Текст книги "Отгадай или умри"

Автор книги: Григорий Симанович

сообщить о нарушении

Текущая страница: 3 (всего у книги 16 страниц) [доступный отрывок для чтения: 6 страниц]

Глава 4
Непьющий алкаш

Антон Буренин умер. Он полулежал за кухонным столом, откинувшись на спинку стула. Глаза были приоткрыты. В лице ни кровинки. Низкорослый, худощавый человек сорока с небольшим лет, с уже заметными залысинами, внедрившимися в густую черную шевелюру, словно подсматривал сквозь щелочки бездвижных глаз за действиями Тополянского.

Но собственно действий-то никаких старший следователь по особо важным делам горпрокуратуры Алексей Анисимович Тополянский не предпринимал. Он мирно восседал рядом с покойным и не без удивления (а он уже давно ничему не удивлялся!) взирал на пять пустых бутылок из-под водки емкостью 0,75 литра и простой граненый стакан. Маленькая тарелочка, скорее блюдце, была смещена к правому краю стола. На ней как-то сиротливо гляделась половинка соленого огурца, и не более того. Большой двухтомный энциклопедический словарь под редакцией Прохорова («У меня такой же», – отметил про себя Тополянский) располагался симметрично тарелочке с огурцом, ближе к левому краю. И все. Клеенка была чистенькой, словно протерта аккуратной хозяйкой.

Эксперт-криминалист Оксана Львовна Крачко, приехавшая еще с оперативно-следственной группой, стояла у двери, зная, что пока ничего не следует сообщать. Тополянский любил не торопясь, в тишине осмотреть труп и место преступления, не прикасаясь ни к чему даже в перчатках, не перемещая предметы ни на миллиметр. Единственное, что он позволил себе, так это сесть, предварительно изучив расположение стула и покрыв сиденье куском прозрачного полиэтилена.

Наконец он театрально-царственным жестом пригласил Оксану Львовну пройти в комнату. За ней шагнул старший лейтенант Вадик Мариничев, оперативник с Петровки по прозвищу Жираф – на редкость высокий и худой парень с очень короткой стрижкой, делавшей его похожим на какое-то доисторическое двуногое из сериала «BBC» о животных палеозоя. Тут надо сразу оговориться, что при таких форматах Вадик обладал объективно лишь одним недостатком: он редко бывал задействован в слежке за подозреваемым. Провал операции становился более вероятным. Но в яйцеобразной, устремленной к небесам башке Мариничева расположились качественные мозги, весьма ценившиеся руководством и коллегами. Оценил их и Тополянский.

Вадик в свою очередь пригласил понятых, не пустив их дальше линии порога. Он знал стиль работы Тополянского по двум особо важным «мокрым» делам, на которых они уже потрудились совместно. Он понимал, что его начальство с Петровки не случайно попросило приехать Алексея Анисимовича сразу: журналист центральной газеты – не хухры-мухры.

– Оксана Львовна, голубушка, – незлобиво ерничая, обратился Тополянский к эксперту-криминалисту, с которой был одного года рождения, пятнадцать лет отработал по разным делам и имел непродолжительный, но сексуально неистовый роман в первый же год их совместной деятельности, – попрошу вас перво-наперво отпечаточки с бутылочек, но непременно нюхните каждую, свежачок ли? Уж больно любопытно.

Оксана Львовна нюхнула и с уверенностью подтвердила: «Свежачок». Ее явно подмывало поерничать в тон бывшему любовнику, но не позволяло присутствие посторонних.

– А что, Вадик, – совсем уже иным, панибратски-игривым тоном вопросил Тополянский, – слабо тебе четыре литра под пол-огурца?

– Нет, Алексей Анисимович, не слабо, – степенно и рассудительно ответствовал Вадик. И продолжил: – Меня, во-первых, много, пока до низу дойдет, голова уже проветрится…

– Ах, ну да, – словно опомнившись, согласился Тополянский, измерив долгим взглядом вышеупомянутое расстояние.

– А кроме того, если беседа долгая, задушевная и как раз накануне плотно и жирно пообедал…

– Насчет «пообедал» нам Оксана Львовна позже доложит, а вот была ли беседа – не уверен, – уже без тени иронии сказал Тополянский. – Впрочем, и это мы скоро узнаем.

