – ох уж эти низы, где людям всегда нужны святые и грешники, хлеб и зрелища, герои и злодеи, – его считали Боливаром… Наполеоном… Робин Гудом… Диком Бонгом (Асом из Асов)… Иисусом… Джомо Кепьятой…
В самых же верхах, где любые колебания и сотрясения грозят сбросить богатых, влиятельных и титулованных с насиженных мест, в нем видели общественную угрозу… еретика… бунтаря… позорище… наконец, прямую для себя опасность. Все снизу доверху знали его как облупленного – но существенное для Системы значение имели только реакции верхов и низов. Самой верхушки и самого дна.
И вот его досье вместе с картой времени и кардиоплатой направили во всесильное ведомство Тиктака.
Тиктак: ростом метра под два. Немногословный, тихонько мурлычущий себе под нос. Когда все идет временносоответственно. Это Тиктак.
Даже в верхних эшелонах власти, где страх лишь порождали, но редко испытывали, его так и звали – Тиктак. Но за глаза. Прямо в маску никто бы так его не назвал. Никто бы не осмелился.
Попробуй-ка назови человека ненавистным ему прозвищем, если человек этот способен лишить тебя минут и часов, дней и недель – целых лет жизни. В маску к нему обращались как к Главному Хранителю Времени. Так было куда безопаснее.
– Здесь значится только то, кем он является, – с неподдельной мягкостью произнес Тиктак, – а не кто он таков. Эта карта времени, что в моей левой руке, содержит название, но название это говорит только о том, чем он занимается. Кардиоплата, что в моей правой руке, также содержит название, но это не имя, а кличка. К тому времени, как мне потребуется произвести надлежащий вычет, я должен буду знать, кто он на самом деле.
Всему своему служебному персоналу – всем сыскарям, всем легавым, всем зажопникам, всем винтилам и даже говноедам – Тиктак задал один-единственный вопрос:
– Кто такой этот Паяц?
И он уже вовсе не тихонечко мурлыкал. Временносоответственно слова его были резкими.
Таким оказался самый длинный монолог Тиктака, какой только приходилось выслушивать всему его служебному персоналу – всем сыскарям, всем легавым, всем зажопникам, всем винтилам… хотя, правду сказать, не говноедам, которых, как правило, все равно поблизости не оказывалось. Но даже они завертелись и затормошились, выясняя:
"Кто же такой этот Паяц?
Высоко-высоко над третьим уровнем города он забрался в аэролодку – в гудящие и трясущиеся металлические внутренности (тьфу ты! аэролодка! жалкий свистоплан с кое-как присобаченным корпусом от буксира!) – и принялся разглядывать лаконичные мондриановские конструкции окрестных зданий.
Где-то неподалеку слышалось размеренное «левой-правой, левой-правой» смены с 2:47 пополудни, что бодро направлялась – каждый работник в. белых тапочках – на Майкловский подшипниковый завод. Ровно минуту спустя он услышал уже не столь размеренное «правой-левой, правой-левой» утренней пятичасовой смены, строем возвращающейся домой.
Загорелое лицо Паяца растянулось в лукавой улыбочке, а на чисто выбритых щеках мелькнули ямочки. Потом он, поворошив шапку рыжеватых волос, слегка поежился в своем шутовском наряде, будто что-то предвкушая, – и нажал на координатор. Ветер мигом подхватил плюхнувшуюся в поток аэролодку. Паяц мчал над скольземкой, нарочно опустившись чуть ли не до двух метров, чтобы теребить кисточки модниц. Наконец он до упора высунул язык, заткнул уши большими пальцами и, дико вращая глазами, во всю мочь завопил: «Ути-ути-ути!» Получилась… так, мелкая шалость. Одна из прохожих модниц бросилась наутек и, споткнувшись, рассыпала во все стороны какие-то сверточки и пакетики, другая обмочилась, а третья, отшатнувшись, повалилась набок, после чего служителям пришлось остановить на время скольземку, пока женщин приводили в чувство. Да, мелкая вышла шалость.
А Паяц оседлал попутный ветер и был таков. Ку-ку, граждане!
Обогнув угол громадного здания Института Хода Времени, он увидел только-только заходящую на скольземку новую смену. Четко отработанными движениями, нисколько не нарушая ритма, рабочие ступали на медленную полосу, а потом, будто кордебалет из фильма Басби Беркли о допотопных тридцатых, по-страусиному шагали дальше – и выстраивались на скоростной полосе.
