Текст книги "Три вора"

Автор книги: Гумберто (Умберто) Нотари

сообщить о нарушении

Текущая страница: 2 (всего у книги 8 страниц)

Окинув быстрым взглядом окрестности, он спустился в дыру и, перехватывая руками веревку, исчез во мраке.

IV

Коснувшись ногами пола, Тапиока из предосторожности не сразу выпустил из рук веревку и, прежде чем сделать шаг, насторожил с трепетом уши.

Полное безмолвие.

– Не обманул, жирная скотина, – пробормотал он, вспомнив швейцара. – Нет никого.

Расставив руки, он шарил ими впотьмах перед собой, чтобы не наткнуться на препятствие.

Прикосновение чего-то корявого, гибкого и холодного заставило его подпрыгнуть от испуга.

Но сейчас же, опомнившись, он усмехнулся.

– Веревка это, – проговорил он вполголоса, чтобы успокоить себя. Пошарив в кармане, Тапиока извлек оттуда стеариновый огарок. – Запалим-ка огоньку бенгальского, – продолжал он по своей привычке беседовать сам с собою.

Чиркнув спичкой о бумазейные штаны, он зажег огарок.

Боясь все-таки с минуты на минуту чьего-либо появления, он держался поблизости от веревки и обегал глазами углы комнаты, слабо освещенные бледным пламенем свечи.

Он вертелся вокруг себя, то поднимая, то опуская свечу, внимательно оглядывая стены.

Вид массивной входной двери, обитой медью, вызвал у него улыбку тщеславия.

Две другие двери, очевидно, во внутренние покои, блестели своими отполированными, как зеркало, дубовыми филенками.

Длинная вешалка из того же дерева на грузных подставках шла вдоль стены, где пара тяжелых драпировок скрывала, очевидно, два окна.

На одном из крючков вешалки висела серая летняя фетровая шляпа и запыленный зонтик.

У обеих внутренних дверей стояло по кожаному креслу из резного дуба в средневековом флорентийском стиле, а между ними массивный ларь, напоминающий монастырские сидения.

В то время как Тапиока с гримасой разочарования производил осмотр этой строгой в своей простоте обстановки, в соседней комнате слегка скрипнул стул.

Тапиока инстинктивно съежился, вытаращив глаза по направлению звука.

– Любопытная штука… – бормотал он, успокоенный последующей глубокой тишиной. – Когда никого нет, чувствуешь себя хуже, чем тогда, когда кто-нибудь есть…

Он поставил огарок на пол и минуту размышлял.

– Здесь нашему брату делать нечего, – решил он, бросив еще раз взгляд на мебель, и двинулся к двери. Стук башмаков гулко раздавался в пустоте.

Он вернулся, сел на ларь и принялся разуваться.

Эта операция, бесспорно крайне фамильярная, восстановила его душевное спокойствие и благодушное остроумие.

– Вишь вот, – усмехнулся он, отодвигая босой ногой башмаки, – «господа» при входе в чужой дом шляпу снимают, а я – башмаки… Между ними и мной, должно быть, только эта разница и есть…

В этот момент из угла передней в несколько приемов затрещал звонок.

Тапиока чуть не слетел кубарем с ларя.

– Черт побери! – выругался он в ужасе.

Устремил взгляд в угол: оттуда со стены невинно смотрел на него металлический раструб, укрепленный над деревянным ящичком. Это был телефонный аппарат.

– И какого дьявола нужно здесь этому животному?

И, тяжело переводя дух, Тапиока ждал.

Звонок молчал.

– Ошибка, видно, – сказал он. – С ними, впрочем, шутки плохи. Исхитрятся, чего доброго, «зацапать» меня по телефону.

Энергичное пожатие плеч ставило вне сомнений способность врагов Тапиоки на всякую гнусность.

Подняв огарок, он снова направился к двери и уже надавил ее ручку, когда явственный шум шагов, как ни легки они были, послышался за входной дверью.

