Текст книги "Звезда Лапландии"

Автор книги: Ханс Лидман

сообщить о нарушении

Текущая страница: 1 (всего у книги 2 страниц)

Ханс Лидман. Звезда Лапландии

Эйно допивает кофе и, спустившись к реке, споласкивает почерневший от копоти кофейник. Затем, наполнив его водой, заливает тлеющие угольки костра. Вода булькает и шипит, клубы дыма поднимаются кверху и исчезают. Эйно заворачивает кофейник в грязный от сажи пластиковый мешочек, прячет в рюкзак и неторопливо говорит:

– Нет, этого медведя нам не догнать. – Затем, повернувшись ко мне, продолжает: – Ну, швед, на этот раз тебе вряд ли удастся что-нибудь снять. Медведь напуган и ушел далеко за речку.

Да я и сам это понимаю. Но на всякий случай все же оставляю камеру с тяжелым телеобъективом на груди.

Альфред сидит на поваленной ветром сухой сосне и в бинокль внимательно осматривает местность вдоль реки. Где-то далеко наверху река огибает крутой обрыв, и, мне кажется, Альфред думает, что медведь пошел по мелководью вдоль обрыва, обогнул его и снова вылез на наш берег. Как бы там ни было, он настолько от нас оторвался, что все мои надежды снять лапландского медведя, взлохмаченного от быстрой погони, снова тают в голубой дали.

Тут я слышу голос Альфреда:

– Что-то копошится там в кустах, наверху у поворота реки.

Эйно и я быстро подносим к глазам бинокли. Да, нам тоже видно, что в кустарнике, метрах в двух от воды, и вправду шевелится что-то темное.

У меня громко стучит сердце. Я уже прикидываю, как туда побыстрее добраться. Марш-бросок вверх по течению, и там, наверху, я где-нибудь засяду со своим аппаратом. А Эйно и Альфред с собакой-следопытом не спеша пойдут вверх и спугнут медведя так, чтобы тот бросался к засаде. Вот это будет кадр!

Но вот раздвигаются кусты, и к реке пробирается человек со спиннингом. Боязливо озирается вокруг и делает первый заброс. Хотя лето в разгаре, на нем кожаная шапка, такая же куртка и высокие до колен резиновые сапоги.

Я спрашиваю, кто это такой.

– Это Микко, – отвечает Эйно. И, немного подумав, говорит – Ты когда-нибудь слышал про Звезду Лапландии?

Конечно, слышал. Несколько лет назад, находясь среди золотоискателей в Култале, я многое узнал об этом редком камне. Звезда Лапландии – самый желанный для старателя минерал, корунд, который после обработки превращается в красивые рубины и гранаты. Это редкий корунд, и ценится он очень высоко. Истоки реки Лемменйоки – единственное место в Европе, где встречаются залежи таких камней.

Звезда Лапландии – призмообразный минерал, имеющий форму правильного шестиугольника. Он назван так по звездовидному образцу, в котором лучи расходятся от центра к периферии.

Выше всего ценятся темные крупные камни, но найти Звезду Лапландии бывает так же нелегко, как и прочие виды корундов. Ее нельзя намыть, как золото, и лишь самый тренированный глаз может обнаружить такой камень в слое рыхлого песка или же гальки либо в выветренных горных породах. На Лемменйоки он свободно встречается в песке и гравии и чаще всего бывает здесь бесцветным, непрозрачным. Прозрачный и цветной корунд встречается лишь в странах Востока.

– Этого Микко, – продолжает Эйно, – часто называют Звездой Лапландии. Так его прозвали много лет назад. История его довольно примечательна.

Как и многие другие старатели, Микко бродил по Култале, намывая золото, но сосредоточиться он по-настоящему не мог, то тут, то там копал ямы. И если выяснялось, что до горной породы далеко, бросал яму на половине. Старатели жалели его и помогали чем могли, а то бы Микко наверняка уже умер от голода. Работать, как другие, он так и не научился и лишь бесцельно бродит вокруг, рыбачит, охотится, иногда промывает песок.

