Текст книги "Текучая Вода"

Автор книги: Густав Эмар

сообщить о нарушении

Текущая страница: 7 (всего у книги 22 страниц)

Глава XIII. Дон Мельхиор Диас

Не раз уже имя дона Мельхиора Диаса упоминалось нами. Читатель видел уже его, хотя мы до сих пор не объяснили, ни кто он такой, ни как он достиг своего положения в доме Сальдибара.

Настало время раскрыть обстоятельства, при которых это произошло.

Когда Сотавенто привел к дону Аннибалу де Сальдибару ребенка, спасенного во время всеобщего избиения индейского племени, он умолчал о том, что этот ребенок был доверен ему белым охотником вместе с кошельком золота. При этом охотник сказал: “Это дитя белых родителей. Придет день, когда оно займет подобающее ему место. Скажи дону Аннибалу, чтобы он берег его”.

Сотавенто понял, что тут скрывается тайна и, надеясь в будущем извлечь из нее пользу, хранил в тайне слова охотника. Своему господину он представил дело в таком свете, что тот не обратил на него особенного внимания.

Ребенок был принят доном Аннибалом и воспитывался в его семье. В первые годы владелец гасиенды мало интересовался им и считал скорее слугой, чем истинным членом своего семейства.

Дон Орелио, рассказав своим спутникам причину сумасшествия донны Эмилии и его последствия, мог сообщить только известное всем. Но в интимном семейном кругу хранилась тайна, которой не знал даже дон Орелио.

Дело было вот в чем.

Донна Эмилия не выздоровела. Болезнь не поддавалась лечению, она приобрела только периодический характер. Во время таких периодов безумия всякие противоречия были гибельны для больной.

Мы уже упоминали, что дон Аннибал обожал свою жену. Несколько раз пытался он ее успокоить и удержать от поездок из гасиенды, но при одной только мысли потерять свободу с донной Эмилией делались страшные припадки, так что дон Аннибал принужден был уступить.

В период болезни донна Эмилия превращалась в львицу. Ею овладевала тогда одна мысль: преследовать и безжалостно истреблять индейцев. Странная аномалия человеческого сердца, особенно сердца мягкой и робкой женщины, боявшейся одного вида крови!

По приказанию врача донну Эмилию не разлучали с дочерью. Она передала последней свою ненависть к краснокожим и, без труда овладев ее мыслями, достигла если не полного сочувствия, то, по крайней мере, совершенного повиновения.

Мельхиор, случайно попавший в гасиенду, инстинктивно привязался к донне Диане, как к беспомощному страдающему существу.

Донна Диана, со своей стороны, чувствовала жалость к бедному сироте. Эта взаимная симпатия разрослась в дружбу, все крепнувшую с годами.

Дон Аннибал и донна Эмилия радовались этому сближению, хотя и по разным причинам,

Дон Аннибал, не желавший ограничивать поступки жены, но сильно беспокоившийся за нее, видел в подрастающем юноше ее защитника и охранителя. Донна Эмилия видела в нем сообщника и помощника в деле мщения.

Результатом этого явилось заботливое воспитание ребенка и причисление его к членам семьи.

Поспешим заявить, что Мельхиор Диас во всех отношениях был достойным молодым человеком. Он был умен, добр и обладал твердой волей.

Ребенок, превратившийся в мужчину, явился другом донны Эмилии и участником всех ее похождений.

Дон Аннибал почувствовал себя значительно спокойнее и легче переносил отлучки жены.

Но вот произошло то, чего ни донна Эмилия, ни дон Аннибал не ожидали. Молодые люди, воспитанные вместе и привыкшие обмениваться самыми сокровенными мыслями, незаметно полюбили друг друга.

Любовь двух молодых неопытных и чистых сердец глубока и, как громовый удар, неудержима.

Это оправдалось и в настоящем случае.

Молодые люди не старались сдержать своего чувства, а, напротив, совершенно предались ему с полной доверчивостью, свойственной одной только невинности и делающей любовь божественным чувством.