После двухчасового осмотра, снятия отпечатков и обмена короткими репликами протокол был готов. Из него следовало, что 24 апреля, в понедельник, Фролова Вера Ниловна, пенсионерка, 1944 года рождения, убиравшая раз в неделю квартиру жертвы, в 11.30 открыла дверь имевшимся у нее ключом и обнаружила хозяина без признаков жизни. Гражданка Фролова утверждает, что не прикасалась ни к чему, кроме телефона, по которому, едва придя в себя, позвонила в милицию.

Предварительный осмотр позволяет сделать выводы, что покойный, журналист Антон Львович Буренин, в свой законный выходной, примерно в пять часов поутру (еще не рассвело) сел за стол и принялся методично поглощать гранеными стаканами дешевую, а возможно, и паленую водку «Добрыня», каковое занятие завершилось через два-три часа полным опорожнением пяти бутылок и параличом сердца, предположительно вследствие сильнейшей интоксикации организма. В результате визуального осмотра и обыска никаких следов пребывания посторонних лиц в эту ночь в квартире покойного не обнаружено. Признаков насильственной смерти или каких-либо насильственных действий по отношению к покойному также не наблюдается. По показаниям соседей по лестничной клетке, с нижнего и верхнего этажей, никакого шума из квартиры не доносилось, никаких посетителей соседи не видели, ибо спали безмятежно в сей ранний час. Более точные выводы могут быть сделаны по результатам дактилоскопии, патологоанатомического исследования и опроса более широкого круга соседей, родственников и знакомых. Предварительная, рабочая версия – непредумышленное (смерть по неосторожности) отравление спиртосодержащей жидкостью.

В машине, по дороге в прокуратуру, Тополянский изо всех сил боролся с плохими предчувствиями, сомнениями и подозрениями. Будучи еще молодым следователем райотдела милиции, он раз и навсегда дал себе слово не суетиться в поисках версий и не выстраивать всяческих вздорных схем, покуда нет результатов хотя бы первичных экспертиз и допросов. Это нервировало и отнимало время, представлялось непрофессиональным. Но совладать с собой удавалось не всегда. Вот и сейчас, двигаясь по вечерней Москве в изнуряющих пробках, Алексей Анисимович то и дело мысленно воспроизводил картинку места происшествия и ловил себя на том, что не может отделаться от ощущения какой-то театральной мизансцены. Что-то на этой кухне выглядело демонстративно, декорированно, хотя смерть от пьянства сама по себе идеально вписывалась в контекст, в драматургию российского быта. Прежде всего – объем спиртного. Пять бутылок, если без шуточек, – это слишком, это запредел…

Долговязый Мариничев, развалившись на заднем сиденье, хранил молчание. Знал, как и все оперативники, что с Тополянским после выезда на место преступления первым заговаривать не следует.

На подъезде к конторе в памяти нарисовалось… расположение бутылок на столе. Тополянский еще на квартире задал себе вопрос, почему эти пять гильз от снарядов, укокошивших редактора газеты «Мысль», выстроились почти правильным крестиком. Каким же закаленным бойцом надо быть, чтобы после убийственных доз играть в бутылочки? Или избрана такая форма бравады, такие понты: вот, мол, они, родимые, крест на мне поставили? Перед кем понты, если он пил в одиночку? Перед собой? Или чтобы этим натюрмортом что-то сказать тому, кто первым его обнаружит?

И тапочки… Домработница Фролова таких не припомнит. Небедный человек с хорошим окладом. Обстановка в квартирке, пусть однокомнатной, вполне-вполне… В гардеробе неслабая пара костюмчиков, даже смокинг припасен – видать, для каких-нибудь раутов. Обувь не копеечная, модная. И тапочки, кстати, приличные, кожаные. Утро апреля, в доме тепло. На трупе добротный махровый халат синего цвета с вензелем «Hilton» и обувь… в виде обрезанных до щиколоток буро-коричневых войлочных валенок. Неровно обрезанных, грубо… Откуда они взялись? Фролова не могла их не замечать прежде.