Но порой ведь бывает и так, что даже слепая курица находит зернышко. Точно так оно– случилось и с Микко. В один прекрасный день он наткнулся на большой корунд, лежавший на отмели прямо на гальке. Великолепная Звезда Лапландии, величиной с кулак – крупнее тут не находили. Если, конечно, верить его рассказу.

Но бремя счастья, которое так неожиданно легло на его плечи, голодранцу Микко оказалось не под силу. Быть может, у него случился небольшой удар или слегка отшибло память. А может, он так ошалел от внезапно привалившего богатства, что просто не помнил, что творил. Как рассказывал Микко, он очень боялся, что кто-нибудь украдет его находку. Он поднялся на гору Екелепяя и спрятал там корунд под каким-то камнем.

Какая странная идея. Ведь воровство, нечестность редко встречаются среди золотоискателей. И если посторонний старатель, какой-нибудь охотник за счастьем, пустится на хитрости, его хорошенько отдубасят и так погонят с Леммениоки, что он никогда уже не вернется.

И вот с того самого дня, уже двадцать долгих лет, Микко ищет свой тайник.

Эйно замолкает. Время от времени он закидывает спиннинг, но рыба у него не клюет. Скоро он будет рядом с нами.

– Может, сварим еще кофе? – спрашивает Альфред. – И угостим Микко?

Все согласны, что это хорошая идея. Эйно достает свой кофейник, и скоро красные языки пламени снова лижут прокопченное днище.

В тот момент, когда кофе сварен, из кустарника появляется Микко. Увидев нас, он пятится назад.

– Ты что испугался, Микко? – смеется Эйно.

– Гм, – бормочет Микко, немного успокоившись. – Я думал, это опять медведь.

– Что ты говоришь? Ты видел медведя?

– Да, мне повстречался медведь. Едва не сбил с ног.

– Что он, так быстро бежал?

– У-у-у, несся, как пуля! Это вы, видать, его так напугали.

Мы переглядываемся. Уголки рта у Эйно выражают недовольство, Альфред почесывает подбородок. Дальнейшая погоня теперь бесполезна. Медведь наверняка нас учуял. Или, быть может, услышал. Теперь он промчится без остановки много километров подряд.

– Присаживайся, Микко, – говорит Альфред. – Мы как раз сварили кофе.

Микко опускается на траву. Время от времени он кидает на меня любопытный взгляд. Заметив это, Эйно, объясняет:

– Этот чудак швед, он приехал фотографировать медведя.

Микко смотрит на меня испытующе.

– Гм, – говорит он, – если тебе надо снимать медведя, можешь пойти со мной. Я почти каждый день встречаю медведей.

Эйно и Альфред хохочут. Эйно протягивает Микко свою чашку и наливает в нее кофе. Потом спрашивает, не нашел ли он свою чудесную Звезду Лапландии. Микко что-то бормочет.

– Она лежит там, где лежит. Ворам и бандитам ее не найти.

Эйно и Альфред снова разражаются хохотом, смеются как-то злорадно, бессердечно. Альфреду так весело, что он кидается навзничь в траву. Даже собака, и та пару раз громко тявкнула.

Микко сердито озирается, губы его складываются в угрюмую гримасу. От этого он становится еще смешнее, и Эйно с Альфредом захлебываются от смеха, из глаз у них катятся слезы.

Что до меня, то мне трудно участвовать в этом неугомонном веселье, оно мне непонятно. Ведь история с пропавшим корундом – трагедия, день и ночь мучившая Микко, его мечта, которой так и не суждено сбыться.

Микко держит в руках большущую чашку с кофе, еще слишком горячим, чтобы его можно было пить; рука его дрожит, и кофе расплескивается через край. У него сердитый и несчастный вид человека апатичного и разочарованного в жизни. Впалые щеки, широкий плоский нос, слегка выступающие скулы и острый подбородок с редкой бородкой. Сейчас он рассержен, и в глазах у него сверкают угрожающие искры, а несколько минут тому назад, прежде чем Альфред и Эйно стали над ним насмехаться, глаза его, были мягкими и добрыми.

Я просто не могу его не пожалеть. Мне кажется жестоким подтрунивать над ним. И чтобы как-то сгладить злорадный и бездумный хохот моих спутников, я осторожно говорю:

– Да, обидно вышло с этим редким камнем. Но ты его в конце концов найдешь.

