Текст книги "Кораблекрушение на Ангаре"

Автор книги: Григорий Адамов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 1 (всего у книги 3 страниц)

Григорий Борисович Адамов
Кораблекрушение на Ангаре

1. Сильная вода

Удар был настолько сильным и неожиданным, что никто не удержался на месте, все повалились на палубу.

Через десять минут все было кончено: моторная лодка, получив огромную пробоину в носовой части, погрузилась в воду. Река несла на себе, по дрожащей лунной дорожке, около десятка человеческих голов – темных и круглых, как арбузы, – и небольшую лодку с задранным носом – «шитик» поместному – с остальными пассажирами.

Еще через десять минут люди вылезли из воды и из лодки на усыпанный галькой берег. Темной густой стеной, немного отступая от воды, тихо стояла тайга.

Небольшая экскурсия молодежи – студентов и работников местных заводов – сделала здесь, на берегу Ангары, не предусмотренную планом остановку.

На лужайке, у одинокой старой ели, вскоре весело постреливал искрами огромный костер. На треноге из палок закипала вода в котелке.

Люди сидели у костра полуобнаженные и сушили одежду.

Лоцман Евсей Иванович (по старой памяти все водители мелких судов на Ангаре назывались еще лоцманами), кряжистый старик с кругло подстриженной седой бородой, перетаскивал из шитика на берег припасы, которые были захвачены с мотолодки.

Профессор гидрологии Мочагин, высокий толстый человек со старомодными круглыми очками на носу, держа у огня на распяленных руках косоворотку (при выходе из шитика он упал в воду и искупался), гудел, обращаясь к соседу, Жану Кларетону:

– Мы теперь в бедственном положении, и нужно назначить настоящего начальника экспедиции…

Жан Кларетон, французский коммунист, инженер, уже немолодой, ответил с сильным акцентом:

– Не стоит! Пошлем лодку в Новобратск, и дня через два за нами придет катер… Евсей Иванович, – обратился он к лоцману, – сколько надо плыть в нашей лодке до Новобратска?

Евсей Иванович сложил под елью мешок с консервами и ответил:

– Не больно пылко несет теперь, а все же завтра к вечеру шитик там будет. Раньше бы часов за пять слетали…

– Почему такая разница? – спросил Жан Кларетон, поправляя хворост в костре.

Но надо было, однако, решить, что делать, и разгорелся спор. Предлагали разные проекты. Наконец согласились, что лучше всего все-таки послать шитик в Новобратск.

Из темноты показалась группа молодежи с охапками валежника и хвороста.

Спотыкаясь и натыкаясь друг на друга, они со смехом и шутками подошли к костру и свалили топливо в огромную кучу.

Среди общего шума послышался протест Веры. Она стояла в багровом свете костра, стройная, небольшого роста, в коротких шароварах и легкой майке, с голыми икрами тренированной альпинистки.

– Виктор, – громко обратилась она к молодому человеку, высокому, плечистому, с бритой головой, – мы больше не пойдем… Пусть эти лодыри теперь идут, – она указала на ребят, сидевших у костра.

– Правильно! – послышались крики. – Правильно!

– Гони феодалов! Очищай место у костра!

Пришедшие стали тащить сидевших, те сопротивлялись:

– Ведь хватит пока топлива! Дайте обсушиться! Потом пойдем!

Виктор, Вера и весь их отряд были неумолимы.

– Именем пятой пятилетки! – рычал Виктор среди шума, смеха, криков, таща за шиворот тщедушного Гаврика.

…Ушли. Пришедшие уселись вокруг костра и вскоре затихли, энергично взявшись за консервы.

Жан Кларетон опять спросил:

– Так почему же такая разница, Евсей Иванович?

– А как же? Братская плотина Ангару подняла во как! И пылкости в ней не стало. Раньше летит, бывало, шитик через шиверы и падуны, инда дух захватывает. Сильная была вода! А нынче на спокое, словно ребенка на руках несет – не колыхнет.