Слово признания не было еще произнесено, но сердцем они уже принадлежали друг другу.

Однажды донна Диана увидела Мельхиора, когда он, опершись плечом о ствол дерева, следил за полетом почтовых голубей. Он был так углублен в свои мысли, что не слышал легких шагов молодой девушки, маленькие ножки которой скрипели по песку дорожки. Только когда ее рука легла ему на плечо, он оторвался от неба и, вздрогнув как от электрического разряда, быстро поднялся и устремил на донну Диану испуганные глаза.

Молодая девушка улыбнулась.

– Вы мечтали? – спросила она.

– Да, – отвечал он со вздохом, – я мечтал!

Она подняла глаза к небу.

– Без сомнения, об этих птицах? Что они принесли вам – надежду или сожаление?

– Ни того, ни другого, – отвечал он печально. – У меня нет сожалений, а моя единственная надежда здесь.

Молодая девушка покраснела и опустила глаза.

Прошла минутная пауза, полная для этих двух сердец невыразимого блаженства.

Молодой человек первым прервал молчание.

– Увы! – сказал он тихим и робким голосом. – Мне не о чем сожалеть. Кто я такой? Юноша неизвестного происхождения, не имеющий даже определенного цвета кожи. Разве я могу жалеть о семье, которой не знаю?

– Да, это правда, – отвечала она с болезненной улыбкой, – но у вас есть надежда.

– Безумная надежда, безрассудная мечта, которую спугнет пробудившийся разум! – вскричал он в нервном возбуждении.

– Вы ошибаетесь или хотите меня обмануть, – возразила она с некоторой строгостью в голосе. – Это нехорошо, дон Мельхиор.

– Сеньорита! – пролепетал он.

Молодая девушка тихо приблизилась к нему.

– Мы были вместе воспитаны, – сказала она кротким, проникающим в душу голосом, – мы вместе выросли, обмениваясь мыслями, разделяя радость и горе, не так ли, Мельхиор?

– Так! – произнес он чуть слышно.

– Зачем же, – возразила она, – вы с некоторых пор стали молчаливы? Зачем вы избегаете меня? Зачем уходите при моем появлении?

– Я?

– Вы, мой брат, который не должен ничего скрывать от меня!

– О!

– Повторяю: вы не должны ничего скрывать от меня, так как я ваш старинный друг, может быть, друг единственный.

– Правда! о, это правда, Диана! – вскричал он, ломая руки. – Вы мой единственный друг!

– Так почему же вы скрытничаете со мной?

– Скрытничаю? – повторил он, с испугом отпрянув назад.

– Да, скрытничаете, и я открыла вашу тайну.

Молодой человек побледнел.

– О, берегитесь! – вскричал он. – В этой тайне я сам себе не смею сознаться.

– Вот потому-то я и угадала ее, Мельхиор! – отвечала она с милым выражением.

– О! это невозможно, Диана. Вы не можете знать!

– Что вы меня любите? – прервала она пылко. – Почему же нет, когда и я вас люблю?

При этом она посмотрела на него с отвагой истинной и целомудренной любви, божественного и скоропреходящего луча, который бог в своем неистощимом милосердии зажигает только в невинных сердцах.

Молодой влюбленный зашатался, как пьяный. Одну минуту он думал, что грезит: настолько действительность превзошла его ожидания.

– Вы любите меня, Диана! – вскричал он наконец. – Вы меня любите! О! целую вечность мучений за один миг счастья!

И тихо подогнув свои дрожавшие колени, он упал к ногам молодой девушки.

Она посмотрела на него с выражением неизъяснимой нежности и, протянув руку, которую он осыпал поцелуями, сказала взволнованным голосом:

– Встаньте, Мельхиор, встаньте, мой друг. Пусть наша святая любовь останется тайной для всех. Придет день, близкий, надеюсь, когда можно будет громко объявить о ней. До тех же пор будем скрывать свое счастье.

Молодой человек поднялся.

– Я люблю вас, Диана, – сказал он, – я ваш раб. Приказывайте, я буду повиноваться.

