Текст книги "Командир подлодки. Стальные волки вермахта"

Автор книги: Гюнтер Прин

сообщить о нарушении

Текущая страница: 2 (всего у книги 8 страниц) [доступный отрывок для чтения: 2 страниц]

«Еврейский храм» был пуст, дверь открыта. Только Крамер спал на своей койке, сильно храпя. Я взял из шкафчика бумагу и сел за стол. Через открытую дверь я видел линию горизонта, где небо и земля сливались в серебристом тумане. Я писал маме.

«Дорогая мама, мы скоро будем в Америке. Путешествие было долгим. Должен сказать, что я воображал жизнь на корабле совсем иначе. У нас всегда много работы и мало хлеба…»

На бумагу упала тень. В открытой двери стоял Витачек. Я не слышал, как он подошел.

– Что ты тут делаешь? – спросил он.

Я закрыл письмо рукой. Он взял его совершенно спокойно, словно так и должно быть. Сел и начал читать.

– Ну, ну. Значит, ты с ними. Не думал так о тебе, братец Прин. – Он проницательно посмотрел на меня. Очень неприятный взгляд.

– Что ты имеешь в виду? – Я даже стал заикаться.

Он помахал рукой:

– Не извиняйся, мой мальчик. Ты знаешь так же хорошо, как и я, что происходит. Но позволь сказать тебе кое-что. Честный моряк не занимается такими вещами. Согласен. Они кормят нас дерьмом в этом плавании. Да. Старик – скупой Старый Козел. Но бросить все ради… все это… – Он показал на море, искрящееся под полуденным солнцем. – Разве ты не чувствуешь все это? Посмотри, когда мы попадем в шторм, ты увидишь, как идет старый «Гамбург». Тогда ты увидишь настоящего Старика, парень. И ты не увидишь на корме несчастного собирателя обрезков сыра. Ты увидишь моряка, готового к любой непогоде. Конечно, парни вроде Стокса не могут этого увидеть. И тем более Балкенхол с его грязным камбузом. У них просто нет этого зрения. Но позволь мне сказать тебе кое-что. – Он подался вперед, и его кулак вколачивал слова в стол. – Я не собираюсь смотреть, как ты позволишь себе спутаться с этими задницами! – Витачек вскочил так, что скамья грохнулась о стену, и затопал прочь.

Я посмотрел вслед и не стал продолжать письмо.

Ночью ветер изменился на юго-западный, и утром мы могли почувствовать запах земли. Это был странный сильный запах, пахло лесом, залитым солнцем. Огромные медузы проплывали мимо. В два часа наблюдатель закричал:

– Земля!

Через час и мы смогли увидеть плоскую белую береговую линию, блистающую на солнце. Был уже вечер, когда, лавируя против ветра, мы вошли в гавань и бросили якорь на рейде Пенсаколы.

После нашего разговора на люке Зиппель не разговаривал со мной. На следующее утро он опять подошел. Мы стояли у каюты второго помощника, чтобы получить аванс для берега.

– Ну, идешь с нами? – тихо спросил он.

Я покачал головой. Потом мы оба посмотрели на берег, мне было жаль, потому что, несмотря ни на что, мне нравился Зиппель. Даже если сейчас он не прав, он был хорошим товарищем.

В каюте второго помощника нас ждало разочарование. Матросы первого класса получили по три доллара, остальные матросы – по два, а юнги совсем ничего.

– Воспитательная мера капитана, – усмехаясь, сказал второй.

После обеда мы отправились на берег на моторной лодке. Город спал в слепящем полуденном свете. Это был любопытный город. Напыщенные деловые здания стояли рядом с грязными хижинами и сараями из ржавого железа, соседствуя с пустырями, забросанными падалью и хламом. Тощие пальмы были присыпаны белой, все покрывающей пылью. Я неторопливо шел и смотрел на магазины. Загорелый человек в рубашке с короткими рукавами потел под навесом перед кафе. Я не мог никуда пойти: у меня не было денег. Я медленно возвращался в гавань.

На длинной прямой дороге, которая, казалось, вела прямо в море, меня догнала повозка, маленькая, двухколесная, запряженная мулом и набитая людьми. Я услышал их крики на расстоянии. Это был Стокс и компания. Правил повозкой желтый полукровка с напомаженными усами. Он напряженно смотрел прямо перед собой. Проезжая мимо, они помахали бутылками со спиртным и что-то прокричали. Коляска была слишком мала, чтобы вместить их всех, и они висели на ней, как рой пчел. Вскоре коляска скрылась в облаке белой пыли.