Микко бросает на меня благодарный взгляд и начинает отхлебывать кофе. Когда те двое наконец угомонились, он обращается ко мне с вопросом:

– Ты о нем слышал?

Я утвердительно киваю головой.

Микко что-то весело напевает. Сделав пару больших глотков, он смотрит мне прямо в глаза и говорит очень серьезно:

– Мой корунд – самая большая и самая прекрасная Звезда Лапландии. Ты верно говоришь, я обязательно ее найду. Я это точно знаю.

Эйно фыркает. Альфред разражается приступом кашля.

Выпив пару чашек кофе и поговорив о том, как трудно рыбачить в этой реке, Микко поднимается, чтобы идти дальше. Его пустой рюкзак уныло висит на спине. Уходя, он поворачивается ко мне и говорит:

– Приходи как-нибудь. Я могу показать тебе медведя.

Когда я спрашиваю, где он живет, Микко теряется и ничего не отвечает. Глаза его бегают. Наконец он бормочет:

– Где я живу? Да здесь, вдоль реки, видишь, вон там в лесу. У меня нет постоянного места, я сплю и ем там, где мне больше понравится. – И он исчезает в кустах.

Мысли мои часто возвращаются к Микко. Его судьба меня сильно волнует, хочется встретиться с ним наедине, послушать его собственный рассказ о запрятанной Звезде Лапландии. К тому же ему явно везет на медведей, и он наверняка лучше других поможет мне сделать хорошие снимки.

Неделю спустя я снова отправился в глухие места в верховья Васкийоки. Местность я знал довольно плохо и слышал, что охотничьих домиков тут совсем немного, да и найти их бывает нелегко.

– Если будешь держаться тропинок, то всегда выйдешь к домику или к хорошему месту, где сможешь переночевать, – учили знатоки.

Но такой совет неудачен, я это знал по собственному опыту. Ведь лучшие тропы в лесу чаще протоптаны оленем и могут вдруг теряться в траве. Полагаться в этой глухомани на карту тоже не всегда возможно – на ней нанесены лишь крупные лесные дороги.

Целых два дня я бродил близ реки. Местность там совсем закрытая – заросли, топи, болота, низкорослый лесок. Крупных высот нет, и это затрудняет ориентировку. Тропинок тоже было мало, а те, что удавалось обнаружить, вскоре скрывались в вереске и через пару километров исчезали совсем. Зато медвежьего помета и медвежьих следов было хоть отбавляй, а на озерах и небольших водоемах я видел много гусей и лебедей-кликунов. Фотоаппарат в полной готовности постоянно висел у меня на груди.

К счастью, стояла теплая и ясная погода. Чувствуя усталость, я находил сухой клочок земли, опускался на хрустящий олений мох и спал часок-другой. Проголодавшись, ловил форелей и, разведя небольшой костёр, зажаривал их на вертеле. Я наслаждался природой и жизнью, проблемы и загадки завтрашнего дня меня совсем, не волновали.

Я старался держаться поближе к реке. Кое-где берег был песчаным, и тут всегда можно было обнаружить чьи-то крупные следы. Но определить, кому они принадлежали – медведю, оленю или человеку, – было не так-то просто, ибо ветер с дождем превращали их в бесформенные ямки.

То тут, то там я находил остатки костров, и если это было на песке, то рядом с золой всегда были начерчены какие-то странные фигуры, причем повсюду одинаковые, и по форме, и по размеру. Фигуры напоминали магические рисунки: они походили на подкову, от которой отходили небольшие короткие линии. Но одна линия была длинной и жирной, а на конце ее маленький крестик. С левой стороны круга много мелких точек, одна из них обведена кружочком. На некоторых фигурах тот кружок размещался чуть-чуть подальше, в остальном же рисунки были совершенно одинаковы.

Эти фигуры заставили меня призадуматься. Что-то они наверняка означают, ведь нарисованы они у каждого костра. Быть может, их автор – какой-нибудь саам, который не забыл еще поверий своих предков? И он, быть может, рисовал фигуры, желая благословить свой кофе или сушеное мясо? А может быть, фигурки призваны остановить оленей, не дать им перейти на другой берег реки? Но подходящего решения так и не нашел.

