Текст книги "Золотой песок (СИ)"

Автор книги: Григорий Жадько

сообщить о нарушении

Текущая страница: 1 (всего у книги 1 страниц)

Какой сегодня день? Он чем-то примечательный? Отчего так безрадостно сегодня.  Грустно и  печально, ...и нет чудесной и неповторимой страны Болгарии. Куда пропало море, белые любопытные чайки,  которые неторопливо по-хозяйски расхаживают по золотистому песку и клюют нашу обувь. И я стал забывать Иву в белоснежно-прозрачном платье, ...с  лучистыми глазами и развевающимися на ветру русыми волосами.  Нет милых  домиков в деревне с заплетенными в косички головками лука на потрескавшейся стене.  И нет кроликов с красными глазами в решетчатых загонах. И заготовок  соленьев-компотов  в небольшом подвальчике.

Когда это было? И было ли вовсе?! Долго я мог стоять и не уходить из сарая. Как пахнут расколотые и аккуратно сложенные красноватые чурки из граба, наверно не пахнет ничто в этом мире. И сам он сделанный из земляных кубиков проросших травой.  И этот высокий чердак с немыслимо извитыми яблоневыми перекрытиями. Они будто руками вытянувшись вверх держат черепичную крышу.  Старые яблони! …Это их последняя миссия, когда яблоки уже перестали родиться  на их ветвях и радовать душистыми медовыми плодами.

Мы степенно садимся … за длинный дощатый стол, что стоит под открытым небом. Доски его почернели, но тщательно выскоблены. Над головой гостеприимное болгарское небо, с улицы белая ограда, увенчанная глиняными обожженными плитками, а со стороны дома густо вьется по деревянной решетке виноград.

Мы смотрим на хозяйку Иву. Она учится живописи и делает большие успехи. Ее прозрачные воздушные акварели,  кажется, пишутся на одном дыхании.

–Это мужское дело, разжигать огонь,– говорит она.

Мы сомневаемся и молчим. А большие руки Георгия неторопливо и точно бросают маринованные куски мяса величиной с ладонь на железные массивные колосники чугунной решетки. И огонь лижет решетку, а не мясо. Оно только жарится шкворчит как на сковородке и истекает  запахами, которые поднимают бурю голода в наших желудках.

Ива, покинув нас на минуту, возвращается с литровой квадратной бутылкой.

–Это Ракия!

–А где же вино? Мы же в Болгарии!

–Нет только Ракия на абрикосах.

Мы в легком недоумении.

«Именно тех, что уже не могут держаться на ветках и падают сами на землю. Вот это абрикосы!!!  Они уже полны вином, – рассказываешь ты, – Они уже настолько выспели, что начинают подбраживать на ветках.  Это укладывается во фляги, бочки».

–Сусло,… оно какое? Это как компот или кисель?

Я получаю ответ, который все равно для меня непонятен. Косточки  дают, то, что никогда не даст мякоть плодов. И все это возгоняется по витым трубочкам, охлаждается в  деревянном корыте с родниковой водой и бежит  тонкой струйкой в жестяной бидон с мятыми краями.

Вот она абрикосовая Ракия! Прозрачна и крепка. Меньше пятидесяти градусов и на стол ставить стыдно. В хрустальном бокале закрыто дно. Крепость не чувствуется.  А Ракия мягкими лапами крадет сознание. А вот и мясо, источающее нежные запахи специй и приправ.

–А это что ты несешь? Банница?  Что такое? Никогда не слышал?

Творог и тесто, и женские заботливые руки. Этот воздушный пирог тает во рту с предельной быстротой.  А я смотрю на дерево, и ты говоришь, что это черешня.

–Такая  большая?

–Да! Даже самой высокой лестницы не хватает.

–И сколько же ведер можно собрать?

 Но ты только лукаво улыбаешься.

–Нельзя говорить, услышит черешня, не будет родить. Она же живая, лучше посмотри туда.

–Ого! Это просто исполин.

–Это тоже ваше?

–Нет! Он растет за оградой. Он рос, когда еще не было меня, не было моей мамы, даже мой дедушка, которому 96 забыл, откуда он появился.

–Это же грецкий орех. Я знаю.

–Нет, это не грецкий, а болгарский орех, – с улыбкой поправляешь ты меня,– Мы так в Болгарии всегда его звали.

–А кто собирает орехи, если он растет за оградой?

–Могут все, но принято, что напротив чьего дома растет, собирает первый, а потом предлагает другим, если останется.

–Неужели даже дедушка не помнит, как он здесь появился?

Ты опять улыбаешься, как улыбаться можешь только ты… открыто и лукаво.

–А дедушка уже ничего не помнит. Он каждый день утром встает и спрашивает меня: «Кто вы девушка?» Я отвечаю: «Ива!» и мы каждый день знакомимся вновь.

