Текст книги "Игра мечом"

Автор книги: Х Поллис

сообщить о нарушении

Текущая страница: 1 (всего у книги 1 страниц)

Поллис Х Х
Игра мечом

X. X. Поллис

Игра мечом

Был противный осенний день.

Сорокалетний математик, преподаватель топологии в университете (который он презирал), истерзанный осточертевшими ему студентами и страхами, что все существенное, сто он мог бы сделать в жизни, он уже совершил, врезался в группу студентов, раздающих цветы и рекламные буклеты, и не успел поднять выпавший из рук портфель, чтобы продолжить свой путь и закончить по дороге составление текста заявления об отставке, как взгляд его упал на неряшливо одетую девушку, и он тут же страстно полюбил ее.

Желая избавится от наваждения, он нагло спросил ее:

– Вы разве из моей группы элементарной топологии?

Та, лизнув кончиком языка малиновое мороженое, которое держала в руке, ответила без тени на шутку:

– Вы, должно быть, ненормальный. Не видите разве, что я не студентка, а бродячая цыганка-гадалка. – И, протянув ему лизнуть мороженое, добавила: – Если у вас есть куда пойти, то пойдемте, я вам погадаю.

Математик, конечно, понимал, что никакая она не цыганка, ибо современная урбанизированная романи (1) никогда не позволит себе быть такой неряшливой и грязной, как эта девушка. Он был уверен, что она его разыгрывает, но у него было так противно на душе, что он сказал:

– Ладно, цыганка! Пойдем ко мне и там займемся гаданием так, что небу жарко станет, а другим завидно.

И взявшись за руки, они ушли на глазах сорока изумленных свидетелей. Студенты – бунтари, но в своей среде строго придерживаются кодекса чести и скорее умрут, чем донесут о чем-то какому-нибудь полицейскому или хотя бы декану факультета, вот почему даже столь наглое попрание общественной морали преподавателем, когда он бесцеремонно увел к себе студентку, осталось без замечаний, и о нем никому не было сообщено.

Придя домой, математик первым делом отправил девушку в ванную помыться, и когда она вышла из ванной, свежевымытая со своими расчесанными на две косы темно– каштановыми волосами, то стала похожа на юную девочку-скаутку.

Потом она ушла.

Когда на следующий день он, проходя по пустырю, снова встретил ее, то она опять была, как обычно, грязной, а в руке держала другой стаканчик фруктового мороженого.

Ни слова не говоря, они взялись за руки и направились прямо к нему на квартиру. Поздно вечером, после того, как они вместе помылись в ванной, молодая дочь Евы, вытирая полотенцем свои волосы, невнятно пробормотала:

– Знаешь, милый, я сегодня зашла к проректору и сказала ему о нас.

Он испытывал такое несказанное чувство удовольствия, что воспринял крушение своей карьеры ученого с радостью.

– Прекрасно, болтушка! А на что мы теперь будем жить?

– Я, конечно, не цыганка-гадалка, – отвечала она, – но я в самом деле как-то раз выступала в ярмарочном балагане. У меня был номер, когда меня, закрыв в корзину, протыкали шпагой, и я оставалась живой. Как ты смотришь, не стать ли тебе индусским факиром-фокусником? Мы бы нашли какую-нибудь бродячую труппу и вместе с ней совершала гастрольные поездки.

– Бог ты мой! – вскричал тополог. – Да я могу делать почище фокусы, чем этот. Я давно не занимался технической работой, но у меня есть лабораторная разработка, что я готов хоть сейчас подготовить цирковой номер. Пойдем-ка со мной в университетский виварий, что в подвале псих-фака, и я покажу тебе такое, что ты не поверишь?

– Что ж, попробуй, мой бэби, я ты удивишься, сколь многому я могу поверить, – отвечала его возлюбленная.

Она отправились к вонючим клеткам, в которых содержатся подопытные зверьки, и профессор получил крупную мышь. Нарезав несколько полосок прозрачного пластика из синтетического пакета, он зажег горелку и открыл банку полимерного клея. За несколько минут тополог смастерил коробку, которая своей формой оскорбляла глаз и которая на вид очень часто, казалось, была похожа на измятый цилиндр. В один миг он засунул туда подопытного грызуна и захлопнул квадратную крышку. Сквозь прозрачные стенки можно было видеть зверька, который будто бы пребывал в одном строго фиксированном положении, словно плавал посредине коробки с раскинутыми в стороны лапками и длинным хвостом, вытянутым так, как он был вытянут, когда мышь опускали за хвост в коробку.