На третий день вечером я обнаружил на песчаной отмели у реки совсем свежие следы человека. И решил, что Микко где-то рядом.

Чуть позже, перед заходом солнца, когда звонко пищали комары, а река «кипела» от гулявшей рыбы, я заметил, как метрах в ста ниже по течению над поверхностью воды появилась большая рыбина. Она взлетала на полметра, а водяные брызги поднимались выше, чем на метр.

Форель по доброй воле прыгать так не станет. Она, видно, попалась на крючок.

Я торопливо направляюсь вдоль берега, огибаю нависший над водой куст и успеваю как раз вовремя – Микко вынимает из реки форель килограмма так на полтора. Увидев меня он и на этот раз вздрагивает, лицо его выражает испуг. Но затем широкий рот расплывается в улыбке, и он заливается каким-то детским смехом. Нанеся рыбе удар по голове, он говорит:

– Хорошо, что ты пришел. Я ждал тебя.

Он тотчас начинает разделывать рыбу, разрезает ее вдоль позвоночника и, выкроив два отличных филе, достает мешочек с солью. Посыпав солью эти сочные куски, Микко бормочет:

– Я видел вчера медведя. Я знаю, где он сейчас.

Потом, собрав немного сушняка, разводит на берегу костер. Пока пламя бурно взмывает кверху, затем понемногу сникает, Микко нанизывает рыбу на ветки. Затем подбрасывает в огонь пару свежих веток можжевельника. Они шипят и потрескивают, густой дым поднимается к небу.

Микко поудобнее устраивается рядом с огнем. Затем внезапно заводит разговор.

– Неделю назад вон там в расселину свалился олень. Теперь медведь оттащил тушу чуть в сторону. Если его подкараулить, будет хорошее фото.

Микко поворачивает рыбу и подбрасывает еще веток в костер. Дым валит вертикально вверх. Комары отступают. Чудесный запах полукопченой форели щекочет нос, и мы оба сглатываем слюну. Время от времени Микко проверяет, не готова ли рыба.

Когда я достаю масло и хлеб, Микко делает большие глаза. Масла у него, конечно, нет, да и хлеб, возможно, тоже кончился. Последний раз Микко видели в сельской лавке недели две-три назад.

Мы приступаем к еде, не произнося ни слова. Комары пищат, в воде плещется рыба. Посредине реки проплывает большая рыбина, и нам отчетливо видна ее широкая черная спина. Видать, гуляет настоящий верзила.

Когда мы съели рыбу, а Микко умял еще и весь мой хлеб да большую часть масла, кофе уже был готов. Он очень крепкий, заварки я не пожалел.

После второй чашки Микко начинает урчать почти что по-медвежьи.

Одна из веток, на которых жарилась рыба, лежит у самого костра. Микко вдруг хватает ее и что-то рисует на песке. Возникает фигура, точно такая, какие я находил в разных местах у реки.

Сдерживая себя, я подхожу к Микко и заглядываю через его плечо.

– Вот тут я его нашел, – говорит он будто сам себе, указывая на крестик. – Мне показалось, что кто-то идет за мной по пятам, я испугался и понесся наверх, сквозь густой березняк. Возможно, добежал до самой высокой вершины Екелепяя, точно не знаю. Скорее отклонился слишком вправо – там виднелся подходящий камень, с нижней стороны в нем была впадина. Я ее углубил, стараясь копать поровнее.

Микко сидит, показывает мне свой чертеж и что-то бормочет под нос. Когда он, наконец, умолкает, я осторожно спрашиваю:

– Ты уверен, что хорошо проверил все места?

Он медленно поворачивается, мучительно долго глядит на меня. Затем проводит веткой по песку в направлении горы Екелепяя и произносит с такой горечью, что мне кажется, будто я слышу крик его души:

– Я искал до отупения. Все мои мысли и вся жизнь навеки связаны с этой проклятой горой. – Он бьет себя кулаком по лбу. – Звезда Лапландии, которую я там нашел, сделала жизнь мою адом. Все надо мной насмехаются, злорадствуют. Каждый встречный заводит разговоры о Звезде. Я ненавижу ее, слышишь, ненавижу!