В гавани я должен был ждать лодку, чтобы попасть на «Гамбург». Наконец, вернулся боцман и взял меня с собой.

– Ну, Прин, – благосклонно сказал он, – не повезло? Полагаю, дамы хотели видеть твое удостоверение о конфирмации? – Он засмеялся, показав черные остатки зубов.

На борту я сразу пошел в кубрик. Он был пуст. Все ушли. Корабль спокойно и мягко покачивался на якорной цепи вместе с движением моря, как во сне. Я влез в койку и скоро заснул. Среди ночи меня грубо разбудили. Влажное горячее дыхание коснулось моего лица, и хриплый голос пробормотал:

– Просыпайся, Прин, просыпайся!

Это был Зиппель. От него разило спиртом. Даже в мерцании маленькой лампочки, качающейся под потолком, было видно его красное и веселое, как детский шарик, лицо.

– Прин, мы сейчас убираемся, – прошептал он, увидев, что я проснулся. – Я просто хотел попрощаться с тобой и потом вот… – Он наклонился, поднял железный обвязанный ящичек и бросил его мне в ноги. – Я не могу взять его с собой. Принеси мне его завтра в кафе «Никита». Завтра днем после четырех, ладно?

– Но…

Он прервал:

– Пока, Прин. Ты, грязная собака, не пошел с нами, но ты мой приятель, не так ли? – Он повторил: – Прин, ты мой друг, разве нет?

– Заткнись! – прозвучал с койки сердитый голос Витачека.

Мгновение Зиппель стоял, глупо тряся головой, как теленок, которому мясник нанес удар молотком. Затем он повернулся и пошел покачиваясь. Дверь осталась открытой. Я выскочил из койки и побежал за ним. Но темнота поглотила его. При бледном свете звезд я мог видеть несколько бегущих фигур с вещевыми мешками, набитыми так, что они почти лопались. Я прокрался в свою койку, но прошло много времени, пока я снова заснул.

Когда на следующее утро мы собрались на перекличку, отсутствовало девять человек: матрос первого класса Стокс, пять рядовых матросов, два юнги и кок. Боцман, распределявший работу, был в ярости. Он грохотал в кубриках, напрасно пытаясь отыскать беглецов в койках и шкафах. Нас распределили на работу, вместо двадцати семи осталось восемнадцать. Было трудно выгружать отбросы, которые за время пути стали твердыми, как камень. Мы разбивали их киркой, а затем поднимали на палубу в больших железных ведрах. В середине работы ко мне подошел боцман.

– Прин, к капитану! – сказал он елейным голосом, как священник на похоронах.

Впервые меня позвали к капитану. Пока я шел на корму, у меня тряслись коленки. Перед дверью я глубоко вдохнул и постучал.

Старый Козел что-то писал, сидя за столом, и не перестал этого делать, когда я вошел. Я осмотрелся. Каюта была маленькая, но удобная. Там стояли обтянутые кожей скамьи, а темно-коричневые стены красного дерева блестели, как свежий грецкий орех. Наконец он положил ручку и повернулся ко мне.

– Можешь сесть, мой мальчик, – сказал он дружеским тоном, и я присел на краешек скамьи.

Луч света из окна освещал его голову. В первый раз я мог близко изучать его лицо. Оно было длинным и красным. Голубые глаза глубоко прятались в темных веках, как в пещерах.

– Скажи, Прин, – начал он, – ты дружишь с Отто Зиппелем? – Капитан помолчал, уставившись на меня.

Я кивнул. Сердце билось где-то в горле.

– И ты знаешь, – продолжал он масленым голосом, – что Зиппель нелегально покинул корабль прошлой ночью вместе с несколькими другими?

– Да, сэр, – робко ответил я.

Внезапно он встал. Возвышаясь надо мной, как башня, он ткнул меня в грудь костлявым пальцем и закричал:

– Где они?

Я вздрогнул и должен был несколько раз сглотнуть, прежде чем смог, заикаясь, ответить:

– Не знаю, сэр.

Он медленно уселся в кресло.

