Текст книги "Последняя почка Наполеона"

Автор книги: Григорий Шепелев

сообщить о нарушении

Текущая страница: 4 (всего у книги 5 страниц)

Глава седьмая
В которой верка слушает комплименты

В воскресенье Верка дала концерт в детском доме на Вешняковской. Такого рода мероприятия она часто организовывала сама, притом безвозмездно – лишь от обедов с восторженной малышней, которая осыпала ее вопросами, не отказывалась. Порой брала и подарки в виде воздушных шариков и рисунков. Она играла ребятам все – от серьезной классики до мелодии из детских фильмов. Слушатели одаривали ее таким восхищением, что она смущалась. Но на сей раз дети за столом вели себя необычно. Они смотрели на Верку, которая ела суп, с прежним обожанием, но к нему примешивалась загадочность. Можно было подумать – скрипачка им приоткрыла некую тайну, и они дали слово ее хранить. Вопросов звучало гораздо меньше, чем в прошлый раз. Все они казались очень обдуманными. И Верка, давая на них ответы, также была серьезна, как никогда. Директор детского дома, сорокалетний балагур по имени Анатолий, вызвался подвести ее до метро. Он всегда так делал.

– Верочка, Вы сегодня были божественны, – сказал он, заняв левый ряд и подбросив стрелку до сотни. Он так всегда говорил. И Верка ответила, как обычно:

– Благодарю. Я старалась.

– Вы не старались, – последовало внезапное продолжение, – Я внимательно наблюдал за Вами и понял, что по-другому играть Вы бы не смогли. И дети поняли это. Поэтому они были потрясены. Что с Вами случилось?

Верка не знала, что отвечать. Она поглядела на Анатолия с удивлением.

– К нам на днях наведывался один проповедник, – продолжал тот, выполнив обгон, – не помню, какой конфессии. Он высказывался в том духе, что, мол, у каждого из нас есть много вопросов к Богу, но не на все из них надо добиваться ответа. Один из этих вопросов: почему некоторые дети рождаются тяжело и неизлечимо больными? Да, можно, конечно, порассуждать о грехах родителей, но… Ведь Вы понимаете?

– Не совсем, – тряхнула головой Верка. – К чему Вы это все говорите?

– К тому, что слушая вашу игру сегодня, я полностью согласился с идеей проповеди, – сказал Анатолий, проскакивая на желтый свет. Верка продолжала не понимать.

– Вам, Верочка, сколько лет?

– Двадцать девять.

– Вы в школе были отличницей?

– Нет. Скорее, наоборот.

– Из-за двоек плакали?

– Еще как! Я маму очень боялась.

Возле автобусной остановки женщина продавала цветы. Внезапно затормозив напротив нее, директор опять обратился к Верке:

– А что Вы думаете об этом теперь, спустя двадцать лет?

– Ничего не думаю.

– Почему?

– Да как – почему? Двадцать лет прошло.

Директор кивнул, открывая дверь.

– Верочка! Повзрослев всего лишь на двадцать лет, Вы пересмотрели свой взгляд на многое. А все те, кто слушал сегодня вашу игру, сразу повзрослели на вечность. Спасибо вам.

Верка непонимающе замахала ресничками. Анатолий, тем временем, подошел к цветочнице и, купив букет белых роз, вручил его Верке. Он сделал это безмолвно, но с таким взглядом, что Верка вспыхнула. Весь остаток пути она упивалась запахом роз и своей растерянностью. Высаживая ее у метро, директор детского дома поцеловал ей руки.

Ехать домой, на Фрунзенскую, скрипачка пока что не собиралась. У Тани ей жилось замечательно. Вечер был у нее свободным. Она решила смотаться в ЦУМ, чтоб приобрести туфли от «Кристиан Диор», на которые уж давно положила глаз. Накануне в театре дали зарплату, так что препятствия к мечте рухнули.

Розы благоухали на весь вагон. Можно было сесть, но Верка стояла, зная, что во весь рост со скрипкой и с розами она смотрится куда лучше. Действительно, молодые люди не отрывали от нее глаз. Тем временем, поезд достиг Таганской. Двери разъехались, и со станции донеслось «Прекрасное далеко», вяло сползавшее со скрипичных струн. Верка оглянулась. Играла рослая девочка лет четырнадцати, стоявшая у колонны. Она стояла очень красиво: левая нога чуть вперед, осанка – как у Венгерова, но игра до венгеровской не дотягивала. Скрипачке стало очень досадно, что не сыграла она сегодня детишкам это произведение, потому что просто о нем забыла. Она его не играла с самого детства. Поезд двинулся дальше. Грустная песенка привязалась к Верке, как муха.

