Текст книги "Полет внутрь"
Автор книги: Григорий Вахлис
Жанр:
Современная проза
сообщить о нарушении
Текущая страница: 6 (всего у книги 6 страниц)
Любовь
– Таракаша! Сумки неси! Да не болтай ими, как яйцами!
– Ладно.
По приезде в Иерусалим Паша Котова прошла гиюр[18]18
Гиюр – обряд обращения нееврея в иудаизм (ивр.).
[Закрыть]. Нашивала длинную юбку и шляпу, похожую на немецкую каску времен ВОВ. Пыталась устроиться в театр «Гешер» по специальности, и даже какое-то время поработала там уборщицей. Завела нужные знакомства… Потом четыре года отработала в «Ешиват Двир»[19]19
«Ешиват Двир» – религиозное училище.
[Закрыть], где тайно курила в туалете. Носила домой куриные ножки без кожи, вред которой недавно открыли учёные. Тут же, в столовой, работала диетолог Неля Нехамкис: «Идиоты! Могли бы делать шкварки!» – говорила она.
Котова любила шкварки. С фасолью, на печеночном паштете, и просто так, с хлебом. Хлеб она могла бы купить в русском магазине. Там продавали «Бородинский». Но денег хватало только на «лехем каль». Вынутый из тостера этот продукт напоминал поджаренный картон – и по виду тоже.
Таракаша невнимательно слушал ее. Он был занят поисками подходящего симпозиума. На симпозиумах неплохо кормили, выдавали мраморные глыбы, заселяли обычно во вполне приличные помещения: хостели, кемпинги, а иногда и в настоящие гостиницы – правда, по двое-трое в один номер. Но главное, на симпозиумах ему встречались молодые скульпторы женского пола.
Паша контролировала телефонные счета, занималась всеми финансовыми вопросами и в конце месяца подводила итоги. Кроме того, могла заранее предсказать, будут ли пользоваться успехом его произведения.
– Знаешь, во что обошлась твоя последняя поездочка?
Считай, что ты съездил в Милан два раза: первый и последний!
– Оставь, пожалуйста, свои шутки!
– И не говори, что я ревную тебя к твоему творчеству!
Оно в последнее время не может вызвать эмоций.
– Только не надо…
– Таких, как ты, в обществе приличных людей называют альфонсами. Кстати, это вовсе не имя нарицательное…
– Прекрати! Я сейчас взорвусь!
– Только не обляпай стены говном!
Диалог временно прервался. В давно неметенной комнате зависла угрюмая тишина.
– Ну, будет, Таракаша… Я ведь все еще люблю тебя. Хоть ты полный ноль и блядь в шортах. Давай, побрейся и выщипли волосы из ноздрей… Стой! Дай-ка я! Не вертись, а то будет больно! А еще мужик… Посмотри, какой славный волосок! Будто не из носа вовсе, закрученный такой… Может, ты его на симпозиуме подцепил? Дай нос вытру… Рыльник отверни, из пасти воняет! Лучше скажи, Таракаша: ты ведь эрудит! Видел ли когда-нибудь фильм… Ну, знаешь, такой легкий, светлый, и в конце хэппи-энд… И чтоб никаких дурацких трудностей… Скажем, он и она, молодые, красивые, познакомились, встречаются, он водит ее в кино, кормит мороженым с ложечки… они смеются, а в конце – свадьба?
– Нет. Я такого фильма не видел. Я вообще ничего подобного не встречал… Ни в кино, ни в литературе. В скульптуре – да: «Поцелуй» Родена! Вроде бы все у них идет хорошо…
Но знаешь ли, некий драматизм все же имеет место. Сама, как бы это сказать, пластика, что ли… Изгибы тел какие-то трагические. Словно они уже знают – все на этой земле временно, все тлен.
– Роден! Ты-то какое отношение к нему имеешь? Какого черта ты его приплел? Я устала, понимаешь? Я хочу отдохнуть. От всего. В первую очередь – от тебя. Чтоб ты стал человеком как все, нашел бы нормальную работу, а не играл бы в искусство. Ты ведь сам отлично знаешь, чего стоишь. Ты тратишь заработанные мною деньги на этих шлюх!
– С ума только не сходи!
– Ну конечно! Это они тратят на тебя! На непризнанного таланта с внешностью пожилого Аполлона! У тебя типичная сексуальная зависимость! Носишься со своим членом, как с партбилетом… А дорогу туда-обратно оплачиваю я! Взять бы твои поганые гантели и по мозгам! Хотя какие у тебя мозги?
– Ты отлично знаешь: скульптура – наименее доходный вид искусства. А на симпозиумах…
– Твоя последняя дура, эта Верочка…
– Котова, ты опустилась до чтения чужих писем!
– Каких там чужих! Это обо мне: «Она тебя не понимает!» – было бы что понимать! «Ты должен бросить её, и вернуться к творчеству!» – а где ты будешь харчеваться, она не поинтересовалась? Сама – скелет, кое-где обтянутый кожей, видно, что питается как попало… И фото скинула: никакой задницы, а грудь минус первого размера! Зато лобок булыжником… Ты себе ничего не отбил?
– Котова, ты унижаешь себя! Читать письма, адресованные другому человеку, это…
– Ты ведь до сих пор не кумекаешь, как это работает! Из аккаунта надо выходить, козел!
– Все равно, как только поняла, что это не тебе пишут, ты обязана была прекратить чтение!
– Ага, – сразу после слова «любимый»…
Потом они пошли в супермаркет.
