Текст книги "Космический пешеход"

Автор книги: Григорий Тарнаруцкий

сообщить о нарушении

Текущая страница: 1 (всего у книги 1 страниц)

Тарнаруцкий Григорий
Космический пешеход

ГРИГОРИЙ ТАРНАРУЦКИЙ

Космический пешеход

Он чувствовал, что кто-то пытается его разбудить, но никак не мог выбраться в явь. Сон был как глубокий колодец: только подымешься, цепляясь за скользкие стенки, почти до края и вновь скрываешься в темноту. Наконец с трудом удалось узнать склонившееся к нему лицо Ермолаева и осмыслить, что тот говорит.

– Да ты проснешься, Роман, или я тебя водой оболью. Слышишь? Прилетел психолог из следственного отдела.

– Гляди-ка, как быстро, – пробормотал Романов, изо всех сил стараясь не уснуть. – Мы еще сами толком ничего не поняли, а он уже тут. Кто, если не секрет?

– Какой, к черту, секрет! Елена Радищева.

– Что?! – Сознание мгновенно прояснилось, будто протерли запотевшее стекло. Все окружающее стало даже чересчур отчетливым. – Они там, кажется, с ума посходили! Не зря их "психами" зовут. Знают ведь, что дело касается меня.

– Брось, Роман. Человек погиб, а тебя волнует, кому поручили следствие. Для тебя Елена – бывшая жена, для них – лучший психолог. Ну ты идешь? Она в центральном куполе. Или сказать Радищевой, что ты предпочитаешь видеть ее во сие?

– Не остри, и без того тошно.

– Я стараюсь, но нервы сдали.

– А у меня, по-твоему, силовые кабели вместо них? – Романов нашарил лежащий рядом комбинезон, но помешкал немного. – Честное слово, неудобно как-то. Шесть лет не виделись, и теперь при таких обстоятельствах... Да, иду.

В центральном куполе располагались энергетические установки, основная исследовательская аппаратура, кислородный ресурс, склады и каюткомпания. Здесь они и застали Радищеву. Рослая, статная, она стояла, загородив единственный небольшой иллюминатор, и Романов не сразу разглядел ее. К тому же опять ощутил смятение, не зная, как себя держать с Еленой. И потому, что была она тут официальным лицом, прибывшим расследовать чепе в экспедиции (в его экспедиции!). А еще больше из-за непреходящего чувства вины перед ней. Стоило только вспомнить, как он, глядя в бледное лицо Елены, торопливо, боясь растерять мужество, говорил жестокие, но, по его твердому тогда убеждению, необходимые слова, и тут же едкий стыд разрушал уверенность, оглуплял, делал смешным и беспомощным.

Радищева сразу разгадала этот комплекс, но не желала помочь. Она стояла молча, строгая и ожидающая.

Наконец Романов шагнул к ней и хрипловато сказал:

– Здравствуй, Лена. Мы не ждали так скоро. Не успели и сами разобраться, как это случилось.

– Тем лучше. Мне нужны свежие впечатления. Будем разбираться вместе... Да, извини, Роман, я сразу не поздоровалась. Надеюсь, хорошо живешь? – Она задумчиво посмотрела на него. – У тебя совсем побелели виски. Ты в мать, очень рано седеешь.

– Работа такая, – Романов внутренне поморщился от банальности, но продолжал в том же духе: – Нашу экспедицию не зря зовут испытанием нервов. Да и у тебя занятие не лучше. С чего начнешь? С отчета?

– Нет, я его там очень подробно изучила.

Переминавшийся у входа Ермолаев вдруг произнес:

– Начните с меня.

Радищева и Романов обернулись к нему.

– Мы с Браницким недолюбливали друг друга и потому были взаимно внимательны.

– Интересно! – Радищева наконец села, свет рванулся из иллюминатора, и Роман увидел все, что время успело сделать с ее лицом. Нет, оно не постарело, не увяло и даже, казалось, не изменилось, только исчезла мягкость, за которой когда-то лишь угадывался сильный характер. – Что ж, расскажите, Ермолаев. Может, ваше предвзятое внимание даст как раз верный ключ.

– Вы знаете, есть люди, которые в разных местах оставляют о себе разное мнение. Одни ими восхищаются, другие о них и говорить не хотят. Таким был Олег Браницкий. Если он чувствовал, что нравится окружающим, что его понимают, то становился красивым, талантливым, уверенным в себе. Но стоило ему оказаться в иной обстановке – и перед вами обнаруживалась заурядная личность.

