Текст книги "Парадоксы свободы"

Автор книги: Григорий Луговский

сообщить о нарушении

Текущая страница: 2 (всего у книги 5 страниц) [доступный отрывок для чтения: 2 страниц]

Вероятно, «свободу вообще», как и «пустоту вообще» мы воспринять не можем. А значит, любая свобода всегда «чья-то», то есть имеет границы своего проявления и «юрисдикции». И каждая система питается определенной, открытой ей свободой, причем в той мере, которую позволяет себе сама. Так, должна существовать «свобода физическая», «свобода химическая» и далее – до социальной и психической. Какая из двух последних свобод сложнее, или выше – вопрос не простой. Думаю, что наше психе теснейшим образом переплетается с социо. Социальное (= культурное) является как результатом психического, так и его источником. И только конкретный анализ каждого индивидуального сознания способен определить, ставится ли здесь животное/природное начало на первое место, или же социальное/культурное.

Некоторые культуры в силу исторических причин вовсе не выработали идею социальной свободы (о чем мы уже говорили в предисловии). К сожалению, восточнославянское понимание свободы во многом проистекает из одного основополагающего архетипа русской культуры – «Слова о законе и благодати митрополита Иллариона». Был такой церковный деятель ХI века, противопоставивший Закон Ветхого завета и Благодать Нового. Соответственно, Закон – это что-то косное, запретительное, набор «нет». А Благодать напоминает сказки о молочных реках с кисельными берегами, как вечное «да» и никаких «нет», как райский сад у мусульман, где вечная молодость и вереница девственниц-гурий услаждают жизнь праведников (что по сути своей означает торжество свободы животной/природной). Прямая противоположность Закону. В русском языке вообще нет понятия свободы как социального явления – того, что по-английски (и вообще в европейских языках) именуется «либерти». Мы знаем только «фридом» – личную, психическую свободу, неограниченную никаким Законом. Только Благодать, только хардкор! Поэтому государство для русского – подавляющая его «фридом» сила Закона. Никаким «либерти» у нас государство никогда не пахло. Оно должно быть могучим и жестоким. Но за внешним смирением, в глубинах души (вспомним психоанализ и термин «вытеснение») живет иррациональная, лелеемая втайне русская разгульная «фридом», которая при случае вырывается наружу в деструктивных действиях, в агрессии, в бессмысленных и беспощадных бунтах. Впрочем, это касается, прежде всего, именно русской ментальности. В украинской душе есть какие-то представления о «либерти» как возможности свободы между людьми, а не лишь внутри их («козацькі чесноти»). На этой почве возникает недопонимание. Из-за отсутствия слов, обозначающих две разных свободы. Кто-то видит буйство «фридом», а люди хотят «либерти» как основы для настоящей, невытесняемой в подвалы души «фридом». Ведь бытие определяет сознание (для большинства): вначале должна возникнуть свобода в обществе, а потом она перекочует в души людей.

Рабы могут желать свободы только как иррационального взрыва своего «я», его раздувания до бесконечности. Социальная свобода есть движение, которое очерчивает рамки своего и чужого пространства, останавливаясь при встрече с препятствием. При наличии «либерти» таким препятствием является чужая свобода, а для иррациональной «фридом» никакой чужой свободы не существует. Есть господа и рабы, и этот факт бытия формирует устойчивые установки сознания на поиск безнаказанности, на обход любых «нет» Закона и поиск личной Благодати.

СВОБОДА КАК ЧУДО.

Важное качество свободы – служить тому, чтобы открывать все новую свободу и несвободу, очередные скрытые до сих пор конфигурации действительности. «Блаженное неведение» – это тревожно-восторженный взгляд на мир, в котором полно чудес, неизвестного, таинственного. Такой взгляд на месте свободы ставит чудо. Фактически под чудом понимается игнорирование законов, торжество произвола, а значит – чьей-то воли. Но из тех знаний о мире, что у нас есть, можно пока делать вывод об относительности действия любых законов. Как пустота, или полнота открываются по-разному для разных бытийствующих субъектов и объектов, так и законы имеют свои границы применения. В каждом из полей свободы действуют свои, особенные формы движения, особенные проявления пустоты как возможности изменений. Это же касается и различных пластов реальности, определяющихся границами действующих в них законов. Например, в квантовой физике законы иные, чем в мире, подчиненном ньютоновой механике. Химия, биология, социология, психология, выстраиваясь на фундаменте физической реальности, вносят в нее свои, особые отношения и законы, которые, в определенной мере, позволяют преодолевать природную необходимость, возвышаясь над более общими законами физики. Каждый из этих этажей реальности усложняет отношения и снимает некоторые из ограничений низлежащего этапа, открывает свои пласты свободы, формируя свои законы. Таким образом, то, что было невозможным, становится реальным, вчерашнее чудо – действительностью. В самом этом факте заключается, пожалуй, единственное подлинное чудо.

