Текст книги "Ранчо у моста Лиан"

Автор книги: Густав Эмар

сообщить о нарушении

Текущая страница: 1 (всего у книги 11 страниц)

Густав Эмар
Ранчо у моста Лиан

ГЛАВА I
О том, чем может окончиться любовное свидание в некоторых частях Мексики

Война за независимость, которую мексиканцы вели на протяжении одиннадцати лет, чтобы избавиться от ненавистного испанского ига, тяготевшего над ними более трех столетий, представляет собой славную эпопею, еще очень мало известную в Европе, тогда как в Америке все достопамятные эпизоды и геройские подвиги этой войны давно уже стали легендарными.

Насмешливой судьбе было угодно, чтобы духовенство, на которое испанское правительство возлагало такие надежды, избрав его одним из главных своих орудий для поддержания невежества в туземцах и воспитания их в рабской покорности испанцам, это самое духовенство первое выразило протест, провозгласило свободу, восстало против гнета и призвало несчастное население страны к оружию, подняв знамя восстания.

Гидальго, скромный священник городка Долорес; первый во главе своих прихожан, со шпагою в одной руке и распятием в другой, поднял знамя восстания.

В первый момент с ним было около пятисот человек, по пути к нему присоединялись жители из всех сел и деревень ближайших окрестностей, и месяц спустя армия его превышала громадное число – 60000 человек. Правда, все это были люди, не сведущие в военном деле и весьма плохо вооруженные, но смелые, отважные, сильные духом и полные самой отчаянной решимости победить или умереть. Совершая чудеса храбрости, они шли прямо на столицу. Жители города Мехико трепетали, получая известия об их приближении.

Но Гидальго был разбит, схвачен и расстрелян. Восстание оказалось обречено на поражение, но главное было уже сделано: народное сознание пробуждено, импульс дан, словом, самый тяжелый камень сдвинут с места. Гидальго пал, но кровь героев породила новых героев и мстителей. Вся Новая Испания, из края в край и из конца в конец, была объята пламенем восстания и кровопролитной войны. После Гидальго пришел Морелос, священник Каракуаро и многие другие герои, которым не суждено было увидеть торжества их оружия и их святого дела.

Война эта могла закончиться только совершенным изгнанием испанцев из Мексики и полной независимостью страны.

Замечательно то, что революция, была начата духовенством-опорой испанского владычества, а победоносно закончена благодаря крушению другой его опоры, а именно, измены военных. Один испанский полковник, ярый враг и противник этой революции вначале, стал впоследствии ее сторонником в надежде на конфискации в свою пользу; мечтав о роли Наполеона, он сыграл роль Мюрата и погиб, так же, расстрелянный на пустынном прибрежье.

Тот незаметный, скромный эпизод, который мы собираемся рассказать вам в этой книге, имеет совершенно частный характер, лишь косвенно относящийся к войне за не– зависимость.

Все это было года два-три спустя после того, как Гидальго, подняв знамя мексиканской независимости, призвал народ под это знамя и сам стал душою народного движения. А местом действия являлась местность, совершенно еще неисследованная и почти никому неизвестная; культура не успела еще коснуться ее несмотря на то, что лежит она между двумя большими городами, и что один из них был в то время важнейшим торговым портом этого побережья.

Мы просим читателя последовать за нами в провинцию Халиско (Jalisco), или Гвадалахара (Guadalajara).

Провинция эта – одна из богатейших, плодороднейших и живописнейших во всей мексиканской конфедерации; так как она лежит над очень высокой широтой, то была бы нестерпимо знойной, если бы ее не защищали с одной стороны высокие вершины Сьерры-Мадре, а с другой – освежала близость Тихого океана с его живительными ветрами и влажным дыханием. С томною грацией нежащейся креолки раскинулась она среди цветов и темной зелени лесов на берегу Тихого океана, между Синалоа и территорией Колинза.