Романов удивленно посмотрел на Ермолаева.

– Ты это к чему?

– Да так. Впрочем, нет. Я всегда считал, что Олег не годится для нашей работы. – Он повернулся к Радищевой. – Это ведь комплекс?

Та неуверенно кивнула и чуть опустила веки, словно потеряла интерес к разговору.

– Все мы тут немного "того",– сказал Роман. – Одно дело летать на корабле, и совсем другое – пешком ходить в космос.

Ермолаев слегка обиделся, что его не дослушали.

– Ладно, я пойду. Доскажу в следующий раз. Да и, наверно, это к случившемуся никакого отношения не имеет.

– Кто знает? Да постойте же! – Елена рассмеялась. – Я ведь задумалась над вашими же словами. Вернее, над одной странностью. Как вы могли недолюбливать Браницкого, если в парные выходы брали спутником только его? На несколько суток в космосе нужен, мне кажется, не только надежный помощник, но и близкий по духу человек, с которым хоть словом можно переброситься. Ведь с базой вы связь теряете через десять часов?

– Теперь через семнадцать. Потом часов сорок в безмолвии. Ощущение препротивное. Тоска, как у Демона. Выть хочется. А еще больше – отключить автокурс и ринуться обратно. Но в таких случаях не возвращаются самостоятельно найти базу все равно, что отыскать осколок в соседней галактике. Вдвоем, конечно, легче. Можно друг с другом связь поддерживать. Да и знаешь: в случае чего есть кому прийти на помощь. Почему я выбирал в партнеры Браницкого? – Ермолаев замялся. – Видите ли, раньше говорили: с таким-то я в разведку не пошел бы. Но ведь настоящее мужество заразительно. И если сам им обладаешь – делись с другим.

– Выходит, Браницкий был попросту труслив? Но он ведь и один ходил в космос. И не раз. А на это решится далеко не каждый.

– Вы опять меня не поняли. – Ермолаев мучительно искал объяснения. – У нас совсем другие меры. Самый слабый из наших – герой в земных, привычных условиях. Кстати, на базе кое-кто скажет, что Он был дьявольски смел. И я не стану спорить. Только все с ним всегда нервничали. Вот с Султрековым или с Пасхиным, с теми спокойно. А от Браницкого, чувствовалось, можно чего угодно ожидать.

– Он когда-нибудь подводил вас?

– Нет.

Романов слушал этот диалог все настороженней и все меньше видел в нем смысл. И чего ради эти умники из следственного отдела прислали психолога, а не технического эксперта?

Впрочем, в то, что подвела техника, Роман не верил. Это могло случиться только, если отключить автокурс... Ну конечно! Браницкий в конце концов не выдержал! Был же разговор, когда Олег уверял, что его все время подмывает это сделать.

И предлагал разбросать какие-то маяки. Ему, дескать, надоело-ходить с поводком, хочется свободного поиска. Но все это хитрости слабодушия. Так он Браницкому тогда и сказал: сдрейфил, можешь возвращаться на Землю.

От неожиданной встречи с Еленой осталось странное чувство – не то обида, не то досада. Правда, и не рассчитывал он на сердечность, но могли б хоть поговорить обстоятельней. Ну что ж, у каждого свои дела: ей расследование, ему – обычная работа. Вот только ничего у него не ладилось. Романов с трудом дослушивал всех, кто к нему обращался: уже через минуту начинало терзать желание избавиться от собеседника.

Да и в одиночестве не удавалось сосредоточиться: что-то торопило, нервировало, обрывало мысли. Но что, он никак не мог определить.

А тут еще очередной "холостой" выход в космос. В который раз ребята возвращались без результатов.

Собрались в вычислительной и спорили. Валерий Пасхин горячился:

– Виноваты расчетники. Меня просто не туда вывели. Тебе, Альбина, наверно, кажется, что мы как на свидание к знакомому фонтану ходим. А в космосе, заруби себе на своем коротком носу, одного и того же места не бывает.

Романов сердито посмотрел на заплаканную Воронину.

– Детсад какой-то вместо расчетной группы! Вы что, не понимаете, во что обходится каждый выход?