Но самое-то главное, что заставляло Тополянского идти наперекор собственным принципам расследования и выстраивать «преждевременную» версию, – фраза домработницы, произнесенная сквозь охи, всхлипы и причитания еще до начала опроса этой женщины. Мариничев с удивлением услышал: «Господи, да ведь непьющий он был, почти непьющий…»

Приехали в прокуратуру. Вадик быстро набросал круг людей, которых требовалось опросить срочно и в первую очередь. Тополянский взглянул, добавил пару человек и дал добро.

Первым Вадик набрал телефон редакции и связался с Малининым. Именно при этом звонке и присутствовал Фима Фогель.

Глава 5
Превентивные меры

– Подробностей не знаю, – жестко произнес Малинин, сразу предупредив возможные расспросы. – Следователь приедет через час. Но вернемся к нашим баранам…

– Сусликам, – не удержался Фима и сам поразился, откуда набралось смелости язвить в столь драматичную минуту. Видимо, форма истерики…

Малинин расстрелял Фиму бронебойным взглядом, но продолжил в деловой, сухой интонации.

– Уже в воскресенье пошли первые читательские звонки и письма на сайт. Сегодня с утра поперли валом. Издевки, возмущение, недоумение и все прочее, чего следовало ожидать. Девочка на справочном телефоне долдонит одну фразу: «Досадная опечатка, извините, правильный ответ „суслик“». Ни слова больше. Это мое указание. С самого верху пока звонков не было. Это впереди. Но ждать не будем. Нужны превентивные меры. Даем поправку. А завтра попрошу встречи кое с кем… – он многозначительно ткнул пальцем в потолок.

– Я уже об этом думал, о поправке… – подхватил Фогель, но осекся под новым смертоносным взглядом главного.

– О чем вы думали, мне наплевать. Лично я думаю о том, как спасти газету и собственную жопу. Заодно, если повезет, и твою, – он выразительно кивнул в сторону Арсика. – Буренина спасать уже не надо, а ваша, Ефим Романович, положа руку на сердце, меня во всех смыслах не волнует.

Как большой знаток и ценитель языка, Фогель отдал должное всей пошлости, но и хлесткости этого заявления.

– Вот текст, – продолжил Малинин, вынув из ящика стола два одинаковых листка. – Ваши соображения?

Фогель прочел:

Поправка

В субботу, 22 апреля, на 12-й странице нашей газеты в разделе «Ответы на кроссворд, опубликованный в предыдущем номере» допущена досадная опечатка. Под № 9 по горизонтали правильный ответ «суслик». Приносим извинения читателям. Виновные строго наказаны.

– Я бы снял последнюю фразу, – робко предложил Фогель. – Она как бы поднимает градус произошедшего, возводит все в ранг большого скандала. А само понятие «опечатка» с этим не сообразуется. Ну опечатка, опечаточка, подумаешь!..

– Согласен, – подхватил Арсик, – мы такой фразой соблазняем любопытный народ. Кроссворды отгадывает процентов десять читателей. А тут все полезут смотреть, за что в газете головы поотрывали.

– Идиоты, козлы! – вдруг завопил Малинин, и его, казалось, от рождения бледные, впалые щеки мгновенно сделались пунцовыми. – Положил я на ваш народ и на ваших отгадывателей! С прибором! Я что, для них поправку пишу? Я для него!.. – И редактор ввинтил указательный палец в пространство над головой. – Для него и для его людей! Для Министерства печати. Для наших правых шизоидов-недобитков, которые, чего доброго, решат, что это форма протеста, и начнут орать: «Мы с тобою, Малинин!».

– Делайте как знаете, – обреченно согласился Фима. – Мне все равно. Я сказал правду. Я понимаю, что, когда позвонят оттуда, вы свалите все на меня. Отдаю себе отчет, что сотрудничать с газетой я больше не смогу («Да уж!» – нервно вставил Малинин), но взываю к вашей порядочности. По крайней мере, прошу донести и мою версию случившегося, поскольку мне туда не достучаться.

– Они сами к вам постучат, – с нескрываемым сарказмом бросил Малинин, и Фима, выйдя из кабинета, с холодящей душу явственностью осознал: сбудется.

Чудовищное настроение усугублялось вестью о смерти Буренина. Так неожиданно, приличный человек, образованный, воспитанный… Не связано ли это с «сусликом»? Узнал, перенервничал, сердце?.. А когда успел стереть файл? И зачем? Странно… Ведь таким образом он очевидно подставляет себя: признанная оплошность безобиднее, чем откровенное заметание следов.