Нагрев острый конец длинной спицы, профессор выжег отверстие сначала на одной стороне помятого цилиндра, а затем на другой. Как только спица остыла, он снова воткнул ее в выжженное отверстие цилиндра, а поскольку зверек находился: в строго фиксированном положении, то он легко пронзил его прямо в сердце так, что кончик спицы вышел с противоположной стороны цилиндра через второе отверстие. Слегка встряхнув покачивающуюся, в его руке коробку над ладонью девушки, профессор направил каплю алой артериальной крови грызуна прямо ей на ладонь.

Когда она взглянула на кровь, то у нее на веках сверкнули навернувшиеся на глаза слезы.

– Ах, какое достижение! – воскликнула она с негодованием. – У-у-у, хвастун несчастный! Мышиный палач. Наверное, думаешь, что настоящая мышь сама полезет в эту пластиковую трубку?

– Радость моя, – отвечал ей он. – Это не трубка, и даже не цилиндр, и уж наверняка не мышеловка. Это тессеракт, как ты знаешь, если когда-либо читала какую-нибудь популярную книжку по топологии.

– Я, конечно, знаю, что такое тессеракт. Это увеличенный куб, куб с кубом на каждой стороне. Но по мне эта мышиная клетка совсем не похожа на шесть кубов, окружающих еще один, седьмой.

– Разумеется, не похожа, иначе эта мышь навсегда осталась бы мертвой. Это тессеракт, который является временной иллюзией...

– Временной иллюзией?!.

– Да, моя дорогая, именно так, – отвечал он. – Из физики нам известно о существовании оптической иллюзии, а в топологии существует временная иллюзия. Топология учит нас, что математические свойства предмета совершенно не зависят от кажущейся формы. Окружность остается таковой, даже когда она нам кажется волнистой, как корка яблочного пирога – "так бывает, если окружность вычертить на волнистой поверхности. Эта мышиная клетка является кубом в кубе, который частично размещается в четвертом, временном, измерении. Вот почему он нам кажется каким-то бесформенным и колеблющимся. Вот на, пощупай!

Действительно, на ощупь клетка была достаточно твердой: куб с кубом на каждой стороне, но даже когда девушка держала его рукой и ощущала под своими пальцами, коробка все еще продолжала казаться каким-то зыбким помятым цилиндром, а мышь все еще висела неподвижно посередине.

– Мышь-то, кажется, умерла. Эх! – У девушки вырвался вздох сожаления.

Тополог, ни слова не говоря, ловко извлек обратно тонкую спицу, открыл крышку тессеракта и вытряхнул мышь себе на ладонь, где маленький прелестный зверек тут же встал на задние лапки и засучил передними, словно просил кусочек сыра.

– Как это ты сделал? – вскричала изумленно девушка.

– Да очень просто, – скромно ответил ученый. – Из-за своего незначительного изгиба, который я придал этому сооружению, когда мастерил его, его внешняя сторона в каждый момент времени колеблется туда-сюда, тогда как внутренняя строго фиксирована по времени потому, что большая часть внутренней массы целиком и полностью рассеяна по очень большому, но конечному пространственно-временному континууму, каковой является наша Вселенная. "Время" этой крошечной плутовки течет так медленно, что мощные регенеративные и восстановительные процессы ее организма как бы срабатывают мгновенно, так что кажущаяся смертельная рана, которую я нанес ей, становится не страшней булавочного укола. Ну как, согласны войти в такой же, но только большего размера, тессеракт, чтобы я мог проколоть тебя насквозь шпагой, зная, что тебе от этого никакого вреда не будет?

Девушка в восторге захлопала в ладоши.

– О, да, мой милый! Это же намного более потрясное зрелище, чем с какой-то старой замусоренной ивовой корзиной, где каждый знает, что я просто увертываюсь от шпаги.

Итак, они направились бегом в хозяйственный магазин купить прозрачный пластик, а оттуда в ближайший ярмарочный балаган и немного погодя отправились в гастрольное турне с Тимом Лири.

Публику влекла красота девушки. Теперь девчонка была не столь грязна (с учетом трудных условий жизни ярмарочной труппы), как раньше, когда мыло и горячая вода всегда были под рукой, так что когда тополог протыкал острой сверкающей шпагой ее красивое тело, прикрытое настолько легко, насколько позволяли местные обычаи и нравы, у зрителей перехватывало дыхание. Когда ящик поворачивали, чтобы показать обагренный алой кровью кончик шпаги, даже представители сильного пола падали в обморок. Они потом протискивались вперед и платили дополнительно по доллару с носа, чтобы посмотреть на крошечную рану, которая затягивалась и исчезала как раз посредине двух торчащих вперед восхитительных девичьих грудей.