– Роман Михайлович, – вступилась за Воронину старший математик Дронова, – вы ведь сами знаете, исследования значительно усложнились. Теперь рассчитать заранее каждый выход в космос почти невозможно.

– Что же вы предлагаете? Может быть, свободой поиск? Без автокурса? Тогда вам и вовсе придется бездельничать.

– А если по маякам? – старший математик не обратила внимания на обидную фразу.

Романов, сощурив глаза, резко и неприязненно взглянул на нее.

– Удивительная смелость нападает на людей, когда они под надёжным куполом.

Дронова смутилась.

– Да, я там не была. Но говорил же Браницкий...

– Не были, так помолчите, – перебил он. – А Браницкий и погиб только из-за этой своей глупости.

Романов вышел, в сердцах хлопнув дверью, и уже по дороге подумал: нехорошо получилось, совсем забыл, что Дронова влюблена в БраницкoГo. У себя в кабинете он увидел Елену и понял, что все эти часы мучился желанием поговорить с ней.

– Ну, так сколько сегодня стычек провел начальник экспедиции?

– Что, психологический тест?

– Зачем же тест, я ведь хорошо тебя знаю. Да ладно, стоит ли пикироваться без посторонних. Расскажи-ка мне лучше, какое ощущение испытываешь там, когда выходишь один.

– Очень трудно передать. Пожалуй, точнее тебе объяснит Ермолаев. Впрочем, и он не мастак. Лучше всего получилось бы у Браницкого. Это Олег умел.

– Тебя я пойму лучше.

Он внимательно взглянул на Елену, и в нем шевельнулась пугливенькая надежда на отпущение. Чтобы не обманываться, отвернулся к иллюминатору, за которым виднелась подбитая звездами чернота.

– Если сказать, что в космосе всегда ночь – вечная ночь, как мрачно пишут поэты, – это неверно. День, ночь, тьма, свет – нелепые там понятия. Глядя сквозь толстые корабельные стекла, ни за что не вообразишь, как в космосе меняются представления о явлениях и величинах. Даже какая-нибудь звезда со всем своим выводком планет – мелочь. В космосе только два гиганта: он сам и твое "я". Ступив в эту беспредельную пустоту, где огромные миры лишь ничтожные искорки, , ты уже не частица одного из них. Теперь ты с ними на равных. Ты идешь, и за спиной, впереди тебя, справа, слева и под ногами бесконечность. Но не подумай, Лена, что это сладостные чувства. Ощущение своей колоссальности вселяет не гордость, а ужас. Кажется, что мысль твоя в миллионы раз больше тебя самого, но она одинока, бесполезна и обречена. Ведь ее пища – какая-нибудь, хоть крошечная, судьба, а бесконечности наплевать на любые судьбы... Однако я говорю только о себе. Каждый, наверно, воспринимает космос по-своему.

Романов обернулся и сразу попал под прицел расширенных зрачков Радищевой.

Истеричный вой сирены заставил их обоих вздрогнуть. За дверью послышался топот пробегавших людей.

Кто-то крикнул: "Роман Михайлович, тревога!" В шлюзовой камере набилось уже столько народу, что ее не удавалось закрыть.

– Пропустить только техников! – крикнул Романов. – Любопытствующие могут выйти и позже.

Он стукнулся шлемом о край шлюзового люка, поэтому последние слова прозвучали под металлический аккомпанемент. Подождав, когда гул в шлеме затихнет, Романов окликнул инженера Борина, топтавшегося уже около выхода.

– Что там случилось, Саша?

– Один луч метеоперехватчика упал.

– Как это упал?

– Он ведь, поймав метеорит, сопровождает его, пока не сожжет. А тут, видно, камушек долетел до поверхности неуничтоженный, за чтонибудь завалился, и луч его потерял.

– Опасность есть?

– Может, задев, сжечь стенку купола или уничтожить что-то из наружных механизмов.

Они вышли из камеры, и Романов, оглядевшись, ничего не увидел.

"Что за шутки?" – пробормотал он, но тут же спохватился и включил инфравидение. Луч висел, едва не касаясь лабораторного купола. Стоит ему слегка сдвинуться вправо, и он аккуратно срежет тому макушку, а метнется влево – не будет стартовой установки. "Вот еще незадача, – подумал Романов. – Как его вывести из этой вилки?" Снова открылась шлюзовая камера и выплеснула целую толпу.