Юлька ждала с ужином. Изо всех сил скрывала, что волновалась безумно. Солнышко мое, кого ты пытаешься обмануть!

Договорились, что он сперва поест, потом – разговоры. Аппетит не пострадал. На нервной почве Фима начинал молотить противоестественно много, причем без разбора и вкусовых ощущений. Выпил четыре рюмки водки: Юлька покорно вытащила бутылку из холодильника, понимая, что спорить и читать лекцию о гипертонии – лучший способ спровоцировать гипертонический криз.

Дожевав, прошел в кабинет, уселся, спросил, кто звонил.

Юлька опустила голову, пробормотала что-то невразумительное.

– Я тебя умоляю, – устало попросил Фима.

– «Московское время», Грушицкий, просит больше не беспокоить.

– Еще?

– «Светлячок».

Это был серьезный удар. Десять лет сотрудничества, лучшие гонорары. Но он ждал той, самой зубодробительной вести. Дождался.

– …и телевидение, – выдавила из себя Юлька, даже не пытаясь бодриться, что было на нее не похоже.

Сокровенный проект «Слово в кармане». Игра, придуманная Фимой. Оригинальная. Пусть для небольшого кабельного телеканала, но аудитория все равно не чета газетной, а программа его, авторская… Да, по предварительной договоренности он не отошел от принципа, в титрах должен стоять псевдоним («все-таки, все-таки…»), но это бессонные ночи в размышлениях, концентрация опыта и творчества, и гонорары, какие гонорары!.. Может быть, даже обеспеченная старость. Хренушки! Все в тартарары!

Юлька несла какую-то утешающую околесицу, но выступала слабо, силы и фантазия явно поиссякли за эти двое суток переживаний.

Фима тоже смертельно устал. Он не знал, что дальше делать. Утро вечера мудренее. Почему мудренее? И кто обещал, что он доживет до утра?

Поцеловал Юльку, заверил, что чувствует себя нормально, жахнул таблетку феназепама (после водки-то!), лег и провалился…

На следующее утро Фима Фогель прочел на последней полосе газеты «Мысль» ту самую поправку. Естественно, прошел вариант Малинина. На второй полосе, помещен был короткий некролог, с прискорбием извещающий о безвременной кончине редактора отдела информации, замечательного журналиста Антона Львовича Буренина. Коллектив понес невосполнимую утрату и прочее…

А накануне вечером в кабинете Малинина Жираф услышал о «суслике». И, конечно, тотчас попросил номера газет и чтобы «с этого места поподробнее».

Малинин выложил все. Так Ефим Романович Фогель к шестидесяти годам впервые стал фигурантом расследования причин смерти человека. Вадика же Мариничева после беседы с главным редактором остро заинтересовал как раз не Ефим Романович, хотя и он тоже. Уши и ноздри Вадика аж подрагивали, как у гончей, в предчувствии добычи, когда он мчался по вечерней, слегка отдышавшейся от пробок Москве на своем стареньком, но резвом «фиате» по адресу: Малый Хорошевский проезд, 17. Его страшно интересовала квартира 32. Его страшно интересовало, куда запропастился Костя Ладушкин, молодой редактор, получивший от Фогеля текст.

Электронное письмо стерто. Мобильный и домашний телефоны по-прежнему не отвечали – Вадик сам звонил из кабинета Малинина. Где Ладушкин?

Старый четырехэтажный дом первой послевоенной постройки – таких здесь целый квартал. Лифта нет, последний этаж. Никаких проблем – баскетбольные ноги Вадика Мариничева могли с легкостью взбежать и на сорок четвертый.

Необитая дверь, в отличие от соседних. Изрядно обшарпанная. На звонок никто не ответил. Соседнюю дверь открыла девушка лет пятнадцати, даже не спросив, кто там. («Глазка нет, вечер, ничего не боятся детишки дискотек», – подумал про себя Вадик.)