– Девяносто метров высоты, батенька, плотина-то, – прогудел профессор Мочагин. – Немного таких плотин во всем мире найдете. Она подпирает Ангару на пятьсот километров, до самого Черемхова. Не только все перекаты и пороги, по-старому, по-местному шиверы и падуны, перекрыты, а даже такие города, как Братск, Балаганск, ушли под воду. Теперь-то Ангара – тихоня по сравнению с тем, что было. Ведь у нее на тысячу восемьсот километров протяжения общее падение – исток выше устья – четыреста восемьдесят метров! Были места, где на каждый километр – тридцать-сорок сантиметров падения. Такое было стремительное течение, что до тридцатиградусных морозов река не замерзала.

Только пар, бывало, стоит над ней густым туманом, дымится река, в теснинах клокочет, как кипяток.

– Очень жалею, что не удастся теперь осмотреть эту гидростанцию, – сокрушался Жан Кларетон. – Ах, как жаль! Ведь это самая крупная установка в мире – на два миллиона шестьсот тысяч киловатт!

– Да почему же не сможете? – спросил Виктор, поедая с аппетитом консервы из дичи. – Куда вам так торопиться?

– Мы потеряем с этой печальной аварией не менее чем три дня, – ответил Жан Кларетон, – а я должен как можно скорее вернуться на работу. Директор нашей электростанции заболел, и я должен заменить его. А вы бывали на Братской гидростанции? – обратился он к профессору Мочагину.

– Ну как же! Я работал на ее стройке. Да… Вы много потеряете, не осмотрев ее!

Вера подбросила хвороста в костер.

– Вы знаете, – сказала она, усаживаясь на место, – когда я думаю о том, что мы сделали с Ангарой и вокруг Ангары, у меня от восторга дрожь по телу пробегает. Мечта первой пятилетки – я тогда была еще ребенком – стала теперь, в пятьдесят первом году, в конце пятой пятилетки, реальностью. Я химик, работаю на Гандюхинском металлургическом заводе. Там применяются совершенно новые методы работы…

– Это ты про бездоменное получение железа? – спросил Веру Игнат, коренастый парень с огромной шевелюрой. – Она мне уши прожужжала сегодня на мотолодке об этой диковине.

– Да, – кивнула ему Вера, – и об электроплавке. Раз вся Ангара со своих гидростанций дает ток по три-четыре десятых копейки за киловатт-час работы, то почему не применять эту баснословно дешевую, почти даровую электроэнергию и для электроплавки сталей вместо древнего доменного процесса с его низким коэффициентом полезного действия?

– Еще бы не дешевая энергия! – проворчал профессор Мочагин. – Нигде в мире не найти такого на редкость крепкого кулака, как здесь, на Ангаре: двенадцать с лишним миллионов киловатт установленной мощности в районе одной реки! Сколько это Днепровских гидростанций? Двадцать! Девяносто миллионов киловатт-часов изумительно ровной отдачи в год! То есть столько же, сколько было выработано в Североамериканских Соединенных Штатах – тогда, когда Ангара еще только проектировалась!

– Неслыханно! Невероятно! – бормотал Жан Кларетон, задумчиво глядя на ярко пылающий костер. – Меня много трепало по свету, я много жил и работал в буржуазных странах и много видел там замечательного в области техники. Но такого я не видел нигде… По какой цене отпускают отдельные ангарские электростанции ток потребителям?

– Самая небольшая – Удинская, – ответил Мочагин, – на притоке Ангары Уде, мощностью в триста тысяч киловатт, отпускает ток по восемь десятых копейки за киловатт-час работы, а самые крупные: Братская – в два миллиона шестьсот тысяч киловатт, Шаманская – в два миллиона киловатт – по две десятых копейки за киловатт-час.

Виктор встал и потянулся:

– Спать хочется, товарищи!.. А ведь только благодаря этой дешевке мы можем здесь, и только здесь, на Ангаре, производить искусственный каучук. Две десятых копейки за киловатт-час работы! Киловатт-час электроработы – это два-три восьмичасовых рабочих дня человека. Значит, выходит, что за две десятых копейки мы получаем работу двух-трех человек в течение целого дня!