Тапиока обернулся, побледнев как полотно.

Шаги замолкли, и Тапиока думал уже, что ослышался, когда звук от руки, ищущей за дверью замочную скважину, убедил его в противном.

Мягко вложенный в замок ключ повернулся с легким шумом, Тапиока задул свечу и одним прыжком очутился у веревки, спускающейся из купола.

Он схватился за нее и хотел подняться, но в это мгновенье дверь отворилась и кто-то вошел.

Тапиока почувствовал в руках и ногах такую дрожь, что не мог двинуться с места: страх совершенно парализовал его силы.

Он припал на пол и, подчиняясь инстинкту самозащиты, в паническом ужасе выхватил из кармана нож.

Стекла купола пропускали достаточно бледного, трепетного лунного света, чтобы Тапиока, оставаясь в тени стены мог следить за каждым движением так неожиданно появившегося посетителя, который на мгновение остановился на пороге, словно почуяв опасность.

Незнакомец сделал шаг вперед и, спокойно заперев за собой дверь, повернулся к Тапиоке.

У того мурашки защекотали корни волос и судорога перехватила дыхание.

Несмотря, однако, на панический страх, он успел отчетливо различить высокую, стройную, аристократическую фигуру посетителя, элегантно облеченную во фрак и белый жилет.

Верхушка и поля новенького цилиндра давали в лунном свете серебристый отблеск.

Но лицо оставалось совершенно в тени.

Незнакомец предполагал, по-видимому, что он один в комнате, перекинув неторопливо с руки на плечо легкую светлую накидку, он достал из жилетного кармана маленький электрический фонарик и нажал кнопку. Яркий луч света прорезал полумрак комнаты.

– Ого!… – воскликнул громко незнакомец, заметив медленно болтающуюся веревку.

Лучом фонаря он проследил веревку вплоть до зияющего темного отверстия в потолке, откуда Тапиока вынул стекло.

С уст незнакомца сорвалось несколько междометий, выражающих изумление. Затем он опустил фонарик и ударил лучом в лицо Тапиоки, который, быстро вскочив на ноги, с открытым ножом в кулаке бросился вперед.

Но неожиданный смех, долгий, добродушный смех, встретивший это движение, охватил перепуганного вора как отрезвляющая струя холодной воды из пожарной кишки.

Продолжая смеяться, незнакомец отошел от Тапиоки и, разыскав возле двери кнопку, включил свет.

Четыре снопа ослепительного света вырвались из четырех углов комнаты.

Тапиока с растерянно-глупой физиономией смотрел на странного посетителя.

– Каскариллья! – изумленно воскликнул он…

V

– Он самый! – раскланялся тот с ироничной серьезностью. – Какая встреча, почтенный Тапиока!

Тапиока оставался неподвижен, с разинутым ртом и остолбенелым взглядом, в позе человека, загипнотизированного какой-то тайной магической силой.

Каскариллья скользнул по нему взглядом, оправляя роскошную белую розу, воткнутую в петлицу и слегка пострадавшую от внезапного толчка Тапиоки, и не мог удержаться от улыбки: так комичен был контраст между благодушием и растерянностью физиономии Тапиоки и грозным видом блестящего лезвия, которое еще сжимала его рука.

– Вот так дьявольщина! – воскликнул Тапиока, язык которого наконец развязался. – Так это ты' Кто бы мог думать!…

Тапиока сделал несколько шагов, оглядывая Каскариллью со всех сторон.

– А ведь верно! – бормотал он, овладевая понемногу всеми своими способностями. – И впрямь Каскариллья!

А тот со спокойным вниманием осматривал стены комнаты, и подойдя к оконным драпировкам, отдернул их, чтобы убедиться, что за ними никто не скрывается.

– Ты один? – спросил он после короткого молчания у Тапиоки.