Большие южные звезды мерцают в незнакомом небе, ночь вступает в свои права. Гаснут последние золотые искорки в очаге. Нам постелили наверху.  В голове шумит. Подниматься тяжело. Рассохшаяся лестница натужно скрипит, отзывается на каждый шаг. И тут я замечаю в тусклом свете ночника подарки. На подушках лежат высушенные веточки лаванды и маленькие шоколадки. Густой сумрак ночи, открытые окна, звонкие цикады трещат свои бесконечные песни, холодный воздух с гор шевелит занавески на окнах и сквозь редкую ткань виден размытый диск луны.

Гости хороши, тем, что они не надолго, и мы покидаем славные окрестности Шумена, и близкие горы заросшие буковыми и грабовыми лесами и Търговище, и Царев Брод, и Мадару с Мадарским всадником.  Река Поройна как тонкий ручеек внизу среди зарослей лещины и орешника. Она петляет, вьется, бежит за нами  и пускает зайчики вслед. Маленькие деревушки с рыжими черепичными крышами, выскакивают неожиданно из-за поворотов.  Мы послушно сбавляем скорость. Турецкие бабушки оставшиеся  здесь еще наверно с Первой мировой уныло смотрят нам в след, толкая впереди себя тележки с каким-то добром. Белый бородатый козел, лежит на пригорке и сторожит вытянувших шеи гусей.  Те недовольны нашим появлением, изгибаются, шипят. И опять свобода и скорость.  Белые деревушки быстро исчезают в многочисленных складках местности.  Только  соколы медленно парят, в бездонном небе зорко оглядывают землю, ищут добычу.

Мы прощаемся в Варне. В саду, где много художников и сувенирных киосков с разнообразной китайско-болгарской всячиной на все случаи жизни. У тебя горят глаза от пестрого изобилия. Кто-то невидимый тоскливо играет на дудочке, звенят колокольчики, что мы задеваем головой и вкусно пахнет свежими сдобными булками от маленькой пекарни в переходе.

 Милая Варна. Как я тебя люблю.  Люблю поломанный старый асфальт, и русский храм  Успения Пресвятой Богородицы. Это ты мне говорила, что он  заложен в честь русской императрицы?  Мы идем по площади Кирилла и Мефодия. Заходим в серебряную лавку. Тяжелое тусклое серебро струится по стенам. Я говорю: «Купим золото!», а ты отвечаешь: «Я люблю серебро». Это новость, но я скромно молчу. Мы ничего не покупаем, а нам кланяются. Самый наивный и добрый народ Болгары. Мы проходим Соборный бульвар и идем на улицу Доктор Пискюлиев. Опять попадается серебряная лавочка. Теперь-то мы точно возьмем! И мы берем серебряную цепочку и небольшую червленую подвеску с буквой «Т». Ты рада, я равнодушен. Остаются позади улицы с почти родными названиями: Парижской коммуны, Бабы Тонки …и, открывается главный рынок Варны.

Чего тут только нет, начиная от свежей рыбы: скумбрии, камбалы, кефали, пеламиды лежащей на льду  и  кончая орехами, арбузами,  яблоками, и болгарским перцем. А виноград  и розовый, и белый, и черный, и длинный и круглый. Розовые корявые весом под килограмм  помидоры, пугают своими размерами.  Инжир, непонятно кто берет.  Но персики  меньше чем в Турции, и не так сочатся во рту, и нет красных подсушено-вяленых оливок как в Барселоне.

–Хорошо, что не поехали опять в Барселону. Сэкономим! – говоришь ты.

«А еще нет манго и ананасов» – проносится у меня в голове.

–Ты не хочешь манго и ананасов,…– говорю, зачем то я, – а какая разница, если их все равно здесь нет.

Мы берем горячую курицу в фольге, ломтики золотистого картофеля, обжаренные на фритюре и три бутылки красного вина. Тяжело? Ну, это разве тяжело. Вот еще у бабок вина в жбанчиках. Да я почти и не пил!  Попробовал! А что глаза? Глаза выдают? Глаза, как глаза. А что ты вообще командуешь!  Дай лучше ножку от курицы.

И вот мы в гостинице.  Горячая курица.  Помидорина, что не хватает лезвия ножа, свеже-молотый  черный перец и красное вино.

–Много не пей. Нам еще купаться!

–Ты это кому? Да все ерунда!

Одетые в «шубу» бока нашей «Мимозы»  плавятся от жары. Качаются на качелях девочки в прохладном саду.  Каблучками тормозят.  Не желтый, а золотой песок сыпется у них испод ног, засыпает платановую дорожку.

–Пойдем в сад?

Ты говоришь, что это не Россия, и мы идем купаться немного подшофе.  «А причем здесь Россия?» – думаю я и не нахожу разумного ответа.