Совместная поездка вместе с ярмарочным балаганом была идиллией. Сорок лет еще не старость, но и не молодость, однако профессор математики в конце концов понял, что ему опять все надоело до чертиков. Запас слов его возлюбленной так и не обогатился существенно, а ее любимым лакомством осталось фруктовое мороженое. Разница в годах оказалась достаточной, чтобы их отношения оказались несовместимыми. Для него некоторый налет запретности чувственной любви оказывал самое сильное возбуждающее действие, тогда как для нее был просто такой же естественной функцией, как прием пищи и дыхание, поэтому их отношения никогда не выходили за рамки обыденного. К тому же девушка, несмотря на моду, усвоенную ее поколением, оставалась ему верной и преданной подругой. Быть может, потом, с другими, она стала вести себя более свободно, но сейчас она не раздаривала свою благосклонность направо и налево. Так что ему не приходилось даже ревновать.

Каждый вечер по окончании последнего номера на ней обычно оставались только тонкие, как паутинка, панталоны и сверкающие блестками короткие шорты, и когда они возвращались домой, то она, подняв вверх руки и вышагивая босыми ногами плавно, как танцовщица из сераля, говорила:

– Милый, поди сюда! Помоги мне раздеться, чтобы принять ванну. – И когда он подходил, чтобы помочь ей, то она помогала ему, и затем они шли вместе в ванную.

Кроме этих слов, других разговоров они почти не вели.

В конце концов эта идиллия стала ужасно тяготить профессора. Он нашел небольшую отдушину, когда узнал, что их сосед, выступающий вместе с ними на сцене, индусфокусник, которого пытают (укладывают спать на острые гвозди, заливают расплавленным свинцом глаза и т. д.), является неудавшимся магистром математических наук из университета в Равалпинди. Благодаря беседам с ним ученый как-то мог удержаться от того, чтобы не сойти с ума окончательно. Тем не менее, он уже был слегка поврежден в уме. Всеми фибрами своей души он возненавидел девушку и мечтал только о том, что он будет делать, когда она оставит его одного, но она его не оставляла и продолжала поднимать руки вверх и перебирать ногами так раздражающе игриво, как котенок, который продолжает царапать коготками чулки, когда вы уже перестала с ним играть.

Профессор все стал делать через пень-колоду, даже на сцене, выполняя их номер, который никогда особо не увлекал его с тех пор, как он смастерил этот большой тессеракт. Как-то раз он промахнулся и ткнул шпагой мимо отверстия.

Клинок, отраженный твердейшей пластиковой стенкой, ранил ему ступню. Это была реальная рана в реальном времени, а в не рассеянном по пространственно– временному континууму, так что оказалась исключительно болезненной и не затягивалась целую неделю. Каждый раз, когда он ступал на раненую ногу, боль вызывала в нем решимость отделаться от девушки, пока, наконец, его творческая мысль ученого-тополога не подсказала ему выход.

У него имелся постоянный набор мечей и шпаг всех времен и народов, с которыми он выступал на сцене. Однажды вечером он положил под руку рядом с кроватью точную копию короткого римского меча. В свое время этот меч являлся для оружейников крупным техническим достижением: красивая внешняя форма сочеталась в нем с сокрушительным ударом.

Вернувшись раз вечером домой, он галантно снял со своей возлюбленной блестящую мишурную накидку, а когда она подняла свои полные округлые руки и топнула одной ногой, он одним экстравагантным движением сорвал с нее юбку и потащил мыться в ванную.

После того, как они обтерли друг друга полотенцами, он пылко поцеловал ее и как– то томно-страстно и несколько озабоченно сказал ей:

– Дорогая моя, как ты считаешь, не прорепетировать ли нам наш последний номер? Я что-то не могу понять, как лучше попасть вот этим мечом точно в цель...

Она, чересчур обрадованная тем, что может ему доставить, как раньше, удовольствие, тут же вскочила в тессеракт, который они держали дома (несколько капель воды еще блестели у нее на плечах), и с улыбкой, которая чуть было не заставила его отказаться от того необратимого акта, что он замыслил, повернулась к нему лицом. Однако он тотчас припомнил месяцы отупляющей пустоты и скуки, в сердце его ожесточилось. Решительно он захлопнул крышку тессеракта. Без колебаний он вонзил короткий римский меч ей прямо в сердце, насколько он мог судить о его расположении сквозь легкий сдвиг по времени в этом сооружении из пластика. При этом он умышленно сломал клинок так, что тот также оказался под воздействием медленно расходящегося переменного поля времени, а затем нанес со знанием дела парочку ударов ногой по тессеракту так, что тот тут же сморщился и осел. Вместо помятого, неправильной формы цилиндра, каким сие сооружение представлялось до этого, когда он был увеличенным размытым по времени кубом в кубе, теперь оно казалось просто одиночным кубом со сторонами шесть на шесть дюймов, с какими-то абстрактными рисунками на каждой его грани.

