Текст книги "Пашка из Медвежьего лога"

Автор книги: Григорий Федосеев

сообщить о нарушении

Текущая страница: 4 (всего у книги 14 страниц) [доступный отрывок для чтения: 6 страниц]

ОХОТНИК ЗА ПАУТИНОЙ

Вот и пришла весна, дружная, звонкая, многоголосая. Потекла чернота по увалам. Зазеленели холмы на равнинах. Лес забурел. С каждым днем становилось светлее. Выйдешь на улицу и пьянеешь от свежего воздуха.

Наконец-то настал и для нас с Василием Николаевичем долгожданный отъезд. Теперь, казалось, уж ничто нас не задержит.

Машина загружена. Через два часа самолет высадит нас за сотни километров от населенных мест.

Прощаемся с провожающими. В последний момент, когда мы уж сели в самолет и оставалось только захлопнуть дверь, увидели бегущего к нам Пашку. Он размахивал руками, что-то кричал. Я вспомнил, что не попрощался с ним, спустился на землю.

– Вас вызывают на радиостанцию! – выпалил он запыхавшись.

– Зачем?

– Не знаю. Меня за вами радист послал. Пришлось отложить на час вылет и поехать в штаб. Захожу в аппаратную.

– В подразделении инженера Макаровой какая-то неприятность. Начальник партии ждет у микрофона, – встречает меня радист.

– Алло, алло, здравствуйте, Владимир Афанасьевич! Что у вас случилось?

– Позавчера приехал к Евдокии Ивановне Макаровой. Она стоит лагерем на вершине Усмунского гольца. Неприятность у нее получилась: нити паутиновые провисли в большом теодолите, пришлось приостановить работу. Запасная паутина оказалась некачественной, видимо старая. Третий день бригада охотится за пауком-крестовиком. Всю тайгу обшарили – ни одного не нашли.

– Напрасный труд, – перебиваю его. – Ведь для инструмента нужна паутина от кокона крестовика. Попробуйте подогреть электролампой провисшие нити в инструменте; если они не натянутся, тогда организуйте более энергичные поиски кокона. Используйте эвенков-проводников. Другого выхода пока я не вижу. Обещать же вам помощь в ближайшие дни затрудняюсь. А что вы предлагаете?

– Никто из нас не знает, где прячет самка паука свой кокон. Тайга большая – разве найдешь. А проводники у нас молодежь, еще не опытные, Сейчас попробуем подогреть нити, может, натянутся.

Вдруг в трубку врывается возбужденный женский голос:

– Паутину нам не найти. Здесь на горах еще снег. Неужели не поможете?!

– Здравствуйте, Евдокия Ивановна! Я понимаю вашу тревогу, но как помочь, не знаю. У нас нет запасной паутины, ее раздали наблюдателям, а их сейчас в тайге и днем с огнем не разыщешь. Да и как доставить ее? Не попутным же ветром? В районе нет ни одной посадочной площадки.

– Но ведь если в ближайшее время не закончим наблюдений, сорвем проектирование.

– Учитываю. Потерпите немного, Я сейчас соберу людей, будем решать, что делать.

– Когда нам явиться на связь?

– Через два часа…

Так сегодня и не сбылась мечта улететь в тайгу. Задержка в работе инженера Макаровой, которая ведет геодезические работы в районе крупного рудного месторождения, действительно чревата неприятными последствиями. Проектировщики давно ждут карту, и мы не должны подвести их.

– Что это за паутина в инструменте? Неужели без нее нельзя обойтись? -интересуется радист.

– Ты когда-нибудь смотрел в трубу обычного теодолита? Видел в нем перпендикулярно пересекающиеся нити? – спрашиваю я.

– Видел.

– Так вот, в обычном теодолите эти линии нарезаются на стекле, а в высокоточном, скажем, в двухсекундном, как у Макаровой, с большим оптическим увеличением, нарезать нельзя – будет слишком грубо. Линии заменяют паутиной, натянутой на специальную рамку. Паутину же берут из кокона, в котором паук-крестовик откладывает яйца. Всего-то для инструмента и надо дециметра два паутины.

– А разве шелковая нитка не годится?

– Она лохматая, не дает четкой линии. Нужна именно паутина.

Скрепя сердце отдаю распоряжение разгрузить самолет и послать его выполнять другое задание.

Придется заняться паутиной.

Прежде всего надо организовать поиски в поселке. Обычно крестовики обитают на чердаках, в кладовых, под соломенными крышами и под тяжелой мебелью в квартирах. Но никто не знает, где самка прячет свой кокон.