– Посмотри только, какое дитя! – умилилась Паша, – господи, какие ручки, а глаза… Чубик! Ты глянь, как смутился, отвернулся, губки поджал и смотрит искоса… Когда я работала у Вырыпаева… Нет, ты только глянь – амурчик! А ресницы! Удивительная пластика…
– Важно одно – что из него вырастет! – задумчиво заметил Таракаша.
– Такая же падаль, как ты!
На закате
В сияющей вышине проплывает облако, похожее на блоху. А другой кто, какой-нибудь Данте, увидит другое. Профиль Беатриче или ещё что…
То же самое женщина…
Вот она, нескладная, измученная девственностью, умирая от скуки едет в плацкартном вагоне, и, потрясенная, принимает протянутую ей книгу, всматривается в страницу, ни слова не разбирая, и дышит, дышит… Я переворачиваюсь на другой бок и всем телом приникаю к узкому окошку, где улетают назад мокрые елки.
На этот раз ее зовут Оля. Она махонькая, бледненькая, я сажаю ее в рюкзак, вскидываю на спину. Иду через двор, преследуемый осуждающими взглядами трех старух в тяжелых пальто и серых пуховых платках. Неужели они могут знать, что там у меня за спиной? Не знают – чуют! Что-то тут не так, в этом смазливом студентике, не так он идет, не так улыбается… Она неопытная, такая боязливая, что у нас почти ничего не получается. Все это и прекрасно, и мучительно. Утомленные и голодные, мы засыпаем. Свернулась в комочек спиной ко мне, а я… обнимая ее, вижу во сне продолжение наших попыток, так что это не сон, а бред. Встречи продолжаются, но вскоре мы застигнуты на месте преступления бдительным хозяином наемной квартиры, угрюмым старым ханжой.
Целый год она пишет мне в армию безумные письма, полные таких описаний и подробностей, что я тут же рву их в клочки.
Когда проехав полстраны, измученная шестисуточной дорогой, она наконец прибывает в ВЧ, я добиваюсь краткосрочного отпуска «в связи с прибытием невесты», и, о чудо!
Оказывается, полтора месяца тому, там у них, в Белой Церкви, некий, такой же миниатюрный как она лейтенантишко сумел совершить то, что никак не удавалось мне. Спасибо тебе, неизвестный друг! Она показывает мне его фотокарточку – светленький, худенький, уши оттопырены. Хохоча, мы решаем повесить его портрет над нашим ложем: узким диванчиком, застеленным желтоватой простыней и прохудившимся одеялом, поверх которого приходится накидывать мою шинель, и он глядит со стены на наши занятия, пришпиленный растопыренной английской булавкой.
А вот атласно-смуглая, плотная, с лицом «вамп» и подмалеванной сине-черной родинкой. Два года в колонии для малолетних… Как-то раз, в скверике у Бессарабского рынка, будучи в нетрезвом состоянии, ударила бутылкой подругу – и та ослепла. В дурацком раздражении я сказал ей грубость, она развернулась ко мне звериным движением, ее карие глаза показались мне белыми, лишенными роговиц и зрачков. Невольно отступил на несколько шагов…
А длиннотелая мерзавка-манекенщица, спекулянтка валютой, гибкая как гадюка, с лицом владелицы майората в триста тысяч десятин и старинной польской фамилией? Занимаясь любовью, смотрит на себя в зеркало: поправляет прическу, вертится, следит за осанкой, драпируется индийской шалью, подаренной каким-то турком.
А кудрявая простушка из портового города Николаева, невинно жующая бутерброд в позе «всадницы»? Сыр голландский и капельки пота на глупом носике? Обломанный штырек на пряжке заношенной туфельки пришлось заменить гвоздиком – благо, ящик с инструментами у меня всегда под кроватью!
А многодетная завкадрами пищевого треста, десять лет писавшая в Израиль письма? А женщина-врач скорой помощи с чукотским косоглазием и жестким завитком-чубчиком над розовой глазурью? Почему же я не Данте, не Петрарка?
Освещенная тусклым солнцем блоха медленно расплывается в темной лазури, клубится, но я вижу, вижу!
Прыжок
Это случилось в провинциальной гостинице. Жена куда-то вышла, а сын играл на постели. Нераспакованные чемоданы валялись на полу. С улицы доносились шум и выкрики – под окнами базар. Только что унесли оттуда темный липкий виноград и горячие лаваши в газете. Номер был полон духоты и гостиничной вони, я решил распахнуть окно. Скрипнула рама.
Серый комочек мелькнул на заоконном карнизе, кольнули игольчатые глазки и мышь не раздумывая кинулась вниз. Потрясенный, я сбежал по лестницам, обнаружить маленький трупик, но асфальт был чист и горяч. Не веря глазам, взглянул вверх, за стеклами мне почудилось лицо сына. Медленно, ступень за ступенью подымаясь на третий этаж, лишившись вдруг сил, я добрел до постели и, рухнув на нее навзничь, закрыл глаза. За одну-две минуты увидел вдруг всю свою жизнь: мелкую, нерешительную и пустую.
Конец ознакомительного фрагмента.
Текст предоставлен ООО «ЛитРес».
Прочитайте эту книгу целиком, купив полную легальную версию на ЛитРес.
Безопасно оплатить книгу можно банковской картой Visa, MasterCard, Maestro, со счета мобильного телефона, с платежного терминала, в салоне МТС или Связной, через PayPal, WebMoney, Яндекс.Деньги, QIWI Кошелек, бонусными картами или другим удобным Вам способом.