Вся эта живописная, прекрасная страна, поросшая роскошным девственным лесом латаний, пальм и других тропических деревьев, представляет из себя целый океан зелени; вдыхая влажный воздух моря и вторя его шуму, безбрежный лес плавно раскачивает стройные, высокие вершины свои, в точности подражая движению волн в момент отлива и прилива.

Странный люд, о котором в начале нашего столетия никто не знал, укрывается в этих лесах, под их непроницаемым шатром, живя охотой, контрабандой и некоторыми другими промыслами, им здесь никто не препятствует.

Население это состоит преимущественно из разных ослушников закона и требований цивилизации, ищущих ничем не ограниченной свободы или безнаказанности в непроходимых дебрях лесов. Кто решится проникнуть в вглубь бесконечных, беспрерывных зеленых чащ, населенных только хищниками всякого рода и дикими зверями, в числе которых самыми опасными являются двуногие?

Однако, этот люд с дикими своеобразными нравами, не терпящий ни какого стеснения или ограничения своей свободы, честен по своему, и не смотря на свою дикость и грубость, не лишен чувства прекрасного и доброты, – и только в крайних случаях сближается с бандитами и другими отщепенцами человеческого общества, укрывающими под гостеприимным кровом их громадного зеленого шатра.

Тут и там, среди глухого леса, на какой-нибудь красивой полянке, можно видеть пятнадцать, двадцать jacales, т. е. шалашей или хижинок, причудливо разбросанных по берегу реки или ручья. Это так называемая охотничья деревня или, pueblo; единственная власть которую здесь признают, это местный священник и алькад. Человеку невозможно жить одному, ему необходимо сообщество таких же людей для обмена чувствами и мыслями и для того, чтобы создать себе семью.

Жители этих пуэбло бедны, но гостеприимны, и в их хижинах можно спокойно спать при открытых дверях, хотя бы у вас были мешки наполненные золотом.

Вследствие какого-то безмолвного соглашения, бандиты, укрывающиеся в этих лесах, никогда не подходят к пуэбло, они знают, что если только посмеют нарушить это правило, то меткая пуля кого-нибудь из охотников тотчас же напомнит им о том, что здесь им делать нечего. Зная это, охотники и бандиты живут в мире, или вернее, редко приходят в столкновение между собой.

Сан-Блаз, построенный на острове, лежащем в самом устье Рио-Гранде де Сант-Яго, был в то время, о котором теперь идет речь, самым оживленным портовым городом Мексики со стороны Тихого океана. Здесь собирались тогда испанские галионы для нагрузки золотом, другими ценными металлами этой богатой страны, преимущественно провинций, расположенных по прибрежью Тихого океана. Отсюда эти суда следовали со своим ценным грузом сперва в Гваякиль, а оттуда в Каллао. В то время Сан-Блаз был богатым и цветущим городом, в котором торговцы быстро богатели и наживали громадные состояния. Теперь уже совсем не то: благодаря открытию нового порта Гваймас, свободной торговле, установленной декретом либерального мексиканского правительства, а быть может, из-за крайне вредного для здоровья климата Сан-Блаз, город этот совершенно утратил все свое прежнее значение. Даже в былое время, с наступлением дождливого сезона, все зажиточное население города переселялось в Тепик, прелестный городок, утопавший в рощах апельсинов, гранат и флорипондиосов – перуанского дурмана – в цвету.

Расстояние между двумя этими городами не превышает 18 или 20 миль, но наибольшая часть пути пролегает через остатки громадных девственных лесов, о которых мы уже говорили. Отдельные лесные красавцы, выступая вперед, стараются запустить свои корни в самые пески океанского прибрежья.

И вот, приблизительно на половине пути между Тепиком и Сан-Блазом, по правую сторону, если ехать из Тепика, находится, или же находилась лет тридцать пять тому назад, большая группа скал, а на вершине самой высокой скалы возвышался громадный чугунный крест, осененный двумя гигантскими латаниями, под тенью которых мог приютится и отдохнуть усталый путник.

У самого подножья креста, последнего памятника испанского владычества в этой стране, начиналась узенькая и почти незаметная тропинка, которая потом, впрочем, расширялась, так что по ней могли проехать два всадника рядом, и уходила вглубь темной чащи леса, в самые заповедные тайники зеленого шатра.