Тут же возникает вопрос: предположим, нам повезет с паутиной, но как ее доставить Макаровой на голец, чуть ли не за двести километров от поселка, да еще в кратчайший срок?

Вечером мы снова связались с начальником партии. Он сообщил, что нити в теодолите после нагрева их электролампами не натянулись и что нет никакой надежды отыскать там паутиновый кокон.

Наши попытки найти в поселке паутину тоже безуспешны, хотя этим делом и занимался большой отряд пионеров. Они добросовестно обшарили нежилые помещения, чердаки, каждый у себя дома просмотрел все закоулки. И чем меньше оставалось надежды помочь Макаровой, тем больше росла тревога за наши обязательства перед проектировщиками.

В тот же день, как бы в подтверждение срочности дела, мы получили письмо от проектной организации с напоминанием о том, что материал должен быть сдан нами вовремя.

Поздно вечером пришел я домой.

Только разделся, как раздался стук в дверь.

– Заходите!

Дверь тихо скрипнула, и в образовавшуюся щель просунулась нога, обутая в унт. Затем я увидел двух косачей, заткнутых за пояс головами, и сразу догадался: пришел Пашка.

– Проходи, чего остановился!

– За гвоздь, однако, зацепился, – послышался за стеной ломкий мальчишеский голос, но сам Пашка не показывается, а лишь трясет косачами -явно дразнит.

Я хотел было втащить его, но парень, опередив меня, уже стоял на пороге в позе гордого охотника: дескать, взгляни, на что я способен, неужто не позавидуешь?!

– Где же это тебя угораздило, да еще двух? – сказал я, с напускной завистью рассматривая птиц.

Пашка доволен, улыбается во весь рот. Стащив с головы ушанку, растирает ею грязный пот на лице.

– Из дедушкиной шомполки стрелял. Там же, по Ясненскому, где коз гоняли. Поедете? Страсть как играют! Иной такие фигуры выписывать начнет! -И, склонив набок голову, растопырив руки, он задергал плечами, пытаясь изобразить разыгравшегося на току косача. – Как зачуфыкают да закурлыкают, аж дух замирает. Другие обзарятся – по-кошачьему кричат… Эх, и хорошо сейчас в тайге!

– Не соблазняй. Дела, Пашка, не пускают. Не до косачей.

Парнишка помрачнел. Неловко переступая с ноги на ногу, он выдернул из-за пояса косачей и равнодушно бросил их к порогу.

– Еще и не здоровался, а уж обиделся. Раздевайся, – предложил я ему.

– Значит, зря я вам скрадки налаживал на токах, – буркнул он, отворачивая голову. – Думал, поедете, заночевали бы у костра, похлебку сварили из косача. Ну и вкусна же!

В кухне зашумел самовар, и Акимовна загремела посудой.

– Пить охота, – сказал Пашка. – Я только нынче со своей кружкой пришел. У вас чашечки маленькие, из них не напьешься.

Он достал из кармана эмалированную кружку и уселся за стол.

– Ты где пропадал, Пашка, все эти дни?

– Каждый день после школы бегал в Медвежий лог на смолокурку, помогал дедушке. Мы с ним пни корчевали, а бабушка их на Кудряшке возила. Позавчера только управились. Школу кончу и будем смолу гнать: дедушке одному не управиться.

– Когда же ты уроки учил?

– Вечерами да рано утром, до школы… Я хочу у вас что-то спросить… Только дедушке не сказывайте, рассердится, а мне обижать его неохота. Можно мне в экспедицию поступить работать? – И, не дожидаясь ответа, продолжал: -Я в тайге не хуже большого – любую птицу поймаю. А рыбу – на обманку, за мое почтенье! Петли на зайцев умею ставить. В прошлое воскресенье водил в тайгу городских ребят. Смешно: они, как телята, след глухариный с беличьим путают, ель от пихты отличить не могут. А я даже на днях дедушку пикулькой подманил вместо рябчика, Ох, уж он обиделся! Говорит: "Ежели ты, Пашка, кому-нибудь об этом расскажешь, портки спущу и по-настоящему высеку!"

– Ну, это уж привираешь… Как же ты мог дедушку-таежника обмануть? -вызываю его на откровенность.