Свобода, являясь началом иррациональным, всегда будет оставаться чем-то неизвестным. Познанное играет роль только для открывания новой свободы, а значит – неизвестного. Чем больше известно, тем больше неизвестного мы «узнаем». Но более точный термин и для неизвестного и для свободы – непроявленное, или возможное. Оставаясь далекими от какого-то непроявленного горизонта свободы, мы не можем «знать» это неизвестное. Чтобы его «узнать», нужно приблизиться к этой новой границе, смочь увидеть новое поле возможностей. Свободу мы воспринимаем, но не познаем. Если рассматривать познание как череду ячеек, заполняемых ответами «да» (единица) и «нет» (ноль), то «да» будет соответствовать факту наличия «чего-то», а «нет» – пробелу, пустоте, «зиянию» как проявлению свободы. При этом каждое «нет» означает возможность движения дальше – до тех пор, пока это движение не будет остановлено очередным «да».

Обычно свободу мы воспринимаем как проблему. Поэтому чаще всего она ассоциируется с выбором. Здесь уместно говорить о диалектическом переходе количества в качество: чем большее количество выборов в своей жизни совершает человек, чем больше вызовов он пережил, тем больше свободы ему открылось. Хотя свобода – лишь некое «ничто», качество, но постигается она через количество переходов (мы уже говорили про ее четыре измерения, т.е. речь может идти о некой мерности свободы, но это только поле отраженных возможностей, которое всегда индивидуально, то есть зависит от отражающего), шагов по шаткому, неровному и опасному пути, в длинной цепи выборов. И каждый неверный выбор может отбросить идущего назад, либо погубить совсем.

Как воспринимают свободу те, кто не выбирает ее путь, предпочитая однообразие безопасной, но пресной жизни? На месте свободы такие люди видят чудо. Потенциальный исследователь и авантюрист двигается навстречу чудесному и либо гибнет, либо становится сильнее, преодолевая границу неизвестного. Тот же, кто взирает на это со стороны, с более комфортной, но эволюционно ранней позиции, наблюдает что-то для себя непонятное, а потому загадочное и чудесное.

В свое время Клод Леви-Брюль, исследовавший особенности первобытного мышления, писал, что дикарь был не любопытен и обращал особое внимание лишь на те факты окружающей действительности, которые выпадали из привычной картины мира. Именно такие, необычные явления и предметы, выделялись носителем мифопоэтического мышления как знаки присутствия сверхъестественных сил, требующие особого к себе внимания. Всё необычное, необыденное, впечатляющее, считалось носителем сакральной силы.

Но только ли первобытное мышление обладает потребностью выискивать чудесное среди обыденного? В поисках новых впечатлений люди идут в кино, театры, слушают музыку, из-за жажды новых идей и знаний мы читаем книги. Миллионы человек просиживают дни в интернете только ради нескольких секунд эйфории от впечатляющего мема, анекдота, афоризма, видеоролика. «Всё ради лулзов» – под этим лозунгом новейшей эпохи, не смотря на его цинизм, мог бы подписаться и пещерный обитатель палеолита, и древний римлянин с его «хлеба и зрелищ», и средневековый обыватель. С одной только разницей: в предыдущие периоды истории из массы чудесного общество выделяло сакральное, почитаемое, вводя его в качестве новых кирпичей духовного здания общества. Сегодня же, когда общество гораздо более свободно, этих стен стало значительно больше. Теперь каждый обладает своей собственной стеной, на которой пишет и размещает всё, что он хочет, что он сам воспринимает как чудесное.