Делая бесчисленные повороты и извиваясь во все стороны в продолжении более часа пути, постепенно суживаясь до того, что превращалась прямо в звериную тропу, дорога эта, наконец, разветвлялась. Одна тропа уходила в вглубь леса и под конец совершенно терялась в непроходимой чаще, тогда как другая ветвь вела к широкой, светлой реке, через которую был настлан мост на перекинутых с одного берега на другой деревьях, засыпанных слоем сбитой земли и листвы.

По ту сторону реки, саженях в десяти от моста, среди леса, открывалась неожиданно, большая и широкая полянка, на которой в живописном беспорядке было разбросано до тридцати хижин, построенных из древесных ветвей, переплетенных между собою, и смазанных жидкой глиной, смешанной с рубленной соломой, и выбеленных известью, под кровлями из досок, крытых густым слоем листвы.

В центе этого живописного пуэбло виднелось строение лучшей постройки и более внушительных размеров, чем все остальные, с маленькой колокольней и двухстворчатой входною дверью, обе половинки которой были украшены изображением креста. То была церковь пуэбло, трогательная в своей простоте и скромности среди окружающей ее величественной природы.

Деревенька или селение это, название которого не известно даже самим мексиканцам, именуется pueblecito de Palo-Mulatos, т. е. поселок Пало-Мулатос. Во время описываемых событий, в поселке насчитывалось до 350 жителей, все охотников или контрабандистов.

В эпоху испанского владычества торговля с чужеземными странами была запрещена под страхом ужасных наказаний, и контрабанда процветала тогда более чем когда-либо, принося громадные доходы тем людям, которые решались заниматься этим делом. Особенно развилась контрабанда на Тихоокеанском побережье в продолжении тех одиннадцати лет, пока продолжалась война за независимость.

Смелые, неустрашимые крейсеры, французские и английские, подвозили к Сан-Блазу: а не редко ввозили даже в самый Сан-Блаз в весьма большом количестве оружие и снаряды, в которых так нуждались инсургенты. Отсюда все это доставлялось во все провинции Мексики невидимым путем через местных контрабандистов.

Вследствие этого, жители Пало-Мулатос были богаты и от души желали продолжения войны, в которой до того времени не один из них даже не помышлял принять деятельного участия, хотя мексиканцы уже более четырех лет дрались с испанцами за свою независимость.

Какое им было дело, этим жителям девственных лесов, до кровавой вражды мексиканцев к испанцам? Им эта независимость не могла дать решительно ничего, они и так были всегда свободны и вполне независимы в глуши своих лесов.

Пало-Мулатос, не имея средств содержать за свой счет священника, который бы постоянно жил в их селенье, только в воскресные и праздничные дни могли присутствовать при богослужении в своей церкви, куда приезжал каждый раз священник из какого-нибудь ближайшего города.

Другие соседние села и деревни, не имевшие даже церкви, собирались в воскресные и праздничные дни слушать обедню и проповедь священника сюда же, в Пало-Мулатос, где затем проводили остальную часть дня в разного рода увеселениях, а вечером каждый садился на своего коня и возвращался домой, увозя с собою все, закупленное на базаре, с незапамятных времен шумевшем на «пласа майор», т. е. главной или большой площади Пало-Мулатос, по воскресеньям. В эти дни население деревеньки достигало до двух тысяч душ, считая женщин, и детей. Отъезжающие отправлялись кто по одиночке, кто маленькими группами, мирно обсуждая вопросы дня или сообщая друг другу услышанные новости.

В американских лесах встречается множество ядовитых растений, как например, palo-mulato, род Манканица (антильское дерево, весьма ядовитое) и yedra, род лиан; кроме того еще много других. Из сока пало-мулато добывают страшный яд, так называемое «древесное молоко»; действие его смертельно. Именно пало-мулато встречается повсюду около этой деревни, о которой мы говорили, отчего она и получила свое выразительное название.