От этих цифр может и спать расхотеться… Понятно, почему на Ангаре с ее дешевой электроэнергией сосредоточены самые дорогие энергоемкие производства: бездоменное получение железа и стали на электроплавке, производство искусственного каучука, производство искусственного шелка из еловой древесины, производство алюминия из алунита – все такие производства, которые на дорогом топливе невыгодны.

Из темноты вынырнула белая борода, а потом и вся коренастая фигура Евсея Ивановича. Он подошел к костру и уселся на земле возле молчаливого человека с сухим бронзовым лицом, тонким горбатым носом и черными вьющимися волосами.

– Ну что, Евсей Иванович? – спросил бронзоволицый человек.

– Да вот, значит, товарищ Диего, погнал я шитик-то с Егоровым и Степановым в Новобратск. Эх, жаль, не успели захватить с мотолодки радио… Скорее бы отсюда освободились… Еще нам не повезло, что мы на этом берегу высадились.

На этой протоке посуда не ходит. И пароходы, и баржи, и катера – все по главной протоке, вон за тем островом, ходят. Были бы мы на другом берегу – живо сняли бы нас… Что это ребят-то наших не видать? Невелика штука – хворосту набрать… Не случилось ли чего с ними? Края-то наши еще необжитые, и медведи в тайге, бывает, пошаливают.

Костер трещал, пламя высоко взвивалось кверху. Широкие тяжелые лапы старой ели, покрытые местами серой паутиной, отливали старой бронзой. И все кругом было бронзовое: и полуобнаженные тела людей, и борода Евсея Ивановича, и круглые камни на земле, и густая трава на лужайке.

Было тепло и тихо. Луна давно скрылась, и темнота сторожко стояла кругом стеной, оттесняемая пламенем костра, точно выжидая, когда можно будет надвинуться на кучку людей и поглотить ее.

Евсей Иванович встал, вставил два пальца в рот и пронзительно, по-разбойничьи свистнул, так, что у всех холодок по спине прошел.

Потом он оглушительно бросил в темноту:

– Го-го-го! До-омо-о-ой!

Все прислушались. Скоро, как будто пробиваясь сквозь темноту, донеслись далекие крики и свист.

– Идут, – сказал успокоенно Евсей Иванович, усаживаясь на место.

– А скажите, товарищ Диего, – опять обратился он к бронзоволицему молчаливому человеку, – как это вы после такой раны живы остались? Кто это вас так угостил?

Он показал пальцем на ярко освещенный пламенем костра глубокий и широкий шрам на лице Диего. Шрам шел от правого виска мимо уха, вниз, через челюсть и терялся под нею, уже на шее. Он уродовал лицо Диего, как будто раскрывая свежее кровавое мясо его, и все избегали прямо смотреть на эту часть его лица.

– Это давно… – глухо ответил Диего, – еще в Аргентине…

– Что же это вас – саблей или как? – простодушно допытывался Евсей Иванович. – За революцию небось?

– Нет. Это на производстве… Но эта рана сделала меня революционером.

– Ишь ты! – покачал головой Евсей Иванович. – А по-русски говоришь чисто, как по-родному.

Когда Евсей Иванович в разговоре переходил на «ты», это означало его явное сочувствие и сердечность к собеседнику.

– Я уже пять лет в Советском Союзе, – сказал Диего. – Очень усердно изучал ваш язык… и я очень полюбил его, он теперь мой родной язык.

– Да, – понимающе кивнул головой Евсей Иванович, взяв бороду в кулак, – это ты правильно…

– Как же вы получили эту рану? – спросила Вера. Она лежала у костра на груди, подпирая подбородок обеими руками. Ее серые большие глаза тепло и внимательно смотрели снизу вверх на Диего, и тот не мог удержаться от встречной улыбки.