Купив снившееся ей целую неделю туфли за двадцать тысяч, Верка спросила у продавщицы, есть ли в ЦУМе кафе. Девушка сказала, что есть. Объяснила, где. Все столики были заняты, но один клиент просил счет, и Верка подождала. Сложив на два стула скрипку, коробку с туфлями и букет, она попросила официантку подать ей кофе и круассан. За соседним столиком сидел очень симпатичный молодой человек. Верка улыбнулась ему. Он сфоткал ее на сотовый телефон, а потом спросил, может ли она ему попозировать с инструментом. Верка решительно отказалась, но изъявила готовность сфотографироваться с цветами.

– А почему со скрипкой нельзя? – поинтересовался парень, исполнив ее желание. Верка села.

– Ну ее на фиг! И без нее по мне слишком видно, что я – скрипачка.

– А что, есть признаки, отличающие скрипачку?

– Конечно, есть. Геморрой, к примеру. Стоять приходится очень много. Это способствует разбуханию вен во всех частях тела.

Верка дурачилась, никаких подобных болезней у нее не было. Но ее собеседник даже не улыбнулся. Поняв, над чем он ломает голову, Верка очень строго спросила:

– Мое лицо тебе нравится?

– Да, конечно. Оно – красивое, даже очень. Я бы сказал – потрясающее.

– А нос?

– Обалденный нос! Я всю жизнь мечтаю о девушке с таким носом.

– Значит, если бы у меня не было геморроя, которого, впрочем, нету, ты бы передо мной ставил зеркало, чтобы дополнительно возбуждаться моим обалденным носом?

Парень смутился. Он не успел ответить. За его стол, приблизившись к нему подиумной поступью, села очень красивая, очень стильная девушка с далеко не таким, как у Верки, носиком. Поглядев на Верку испепеляюще и поставив на стол коробку, она сняла с нее крышку.

– Короче, эти взяла. А все остальное там – барахло.

В коробке лежали туфли за сорок тысяч. Верка их примеряла, но просто так – она о таких могла лишь мечтать. Сразу перестав обращать на нее внимание, молодой человек достал одну туфельку и сказал:

– Отлично. Теперь мы можем идти?

– Нет, я хочу вермута, – заявила девушка, подзывая официантку, – будьте любезны!

Пришлось ей вермутом подавиться. Когда он был принесен, взбешенная Верка вынула из футляра скрипку и, не вставая из-за стола, начала играть. Музыка была проще не найти – «Прекрасное далеко». Но все живое, что было на этаже, застыло и онемело. Стильная девушка, снявшая сапоги, чтобы надеть туфельки, так и выронила одну из них, да так и сидела, распустив слюни с вермутом. Тем не менее, Верка была удовлетворена не полностью. Оборвав мелодию, она бросила на стол деньги за кофе и круассан и быстро ушла, защелкивая замочки футляра. Еще полтора часа она просто так моталась по центру. Приехала к Тане поздно. Таня уже спала. Улеглась и Верка. Но сон к ней долго не шел.

Глава восьмая
В которой Танечка, наконец, узнает от Верки кое-что важное

Танечка по утрам варила манную кашу. Верка ее не то чтобы не любила, но презирала с детства, однако, здесь как-то незаметно прониклась к ней чем-то вроде симпатии, выросшей из стыда за необоснованный косой взгляд. На четвертый день Таня приготовила геркулес.

– Это что такое, мать твою драть? – опомнилась Верка, машинально сожрав четверть содержимого небольшой розовой тарелки.

– Как что? Овсянка.

Радиожурналистка также завтракала рассеянно, потому что одновременно просматривала Фейсбук и почту. Писем ей пришло много. Залайкав новую фотку новой девчонки своего бывшего жениха, она принялась на них отвечать. К одному из замов главреда, Сергею Александровичу, у нее был конкретный вопрос. Она его сформулировала.

– Овсянка? – переспросила Верка с таким лицом, как будто ей сообщили, что она жрет дождевых червей. – Ты варишь овсянку?

