Текст книги "Милый, не спеши!"

Автор книги: Гунар Цирулис

сообщить о нарушении

Текущая страница: 10 (всего у книги 14 страниц)

– Может, посодействуете? Вся семья на природе, – и, широко распахнув дверь, направился на кухню.

Он устроился в моем любимом уголке между окном и холодильником.

– Водки, к сожалению, нет, – сказал я, изучая его осунувшееся лицо. – Если хотите побриться – ванная в конце коридора.

– Сперва выпьем кофе, потом примемся за рыбу. Настоящий холостяцкий завтрак.

Я недоверчиво покосился на его холеные руки с пальцами музыканта.

– Не лучше ли будет – отвезти вашим родителям?

– Эта форель – из хозяйства отца Аспы и Ярайса. Считайте, что принимаете участие в поминках.

Он умело очистил рыбу покрупнее, разрезал вдоль, посолил, посыпал перцем и слегка – сахаром.

– Под такую закуску действительно было бы не грех. Какие у вас отношения с соседями?

– Дружеские. Но только с десяти утра до полуночи.

– Ну, значит, не суждено, – смирился Силинь. – Кофе смолоть?

– У меня растворимый.

Оба мы понимали, что болтаем чепуху и походим сейчас на двух гонщиков на треке, выжидающих, едва двигаясь, кто из них возьмет инициативу на себя. Но ведь мы не были противниками, а скорее союзниками в этой борьбе.

– Узнали что-нибудь новое от Аспы? – не выдержав, прямо спросил я.

– Не так уж много. Но достаточно, чтобы опрокинуть всю нашу скороспелую теорию. Теперь я уже не думаю, что мы имеем дело со знакомым, решившим грубо подшутить над Лигитой. Такой не стал бы убивать случайного свидетеля.

– А кто способен на это?

– Только человек, не отвечающий за свои действия, – уверенно заявил Силинь. – Заметил ночью одинокую женщину и хватает ее за горло, встретил мужчину – стреляет в него. А днем он может быть таким лее, как вы или я, поэтому так трудно напасть на след.

– Однако эфиром он запасается днем, – возразил я. – И пистолет тоже заряжает не в минуты помрачения.

– Трудно сказать. Может быть, именно в этом проявляются его маниакальные устремления. А последующее – результат цепной реакции. Одна мысль порождает следующую, а, в конечном итоге, человек совершает черт знает что. – Силинь отхлебнул кофе, скривился, как после рюмки, и закусил бутербродом. – Да и сам я не лучше. Поехал к Аспе, чтобы в трудный миг быть рядом, а наговорил таких глупостей, что она не на шутку разобиделась.

– Может быть, именно это помогло ей справиться с горем. Праведный гнев осушает слезы.

– Теперь и вы говорите ерунду. Представьте только: я стал разглагольствовать о принципах свободной любви, разрисовал себя этаким искателем приключений, испытывающим свои чувства. Слово за слово, и закончилось тем, что я предложил ей провести ночь у меня – так сказать, вступить в испытательный брак.

– А она?

– Попросила отвезти ее в общежитие и даже не попрощалась толком. Я больше не уверен, захочет ли она теперь работать со мной.

– Постойте, постойте! Так что же вас беспокоит: ваши отвергнутые чувства или оказавшееся под угрозой мероприятие?

– Я подумал, что может быть удастся приманить убийцу. – Силинь заслонился от прямого ответа. – Аспа прогуливалась бы по лесу, а мы ее охраняли бы. Иного пути я пока не вижу. Собирались сегодня вместе просить санкции полковника, только теперь захочет ли она?

– Снова вы путаете разные проблемы. Аспа ведь пойдет на охоту за убийцей брата, а не на романтическую прогулку с вами.

– Так-то так, – неохотно признал Силинь. – И все же лучше бы мне не распускать язык.

Я подумал, что несколько форелей – слишком ничтожная плата за отведенную мне роль: если Силинь хочет, чтобы я на рассвете выслушивал повесть о его любовных терзаниях, мог прихватить хотя бы бутылку коньяка. Взглянул на часы; нет, будить соседей было еще рановато.