– Увы! друг мой, – возразила она, задумчиво качая головой, – я ничего не могу вам приказать, я могу только просить.

– О, говорите! говорите, Диана!

Молодая девушка с детской доверчивостью взяла его под руку.

– Пройдемтесь, – сказала она, – мы побеседуем о моей матери.

Мельхиор печально наклонил голову.

– Бедная, несчастная мама! – тихо произнесла Диана.

– О да, очень несчастная! – подтвердил со вздохом молодой человек.

– Друг мой, вы любите маму, не так ли?

– Разве не ей обязан я всем?

– Слушайте, Мельхиор, – сказала она решительным тоном. – Мы любим друг друга и в один прекрасный день вы станете моим мужем, так как я клянусь, что не выйду за другого. Видите, я говорю откровенно и решительно, может быть, более, чем следовало бы девушке моих лет и положения. Но вы благородный человек и никогда не злоупотребите признанием, которое я имела слабость вам сделать.

– Благодарю, – ответил он просто, – говорите, Диана, говорите. Ваши слова огненными буквами запечатляются в моем сердце.

– Хорошо, мой друг. Вы, мать и отец составляете все мои привязанности, я никогда не изменю этим трем лицам. Вы знаете, в каком ужасном положении находится моя мать, какие страшные галлюцинации овладевают ею.

– Увы!

– Поклянитесь же, что бы ни произошло, никогда не оставлять дела, которое с сегодняшнего дня я разделю с вами пополам. Клянитесь быть всегда около нее, защищать ее и даже умереть, если понадобится. На этом условии, повторяю, Мельхиор, моя любовь принадлежит вам навеки, и никто, кроме вас, не будет моим мужем.

Молодой человек хотел сказать что-то, но она порывистым жестом удержала его.

– О, я знаю! Ужасна та жертва, какой я требую от вас, брат мой. Но я, почти ребенок, разве я не выношу всех последствий этих актов свирепого мщения? Увы, Мельхиор, страшная болезнь бедной мамы относится к моему детству. Я, так сказать, ее невинная причина. Вследствие этого моя обязанность – насколько возможно, облегчать ее страдания. Я не обманываю себя, брат мой: придет день, когда краснокожие отплатят кровавым мщением за безжалостные набеги моей матери. Но тогда я погибну с сознанием исполненного долга, принося себя в жертву той, которая дала мне жизнь.

– Отгоните эти мрачные мысли, Диана. Ваша мать со временем успокоится. Экспедиции, как вы сами знаете, делаются все реже, припадки все уменьшаются и скоро, может быть, они совсем прекратятся.

– Я не смею надеяться на это, дорогой Мельхиор. Нет, нет почти наверное, моя мать станет жертвой своей страсти к мщению.

– Дорогая Диана, нас теперь двое при ней. Бог слишком справедлив и милостив, он не заставит страдать двух невинных детей, никогда не оскорблявших его. Я дал слово, моя жизнь принадлежит вам и вашей матери, располагайте ею. Погибая за вас, я буду самым счастливым из людей!

– Благодарю, Мельхиор. Я знала, что могу на вас рассчитывать. Ваши великодушные слова подняли мое, едва не исчезнувшее мужество. Отныне мы действуем вместе, какое бы препятствие ни встретилось на пути.

В этот день между молодыми людьми состоялся договор, которому ни тот, ни другой не изменяли и который угрожал обоим ужасными последствиями.

При вышеприведенной беседе присутствовал незримый свидетель, запомнивший все их слова. Это был Педро Сотавенто, мажордом гасиенды.

С какой целью этот человек подслушал разговор молодых людей?

Один он знал об этом. Этот человек скрывал под миролюбивыми манерами злобную душу, он действовал обдуманно, и осуществление его проектов должно было разразиться громовым ударом над головой осужденных.

Сотавенто сохранил тайну любви двух молодых сердец, так изменнически подслушанную им, и не позволил себе ни одного намека на нее. Напротив, он удвоил внимание к дону Мельхиору Диасу и даже старался приобрести его доверие. Впрочем, этого ему не удалось. Молодой человек вел себя осторожно, так как чувствовал к этой странной личности инстинктивное и непреодолимое отвращение.

