Текст книги "Растения доктора Чиндерелла"

Автор книги: Густав Майринк

сообщить о нарушении

Текущая страница: 1 (всего у книги 1 страниц)

Майринк Густав
Растения доктора Чиндерелла

Густав Майринк

Растения доктора Чиндерелла

Видишь ли там маленькую черную бронзу между подсвечниками? Она была причиной всех моих странных переживаний за последние годы.

Как звенья цепи связаны между собой эти призрачные беспокойства, высасывающие из меня жизненные силы, и когда я прослеживаю эту цепь назад, в прошлое, исходным пунктом является всегда одно и то же– бронза.

Если я стараюсь найти другие причины, всегда выплывает она же, словно верстовой столб на дороге.

И куда ведет этот путь, к свету ли познания, или все дальше к разрастающемуся ужасу, я не хочу знать и цепляюсь за короткие дни отдыха, даруемые мне роком перед следующим потрясением.

В Фивах я выкопал ее из песка пустыни, – статуэтку, – совершенно случайно, палкой, и с первой же минутой, когда я внимательнее рассмотрел ее, я был охвачен болезненным любопытством узнать, что она, собственно говоря, изображает. Вообще я не любознателен.

Сначала я спрашивал всевозможных исследователей, но без результата.

Только один из старых арабских коллекционеров, казалось, догадывался, в чем было дело.

Изображение египетского иероглифа, предполагал он, и странное положение рук у фигуры обозначает, вероятно, какое-то неизвестное состояние экстаза.

Я взял эту бронзу с собой в Европу, и не проходило почти ни одного вечера без того, чтобы я не погрузился в самые странные размышления по поводу ее таинственного происхождения.

Часто мной овладевало неприятное чувство, словно я раздумываю о чем-то ядовитом, злом, коварно и с удовольствием дающем мне возможность освободить его из оков безжизненности, чтобы потом оно могло присосаться ко мне, как неизлечимая болезнь, и оставаться мрачным тираном моей жизни. И однажды, при каком-то совсем постороннем занятии, у меня мелькнула мысль, разгадавшая мне загадку с такой силой и неожиданностью, что я вздрогнул.

Такие молниеносные откровения подобны метеорам в нашей внутренней жизни. Мы не знаем, откуда они пришли, мы видим только их раскаленное состояние и падение...

Это почти-что чувство страха... потом... тихое... так... так... словно кто-то чужой... Что я хотел сказать... Извини, я часто становлюсь странно отсутствующим с тех пор, как мне приходится волочить за собой мою парализованную ногу... Да, ответ на мои размышления стал мне вдруг так ясен...

– Подражание.

И как будто это слово разрушило стену, так зародилось во мне сознание, что лишь это одно явится ключом ко всем загадкам нашего бытия.

Тайное автоматическое подражание, неосознанное, беспрерывное, – тайный руководитель всех существ...

Всемогущий таинственный руководитель, – лоцман с маской на лице, молча на рассвете входящий на корабль жизни.

Приходящий из тех пропастей, куда направляется наша душа, когда глубокий сон закрывает врата дня. И, может быть там, глубоко внизу, в ущельях бестелесного бытия, воздвигнуто бронзовое изображение демона, желающего, чтобы мы были похожи на него и стали бы его отображением...

И это слово: "подражать", этот короткий призыв "откуда-то", вывел меня в путь, на который я тотчас же вступил. Я встал, поднял обе руки над головою так же, как статуя, и опускал пальцы до тех пор, пока не дотронулся до темени ногтями.

Но ничего не случилось.

Никакого изменения ни внутри, ни снаружи.

Чтобы не дать сделать ошибки в положении, я внимательно посмотрел на фигуру и заметил, что глаза ее были закрыты и как будто спали.

Тогда я понял в чем дело, прервал упражнение и подождал, пока не наступит ночь. Остановил тогда тикающие часы и лег, повторяя положения рук и кистей.

Прошло несколько минут, но я не могу поверить, что заснул.

Вдруг мне показалось, что из меня поднимается далеко раздающийся шум, как если бы большой камень катился в глубину.

И словно мое сознание вслед за тем упало с чудовищной лестницы, перескакивая две, четыре, восемь, все больше и больше ступенек, – так рушилось толчками мое воспоминание о жизни, и признак мнимой смерти наваливался на меня.

Что наступило затем, этого я не скажу, это не скажет никто.