На расстоянии каких-нибудь трех ружейных выстрелов от Пало-Мулатос, на самом берегу реки, в чрезвычайно живописной местности стоит ранчо, отлично выстроенное из древесных стволов на прочном каменном фундаменте, поднятом на значительную высоту над уровнем почвы. К входной двери этого ранчо вели шесть каменных ступеней, грубо отесанных и прочно соединенных между собой. К дому был пристроен большой сарай, служивший одновременно и клетью для зимних припасов, и амбаром для зерна и фуража, а также и кухней. За домом виднелась конюшня на 7 или 8 лошадей.

Тут же был с большим вкусом разбитый обширный сад, с прекрасными цветниками, часть которого была отведена под огород, что было весьма необыкновенным явлением в стране, где никто решительно не хочет возделывать землю.

Внутренний вид этого ранчо представлял собой пять или шесть просторных комнат, разделенных одна от другой легкими перегородками, и обставленных простой и грубой мебелью, но отличавшихся чрезвычайной чистотой, приятно поражавшей всякого, кто туда входил. Владелец ранчо слыл богатым человеком, да и на самом деле он был сравнительно богат.

Шагах в ста от ранчо гигантская латания, поваленная грозой, упала поперек реки и, повиснув на крепких лианах, оплетавших ее, осталась висеть на высоте приблизительно двух футов над водою, образовав природный висячий мост.

С течением времени лианы все разрастались, другие прицеплялись и сплетались с ними, и соткался непроницаемый покров, легкий и прозрачный, как тончайшее кружево. Гигантский ствол покачивало ветром из стороны в сторону на этих лианах, но он был настолько же прочен, как и самые прочные современные мосты. Через этот естественный висячий мост постоянно переправлялись пешие и даже конные, пробираясь между двумя причудливыми зелеными стенами, сходившимися в верху красивым сводом. Великолепное зрелище представляла собою фантастическая висячая галерея.

Жители окрестных мест постоянно пользовались этим висячим мостом для сокращения пути и носили сюда опавшие листья, мелкие прутья и землю.

Всякий, проходивший по этому мосту, отлично мог все увидеть сквозь просветы листвы и тонких стеблей лиан, но сам он оставался совершенно не видим для всех окружающих.

Однажды в первых числах мая 1814 г. около четырех часов утра, когда луна освещала своим холодным голубовато-белым светом всю окрестность, и кругом было светло, как днем, свежий ветерок пробежал по верхушкам деревьев, шелестя с каким-то таинственным шепотом по могучим ветвям зеленых гигантов.

Повсюду царила невозмутимая, торжественная тишина. Вдруг со стороны реки послышался бешеный топот коня, мост Лиан заколыхался, – и в следующее мгновение на берег выскочил человек. Ему могло быть лет двадцать семь; высокого роста и прекрасно сложенный, он был даже очень красив, если бы выражение злобы и жестокости не придавало его лицу нечто отталкивающее.

На нем был костюм, мало отличавшийся от обыкновенного костюма ранчеро, но только более скромный и порванный во многих местах шипами колючих кустов и деревьев во время, очевидно, довольно дальнего пути по глухим тропам, а, быть может и напрямик.

На поясе у него висел просто поддетый в железное кольцо «мачете», громадный охотничий нож без ножен и длинный нож, на половину скрытый в его пунцовом faja из китайского крепа; за плечами висело прекрасное английское ружье; высокие, заходящие за колени гетры или штиблеты из шкуры ягуара, плотно облегали его сильные мускулистые ноги, а на голове была надета широкая поярковая шляпа с низкой тульей, обвитой golilla из черных и розовых бус; из под шляпы, низко надвинутой на глаза и скрывавшей на половину лицо молодого человека, выбивались густые пряди вьющихся кольцами шелковистых черных кудрей, ниспадавших красивой волной на плечи незнакомца.