Глава XIV. Мать и дочь

Теперь продолжим наш рассказ с того места, где мы прервали его.

После короткого визита в салон дон Мельхиор направился большими шагами к отдаленному апартаменту, занимавшему левое крыло гасиенды. Заглянем туда, прежде чем он войдет.

Это помещение состояло из двух только комнат, меблированных с той строгой пышностью, какая хорошо известна испанцам и вполне соответствует их избалованным вкусам.

Первая комната, служившая салоном или приемной, была вся обита тисненой кордовской кожей. Дубовые, потемневшие от времени и тоже обитые кожей стулья тянулись по стенам. Середину комнаты занимал стол, на котором находился длинный зеленый ковер и распятие из пожелтевшей слоновой кости, а перед ним стоял аналой оригинального вида. На передней части его вделаны были старинные золоченые часы в стиле Людовика XIII и с таким широким ящиком, что туда мог спрятаться целый человек. Одна сторона аналоя представляла подобие капеллы. Здесь находилась мраморная статуя св. Девы скорбящей с увенчанным белыми розами челом, а перед ней горела серебряная лампада в форме кадила.

Смежная комната служила спальней и была меблирована с такой же простотой.

В салоне, походящем скорее на часовню, две женщины сидели у окна и тихо разговаривали между собой.

Одна из них была лет тридцати – критический возраст для женщины испанской расы. Хотя лицо ее было бледно, как мрамор, и носило печать страдания, но в нем легко было подметить следы былой красоты. Ее собеседница была молодая девушка, почти ребенок, белокурая, худенькая и стройная. Она обладала той мечтательно-идеальной красотой, которая приводила в отчаяние художников и нашла прекрасное выражение у немецких поэтов. Спокойное лицо ее соединяло в себе мечтательность, беспокойство и непорочность Маргариты Гете и страстную улыбку бледных созданий Шиллера.

Это были мать и дочь, донна Эмилия де Сальдибар и донна Диана. Костюм их по свой строгой простоте гармонировал с печальным и меланхолическим колоритом, разлитым кругом.

На них одеты были длинные черные бархатные платья, без всяких украшений, талию стягивал того же цвета шнурок. Черные кружевные мантии, откинутые назад, прикрывали грудь и шею, а в случае нужды могли скрыть и лицо.

Они тихо разговаривали, бросая в промежутках рассеянные взгляды на дверь, где находились многочисленные пеоны землевладельцев, собравшихся в гасиенду на зов дона Аннибала.

– Нет, – сказала донна Эмилия, – нет, дитя мое, лучше молчать об этом, чем пользоваться недостоверными сведениями.

– Однако, мама, – отвечала девушка, – этот человек, по-видимому, хорошо осведомлен, и мне кажется, что напротив…

– Тебе кажется, Диана! – прервала ее мать с некоторой строгостью в голосе. – Я лучше тебя знаю, как следует поступать в таких случаях. Берегись, моя милая нинья, ты слишком близко принимаешь к сердцу это дело, ты зашла чересчур далеко!

Молодая девушка покраснела и закусила губы.

– Ты знаешь, как я люблю тебя, дитя мое, – продолжала минуту спустя донна Эмилия. – Постарайся же не противоречить моим намерениям и помни, что я имею в виду одну цель – твое счастье.

– Добрая мама! – ласково сказала дочь.

– Да, – со слабой улыбкой подтвердила донна Эмилия. – Я добрая мама, пока соглашаюсь с тобой.

– О, не говорите так, мама. Вы знаете, какую я питаю к вам глубокую любовь.

– Да, знаю, но, дитя, я знаю также, что не одна занимаю твое сердце.

Донна Диана отвернулась, чтобы скрыть краску, бросившуюся ей в лицо при словах матери, но последняя не заметила этого и продолжала, как бы рассуждая сама с собой.