– Есть такая французская песенка: «Если бы я знал, чем это кончится, непременно действовал бы по-другому».

– Вы правы, конечно. Те же французы говорят: «Если бы юность знала, если бы старость могла». Потому уважаемый полковник Дрейманис и созывает так часто свои нескончаемые совещания.

– В конце концов, за результат отвечает он, – встал я на защиту опыта.

– Значит, вскоре снова зачерпнем из источника мудрости, – без восторга проговорил Силинь и сделал себе еще чашку кофе. – Не уснуть бы только.

* * *

Атмосфера в Управлении милиции на этот раз вовсе не казалась сонной. Спасаясь от прохладного по-осеннему дождя, работники теснились у входа, где дежурный милиционер с сомнительным успехом старался отсеять посторонних. У меня, например, он не спросил пропуска, наверное потому, что я в тот момент помогал Байбе Ратынь закрыть непослушный складной зонтик. Остальные вымокли до нитки, полагая, видимо, что «чемберлен» не очень сочетается с форменной одеждой.

– Заглянешь? – спросила Ратынь Силиня. – Дам прочесть заключение, может быть, найдешь в нем что-то полезное для дела Вайвара.

– Ты не останешься в нашей группе?

– Дальше делом займется Особо важный Эрнест Ванадзинь. Он вас заставит поплясать под дудку прокуратуры.

В кабинете она сразу подошла к телефону и тупым концом карандаша набрала номер.

– Утренний инструктаж, – шепнул мне Силинь.

– Ринголд, это я. Когда поедешь в садик за дочками, не забудь взять их накидки. И отвези к маме… Нет, сегодня к моей, пусть оставит на ночь. Тогда и сам оставайся, если тебе лень с утра делать такой крюк. Десять лет назад, когда ты рвался провожать меня с танцев в клубе Дзержинского, это вовсе не казалось тебе такой далью… Надо готовиться к реферату? Ну, об этом надо было подумать прежде, чем заводить детей. Одним словом, мне надо в тюрьму, это тоже не пирожки!

С громкостью, соответствующей восклицательному знаку, Ратынь швырнула трубку на аппарат и, словно обессилев после словесного поединка с упрямым мужем, упала на стул. Но уже в следующий миг вскочила на ноги.

– И так каждый день! – накинулась она на Силиня. – Еще ничего не успела сделать, а нервы уже на пределе. А их клетки, как известно, не восстанавливаются… Прими это в расчет, когда захочешь осчастливить кого-нибудь из наших красоток. – Уже стихая, Ратынь не смогла побороть извечного женского любопытства. – Кто же сейчас проходит добрачное испытание? Та беленькая фея из ГАИ или все еще длинноволосая русалка с распашной двойки?

Я почувствовал, что у Силиня на кончике языка вертится резкий ответ, но, к счастью, в кабинет вошли доктор Розенберг и Волдемар Ребане, и вопрос так и остался открытым. В отличие от эксперта, врач не стеснялся ходить с зонтиком, и у него намокли только концы брюк. В комнате сразу сделалось тесно и шумно.

– Вскрытие показало, что Вайвар вовсе не был таким крепким, как можно было подумать, – говорил доктор. – Врожденная сердечная недостаточность, с которой его даже в армию не взяли бы. Когда я еще работал на селе, то регулярно вызывал таких мнимых богатырей на профилактический осмотр.

– Если его не взяли бы в армию, то и вся эта рижская эскапада вообще не была нужна! – воскликнул Силинь, узнавший от Аспы причину приезда ее брата в Ригу. – Какая нелепая смерть!

– Всякая смерть кажется нелепой, хотя является естественным концом жизни, – философски произнес Розенберг. – Однако прошу не понять превратно: у меня в юности тоже был ревмокардит, но, как видите…

– Зато быстро прогрессирует склероз: стоит попасть в дамское общество, сразу забываешь обо всем на свете, – поддел его Ребане. – Ты обещал сказать, когда наступила смерть.