– Ох, Прин, Прин, – сказал он тем же масленым голосом, как и прежде, – ты на плохом пути. Ты лжешь, тогда как знаешь, что должен говорить правду, сын мой.

Я продолжал молчать.

– Полагаю, ты думаешь своей глупой головой, – он дважды постучал костлявым пальцем мне по лбу, – что оказываешь своим введенным в заблуждение друзьям добрую услугу, не говоря ничего. Но подумай, какая судьба ждет их на берегу: их исключат из торгового флота, в их книжке моряка будет запись «дезертир», а если они начнут нищенствовать в Америке, – а они начнут побираться, Прин, – их закуют в цепи и заставят подметать улицы. Подумай об этом, Прин.

Я подумал и представил себе Зиппеля, истощенного, в позвякивающих железах, подметающего улицы, но промолчал. Капитан говорил со мной около часа, и я был весь мокрый, когда уходил из его каюты. Я не сказал о встрече в кафе «Чикита».

На обед была только холодная еда, так как кок исчез. Сразу после обеда я пошел к боцману просить отпуск на берег.

– С ума сошел, – все, что он сказал мне.

Это был конец. Я пошел в трюм помогать другим выгружать мусор.

После трех часов первый офицер проводил капитана к трапу. Старый Козел был в шелковом костюме, в белой фуражке и держался строго, с достоинством.

– Он собирается заявить в полицию, – сказал Крамер.

Мы стояли у поручня и смотрели, как они отбывали на моторке.

После четырех часов мне стало плохо. Я думал о Зиппеле, ожидающем меня в кафе «Никита». Каждый раз, поднимая ведро на палубу, я смотрел, не покажется ли он на набережной. В шесть часов мы закончили работу и стояли у перил.

– Смотрите, – сказал Крамер, показывая на шлюпку, идущую от пристани прямо к нам.

На веслах сидел цветной, а Зиппель, одетый в белое, сидел на заднем сиденье, наблюдая. Он появился, чтобы показать себя.

Из гавани вышла вторая лодка, моторка, и тоже быстро пошла к нам. Справа и слева неслись белые усы пены, на корме застыла высокая фигура Старого Козла. Расстояние между лодками уменьшалось. Зиппель смотрел, как гребет его мальчик, не замечая ничего вокруг. К этому времени вся команда «Гамбурга» собралась у поручня и смотрела спектакль. Мы стояли как зачарованные. Только Витачек проявил мужество: он помахал Зиппелю и показал на преследователя. Зиппель, ослепленный гордостью, не обернулся. Оказавшись на небольшом расстоянии, он приложил руки ко рту и закричал:

– Я свободный гражданин США!

Старый Козел был теперь совсем близко.

Удивленный шумом мотора, Зиппель обернулся и в следующий момент извивался, как белый кролик в руке охотника. Катер подошел к трапу. Старый Козел, волоча Зиппеля за шиворот, быстро прошел в свою каюту.

Я не видел Зиппеля в этот вечер. Он вернулся, когда я уже спал. Поздравления в честь его возвращения продолжались слишком долго. Каждый хотел приветствовать его. Первый, второй, третий помощники и, наконец, с наибольшим энтузиазмом боцман.

Воскресная служба на следующий день была назначена на десять часов. Служба всегда проходит на земле, на море только в спокойную погоду. Капитан настаивал, чтобы присутствовали все.

– Он из Восточной Фрисландии, – сказал Крамер саркастически. – С тех пор как они съели святого Бонифация, у них святость в животе.

Сначала мы пели песню. Старый Козел вынул скрипку из футляра и сдул пыль. Он неторопливо натер смычок канифолью и елейно предложил: «Споем гимн номер 67». Он приложил скрипку к подбородку и запел высоким царапающим голосом:

– Бог привел нас так далеко, щедрость его велика.

Зиппель стоял рядом со мной и пел. Он благодарил Бога кривым ртом, потому что его лицо распухло после приветствий боцмана.

Глава 3
Крушение

3 сентября мы ушли из Пенсаколы. Корабль был перегружен, а на борту оставалось только двадцать человек из команды. Ни один дезертир не вернулся. Было раннее утро, солнце еще не поднялось над горизонтом. Мы подняли якорь и запели песню «Возвращение домой». Я думаю, это самая прекрасная песня. В каждом плавании она поется только один раз, когда поднимают якорь в последний раз на пути к дому. Боцман запел первым, потом присоединились другие:

 
Плывем домой, плывем домой,
Плывем домой по всем морям.
Плывем домой в наш старый Гамбург,
Плывем домой, к тебе, моя земля.
 