– Да, иногда. А что?

Верка промолчала. К овсянке у нее было отношение еще более непростое, нежели к манке, но она все же ее доела и налила себе кофе. Розовое зимнее солнце размазалось по стеклу, как жидкий кисель. Термометр за окном показывал минус шесть.

– Сегодня работаешь? – поинтересовалась Верка.

– Нет. Хочу еще час поспать, потом почитать. А ты?

– Еще как! Сперва – ученик, потом – репетиция. А потом домой хочу съездить.

Таня оторвалась от планшета.

– Думаешь, труп уже обнаружили?

– Нет, конечно, кто его обнаружит? Но я ему звонила три дня. Вызову полицию, скажу – вот, смотрите! Ни городской, ни сотовый не берет.

– Думаешь, они выломают дверь?

– Ну а как иначе?

– Ты ненормальная? Мало ли куда мог человек уехать? Хоть на три дня, хоть на месяц, хоть на всю жизнь! Это его дело.

– Но ведь должны они как-то выяснить, жив ли он!

– Тебе ничего они не должны.

Верка возмущенно скривила рот.

– Кофе мне налей, – попросила Танечка. – У тебя это хорошо получается.

– Кофе лить? – удивилась Верка.

– Да. Ты берешь кофейник, как скрипочку, а бокал – как смычок. При этом твое лицо становится утонченно-сосредоточенным, так как, ты боишься обжечься.

Скрипачке стало смешно. Наливая кофе, она заметила:

– Я теперь понимаю, почему ваше радио до сих пор еще не закрыли.

– Да? Обалдеть! Над этой загадкой ломает голову весь цивилизованный мир! Раскрой мне глаза.

– Да вы – молодцы, вот и вся разгадка. Без вас была бы тоска.

Таня улыбнулась. "Перевал Дятлова"? – написал Сергей Александрович, – "Тебе что, интернета мало?". Она ответила: "Мало! Мне надо знать, что вы думаете об этом."

Пришел ответ: "Да я ничего об этом не думаю, потому что давно уже этим не занимаюсь. Но я планирую передачу на эту тему с историками и криминалистами. Поучаствуешь? Это будет где-нибудь через месяц." Таня ответила утвердительно.

– Я иногда слушаю за рулем ночные ваши эфиры – ну, про рок-музыку, – продолжала Верка, – а разговоры про всякую там политику не люблю. Но я где-то слышала, что вы к себе приглашаете тех, кого ни на телевидение, ни на другие радиостанции не зовут.

– Да, у нас бывают и представители оппозиции, – подтвердила Таня. – А передачи о классической музыке ты не слушаешь? Они тоже ночью идут, по-моему.

Верка вместо ответа скорчила рожу, которую следовало бы сфотографировать, чтоб показывать в утешение всем, кто из-за бездарности не был принят в музыкальную школу. Эта гримаса вызвала интерес у Танечки. За три дня проживания у нее скрипачки они впервые беседовали так долго. Все предыдущие дни Таня по утрам торопилась, по вечерам была занята. Пристально смотря на скрипачку, она спросила:

– Как можно не любить то, что делаешь лучше всех?

– Ну, уж это глупость. Скривила Верка лицо на другую сторону. – Выдающимся музыкантом мне не бывать, слишком много времени упустила. И ты меня неправильно поняла. Я скрипку люблю, однако, не так, как надо ее любить, чтоб реально стать лучше всех. Она для меня далеко не на первом месте.

– Но почему? Ведь это – твое!

– Я гораздо больше люблю машины, – проговорила Верка, зевая. – Я лучше стала бы автогонщицей. Но ведь тут у меня совсем мало шансов! Или продюсером. Я давно хочу поступить на курсы продюсеров.

Таня, встав, стала мыть посуду. Ей было ясно, что все это говорится назло кому-то – если не ей, то самой себе. С досадой взирая на ее задницу, все нюансы которой были предательски обозначены тонким шелком халата, Верка продолжила:

– Я никак не могу понять, с какой это стати все вдруг решили, что если я двадцать лет уродовала свои шейные позвонки вот этой херовиной – значит, на меня можно смотреть как на нечто вытесанное из камня? Ах, ты скрипачка? Значит, ты должна думать так-то и делать то-то. Ведь это – бред! Бред конкретный!

Таня молчала.