– Между девятью и десятью вечера. Мгновенно и, как уверяют, безболезненно… Хотя, – снова начал рассуждать он, – кто может знать, что именно чувствует человек в свой последний миг? Даже те, кто благополучно выкарабкался из клинической смерти, ничего толком рассказать не могут.

– Один выстрел, и человека нет. Это можно было бы счесть случайностью, если бы прошлой ночью не были так же мастерски прострелены фары машины. – В голосе эксперта слышалось нечто, похожее на восхищение. – В убийце погиб стрелок высокого класса.

– Это еще не сказано, – возразил Силинь. – Надо позондировать в спортивных кругах, там тоже бывают всякие подозрительные типы, бляха мастера спорта – еще не знак морального качества. И это могло бы объяснить многое, начиная с переделки пистолета и кончая импортными кедами.

– Ты упускаешь из виду психологический аспект, – не сдался Ребане. – Настоящий спортсмен-стрелок никогда не поднимет оружие на человека, это ему привито годами тренировок. Даже в войну мало кто из них стал выдающимся снайпером, большинство направляли в артиллерию.

– Минутку, товарищи, – оторвавшись от блокнота, вмешался я в разговор. – Разве есть неопровержимые доказательства того, что в обоих случаях действовало одно и то же лицо?

– Относительно действовавшего лица я пока ничего не утверждаю, – сказал Ребане, осторожно выбирая слова. – Теоретически возможно, конечно, что некто украл и использовал оружие и обувь – потому что идентифицировать удалось только их. По калибру, царапинам на пулях, по отпечаткам следов ног. Это из другой оперы, но я сделал вывод, что убийца находился в состоянии аффекта: там, в кустах, он топтался, словно стоял на горячих угольях.

– Значит, ты снова взялся за своего невменяемого?

– Я ни за что не брался, я излагаю факты, – сердито отрезал Ребане. – Через час смогу сказать вам, как он был одет: на ветках осталось так много ниточек, что хватило бы на детский костюмчик.

– Если он изодрал свой фрак, то наденет другой, и мы снова останемся с носом, – пожал плечами Розенберг. – Зато мой пациент как раскрытая книга: вся биография словно на ладони.

– Да, карманы богаты содержанием, – не позволил Ребане похитить его лавры. – Убийца к нему не прикасался, это совершенно ясно, иначе прихватил хотя бы деньги. Девяносто семь рублей с копейками – не коробок спичек. Личные документы в наши дни тоже не валяются на улице, в особенности водительские права. Билеты – автобусный и с электрички, оба от позавчерашнего числа. Самые большие надежды подавал клочок бумаги с телефоном и именем «Тамара». Юрис вчера съездил в пансионат, но номер оказался пустым: однодневная симпатия, успевшая уже обзавестись новым телохранителем. Типичный курортный романчик и, естественно, парень ей ничего существенного не рассказал.

В этот миг у меня возникло решение познакомиться с девушкой. Казалось, я нащупал неплохой дополнительный материал для повествования о разных судьбах брата и сестры. Я, конечно, не верил, что встречу на морском берегу современную Сольвейг, оплакивающую свою первую и единственную любовь: это было бы вопиющим анахронизмом. Но столь же неправдоподобным казался нарисованный экспертом циничный финал. Может быть, Юрис поторопился с заключениями?..

Дверь отворилась, но вошел не мой вчерашний соратник, а Леон Акментынь. Могло показаться, что члены оперативной группы избрали кабинет Силиня местом для кулуарных разговоров. Лейтенант Акментынь тоже поделился последними новостями.