Микко швыряет ветку в реку, туда, где гуляет большая рыба. Широкие круги бегут к другому берегу.

– Никто мне больше не верит. Ведь это было так давно…

Микко затронул свое больное место. Я и сам подумывал, что, быть может, вся история с корундом его выдумка, в которую он сам свято поверил.

Я наливаю ему третью чашку кофе и перевожу разговор на оленя. Микко успокаивается, и мы обсуждаем, как застать медведя врасплох. Мы оба считаем, что он вернется к оленьей туше утром, как только появится солнце.

Мы идем к каменистому склону, где медведь пытался закопать оленя. Резкий запах тухлятины ударяет в нос.

Метрах в десяти от того места, где зверь разрыхлил землю, мы строим примитивное укрытие. Я взвожу затвор фотоаппарата, достаю длинный спусковой тросик и усаживаюсь поудобнее.

Некоторое время сидим молча. Я спрашиваю Микко, случалось ли, чтобы на него нападал медведь. Или просто угрожал?

– Нет, никогда, – шепчет Микко в ответ. – Медведь первым не кинется на людей, если он только не ранен или не может удрать.

Мы лежим перешептываясь. Микко рассказывает о встречах с медведем. Многие из них и вправду интересны, но если бы я начал их тут пересказывать, это увело бы нас далеко от темы.

Время идет совсем медленно, один час сменяет другой, но медведь не появляется. Быть может, он услышал или же почуял нас. Если это так, то теперь он далеко отсюда.

Солнце поднимается над березовым леском, в нашем укрытии становится тепло и душно. Теперь чувствуем, что устали, и начинаем хором зевать. Веки становятся тяжелыми, они все время опускаются, и когда пытаешься снова их раскрыть, то тебе кажется, что поднимаешь что-то очень тяжелое.

Неожиданно я слышу дикий крик и спросонья нажимаю спусковой крючок. Микко бешено машет руками, брыкается, кричит, едва не заваливая все наше укрытие. Он таращит на меня глаза и, не говоря ни слова, делает ужасные гримасы. Наконец соображает, где находится, стыдливо проводит рукой по лицу.

– Мне приснилось, что я его нашел. Мне он снится часто, почти каждую неделю. Просыпаться после такого сна чертовски противно.

Если медведь и бродил поблизости, то теперь уж его наверняка спугнули. Мы продолжаем лежать в укрытии, наслаждаясь уютным теплом; мысли витают, пока мы опять не засыпаем.

Выспавшись, мы отправляемся бродить по низинам, но нигде медвежьих следов не видно. Тишина. Солнце ярко сияет, жужжат и гудят слепни и мухи, гуляет рыба.

Мы подходим к оленьей туше, но, судя по всему, медведь к ней не притрагивался. Видно, мы его все же спугнули.

После целого дня безуспешных поисков я отправляюсь обратно к Инари. Но, прежде чем распрощаться, мы уславливаемся о времени и месте нашей следующей встречи – на вершине горы Екелепяя.

На юго-западной оконечности низкого горного массива Марастуоддарак расположена гора Екелепяя, напоминающая подкову. На ее вершине, точнее на плато, лежит небольшое болото, из которого вытекает крохотный ручеек. Уже давно нет дождей, и ручеек совсем пересох. Он служит истоком Миесийоки, реки, которая чуть ниже по течению впадает в Патсойоки, а уже та через Васкийоки, наконец, впадает в озеро Инари. Плато Екелепяя довольно ровное, и на его самой плоской части обычно садится самолет, который нанимают в Инари старатели, когда покутят там несколько дней и им надоест пить стаканами «карпанпаймен» – отвратительную смесь молока и шотландского виски.

