Текст книги "Немного об успокоительных (СИ)"

Автор книги: Хана Вишнёвая

сообщить о нарушении

Текущая страница: 1 (всего у книги 1 страниц)

С каждым разом Шелия боится всё меньше и меньше.

Румменигге помнит первый раз, когда он наконец позволил себе к ней прикоснуться – спустя всё это время, пока она находилась рядом; первый раз, когда он осмелился сделать её своей.

И – это было почти страшно. Вот так вот наблюдать, как из пятнадцатилетней вспыльчивой дурочки Шелия медленно, но верно превращается в ж е н щ и н у; как останавливается на необходимом минимуме её рост, как меняется фигура, как из несуразного и зачастую нелепого нескладного подростка Линч превращается в ту, которая ловит чужие взгляды мимолётом и почти непринуждённо. Следить, как меняются её причёски и доспехи, приоритеты и ценности – и оставаться рядом, позволяя себе изредка всплески откровенных издевательств над ней (но больше всё-таки над собой).

Майор мог взять её когда угодно, Шелия, может быть, даже не стала бы сопротивляться – но только недавно она стала принадлежать ему.

В общем, за границей мирной жизни рамки морали слегка размыты, потому что каждый день может оказаться последним. Воровство – мне нужнее – осквернение захоронений – мёртвым уже всё равно – изнасилования – если я спасаю миры, то имею право взять, что хочу – убийства – впрочем, оправданий последнему так и не придумали. Нравственность разлагается точно так же, как трупы убитых порождений зереки – и тела погибших эльтеров.

Все привыкли.

Всем всё равно.

Майор ждал, пока Шелия повзрослеет, пока Шелия сделает свой выбор – ждал всё это время, потому что кто будет поддерживать какие-то ценности у солдат, как не их собственный командир?

И никто из них об этом не упоминает – но и не жалеет точно так же.

***

С каждым разом Шелия боится всё меньше и меньше.

Если в первый раз она прятала глаза, утыкаясь лбом в его плечо, если её трясло от сдерживаемого голоса, если она отворачивалась, не зная, а как теперь, но чувствуя, что всё было правильно и вовремя – то теперь она может даже прийти сама.

Шелия шутит по этому поводу, Шелия кусает его за ухо, Шелия лезет руками, куда не надо – и отскакивает, как-то совсем по-детски трогательно пунцовея, если в палатку кто-то заходит.

Шелия подставляется под его руки, доверчивая и тёплая, Шелия не прячется за простынями, разрешая рассматривать её, выцеловывать каждый сантиметр светлой кожи.

Шелия не боится и позволяет – и чувствует себя очень счастливой от этого.

***

Более того, Шелии нравится это всё. Все эти прикосновения, когда можно кусаться; принадлежать кому-то, становиться одним целым. Шелии нравится секс и как перспектива – перспектива красивая и часто романтизированная, возвышенная, а оттого очень смешная; и как хитросплетение тел, вся эта возня на покрывалах, мокрые от пота виски и смешные, иногда совсем не сексуальные, звуки.

Один раз Шелия так и говорит: мне нравится. Нравится заниматься сексом с тобой. И замолкает, пробуя сказанное на вкус, внутренне сжимаясь и понимая, что большее пока сказать не готова.

А вообще-то – ей хочется. Описать, как ей нравится, когда он её трогает, когда его руки и язык… но об этом пока Шелия стесняется даже думать. Шелия любит ушами – впрочем, тут уже во всех смыслах, потому что когда Румменигге наклоняется к её уху и выдыхает, ей кажется, что она ненадолго сходит с ума, и внутри всё поднимается горячей волной – но говорить для неё точно так же важно.

Пока что говорить – интимнее, чем она может себе позволить.

Пока что.

Один раз Шелия так и говорит: мне нравится. Нравится заниматься сексом с тобой.

Это, конечно, подразумевается – но говорить об этом нужно. Слышать это – важно.

Румменигге заливается краской так, как не краснел уже лет десять.

Шелия смеётся.

***

Все эти мелочи, нужные и откровенные, конечно же, остаются между ними – ну или почти между.

– Знаешь, – Шелия крутится у зеркала в нижнем белье. – Я просто пошутила, я в шутку спросила, можно ли на ягодице поставить засос, я правда не знала!

– Ну, зато теперь знаешь, – Титания смеётся – и наблюдает. – И я знаю. А Силерат не узнает, потому что может воспользоваться этим в своих целях.

Шелия вспыхивает и издаёт нечто нечленораздельное, потому что сейчас находится между двух огней: огня с названием «сохранить тайны собственной задницы» и огня «насолить Титании». Синеволосая, впрочем, читает это по лицу – и удовлетворённо усмехается, потому что каким бы не вышел исход внутренней борьбы Шел, она не очень-то проиграет.

Шелия вертится у зеркала, Титания смеётся, а сказанное в этой палатке за её пределы не выйдет.

Впрочем, даже если и выйдет – они достаточно взрослые и мудрые женщины, чтобы размазать сплетников, как масло по бутерброду.

***

– Ненавижу корень валерианы, – капитан Линч, которая Шелия, морщится. Эгле неодобрительно складывает руки под грудью.

– Не нервничай, – говорит она с мягкостью горных скал. – И тогда я не буду заставлять тебя это пить.