Сморщившийся куб был значительно тяжелее, чем представлялся по виду, однако лишь чуть тяжелее, чем весила девушка, ибо существенная часть ее массы распределилась по всему цилиндрико-сферическому пространственно-временному континууму. Вглядевшись внимательней в зеркально-гладкую поверхность одной из квадратных граней куба, он увидел, как один глаз девушки и бровь медленно растягиваются по плоскости, но ни в глазе, ни в чем другом еще, когда он пристально глянул в него, профессор не заметил и намека на панику. Он понял, что для обитательницы этой своеобразной коробки его движения настолько быстры, что кажутся просто расплывчатыми. Весело насвистывая, профессор упаковал тяжелый куб в свой рюкзак и покинул дом, небрежно бросив своему соседу-индусу:

– Прощайте, мы бросаем работу в этом паршивом цирке.

Переодевшись на автобусной станции в один из своих обычных помятых костюмов без широких плеч, "Гракх-фехтовальщик времени" (таков был его артистический псевдоним), профессор исчез навсегда с цирковой арены, чтобы вновь появиться как талантливый математик-тополог, который до этого находился "во временном творческом отпуске".

Чувство усталости и безысходности, которое чуть было не сломило его совсем до этого приключения, казалось, выгорело и навсегда испарилось. Он с радостью окунулся в учебный процесс и стал докой по части его соблюдения. Только раз в пять лет ему иногда попадался действительно стоящий, студент, но теперь он уже больше не терзался из-за этого недостатка. Когда он продвинулся далеко вверх по служебной и научной лестницам, он получил возможность окружить себя несколькими блестящими умами, и жизнь его стала настолько прекрасной, какой она, по его представлению, всегда должна была быть.

Тяжелый куб стал служить ему в качестве пресс-папье на письменном столе в его кабинете. Никто никогда не узнал бы в колеблющихся абстрактных рисунках на его зеркальных гранях топологизированные очертания мертвого человека. Иногда, через большие интервалы времени, внутри куба происходили какие-то возмущения, и на той или иной грани вдруг проступали едва различимые анатомические черты человека, с которым профессор был когда-то близко знаком, и тогда он испытывал какое-то смутное сожаление о содеянном и легкое волнение (так колеблется пепел в потухшем камине), вызванное влечением к своему единственному в жизни приключению. Он набивал трубку и, листая страницы "Журнала топологии", еще глубже погружался в размеренную сладкую жизнь университета.

Когда ему стукнуло шестьдесят лет и голова его стала лысой, как яйцо, в одной из его академических групп появился студент, о котором он мечтал всю жизнь. Этот ученик понимал каждое слово, которое профессор говорил по своей полной колдовских тайн специальности, и предпринимал ответные действия со свежим отточенным пониманием той, требующей развитой интуиции части математики, которой они оба упивались. Объективно профессор понимал, что мальчик целомудрен и свеж, но некрасив, а вот субъективно (и, разумеется, строго конфиденциально – теперь он был весьма почтенным и уважаемым человеком) он всегда чувствовал, что у мальчика "приятные черты лица". Это его долго удивляло, пока однажды ему ее пришлось перекладывать на другое место кипу старых университетских ежегодников, и он, перелистывая просто так один из них, вдруг натолкнулся на собственную фотографию студента-старшекурсника. Теперешний его лучший студент был почти как две капли воды похож на него самого в молодости, словно был его сыном или же на худой конец младшим братом.

Вскоре после этого профессор поверил мальчику тайную историю своего побега из университета и обратного возвращения. Он не мог бы сказать, почему он так сделал, это, конечно, не очень-то было умно с его стороны, – но студент начал проявлять такой же сверхъестественный талант по воплощению топологических абстракций в практические конструкции, чтобы делать необыкновенные вещи, каким когда-то обладал профессор, так что история как-то рассказалась сама собой. Уж очень ему полюбился ученик. Мальчик хотя и был подвержен полной аморальности, модной для его поколения, тем не менее, был сильно потрясен и одновременно заинтригован. Он поднял коробку и потряс ее.

– Может, она еще жива? – заметил он. – Ведь, в конечном счете, она находится там всего лишь мгновенье. Давайте откроем коробку.