Чудесно всё то, что неповторимо, что выпадает из циклической картины мира. Конечно, каждый новый день, каждая секунда неповторимы, но их неповторимость столь мизерна и невпечатляюща, что эту неповторимость можно проигнорировать. Мы реагируем только на значительные раздражители, на всё то, что способно столкнуть наше восприятие с мертвой точки полусна и подтолкнуть воображение. Как всякая свобода есть относительная пустота, так всякое чудо проявляется относительно каждого конкретного восприятия, зависящего и от характера созерцающего, и от его уровня возбудимости, знаний, культурно-исторической среды и т.п. Так, дети видят гораздо больше чудесного и неповторимого, чем взрослые. Всё происходящее впервые мы воспринимаем как чудесное, расширяющее границы нашего восприятия.

Не смотря на всю свою субъективность, чудесное, воспринимаемое нами либо как сверхъестественное, либо как сверхчеловеческое (божественное, демоническое, но в любом случае – необыденное, не от мира сего), является одним из синонимов свободного. Поскольку отсутствие свободы – это нескончаемая повторяемость, однообразие, рутина, обыденность, то всякое проявление свободы и есть чудо. Не важно, является ли это чудо индивидуальным, коллективным, или всеобщим – всё это лишь степени относительной свободы.

В мягкой форме чудесное маркируется как «красивое», либо «крутое». Это все то, что «дарит лулзы», впечатляет и притягивает. На эту характеристику свободного указывает и эпитет «крутое» – нечто труднодоступное, дорогое. «Крутым» может быть и предмет, и поступок, и деятельность какого-то человека. «Круто» – это может быть сказано и о подвиге, и о песне, и о книге, фильме, мотоцикле, зажигалке, штанах. Обычно в языке женщин крутое определяется как «красивое». При всей субъективности таких характеристик, можно указать их общее качество – недоступность для созерцающего, взгляд как на чудесное и притягательное (ведь и «некрасивое», «бяка» тоже могут быть недоступны, но при этом они не притягательны).

На основе «крутизны» и «красоты» формировалось социальное неравенство во все времена, во всем многообразии своих форм. Владеть чем-то недоступным для других – важное условие власти, ее иррациональная основа, необходимая для закрепления различия глубоко в душах. Фактически любое общественное неравенство основывается на разном уровне свободы, открытом той или иной группе людей. И хотя естественным было стремление снизу поднять свой уровень, нарушить гегемонию «крутых», часто «низы» не могли этого сделать в силу неспособности усвоить необходимый для властвования уровень свободы. Таким образом, чудесное и «крутое», оказывая на неокрепшие умы магическое влияние, лишает их свободы. Массы склонны дарить свою свободу тем или иным харизматическим лидерам, ведунам и чародеям, актерам и музыкантам, – всем тем, кто активно воздействует на эмоциональную сферу, сея вокруг «красоту» и «чудо». Ради чуда слишком многие готовы отказываться от свободы. Потому что чудо приносит свои экстатические плоды прямо сейчас, а свобода (которая всегда твоя, личная) требует труда, усилий и очень часто – разочарований. В том числе и в чудесах, которые еще вчера пленяли.

Путь свободы всегда индивидуален, по нему невозможно ходить с толпой. Но переживание свободы, моменты индивидуальных открытий и свершений гораздо глубже и ценнее созерцания чужого успеха, красоты, крутизны и мощи. В каком-то смысле всё, происходящее с нами – происходит у нас в сознании. И всё самое ценное, что есть в жизни – это память и мечты. Память о лучших моментах пережитого и мечты о том, чтобы такие моменты наступали снова. Мы не можем расценивать как "событие" в жизни нечто, повторяющееся многократно. Единожды испытанный восторг по поводу чего-то нового, необычного, впечатлившего, не способен возвратиться в тех же формах, в старом теле. И хотя мы знаем, что время неумолимо и неповторимо, но неповторимость момента переживаема нами бывает как чудо, как редкий миг встречи с Настоящим. Самое лучшее чудо – пережитое в одиночку, а затем донесенное другим; чудо первооткрывателя, идущего по пути свободы.

СВОБОДА И СОЗНАНИЕ.