Паруса развернулись, и через несколько часов Пенсакола лежала далеко позади, бледная и нереальная, как будто мы никогда не ходили по ее пыльным улицам.

Мы снова были в высоких широтах. Однажды утром зазвучал корабельный колокол. Раз, потом еще… Затем быстрее и громче, громче, пока не зазвучал как колокол пожарной машины. Лурман и я стояли наверху на вантах.

– Пожар на корабле! – закричал он, спускаясь с быстротой паука, приближающегося к мухе, попавшей в его паутину.

Я поспешил за ним, пытаясь увидеть, где горит. Не было видно ничего, кроме парусов, наполненных ветром. Палуба оказалась пустой.

Вся команда стояла на носу: Старый Козел, первый помощник и все свободные от вахты. Облако черного дыма извергалось из канатного люка и расплывалось по оснастке фок-мачты. Мы побежали. Тяжелые едкие клубы дыма мешали дышать.

– Проклятье, горит канатный люк, – тихо сказал Лурман.

Старый Козел повернулся и бросил на него свирепый взгляд.

Мы стояли, глядя на извергающийся дым. Гарри Стовер и два матроса держали над люком трос. Затем из дыма раздался хриплый голос:

– Тащите.

Они тянули медленно и ровно. Сначала появилась голова человека, потом грудь, наконец, все тело. Это был Витачек. Его отнесли к наветренной стороне и положили на палубу. Из канатного люка вылез Тейсон, почерневший от дыма, со слезящимися глазами, сотрясаясь от приступов кашля. Я бросился к Витачеку. Он лежал на спине с закрытыми глазами, как мертвый. Старый Козел поспешил к Тейсону:

– Что там? Огонь большой?

– Думаю, да, сэр. – Тейсон закашлялся. – Концы канатов тлеют как трут.

Старик повернулся к первому помощнику:

– Загляните в трюм, мистер. Я думаю, надо передвинуть мешки с пшеницей от переборок. – Его голос был масленый, как всегда, он только пришепетывал больше, чем обычно.

Кто-то вылил ведро воды на голову Витачеку. Он внезапно сел, ошеломленно осмотрелся и сказал почти беззвучно:

– Канистры с бензином, – потом громче: – Канистры с бензином!

Мы знали, что он имел в виду, сама мысль об этом вызывала озноб. В канатном люке было шесть больших канистр с бензином. Они могли взорваться, и тогда загорится весь корабль.

– Дайте мне линь, и я принесу их, – сказал Тейсон. До сих пор никто особо не замечал этого жилистого крепкого человека. После дезертирства Балкенхола он взялся за камбуз, потому что больше никто не хотел. – Я вытащу канистры, – повторил он настойчиво, обвязывая линь вокруг пояса. Кто-то завязал ему нос и рот мокрым платком.

Он скрылся в темноте люка с огнетушителем под мышкой. Мы услышали его зов. Первый помощник и боцман наклонились над люком и вытягивали канистры одну за другой. Нам приказали включить насос, но он сломался. Парусный мастер поспешно приступил к работе. Он сшивал ведра из парусины, а мы носили в них воду. Когда мы вернулись, Тейсона вытягивали. Он стонал, лицо почернело. Одежда обгорела и дымилась. Его пытались расспрашивать, но он оттолкнул всех, качнулся на подветренную сторону, схватился за поручни, и его вырвало. Он упал на колени. Второй помощник мигом оказался рядом.

– В чем дело, Тейсон?

Тот сделал ртом несколько судорожных движений, как рыба, вытащенная из воды, но не произнес ни звука, а только показал на ноги. Второй вытащил нож и разрезал брюки. Нога была багровая, покрытая волдырями, под коленом – черная корка обгоревшей кожи.

– Ожог третьей степени, – пробормотал второй. Он повернулся и закричал на нас: – Нечего стоять и чесать задницы! Берите его и несите на корму.

Подошел Старый Козел:

– Принес огнетушитель пользу?

Тейсон покачал головой.

– Слишком много горело, – слабо проговорил он.