2. Рассказ Диего

– Это было семь лет назад, – начал Диего. – Я работал тогда в Аргентине на приливной электростанции в бухте Сен-Хозе… Вы, вероятно, слышали о ней…

По ее образцу в прошлом году окончена постройка электростанции у нас на Мурмане. Я там теперь и работаю…

Из чащи послышались голоса людей, треск сучьев. Возвращалась вторая партия с топливом. Теперь его должно было хватить на весь остаток ночи. Ребята с шумом начали рассаживаться, требовать места и еды. Вера прикрикнула на них:

– Ну, будет вам… утихомирьтесь… Товарищ Диего рассказывает интересную историю.

Скоро наступила тишина, прерываемая иногда лишь тихим погромыхиванием опустошаемых консервных банок.

– Принцип работы приливных станций вам, конечно, известен… – начал Диего.

– Известен, – подтвердил с полным ртом Гаврюшка.

– Не говори за других, – оборвала его Вера, – не все ведь энергетики, как ты… Товарищ Диего, расскажите поподробнее об этой станции. У большинства из нас очень смутное представление о ней.

– Мне все равно придется коснуться некоторых технических деталей, – сказал Диего, – иначе вам трудно будет понять эту историю, которая чуть не окончилась для меня так трагически.

Я попал на эту станцию двадцати трех лет. До того я работал на главной электростанции в городе Розарио помощником машиниста при одной из ее паровых турбин. По вечерам, после тяжелого десятичасового рабочего дня, я слушал лекции в вечернем техникуме. Вопросы гидроэлектротехники меня очень интересовали. Я собирался специализироваться в этой области, мечтал из техникума перейти в университет и сделаться инженером-гидроэлектриком.

Вышло, однако, иначе…

Из-за возросшей конкуренции наша электростанция остановила три агрегата. Я очутился на улице. Несколько месяцев, голодая, в безуспешных поисках работы, я продолжал еще заниматься. Но потом пришлось расстаться и с учебой, и со своей мечтой…

Диего замолчал, пристально глядя на огонь костра. Через минуту он опять заговорил:

– Вы, счастливые, не знаете всего этого. Ваша молодость протекает совсем по-другому… Да… Одним словом, скоро я очутился в Буэнос-Айресе. Там через знакомого инженера, который знал меня как развитого и грамотного рабочего, я попал на станцию в Сен-Хозе. Об этой станции очень много писали в газетах, говорили, что с ее пуском Аргентина, бедная углем, избавляется от его ввоза, делается независимой от заграницы… Это действительно очень интересная проблема.

Приливная электростанция в бухте Сен-Хозе была запроектирована, в общем, на принципе работы приливов и отливов. Аргентинские берега Атлантического океана очень выгодные в отношении высоты приливной волны. Она достигает в некоторых местах побережья двенадцати метров. Кроме того, берег изрезан массой небольших заливов, бухт, устьями рек. Самым удобным местом оказалась бухта Сен-Хозе площадью в семьсот восемьдесят квадратных километров. Бухта соединяется с океаном проливом шириной около семи километров. Минимальная высота прилива в ней составляет четыре с половиной метра, а максимальная – весной – больше восьми метров.

Проект станции был разработан еще в 1929 году комиссией инженеров, назначенной аргентинским правительством, которое искало способы сократить импорт дорогого угля. Небольшая опытная станция на тысячу киловатт, построенная в соседней бухте Десеадо, подтвердила правильность проекта. Но вскоре наступил самый разрушительный в истории экономический кризис.

Капиталистам и правительствам капиталистических стран было уже не до новых строек, тем более таких гигантских. Проект оставался нереализованным.

К этому времени кризис немного смягчился, и к проекту вернулись. Но обанкротившееся правительство не смогло взять в свои руки постройку станции и решило передать ее частным лицам. Различные группы капиталистов – и свои, и английские, и американские – стремились захватить себе эту лакомую концессию. Обманы, подлоги, взятки и подкупы чиновников, ученых экспертов, министров, газет, кража документов, угрозы и даже убийства – все было пущено в ход в этой бешеной свалке и грызне стаи хищников. Победа досталась английской группе, которая объединилась с аргентинским капиталом, предоставив и ему кусок пирога. Через несколько месяцев после пуска станции мне посчастливилось попасть туда на работу.