– Вам расскажу, только чтоб дедушке ни слова, – сказал он серьезно, подвигаясь ко мне и опасливо косясь на дверь. – Вчера прибежал ночевать в зимовье к дедушке, да запоздал. Ушел он в лес, косачей караулить. Ну, и я туда же, его следом. Места знакомые. Подхожу к перелеску, где ток косачиный, и думаю: дай-ка подшучу над дедушкой. Подкрался незаметно к валежине, достал пикульку и пропел рябчиком, а сам выглядываю. Ухо у дедушки острое, далеко берег. Вижу: он выползает из шалаша, шомполку в мою сторону налаживает, торопится, в рот свою пикульку засовывает и поет: тии-ти-ти-тии. Я ему в ответ потихоньку: тии-ти-ти-тии… Он припал на снег, подкрадывается ко мне, а сам ружье-то, ружье толкает вперед, глаза варежкой протирает, смотрит вверх. Это он на ветках рябчика ищет. Я опять: тии-ти-ти-тии. Метров на двадцать подполз он ко мне и вдруг ружье приподнял да как бухнет по сучку. Я и рассмеялся. Вот уж он осерчал, с лица сменился; думал, выдерет. "Для этого, говорит, я тебя, негодник, учил пикать, чтобы ты деда обманывал?" И пошел, и пошел… Так что возьмите в экспедицию… – вдруг взмолился Пашка, меняя тон.

– Хорошо, что ты любишь природу, но, чтобы стать путешественником, нужно учиться и учиться. А у тебя с математикой нелады…

У Пашки сразу на лбу выступил пот. Парень отвернулся и торопливо допил чай.

– Что же ты молчишь? Или неправда?

– Вчера с дедушкой вместе решали задачу насчет автомашин с хлебом. Он говорит: "Умом я тут не соображу, мне нужно натурально, а пальцев-то на руках не хватает для счета – машин много". Он спички разложил и гоняет их по столу взад-вперед. Вспотел даже, разгорячился. Бабушка и говорит ему: "Ты бы, Гурьяныч, огурешного рассольцу хлебнул, может, легше будет, к автомашинам же ты непривыкший". Даже богу стала молиться, чтобы задача у нас с дедушкой сошлась.

– Ну что же, решил он?

– Нет, умаялся, да так за столом и уснул. А бабушка поутру баню истопила, говорит: "Еще, чего доброго, от твоих задач дед захворает, всю ночь бредил машинами".

– Это уж ты выдумываешь.

– Не верите? – И Пашка рассмеялся.

– А сам-то ты решил?

– Решил… Только неверно…

– Слушай, Пашка, ты сегодня не ходил с отрядом пионеров паутину искать?

– Нет. А зачем она вам?

Я подробно объяснил Пашке, в чем дело.

– Надо искать в тайге, там уж наверняка крестовик живет. Надежда на тебя, выручай!

– А какой он, крестовик?

– У него по спине две темных полосы, напоминающие крест.

– А если я паука не найду, тогда совсем приостановится работа? – вдруг спросил он.

– Да, работы остановятся, но до этого допускать нельзя, – ответил я. -Так уж ты не подводи меня, постарайся…

Пашка вдруг весь загорелся, точно обожгла его какая-то мысль. Он вскочил, схватил шапку и, застегивая на ходу телогрейку, выбежал во двор.

– Косачей, косачей возьми!

– Я к дедушке побежал в зимовье, – крикнул он в окно и скрылся в сумраке…

…Прошел в бесполезных поисках и следующий день, Не было надежды и на Пашку, Что делать?..

В штабе уже заканчивался рабочий день. Вдруг слышу, кто-то ломится в помещение, не обращая внимания на окрик вахтера. Широко раскрывается дверь -на пороге кабинета появляется Гурьяныч с Пашкой. Оба раскрасневшиеся от быстрой ходьбы, возбужденные.

– Здравствуйте! К вам с удачей! – говорит старик и поворачивается к Пашке. – Выкладывай!

Пашка запускает обе руки в карманы телогрейки, достает спичечные коробки, а сам не сводит с меня сияющих глаз.

– Вот в этих коробочках по три кокона, – объявляет Гурьяныч.

– Куда столько!

– Это еще не все: принесли и живых крестовиков. – И Пашка достает из-за пазухи несколько коробок, перевязанных цветными лоскутками. – Все, как один, крупные. Вот этот – из дупла лиственницы, этот – из дровяника, этого поймал в остатке стога сена. Всех рассадил по разным коробкам, может, не одинаковая у них паутина.

– Молодец, Пашка, прямо скажу – не ожидал!

– Прыткий он у нас, на все руки! – И Гурьяныч, распахнув однорядку, присаживается в угол на пол.