Правда, смеются над тем, что у египтян и халдеев была магическая тайна, охраняемая змеями Урея, тайна, которую из тысячи посвященных в нее никогда не видал никто.

Не может быть клятв, думаем мы, связывающих так крепко.

И я когда-то думал так же, но в тот момент я понял все.

Это не относится к числу данных человеческого опыта, восприятия в нем не идут одно за другим и не клятва связывает язык, а только одна мысль о намеке на эти вещи здесь, – здесь в этом мире, – и уже ядовитые змеи жизни нацеливаются на твое сердце.

Потому молчат об этой большой тайне, что она молчит сама о себе и останется тайной, пока стоит мир.

Но все это имеет отдаленное отношение к тому опалившему меня удару, после которого я не смогу никогда оправиться. И внешняя судьба человека идет по другому пути, если хотя бы на одну минуту его сознание перейдет через границы земного познавания.

Это факт, и я живой пример тому.

С той ночи, когда я вышел из моего тела, я не могу назвать это иначе, изменился полет моей жизни, и мое раннее, столь спокойное существование устремляетя теперь от одного загадочного, внушающего ужас переживания, к другому, к какой-то темной, незнакомой цели.

Кажется, что какая-то дьявольская рука дает мне отдых через все более короткие промежутки времени и выдвигает на мой жизненный путь картины ужаса, становящиеся с каждым разом все страшнее. Словно для того, чтобы вызвать у меня новый, незнакомый род сумасшествия, – медленно и с крайней осторожностью, – вид сумасшествия, незаметный для окружающих и ощущаемый только тем, кто охвачен им, причиняющий ему неописуемые муки.

В один из следующий дней после того опыта с иероглифом, я сразу сделал открытия, принятые мною вначале за обман чувств: я слышал странно свистящие или резкие звуки, прорезывавшие повседневный шум, видел блистающие цветы, незнакомые мне до тех пор. – Загадочные существа появлялись передо мной, неслышные и невидимые для людей, и производили в призрачной полутьме непонятные и бесцельные движения.

Так, например, они могли изменять свою форму и внезапно лежать как мертвые, спускались потом как длинные слизистые веревки по водосточным трубам или сидели скрючившись, словно усталые, в тупой неподвижности в темных сенях.

Это состояние ясновидения продолжается у меня недолго, – оно растет и исчезает как месяц.

Постоянное уменьшение интереса к человечеству, желания и надежды которого проникают ко мне словно издалека, говорит мне, что душа моя постоянно находится на темном пути – далеко, очень далеко от человечества.

В начале я позволял шепчущим предчувствиям, наполнявшим меня, руководить собой, – теперь, – я, как запряженная лошадь, и должен идти по тому пути, на который меня направляют.

И вот, видишь ли, однажды ночью что-то заставило меня встать и погнало меня бесцельно по тихим улицам старого города ради фантастического впечатления, получавшегося от этих старинных домов.

Неуютно в этой части города, как нигде в мире.

Там никогда не бывает совсем светло, никогда не бывает полного мрака.

Какой-то бледный, тусклый свет исходит откуда-то, и струится, как фосфоресцирующий пар с Градшина на крыши.

Завернешь в какую-нибудь улочку и видишь мертвую тьму и вдруг, из какой-то щели, выглянет призрачный луч света и, как длинная злая булавка, вонзится в зрачки.

Из тумана вынырнет дом, – с обломанными плечами и уходящим назад лбом, и начнет таращить бессмысленно, как околевающий зверь, свои пустые чердачные отверстия на черное небо.

Стоящий рядом вытягивается, жадно стремясь посмотреть своими тлеющими глазами на дно колодца, чтобы узнать, там ли еще дитя ювелира, утонувшее сто лет тому назад. А если идти дальше по торчащим камням мостовой и вдруг взглянуть вокруг себя, захочется держать пари, что только что на вас из-за угла глядело губчатое бледное лицо, -но не на уровне плеча – нет, совсем внизу, где могла бы быть голова большой собаки...

Ни одного человека не было на улице.

Мертвая тишина.

Древние ворота молча стояли.

Я свернул на Тунскую улицу, где находится дворец графини Морцин.

Там, съежившись, стоял в тумане узкий дом, имевший в ширину только два окна, чахоточное, злобное строение, там я остановился, прикованный, и почувствовал, что меня охватывает состояние ясновидения.