Остановившись на минуту, он как будто прислушивался к чему-то, и даже пригнулся к самой земле, затем вдруг выпрямился во весь рост и, завернувшись по самые уши в свой сарапе (плащ), пробормотал:

– Нет, верно, я ошибся, нигде ничего нет! – и, окинув еще раз взглядом всю местность, пошел по берегу реки, пока не добрался до густой рощицы лимонных деревьев, случайно выросшей на самом краю воды. Здесь, забившись в кусты, как хищный зверь в засаде, он обождал с минуту и затем, приложив два пальца к губам, свистнул так, что даже самый опытный слух мог принять этот звук за звук, который издает гремучая змея.

Находясь в кустах маленькой лимонной рощицы, незнакомец был не далеко от ранчо, но его самого никак нельзя было видеть, хотя ему все было видно, как нельзя лучше. Ранчо был погружен во мрак, нигде не было ни огонька, – но едва только раздался слабый свист незнакомца, как дверь тихонько отварилась и на пороге показалась молодая девушка лет семнадцати с грациозно установленном на правой плече contaro, которое она поддерживала обнаженной прелестной формы рукой.

С минуту девушка простояла в нерешительности, вопрошая взглядом своих прелестных черных глаз сонные берега реки. Затем она тихонько притворила дверь и стала осторожно спускаться с лестницы, медленно направляясь к берегу реки прямо к той лимонной роще, в которой притаился молодой человек.

Когда молодая девушка была уже всего в нескольких шагах от него радостный крик вырвался из уст молодого человека и сам он кинулся к ногам девушки и воскликнул:

– О, Ассунта! дорогая моя Ассунта, вы здесь! Вы согласились придти на это свидание, первое, на которое вы, наконец, решились!

– Да, и последнее, Торрибио! – отозвалась молодая девушка голосом мелодичным, но грустным, как звук печальной свирели.

– Боже мой! Что вы говорите! Я верно не так расслышал ваши слова.

– Нет, вы слышали именно то, что я сказала, Торрибио! Это свидание ваше первое и последнее, на которое я когда либо решусь!

– О Боже! – прошептал он, закрывая лицо руками.

Девушка эта была действительно прелестна, полна грации и чистой девственной красоты. Эта очаровательная оболочка скрывала редкую душу, ангельскую доброту, твердую волю и чувство благородства, не поступавшееся ни в чем и не позволявшее кривить душой. Выросшая и воспитанная среди этой грациозной и девственной природы, она привыкла быть честной, правдивой и откровенной, не знала никаких стеснений и пользовалась всегда не ограниченной свободой; она была чужда страхов и смелости европейских женщин, но, несмотря на свой юный возраст, умела заставить уважать себя, даже и этих полудиких людей, среди которых прошла вся ее жизнь с самого дня ее рождения. Словом, это была натура еще не тронутая, девственная, как эти леса, но сильная и вместе с тем нежная и любящая.

– К чему прикидываться и выражать печаль, которой нет в вашем сердце, Торрибио? – холодно заметила она, глядя на молодого человека.

– Так вы меня не любите? – воскликнул он, подняв голову.

– Нет, – сказала она твердо и спокойно, – и уже во всяком случае не так, как вы предполагаете.

– Почему же, Ассунта, вы не любите меня, чем я хуже других молодых людей, моих сверстников?

– Сам не знаешь, Торрибио, почему любишь, или не любишь человека; вопрос этот совсем напрасен.

– А если вы меня не любите, то почему же вы явились на это свидание, которое я назначил вам?

– Почему? – потому что я девушка честная, я не хочу, чтобы вы питали надежды, которая никогда не осуществится.

– Ассунта!

– Я не умею говорить иначе, Торрибио, я не умею скрывать своих мыслей под красивыми, приятными словами! Что же мне делать?

– Пусть так! говорите, я буду слушать вас!