Свобода открывается через отражение. Как какой-нибудь электрон определит границы своей свободы? Будет лететь, пока не столкнется с преградой – другим электроном. Столкновение – первейшая форма отражения. И если в эволюции есть направление, мейнстрим, то оно – в неуклонном росте отражательной способности. Сама способность отражать на каком-то этапе усложнения сама превращается в особую форму свободы, которую мы называем сознанием. Чем сознание отличается от простого отражения? Способностью предвидения и моделирования. Сознание не просто отражает окружающее, но и сохраняет память об ранее отраженном и может оперировать всем этим набором информации, моделируя самые разнообразные сценарии возможногоотражения. То есть сознание может отражать неизвестное на основании того, что известно; возможное на основе действительного. А кто лучше «прозревает» свои возможности, лучше отражает границы своей свободы, тот успешнее, сложнее и выше в иерархии природы.

Идея свободы как «ничего и возможности всего» наиболее ярко отражена в феномене нашего сознания, которое является подобием внешнего мира, параллельным миром внутри нас. Роль вещей в сознании играют образы, факты – «знания». А их взаимодействие, процесс установления связей между этими «знаниями» и есть само сознание (приставка со– означает «связь»). Я специально беру «знания» в кавычки, поскольку это скорее представления, основанные на нашем ограниченном опыте. Ни одно знание не может претендовать на исчерпанность, это скорее бледный призрак реальности, чем некая объективная истина. Любое «знание» выступает лишь попыткой сотворения проекта космоса как некоего устойчивого образования, на которое можно было бы опереться в океане хаоса. Не случайно, мы иногда говорим вместо «я думаю» – «мне кажется». «Казаться» – свойство иллюзии. Наши мысли мало отличаются от контролируемых галлюцинаций, в которых идеи являются только воображаемыми знаниями.

«Знания» мы постигаем через смыслы, но смысл – такая же ускользающая иллюзия. Значение любого слова раскрывается через другие слова, а смысл всякого явления расположен всегда вне этого явления. Человек наделил мир значением текста, поэтому нам свойственно искать смысл у всего, словно речь идет о словах. Но вне слов нет и нашего осмысленного мира. Смысл находится, таким образом, в «u-topos» – не-месте. Таким не-местом является свобода, поскольку топос– это порабощающее место привязки объектов в пространстве. Бытие задается через топосы и объекты, а свобода здесь вполне соответствует «не-месту» – утопии. Именно утопия является непрерывно ускользающей целью любого движения. По словам А.Адлера , «цель как таковая – это функция, благодаря которой человек как бы ориентируется в мировом хаосе, в хаосе своего собственного существования. Это иллюзия понимания природного и социального бытия».

Поэтому единственное, что мы можем знать – это утопии, проекты, сотканные из свободы благодаря работе воли. Впрочем, мы можем вполне комфортно жить в утопических смыслах, поскольку реальные все равно нам недоступны. Вся антропогенная действительность является хитросплетением воплощенных утопий отдельных авторов и групп людей. А это свидетельствует о том, что мы все же наделены определенной способностью черпать свободу из мира, превращая потенциальное в реальное. Значит, наши «знания» могут быть как менее, так и более истинными, а наши проекты – менее или более реалистичными. И это свидетельствует об объективности свободы, существующей не только внутри наших черепных коробок, но и в окружающем мире, который наше сознание призвано отражать максимально правдиво.

Многие традиции рассматривают человека как совокупность трех составляющих его подсистем: тела, души и духа (2). С телом, пожалуй, все ясно – это физическая оболочка, труп при жизни. Душа – некое передаточное звено между телом и духом, аналог биоса в компьютере, который одновременно относится и к харду и к софту. Душа – это «я чувствующий». Она составляет основу нашего сознания, которое внутренне разделено. Это пространство непрерывного диалога «я чувствующего» (души) и «я мыслящего» (духа). К области души нужно отнести и так называемое бессознательное – «черный ящик» психики, являющийся багажником архаического, или вытесненного опыта, который открывают лишь в случае необходимости, когда господствующий в этом теле дух претерпевает кризис (3).

Сознание – тот космос внутри, который делаем мы и делает нас. Этот парадокс вытекает из самого закона формирования сознания, которое строится по принципу «духовного корпуса» (тела), надстраиваемого над телом физическим. Поскольку тело уже дано, как нечто базисное и первичное, то сознание выстраивается на идее служения этому базису. Первейшим вопросом, на который отвечает сознание, есть «кто есть я?». А первейшим ответом на этот вопрос является – «я есть этотело».