Старый Козел закричал, чтобы мы гасили огонь. Его голос разнесся по палубе, как труба. Работа началась.

Это было ужасно. Тридцать шесть часов мы носили воду в ведрах и выливали ее в воронку из парусины, которую мастер приладил над канатным люком, тащили пустые ведра к борту, наполняли и снова выливали в воронку.

Отдыхающих не было. Все были на палубе. Временами мы карабкались по вантам, так как ветер свежел. Волны захлестывали палубу, мы промокли до костей, но времени переодеться не было. Мы залили водой канатный люк, потом бункер камбуза, потом цепной ящик, поскольку огонь наступал уже на перегородки. К позднему вечеру на вторые сутки огонь утих.

Мы повалились, как пустые мешки, там, где стояли. Сонные, мы падали на палубу, на крышки люков, всюду. Весь корабль спал. Бодрствовали только двое: сигнальщик и рулевой.

Меня разбудил удар ботинка в бок.

– Проснись, ты не мертвый.

Одуревший от сна, я уставился на боцмана.

– Первый зовет тебя, Прин.

Пошатываясь, я неуверенно отправился на корму. Первый сидел в своей каюте и читал.

– Ты умеешь готовить, Прин? – спросил он.

Я сразу понял, чего он хочет.

– Немного. – Я колебался. – Совсем немного.

– Ну, думаю, для камбуза сойдет, пока Тейсон не поправится.

Я поморщился. Тот, кто хочет быть моряком, не находит ничего приятного в работе кока.

– Ты будешь получать зарплату матроса, – искушал первый, – и Зиппель будет твоим помощником.

Итак, мы оба направились на камбуз. Я со смутными чувствами, а Зиппель с большой радостью.

– Слушай, – сказал он, – мы же сможем есть, пока пена не пойдет.

Что мы и делали. Но мы не скупились и для других. У нас была цель: сделать лучшую еду, какая когда-либо была на «Гамбурге». Мы приступили к новым обязанностям в пятницу. С незапамятных времен это день соленого мяса на кораблях. Балкенхол и Тейсон бросали мясо в горячую воду. Мы знали, как справляются с ним наши зубы и желудки. Мы пропустили мясо и черствый хлеб через мясорубку и сделали котлеты. После еды мы торжественно прошествовали через носовой кубрик и «еврейский храм», собирая похвалы.

– Со времени моей последней котлеты в миссии, – сказал Крамер, похлопывая себя по животу, – я не ел так вкусно.

Суббота – день сушеной рыбы на парусниках, но мы испекли рыбный пирог, и наша популярность стала даже смущать нас.

В воскресенье было мясо с красной капустой и пудинг. Мясо и хлеб для пудинга были, но капусту мы не могли найти. Я послал Зиппеля на корму, где в своей койке лежал стонущий Тейсон. Зиппель вернулся:

– Красной капусты нет, есть белая!

Я пожевал черенок трубки. Это стало бы нашим первым поражением. Белая капуста не годилась для воскресенья.

– Проклятье, – печально заметил Зиппель. – Они побьют нас.

Иллюзий насчет человеческой благодарности у него не было.

– Может, взять малиновый джем, – предложил он.

Я покачал головой:

– Нет, этого недостаточно. Но… подожди-ка минутку. Беги к боцману и попроси немного сурика. Если он спросит зачем, скажи, что хочешь покрасить камбуз.

Лицо Зиппеля прояснилось, и, посвистывая, он быстро скрылся.

Когда он вернулся, мы сначала проверили в старой жестянке цвет. Никакая красная капуста не могла быть краснее. Вкус улучшился. За обедом дежурные три раза возвращались за капустой. Мы не участвовали в общей еде, а ели из наших запасов то, что диктовала наша фантазия. Спаржа, какао, пудинг…

Был чудесный день, ясный и спокойный, и уж точно не было никаких причин, чтобы кому-то вздумалось заболеть морской болезнью. Но через четыре часа после обеда матрос первого класса Шлегельспергер вышел на подветренную сторону, перегнулся через поручни и выпустил обед, как пассажир при ветре в шесть баллов. Через полчаса каждое место в гальюнах было занято, а нетерпеливые люди с расстегнутыми поясами стучали кулаками по деревянным дверям. На мостике Старый Козел прохаживался взад и вперед с позеленевшим лицом. Время от времени он скрывался в своей маленькой каюте, где для его единоличного пользования находился специальный сосуд с позолоченными краями. Еще полчаса, и все, качаясь из стороны в сторону под бушпритом, удобряли луга сорняков на дне моря.