– Один, один… Ты знаешь, что я… Каскариллья оборвал его.

– А чего ты явился искать здесь? – спросил он тоном, в котором звучало скрытое приказание.

– Чего? Ну, сам можешь понять… чего… – сказал он с улыбкой, которую силился сделать развязной.

– И что же? Уже?

Каскариллья красноречиво подмигнул левым глазом.

– Что ты, что ты! Только начать собирался, как ты вдруг вошел.

Каскариллья помолчал минуту, держа Тапиоку под властным взглядом своих серых глаз.

– Кто известил тебя? – спросил он, стягивая с пальцев белоснежную перчатку.

– Известил? О чем известил? – спросил в свою очередь Тапиока.

– Не квартиру же ты пришел сюда нанимать? Тапиока рассказал тогда со всей откровенностью

о своем проекте и превратностях, испытанных на пути к его осуществлению.

– Словом, – заключил Каскариллья, прерывая болтливое многословие Тапиоки, – ты пришел сюда наобум, не зная, куда идешь, без определенной цели, без заранее выработанного плана… Пришел воровать, вот и все. Что воровать?

Тапиока вздернул плечами.

– В господском доме, чай, сам знаешь, всегда… Каскариллья прервал его снова с иронией в голосе.

– Немного серебра столового, не правда ли, какую-нибудь скатерть вышитую, сбережения прислуги, бутылочку ликера, испорченные часы, пару платья поношенного… И что еще? Еще что?

– А я почем знаю? – пролепетал Тапиока, сбитый с толку сарказмом своего собеседника. – Вот ты пришел…

Каскариллья пожал плечами и вынул золотые часы.

– Час… – произнес он вполголоса. – Еще слишком рано…

Тапиока нагнулся, чтобы подобрать с пола свой инструмент, высыпавшийся из мешка.

– Что ж, ладно… – промолвил он сконфуженно, закидывая мешок за спину. – Ладно… Уж ты извини меня…

– Куда же ты?

– Бегу, – ответил Тапиока. – Неприятно мне очень! Да что поделаешь… Уж больно дела плохи… Сам понимаешь… Не приди ты, может быть, и попользовался бы чем-нибудь… А теперь… Дружба прежде всего… Ты мне друг, друг детства, а друзей я уважаю.

Тапиока растрогался.

– Так и быть, – продолжал он, хватаясь за веревку и приготовляясь лезть. – Я доволен все-таки… Рад повидать тебя после стольких лет… А ты, я вижу, в гору пошел… Устроился… Что ж, я рад… Лучше ты, чем другой… Так-то, Каскариллья… А уж ты… того… извини… что побеспокоил… Не знал, братец, не знал… Покойной ночи.

И Тапиока стал карабкаться вверх.

На половине веревки он остановился перевести дух.

– Черт возьми! – пробормотал он. – Надо ж было угодить… к приятелю в дом!

Каскариллья, который до сих пор предоставлял своему знакомцу свободу действий, вдруг легонько свистнул, словно подзывая собаку.

Тапиока, изумленный, глянул вниз.

– Слезай! – скомандовал Каскариллья. Тапиока слез.

– Чего тебе?

– Уж раз ты здесь, оставайся.

– Зачем?

– Сейчас скажу.

В этот момент телефон залился новой продолжительной трелью.

– Опять это животное! – обозлился Тапиока, который не мог удержаться, чтобы снова не подпрыгнуть.

Между тем Каскариллья спокойно подошел к аппарату.

– Готово? Лондон? – спросил он, говоря в металлический раструб.

Тапиока насторожил уши, рассчитывая получить какое-нибудь разъяснение, но надежды его оказались обманутыми: Каскариллья говорил на каком-то тарабарском языке.

Несколько минут спустя беседа кончилась; Каскариллья опустил трубку на подставку и встал перед Тапиокой, беспокойно ожидавшим.

– Итак, – сказал он, – ты серьезно думаешь, что находишься в моем доме?

