Текст книги "Море и жаворонок. Из европейских и американских поэтов XVI–XX вв."

Автор книги: Григорий Кружков

 
Мы повторяем: завтра, завтра, завтра…
И с каждым «завтра» мелкими шажками
Мы приближаемся к концу времен,
И каждое «вчера» мостит нам путь
К могиле пыльной… Догорай, огарок!
Жизнь – только тень, дрянной комедиант,
Что пыжится и корчится на сцене,
Пока не кончит роль; она – рассказ
Безумца, полный ярости и шума,
Лишенный смысла…
 

I

 
Не надобно прикрас для красоты —
Румян и пудры всякой лести вздорной;
В сравненье с тем, чего достоит ты,
Ничтожна лепта славы стихотворной.
 
 
Я и во сне тягаться не мечтал
С певцами – мастерами лицемерья:
Воистину высок предмет похвал
И слишком куцы нынешние перья.
 
 
Ты счел мое молчание виной? —
О нет, в заслугу мне должно вмениться,
Что я замкнул уста, пока иной
Сулит бессмертье, а творит гробницу.
 
 
Один твой взгляд живее, милый друг,
Всех наших поэтических потуг!
 

II

 
Его ль стихов раздутых паруса
Меня великолепием сразили,
Дум смелых заглушили голоса
И в гроб их колыбель преобразили?
 
 
Его ли духу что с духами привык
Общаться, к вечной приобщаясь Музе,
Сковал проклятьем бедный мой язык?
Увы – ни он, ни те, что с ним в союзе.
 
 
Пока его дурачит гость ночной
Любезною и вкрадчивой беседой,
Я нем не от восторга, – надо мной
Они не могут хвастаться победой.
 
 
Пока тебя он славит, я молчу:
Петь хором не могу и не хочу.
 

Джон Донн
1572–1631

Донн был правнуком Томаса Мора по материнской линии. Получил католическое воспитание в семье. Учился в Оксфорде и Кембридже, в лондонской юридической школе Линкольн-Инн. Участвовал в двух морских экспедициях под началом графа Эссекса. Поступил секретарем к лорду Эджертону, был избран членом парламента, но успешно начатая карьера была прервана опрометчивым браком, за которым последовала долгая опала. В дальнейшем принял сан священника, стал капелланом короля и настоятелем собора Святого Павла. Донна считают основоположником «метафизической школы» в английской поэзии. Его стихи, светские и религиозные, были опубликованы посмертно в 1633 г.

I

 
Восток лучами яркими зажжен,
Прерви, Невеста, свой тревожный сон —
    Уж радостное утро наступило,
И ложе одиночества оставь,
        Встречай не сон, а явь!
    Постель тоску наводит, как могила.
Сбрось простыню: ты дышишь горячо,
    И жилка нежная на шее бьется,
Но скоро это свежее плечо
    Другого, жаркого плеча коснется;
Сегодня в совершенство облекись
И женщиной отныне нарекись!
 

II

 
О дщери Лондона, вам заодно
Хвала! Вы – наше золотое дно,
    Для женихов неистощимый кладезь!
Вы – сами ангелы, да и к тому ж
        За каждой может муж
    Взять «ангелов», к приданому приладясь:
Вам провожать подругу под венец,
    Цветы и брошки подбирать к убору;
Не пожалейте ж сил, чтоб наконец
    Невеста, блеском затмевая Флору,
Сегодня в совершенство облеклась
И женщиной отныне нареклась.
 

III

 
А вы, повесы, дерзкие юнцы,
Жемчужин этих редкостных ловцы,
    И вы, придворных стайка попугаев!
Селяне, возлюбившие свой скот,
        И шалый школьный сброд —
    Вы, помесь мудрецов и шалопаев:
Глядите зорче все! Вот входит в храм
    Жених, а вот и Дева, миловидно
Потупя взор, ступает по цветам;
    Ах, не красней, как будто это стыдно!
Сегодня в совершенство облекись
И женщиной отныне нарекись!
 

IV

 
Двустворчатые двери раствори,
О Храм прекрасный, чтобы там, внутри,
    Мистически соединились оба;
И чтобы долго-долго вновь ждала
        Их гробы и тела
    Твоя всегда несытая утроба.
Свершилось! Сочетал святой их крест,
    Прошедшее утратило значенье,
Поскольку лучшая из всех невест,
    Достойная похвал и восхищенья,
Сегодня в совершенство облеклась
И женщиной отныне нареклась.
 