«Уже вечер. Музыканты настраивают инструменты…и  играют «Владимирский централ… ветер северный…» Навстречу сгоревшие уставшие от солнца люди, а мы катимся под горку как колобки.… Вот он «Синбад Мореход» и приставшая навечно к берегу яхта с живыми  попугаями. Но нам не до фотографий на память. Нас ждет Черное море и золотой песок. А завтра, пойдем на белые камни в сторону Албены. Круглые белые величиной с хорошие  туркменские  дыни они навалены огромной грядой. Это не так далеко, но это будет завтра»,– обманываю я себя, потому, что завтра мы улетаем

 – А вон и яхта с красными парусами.  А ты говорила Грин,… сказки!!?… Смотри!  Раздевайся и быстрее в море.

–Ой! Волны!

А как ты хотела?!!!… Сиди на берегу. Это тебе не Турция, не Мармарис с черным как будто грязным песком и озерным шепотом совсем без волн. И здесь лучше, чем в Римини или Пезаро хоть там и родился Джоаккино Россини.  Помнишь, их мелководный пляж  на полкилометра пути,  что убьет любое желание окунуться в воду?

–Другой разговор. Держись за меня. Утонем так вместе.

Удары в живот.  Прохлада и соль.  От белых бурунчиков  легкая  водяная пыль. Мы плывем.   Кровь вода и вино и остывает горячее тело. Волны качают нас, убаюкивают. Вниз. Вверх.  Хорошо. Слепит низкое солнце.  Путь обратный тяжел. Мы свалились, будто деревья.  И сердце клокочет, и горячий песок подгребаем, и можно уснуть. Легкий сон йод, ракушки и белые чайки…Путин, Медведев, гармошка, играют в четыре руки. … Россия трещит пополам,… просыпаюсь,  иду смыть песок и остатки страшного сна.   Волны теплого моря обнимают меня, и я забываю несчастную страну, откуда я родом.

Мы возвращаемся, скрывается солнце. Последние красные отблески дарят нам окна  Паломы и Арабелы.  Как белый теплоход вдали возвышается  и горит огнями Адмирал.

Дорога идет наверх. В маленьких придорожных ресторанчиках начинается кипучая жизнь. Чуть не обжигая ветви ольхи, в Амшоре вспыхивает неосторожное пламя в огромном круглом тандыре, а у соседей в Ривьере,  два подростка с красными лицами крутят на деревянных ручках туши баранов. Древесные угли мерцают  рубиновыми отблесками. С парнишек льется пот, который они постоянно смахивают рукавами. А в нижнем ресторане под горой, повар в белом огромном колпаке, который съехал набок, колдует  над  большими кастрюлями, протыкает содержимое узким штырем,  на аптекарских весах взвешивает приправы и кидает их в полуготовые блюда.

Переодевшись, мы возвращаемся и заходим в Пармус. Полосатый полог закрыл небо, унылые столики почти пусты и зеркально блестят. Ты убираешь сумочку под стол. В ней аккуратно завернутыми лежат мелкие ракушки, две веточки лаванды и пара маленьких шоколадок которым судьба – побелеть от старости в нашем ящике письменного стола.

Мы поправляем мягкие заботливые подкладки на креслах и устраиваемся удобней. Но никто не хочет нас обслуживать. Вдруг в кафе  вваливается огромная толпа немцев. Громкие бесконечно лающие звуки их речи приводят нас в оторопь. Они перебивают друг друга, и речь их звенит, кажется не в ушах, а в сознании. «Гитлер капут! Приехали!» Забегали, заюлили официанты в предвкушении большого куша, а мы грустно переглядываемся и уходим. Нас окликают,… но поздно…

Мы проходим  Ангел Стейк, где подают наверно самые большие стейки из когда-либо приготовленных на этом побережье. Не специально задерживаемся  у бара Микки-Мауса. Просто из-за большой статуи мультипликационного героя на тротуаре пропускаем бесконечную вереницу людей.  Бар специализируется на пиццах, гамбургерах и  омлетах и туда лучше ходить в первой половине дня.

Нам дальше!  Мы чуть не садимся в Экзотике, лучшем рыбном ресторане с большим количеством морских обитателей. Их готовят надо сказать весьма отменно. И наконец, чуть отойдя в сторону, попадаем на открытую круглую веранду грузинского ресторана «Пиросмани», стоящую на возвышенности.  Крутая лестница в пять ступеней ведет наверх. Мы сидим как на деревянной танцплощадке, только легкий плетень из подобия камыша, частично  загораживает нас от остального мира.