– Но зачем я жалуюсь? Разве не всегда бывает так? Женщина рождена для любви, как птица для воздуха. Люби, мое бедное, дорогое дитя, потому что любовь для женщины это целая жизнь. Только она может доставить ей и радость, и горе.

Мало-помалу ее голос ослабел, так что последние слова трудно было уловить.

Наступило довольно продолжительное молчание, которого молодая девушка не смела нарушить из уважения к горестному раздумью матери.

Ее глаза, между тем, внимательно устремлены были на двор.

Вдруг она вздрогнула.

– Ах! – воскликнула она радостным и беспокойным в то же время голосом. – Вот и дон Мельхиор!

– Что ты сказала? – спросила донна Эмилия, с живостью поднимая голову. – Ты, кажется, произнесла имя дона Мельхиора?

– Действительно, мама! – робко отвечала она.

– Что же ты сказала о доне Мельхиоре, дочь моя?

– Ничего, мама. Я только заметила его на дворе и думаю, что он направляется сюда.

– Добро пожаловать, я жду его с нетерпением. Но как только он войдет, ты удалишься в свою комнату и не выйдешь оттуда, пока я не позову тебя. Мне нужно поговорить с этим молодым человеком о серьезных делах, о которых тебе совершенно лишнее знать.

– Я повинуюсь, мама, – отвечала, вставая, девушка. – Его шаги раздаются в коридоре, я ухожу.

– Иди, дитя мое, скоро я позову тебя.

Диана наклонилась к матери и поцеловала ее в лоб, а затем скрылась, как птица, в тот самый момент, когда стук в дверь возвестил о посетителе.

Донна Эмилия подождала, пока дверь за дочерью не закрылась, и тогда громко сказала:

– Войдите!

Дверь салона медленно повернулась на петлях, и вошел дон Мельхиор.

Он снял шляпу и почтительно приблизился к донне Эмилии, которая, не оставляя своего места у окна, полуобернулась к нему.

– Вы оказали честь позвать меня! – сказал он, останавливаясь в трех или четырех шагах от нее.

– Да, кабальеро, – отвечала донна Эмилия. – Вы знаете, что я была несколько дней в отсутствии и вернулась только несколько часов тому назад. Мне не известно, следовательно, что здесь происходит, и я жду от вас объяснений.

– Когда вы оставили гасиенду, против обыкновения не пригласив меня с собой, я сначала весьма опечалился, думая, что надоел вам. Потом решил, что вы сочли полезнее для себя мое пребывание здесь.

– Ваше предположение было справедливо, – отвечала она с легкой улыбкой, – продолжайте. Да сядьте здесь, рядом со мной! – прибавила она мягким тоном.

Молодой человек почтительно склонился и занял указанное ему место.

– Мне нет надобности говорить вам о цели настоящего собрания и об его участниках.

– Нет, дальше!

– Но между этими лицами есть одно, о присутствии которого вы не подозреваете.

– Кто же это?

– Отец Сандоваль.

– Отец Сандоваль! – повторила она с дрожью в голосе. – Это невозможно: он пленник испанцев.

– Он здесь.

– Странно. Каким же образом я ничего не знала об этом?

– Он прибыл в гасиенду вместе с доном Орелио Гутиеррецем.

– Но я видела дона Орелио почти у самой крепости, с ним ехали только два лесных бродяги, янки или канадцев, и два мексиканских пеона.

– Один из этих пеонов и был отец Сандоваль. Достоуважаемый отец согласился на это переодевание, вероятно, с целью избежать столкновения с испанскими шпионами.

– Да, иной причины не может быть: этого требовала осторожность. Продолжайте!

– Отец Сандоваль единогласно избран был вождем.

– Действительно, он один имеет право командовать этими гордыми землевладельцами. А какие полномочия даны ему?

– Извините, но я должен сообщить вам еще об одном лице, присутствия которого не ждали и не желали, но который все-таки приехал.

– Граф Мельгоза, не так ли? Я знала, что он приедет. Он явился, без сомнения, в качестве грозного вестника? Уехал он?