– Медвежья болезнь, – посмеиваясь, сказал Зиппель.

Смех застрял в горле: дверь открылась и появился Старый Козел.

– Вы кажетесь очень счастливыми на камбузе, – сурово сказал он.

Я был уверен, что он заметил и какао, и спаржу на столе, но промолчал. Он в два шага подскочил к плите, наклонился над кастрюлями и понюхал. Затем сунул длинный палец в кастрюлю с красной капустой, мигом повернулся и ткнул красный палец Зиппелю под нос.

– Что это? – прошипел он.

– Сурик, – ответил Зиппель, будто сурик был самой подходящей приправой для красной капусты.

Старик ничего не сказал. Он трясся от ярости, как кипящий чайник. Я уверен, что ему следовало вспомнить заповедь о любви к ближнему, потому что ничто иное не могло спасти нас.

– Это последняя соломинка, – сказал он наконец. – Марш обратно в кубрик, и явитесь утром на вахту. В четыре часа.

Эта собачья вахта – самое плохое, что испытывает моряк. Мы поползли прочь. Он позвал нас обратно.

– Думаю, лучше ничего никому не говорить об этой чепухе, понятно? – приказал он и прошествовал на корму.

Старый Козел был умным человеком. Через три дня с помощью опиума, касторки и молчания все пришло в норму.

19 октября утром мы прибыли в Фалмаут. Был солнечный, ветреный осенний день. Мы встали на якорь на внешнем рейде, потому что для захода внутрь требовалось заплатить пошлину. Старый Козел отправился на берег один. Он вернулся к вечеру. Оказалось, что утром мы пойдем в Корк. На борту царило уныние. Неделями мы были в море, весь день стояли на якоре, видя берег, но никому не разрешили попасть на него. Ночью на ветру скрипел рангоут, а утром старый парусный мастер с каплей, постоянно свисающей с носа, сказал всем, кто хотел послушать, что корабельное привидение гневается из-за скупости Старого Козла. Скоро мы узнали, что судьба припасла для нас.

До полудня мы прошли добрую часть пути, делая около десяти узлов по ветру. Ветер медленно менялся на юго-западный. На юге собирались серые бледные облака и скрыли солнце. Все стало серым. Ветер повернул на юг. Волнение возрастало, и волны, покрытые пеной, дрожали со сдержанной силой. Около четырех часов я освободился. Новая вахта появилась в плащах и сапогах. Мы отдыхали в кубриках, в тепле коек. Корабль трещал и дрожал при яростных шквалах. Мы не могли спать. Я услышал пронзительный свисток третьего помощника и хриплую команду Стовера:

– Готовьте бом-брамсель. Спускай.

Затем послышался топот ног на палубе, скрип блоков и грохот цепей. Парусный мастер был с нами.

– Это на него похоже, – с горечью говорил он. – С капитаном Хилдендорфом этого бы не случилось. Видели бы вы, как он проходил мыс Горн в шторм. Он не спустил ни одного паруса.

Никто не ответил. Мы лежали в койках напряженные и ждали команды «Все наверх».

– Глупая судьба, – сказал парусный мастер и вышел. Порыв ветра захлопнул за ним дверь.

Опять пронзительный свисток.

– Приготовиться опустить верхние брамсели.

Снова лязганье цепей, скрип блоков и хлопанье провисших парусов на ветру. Послышался треск, как удары кнута, потом словно выстрел пушки. Я высунул голову и увидел свинцовое небо. Палуба была покрыта пеной, а высоко надо мной развевались обрывки верхнего брамселя. Убирали брамсель бизани.

– Когда дойдут до грот-мачты, Старый Козел вызовет нас, – сказал Крамер.

В следующий момент мы услышали хорошо знакомые шаги и масленый голос произнес:

– Думаю, пора поднять свободных от вахты.

Мы, злые, выскочили из коек даже раньше, чем Стовер приказал:

– Все наверх.

Снаружи были натянуты страховочные тросы, лодки прочно закреплены. Старый Козел в своей белой фуражке стоял на мостике – узкий силуэт на фоне темного неба.