В наушниках начался галдеж, пришлось убавить звук. Кто-то побежал в сторону метеоперехватчика.

– Назад! – крикнул Романов. – Саша, объясни им популярно, что может случиться. Хотя подожди. Можно в старт-снаряде отключить предупредительную сигнализацию?

– Можно. Только перехватчик собьет его сразу на выходе и выведет тогда из строя всю установку.

– А если это сделать в полете?

– Роман Михайлович! – голос у Борина сорвался. – Так нельзя! Вы не успеете...

– Посмотрим, – на ходу бросил начальник экспедиции.

Никто из остальных сначала ничего не понял. Глядели на быстро удалявшуюся фигуру, продолжая обсуждать ситуацию.

– Саша, куда это шеф заторопился? – спросил чей-то голос. – Нам ограничил передвижение, а сам...

– Заткнись! – взорвался вдруг Борин, потом, волнуясь, добавил: – Он решил полететь мишенью.

И сразу в наушниках стало тихо.

Только раз ворвался жалобный возглас Альбины Ворониной: "Да остановите же его!" Между лап стартовой установки вспыхнула огненная струя, она мгновенно выросла, выбросив вверх снаряд. И тут же луч перехватчика метнулся за ней. Люди увидели вспышку, а затем пустоту.

Никто не вскрикнул. Все остались стоять, окаменев, подняв лица. Холодная, безразличная чернота вселенной висела над ними.

Первым заметил тусклый огонек Борин, но он ошеломленно молчал, боясь, что это галлюцинация. Затем кто-то вздохнул, а Воронина заплакала. Теперь видели все – там, вдалеке, работал маленький заплечный двигатель, значит, из космоса "пешим ходом" возвращался человек.

Когда Романов опустился, в гуле голосов невозможно было разобрать ни одного отдельного.

– Борин! – счастливо заорал он. – Если твой чертов перехватчик еще хоть раз выкинет подобный фокус, я его вместе с тобой выброшу с планеты.

– Роман Михайлович, как вы выбрались? – отозвался инженер, и голоса в наушниках стали утихать.

– Как, как, – проворчал тот, шагая в толпе к центральному куполу. – Не захочешь умирать, сразу соображать научишься. Сделал чтото вроде замедленной мины, чтобы разомкнула предупредительную сигнализацию, когда я уже буду на безопасном расстоянии. Важно было лишь выскочить не навстречу лучу.

– А знаете, – сказал Борин уже в шлюзовой камере, – можно было обойтись и без мины. Взяли бы на стартовой тросик. Там его тысячи метров. Привязали к рукоятке и вышли.

– Я, Саша, залезая в снаряд, еще не представлял, как выберусь.

Секунды были дороги, – уже устало ответил Романов и вдруг, почувствовав на себе пристальный взгляд, обернулся. За выпуклым стеклом одного из шлемов он узнал глаза Елены. И снова, теперь более смелая, надежда – чуть ли не уверенность – затеплилась в нем.

В своей комнате Роман бросился на кровать и несколько минут лежал без движения. Никак не удавалось расслабиться, огромное напряжение, которое только сейчас испытал, словно затвердело в нем. Только бы никого не видеть! Никого, кроме Елены. Роман загадал: если она придет, значит...

В дверь постучали. Он поднял голову, но не отозвался. Его почемуто охватило волнение, обессиливающее и неприятное.

Радищева вошла молча, неслышно, будто не наяву. Села напротив, медленно обвела взглядом обстановку, остановилась на фотографии, с которой двумя солнечными зайчиками глядела дочь. Потом Елена подняла руки, разделила надвое поток волос – точь-в-точь как у дочери – и стала совсем похожа на нее.

– Ты давно с нею виделся? – кивнула Елена в сторону фотографии.

– В последний отпуск. Ирина отдыхала тогда на Байкале и вся до макушки была полна самыми разными сведениями о нем. Она подымала меня чуть свет посмотреть, как появляются в утреннем тумане призрачные, будто недорисованные, скалы, возила на Ангару, уверяя, что у той совершенно необыкновенный цвет – настоящий маренго – и называла ее нейлоновой рекой. Очень выросла, загорела и теперь уж точная твоя копия.

О дочери Роман никогда не говорил спокойно: начинал ходить, трогать всякие предметы. Елена улыбнулась, и он почувствовал, как волна нежности докатилась до него. Шагнул к Лене и обнял ее.