V

 
Ах, как прелестны зимние деньки!
Чем именно? А тем, что коротки
    И быстро ночь приводят. Жди веселий
Иных, чем танцы, – и иных отрад,
        Чем бойкий перегляд,
    Иных забав любовных, чем доселе.
Вот смерклося, и первая звезда
    Явилась бледной точкою в зените;
Упряжке Феба по своей орбите
    И полпути не проскакать, когда
Уже ты в совершенство облечешься
И женщиной отныне наречешься.
 

VI

 
Уже гостям пора в обратный путь,
Пора и музыкантам отдохнуть,
    Да и танцорам – сделать передышку;
Для всякой твари в мире есть пора,
        С полночи до утра,
    Поспать, чтоб не перетрудиться лишку.
Лишь новобрачным нынче не до сна,
    Для них труды особые начнутся:
В постель ложится девушкой она —
    Дай Бог ей в том же виде не проснуться!
Сегодня в совершенство облекись
И женщиной отныне нарекись!
 

VII

 
На ложе, как на алтаре Любви,
Лежишь ты нежной жертвой. О, сорви
    Одежды эти, яркие тенёты!
Был ими день украшен, а не ты;
        В одежде наготы,
    Как истина, прекраснее всего ты!
Не бойся: эта брачная постель
    Лишь для невинности могилой стала,
Для новой жизни это колыбель,
    В ней обретешь ты все, чего искала:
Сегодня в совершенство облекись
И женщиной отныне нарекись!
 

VIII

 
Явленья ожидая жениха,
Она лежит, покорна и тиха,
    Не в силах даже вымолвить словечка,
Пока он не склонится наконец
        Над нею, словно Жрец,
    Готовый потрошить свою овечку.
Даруйте радость ей, о Небеса! —
    И сон потом навейте благосклонно.
Желанные свершились чудеса:
    Она, ничуть не претерпев урона,
Сегодня в совершенство облеклась
И женщиной по праву нареклась.
 

 
Взгляни и рассуди: вот блошка,
Куснула, крови выпила немножко,
    Сперва – моей, потом – твоей;
И наша кровь перемешалась в ней.
    Какое в этом прегрешенье?
Где тут бесчестье и кровосмешенье?
    Пусть блошке гибель суждена —
Ей можно позавидовать: она
Успела радости вкусить сполна!
 
 
    О погоди, в пылу жестоком
Не погуби три жизни ненароком:
    Здесь, в блошке, – я и ты сейчас,
В ней храм и ложе брачное для нас;
    Наперекор всему на свете
Укрылись мы в живые стены эти.
    Ты смертью ей грозишь? Постой!
Убив блоху, убьешь и нас с тобой:
Ты не замолишь этот грех тройной.
 
 
    Упрямица! Из прекословья
Взяла и ноготь обагрила кровью.
    И чем была грешна блоха —
Тем, что в ней капля твоего греха?
    Казнила – и глядишь победно:
Кровопусканье, говоришь, не вредно.
    А коли так, что за беда? —
Прильни ко мне без страха и стыда:
В любви моей тем паче нет вреда.
 

 
Когда убьешь меня своим презреньем,
Спеша с другим предаться наслажденьям,
О мнимая весталка! – трепещи:
Я к ложу твоему явлюсь в ночи
Ужасным гробовым виденьем,
И вспыхнет, замигав, огонь свечи.
Напрасно станешь тормошить в испуге
Любовника; он, игрищами сыт,
От резвой отодвинется подруги
        И громко захрапит;
И задрожишь ты, брошенная всеми,
Испариной покрывшись ледяной,
        И призрак над тобой
Произнесет… Но нет, еще не время! —
Не воскресить отвергнутую страсть;
Так лучше мщением упиться всласть,
Чем, устрашив, от зла тебя заклясть.
 

 
Амур мой погрузнел, отъел бока,
Стал неуклюж, неповоротлив он;
И я, приметив то, решил слегка
    Ему урезать рацион,
Кормить его умеренностью впредь —
Неслыханная для Амура снедь!
 
 
По вздоху в день – вот вся его еда,
И то: глотай скорей и не блажи!
А если похищал он иногда
    Случайный вздох у госпожи,
Я прочь вышвыривал дрянной кусок:
Он черств и станет горла поперек.
 