– Ну, начинается, – прошептал мне Крамер.

– Приготовиться, взять гитов и бык-гордень!

Мы побежали по своим местам. И началось!..

– Тяни, еще тяни! – выпевал боцман, и мы бросались на бык-гордень со всей силы, пока руки не начинали гореть, а тело не взмокало от пота.

Грот сражался с нами, как дикий зверь в западне. Он трещал и скрипел, и понадобилось целых полчаса, чтобы закрепить его.

Боцман повернулся к Витачеку:

– Макс, надо снова закрепить верхний брамсель. Возьми с собой пару ребят. – Его голос был слышен даже сквозь шторм.

Витачек кивнул:

– О'кей. Прин и Стаабс, пошли. – Он прыгнул на ванты.

Мы последовали за ним. Наверху шторм казался еще сильнее. Мачта дрожала под его ударами. Ванты раскачивались, плащи шуршали, как сухие листья.

Наконец, мы добрались до паруса и медленно поползли к ноку. Корабль накренился на правый борт. Мы висели прямо над морем на высоте девяносто футов, яркая пена волн мерцала под нами. Было почти невозможно управлять парусом. Ветер вырывал его снова и снова, мокрая парусина хлестала по ногам. Похоже на то, будто держишь гуся за шею, когда он бьет тебя крыльями.

Раздался визг. Стаабс повис на ноке, ноги беспомощно болтались в воздухе. Парус сбросил его с веревочной лестницы. Витачек боком подобрался к нему, схватил за шиворот и поднял обратно. Стаабса послали на салинг, а мы с Витачеком управлялись с парусом вдвоем.

К семи часам стало темно. Казалось, шторм ждал ночи. С каждой волной мы черпали на борт огромное количество воды, она текла по палубе, смывая все, что не было крепко привязано. Вахта всю ночь простояла на мостике, потому что на палубе нельзя было удержаться.

Об отдыхе и мысли не возникало. Старый Козел снова и снова гонял нас на ванты.

Дважды за ночь мы меняли курс с правого борта на левый, а это значит – поднять паруса и снова опустить…

На следующее утро мы оказались на восемь миль дальше от Корка, чем накануне вечером. Это не было ошибкой Старого Козла. Он сделал все, что может сделать моряк при таких обстоятельствах. Шторм оказался хозяином положения.

Весь день мы лавировали между Хук-Пойнт и Сапел-Хед, но не могли продвинуться вперед. Мы промокли до костей и висели на страховочных тросах, как пауки, охваченные осенним морозом.

В десять часов вечера Старый Козел созвал офицеров на совещание. Они решили искать убежище в Дублине.

Мы установили фоковые паруса, плыли всю ночь и утром оказались недалеко от Дублина. Он скрывался в тумане. Низко висящие облака, казалось, подметали море хвостами дождя. Шторм продолжался.

К одиннадцати часам мы увидели длинный ряд мачт, обозначавший дорогу в гавани, как аллея тополей туманным утром. Мы искали плавучий маяк и бакены, но в тумане ничего не могли различить.

Внезапно сигнальщик закричал:

– Бакен по левому борту.

С мостика вахтенный офицер скомандовал:

– Лево на борт.

Я стоял в средней части корабля с веревкой в руках. Старый Козел прыгнул на палубу и закричал:

– Отдать якорь! Мы тонем.

В тот же момент раздался глухой звук, корабль вздрогнул. Старик закричал:

– Все на корму, надеть спасательные пояса!

Опять этот глухой звук. Мы прочно сели на мель. Буруны волн перекатывались через нас, паруса шлепали друг о друга, фок-мачта качалась, будто собираясь обрушиться.

– Рубить верхние фалы! – закричал Старый Козел. Казалось, мы карабкаемся на дерево, которое рубят.

Крамер выругался и медленно полез на ванты. Мы увидели, как он повис на салинге и вытащил нож. Паруса обрушились на палубу.

Снова зловещий звук снизу. Потом еще и еще… Долгий перекатывающийся грохот… Корабль освободился. Его боком несло к берегу.

Хриплый крик:

– Он управляем!

– К фок-брасам! Приготовиться отдать якорь! – закричал Старик.