Елена медленно отстранилась и без насмешки сказала:

– Ты всегда все истолковываешь по-своему.

Улыбка ее не исчезла, а просто как-то изменилась.

– Прости, я пришла совсем для другого разговора. Просто нечаянно отвлеклась. Скажи, что за спор вышел у вас с Браницким?

Романов заходил по комнате размашистей, злясь на себя и даже на Елену: могла бы в таком случае держаться иначе. Но о чем она спросила? Ах да, о Браницком. Надо же так забыться! Во всем виновата эта история с метеоперехватчиком.

– Олег пришел ко мне с нелепым предложением: ходить в космос без автокурса, оставляя специальные маяки, по которым можно было бы найти обратный путь. Мол, у него и конструкция такого маячка разработана энергоемкого и малогабаритного. А их пришлось бы на Земле заказывать. Короче, я понял, что он попросту увиливает от очередных выходов, хочет устроить себе поездку на родную планету.

– Понял или решил?

– Какая разница?

– Большая. Если Браницкий не думал при этом ни о каких поблажках, то его оскорбила твоя отповедь.

– Догадываюсь, к чему клонишь: "Не предполагай в подчиненном худшее". Думаешь, не помню Кодекса руководителя? Но у меня космический опыт не год и не два, и психологию работающих здесь я знаю, пожалуй, лучше вашего. Как же, они ведь все герои! На Земле девчонки их портреты из журналов вырезают.

Разве придет он и скажет, что у него нервишки сдали, что ему бы слетать покупаться в славе, пожать лишний раз ее плоды.

– Как ты несправедлив! – Радищева тоже встала. – Никто ведь не отнимает твоего мужества, почему же ты отказываешь в нем другим? Вот и этот случай с перехватчиком. Смело, эффектно! И очень авторитет подымает. Но опять демонстрация превосходства. Думаешь, никто из остальных не решился бы на то же самое?

– Однако не решился.

– Только потому, что ты всех подавляешь. Чего доброго, оборвешь, не дослушаешь предложения – ты же веришь лишь в свой ум, свою отвагу – и вместо геройства человек окажется в смешном положении.

– Да что здесь, школа бальных танцев? "Ах, простите, я нечаянно пригласил вашу даму!" Плевать мне на смешные положения, когда на каждом шагу такие, которые могут кончиться трагедией. И инициативы Тут не всякие в моде. Если б Браницкий...

Радищева жестом остановила его.

– Ты забыл, Роман, что я представитель психолого-следственного отдела Совета по освоению космоса и прибыла сюда не для дискуссий.

– Ну и твои заключения?

– Статья четвертая: "Психологическая небрежность руководителя, повлекшая..." – Постой, – Романов ошеломленно посмотрел на нее. – Это ошибка. Конечно, ошибка! Да, я несдержан. Случались и конфликты. Но гибель Олега... Как ты можешь такое связывать? Все твои рассуждения – еще не доказательства.

Елена молча протянула какие-то листки.

– Что? – он слегка отпрянул.

– Расчет выхода в космос без автокурса и маяков. Браницкий сделал его, потому что усложнившаяся программа исследования требовала свободного отклонения от заранее заданного маршрута, а насчет маяков не хотел больше к тебе обращаться.

Небольшие листки, покрытые паутинкой схем и словно запутавшимися в них символами, цифрами, в один миг стали главней всего.

Даже сам этот безумный выход Браницкого в космос показался менее смелым, чем заключенная здесь идея.

От формулы к формуле она захватывала все сильней. Роман не сдерживал восхищения и лишь мимоходом досадливо морщился от некоторых ошибок, будто и теперь их можно было исправить росчерком пера.

– Ну конечно! Олег не учел поглощения пространства "черной дырой". Значит, отклонение составило... – чуть ли не обрадованно воскликнул он и тут же поднял голову.

Лицо Елены было словно мраморное.

– Да, да, все следовало тщательно пересчитать, – голос его словно потерял окраску. – И не один раз. Нет, все равно это оказалось бы слишком большим риском. Но почему Браницкий не посоветовался?

– С тобой? Он уже имел однажды такое удовольствие.

Романов почувствовал, как на него обрушилась огромная тяжесть.

Елена права. Во всем. Боже, как он виноват перед всеми! И перед ней.

Радищева, подойдя к двери, обернулась.