Условно работа «Я» может быть представлена как триада действий: я чувствующий передает сигналы я спрашивающему, а уже «царственный» Я отвечающий принимает решение и отдает приказ. Отвечающий Я соответствует Воле. А вот Разум разделяется между спрашивающим и отвечающим. Возможна как Воля без разума (условно назову ее Волей инстинкта, или природы), так и Разум без Воли, что говорит о самостоятельности разных частей Я. По мере развития сознания (роста духовного тела), воля все больше становится разумной, но вовсе не обязательно разум – волевым. Почему?

Полагаю, здесь следует вспомнить об иерархии компетентности (в духе законов Мерфи). Каждый человек может обладать волей руководителя, но любое руководство иерархично. Для одного его воля определяет потолок младшего помощника (прораб, прапорщик, ефрейтор), другой способен достигать среднего звена. А кому-то дана воля, способная вознести ее владельца на самую вершину пирамиды. Точно также обстоит с волей, управляющей простым, сложным и сверхсложным разумом. Каждый новый уровень разума требует не менее сильной воли. Чем сложнее организация, тем труднее ею управлять. Уровень компетентности определяется способностью формировать устойчивый порядок из элементов подчиненной системы. И в этом помехой могут стать как некомпетентность, так и способность видеть порядок там, где его не видят остальные (сверхкомпетентность, таким образом, также может считаться некомпетентностью).

Трудно вообразить весь механизм сознания, но ясно одно: его работа тесно связана с языком, без которого невозможен привычный нам способ мышления и постижения мира. Мысль, чем более она интенсивна, тем больше требует богатого языка для выражения своих состояний. Мы научились превращать ощущения в слова, тем самым отчасти подчинив эмоции разуму. Высказать – не всегда значит изжить, но всегда означает понять и сделать достоянием многих. Чем больше слов в нашем языке, тем больше возможных их вариантов комбинаций, порождающих мысли и смыслы. Много слов = много пространства свободы между ними. Богатое сознание определяется словарным запасом и умением оперировать этими словами.

Особенность сознания в том, что оно диалогично, отсюда и эта важная приставка «со-» вначале. Внутри себя мы всегда разъединены на спрашивающего и отвечающего, на «нет» (вечный вопрос, вечное незнание, вечная пустота) и «да» (вечное волевое начало, заполняющее ячейки незнания). Со-знание и есть непрерывный внутренний диалог, прерывающийся лишь во время сна, или транса, которым является любое поглощение нашей собственной воли внешней (а это просмотр фильмов, чтение книг и другие формы увлекающего наше внимание опыта). В центре нашего сознания находится некий незримый судья, «царь в голове» (4), вершащий суд в отношении преподносимых ему фактов. Чаще всего собственную личность, свое Я мы отождествляем именно с этим «царем» – справедливым, рассудительным. А ошибки «царя» в его работе мы склонны относить только к плохой информированности, к халатности или ленности его слуг: имеющихся знаний и органов чувств.

«Я», этот внутренний космический принцип, является, по сути, программой, управляющей нами. Но если «царь» – программа, то кто её пишет и настраивает? Очень часто господствующий дух является если не полным тождеством фрейдовского «Сверх-Я», то его верным сюзереном. Таким образом, внутреннего «царя» настраивает окружающий социум с его языком, мемами (5), мифами, традициями. Чем меньше в нашем культурном пространстве витает независимых «духов» (альтернативных идей, философий, стилей поведения и жизни), тем выше вероятность стать обладателем «типического Я», которые строятся по бюджетным проектам как панельные хрущевки.

Самонастройка «царя» запускается, когда «снаружи» исчезает явная доминирующая идея, в периоды общественных и личных кризисов. Природа кризиса не столь важна – важен факт потрясения, вызывающий из темных подвалов бессознательного программы помощи, которые пытаются предложить личности новые, ранее отброшенные и забытые способы реагирования на вызовы. Чем чаще и интенсивнее кризисы, чем больше окружающий мир предлагает возможностей для выбора парадигмы развития «Я», тем тоньше и гибче наш «царь», тем меньше он похож на монарха и тем больше – на демократического лидера, прислушивающегося к советам и критике представителей отторженной ранее от власти оппозиции. Жизнь в ладу со своим бессознательным – это архаический шаманский принцип поведения, которым было пронизано большинство традиционных культур. Этот принцип предполагает не фанатичное поклонение своим знаниям, а сомнение, не незыблемость законов бытия, а возможность чуда, приоритет веры и воли над знанием и силой. Сократовское «я знаю, что ничего не знаю» рождается, по сути, из этого принципа.