 
Порой из глаз моих он вымогал
Слезу, – и солона была слеза;
Но пуще я его остерегал
    От лживых женских слез: глаза,
Привыкшие блуждать, а не смотреть,
Не могут плакать, разве что потеть.
 
 
Я письма с ним марал в единый дух,
А после – жег! Когда ж ее письму
Он радовался, пыжась, как индюк, —
    Что пользы, я твердил ему,
За титулом, еще невесть каким,
Стоять наследником сороковым?
 
 
Когда же эту выучку прошел
И для потехи ловчей он созрел,
Как сокол, стал он голоден и зол:
    С перчатки пущен, быстр и смел,
Взлетает, мчит и с лету жертву бьет!
А мне теперь – ни горя, ни забот.
 

 
Трудно звездочку поймать,
    Если скатится за гору;
Трудно черта подковать,
    Обрюхатить мандрагору,
Научить медузу петь,
Залучить русалку в сеть,
        И, старея,
        Все труднее
О прошедшем не жалеть.
 
 
Если ты, мой друг, рожден
    Чудесами обольщаться,
Можешь десять тысяч дён
    Плыть, скакать, пешком скитаться;
Одряхлеешь, станешь сед
И поймешь, объездив свет:
        Много разных
        Дев прекрасных,
Только верных в мире нет.
 
 
Если встретишь, напиши —
    Тотчас я пущусь по следу.
Нет, не надо, не спеши! —
    Никуда я не поеду.
Кто мне клятвой подтвердит,
Что, пока письмо летит
        И покуда
        Я прибуду, —
Это чудо устоит?
 

 
В тумане слёз, печалями повитый,
Я в этот сад вхожу, как в сон забытый;
И вот – к моим ушам, к моим глазам
Стекается живительный бальзам,
    Способный залечить любую рану;
Но монстр ужасный, что во мне сидит,
Паук любви, который все мертвит,
    В желчь превращает даже божью манну;
Воистину здесь чудно, как в Раю, —
Но я, предатель, в Рай привел змею.
 
 
Уж лучше б эти молодые кущи
Смял и развеял ураган ревущий!
Уж лучше б снег, нагрянув с высоты,
Оцепенил деревья и цветы,
    Чтобы не смели мне в глаза смеяться!
Куда теперь укроюсь от стыда?
О Купидон, вели мне навсегда
    Частицей сада этого остаться,
Чтоб мандрагорой горестной стонать
Или фонтаном у стены рыдать!
 
 
Пускай тогда к моим струям печальным
Придет влюбленный с пузырьком хрустальным:
Он вкус узнает нефальшивых слез,
Чтобы подделку не принять всерьез
    И вновь не обмануть себя, как прежде;
Увы! судить о чувствах наших дам
По их коварным клятвам и слезам
    Труднее, чем по тени об одежде.
Из них одна доподлинно верна, —
И тем верней меня убьет она!
 

 
Ты нам велишь вставать? С какой же стати?
            Ужель влюбленным
Жить по твоим резонам и законам?
Прочь, наглый дурень, от моей кровати!
Ступай, детишкам проповедуй в школе,
Усаживай портного за работу,
Селян сутулых торопи на поле,
Напоминай придворным про охоту;
    А у любви нет ни часов, ни дней —
    И нет нужды размениваться ей!
 
 
Напрасно блеском хвалишься, светило!
            Сомкнув ресницы,
Я бы тебя заставил вмиг затмиться, —
Когда бы это милой не затмило.
Зачем чудес искать тебе далёко,
Как нищему, бродяжить по вселенной?
Все пряности и жемчуга Востока —
Там или здесь? – ответь мне откровенно.
    Где все цари, все короли земли?
    В постели здесь – цари и короли!
 
 
Я ей – монарх, она мне – государство,
            Нет ничего другого;
В сравненье с этим власть – пустое слово,
Богатство – прах, и почести – фиглярство.
Ты, Солнце, в долгих странствиях устало:
Так радуйся, что зришь на этом ложе
Весь мир – тебе заботы меньше стало,
Согреешь нас – и мир согреешь тоже;
    Забудь иные сферы и пути,
    Для нас одних вращайся и свети!
 

 
Как шепчет праведник «пора»
Своей душе, прощаясь тихо,
Пока царит вокруг одра
Печальная неразбериха,
 
 
Вот так, без ропота, сейчас
Простимся в тишине – пора нам;
Кощунством было б напоказ
Святыню выставлять профанам.
 