– Я только что из радиокомитета. Штейнберг отпадает. Окончательно и бесповоротно. И не только из-за размеров обуви, как утверждает Оса. Я поговорил с дамами из тамошней охраны, полистал регистрационный журнал. Позавчера Штейнберг работал в вечерней смене, с работы ушел за несколько минут до полуночи. В самом конце выяснилось еще одно интересное обстоятельство: в ту ночь, когда раздели Лигиту Гулбис, Штейнберг находился в своей мастерской – пришел около одиннадцати и только в три расписался в уходе. Причина: аварийный ремонт. Но это формальный повод. Я поговорил с дежурной по душам, и она выболтала мне тайну, известную многим: кассеты и пластинки, которые Штейнберг через знакомых продает на черном рынке, он записывает на казенной аппаратуре. Этим объясняется их высокое качество и спрос, каким они пользуются у коллекционеров. А вам он заявил, что провел ночь у дамы, имя которой не пожелал раскрыть. Ну точно как в том бородатом анекдоте, где муж готов принять на себя все смертные грехи, лишь бы не сознаться жене, что всю ночь играл в преферанс.

Я покосился на Силиня. Он выглядел так, словно все, сказанное Леоном, было ему давно известно, и мне вдруг подумалось, что вся милицейская работа – это нескончаемая череда ошибок и разочарований: день за днем идешь по следам, которые логически выстроил в одну цепочку, и вдруг видишь, что оказался в тупике, потому что на каком-то повороте принял желаемое за реальность, или же расчеты разрушила простейшая случайность. И все надо начинать сначала, с того места, где была допущена ошибка…

Интересно, как распутался узелок, завязавшийся вокруг слесаря Крума? Косвенные улики казались неопровержимыми: человек с сомнительной репутацией, изготовлявший оружие, в обоих случаях находившийся близ места происшествия – ясно, что он мог совершить преступление. Но вот совершил ли?

Ответ мог знать только Юрис Банковскис, который, наверное, уже допрашивал Крума или, может быть, еще шел по его следам. Наверное, именно потому лейтенанта здесь не было. Ничего, на совещание у полковника Дрейманиса соберутся все, тогда я и узнаю, почему Силинь не звонит Штейнбергу, чтобы отменить предупреждение о возможных выездах. Или это маленькая месть облеченного властью лица за обман представителя милиции? Силинь, пожалуй, был на это способен…

В дверь постучали, и в следующий миг все услышали жизнерадостный голос шофера Анджа:

– Отворяй, тебя же не повесткой вызвали!

Он привел Аспу Вайвар.

Сержанта дивизиона автоинспекции я видел впервые. Она была еще красивей, чем я представлял по рассказам. Подобных светловолосых красавиц обычно изображают на рекламных плакатах, призывающих пользоваться услугами Аэрофлота, приобретать билеты вещевой лотереи или хранить деньги в сберкассе, чтобы доставить радость своей невесте. Лишь через мгновение я понял, что застывшие, невыразительные глаза и искусственная улыбка не постоянные особенности девушки, за ними – переживания и страх перед предстоящим объяснением. Стройную фигуру не могла скрыть даже форменная одежда: блузка была чуть более прилегающей, юбка на дюйм покороче и поуже, чем полагалось по уставу. Я представил ее в роли соблазнительницы по сценарию Силиня и не усомнился в том, что в ином туалете Аспа вскружила бы голову не одному недостаточно уравновешенному мужчине и заставила бы его забыть общепринятые нормы поведения. Стоило только чуть более вызывающе подкрасить чувственные губы, несколькими мазками зеленого тона придать взгляду страстное выражение и призывную глубину…

Я вовремя оборвал себя. Передо мной, в конце концов, был несчастный человек, неспособный простить себе гибель брата и готовый на все, чтобы хоть в какой-то мере искупить свою вину, а вовсе не бесчувственная марионетка, которой можно управлять по своему усмотрению. Я подумал даже, так ли уж оправдан план Силиня: маньяк выбирает свои жертвы случайно, такому безразлично, на кого напасть. И сразу же запутался в своих рассуждениях: разве же убийство Ярайса не свидетельствовало о том, что действия убийцы подчинены определенной логике? Хоть бы поскорее началось совещание у полковника, а то у меня не осталось больше криминологических знаний, чтобы предугадывать дальнейший ход расследования.

Аспа направилась прямо ко мне – наверное, единственному человеку в кабинете, с кем она не была знакома.

– Я принесла письменное донесение. Такое же подам и своему прямому начальнику.