Тапиока сделал знак полного согласия.

– Так знай же, – продолжал Каскариллья, – что нога моя в первый раз здесь.

Рот и глаза Тапиоки изобразили три круга.

– Так значит?… – пробормотал он минуту спустя. – В чьем же я доме?…

– Об этом тебе не мешало бы справиться прежде, чем являться сюда.

– Нет, ты в самом деле не хозяин? – переспросил Тапиока, опасавшийся шутки.

– Хозяин – капиталист, крупный промышленник, фабрикант фармацевтических препаратов, коммерции советник Николай Орнано. Знакомо тебе это имя?

– Нет, – простодушно сознался Тапиока.

– Я вижу, ты не читаешь газет.

– А что?

– А то, что все они пестрят этим именем. Между прочим, на обороте каждой ты встретишь публикацию о пилюлях против анемии его изобретения…

– Богат он?

– Миллионер.

– А ты его знаешь?

– Никогда не видал.

– Тогда как же ты здесь? В этот час?

Каскариллья улыбнулся, сверкнув двумя рядами белых блестящих зубов.

Тапиока был снова охвачен сомнениями.

– Ты потешаешься надо мной! – заметил он обиженно.

– Бедняга Тапиока! Состарился ты, брат!

Тапиока почувствовал нотку сострадания в голосе Каскарилльи.

– Но тогда, – попытался он восстановить честь своей смекалки, – что значат эти твои разговоры вон с той штукой?

Тапиока указал на телефон.

– Ничего не может быть проще: мой секретарь вызывал меня из Лондона для переговоров.

– Твой секретарь? Из Лондона? Но как же может твой секретарь знать в Лондоне, что ты сейчас здесь?

– Я сегодня ему об этом телеграфировал.

– Браво! – воскликнул Тапиока торжественным тоном, решив, что поймал собеседника на слове. – А как же мог ты знать, что в доме, куда ты, по твоим словам, никогда не входил, есть телефон?

Каскариллья сокрушенно покачал головой.

– Ну, и бестолочь же ты, не в обиду тебе будь сказано! Зная имя хозяина дома, мне стоило заглянуть в любую телефонную книжку, чтобы знать не только что здесь есть телефон, но и номер этого телефона.

Тапиока угрюмо молчал, но сейчас же с упрямством, составляющим отличительную черту существ простых и невежественных, спросил еще раз:

– А что ему нужно, этому секретарю?

– Он уведомил меня, что мой поезд готов.

– Твой поезд?

– Ну, да. Специальный поезд, который я заказал, чтобы быть в Лондоне завтра вечером.

– Ты заказал специальный поезд?

Тапиоке, которому не удалось понять абсолютно ничего из всех этих таинственных ответов, ничего более не оставалось, как повторять машинально фразы Каскарилльи. Тот между тем давал свои ответы с невозмутимым спокойствием, словно не замечая, что они лишь увеличивают путаницу в голове его собеседника.

– Я уже сказал тебе, – продолжал Каскариллья, – что завтра ночью мне обязательно надо быть в Лондоне, а между тем курьерских поездов прямого сообщения до завтрашнего дня нет. Поэтому я и вынужден был заказать поезд, который и ждет меня этой ночью на станции. Буду завтра в полдень в Париже, а к вечеру в Калэ, где сяду на зафрахтованное для меня судно, которое и доставит меня немедленно в Саутгемптон. Но так как до отъезда из Италии мне необходимо сделать важное неотложное дело, то мы и условились с секретарем, что он протелефонирует мне, когда все будет готово согласно моим инструкциям.

Тапиока молчал, погруженный в глубокомысленные расчеты.

– Но ведь все это, – сказал он, глядя на Каскариллью, словно человек, бредящий наяву, – все это должно стоить бешеных денег.

– О! Тысяч двадцать лир…

– И ты бросаешь двадцать тысяч лир на путешествие в двадцать четыре часа?