– Вчера, пользуясь минутой, когда тетка моя отлучилась из комнаты, вы кинули мне в окно букет цветов, перевязанный веткой душистого шинтуля; я, конечно, легко могла бы прикинуться, что не понимаю смысла этого послания, – но я не захотела этого, а предпочла прямо и открыто сказать вам с глаза на глаз, Торрибио, что я не люблю вас и любить не стану, что вы мне не кортехо (cantejo) и никогда им не будете. Забудьте же обо мне; в наших лесах, да и в соседних городах, не мало прекрасных девушек, любая из которых, быть может, будет рада вашей любви; меня же вы совсем не знаете. Вы сегодня в первый раз говорите со мной. Если даже я и понравилась вам, то чувство ваше еще не успело пустить глубокие корни. – Расстанемся друзьями, – я не хочу вам зла, Торрибио, и буду рада, если узнаю, что другая женщина отвечает вам взаимностью на вашу любовь. Ну, а теперь прощай! Я сказала вам все, что нужно! – И с этими словами молодая девушка собралась уйти.

– Нет, подождите! – гневно воскликнул молодой человек.

– Что вам надо? – спросила девушка, обернувшись.

– Я молча выслушал вас до конца, чего мне это не стоило, Ассунта, а теперь я желаю вам отвечать!

– Зачем? Ведь ваши слова не изменят моего решения!

– Точно также, как не изменят и моего!

– Что вы хотите сказать?

– Я вас люблю, Ассунта, и ничего в мире не заставит меня отречься от этой любви и отказаться от вас!

– Как вам угодно! сказала она, – пожав плечами.

– И я вам говорю: вы будете моей!

– Никогда!

– Ну, это мы увидим! – угрожающе воскликнул молодой человек.

– Если так, – сказала девушка, – то я не только не могу дать вам любви, но даже не могу сохранить уважения. Господь накажет вас за ваше дурное намерение по отношению ко мне.

– Богу нет до этого никакого дела! Но скажите мне, почему вы не любите меня, я хочу, я должен это знать!

– Я не люблю вас, Торрибио, и никогда не буду любить за то, что вы дурной, не добрый человек, что вы водитесь и дружите с самыми скверными людьми, что промышляете таким ремеслом, которого никто не знает, что обманули уже нескольких девушек, которые поверили вам; за то, что вы пьянствуете, да и все ваше поведение так дурно, так предосудительно, что даже наши лучшие друзья прозвали вас Calaveras.

– А! Все это вам известно! Тем не менее вы явились на свидание со мной!

– Да, потому что мне было жаль вас и я не хочу, чтобы из-за меня случилось с вами несчастье.

– Со мной? – насмешливо засмеялся он.

– Да, с вами! Мой дядя и его сыновья недолюбливают вас, вы это знаете они запретили вам бродить около нашего ранчо, и если застанут вас здесь, то кровь прольется наверное…

– Чья? Их или моя? – насмешливо спросил молодой человек.

– Я вижу, что вы, действительно, злой и дурной человек! – сказала девушка, – прощайте!

– Нет, вы так не уйдете от меня! – прошептал он, наложив ей руку на плечо!

Но девушка оттолкнула его.

– Уже не осмеливаетесь ли вы удерживать меня силой?

– А почему бы и нет? – ответил он.

– Прочь! – крикнула она, – вы забываетесь, сеньор! Пустите и не мешайте мне наполнить мой contaro водой у реки; – я уже и так слишком долго промешкала здесь с вами.

– Нет, вы не уйдете! Я имею еще сказать вам кое что! – с угрозой в голосе произнес он, преграждая дорогу.

– Я не хочу более слушать вас, – прощайте!

– А я вам говорю, что вы останетесь и не уйдете отсюда!

– Нет, не останусь!

– А если я этого хочу?

– А я не хочу!! Смотрите, Торрибио, очень возможно, что я здесь не совсем одна, как вы думаете.

– Мне все равно, но я вам говорю, что не пущу вас отсюда.

– Ну, это мы еще увидим, – произнес за его спиной чей-то грубый голос, – и в тоже время чья-то тяжелая рука грузно опустилась на его плечо.

Молодой человек вздрогнул от неожиданности и, побледнев, оглянулся назад.

За его спиной стояло трое мужчин, держа у ноги ружья. Старший из них уже почти старик, рослый и плечистый, как Геркулес, стоял ближе других и опирался рукою на плечо Торрибио.