– Вот взять хотя бы тех трех девчонок, – не унималась Верка, – ну, тех, с гитарами! Ведь у них, по-моему, неплохое образование.

– Да, у двух – университетское.

– Ну, вот видишь! Им почему-то никто не навязывает шаблоны. Я вчера видела на Ютубе, как эта Настя публично трахается. Нормально?

– Ты еще ролик с курицей посмотри.

– Смотрела уже. Офигенный ролик. Шедевр! Что она хотела этим сказать?

– Понятия не имею. И вряд ли мне удастся это понять, ведь я образована далеко не столь основательно.

– Она – дура! – вскричала Верка. – Как ты не понимаешь? И ничего она не хотела этим сказать! Просто видит – курица. А ну, дай, думает, засуну, потом придумаю что-нибудь! И я так хочу. Мечтаю. Прямо под камеру – схватить курицу, задрать юбку, и …

– Что мешает?

– Скрипка, что же еще? Я потом всю жизнь буду думать, что из-за этой курицы на Ютубе меня в нормальный оркестр и не приглашают. Бедная курица! Ведь она ни в чем не виновна! А у меня – реально кривая шея! Это бросается в глаза?

– Нет, совсем не бросается.

Но скрипачка все-таки приуныла. Телефон Тани вдруг запетюкал. Вытерев руки, она взяла его и прочла сообщение. Поглядела на Верку.

– Верочка, слушай! Ко мне через полчаса придут. Ты можешь свалить?

Верка понимающе улыбнулась. Взглянув на свой телефон, она пришла в ужас.

– Ой! Почти девять! А у меня еще ученик! Потом – репетиция! Если я опоздаю, меня убьют! Ведь там без меня никак!

С этими словами она вскочила и устремилась в комнату, на бегу снимая футболку с портретом Дайаны Росс, в которой спала. Таня вновь уселась за свой планшет. Сообщений было не разгрести. Из комнаты, между тем, доносилось ойканье вперемешку с матом и быстрым топотом голых пяток. Можно было подумать – Верка не одевается там, а бегает от зверька, который ее кусает. Но вдруг она появилась совсем одетая и накрашенная вполне аккуратно. Взяв со стола телефон, спросила:

– А почему вы не приглашаете их к себе на эфир?

– На эфир? Кого?

– Ну, этих, смешных девчонок.

– С ума сошла?

Вновь покинув кухню, Верка уселась на табуретку, которая возвышалась среди рядов ее и Таниной обуви.

– Что надеть? Что же мне надеть? Танюха, там сколько градусов?

– Минус пять.

– Да что за дерьмо? Конец января, и все минус пять! Надену ботинки.

Таня уже бесилась. А ее гостья, осуществляя свое намерение, опять привязалась к ней с явной глупостью.

– Слушай, Танька! А олигарх, который несколько лет назад поднял хай на Путина, и которого посадили чуть ли не на всю жизнь – он к вам приходил?

– Хордаковский? Да. Но я еще в институте тогда училась.

– Ясно. А знаешь, я почему спросила? У нас в театре вот как раз в те самые годы работала одна девка, которая близко знала любовницу Хордаковского. Они вместе жили.

– Она жила с любовницей Хордаковского?

– Не в том смысле! А может, в том, я не знаю. Она у нас убиралась. Я с ней дружила чуть-чуть. Ее звали Света. Да что же это такое, мать твою?

Сняв ботинок, скрипачка стала расправлять стельку.

– А ту, вторую, как звали? – спросила Таня, откладывая планшет.

– Любовницу Хордаковского? Ее звали Рита.

– Дроздова?

– Да.

– И ты с ней общалась?

– Да, но не близко. А три девчонки у нас с ней крепко сдружились. Одна из них работала в ее баре, ведь у нее был бар, "Три товарища".

Таня быстро вышла в прихожую. На лице скрипачки была досада. Она по-новой засовывала шнурок в ботинок – один конец был чересчур короток.

– Как могла любовница Хордаковского жить с какой-то уборщицей? – подлила бензина в огонь ее злости Таня. – Ведь это бред!

– Да что ты орешь? Ей было на все плевать! Как этим твоим панк-рокершам! С кем хотела, с тем и жила! Ой! … в рот!