Он показал удостоверение. Девочка была слегка подшофе и словоохотлива. Звали Вера. Костю знает, конечно. Клевый бой, без понтов, хотя и журналист в крутой газете. Квартиру снимает. Сегодня не видела. И вчера тоже. Кстати, вчера он вообще-то должен был прорезаться: обещал занести дивидишку с каким-то мочиловом под лав. Она любит именно с мочиловом, но чтобы и лав, и все такое. Нет дома? Странно! Он обычно вечером, если не на работе, дома торчит, один или с телкой. С какой? «С какой-нибудь», – Вера при этом горьковато усмехнулась, и Вадик догадался, что девочка была бы не прочь одной из этих «телок» оказаться.

– Ты с ним поддавала, – вдруг с места в карьер выстрелил Вадик, явно несколько ошарашив девочку переходом на ты и панибратско-развязной интонацией. Но Вера быстро пришла в себя.

– А тебе какое дело? Пошел ты, ментяра… – и попыталась захлопнуть дверь. Вадик ловко подставил свой башмак сорок шестого размера и снова резко сменил тон.

– Извините за бестактность, Верочка, просто я сегодня очень устал. И мне дико нужен Костик, помогите мне, пожалуйста.

Веру проняло. Виноватое лицо симпатяги Мариничева произвело должный эффект. Она сменила гнев на милость и, кажется, даже прикинула, не обломится ли с этим высоченным парнем лав без дальнейшего напряга.

– Матери его позвоните, у меня телефон есть, он оставлял на всякий случай. Она, может, знает… Заходите, у меня никого, шнурки в отъезде.

Это входило в его планы. Во-первых, для изучения оперативной обстановки, ну а кроме того, единственная лампа на лестничной клетке не позволяла следователю доподлинно разглядеть смутно проступающие под отворотами халатика формы, более чем внушительные для столь юного создания. Что поделать, Вадик стойко нес бремя страстей человеческих.

Двухкомнатная квартирка с пятиметровой кухней иллюстрировала материальное положение хозяев в обнаженно-реалистической манере. Здесь жили люди весьма скромного достатка. В этом интерьере, меблированном, должно быть, еще в годы расцвета застоя при содействии задрипанной комиссионки, фарфоровым зубом среди грубых металлических коронок торчал неслабый серебристый «Самсунг» с приличным экраном, а под ним тоненький DVD-плеер. Вадик живо представил себе, как напрягались «шнурки», чтобы потрафить желанию дочурки да и себя побаловать.

Вадик прошел в комнату, следуя за девочкой, и по ходу убедился, что неверный тусклый свет на лестнице оказался бессилен перед наблюдательностью классного следака: это были воодушевляющие формы. Да и все прочее располагало любого здорового мужчину к штурму здесь и сейчас. Все, кроме возраста рано созревшей и налившейся соками девчушки: сперва неплохо было бы заглянуть в паспорт.

Верочка по-взрослому и на манер героев западных фильмов немедленно предложила выпить, и это был намек. Однако Вадик предпочел дело. Она продиктовала телефон из драной коричневой записной книжки. Вадик набрал, спросил Александру Семеновну. Она и подошла на звонок. Представившись, Жираф попросил не волноваться, к Косте никаких претензий, но просто к сыну есть вопрос в связи с безвременной кончиной его начальника. Александра Семеновна понятия не имела, где Костя, обычно он ей звонит позже вечером, но не обязательно каждый день. Вчера, например, звонил, все было в порядке.

Вадик попросил передать номер своего телефона, когда Костя объявится, извинился, положил трубку.

Вера стояла рядом, поглядывая на «вариант» с любопытством и плохо скрываемой надеждой на приключение.

– Так как насчет выпить грузинского? – снова предложила она, кивнув в сторону хорошо початой бутылки «Мукузани». Вадик согласился, принял из рук обольстительницы тонкий дешевый стакан. Вино имело такое же отношение к Кавказу, как ларек, в котором его купили, к поставщику двора его императорского величества.

– Закурим? – предложил он, указав на балконную дверь. Он, разумеется, прикинул еще на улице, что ее с Костей балконы должны быть смежными. Девочка с готовностью проследовала за ним, и довольно теплый апрельский вечер романтизировал ситуацию до той грани, за которой только поцелуй, а потом койка и никаких вариантов.

Но вариант был. Окно соседнего балкона, отстоявшего не более чем на полметра, смутно подсвечивалось изнутри. В квартире явно горел какой-то электроприбор. Что-нибудь вроде настольной лампы. В ноздри Жирафа снова ударил запах добычи, в погоне за которой он чуть было не попал в капкан любовных соблазнов.