Она говорила сдержанно, без трагических ноток и не пыталась вызвать сочувствие.

– Сядь, Аспа, – Силинь не позволил ситуации стать смешной. – К полковнику пойдем вместе. Это товарищ из газеты, наш старый друг.

Аспа поблагодарила его едва уловимой улыбкой. Присев на край стула, она не сводила глаз с темноволосого лейтенанта, словно ожидая дальнейших распоряжений. Так можно смотреть только на человека, к которому чувствуешь безграничное доверие. И я знал, что Силинь сделает все, чтобы оправдать его.

Все присутствующие старались выказать Аспе свои симпатии. Леон предложил сигарету, от которой Аспа, к моему удивлению, не отказалась. Ребане поднес огонь и пододвинул поближе пепельницу. После первой же затяжки девушка закашлялась, словно подтверждая мою мысль, что вообще она не курит. Ее выручил Розенберг: подошел, вынул сигарету из ее пальцев и выбросил в окно.

– Только невежды полагают, что никотин – универсальное средство, помогающее успокоиться или возбудиться. Курение – скверная привычка, все равно что грызть ногти или ковырять в носу, не более того. Могу предложить успокоительное, но в ваши годы организм должен справляться сам. Я, например…

– Может быть, все же тонизирующую таблетку, доктор? – прервал лекцию Силинь.

– Спасибо, не надо, – отказалась Аспа.

– Ты не единственная, кто этой ночью не спал. И очень нужно разогнать сонливость перед разговором с полковником. От кофе меня в последнее время только в сон клонит.

Силинь подбросил таблетку, поймал ее, словно дрессированный тюлень, ртом и проглотил. Аспа благодарно улыбнулась.

– Я поговорю с прокурором, – вдруг громко сказала Байба Ратынь. – Чтобы в обвинении вообще не упоминалось имя вашего брата.

Все понимали, что это невозможно, но были рады теплым словам. От Ратынь я ожидал этого меньше всего; но, наверное, Аспе была присуща способность превращать всех и каждого в своих доброжелателей.

Это подтвердил и резковатый с посторонними Козлов. Когда Аспа вошла, он встал навстречу и, поддерживая ее, словно больную, подвел к единственному креслу, с которого только что поднялся, чтобы поздороваться, человек, чей облик показался мне странно знакомым. Я не сразу понял: именно так, по описанию Ярайса Вайвара, должен был выглядеть убийца – низкорослый, лысый, о цвете его исчезнувших волос напоминал разве что клочок черных усов под носом. Темными были и печальные глаза, испытующе смотревшие на окружающее из-за толстых очков. Их тонкую металлическую оправу можно было разглядеть не сразу. Я невольно покосился на его ноги – они были невелики и обуты в осенние туфли на толстой подошве.

– Следователь прокуратуры по особо важным делам Эрнест Ванадзинь, – представился он нам, потом взял Аспу за руку. – Попрошу вас, если возможно, уделить мне полчаса сразу после совещания.

– Она знает не больше того, что описал в своем письме Ярайс, – сразу же бросился на защиту девушки Силинь, и я понял, что он влюблен по-настоящему.

– Будем считать это неизбежной формальностью. – Следователь явно не позволял влиять на себя. – Вам придется теперь привыкать к моему стилю работы, лейтенант.

Я много слышал о Ванадзине от студентов юридического факультета, которым он, кандидат наук, читал курс лекций, связанных с его специальностью. Некоторые утверждали даже, что преподавание – его истинное призвание. Однако Ванадзинь хотел на собственном опыте проверить созданные им математические схемы следствия – тему докторской диссертации, над которой он работал.

Сегодня я впервые увидел полковника Дрейманиса в форме. Она не только придавала ему некоторую строгость, но влияла и на манеру речи, лишенную обычных для него пространных отступлений.