В таких случаях я действую молниеносно, словно под влиянием чужой воли, и вряд ли знаю, что прикажет мне следующая секунда.

И так, я открыл здесь только прислоненную дверь и, пройдя через какой-то проход, спустился вниз по лестнице в погреб: словно я был из числа обитателей дома.

Внизу незримые вожжи, ведшие меня, как несвободное животное, были отпущены, и я остановился в темноте с мучительным сознанием, что действие совершено мною бесцельно.

Зачем я спустился вниз, почему у меня не явилось даже мысли прекратить такие бессмысленные выходки...

Я был болен, по-видимому, болен, и я радовался, что ничто другое, никакая таинственная, загадочная рука не принимала в этом участия. Но уже в следующий момент мне стало ясно, что я открыл дверь, вошел в дом, спустился по лестнице, не натолкнувшись ни разу, совсем как кто-то, знающий каждый шаг, и моя надежда рассеялась как дым.

Постепенно глаз мой привык к темноте, и я посмотрел вокруг себя.

Там, на ступеньке лестницы кто-то сидел. Как это я не задел его, проходя мимо.

Я видел сгорбленную фигуру, расплывавшуюся в темноте. Черную бороду на обнаженной груди. И руки были обнажены. Только ноги, казалось, были в штанах или платке.

В положении рук было что-то страшное, они были странно отогнуты, почти под прямым углом к телу.

Долго я, не отрываясь, смотрел на человека. Он был так мертвенно неподвижен, что казалось, очертания его въелись в задний фон и останутся там до тех пор, пока не разрушится дом.

Меня охватил холодный ужас, и я бесшумно пошел дальше по коридору, вдоль его изгибов.

Один раз я схватился за стену и попал рукой в деревянную решетку, какую употребляют для того, чтобы выращивать ползучие растения. По-видимому их там было много, так как я чуть не повис в сети стебельчатых разветвлений.

Непонятно было одно, что эти растения или, может быть, что-либо другое, были на ощущение теплокровными и топорщились и вообще производили на осязание впечатление животных.

Я еще раз протянул руку, и испуганно отпрянул, на этот раз я дотронулся до шарообразного предмета, величиной в орех, мокрого на ощущение и тотчас же отскочившего. Был ли это жук?

В это мгновение где-то вспыхнул свет и на одну секунду осветил стену передо мной.

Все страшное и ужасное, что я когда-либо переживал, было ничто по сравнению с этим мгновением.

Каждый фибр моего тела вопил в неописуемом ужасе.

Немой крик при парализованных горловых связках, пронизывающий человека, как ледяной холод.

Сетью из усиков кроваво-красных жилок была покрыта стена до самого потолка и из нее, как ягоды, смотрели сотни вытаращенных глаз.

Один из них, бывший только что в моей руке, быстро вздрагивая, двигался взад и вперед и зло косился на меня.

Я почувствовал, что упаду и бросился два, три шага вперед, облако жирных, гнилых запахов словно от грибов и айлантуса обдало меня.

Колени мои подкосились, и я дико колотил вокруг себя. Вдруг передо мной явилось маленькое, тлеющее кольцо: потухающий фитиль лампы, наполненной маслом, вспыхнувшей еще раз в следующую затем минуту.

Я бросился к ней и открутил дрожащими руками фитиль, так что успел спасти маленькое коптящее пламя.

Потом одним движением я повернулся, протягивая вперед лампу как бы для защиты.

Помещение было пусто.

На столе, где стояла лампа, лежал длинный, блестящий предмет.

Я протянул к нему руку, думая найти оружие. Но это была легкая, шершавая вещь.

Нигде ничего не шевелилось, и я облегченно застонал. Осторожно, чтобы не потушить пламени, осветил я стены. Везде те же деревянные шпалеры, как я теперь ясно видел, переплетенные, по-видимому, сшитыми венами, в которых пульсировала кровь.

Между ними ужасно сверкали бесчисленные глазные яблоки, чередуясь с противными ежевикообразными луковицами, и медленно провожали меня взглядом, когда я проходил мимо. Глаза всех размеров и цветов. Начиная с ясносияющего ириса и кончая светло-голубым мертвенным лошадиным глазом, неподвижно поднятым кверху.

Многие из них морщинистые и почерневшие, походили на высохшие ягоды белладонны. Главные стволы все вырастали из наполненных кровью чашек, высасывая из них при помощи какого-то непонятного процесса необходимый им сок.