Когда вы поднимаетесь на Екелепяя, то после зарослей березняка на нижнем склоне горы взору открывается на редкость красивый вид. Подойдя к самому краю плато, я оборачиваюсь и вижу под собой волнистые просторы березовых лесов. Где-то там внизу течет Миесийоки, вся изрытая неутомимыми руками золотоискателей. Кое-где вдоль реки смутно вырисовываются песчаные гребни. Там, среди глубоких ям и высоких туч гравия у Миесийоки, Микко нашел свой большой корунд. А может, это было километрах в двух южнее, в верхнем течении небольшого ручейка Пускуяврипасхавдси. Во всей Европе лишь в этих двух местах можно встретить корунды такого типа и размера, как Звезда Лапландии, которую нашел Микко.

Далеко к западу, за волнистым березовым лесом, по ту сторону бескрайних просторов плато Финмарксвидда, мутно очерчиваются остроконечные, покрытые снегом горы у самого побережья Норвегии.

Выйдя на плато, замечаю вдали на фоне неба силуэт человека. Выпрямившись во весь рост, он торопится мне навстречу.

– Вот тут он где-то лежит, – произносит Микко, даже не здороваясь и таким тоном, словно мы и не прерывали разговор, состоявшийся внизу у Патсойоки пару недель назад.

– Под камнем, который торчит над землей, не очень большим, но и не очень маленьким. Где-то вот здесь! – Он смущенно смотрит на меня стеклянными глазами. Потом разводит рукой, обводя все широкое плато.

Плоскогорье занимает огромную площадь. То тут, то там виднеются вросшие в землю камни – не слишком большие, но и не очень мелкие. До меня сразу доходит, что камень Микко со спрятанным под ним сокровищем – все равно что булавка в муравейной куче. Монотонный, однообразный ландшафт плато лишает поиски всякого смысла.

Мы присаживаемся. Я достаю из рюкзака бутылку пива. Микко с жадностью хватает ее и единым глотком выпивает большую часть содержимого.

Я спрашиваю, почему он спрятал камень здесь, где почти нет точных ориентиров. Микко начинает нервничать, глаза бегают, его, видно, мучает удушье.

– Понимаешь, я так торопился, – бормочет он наконец.

– Торопился? Отчего же?

Микко допивает остаток пива. Отвернувшись, он откашливается, что-то бормочет. Затем бурчание его переходит в пронзительный фальцет, почти что в крик о помощи:

– Нет, ты только послушай! Никому другому я бы этого не рассказал. Но ты, я знаю, меня не выдашь.

Микко делает паузу, высасывая из бутылки последние капли пива. Затем продолжает уже более спокойно.

– Как-то лет двадцать назад мне надоело мыть золото, и я решил сходить на Патсойоки порыбачить. Речушку Миесийоки старатели перекопали вдоль и поперек, там всюду виднелись кучи нарытого гравия. Перебираясь через одну из них, я зацепился сапогом, и какие-то камешки покатились вниз. Весь тот день шел дождь, но как раз в этот момент выглянуло солнце. Яркий луч упал на един из камней, и передо мной ясно засверкала большая Звезда Лапландии. Когда я поднял камень, стер с него песок и землю, он стал почти совсем прозрачным. А размером он был с кулак.

Корунды я видел и раньше, порой находил их сам и неплохо в них разбирался. Но столь крупную и ясную Звезду Лапландии я никогда еще не встречал и о таком камне даже не слышал. Никак не ожидал, что в Лапландии можно найти подобный камень. Он стоит много-много тысяч марок. Как только камень оказался у меня в руках, я понял, что нашел целое состояние.

Голова у меня закружилась, мозг словно набух и отяжелел. Все вокруг заходило ходуном, и мне пришлось опуститься на землю. Так вдруг разбогатеть, внезапно найти деньги, которых хватит до самой смерти… осознать все это было не так-то легко.

В этот момент я внезапно подумал, что корунд-то, собственно, не мой. Ведь это был участок другого старателя, которого я хорошо знал. Много лет он копал и намывал тут золото. Значит, Звезда Лапландии должна принадлежать ему. Правда, я уже давно его не встречал.