Шнурок, в одном месте почти на всю свою толщину перетертый, лопнул. Это спровоцировало истерику, поток слез, шквал мата. Во всем была обвинена Таня. Тут очень вовремя позвонил в дверь Женька – ее приятель, фотограф журнала "Деньги". Она открыла. Застав подругу в компании горбоносой, беснующейся, растрепанной психопатки, он на минуту остолбенел, а потом помог ее успокоить, найти шнурок, вдеть его, натянуть ботинок, брошенный в Таню, и выпроводить скрипачку вместе со скрипкой. Чуть отдышавшись, Танечка накормила его овсянкой и в двух словах рассказала, кое о чем, естественно, умолчав, кто такая Верка. Он пожелал узнать, как Таня с ней познакомилась.

– Да пошел ты знаешь куда? – возмутилась Таня, всегда старавшаяся, по возможности, избегать вранья. – Я – радиожурналистка! Это моя работа – искать сенсации. А уж как я их нахожу, тебя не касается. Я свои профессиональные секреты не раскрываю.

– Сенсации? – переспросил Женька, внимательно наблюдая за ней. – Да какую может вызвать она сенсацию? Или ты ведешь теперь передачу "Ваш психиатр"?

– У нее есть выходы на любовницу Хордаковского, – проронила Таня, опять берясь за планшет. Женька закурил.

– Насколько я помню, около Хордаковского одно время крутилась некая Маргарита, весьма загадочная особа. Это она?

– Кажется, она.

– Лет восемь назад ее поместили в "Кащенко" за двойное убийство. Подельницу оправдали, отец у нее крутой оказался. Так эта самая Рита – что, уже на свободе?

– Да. Года полтора как вышла из дурки. Ты что, не слышал?

– Кажется, слышал. Но мне на это плевать. Если бы она могла что-то знать, ее бы не выпустили.

– Дурак, – улыбнулась Таня, не отрывая глаз от планшета, – смотри, что пишет мне шеф! Он пишет: "Ого!"

Женька призадумался так, как будто услышал всесокрушающий аргумент. Раздавливая окурок, он произнес:

– Разве на нее такая проблема выйти? Если ты думаешь, что с ней есть о чем говорить?

– Да в том-то и дело! Мы много раз пытались с ней законтачить. Стена! Железобетон! Посылает матом и все. А Верочка дружит с теми, кто дружит с нею. Ну, или, по крайней мере, дружил.

– Восемь лет назад?

– Лица из тех лет вызовут у нее приятные чувства. Да почему не попробовать? Чем рискую? Ведь шеф мне ясно сказал: "Ого!"

Женька согласился. Ему было трудно не соглашаться с Таней, когда она излагала ему последовательные доводы, сидя перед ним с голыми ногами. Ноги у нее были изумительные – от самых ногтей, блестевших прозрачным лаком, до бедер, с внутренней стороны покрытых таким щекотным пушком, что стоило прикоснуться к нему любой частью тела, и в голове начинался звон – либо от затрещины, либо от чего-то другого. Глаза у Тани были зеленые. Когда Женька впивался в них глупым взглядом, они смеялись над ним безжалостно, когда умным – в них было удивление, так же обидное для него. Оно появилось в них и теперь, когда он сказал, соглашаясь с нею – да, ты ничем не рискуешь. Зато рискует твой шеф. Эту Маргариту могут использовать, чтоб поднять вас на смех. Если не ошибаюсь, такое происходило с вами не раз.

– Да, происходило. Люди, дававшие интервью, потом под давлением заявляли, что пошутили. Есть такое понятие – профессиональный риск. Если ты хочешь быть застрахованным от него, рассказывай о собачках Путина. Только это – не журналистика.

Так ответив, Таня взяла мобильник и набрала следующее сообщение: "Верка! Выясни у своих подруг, где Света и чем она занимается. Не тяни. Дело очень срочное."

Отложив телефон, она закурила, щурясь на солнышко, без любви обнявшее город розовыми руками. Оно с обманчивой теплотой отсвечивало от окон домов, от трамвайных рельсов и от машин. В розовой дали кружился снежок. Тане захотелось на улицу.

– Очень странное у вас радио, – сказал Женька, с иронией наблюдая, как она курит. – Вот уже больше двадцати лет вы всем недовольны. По-моему, это очень похоже на паранойю.

– Урод! – разозлилась Танечка. – Неужели я должна тебе объяснять , что задача СМИ – не язык совать власти в задницу, а совсем другой орган! Власть, которая оказывается вне критики, моментально становится упырем! По-моему, это ясно.