 На небольшой сцене и на колоннах у входа  висят небольшие репродукции  Нико Пиросмани выполненные в сельском стиле и с простыми деревенскими сюжетами. Талантливый грузинский художник, как и положено истинно великим, большую часть времени прожил в полной нищете, ночевал в подвалах, а рисовал  зачастую за неимением средств на клеенках снятых со столов. Предупредительные официанты в белоснежных рубашках и черных узких брюках говорят по-русски почти  безупречно, если не считать акцента. Они подлетели почти мгновенно, не успели мы приземлиться.

–Шалаплави будешь?– спрашиваю я, заглядывая в меню.

–А что это, – говоришь ты, хмуря брови.

–А Джонжоли? Или тебе лучше Каурму?

–А там ничего попроще нет?

Я советуюсь с официантом.  Не молодой, но статный грузин предупредительно склонился, придерживая через руку полотенце. Мы заказываем тушеное  мясо в красном соусе. Соус это уваренное помидорное пюре с толчеными грецкими орехами, чесноком, кинзой, укропом и кусочками баклажана.

–Только пряностей, в смысле красного перца, не переложите!– предупреждаю я.

Он улыбается и приносит два бокала белого холодного вина на подносе.

–Мы же еще не заказывали, – говорю я ему.

Он улыбается обезоруживающей белозубой улыбкой:

–Соотечественникам подарок!

–А как же ваш президент  Саакашвили…?

–Мы все родились в одной стране,… пусть они дерутся…

Приносят мясо в чугунных черных сковородочках.

–Может, продолжим белое, – говорю я тебе, – закажем  Эрети или Цинандали?

–Это не рыба – с мясом лучше красное.

–Тогда Саперави или Напареули?

–А Киндзмараули нет? – спрашиваешь ты, извлекая из памяти, единственное грузинское вино, которое ты знаешь.

–Есть. Но давай  попробуем нового?

–Тогда второе,  то, что на букву «Н».

–Напареули? Оно самое дорогое, у тебя нюх на хорошие вина и хороших мужчин.

–На счет первого пожалуй соглашусь,… а вот про второе… не знаю,– говоришь ты, лукаво улыбаясь,– надо подумать.

–Да точно!– говорю я. И нам приносят запотевшую бутылку.

Три джигита сидя по-турецки приветствуют нас с этикетки.  Надпись по-русски гласит, что это «Тифлисский винный погреб».

–Слушай мясо попробуй! ... … Обалдеть! – говоришь ты и прыскаешь смехом.

–Хочешь, я узнаю рецепт?

–Сиди. Рецепторщик. И вино, лучше, чем Кинзмараули.

–Это же марочное, – говорю я важно, и губа у меня едет вниз от удовольствия.

–Мы влезаем в бюджет?

–Наверно. Я забыл кошелек, и мне все равно, – легко говорю я, улыбаясь одними глазами.

–Так опять!? Твои штучки!

–Что ж! Оставлю тебя в залог.

–Можешь не возвращаться,… этот ужин будет за счет заведения… и все будут довольны.

–Придется получше поискать в карманах, – притворно морща лоб, говорю я.

В ресторанчик пришла и села недалеко от нас молодая русская пара с бледными лицами.  На голове девушки была большая  светлая шляпа. Он был необычайно худ, с узкими плечами и в очках.  До нас донесся разговор:

–Дорогой, неужели мы завтра будем купаться?

–Конечно. Если бы рейс не задержали, мы сделали это сегодня!

–Не верится!!! Я так счастлива! Ты не представляешь.

Молодой человек положил свою ладонь, на  руку девушки, лежащую на столе, и ласково провел по ней, слегка касаясь:

–Потерпи еще самую малость…

Девушка посмотрела на него влюбленными глазами и улыбнулась.

Со стороны  моря донесся  низкий звук корабельного гудка.  Очевидно, встречное судно ответило ему на полтона выше. Будто испугавшись этого, замолчала музыка в ресторане. Только стали доноситься из кухни перестук ножей и тихая грузинская речь.

–Не хочу домой, – вдруг совершенно серьезно и сухим изменившимся голосом говоришь ты.

–Давай еще посидим.

–Не хочу домой.

–В Россию?

–В Россию.

Мы молчим, и нам становится неуютно.  Огни ресторана уже не так ярко горят, и вкус вина кажется приторным.

–Тут немножко осталось,… допьем?–  говоришь ты скучным голосом.

–Конечно. Если это поможет.

Я разливаю остатки вина. Последняя капля падает на белую скатерть и, расплываясь, бледнеет.

Я оставляю по счету и  на чай.  Мелочь, что болтается в кармане, уже вряд ли  пригодится. А соотечественникам будет приятно.  Мы, молча, взявшись за руки, уходим из заведения и идем,… и идем, и все умирает в наших  душах, посыпается пеплом.

Какой сегодня день? Он чем-то примечательный?

Что-то грустно сегодня. ... Грустно и  печально, ...мы прощаемся с чудесной и неповторимой страной Болгарией.