– Вот именно.

– Зря, значит, ни за что, ни про что?

– «Ни за что, ни про что» не совсем верно сказано… – заметил Каскариллья, и губы его искривились легкой улыбкой, насмешливой и высокомерной в одно и то же время, которая обладала способностью переворачивать вверх дном все незатейливые логические построения наивного Тапиоки.

И он смотрел на Каскариллью, пытаясь прочесть в его лице и фигуре разгадку тайны, которая ему не давалась.

Перед ним стоял элегантный молодой человек, в новеньком с иголочки, шикарном светском костюме. С высокого породистого подъема ноги в лакированном ботинке взгляд Тапиоки перескочил на изящный пробор каштановых волос, опущенных со лба и коротко подстриженных с затылка по последней американской моде; испытующе остановился на выразительном, энергичном, худом, бледном, бритом лице; скользнул по роскошной белой розе, эффектно воткнутой в петличку фрака, и несколько более настойчиво побродил вокруг нежного опалового отлива запонок из восточного жемчуга, замыкавших края белоснежной манишки.

– Понял! – воскликнул неожиданно Тапиока, в мозгу которого загадка осветилась словно вспышкой молнии. – Дело в женщине…

– Ровно ничего не понял! – оборвал Каскариллья. Тогда Тапиока обозлился не на шутку.

– Для чего ты меня задержал? Чтобы насмехаться? За нос водить?

– Ничуть! Напротив: я сказал тебе остаться, чтобы доказать, что Каскариллья не из тех, кто забывает старых друзей. Успокойся! Ты хочешь, стало быть, знать, что я пришел тут делать?

– Я добиваюсь этого чуть не час…

– Я пришел взять три миллиона… – произнес просто Каскариллья.

Тапиока подскочил и выпялил глаза на Каскариллью, очевидно, думая, что видит перед собой сумасшедшего.

– Три ми… мильона? – прошептал он, запинаясь.

– Три миллиона, – повторил насмешливо Каскариллья.

– Здесь… в этом доме… три мильона? – спрашивал Тапиока, совершенно подавленный величием цифры.

– Здесь, сейчас.

– Черт возьми! – произнес Тапиока, оглядываясь с ошалелым видом вокруг и воображая себя, должно быть, в волшебном замке. – Как же ты об этом

узнал? – добавил он, поднимая на Каскариллью взгляд, полный детского восхищения.

Каскариллья вместо ответа опустил руку в боковой карман фрака и из маленького портфеля зеленого сафьяна с золотой каймой достал сложенное письмо.

– Читать умеешь? – спросил он, протягивая письмо Тапиоке.

Тот почесал в затылке.

– Видишь ли… Читать я… учился, только в тюрьме. А так как я предпочитаю быть на свободе…

– Ладно. Тогда слушай…

Каскариллья развернул письмо и прочел:

«Пользуюсь свободной минуткой, чтобы уведомить тебя как можно скорее, что завтра ночью поездом в 2.50 ночи мы будем в Милане.

Муж мой только что продал сбой дом и место на улице св. Духа Конгрегации французских ассумпционистов, явившихся обосноваться в Италии, и получил полностью продажную сумму, кажется, три миллиона.

Ты хорошо знаешь, любовь моя, моего мужа: и жаден, и ревнив…

Купчая была совершена в субботу вечером, слишком поздно, чтобы успеть внести деньги в банк. А так как банк будет закрыт и в понедельник по случаю праздника, то муженек мой, не рискуя оставлять деньги на два дня в свое отсутствие, едет в город. А не рискуя оставить жену одну на дане, берет меня с собой.

Представь себе, мой милый, мою радость, когда он мне об этом объявил. Ужасно боялась, что глаза меня выдадут.

Однако, взяв себя в руки, стала даже нарочно возражать, ссылаясь на пыль, жару, усталость, бессмыслицу моего присутствия и прочее, и прочее.