– А у Кости-то свет горит, – как бы между прочим произнес Вадик, затянувшись «Парламентом».

Девочка слегка перегнулась через балконную решетку, и ее рельефы проступили с такой неопровержимостью, что Вадик молча взвыл.

– Да, горит чего-то… Может, погасить забыл?

– А вот мы сейчас проверим, – решительно произнес Вадик, выкинул сигарету и перекинул ногу через балконное ограждение.

– Ты че, офонарел, – в ужасе прошептала Верочка, рефлекторно ухватив его за рукав кожаной куртки. Но Вадик уже избавился от сексуального дурмана. Он был на работе. Длины его рук и ног вполне хватило, чтобы перемахнуть в воздухе это небольшое расстояние и ухватиться за край соседнего балкона. Баскетбольный навык позволял и не такое. Секунда – и он уже у стеклянной двери. Не поддается, закрыта изнутри. Сквозь щель меж задернутых штор виден дверной проем комнаты и зеркало в прихожей, как раз и отражавшее слабый свет. Ага, стало быть, электроприбор горит на кухне. Вперед!

Лезвием ножа Вадик легко справился с язычком запорной ручки. Вошел, огляделся. Комната пуста. На письменном столе компьютер, видна зеленая подсветка кнопки дисплея – не выключен. Странный запах. Почему странный? Просто мерзкий, блевотный.

Стараясь ни к чему не прикоснуться, Вадик в четыре мягких шага на цыпочках пересек комнату, повернул налево на кухню и остолбенел.

Смутная, вчерне оформившаяся гипотеза, что погнала Жирафа на поиски Ладушкина, предполагала труп. Но не такой!

Лампа торшера сквозь плотный абажур кое-как освещала кухоньку. В ноздри бил запах рвотной массы. За столом в точно той же позе, как его покойный начальник, сидел, точнее – полулежал на стуле, молодой человек, голова запрокинута назад, глаза закатились, руки свисали плетьми вдоль корпуса. У ног на полу растеклась зловонная лужа, чего не было в первом случае. Но натюрморт на столе вопиюще копировал тот, что Вадик наблюдал вчера. Только сам стол оказался поменьше и клеенка не светлая, а в красную клеточку. Пять пустых бутылок крестом, граненый стакан, пол-огурца на тарелочке, толстый двухтомник – все… Внимание, смотрим на ноги. Точно! Они! Такие же тапочки-валенки, коричневые, неровно обрезанные у щиколоток.

Вадик нервно сглотнул. «Серийка. Первая серийка в биографии. Спокойно, старик! Теперь не делать ошибок. Вдох – выдох». Он по привычке применил это нехитрое дыхательное упражнение, не взяв в расчет, чем, собственно, дышит. Выдох спас от смерти. Вадик зажал нос и, медленно повернувшись, отправился в обратный путь, словно пытаясь нащупать мысками ботинок собственные следы на паркете. Он вернулся к ожидавшей его Верочке тем же путем, чтобы не трогать входную дверь квартиры до приезда бригады. Немой вопрос Верочкиных распахнутых в изумлении глаз Вадик оставил без ответа. Он набрал номер Тополянского и коротко доложил ситуацию. Но этих трех минут вполне хватило, чтобы нагловатая юная сексапилка грохнулась в обморок.

Тополянский приехал сразу вслед за медиками и экспертами. К этому моменту Вадик полностью привел в чувство Верочку испытанными народными методами: холодная вода в лицо, несколько хороших пощечин. Оставив ее на диване под воздействием ласково-гипнотической установки дышать и не дергаться, Вадик Мариничев удалился в соседнюю комнату, где стал поджидать шефа. Ему было не скучно. Он строил версии.

А Тополянский, осмотрев место происшествия, зашел к Вадику и приказал явиться завтра утром с соображениями. И уехал. Таким озабоченным и суровым Вадик своего шефа прежде не наблюдал. Он посидел еще немного и тоже отправился восвояси. Соображений набежало до чертовой матери. Но что ни версия – фантастическая или… очень неприятная, поскольку по касательной затрагивала имя слишком сильного человека.