Иногда Шелия – конечно же, на свою голову – забывала, что Эгле жрица, и что во врачевании она разбирается уровнем повыше, чем «приложить подорожник».

Эгле об этом не забывала никогда.

Шелия морщится, Шелия выпивает стакан залпом, а потом выдаёт такие рожи, что жрица не может не рассмеяться – тихо и самой себе.

Если бы это ещё было смешно.

***

Шелия нервная сверх меры, Шелия переживает по мелочам, а потом не может уснуть всю ночь, и это может продолжаться несколько дней (иногда недель) кряду, пока она не плюнет, не напьётся так, что едва стоит на ногах, и не уснёт где-то у костерка, не отходя от кассы. Эти порывы случаются очень часто – и очень бесят её саму.

– Не могу уснуть, – Румменигге садится на кровати и трёт глаза кулаком, и Шелии хочется умилиться и рассмеяться.

– Поэтому ты решила разбудить меня? – майор просто спрашивает, и в его тоне ни капли упрёка или недоумения.

– Ну, – Шелия мнётся на пороге. – Да.

Маркс молча приподнимает одеяло приглашающим жестом – и Шелия, сдёрнув с себя ситцевое платье, ласточкой ныряет к нему.

***

– Ты пришла спать, – майор улыбается.

– Я такого не говорила, – Шелия позволяет утянуть себя наверх, немного ёрзает, чтобы устроиться поудобнее, и слепым котёнком натыкается на чужие губы.

Поцелуй скользящий, Маркс тут же отстраняется, и тогда Линч тянется, чтобы куснуть его за ухо.

– Но подразумевала, – он убирает её волосы на одну сторону и прижимается губами к шее.

– Нет, – Шелия двигает тазом, и майор, перехватив её покрепче, садится; ей снова приходится усаживаться, вытягивать ноги, благо, постель позволяет; он целует её в ключицу, Шелия немного откидывается, дальше идёт ложбинка между грудей, застёжка расстёгивается, Шелия дышит быстро и рвано.

– Как ты думаешь, – майор смеётся, и дыхание тёплое и на коже, и Шелии так хорошо, спокойно, и в голове ни одной мысли, вообще ничего, пустота и вязкий густой туман, и сладкое ожидание продолжения.

– Мммм? – тянет она, видя, что Маркс не продолжает, ей приходится скатиться, чтобы помочь раздеть себя окончательно, а после – снова устроиться на чужих бёдрах – пока вот так.

– У нас получится? – он смеётся, он берёт её за бёдра и приподнимает, чтобы потом опустить, и Шелия сдавленно охает и замирает, и вот тогда майор договаривает уже, в принципе, сделанное. – Сидя?

– Ненавижу тебя, – Шелия кусает его за шею и вжимается так сильно, как только может. – Обожаю.

Потом она засыпает у него под боком – довольная и спокойная, и спит без сновидений до самого утра.

***

– Это можно вывести в систему, как думаешь? – Титания красит Шелии ногти на ногах – и слушает; она умеет слушать как никто, и с ней так просто и не стыдно, что Линч хочется смеяться.

– Ну система из одного раза не получается, – у синеволосой пряди падают на глаза. – Не дёргай ногой и попробуй прийти к нему вот так ещё раз. По-моему, это лучше, чем валерьянка.

– Что угодно лучше, чем валерьянка! – Линч убирает упавшие пряди подруги за ухо – и всё-таки смеётся. – Серьёзно, что угодно.

Титания ничего не говорит, но смотрит спокойно и тепло, а кисточка порхает у неё в руках точно так же, как меч в битвах.

Спарринг ей Шелия, впрочем, сегодня не предлагает.

Потому что звучит как проклятие.

***

Когда Шелия в следующий раз мнётся ночью на пороге, её слегка потряхивает, и тогда Румменигге встаёт ей навстречу.

– У тебя трусы смешные, – говорит Шелия шёпотом.

– А ты дрожишь, – он даже не улыбается.

Шелия тянется к нему так, будто он – источник. Воды для жаждущего, спокойствия для неё. Она тянется к нему, и майор подхватывает её на руки, а потом – роняет на кровать, и целует так горячо и сильно, что ей почти больно, и она открывается навстречу этим поцелуям, этим прикосновениям, этим взглядам, всему.

В голове становится пусто и хорошо.

Вообще в палатке холодно, но от того, какой майор горячий, этого незаметно.

***

Это всё-таки система – сначала Шелия рассказывает об этом Титании, а потом Румменигге начинает понимать это сам.

– Я твой личный сорт валерьянки, – он смеётся и целует Линч в рыжую макушку.

– Ты хотя бы вкусный, – возражает Шелия, приподнимаясь на локтях, а потом понимает, как оно двусмысленно звучит, и моментально падает обратно, чтобы скомочиться у него под боком.

Это смешно – после всего сказанного и произошедшего – но это и ценно.

Шелия такая маленькая, такая взрослая, такая невероятная – и вся его. И об этом тоже надо говорить, даже если это и так очевидно – и именно поэтому он сгребает её в охапку и сжимает крепко-крепко, словно пытаясь заслонить от всего и всех.

И, что самое удивительное – у него это действительно получается.