А сама дрожала: ну, как скажет: хорошо, оставайся, поеду один.

Ревнивец остался, однако, верен себе и, желая поддержать свое реномэ «мужа не дурака», каким он хотел бы себя считать, настоял на своем.

Пойми же, любовь моя: в 2.50 будем в Милане, а ключ у тебя, конечно, цел, не правда ли?

Как только приедем, я почтительнейше раскланяюсь с супругом; он отправится в свои комнаты, а я удалюсь в свои, где и буду ждать тебя, трепеща от ожидания, как эту зиму… А ты ведь не забыл, надеюсь, этой нашей зимы?

Но только не приходи раньше четырех: дай ему уснуть крепко-крепко.

Буду ждать и нетерпеливо прислушиваться, когда же раздадутся легкие шаги обожаемого властителя моего сердца.

Будь осторожен, но и не заставляй долго ждать твою ласковую кошечку».

– Понял теперь? – заключил свое чтение Каскариллья, бросая взгляд на Тапиоку, который слушал с таким усиленным вниманием, что пот выступил каплями на его лбу.

– Понял словно бы… – пролепетал Тапиока, проводя по лбу концом рукава. – Выходит, стало быть… – продолжал он, не желая сознаться, что не понял ровно ничего… – выходит значит… а письмо-то от кого будет?

– От жены…

– От жены… его… хозяина здешнего?…

– Коммерции советника Орнано.

– Так… так… жена коммерции советника Орнано… у которой… смекаю… есть любовник… а любовник этот…, ну, все; кажется, разобрал… выходишь ты… так, что ли?

– Ничуть не бывало.

– Как? Так это не ты?

– Я знаю жену столько же, сколько знаю мужа, и в третий раз повторяю тебе, что никогда не бывал в этом доме.

– Тогда это письмо? Как же ты получил его? Каскариллья нетерпеливо махнул рукой.

– Как бы не получил, не все ли равно. У нас нет времени пускаться в мелочи.

Тапиока почувствовал себя несколько уязвленным, однако не устоял перед еще маленьким поползновением любопытства.

– И ты явился «работать» в таком наряде?

– Ну, эти тонкости тебе, друг милый, вряд ли понять… Брать чужие деньги в обиходе цивилизованных народов признается «воровством», не правда ли?

– Что говорить! – вздохнул простодушно Тапиока.

– Тогда как, – продолжал Каскариллья, – брать чужих жен признается…

– Глупостью, – подсказал Тапиока, никогда не бывший соблазнителем.

– Благородством, – кончил Каскариллья. Тапиока вздернул протестующе плечами: поправка

была не в его вкусе.

– А по-моему, один черт…

– Может быть, – продолжал Каскариллья. – Во всяком случае, как бы я ни презирал среди пород животных породу «благородных господ», я предпочитаю оказаться в шкуре одного из «этих», особенно тогда, когда необходимость заставляет действовать как один из «тех»… В твоем туалете, видишь ли, в случае несчастья… ты идешь прямо на каторгу, тогда как в моем наряде, на худой конец придется прогуляться в загородную рощу на восходе солнца в компании с пятью субъектами и парой шпаг или револьверов… Понял?

Тапиока снял фуражку, чтобы проветрить мозги.

– Гм… Задурил ты меня совсем твоими историями…

Каскариллья заговорил тоном учителя, убедившегося в бестолковости ученика.

– Слушай: письмо, которое ты видел, вот оно, здесь, в моем кармане…

– Ну?

– Если бы, предположим, мы были «сцапаны», это письмо оказалось бы для меня спасительнее всякого оправдательного вердикта. Самое большее, муж узнал бы, что у жены его есть любовник.

Луч света прорезал мрак, в котором беспомощно бился мозг Тапиоки: его внезапно осенило.

– Ты притворился бы, что любовник это ты?