Когда я впервые появился у станции Сен-Хозе, меня поразила странная картина.

Я думал найти здесь огромное здание электростанции из стекла и бетона, различные подсобные здания и сооружения. Оказалось совсем другое.

При свете утреннего солнца я увидел огромную зеркальную гладь бухты. Пролив, соединяющий бухту с океаном, был наглухо заперт гигантской плотиной, которая серой стеной, прямой, как стрела, уходила вдаль и терялась в утренней дымке тумана. Спина плотины сверкала на солнце, как серебристая чешуя чудовищной рыбы, уснувшей на поверхности океана. Это были стеклянные крыши над теми помещениями, которые были спрятаны в теле плотины.

Меня отвели в барак, где жили холостые рабочие. Это было большое общежитие казарменного типа, где мне предоставили койку. Я оставил там свой тощий чемодан и отправился в контору.

Инженер по найму рабочих коротко расспросил меня о предыдущей работе, об образовании, о политических убеждениях, об отношении к революционному профсоюзу.

Я старался, чтобы мои ответы удовлетворили его, хотя, правду говоря, они были вполне искренни. Я больше думал тогда о куске хлеба, чем о революции.

Меня поставили на ремонтную работу в пятьдесят второй группе агрегатов.

Инженер объяснил мне, что в мои обязанности входит наблюдение за состоянием этих агрегатов – турбин, питающих и выводных каналов, валов, генераторов, щитов. После этого он поручил курьеру проводить меня к месту работы.

Мы подходили к плотине со стороны бухты. Плотина начиналась у ее высокого скалистого берега, сливаясь с ним, и подымалась над уровнем воды на десять-одиннадцать метров. У самого начала плотины был широкий вход с колоннами из розового мрамора. Внутри открывался обширный сводчатый вестибюль с двумя пролетами прекрасно отделанных лестниц. Солнечный свет через стеклянную крышу заливал вестибюль.

– Тебе повезло, – усмехнулся курьер, – ты проходишь на станцию как почетный гость, через парадный подъезд.

– Почему же мне устроили такой торжественный прием? – спросил я.

– Просто теперь идет ремонт рабочей проходной – разобрали лестницу, меняют полы.

С площадки второго этажа, в раскрытую дверь, я увидел под высокой стеклянной крышей бесконечно длинный зал с глухими стенами, без окон и дверей. По всей своей длине он был уставлен бесчисленными черными, похожими на огромные остроконечные шлемы, генераторами. Они стояли на полу непрерывной лентой на расстоянии около двадцати метров друг от друга. Мощное низкое гудение наполняло этот зал, конца которого я не мог видеть. Казалось, что циклопические стены поют в унисон с тремястами сорока шестью турбогенераторами, поют песнь покоренных, но грозных рабов человека.

Мы подошли к человеку в фуражке с желтым кантом. Курьер сказал ему что-то, и человек вывел из бокового помещения электрокар. Мы стали на его площадку и с мелодичным позваниванием понеслись вдоль строя генераторов. На вершине каждого виднелся его порядковый номер. В стены были вделаны многочисленные приборы измерения, контроля и управления каждым агрегатом.

Мелькали мимо генераторы, изредка встречались люди. Несколько толстых стен с маленькими проходами все же разделяли этот бесконечный зал на отделения, которые можно было в случае катастрофы изолировать друг от друга. Минут через двадцать электрокар остановился возле генератора с моим номером.

Нас встретил маленький, очень толстый человек с красным одутловатым лицом и по-рачьи выпуклыми глазами. Это был начальник отделения, состоящего из сорока агрегатов. Около него стоял мастер – пожилой человек, худой, сутуловатый, с бритым тощим лицом и толстой отвисшей нижней губой.