– Через час я должен доложить заместителю министра. Возможно, он решит взять оперативную группу под свой личный контроль. Говорит это в нашу пользу или, напротив, показывает проявленную до сих пор неумелость – об этом пока умолчу. Прошу, товарищ Ванадзинь, поближе ко мне, не отрывайтесь от чернорабочих. А вы, – на этот раз он обращался к Аспе, – наверное, и есть сержант Вайвар. Примите мое искреннее соболезнование и обождите в приемной…

– В этом, надо полагать, и заключается ваша сногсшибательная идея, Силинь, – язвительно продолжал он затем. – И на том спасибо, что не притащили сюда Лигиту Гулбис. Если не ошибаюсь, обе они могут ошеломить внешностью, но никак не новыми фактами.

– Товарищ полковник, – оправдывался покрасневший от неожиданности Силинь. – Она согласна…

– Это свойственно женщинам. – Казалось, Дрейманис хотел заблаговременно возместить урон, который должно было понести в министерстве его самолюбие. – О вашем предложении поговорим попозже. Сейчас слово имеет лейтенант Банковскис.

Юрис вытянулся и с удручающей крестьянской медлительностью принялся перелистывать свои записи. Наконец, нашел нужный листок и монотонно, словно с трудом разбирая чужой почерк, прочитал заранее составленный отчет.

– Согласно инструкции, я избегал прямых контактов с Витольдом Крумом. Он сошел с троллейбуса в двадцать часов восемнадцать минут и направился прямо на квартиру Теклы Аболтынь. Судя по походке, был трезв. При себе не имел ничего. В результате наблюдения установлено следующее: рост метр семьдесят два – семьдесят четыре, плотный, но не очень широкий в плечах, около пятидесяти лет, носит очки в светлой пластмассовой оправе, зубы – без видимых дефектов, гладко выбрит и надушен крепким одеколоном – наверное, после работы был в парикмахерской. Походка слегка прихрамывающая, размер обуви – меньше среднего. – Банковскис заглянул в другую бумажку. – Сегодня удалось получить оттиски его следов. Из-за дождя он поехал в дачный поселок в резиновых сапогах сорок второго размера, что позволяет предположить, что обычный номер его обуви меньше. Из дома вышел вместе с сожительницей в половине седьмого утра, – Банковскис демонстративно зевнул, но, не дождавшись сочувствия, продолжал докладывать: – Снова с пустыми руками. В электричку сел на станции Ошкалны, ехал без билета или с месячным, на дачу профессора Маркуля прошел лесом. Придя, переоделся, но обуви не менял. В данный момент работает под присмотром хозяйки в подвале дома, где кончает оборудовать финскую баню. Последняя информация получена по телефону семнадцать минут назад.

Банковскис умолк и снова перебрал свои шпаргалки. Нашел искомую, но еще не начав говорить, выразительными, как в немом кино, жестами обратил внимание полковника на Ванадзиня. Даже мне стало ясно, что лейтенант испрашивал разрешения огласить и то, что удалось выяснить не вполне легальным путем.

– Не тяните! – нетерпеливо поощрил его Дрейманис. – Нас интересует результат, а не ваши методы.

– Сарай запирается большим висячим замком. Внутри – беспорядок, заставляющий усомниться в рабочей квалификации Крума. Инструменты перемешаны со всякими трубами, гайками, еще нераспакованной арматурой. Там же с полдюжины пустых бутылок – «Тайзелис» и так называемые бомбы из-под вермута. Заношенный бумажный тренировочный костюм, какие выдавали в спортивных организациях лет тридцать назад, стоптанные шлепанцы сорок первого размера. Короче, ни эфира, ни чешских «ботас», ни оружия не обнаружено. А обследовать квартиру Аболтынь без постановления об обыске мы не решились. Да и вряд ли это дало бы что-нибудь: что спрячешь в малогабаритной квартире, где к тому же вертятся двое детей?

– Обойдемся пока без ваших выводов, – оборвал его полковник. – Удалось установить каких-нибудь его знакомых?

– Он одиночка, человек необщительный. Дважды подвергался принудительному лечению – в Страупе и Олайне. С той поры избегает публичных ссор и напивается в одиночестве. Спился настолько, что уже после третьей рюмки становится неуправляемым. Затем обычно настают периоды воздержания, когда он к алкоголю не прикасается.