 
Страшат толпу толчки земли,
О них толкуют суеверы;
Но скрыто от людей вдали
Дрожание небесной сферы.
 
 
Любовь подлунную томит
Разлука бременем несносным:
Ведь суть влеченья состоит
В том, что потребно чувствам косным.
 
 
А нашу страсть влеченьем звать
Нельзя, ведь чувства слишком грубы;
Нерасторжимость сознавать —
Вот цель, а не глаза и губы.
 
 
Страсть наших душ над бездной той,
Что разлучить любимых тщится,
Подобно нити золотой,
Не рвется, сколь ни истончится.
 
 
Как ножки циркуля, вдвойне
Мы нераздельны и едины:
Где б ни скитался я, ко мне
Ты тянешься из середины.
 
 
Кружась с моим круженьем в лад,
Склоняешься, как бы внимая,
Пока не повернет назад
К твоей прямой моя кривая.
 
 
Куда стезю ни повернуть,
Лишь ты – надежная опора
Тому, кто, замыкая путь,
К истоку возвратится снова.
 

 
Кто глубже мог, чем я, любовь копнуть,
Пусть в ней пытает сокровенну суть;
        А я не докопался
До жилы этой, как ни углублялся
В рудник Любви, – там клада нет отнюдь.
        Сие – одно мошенство;
Как химик ищет в тигле Совершенство,
    Но счастлив, невзначай сыскав
Какой-нибудь слабительный состав,
Так все мечтают вечное блаженство
Обресть в любви; но вместо пышных грез
Находят счастье – с воробьиный нос.
 
 
Ужели впрямь платить необходимо
Всей жизнию своей – за тень от дыма?
        За то, чем каждый шут
Сумеет насладиться в пять минут
Вслед за нехитрой брачной пантомимой?
        Влюбленный кавалер,
Что славит (ангелов беря в пример)
    Сиянье духа, а не плоти,
Должно быть, слышит, по своей охоте,
И в дудках свадебных – музыку сфер.
Нет, знавший женщин скажет без раздумий:
И лучшие из них – мертвее мумий.
 

 
Любви еще не зная,
Я в ней искал неведомого рая,
        Я так стремился к ней,
Как в смертный час безбожник окаянный
Стремится к благодати безымянной
        Из бездны темноты своей:
            Незнанье
Лишь пуще разжигает в нас желанье,
Мы вожделеем – и растет предмет,
Мы остываем – сводится на нет.
 
 
        Так жаждущий гостинца
Ребенок, видя пряничного принца,
        Готов его украсть;
Но через день желание забыто,
И не внушает больше аппетита
        Обгрызенная эта сласть;
            Влюбленный,
Еще недавно пылко исступленный,
Добившись цели, скучен и не рад,
Какой-то меланхолией объят.
 
 
        Зачем, как Лев и Львица,
Не можем мы играючи любиться?
        Печаль для нас – намек,
Чтоб не был человек к утехам жаден,
Ведь каждая нам сокращает на день
        Отмеренный судьбою срок;
            А краткость
Блаженства и существованья шаткость
Опять в нас подстрекают эту прыть —
Стремление в потомстве жизнь продлить.
 
 
        О чем он умоляет,
Смешной чудак? О том, что умаляет
        Его же самого, —
Как свечку, жжет, как воск на солнце, плавит,
Пока он обольщается и славит
        Сомнительное божество.
            Подальше
От сих соблазнов, их вреда и фальши! —
Но Змея грешного (так он силен)
Цитварным семенем не выгнать вон.
 

 
Возьми на память мой портрет; а твой —
В груди, как сердце, навсегда со мной.
Дарю лишь тень, но снизойди к даренью:
Ведь я умру – и тень сольется с тенью.
…Когда вернусь, от солнца черным став
И веслами ладони ободрав,
Заволосатев грудью и щеками,
Обветренный, обвеянный штормами,
Мешок костей, – скуластый и худой,
Весь в пятнах копоти пороховой,
И упрекнут тебя, что ты любила
Бродягу грубого (ведь это было!) —
Мой прежний облик воскресит портрет,
И ты поймешь: сравненье не во вред
Тому, кто сердцем не переменился
И обожать тебя не разучился.
Пока он был за красоту любим,
Любовь питалась молоком грудным;
Но в зрелых летах ей уже некстати
Питаться тем, что годно для дитяти.
 