На лице у Паяца снова появилась лукавая улыбочка.
Даже стало заметно, что слева у него не хватает одного зуба. Резко спикировав, Паяц тормознул у скольземки и устремился вслед за рабочими. Догоняя процессию, он заранее ослабил держатели, что наглухо закупоривали отверстия самодельных сливных желобков и предохраняли груз от преждевременной выгрузки. И, когда аэролодка зависла наконец над самыми головами заводских рабочих, шутник сорвал с желобков заглушки – и изрядная порция мармеладных бомбошек долларов тысяч так на полтораста водопадом обрушилась на скоростную полосу!
Мармеладные бомбошки! Миллионы и миллиарды пурпурных и желтых и зеленых и лакричных и виноградных и малиновых и мятных и круглых и гладких и хрустящих снаружи и нежно-мучнистых внутри и сахарных и прыгающих шмыгающих скачущих звенящих летящих мармеладных бомбошек посыпались на головы и плечи каски и щитки заводских рабочих барабаня по скольземке отскакивая прочь катаясь под ногами расцвечивая все небо красками радости и детства и праздника обрушиваясь с небес проливным дождем твердым душем красочным сладким потоком наполняя вселенную здравомыслии и безупречного порядка совершенно безумной и сумасбродной новизной! Мармеладные бомбошки!
Заводские рабочие захохотали на разные голоса – сплошь обсыпанные бомбошками, они нарушили строй – а мармеладные бомбошки проникли в механизмы скольземокРаздался дикий скрежет, будто миллион педагогов вдруг заскребли ногтями по доброй четверти миллиона классных досок, кашляя при этом и смачно отплевываясь, – а потом скольземки все до единой остановились и все рабочие завалились ктокудапопало смеясь кувыркаясь хохоча и набивая полные рты маленькими мармеладными бомбошками цвета детства– Вот это был праздник – и веселье – и страшное сумасбродство – и хиханьки да хаханьки…
Однако при всем при том:
Смена задержалась на семь минут.
Семью минутами позже рабочие вернулись домой.
Основной график оказался сдвинут на семь минут.
Ввиду неисправности скольземок на семь минут сбились квоты.
Паяц толкнул первую костяшку домино в длинном, очень длинном ряду, а вслед за ней – чик-чик-чик – посыпались и все остальные.
На семь минут назад оказалась отброшена вся Система. На первый взгляд – ерунда. Не заслуживающий внимания пустяк. Но! Для общества, движущие силы которого порядок и единство, пунктуальность и исполнительность, забота о часовых механизмах и почитание божества проходящего времени, – катастрофа весьма значительных масштабов.
И тогда Паяцу предписано было явиться в ведомство Тиктака. Предписание это передавали по всем средствам массовой информации. Ему, презренному негодяю, предписывалось ровно в семь вечера быть в указанном месте. Его ждали и ждали – но он так и не объявился до десяти тридцати, когда лишь пропел им всем песенку про лунный свет в никому не известной дыре под названием Вермонт и был таков. Но ждали-то его аж с семи тридцати – и все полетело к черту вместе с расписаниями, графиками и прочей дребеденью. В результате так и остался вопрос: кто такой этот Паяц?
Куда важнее, впрочем, был другой вопрос, которым почему-то никто не задавался, а именно: «Как это нас угораздило дожить до того, что какой-то жалкий и безответственный фигляр, несущий разную белиберду и тарабарщину, может серьезно подорвать экономику всей нашей Системы, а также нарушить ее культурную жизнь полторастатысячедолларовой порцией мармеладных бомбошек..?»
МАРМЕЛАДНЫХ – мать их – БОМБОШЕК! Это же чушь собачья! Да. где он взял столько денег, чтобы накупить мармеладных бомбошек-на целых полтораста тысяч долларов? (К тому времени уже подсчитали, что цена их именно такова, поскольку целая бригада ситуационных аналитиков быстренько снялась с другого объекта и поспешила к тому самому месту происшествия на скольземке, имея целью собрать и пересчитать все сласти, а также соответствующим образом оформить полученные результаты, что нарушило и их графики, отбросив целую отрасль чуть ли не на сутки.) Это же надо! Мармеладные бомбошки! Что-что? Мармеладные… бомбошки? Э-э, погодите – погодите-ка секундочку – учтенную, кстати говоря, секундочку – да ве
...
конец ознакомительного фрагмента