– А в последнее время?

– Похоже, пьет. Иначе Текла Аболтынь вряд ли стала бы заводить с главным врачом больницы разговор о тех ампулах, что вшивают под кожу.

– Это разрешено только с письменного согласия пациента, – наконец вступил в разговор и Ванадзинь.

– У меня все, товарищ полковник. – И Банковскис сел.

– Ваши соображения, товарищ Козлов? – спросил Дрейманис у своего заместителя.

– Подозрительный, очень подозрительный тип, слов нет. В приключенческом романе он, конечно, оказался бы ни в чем не замешанным, ну, а в реальной жизни? – Козлов, казалось, не знал, чему отдать предпочтение. – Попытаюсь обобщить свои впечатления. Прежде всего о внешних приметах. Они вроде бы совпадают. Зуб из металла может быть результатом оптического обмана, как и усы: игра света и тени. Возможно, между машиной и насильником оказалась какая-нибудь ветка с листьями… И вообще, насколько можно полагаться на письмо Вайвара? Импульсивный, неуравновешенный паренек, это видно и по его дальнейшим действиям… В лице Крума мы имеем дело со спившимся субъектом, готовым на все. Ему, наверное, уже давно белые мыши мерещатся. Такой за себя не отвечает, ему надо освободиться от давящей на него тяжести, и он готов на все: крушить и жечь, насиловать и убивать, даже на себя руки наложить.

– Простите, но психиатр сформулировал бы это более научно, – сдержанно заметил Ванадзинь. – И все же это отнюдь не прямые улики.

– В том-то и беда, – не обиделся Козлов, – что у нас только догадки, основанные на допущениях и совпадениях.

– Из всего сказанного вытекает, что Крум мог быть виновником, – сказал полковник. – Однако виновен ли он на деле? Мы снова оказываемся в исходной точке.

– Мое предложение: задержать и допросить его. Наверняка узнаем что-нибудь дополнительно. – Впрочем, особой уверенности в голосе Козлова не было.

– Не станем забывать, что мы должны доказать его вину, а не он – свою невиновность, – предупредил Ванадзинь. – У нас нет ни одного свидетеля, и если Крум уничтожил оружие, обувь и одежду, которую Ребане обещает идентифицировать, то у нас не окажется ни одного вещественного доказательства. И все же, – следователь вызывающе взглянул на полковника, – я поддерживаю точку зрения майора.

– Полагаетесь на ваш прославленный метод? – улыбнулся Дрейманис. – Два, четыре, шестнадцать – и Крум запутается в вашей математической сети… Но только если он не сознается, его придется освободить, а тогда – ищи ветра в поле. И вы первый станете требовать от нас конкретных результатов. А они сами собой не возникают. Надо пытаться застать виновного на месте преступления, с запятнанными руками.

– На это могут понадобиться месяцы и годы! – ужаснулся Ванадзинь. – А что скажет общественность?

– Как и всегда, станет ругать милицию: «За что только им деньги платят?..» Но даже те, кто орет громче всех, не стремятся к нашему легкому хлебу… Одним словом, мне доверено найти виновного, и я его найду! Если, конечно, меня до тех пор не снимут с работы.

Чувствовалось, что в эту последнюю возможность Дрейманис не верит – настолько уверенным в себе выглядел он сейчас. О дедуктивных способностях полковника свидетельствовала следующая его фраза:

– В этой связи попрошу сейчас высказаться лейтенанта Силиня.

Я знал, что приглашение не застало Силиня врасплох. Однако он не стал сразу брать быка за рога – наверное, решил, что выгоднее будет, если придуманный им с Аспой ход предложит кто-нибудь из начальства.

– По-моему, нельзя складывать руки. Надо попытаться спровоцировать преступника – все равно, подозреваемый это или кто-то еще неизвестный. Конечно, если мы сможем обеспечить, чтобы Крум в этот момент не выкинул никаких номеров.