 
Дозволь служить тебе – но не задаром,
Как те, что чахнут, насыщаясь паром
Надежд, – иль нищенствуют от щедрот
Ласкающих посулами господ.
Не так меня в любовный чин приемли,
Как вносят в королевский титул земли
Для вящей славы, – жалок мертвый звук!
Я предлагаю род таких услуг,
Которых плата в них самих сокрыта.
Что мне без прав – названье фаворита?
Пока я прозябал, еще не знав
Сих мук Чистилища, – не испытав
Ни ласк твоих, ни клятв с их едкой лжою,
Я мнил: ты сердцем воск и сталь душою.
Вот так цветы, несомые волной,
Притягивает крутень водяной
И, в глубину засасывая, топит;
Так мотылька бездумного торопит
Свеча, дабы спалить в своем огне;
И так предавшиеся Сатане
Бывают им же преданы жестоко!
Когда я вижу Реку, от истока
Струящуюся в блеске золотом
Столь неразлучно с Руслом, а потом
Почавшую бурлить и волноваться,
От брега к брегу яростно кидаться,
Вздуваясь от гордыни, если вдруг
Над ней склонится некий толстый Сук,
Чтоб, и сама себя вконец измуча
И шаткую береговую кручу
Язвящими лобзаньями размыв,
Неудержимо ринуться в прорыв —
С бесстыжим ревом, с пылом сумасбродным,
Оставив Русло прежнее безводным, —
Я мыслю, горечь в сердце затая:
Она – сия Река, а Русло – я.
Прочь, горе! Ты бесплодно и недужно;
Отчаянью предавшись, безоружна
Любовь перед лицом своих обид:
Боль тупит, – но презрение острит.
Вгляжусь в тебя острей и обнаружу
Смерть на щеках, во взорах тьму и стужу,
Лишь тени милосердья не найду;
И от любви твоей я отпаду,
Как от погрязшего в неправде Рима.
И буду тем силен неуязвимо:
Коль первым я проклятья изреку,
Что отлученье мне – еретику!
 

 
Пусть накрепко перстами и устами
Союз любви скрепила ты меж нами
И, пав, тем паче в любящих глазах
Возвысилась, – но не развеян страх!
Ведь женщины, как музы, благосклонны
Ко всем, кто смеет презирать препоны.
Мой чиж из клетки может улететь,
Чтоб завтра угодить в другую сеть,
К ловцу другому; уж таков обычай,
Чтоб были женщины мужской добычей.
Природа постоянства не блюдет,
Все изменяют: зверь лесной и скот.
Так по какой неведомой причине
Должна быть женщина верна мужчине?
Вольна галера, хоть прикован раб:
Пускай гребет, покуда не ослаб!
Пусть сеет пахарь семя животворно! —
Но пашня примет и другие зерна.
Впадает в море не один Дунай,
Но Эльба, Рейн и Волга – так и знай.
Ты любишь; но спроси свою природу,
Кого сильней – меня или свободу?
За сходство любят; значит, я, чтоб стать
Тебе любезным, должен изменять
Тебе с любой? О нет, я протестую!
Я не могу, прости, любить любую.
С тобою я тягаться не рискну,
Хоть мой девиз: «не всех, но не одну».
Кто не видал чужих краев – бедняга,
Но жалок и отчаянный бродяга.
Смердящий запах у стоячих вод,
Но и в морях порой вода гниет.
Не лучше ли, когда кочуют струи
От брега к брегу, ласки им даруя?
Изменчивость – источник всех отрад,
Суть музыки и вечности уклад.
 

 
Скорей сударыня! я весь дрожу,
Как роженица, в муках я лежу;
Нет хуже испытанья для солдата —
Стоять без боя против супостата.
Прочь – поясок! небесный обруч он,
В который мир прекрасный заключен.
Сними нагрудник, звездами расшитый,
Что был от наглых глаз тебе защитой;
Шнуровку распусти! уже для нас
Куранты пробили заветный час.
Долой корсет! он – как ревнивец старый,
Бессонно бдящий за влюбленной парой.
Твои одежды, обнажая стан,
Скользят, как тени с утренних полян.
Сними с чела сей венчик золоченый —
Украсься золотых волос короной,
Скинь башмачки – и босиком ступай
В святилище любви – альковный рай!
В таком сиянье млечном серафимы
На землю сходят, праведникам зримы;
Хотя и духи адские порой
Облечься могут лживой белизной, —
Но верная примета не обманет:
От тех – власы, от этих плоть восстанет.
 