Парнишка пристраивается рядом.

– Спасибо, Пашка, выручил. Паутины этой хватит на тысячу инструментов. Как рассчитываться будем с тобой?

Старик с душевной снисходительностью смотрит на внука, потом спрашивает с улыбкой:

– Разбогатеешь, чего покупать будешь?

– Ружье, Ты же говорил, как деньги будут, непременно купим.

Старик не отвечает, поворачивается ко мне.

– С паутиной что собираетесь делать, да и с пауками?

– Пауков выпустим, а паутину надо срочно доставить в тайгу.

– Это куда же?

– На Усмунский хребет.

– Не бывал там. Видать, далеко… Как же вы ее туда доставите?

– Будем искать проводника.

– Туда проводника в поселке не найти. Километров за сто я хаживал, не дальше, а другие и того меньше. Нет ли у вас карты – взглянуть, где он. Усмун, какие там речки?.. Может, советом помогу. – И старик встает, подходит к столу.

Пашка точно прилип к нему, вижу, у него созрел какой-то план.

Я разворачиваю перед Гурьянычем фотосхему местности, показываю расположение на ней поселка и линию хребта. Старик достает из внутреннего кармана очки, внимательно смотрит сквозь стекла на схему, водит по ней загрубевшим пальцем. Обращается к внуку:

– Кака это речка, читай!

– Порожная.

– Так-так… А эта как зовется?

– Кедровый ключ.

– Знаю, левый приток Порожной. Бывал там, но

давненько.

– Скажите, Гурьяныч, как легче добраться до Кедрового ключа?

– Упаси бог, не посылайте людей речкой, не пройдут – скалы, завалы, прижимы. Надо напрямик резать тайгою, через озера, а дальше звериной тропою через отрог и угодишь в вершину Кедрового.

– Дедушка, – вдруг обрывает его Пашка. – Кроме тебя, туда никто не проведет, берись проводником, и я с тобою.

– Ты с ума спятил, что придумал! Будь мне пятьдесят, слова не сказал бы, а теперь какой из меня проводник.

– Гурьяныч, а ведь Пашка дельное предлагает. Возьмитесь доставить паутину на Усмун. До Кедрового ключа места знакомые, а дальше по карте пойдете, тропою геодезистов. Тайга вас не подведет.

– Нет, нет, не уговаривайте. На себя теперь не надеюсь: ноги в коленках слабые и память может обмануть, не туда заведу, а дело требует срочности. Да и по новым местам мне уже не ходить.

– А что, если я попрошу Макарову выслать кого-нибудь до Кедрового ключа, вы подойдете отсюда и передадите ему паутину? Соглашайтесь. Вы не представляете, Гурьяныч, из какой беды выручите нас.

– Дедушка, берись, и я с тобою пойду, – умоляет его Пашка.

Гурьяныч задумывается. Он, видимо, вспоминает этот далекий и трудный путь сквозь тайгу, по болотам, по кочковатым марям. Что-то серьезно пугает старика, туманится его лицо. Но вот он трясет головою, как бы отгоняя от себя какие-то мысли, говорит, волнуясь:

– Толкаете вы меня оба на великий грех. Я не должен браться за такое срочное дело. Но уж коль некому – пойду. Только до Кедрового ключа, не дальше. А насчет тебя, Пашка, с бабушкой посоветуемся, как она.

– С тобою пустит. – И парнишка от неожиданной радости, кажется, готов плясать.

– Вот и договорились, Гурьяныч! Пойдете не один – дадим человека, может, Василий Николаевич согласится. И завтра – в путь.

Гурьяныч ушел озабоченный. Конечно, шестьдесят лет – это многовато для такого похода. Но он, видимо, не счел возможным для себя отказать нам.

Макарова обрадовалась моему сообщению относительно паутины. Мы договорились, что утром она отправит своего проводника-эвенка на оленях до Кедрового. Местом встречи будет слияние двух верхних истоков ключа там, где Макарова стояла лагерем три недели назад.

Но оказалось, что Василий Николаевич не может идти С Гурьянычем -загрипповал. В штабе не нашлось подходящей кандидатуры, опытные парни были в тайге, на работе, и я решил сам идти со стариком. Дело серьезное, и тут не должно быть никаких ошибок. К тому же я не мог отказать себе в таком маршруте по тайге, да еще с таким таежником, как Гурьяныч.