– За это я ручаюсь, – поддержал его Банковскис, зато Акментынь присвистнул:

– Стандартный ход с дамой…

– Вовсе не стоит пренебрегать им, – неожиданно поддержал Силиня Дрейманис. – Нас обычно призывают не расценивать противника слишком низко. Но так же нелепо предполагать, что он специально изучал криминалистику. Во всяком случае, в данном деле. Поэтому считаю, что успеха можно добиться и традиционными приемами, воздействующими на инстинкт, а не на интеллект. Есть у вас конкретная кандидатура?

– Сержант Вайвар согласна.

– Так я и думал, – с довольным видом усмехнулся полковник. – Готова на любой риск и бесконечно доверяет своему рыцарю… Но шутки в сторону – мы не имеем права вовлекать в опасную операцию работника не нашей службы.

– Она идет на это добровольно, – возразил Силинь. Ему, неизвестно почему, казалось, что участие в этом деле именно Аспы и никого другого сулит успех. – Аспа Вайвар находится в отпуске, кто может запретить ей вечерами поездить в электричке и побродить в окрестностях дачного поселка? Под мою ответственность, товарищ полковник.

– Даю вам на этот эксперимент сорок восемь часов, – заявил Ванадзинь. – Тем временем мы с майором Козловым будем параллельно разрабатывать другие версии. Если не ошибаюсь, до сих пор вы в своих розысках руководствовались внешними приметами и характером преступника. Мы изучим аналогичные случаи у нас и в соседних республиках – попытки изнасилования, в которых применялся эфир или фигурировал парабеллум или иное оружие, дающее царапины на пулях.

– Очень хорошо, придам вам в помощь лейтенанта Акментыня. Пригодится и опыт нашего главного эксперта. Какими новостями ты нас порадуешь? – повернулся полковник к Ребане, только сейчас присоединившемуся к участникам совещания.

Ребане извлек из объемистого портфеля стопку синих картонных карточек и разложил их на столе. Откашлялся, словно хотел сделать пространное сообщение. Но, заметив, как полковник покосился на мерцавшие цифры электронных часов, решил ограничиться краткими выводами.

– Ладно, если вы готовы поверить мне на слово… Итак, убийца был в джинсах фирмы «Латвия», на ногах – те же самые «ботас», как уже констатировалось ранее, дальше – пиджак или куртка из бумажной ткани, в свое время именовавшейся «чертовой кожей». Куртка сильно поношена и потому установить ее происхождение трудно, но опознать сможем. Отпечатков следов достаточно, чтобы судить о его походке. Мы сопоставили глубину следов, и оказалось, что он бежал вприпрыжку, словно боясь опереться на правую ногу.

– Хромой, – удовлетворенно произнес Ванадзинь, еще не распростившийся окончательно с замыслом немедленно допросить Крума.

– Да, но наш-то синюшник припадает на левую ногу, – заглянув в свои заметки, напомнил Банковскис.

– Я анализирую объективные данные, – сделал гримасу Ребане. – А они допускают и другое истолкование: бежавший человек находился в состоянии крайнего возбуждения, несся стремглав, петлял, не зная, куда кинуться, забился в кустарник, оцарапался – мы обнаружили там мелкие следы крови, не дающие, однако, возможности определить ее группу. Он мог подвернуть ногу, кто знает. Долго оставаться в укрытии ему нельзя было, преследователь находился поблизости. Единственное логическое объяснение множества оставленных им следов – то же самое состояние аффекта: выстрелив, помчался сломя голову, без оглядки, продираясь сквозь кусты, по молодняку. Нам удалось проследить его путь до самой станции.

– Такое пригодится разве что товарищу из газеты, – с ехидцей заметил полковник. – А нам какой толк от всего этого?

– Мы даем заключение, – отбился эксперт. – Выводы и предложения – по твоей части, не стану отбивать твой хлеб. Психически неуравновешенный человек; а был он таким от рождения или стал под воздействием алкоголя – это уж ваше дело установить.

– Будем иметь в виду, и на том спасибо, – и полковник встал. – Начнем действовать, товарищи! Если будут новые указания – созову вас к вечеру.