 
Моим рукам-скитальцам дай патент
Обследовать весь этот континент;
Тебя я, как Америку, открою,
Смирю – и заселю одним собою.
О мой трофей, награда из наград,
Империя моя, бесценный клад!
Я волен лишь в плену твоих объятий.
И ты подвластна лишь моей печати.
Явись же в наготе моим очам:
Как душам – бремя тел, так и телам
Необходимо сбросить груз одежды,
Дабы вкусить блаженство. Лишь невежды
Клюют на шелк, на брошь, на бахрому —
Язычники по духу своему!
Пусть молятся они на переплеты,
Не видящие дальше позолоты
Профаны! Только избранный проник
В суть женщин, этих сокровенных книг
Ему доступна тайна. Не смущайся, —
Как повитухе, мне теперь предайся.
Прочь это девственное полотно! —
Ни к месту, ни ко времени оно.
Продрогнуть опасаешься? Пустое!
Не нужно покрывал: укройся мною.
 

 
Дуреха! сколько я убил трудов,
Пока не научил в конце концов
Тебя – премудростям любви. Сначала
Ты ровно ничего не понимала
В таинственных намеках глаз и рук;
И не могла определить на звук,
Где дутый вздох, а где недуг серьезный;
Или узнать по виду влаги слезной,
Озноб иль жар поклонника томит;
И ты цветов не знала алфавит,
Который, душу изъясняя немо,
Способен стать любовною поэмой!
Как ты боялась очутиться вдруг
Наедине с мужчиной, без подруг,
Как робко ты загадывала мужа!
Припомни, как была ты неуклюжа,
Как то молчала целый час подряд,
То отвечала вовсе невпопад,
Дрожа и запинаясь то и дело.
Клянусь душой, ты создана всецело
Не им (он лишь участок захватил
И крепкою стеной огородил),
А мной, кто, почву нежную взрыхляя,
На пустоши возделал рощи рая.
Твой вкус, твой блеск – во всем мои труды;
Кому же, как не мне, вкусить плоды?
Ужель я создал кубок драгоценный,
Чтоб из баклаги пить обыкновенной?
Так долго воск трудился размягчать,
Чтобы чужая втиснулась печать?
Объездил жеребенка – для того ли,
Чтобы другой скакал на нем по воле?
 

 
Пока меж нами бой, другим задирам
Дай отворот – и отпусти их с миром;
Лишь мне, прекрасный Град, врата открой!
Возжаждет ли других наград герой?
К чему нам разбирать фламандцев смуты:
Строптива чернь или тираны люты —
Кто их поймет! Все тумаки тому,
Кто унимает брань в чужом дому.
Французы никогда нас не любили,
А тут и бога нашего забыли;
Лишь наши «ангелы» у них в чести:
Увы, нам этих падших не спасти!
Ирландию трясет, как в лихорадке:
То улучшенье, то опять припадки.
Придется, видно, ей кишки промыть
Да кровь пустить – поможет, может быть.
Что ждет нас в море? Радости Мидаса:
Златые сны – и впроголодь припаса;
Под жгучим солнцем в гибельных краях
До срока можно обратиться в прах.
Корабль – тюрьма, причем сия темница
В любой момент готова развалиться;
Иль монастырь, но торжествует в нем
Не кроткий мир, а дьявольский содом;
Короче, то возок для осужденных
Или больница для умалишенных:
Кто в Новом Свете приключений ждет,
Стремится в Новый, попадет на Тот.
Хочу я здесь, в тебе искать удачи —
Стрелять и влагой истекать горячей;
В твоих объятьях мне и смерть, и плен;
Мой выкуп – сердце, дай свое взамен!
Все бьются, чтобы миром насладиться;
Мы отдыхаем, чтобы вновь сразиться.
Там – варварство, тут – благородный бой;
Там верх берут враги, тут верх – за мной.
Там бьют и режут в схватках рукопашных,
А тут – ни пуль, ни шпаг, ни копий страшных.
Там лгут безбожно, тут немножко льстят,
Там убивают смертных – здесь плодят.
Для ратных дел бойцы мы никакие;
Но, может, наши отпрыски лихие
Сгодятся в строй. Не всем же воевать:
Кому-то надо и клинки ковать;
Есть мастера щитов, доспехов, ранцев…
Давай с тобою делать новобранцев!