Эта мысль поразила меня точно молния. Помню лишь, что я мчался сквозь березовый лесок, и ветки, как злые оводы, хлестали по лицу, а корунд, лежавший в кармане, больно стучал по ноге. Помню, что поднялся на гору, наверно, здесь, а может быть, и вовсе не здесь, стал искать какой-то камень, который смогу потом легко найти и под которым можно спрятать мое сокровище. Помню, как нашел подходящий камень, он торчал немного над землей, я закопал под ним корунд, присыпав землей, а сверху разбросал еще гравия…

Потом я спустился к Патсойоки, наловил форели, поел, напился чаю и сразу успокоился. На берегу реки прожил несколько дней, совсем один, погруженный в размышления, но так и не мог решить, украл я камень или нет. Ведь, не пройди я здесь случайно, корунд бы и сегодня лежал в куче гравия, скрытый вереском и березовым кустарником, и никто никогда бы его не нашел.

К тому же человек, владевший участком, так тщательно перекопал весь берег Миесийоки, что ни он, никто другой в эти места уже больше не придет. И все же в глубине души меня что-то мучило. Я попробовал себя успокоить, и на несколько часов это чувство исчезло, но вскоре оно опять возвратилось. Конечно, лучше всего бы вырвать эту колючку с корнем, пойти к тому человеку и все ему рассказать. Он бы наверняка согласился разделить со мной выручку. Но, черт побери, ты же знаешь, как трудно на это решиться!

В конце концов у меня созрел определенный план. Я решил подать прошение об участке для намывки золота где-нибудь у Миесийоки. Оформив такой участок и получив бумаги, я начну там копать и найду свой большой корунд, не сказав, конечно, никому, как было на самом деле. Потом одолжу в Инари немного денег, отправлюсь в Хельсинки и там продам свой драгоценный камень. Построю себе домик на берегу Патсойоки, а остальные деньги положу на книжку в банк. Вот это будет жизнь!

Поначалу все шло как по плану. Мне дали участок, который был уже весь перерыт и не так давно вновь возвращен государству. Участок обошелся мне очень дешево, а надежды найти там золото не было почти никакой. Но мне ведь на это было наплевать.

Когда я отправился на Миесийоки, чтобы взглянуть на участок, оказалось, что это было как раз то место, где был найден корунд. Какой приятный сюрприз! Я, правда, не знаю, когда этот участок возвратили государству. Возможно, чуть раньше того, как я сделал там свою находку. Но теперь я чувствовал себя вполне уверенно.

Я начал кое-где копать и одну из ям прокопал довольно глубоко, найдя там немного золота, всего несколько граммов. И в один прекрасный день я поднялся сюда, на плато, чтобы забрать свой корунд, прекрасную Звезду Лапландии, спрятанную под одним из камней.

Остальное тебе известно. Я искал и искал. Много дней, много недель, весь остаток лета и до поздней осени. Временами я падал от голода и изнеможения.

Как только пришла весна и стаял снег, я снова начал поиски. Вот уже скоро двадцать лет, как я ищу этот проклятый камень. Все надо мной смеются, считают, что я сошел с ума. Дело дошло до того, что я порой и сам начинаю думать – может, Звезда Лапландии и впрямь плод моей больной фантазии?

Я до сих пор не знаю, украл я камень или нет. Раскрыться перед кем-нибудь, кроме тебя, я так и не решился, и эта неясность меня больше всего удручает. Я ведь знал, что участок принадлежит другому. Я потерял огромные деньги, обеспечившие бы мне тихую старость, и это, конечно, страшно досадно. Но такое можно пережить. А вот если ты украл, значит, ты вор. Все эти годы меня гложет совесть. – Микко умолкает. Где-то рядом поет золотистая ржанка, кричит зимняк. В вереске шуршит лемминг. – Но, – продолжает он немного погодя, – у меня тоже, быть может, кто-то украл этот корунд. Ведь не исключено, что кто-нибудь меня в тот день подкараулил.

Мы ходим по плато из конца в конец и просто так, на авось, ищем. Заметив какой-нибудь вросший в землю камень, не слишком большой и не слишком мелкий, мы тотчас же бросаемся к нему, но почти везде земля уже разрыта. А кое-где можно заметить темные полоски – это небольшие тропки, которые за долгие годы протоптал Микко.

Постепенно мы уклоняемся влево и подходим к небольшому болоту. Сквозь редкий березняк виднеются кучи гравия и маленький домик старателя. Но Микко не желает даже смотреть в ту сторону, и мы снова взбираемся вверх.