Я наткнулся на чаши, наполненные беловатыми кусочками жира, из них росли мухоморы, обтянутые стеклообразной кожей. Грибы из красного мяса, вздрагивавшие при каждом прикосновении.

И все это казалось, были части, вынутые из живых тел, составленные с непонятным искусством, лишенные своей человеческой одушевленности и доведенные до чисто животного существования.

Что в них таилась жизнь, это я видел ясно, ближе освещая глаза, я замечал, что зрачки тотчас же суживались. Кто же был дьявольский садовник, занимавшийся этой ужасной рассадкой.

Я вспомнил человека на ступеньке погреба.

Инстинктивно я полез в карман за каким-нибудь оружием, и почувствовал там, положенный мною туда потрескавшийся предмет. Он сверкал тускло и чешуйчато, – еловая шишка из розовых человеческих ногтей.

Содрогнувшись, я уронил его и сжал зубы: прочь отсюда, скорее прочь, даже если человек на лестнице проснется и бросится на меня.

И вот я уже был около него и хотел ринуться на него, и вдруг увидел, что он был мертв, – желтый, как воск.

Из выкрученных рук были вырваны ногти. Маленькие порезы на груди и висках показывали, что он был анатомирован. Я хотел пройти мимо него и, кажется, задел его рукой. В ту же минуту мне показалось, что он соскочил с двух ступенек прямо на меня, встал, вдруг выпрямившись передо мной, выгнув руки наверх и приложив кисти рук к темени.

Как египетский иероглиф, то же положение, то же положение...

Я помню только, что лампа разбилась, что я распахнул наружную дверь и почувствовал, как демон столбняка взял мое содрогающееся сердце в свои холодные пальцы...

Тогда, наполовину проснувшись, я постарался что-то объяснить себе... что человек был веревками подвешен за локти, и только благодаря тому, что он соскользнул со ступенек, его тело могло очутиться в стоячем положении... и потом... кто-то растолкал меня: "Вы должны отправиться к господину комиссару".

И я пришел в ярко освещенную комнату, трубки для табаку были прислонены к стене, форменное пальто висело на вешалке... Это была комната в помещении.

Полицейский поддерживал меня. Комиссар сидел у стола и, отвернувшись от меня, – бормотал: "Вы записали его национальность?"

"У него были при себе визитные карточки, мы взяли их у него", – слышал я ответ полицейского.

"Что вам нужно было в Тунском переулке, перед открытыми воротами?"

Длинная пауза.

"Вы", – сказал полицейский и толкнул меня.

Я прошептал что-то об убийстве в погребе в Тунском переулке. После этого полицейский вышел. Комиссар, по-прежнему отвернувшись от меня, сказал длинную фразу.

Я услышал только: "Что выдумаете, доктор Чиндерелла – большой ученый-египтолог, и он выращивает новые сорта пожирающих мясо растений, непентес, дрозерии, или что-то в этом роде, кажется я не знаю... Вам бы следовало ночью оставаться дома".

Вдруг за моей спиной открылась дверь, я обернулся и увидел длинного человека с клювом коршуна – египетского Анубиса.

У меня потемнело в глазах, а Анубис сделал поклон, комиссар подошел к нему и шепнул мне: "Доктор Чиндерелла".

Доктор Чиндерелла...

И вот, в этот момент мне вспомнилось что-то важное из прошлого, что я тотчас же забыл.

Когда я вновь взглянул на Анубиса, он сделался писцом и имел только птичье лицо и отдал мне мои собственные визитные карточки, а на них было напечатано: "Доктор Чиндерелла".

Комиссар вдруг взглянул на меня, и я услышал, как он сказал: "Ведь это же вы сами и есть. Вы должны были бы по ночам оставаться дома".

И писец вывел меня из комнаты, и, проходя мимо, я зацепил за форменное пальто на вешалке.

Оно медленно упало и повисло на рукавах.

Его тень на выбеленной известковой стене подняла руки кверху над головой и я увидел, как она неловко старалась подражать позе египетской статуэтки......................

"Вот, видишь ли, это было мое последнее приключение три недели тому назад. Я с тех пор разбит параличом: у меня две совершенно различных половины лица и я волочу за собой левую ногу..........................................

Узкий чахоточный дом я искал напрасно, и в комиссариате никто ничего не знает о той ночи"...