– Нет еще. Он покинет гасиенду завтра на восходе солнца вместе с доном Оливье Клари, одним из канадских охотников, привезенных доном Орелио. Ему отец Сандоваль поручил доставить по назначению свой ответ на манифест правителя.

– Очень хорошо. У нас еще много времени. Этой ночью мы выедем. Вы будете сопровождать меня, дон Мельхиор. Позаботьтесь, чтобы все было готово к полночи и чтобы наш отъезд остался в тайне.

– Будет исполнено.

– А мажордом?

Этот вопрос сделан был тоном, свидетельствовавшим о придаваемой ему важности.

– Все, по-прежнему, непроницаем и полон усердия, – отвечал он. – Его поведение не дает никакого повода подозревать измену.

– Странно, – произнесла она. – Для меня, однако, очевидно, что этот человек изменник и что он играет двуличную роль. Как его разоблачить? О! доказательство, доказательство, как бы ничтожно оно ни было! Теперь вы можете идти.

Молодой человек поднялся.

– Позвольте мне! – робко сказал он. – Обратиться к вам с одним вопросом.

– Говорите, я вас слушаю.

– Я не имел счастья видеть донну Диану, – произнес он нерешительно. – Надеюсь, что поездка не отразилась дурно на ее драгоценном здоровье?

Донна Эмилия нахмурила брови, и облако неудовольствия затуманило ее лицо. Но сейчас же овладев собой, она мягко отвечала:

– Донна Диана здорова, дон Мельхиор.

– О, тем лучше! – отвечал он с нескрываемой радостью.

И, низко поклонившись донне Эмилии, он направился к двери.

– Бедное дитя! – тихо произнесла она, провожая его взглядом.

Когда он подошел к самой двери, она окликнула его.

– Я забыла, – сказала она. – Постарайтесь передать отцу Сандовалю, что я была бы рада поговорить с ним сегодня вечером, после вечерни!

– Я передам ему ваше желание. Других приказаний не будет?

– Нет, идите!

Молодой человек опять поклонился и вышел.

Едва успела закрыться за ним дверь, как Диана выбежала из спальни и бросилась к донне Эмилии.

– Что это значит? – спросила та. – Зачем ты вернулась без зова?

– О, мама! простите, но я слишком страдала.

Донна Эмилия отошла и заглянула в лицо дочери.

– Что это значит, сеньорита? – сказала она строго. – На что ты намекаешь?

Девушка спрятала голову на ее груди и залилась слезами.

– Диана! Диана! – сказала донна Эмилия с невыразимой грустью, прижимая ее к себе. – Ты готовишь нам обеим много горя.

– Мама! – пробормотала та с рыданием.

– Молчи, – остановила ее донна Эмилия, – не прибавляй ни слова, оно может причинить непоправимое несчастье. Я ничего не знаю и ничего не хочу знать. Перестань плакать и сядь со мной!

– Хорошо, мама! – отвечала дочь сдавленным голосом.

– Диана! – сказала донна Эмилия через минуту. Вспомни, что мы должны отомстить индейцам, так как они навлекли на нас много бед.

Эти слова произнесены были тоном, не допускающим возражения. Девушка затрепетала и опустила голову, не имея сил отвечать.

Мать посмотрела на нее с жалостью и любовью и, указывая на статую св. Девы, сказала:

– Молись той, которая выпила до дна горькую чашу страданий. Молись, дитя мое! Она сжалится над тобой и даст силы перенести горе.

Девушка медленно поднялась и направилась к капелле. Благоговейно преклонив колени перед статуей, она стала усердно молиться, а потом ушла в спальню.

Вечером донна Эмилия имела довольно продолжительный разговор с отцом Пелажио. Этот разговор, не приводимый нами, успокоительно подействовал на жену владельца гасиенды. Перед сном она с материнской нежностью поцеловала бледный лоб дочери, проговорив вполголоса:

– Надейся!

Девушка затрепетала во сне, и неопределенная улыбка показалась на ее розовых губах.