Но Торрибио не даром заслужил свое прозвище Calaveras; он был безумно смел; тотчас же оправился и скрестив на груди руки, гордо и надменно откинул назад голову.

– Ага! прекрасная Ассунта имеет своих телохранителей.

– Молчать! ни слова более! – строго сказал старик, – об этом мы поговорим сейчас, – и обращаясь к молодой девушке, прибавил ласково: – Иди, нинья, домой, тебе здесь больше делать нечего!

– Дядя, милый! – умоляющим голосом прошептала она.

– Я приказал тебе идти домой, Ассунта, – сказал старик, указывая на тропинку, ведущую к ранчо.

Девушка на этот раз молча повиновалась, и все четверо мужчин безмолвно проводили ее глазами. Когда дверь дома затворилась за ней, старик выпрямился и, обращаясь к Торрибио, сказал:

– Ну, теперь, мы вдвоем посчитаемся с вами, молодой человек!

– То есть не вдвоем а в вчетвером; ведь, вас же трое на одного! – насмешливо заметил Торрибио.

– Ну, если хочешь, так в вчетвером, потому что мы пришли сюда для того, чтобы воздать тебе должную справедливость.

– Справедливость! ха, ха! – засмеялся Торрибио, – да разве это преступление, любить прекрасную Ассунту?

– Да, это преступление, если человек уже связан с другою женщиной, которую подло бросил, обманув и опозорив ее!

– Все это ложь! – гневно крикнул Торрибио, – ложь: я люблю Ассунту!

– Ради твоей же пользы, парень, советую тебе не произносить более при мне имени моей приемной дочери, тем более что, как мне известно, и она не любит тебя!

– А как вы это можете знать? – нахально и вызывающе воскликнул он.

– Нет, парень, ты не проведешь нас! мы уже более часа следим за тобой и слышали каждое слово вашего разговора! – заметил один из двух молодых людей, стоявших позади.

– Молчи, Рафаэль, я один хочу говорить с ним, – строго произнес старик, – я уже говорил тебе раз, – продолжал он, обращаясь к Торрибио, – чтобы ты не смел бродить около моего ранчо, но ты преступил этот запрет: тем хуже для тебя!

– Смотрите, берегитесь и вы, – смело воскликнул молодой человек, – когда на меня нападают, я защищаюсь! – и сделав скачок назад, он проворно вскинул свое ружье.

– Ого! ну, не так прытко, парень! – Ты больно уж проворен защищаться! – Что ты этим добьешься? Отдай-ка лучше мне твое ружье.

– Попробуй взять его у меня! – но едва успел он вымолвить эти слова, как ружье его, разбитое меткою пулей выпало у него из рук: это выстрелил старший сын старика, Рафаэль.

– Ловко наметил, хвалю, – обратился к нему старик, – ну, что же, сдаешься ты теперь? – спросил он Торрибио.

– Что, вы хотите меня прирезать, как барана? – резко спросил он.

– Тут не может быть и речи об убийстве, и как бы ты не был виновен, но мне жизнь твоя не нужна!

– Чего же вы от меня хотите?

– Сдайся!

– Ни за что!

– А, если так…

В этот момент сыновья старика оба разом накинулись на Торрибио, но смелый молодой человек, не выждав их нападения, предупредил их, набросившись на двоих сразу с мачете в одной руке и длинной навахой в другой.

– А, вы вот чего хотите! – воскликнул он, смело скрещивая с ними оружие.

Но бой был слишком неравен: несмотря на всю свою необычайную силу, ловкость и проворство, он был один против двоих и эти двое не уступали ему ни в силе, ни в ловкости, ни в умении владеть оружием. Кроме того, они держались наготове и окутанная плотным сарапе левая рука служила им прекраснейшим щитом, которым они с успехом могли парировать удары, наносимые им их врагом, тогда как у Торрибио обе руки были заняты и с одним из двух неприятелей ему приходилось сражаться левой рукой. Несмотря на то, борьба продолжалась долго; сыновья старика старались только обезоружить Торрибио, не желая наносить ему ран.