По словам Поля Валери, «сознание боится пустоты». Но это как раз не означает, что сознанию чужда свобода. Наоборот, сознание и может работать только благодаря пустоте, а вся его работа – игра кирпичиками информации в поле внутренней свободы. Сознание неустанно занято процессом самонастройки и самоидентификации, играя роль нашего навигатора по жизни, отвечая в каждый момент бодрствования на вопросы «где здесья» и «что здесьмое» (они сводимы к вопросу «что здесьценное», потому что наше Я всегда устремлено к тому, что ценно для Я), возникающие по отношению к любому объекту и явлению, попавшему в поле нашего внимания. Единственный вопрос, на который нет ответа – «кто есть спрашивающий?». Это не может быть тело, хотя спрашивающий и «живет в нем». Сам Я – это вечный открытый вопрос. Ясно только, что спрашивающий и отвечающий Я вырастает из Я чувствующего. Каждый новый слой, нарастающий на нашем духовном теле, соответствует очередному циклу вызова-ответа, то есть встречи со свободой. Свобода формирует сознание и является питающей его средой. Как всякое тело возникает, когда действительность это позволяет («открывает свободу для»), так и сознание, являясь отражением мира и бытия, формируется по образу и подобию внешней свободы, вбирая в себя как факты бытия, так и саму возможность их творческого использования.

Как наше тело требует регулярного пополнения запасов энергии, так и духовный организм нуждается в новой информации, которая может завтра оказаться важной, лечь краеугольным камнем в основу очередного эволюционного скачка. Словно духовный желудок требует наша душа все новой пищи, которую, усваивая, отправляет в кладовые опыта и знаний. Как тело физическое способно потреблять гораздо больше необходимого, заботясь о «черном дне», либо о грядущем потомстве, так и сознание не знает границ своему интересу. Разница лишь в проявлении сфер этих безмерных интересов: у тела это материя, а у сознания – информация. Таким образом, сознание боится пустоты в том же смысле, в котором желудок боится голода. Им необходима соответствующая пища, которая и заполняет их морфологически обусловленную внутреннюю пустоту.

Разум питается информацией и продуцирует идеи. По мнению Ж.Делеза, идеи – это возможности. «Приход идеи – это редкое явление, это своего рода праздник». «Идея всегда для чего-то». Таким образом, идея выступает своеобразным порталом, дверью к новой свободе. Идеи меняют мир благодаря тому, что расширяют границы свободы.

После того, как «пища» попадает «внутрь» сознания, она подвергается информационному расщеплению. Такие слова, как «совесть», «совет», «сознание» указывают на диалог, возникающий благодаря внутреннему раздвоению на спрашивающего и отвечающего, «я» чувствующего и «я» мыслящего. Свобода выступает здесь начало иррациональным, ее можно ощущать, но невозможно мыслить. Мысль – это воля, возникающая благодаря открывающейся ей свободе. Процесс внутреннего диалога можно описать и как диалог двух полушарий, диалог эмоций и разума, но это уже нюансы. Важен сам факт обмена информацией, впечатлениями, происходящего внутри личности между двумя сторонами «я». Какие-то элементы полученной информации питают «я чувствующего», а какие-то – «я мыслящего». Нерасщепленная информация является неусвоенной, не совершая никакой работы в сознании (см. Свобода и восприятие).

Обычно более развитым сознанием является то, которое прошло через большее количество циклов вызова и ответа. Личность же выступает как «лицо», сформированное в результате длинной цепи выборов/ответов на вызовы. Менее развитое, ленивое сознание предпочитает делать выбор в пользу готовых шаблонов реагирования, принятых в данной среде, культуре, или в устоявшемся характере самой личности. Здесь уместно вспомнить мысль А.Маслоу о том, что наша психика есть вера в то, что будущее будет таким же, как и прошлое (и здесь мы вспоминаем идею мандалы, противостоящую идее лабиринта). Тем самым, наша психология, или наш характер, привычки и стереотипы поведения становятся отражением не столько реальности, сколько действия закона сохранения энергии в границах нашего сознания, – лени сознания. Мы предпочитаем не замечать многие возможности, чем бросаться в пучину хаоса, который открывается за ними.