Часть горы, что лежит западнее болота, Микко совсем не интересует. Он твердо убежден, что корунда там нет, хотя в момент находки он был страшно возбужден и вряд ли соображал, куда идет. Но говорить с ним об этом бесполезно.

Иногда мы отклонялись к востоку, и тогда перед нами открывалась глубокая и узкая долина между Екелепяя и низкой горой Каскоайви. Долина называется Екелеэйтси, или Золотое ущелье. Там тоже работают старатели, и Микко испуганно поворачивает назад, на плато.

Под вечер я нахожу ряд камней, которые привлекают мое внимание. Земля вокруг них разрыта, быть может, ее перекапывали каждый год на протяжении долгих двадцати лет. На одном из камней, если вглядеться внимательно, можно заметить слегка выступающий гребень.

Я смотрю вверх, чтобы окликнуть Микко и показать ему этот гребень, но его нигде нет.

Достав бинокль, я осматриваю местность. Вдали на равнине я замечаю Микко. Лишь голова его ясно видна на фоне неба. Он идет по небольшой ложбинке к северному склону Екелепяя, постепенно превращаясь в маленькую точку. И без бинокля уже не разобрать, человек это или животное.

Через полчаса он исчезает, а я присаживаюсь на камень, чтобы слегка перекусить.

Все вокруг стало вдруг зловеще пустынным и голым. По-прежнему поет золотистая ржанка, где-то причитает канюк. Но теперь еда кажется невкусной, на душе становится как-то неприятно.

Я собираю вещи и бреду туда, откуда пришел, вниз к Миесийоки и далее к Моргам.

Чуть ниже по склону, как раз в том месте, где встречаются первые горные березки, я натыкаюсь на плоский камень, примерно на фут выступающий над землей. На камне высечен рисунок, такой же, как те, что я видел на песке у Патсойоки недели две тому назад, – та самая странная фигура, какую чертил Микко, когда мы пили кофе, а крупная форель резвилась в реке. Определив направление самой длинной черточки на рисунке, я обнаруживаю, что она указывает вниз, в сторону наиболее перекопанной части Миесийоки.

Фигурка на камне старая, и мелкий лишайник уже начал покрывать отдельные насечки. И все же хорошо видно, что кто-то расчищал рисунок совсем недавно, может быть, даже вчера. При ярком солнечном свете насечки отливают белизной…

Прошло еще две недели. Болота, покрытые красноватой морошкой, уже побледнели и теперь, сплошь усеянные спелой ягодой, приобрели светловато-желтую окраску. После форели, поджаренной на углях костра, сочные ягоды буквально таяли во рту, придавая бодрости и сил. Это были чудесные дни – яркое и еще теплое солнце, гулкие раскаты грома, черные тучи комаров и свежие утренние зори, глубокая тишина и всплески гуляющей форели.

Я по-настоящему влюбился в болотистый ландшафт вокруг богатых рыбой Тайменских озер, расположенных на водоразделе Оунасйоки, Китиненйоки и Ивалойоки. Конечно, пробираться сквозь кустарник и болота здесь было нелегко, а комары и слепни кусали, как нигде. Зато рыба водилась в каждом ручейке, в любой самой мелкой лужице, а в озерах она была отменно крупной. Когда особенно докучали комары, я подбрасывал в костер немного сыроватого ягеля; от костра валил густой дым, а я, свернувшись калачиком, засыпал на часок-другой.

Так проходил день за днем. Журавли, гоголи и морские чернети вскоре привыкли к моим ежедневным странствиям среди озер на болотах. Но гуменник и детеныши этой птицы оставались подозрительны и пугливы, не допуская меня даже на дистанцию фотографического «выстрела».

Медведь тоже не желал появляться, хотя я каждый день находил на болоте его следы, а однажды был от него так близок, что даже видел, как медленно поднималась примятая трава там, где только что прошел косолапый. Он обладал поразительной способностью нырнуть куда-нибудь в кустарник и исчезнуть бесследно. А сам стоял где-то рядом и потихоньку за мной наблюдал.