– Не делайте глупостей, – прервал его профессор, забирая у него куб и ставя его на стол строго определенным манером. – Во-первых, она давным-давно мертва. И пока она находится в этом сооружении, нет никаких доказательств совершенного преступления. Во-вторых, если она жива, она может пойти и заявить в полицию или еще хуже – начнет опять со мной надоевшие мне до смерти любовные отношения. И, в-третьих, мы не можем его открыть. Вся суть в том, что меч сломался. Теперь куб полностью закрытая система, и ни одна часть того, что находится внутри, не существует с точки зрения пространства и времени. В конце концов, она равно распределится по всей Вселенной, в общем, я категорически против! И запрещаю вам даже думать об этом... Когда вы намерены принести мне ту статью насчет топологических ре-интервертербратах? – спросил профессор, чтобы смерить тему.

Разговор иссяк, и вскоре студент ушел. Дня через два профессор застал мальчика за совершением каких-то манипуляций на гранях куба прибором, составленным из зеркал, и они тогда крепко поссорились, но в дальнейшем постепенно вновь вернулись к прежним отношениям профессора со студентом.

Однажды мальчик появился в квартире профессора с тонкой сверкающей металлической полоской в руке, форму которой невозможно было разглядеть: вся эта штука в глазах ученого сверкала и переливалась.

– Что это за дьявольщину вы сюда притащили? – спросил он раздраженно студента.

– Это хромированная самосильная извлекающая инвертированная универсально соединенная и постоянно колеблющаяся лента Мебиуса, – отвечал юноша.

Профессор рассмеялся. Каждый школьник знает, что лента Мебиуса – это лист, один конец которого повернут на пол-оборота перед тем, как его склеить, чтобы получилось кольцо, со вторым концом. Вследствие этого небольшого поворота лента Мёбиуса становится геометрической фигурой, имеющей только одну сторону и один край, хотя, глядя на нее и руководствуясь здравым смыслом, можно ясно видеть две стороны и два края. Тем не менее, если взять карандаш и провести, не отрывая рук, черту посредине "одной стороны" ленты, то карандаш, обойдя всю ленту, снова встретит свою собственную отметку, хотя опять будет ясно видно, что карандашная отметка проходит по обеим сторонам полоски потому... что у ленты имеется только одна сторона. Понятно?..

Но любому школьнику также известно, что все, что представляет собой лента Мебиуса, так это просто геометрический курьез, никакого практического значения не имеющий. Как ее ни вертите, она так и останется лентой Мебиуса – и ничем больше. Она не станет лучше от того, что вы ее отхромировали, но придали ей силовую установку или добавили еще что-нибудь. Все это профессор высказал своему ученику в несколько поучающей манере, закончив свою речь словами:

– Я полагаю, вы собираетесь сообщить мне, каково практическое назначение вашей штуки.

– Ну, конечно, – отвечал юноша. – Вот для чего она сконструирована мною.

И прежде, чем профессор успел его остановить, студент протянул руку через стол, проник переливающейся блестящей лентой Мебиуса в блестящий куб и выудил оттуда отломанный клинок короткого римского меча.

В мгновение ока перед остолбенелым профессором предстал старый его знакомец – помятый цилиндр, а в следующее мгновение совершенно нагая молодая женщина выпрыгнула из него на пол. В изумлении профессор разглядел на ее груди розовый треугольный шрам, как видно только что зажившей раны, и заметил капли воды, все еще сверкающие на ее плечах.

– Радость моя! – вскричала юная женщина. – Что это за мясницкий нож у тебя был?.. Я как сумасшедшая вынуждена была увертываться...

И она обхватила студента в жарком объятии. Минуту спустя она заметила профессора и в ужасе отшатнулась.

– Кто – этот старый плешивый гриб? – воскликнула она. Милый, давай-ка покончим с этим соглядатаем.

И не успел профессор моргнуть глазом, как он был схвачен и втиснут в тессеракт и над ним захлопнулась крышка.

Даже за тот бесконечно малый отрезок времени, в течение которого тополог находился внутри собственного изобретения, ему стало казаться, что время течет слишком медленно. Он знал, что девушка и студент уже давным-давно превратились в прах и тлен в кружащемся как вихрь калейдоскопическом мире снаружи. Сам он постепенно становился прозрачным и знал, что его субстанция медленно расходится по всему цилиндрико-сферическому континууму. Он знал, что когда он полностью разойдется – Вселенной придет конец, и он даже сочинил в своей голове самую гениальную статью, объясняющую суть всего этого явления. Единственное, о чем он сожалел, так это о том, что никогда не сможет послать ее в "Журнал топологии" для публикации.

–

1) Так цыгане гордо называют себя, желая показать, что

они выходцы из Древнего Рима. (Прим. переводчика.)