На всю жизнь врезались в мою память два человека. Один – с короткими сильными руками и красными пухлыми пальцами, которыми он впоследствии толкнул меня в бездну и на верную смерть. И другой – от которого я меньше всего мог ждать, что именно он будет моим спасителем.

Диего умолк. Он взял лежащий возле него толстый сук и пошевелил костер. Сноп искр и длинные языки пламени взвились кверху – и осветили внимательные молодые лица, глаза Веры и задумчиво смотревших на огонь профессора Мочагина и Жана Кларетона. Лишь один Евсей Иванович, так и не дождавшись рассказа о ране, подремывал, лежа на боку и мирно посапывая в бороду.

Наступившее молчание разбудило его, и, раскрыв глаза, он растерянно сказал:

– А? Что? Что же ты, милой, молчишь?

– Что же произошло с вами там, товарищ Диего? – спросила взволнованным голосом Вера. – Наверное, что-то ужасное… Рассказывайте же…

– Я расскажу… Я давно не вспоминал об этом, неприятно вспоминать такие переживания… но теперь я это расскажу… Нельзя сказать, что работа была у меня трудная. Агрегаты работали и управлялись почти автоматически. Каждый турбогенератор был небольшой мощности: при разности уровней между верхним и нижним бьефом в пятьдесят сантиметров мощность турбогенератора равнялась семистам киловаттам, при разности уровней в один метр – двум тысячам киловатт, а при разности полтора метра – около двух тысяч девятисот киловатт. Но мощность всех агрегатов вместе равнялась уже в маловодные дни в начале каждого цикла двумстам шестидесяти тысячам киловатт, в конце его – миллиону киловатт. За каждый цикл – приливной или отливной – вся электростанция вырабатывала около четырех миллионов киловатт-часов электроэнергии, а за сутки – пятнадцать миллионов. Весной, когда приливы особенно сильны, количество ежедневно вырабатываемой электроэнергии повышалось вдвое. Годовая выработка электроэнергии составляет таким образом около пяти с половиной миллиардов киловатт-часов… А сколько вырабатывает этой энергии Братская электростанция? – спросил Диего профессора Мочагина.

– Восемнадцать миллиардов шестьсот миллионов киловатт-часов в год, – последовал немедленный ответ.

– Значит, эта станция, самая мощная из приливных станций мира, все же в три с лишним раза меньше одной Братской. Однако она ежегодно сберегает Аргентине несколько миллионов тонн импортного угля и дает ток сравнительно очень дешево – около полукопейки за киловатт-час. Это в общем недурно. Наша Мурманская станция несколько меньше, и там ток мы отпускаем по копейке с четвертью за киловатт-час, и мы считаем это тоже выгодным.

Да… Вернемся, однако, к рассказу. Моя работа заключалась в том, чтобы наблюдать за чистотой агрегатов, за своевременной подачей масла в масляные насосы, за работой щитов и направляющих лопаток в каналах и, наконец, за состоянием самих каналов. Раз в декаду, в перерывы между рабочими циклами, когда турбины не работали, я регулярно спускался по веревочной лестнице из машинного зала в колодцы, осматривал каналы, щиты и рабочее колесо турбины.

Чтобы простучать вал и лопатки рабочего колеса, проверить сальники, приходилось подвешивать себя на веревке в узком пространстве, которое оставалось свободным между внешними краями лопаток и стенами колодца. Это была самая неприятная и опасная работа. Никакие крики о помощи не будут услышаны из этой огромной глухой ловушки, где жуткое спокойствие царит лишь в краткие перерывы между циклами. Я всегда спешил как можно скорей закончить эту работу и выбирался оттуда, как из могилы.

Чтобы вы вполне ясно представляли себе то, что произошло здесь со мной, я должен объяснить вам устройство и работу этих каналов.

Под каждым генератором, стоявшим в зале, шел вертикально вниз круглый колодец. До половины этого колодца из генератора спускался также вертикально вал с насаженным на него в нижнем конце горизонтальным рабочим колесом турбины с изогнутыми лопатками.