– Если бы спасение мое того потребовало… Тапиока возмутился в своих рыцарских чувствах.

– Но тогда все узнали бы, что та… синьора…

– Не беспокойся, голубчик, знают и так, все знают… В этих делах в блаженном неведении остается, обычно, один муж…

– Бедняга!

– Успокойся! Поскольку это будет зависеть от меня, я сделаю все, чтобы избавить почтенного коммерции советника от неприятного сюрприза, хотя, будь уверен, что если бы ему предложили выбор между ударом, который я ему готовлю, и тем, который наносит ему супруга, он не задумался бы избрать второй.

Тапиока расплылся в скромной улыбке.

– Черт возьми, – философски решил он, – три мильона вполне стоят пары рогов…

Каскариллья перебросил накидку на руку.

– Ну, ладно! – отчеканил он, становясь холодным и повелительным. – Довольно болтовни! Вперед!

Оба направились к двери, которую Каскариллья указал движением головы.

– А как думаешь, – спросил Тапиока шепотом, в то время как Каскариллья осматривал замок, – где она может быть?

– Кто она?

– Ну… княжна…

– Ты хочешь сказать…

– Касса.

– Не знаю. Должно быть, в кабинете…

– А может быть в спальне?

– Там увидим.

– Долгонько придется повозиться с проклятой… Каскариллья вынул из кармана жилета кожаный

футлярчик, герметически закрытый, похожий на карманную чернильницу.

– Видишь эту игрушку?

С этими словами Каскариллья нажал внутреннюю пружину, и отскочившая крышка открыла глазам флакончик с притертой пробкой и рядом острие кисточки.

– Немного этого снадобья, и ты увидишь, какие курьезные гримасы начнет корчить блестящая и твердая физиономия твоей княжны… Это кислота, изготовленная в моей лаборатории, разъедающего прикосновения которой достаточно, чтобы превратить сталь в труху…

В мозгу Тапиоки не возникло сомнений: его преклонение перед Каскарилльей сделалось слепым и фанатичным.

Вдруг Каскариллья, уже распахнувший дверь в коридор, повернул голову к выходу и насторожился.

– Что сие значит? – быстро спросил он себя вполголоса с жестом удивления.

Тапиока растерянно смотрел на него.

– Что там?

Каскариллья, не отвечая, запер снова внутреннюю дверь и подойдя к наружной, прислушался.

Тогда среди глубокого ночного безмолвия и до слуха Тапиоки долетел шум шагов и голоса на лестнице.

– Что ж такое? Они, значит? – испуганно забормотал он.

– Не может быть! – процедил Каскариллья, взглядывая на часы. – Сейчас два… а они не должны были

быть раньше трех…

Тапиока хотел что-то ответить, но Каскариллья энергичным знаком заставил его замолчать. Шум шагов приближался. Голоса доносились явственней.

– Электрический свет. Живо! – прошипел Каскариллья.

Тапиока дрожащей рукой повернул выключатель и торопливо перекинул через плечо мешок с инструментами.

С темнотой вернулось и молчание, но оно длилось недолго. За дверью послышался молодой женский голос:

– Уф! Наконец-то! – произнес голос совершенно ясно.

– Пропали! – пролепетал Тапиока.

– Удирай! Живо!

– Веревки не найду… – плакался Тапиока, потерявший вместе с ней и голову.

Луч белого света показал ему путь. Каскариллья, сохранивший все свое хладнокровие, пустил в дело свой электрический фонарик.

Тапиока схватился за веревку и исчез в куполе с быстротой преследуемой кошки.

Через минуту вслед за ним исчезла и веревка.

Шум отворяемой двери заглушил легкий звон спускаемого на место стекла.

Передняя, осветившаяся тусклым светом дорожного воскового фитиля, была пуста.

Каскариллья неподвижной невидимой тенью стоял за спускающейся до пола драпировкой одного из окон.