Но вот, наконец, отважный пришелец испустил пронзительный, яростный крик и сделал прыжок к воде.

– Ну, не так скоро! Погоди, к чему торопиться!? – насмешливо остановил его старик, удерживая за платье.

Ловкие молодые люди ухитрились так запутать оружие Торрибио в складках своих сарапе 11
  плащей


[Закрыть], что тот поневоле вынужден был выпустить его из рук.

– Сдаешься ты теперь? – спросил старик.

– Я безоружен! – угрюмо ответил молодой человек.

Старик пожал плечами.

– На что ты жалуешься, смотри, ведь, на тебе нет и царапины, Dios me libre!

– Убейте же меня скорее, дон Сальватор Кастильо! – сказал он глухим голосом, – к чему мешкать?

– Зачем? ты хотел соблазнить мою племянницу, но она не поддалась твоим словам, не поверила твоим медовым речам, тогда ты стал угрожать ей, а я подоспел к ней на помощь. Мы застали тебя на месте преступления и я имею право убить тебя, как собаку!

– Так убивай же!

– Да полно, к чему так торопиться? За кого ты принимаешь меня?! – Наказать тебя, я примерно накажу, но убивать не стану.

– Напрасно! Вам не следует щадить меня!

– А почему?

– Потому что, если я останусь жив, то буду мстить вам! Так и знайте!

– Полно! Что ты говоришь?

– Клянусь, что отомщу вам и сыновьям вашим!

– Ну, это твое дело. Только смотри, не попадись еще раз в наши руки! Тогда уж мы не помилуем тебя!

– Я не хочу, чтобы вы помиловали меня, – скрежеща зубами, воскликнул молодой человек, – я ненавижу и презираю вас и повторяю, что если вы отпустите меня живым, я отомщу всей вашей семье!

– Ну, так увидим, а пока ты получишь заслуженное тобой наказание!

В этот момент оба сына старика неожиданно набросились на молодого человека и, завернув его в его же сарапе, понесли к реке.

Торрибио не произнес ни слова, не шевельнулся, но лицо его было бледно, как у мертвеца, черты его искажала бессильная ярость.

– Куда вы несете меня? – спросил он, когда они очутились на мосте лиан.

– Вот сейчас увидишь! – ответил старик, раскуривая свою сигарету.

На середине моста шествие остановилось.

– Здесь, здесь! – сказал старик, раздвигая лианы.

– Что вы собираетесь делать? – спросил еще раз Торрибио.

– Сбросим тебя в реку, – и больше ничего!

– Меня? бросить в реку?! Зачем?

– Затем, что ты сумасшедший и холодный душ для тебя весьма полезен! – насмешливо сказал дон Сальватор.

– О, вы не сделаете этого, это было бы слишком ужасно!

– Почему это так пугает тебя? Ведь, ты же плаваешь, как рыба, я это знаю, – берегись только, не попадись аллигаторам, их теперь очень много здесь!

– Лучше убейте меня из ружья или кинжала!

– Нет, я уже раз сказал, что не стану марать рук в твоей крови, – продолжал безжалостный старик, – тем хуже для тебя, если ты попадешься им в пасть. А если тебе удастся выбраться на берег, то смотри, чтоб это не случилось на моей земле, потому что на это раз мы встретим тебя ружейным огнем. Ну, а пока приятного пути! Да смотри, не попадайся мне еще раз! – Затем, обращаясь к своим сыновьям, старик прибавил: – я пойду наблюдать за рекой и когда подам вам сигнал, тогда вы и кидайте его в реку!

– Ладно, отец! – ответили разом молодые люди.

– До свидания, друг Торрибио! – насмешливо крикнул старик и крупными шагами зашагал к берегу.

Когда братья остались одни с приговоренным к смерти несчастным юношей, они молча обменялись выразительным взглядом.

Торрибио молчал. Страшная смерть, грозившая ему, совершенно лишила его сил, он даже не просил пощады.