СВОБОДА И ВОСПРИЯТИЕ.

На страже чувства одиночества и пустоты, столь важных для формирования нашего сознания, стоит восприятие, сортирующее поступающую извне информацию в соответствии с предустановленными программами как «благую» и «опасную», приятную и неприятную. Но как писал Уильям Блейк (и эти его слова стали эпиграфом к знаменитой книге Олдоса Хаксли «Двери восприятия») «если двери восприятия очистить, все сущее явится человеку таким, какое оно есть, – бесконечным». Хаксли, опираясь на свой психоделический опыт, развивает эту мысль, утверждая, что восприятие играет роль защитного клапана, через который в мозг поступает и фиксируется лишь необходимая для биологического выживания в этом мире информация. Но измененные состояния сознания позволяют приоткрыть завесу, демонстрируя созерцателю чудный мир избыточных форм, красок и явлений, в котором нет места нашим привычным пониманиям смысла и связей явлений и предметов.

Фильтров нашего восприятия может быть несколько, но, несомненно, важнейшим из них является язык – филологическое отражение действительности. Власть языка легко осознать, учитывая, что само наше мышление строится на его основе. И чем более развито сознание, чем выше человек подымается по пути познавательной деятельности, удаляясь от сферы образного и эмоционального восприятия, тем больше он зависим от языка, тем к большему числу слов, замещающих недостающие образы, ему приходится прибегать. Можно сказать, что мы свободны настолько, насколько мы понимаем. А понимаем мы настолько, насколько развита наша речь – этот базис объяснения мира и его внутреннего построения. Обычно язык восполняет недостающие средства отражения созерцаемой действительности за счет введения множества абстрактных понятий, а также метафор и других тропов.

Восприятие, которое фильтрует информацию, отбрасывая ненужное – полезное эволюционное приобретение. Как ни странно, но избыток внешних впечатлений способен затормозить наше внутреннее развитие. Информационный шум отвлекает от внутренних процессов, благодаря которым мы упорядочиваем себя внутри. Нашему сознанию точно также нужна тишина и периоды переваривания полученной информации, как и сама информационная пища. Таким образом, пустота, которую мы можем созерцать, тишина, которую нам дарует как роскошь наше восприятие, необходимы для того, чтобы крепла наша воля. Ведь пустота и тишина, если бы они наполнились для нас невидимыми красками и ускользающими от уха криками, перестали бы восприниматься как пространство свободы. Не случайно человек разумный формировался главным образом не в изобильной среде тропической природы, а среди аскетических ландшафтов севера. Суровая природа не только заставляет больше думать о выживании, но дарует феномен сенсорной депривации. Некоторые исследователи считают, что именно сенсорная депривация (недостаток внешних впечатлений) явилась основой для развития шаманизма у народов Севера. Недостаток внешнего преодолевался развитием внутреннего. Поэтому слабость зрения, слуха и нюха человек с лихвой компенсирует развитостью сознания. Притупляя восприятие, эволюция сделала людей свободными. Нас сформировало «блаженное невежество», включающее в себя, в частности, способность нарушать законы в силу незнакомства с ними. Да, человеку, не знающему лишнего, легче осуществлять свою волю там, где она могла бы натолкнуться на волю чужую, будь у нас звериное восприятие. И в этом смысле европейская цивилизация лабиринта более свободна, чем восточная цивилизация мандалы.

СВОБОДА И ВОЛЯ.

Мы уже многократно говорили о том, что «свобода реализуется», или «воспринимается как чудо». Но пора сделать важное уточнение: не всякая свобода реализуется, это совершенно не обязательно. Свобода просто есть, и она ничего не делает, будучи «ничем». Это ничто – лишь поле, в котором может действовать, а может и не действовать воля. Именно воля – свобода реализуемая, овеществляет свободу и может видит ь ся как чудо, как акт, мысль, идея и т.п.