– Дать бы тебе по заднице, чтоб не умничала!

Услышав такой ответ, Таня возмутилась и хорошенько стукнула Женьку по лбу. Он промолчал и не шевельнулся. Тогда она, погасив сигарету, встала, насмешливо повернулась к нему спиной, низко наклонилась, и – задрала халатик, оголив попу. Нагло взглянула из-за плеча.

– Ну, что ты застыл? Бей по голой заднице! Посмотрю как ты это сделаешь.

Он внимательно посмотрел на ее округлые, белые ягодицы, чуть содрогавшиеся от сдерживаемого смеха их обладательницы, и – врезал по ним ладонью от всей души. Шлепок прозвучал как выстрел. Танечка, завизжав, пружинисто выпрямилась, подпрыгнула и набросилась на обидчика с твердой целью порвать его на куски. Но он уже убегал. Она догнала его в коридоре. Они сцепились, остервенело пытаясь раздеть друг друга. Так как на Тане был лишь халат, она проиграла. Он снова начал хлопать ее по заднице, невзирая на вопли и оборону зубами. Потом притиснул спиной к стене. Она обхватила его ногами. Его лицо было бледным, как будто он боролся с приступом малярии, а не с девчонкой. Девчонка, впрочем, была несносней холеры. Ею владело бешенство. Она выла, закатывая глаза, ногтями царапая ему плечи.

Мобильник вдруг заиграл. О, если бы он оказался в радиусе доступности, Танечка запихнула бы его в ротик и моментально сгрызла, как бульдог – кость! Но он был на кухне, и это было чудовищно. Танечка заорала во всю мощь глотки, чтоб заглушить эту ненавистную тварь. Но это было непросто – она сама выставила в нем максимальный звук. Женька вонзил ногти в ее упругие ягодицы. Он был готов. Ее ноги вытянулись и, будто окаменев, пальцами коснулись противоположной стены. Это было все. А он, паскуда, играл. Сползя по стене в Женькиных руках, Танечка уселась на голый зад. У нее было ощущение, что пол клонится, и она полетит сейчас кувырком. Она поскребла по полу ногтями, чтоб зацепиться. Женька, натягивая штаны, принес ей мобильник. Тот уже смолк.

–Салфетку давай! – прорычала Танечка. Он принес ей салфетку из туалета. О! Звонил шеф! Она набрала ему, протирая бедра салфеткой.

– Да, Алексей Алексеевич! Вы звонили? Я была в душе.

– Чувствую, что тебе опять туда надо, – заметил шеф, рассмеявшись. Он все всегда замечал. Танечка ждала, что он скажет.

Он сказал вот что:

– Я получил твое сообщение. Интересно! Знаешь, кто эта Света?

– Она, по-моему, чья-то дочка.

– Ты, как всегда логична. Действительно, ее папа – из прокурорских. Сейчас он, правда, уже на пенсии. Почему она мыла полы в театре – не знаю, не спрашивай. Восемь лет назад она и Рита Дроздова грохнули генерала из СВР, который пришел к ним в гости, а заодно – охранника, отобрав у последнего табельный пистолет. Нормально?

– Отлично! Так это, значит, про них какой-то дурак написал роман «Последняя лошадь Наполеона», а еще пьесу «Последняя бита Наполеона»?

– Не читал, не знаю.

– Я постараюсь Свету найти.

– Попробуй. Но я совсем не уверен в том, что они друг с другом общаются или жаждут общаться. Французский как?

– Помаленьку.

– Ну, молодец. Слушай, я весной тебя посажу на утренний эфир с Плющевым.

– Алексей Алексеевич, пощадите! Зачем вы так?

– А затем, чтоб ты по ночам морально готовилась, а не ерундой занималась. Мне только здесь твоего декрета не доставало.

– Я обещаю предохраняться!

Алексей Алексеевич, рассмеявшись, положил трубку. Женька был в душе. Когда он вышел, Таня готовила себе кофе. Мрачно взглянув на своего гостя, она сказала:

– Немедленно одевайся и убирайся! Я хочу спать.

– Поэтому варишь кофе?

– Да, вот как раз поэтому варю кофе. Я хочу спать, а мне нужно думать.

Женька довольно скоро ушел.