– Заключение я напишу позже.

– Это отставка от экспедиции?

– И от космоса. Но все решит Совет. Я ведь только психолог.

Постояв немного, она тихо добавила:

– Вот когда понадобится тебе настоящее мужество.

Оставшись один, Роман медленно обошел комнату. Представил, как все здесь переменится. Не будет висеть портрет Ирины. Исчезнут многие другие вещи. Появятся новые.

Привычное перемешается с незнакомым. Маленький мир, который долгое время принадлежал ему, окружит иного человека.

Но о чем он думает? До чего ничтожные чувства выползают из сердца, когда ему нужно истекать стыдом и болью! Лучше б оно совсем было пусто.

Нет, тут нельзя оставаться. Тут тесно и мелко. Надо туда...

Романов быстро шел по коридору, страшась встретить кого-нибудь.

И, только надев скафандр, почувствовал себя забронированным от взоров.

За куполом встретились несколько техников. Они только что установили новый старт-снаряд и возвращались обратно. Кто-то из них приветственно помахал начальнику экспедиции рукой, не узнав его.

Романов поднялся по металлической лесенке и, прежде чем сесть в снаряд, оглядел сверху экспедиционный городок. Сколько раз перед стартом взгляд проскальзывал по этому геометрическому пейзажу – матовые купола, серебристая игла антенны, легкие крылья локаторов, – но лишь сейчас заметил их фантастическую красоту. Вероятно, там, на Земле, воспоминание будет долго щемить сердце.

Он вызвал диспетчерскую.

– "Первый" идет в космос. Прошу любой курс.

– Это вы, Роман Михайлович? – удивленно откликнулся девичий голос. Куда вам?

– Прошу любой курс.

Прижало и отпустило ускорение.

Неслышно раздвинулись створки, обнажив звездную полоску, и он шагнул сквозь нее в пространство.

Звезды поплыли сначала в одну, потом в другую сторону – начался их обычный танец. Здесь, в космосе, всегда кажется, что не ты вращаешься, а все вращается вокруг тебя. Впрочем, кажется ли? Тут ведь любая точка может считать себя пупом вселенной. И это верно и неверно. Как значимость его собственной судьбы.

Но где тогда опора для смысла, для цели? Нельзя же разуму питаться сплошными отрицаниями? Зачем же вышел в космос человек? Чтобы растерять остатки привычных своих представлений? А что получить взамен?

Впрочем, когда впереди распахивается вселенная, смотрят на звезды.

Разве заглядывал он в глаза Браницкого? Нет, просто вместе делали одну работу – все ради того же жадного желания человека знать, знать, знать! – и думали только о ней, а не друг о друге. Но не зря ли?

Не там ли ответ? Не они ли – глаза человеческие – те окна, за которыми таится главная ценность, не теряющая смысла даже перед губительным скептицизмом относительности и бесконечности вселенной?

Вот она лежит со всех сторон, бездонная вселенная, и в ее черном холоде плавают пылающие галактики. Точнее, со страшной быстротой несутся друг от друга. А человеку с его куцым временем кажется, что они стоят на месте. Где ему, маленькому, ничтожному, увидеть галактические скорости!

Лишь сознание его может объять и понять все! Так не оно ли та единственная вечная ценность, которая способна примирить нас с реальностью?

Сознание! Сила и слабость природы... Как же в древности называли его? Каким-то странным сдавленным словом... Душа. Но почему? Будто затянутое петлей, едва дышащее: душно! Может, потому, что душа была загнана в человека? Голая, беззащитная, ранимая. Но вот ей открылась бесконечность вселенной, а она все так же уязвима. Огромна, всесильна и уязвима! Как же мог он быть так неосторожен?

Романов нащупал ручной пульт.

Зачем, интересно, конструкторы оставили возможность отключать автокурс? А может, рассчитывали на какой-либо иной вариант? На то, что наступит время, когда человек сможет найти дорогу в космос сам?

Палец легко сдвинул рычажок. Все!

Теперь не вернуть. Теперь он сам будет искать выход...

Звезды закружились, то и дело меняя рисунок. Как же Браницкий мог разобраться в этой путанице? Тем более та ошибка..,

...В экспедиции поднялась суматоха.

– Что случилось? – спросила Елена у чуть не налетевшего на нее Ермолаева.

– Браницкий вернулся. Где Романов?