Почти у основания плотины, немного выше дна бухты, этот вертикальный колодец встречался с горизонтальной трубой десяти метров в диаметре, которая прорезала плотину поперек, соединяя океан с бухтой. Это был так называемый выводящий канал. На уровне отлива со стороны океана и бухты с наружных сторон плотины начинались еще два канала, тоже десяти метров в диаметре каждый, и, изгибаясь вниз, шли друг другу навстречу в теле плотины. Они сходились в середине центрального колодца как раз в том месте, где находилось рабочее колесо турбины. Эти два канала были питающими. Каждый из них мог запираться своим щитом, который специальный мотор опускал и подымал в специальную камеру.

Такие же два щита находились возле выходных отверстий нижнего выводящего канала.

Теперь представьте себе, что начинается прилив и вода в океане поднимается.

Если опустить щит в питающем канале, который начинается со стороны бухты и который будем называть правым питающим, а также опустить щит в левой части выводящего канала, выходящей в океан, а остальные щиты – поднять, то вода из океана устремится в открытый левый питающий канал, ударит в лопатки турбины, завертит ее, пройдет по колодцу вниз и через открытую правую часть выводящего канала и выйдет в бухту. Все турбины так устроены, что не начнут работать, пока разность уровней воды в океане и бухте не достигнет пятидесяти сантиметров и не получится достаточного напора воды. Когда прилив достигает максимальной высоты и наступает время отлива, турбины останавливают, во всех выводящих каналах поднимают вторые щиты (со стороны океана), вода получает новые пути в бухту, и высота воды в бухте и океане в течение двадцати пяти минут выравнивается.

С началом отлива начинается второй цикл. Поднятые ранее щиты в левом питающем канале (со стороны океана) и в правой части выводящего в бухту канала опускаются и запирают каналы. Выхода воде из бухты нет. Затем, когда в океане уровень воды по сравнению с бухтой понизится на пятьдесят сантиметров, подымается щит в правом питающем канале (со стороны бухты) и в левой части выводящего канала (со стороны океана).

Вода из бухты хлынет через правый питающий канал, и под ее напором турбина начнет вращаться. Пройдя через турбину, отработавшая вода ринется в колодец и затем через левую часть выводящего канала (в сторону океана) выйдет в океан.

Так как в океане отлив идет быстрее, чем вода выходит из бухты, то разность уровней будет возрастать: через двадцать две минуты после пуска в ход турбины разность уровней будет уже не пятьдесят сантиметров, а восемьдесят пять, еще через сорок восемь минут – полтора метра. Эта разность уровней удержится в течение двух часов пятидесяти минут, и турбины в это время будут работать с максимальной мощностью. Затем начнется прилив, вода начнет подыматься и разность уровней уменьшаться. Когда она вновь достигнет пятидесяти сантиметров, останавливают турбины, открывают все щиты и ждут, пока сравняются уровни по обе стороны плотины. Тогда все щиты опускают, каналы заперты, уровень со стороны океана повышается, и, когда он превысит уровень воды в бухте на пятьдесят сантиметров, подымают щиты в левом питающем канале и правой части выводящего канала, и цикл начинается сначала.

Я проработал на электростанции уже десять месяцев, вполне освоился с людьми и обстановкой.

Начальник отделения Себастьян Гомец был неприятный человек – карьерист от головы до пяток. За тантьему, за свою долю в прибылях компании он готов был содрать с нас, рабочих, седьмую шкуру. Это, однако, не мешало ему при встрече в свободный час угощать меня сигарами и покровительственно хлопать по плечу: я был покорный парень, расторопный, не жаловался на нагрузку, вообще был на хорошем счету у него, и он говорил, что из меня «выйдет толк».

Мастер нашего отделения был странный человек, угрюмый, молчаливый, строгий в исполнении распоряжений начальника. Но лично от себя он не любил навязывать работу нам, рабочим, а все, что мог, делал сам.