«Гамбург» медленно повернулся и начал движение. Корабль был спасен. Старый Козел перевел дыхание. Это все услышали, потому что он еще держал мегафон у рта. Он дышал, как паровоз, выпускающий пар.

На палубе появился плотник.

– Впереди три фута воды, в середине три с половиной, на корме три с половиной, – отрапортовал он резким голосом.

– Поднимается? – спросил Старый Козел.

– Кажется, устойчиво.

– Хорошо! Проверь через десять минут.

Мы медленно двигались к темной полосе берега в серой пелене дождя.

– Якоря готовы? – прокричал Старый Козел.

Первый помощник просигналил:

– Все чисто.

Корабль неуклюже поворачивался к ветру.

– Взять паруса на гитовы, отдать якорь, – последовала команда с мостика.

Паруса бились с громким шлепающим звуком. Якорная цепь загремела.

– Носовой якорь отдан!

Следующая команда:

– Отдать якорь с правого борта.

Лязг цепей внезапно уменьшился, и в тишине мы услышали три коротких металлических удара, как будто по железной обшивке корабля били стальным молотом. Мы стояли застыв, не понимая, что случилось.

Только парусный мастер сказал:

– Привидение стучит.

Дверь распахнулась. Чипс качнулся вперед, сделал несколько неуверенных шагов и рухнул на палубу. За ним вбежал Франц Болер с криком:

– Цепь правого борта лопнула.

Мы столпились вокруг Чипса. Кто-то встал на колени и пытался поднять его голову. Я протер его лоб. Его волосы поседели.

– Цепь лопнула, ее звенья врезались в борт, – задыхаясь, говорил Болер. – Три звена прошли рядом с головой Чипса… Все три застряли в борту. Смотрите! Он же совсем седой!

– Приготовить ракеты! Сигнал бедствия! – приказал с мостика капитан.

Нас охватила паника. Сигнал бедствия! Это конец.

«Гамбург» снова повернулся боком к шторму и дрейфовал к берегу. Не было никакой возможности управлять им. Он двигался беспомощно по воле волн и ветра, как кусок дерева.

По всему кораблю раздался треск, потом снова. Мы тонули во второй раз. Был вывешен сигнал бедствия, ракеты вспыхивали высоко над оборванными парусами. С мостика новый приказ:

– Подготовить лодки, команде взять документы.

Мы побежали в кубрики. Остановившись, Йонас схватил меня за руку и показал на люк.

– Крысы, – прошептал он. Волной разбило крышку люка, и оттуда катились огромные жирные создания с острыми мордами и длинными хвостами. Настоящий адский выводок. – Посмотри на этих чертовых крыс, – повторил Йонас.

Это был сигнал. Болер, Йонас и Флейдерер налетели на животных с криками ярости и погнали их по палубе пинками и прутьями. Сдерживаемая ярость последних дней и ночей нашла выход в бешеной бессмысленной погоне. Мы гоняли крыс как одержимые.

Темнело. С приливом волны все больше разбивали корабль. Флейдерер ударил крысу деревяшкой, схватил ее за хвост и поднял. Она не умерла и визжала почти человеческим голосом. Продолжая визжать и царапаться, она пыталась освободиться, пока он не выкинул ее за борт.

– Сколько воды в корабле? – закричал капитан.

Через некоторое время ему ответили:

– Впереди четыре фута, в середине четыре с половиной.

Вскоре после пяти часов подошел спасательный катер и взял нас на борт. Старый Козел сел на нос. Лицо его было бледным, как воск, губы сжаты, он смотрел на обломки «Гамбурга», держа корабельный хронометр между колен.

Была ночь, когда мы добрались до Дублина. Нас провезли по темным улицам и разместили в общежитии Армии спасения. Ликера не было, только чай и сандвичи. Люди из Армии спасения запели гимн, нам предложили присоединиться. Слов мы не знали, но мелодия была похожа на наши песни. И мы запели со сжатыми руками:

 
Видел ли ты наш старый корабль? Хо-хо-хо…
 

К утру шторм утих, и мы отправились на «Гамбург». Палубные надстройки были смыты, в кубриках на фут воды. Корабль был в ужасном состоянии. День и ночь мы работали у насосов. Пшеница начала пахнуть, нам пришлось вытаскивать мешки на палубу и выбрасывать за борт. Тридцать четыре тысячи мешков, достаточно, чтобы в течение года кормить целый полк.