Можно было подумать, что ему жаль было нас, до того редко он отдавал распоряжения. Его звали только по фамилии – Андреас. Говорили, что он будто бы австрийский немец, бывший революционер, участник венского восстания 1934 года; говорили, что после поражения восстания он бежал и добрался до Аргентины, где у него были брат и дядя жены. Здесь он обжился и заботился только об одном – чтобы никто не знал о его прошлом. Что в этих рассказах было истинного – трудно было судить, да я и не задумывался над этим.

Жилось мне, в общем, недурно, хотя работы было много, уставал я отчаянно и заниматься самообразованием было совершенно невозможно, и это очень огорчало меня. Развлечений здесь никаких не было; единственное, что развлекало нас, – это ежедневное купание в бухте.

Я был отличным пловцом и среди всего персонала считался чемпионом по плаванию. Из воды я всегда выходил с сожалением и с нетерпением ожидал следующего купания.

Однажды разнесся слух, что к нам завтра «внезапно» приедет председатель компании, которой принадлежит электростанция, – англичанин какой-то, не то лорд, не то пэр, одним словом, какая-то важная шишка.

Поднялась суматоха. Начальники отделений засуетились, мобилизовали всех на генеральную чистку, проверку и регулировку агрегатов. Наш Гомец совсем озверел. Он надел белоснежные перчатки, ходил по всем потаенным углам, проводя пальцем по частям машин, и за малейшее пятнышко на перчатке штрафовал нещадно.

На следующий день это мучение возобновилось с утра, и к полудню все сияло и сверкало в машинном зале, генераторы пели свою монотонную, но волнующую песнь, все были одеты в парадную одежду и с волнением ждали властителя наших судеб. А его все не было, хотя по радио нам дали знать из Буэнос-Айреса, что он уже давно вылетел к нам на своем геликоптере.

– Он хочет прилететь неожиданно, – бормотал возле меня Гомец, – и ничего с пути не сообщает нам…

Я сказал Гомецу, что выйду наверх плотины и посмотрю, не виден ли геликоптер нашего председателя. Гомец обрадовался моему предложению и даже заторопил меня.

По внутренней лестнице я мигом взлетел наверх. Передо мной расстилался безбрежный океан. Погода свежела. Высокие волны бились о массивную стену плотины, взлетали лохматыми гривами кверху и падали в бессилии вниз. Прилив еще только начинался, и разность уровней едва достигла начальных пятидесяти сантиметров. Турбины лишь минут десять назад были пущены в ход и работали под слабым еще напором воды.

Я смотрел на небо. Оно заволакивалось тучами и грозило штормом. Вдали виднелись аэропланы, боровшиеся с ветром и спешившие добраться до своих аэродромов. Но зеленого с красными кругами геликоптера председателя компании не было видно.

Сзади послышался шум, и, обернувшись, я увидел Гомеца, который выкатился из люка и направлялся ко мне – круглый, плотный, красный.

– Ну что, Диего, не видно геликоптера? – еще издали спросил он меня.

Я ответил, что не видно, и добавил, что председатель, возможно, совсем не прилетит из-за надвигающегося шторма.

Гомец возразил, что геликоптер – первоклассный и что, если бы прилет был отменен, председатель сообщил бы об этом на станцию.

Во время разговора мы смотрели на небо, и лишь случайно, опустив глаза на покрытый барашками океан, я заметил что-то плывущее на поверхности воды недалеко от плотины.

– Смотрите, синьор Гомец, что это плывет к нам?

Гомец посмотрел и побледнел.

– Послушай, Диего, – взволнованно сказал он, – ведь это обломок мачты… Как он попал сюда? Как он миновал заграждения?

Ветер и волны гнали к плотине круглое бревно, которое теперь было уже ясно видно. Оно имело в длину метра три и в толщину до тридцати-сорока сантиметров. На обоих концах оно было схвачено железными обручами.

– Надо немедленно перехватить его, Диего! – кричал Гомец со всевозрастающей тревогой. – Если его втянет в питающий канал, с турбиной произойдет авария… Ну, что же ты стоишь, болван! – набросился он на меня. – Беги за багром скорее!