Поздно возвращаюсь из штаба. Горы, точно чудовища, стоят на горизонте, закутавшись туманом. Из-за них, с востока, неслышно крадется прозрачная майская ночь с тусклыми, как бы подернутыми дымкой звездами. Странной, загадочной кажется тишина уснувшего поселка.

На порожке моей квартиры сидит Пашка. Замерз, дрожит, как бесприютная собачонка на холоде, но не уходит.

– Я к вам, – обрадованно встречает он меня. – Дедушка послал сказать, что мы можем завтра с обеда идти.

– Кто это "мы"?

– Я и дедушка.

– А бабушка тебя отпускает?

– Отпускает. Мы и Кудряшку берем с собой… Вы бы отпросили меня в школе, скажите, что без меня работа сорвется.

– Уж как-нибудь я найду, что сказать. Но, если твои дела в школе плохи, не возьму, даже если отпустят.

Пашка вдруг вскакивает, хватает мою руку и, вскинув в небо голову, замирает…

– Не слышите? – спрашивает он таинственным шепотом – Гуси!.. С места мне не сойти, гуси!.. Снимите шапку.

Из бездонной тьмы падает на землю усталый гусиный шепот. Он точно ножом полоснул по сердцу. Впервые я слышу его в эту весну. В нем вольность посильнее ветра, радость возвращения, сладость жизни.

– Эх, с ними бы, а?! – горестно вздыхает парнишка.

Где-то высоко в звездах глохнут взбудоражившие нас звуки. Пашка тоже не отрывает глаз от темного неба. Ночной крик гусей, кажется, пробудил в нем еще никогда не испытанное желание лететь с птицами в неведомые страны, и он, может быть, понял, что это новое чувство пленило всего его и что теперь уж ни за что не освободиться от мечты побывать в неведомых странах.

– Пошли в комнату, – говорю я, открывая дверь и пропуская мальчишку вперед.

В комнате жарко. Пашка отказывается раздеться, говорит, на минутку забежал. Сидит хмурый, сдвинув брови.

– Чего, Пашка, молчишь? – спрашиваю я.

– Неохота бабушку и дедушку обижать, а то бы махнул следом за гусями.

– Куда? Он молчит.

– Подожди, пусть оперятся у тебя крылышки.

– То-то и беда! – серьезно соглашается парнишка. – Вот ружье бы, тогда можно и подождать.

– О ружье потом. Бабушка, видно, права: ты слишком увлекаешься охотой.

– Какая там охота – вместо собачонки бегаю. Самому же пальнуть дедушка часто не дает; говорит, ружье наше вот-вот должно разорвать – ненадежное. А насчет охоты я не хуже других.

– Охотником, Пашка, назовешься, когда будешь разбираться в следах зверей и птиц, будешь знать их повадки. Ты должен научиться сшибать на бегу козла, снимать летящую птицу. Не достигнешь этого – нечего тебе делать в тайге с ружьем.

– Что вы, что вы! Да я в тайге любую пташку назову – дедушка мне все объясняет, а козла на бегу или птицу влет сшибу, ей-богу, сшибу.

– Ну, насчет козла это ты…

– Не верите?!

– Нет. А вот относительно ружья не знаю, что с тобой делать.

Его будто оса ужалила. – Дадите?! – вскрикнул он, весь загораясь.

– На эти дни, может быть, и дам.

Пашка вскакивает, хватает со стула свою шапку и мигом исчезает за дверью, точно боясь, что я могу раздумать. Потом он громко барабанит в ставню:

– Спокойной ночи, я к дедушке в Медвежий лог побегу сказать насчет ружья!

– Ты с ума сошел – ночью! Не смей!

В ответ хлопает калитка, и на тихой улице смолкают торопливые шаги Пашки.

"С чего это я ружье пообещал? Не наделал бы глупостей!" – запоздало думаю я. Но, видно, этот вопрос для меня давно решен.

– Что это парнишка зачастил к вам? – спрашивает Акимовна, заглянув в комнату. – Заметили, глаза у него шустрые, так и нижут, так и шарят…

– Это же Копейкин, Акимовна!

– Копейкин?.. – удивилась она. – То-то, я вижу, конопатый, не с нашей улицы. У нас или рыжие, или черные, а таких нет. Спрашивала у соседки про Копейкина, та сказывала: в задах на квартире живет. Настоящая фамилия его Рублев, а это уж ребята прилепили ему – Копейкин. Мальчишка ничего, палец в рот не клади…

– Бойкий и смышленый, – перебил я ее.

– Ну уж и бойкий! Сидит, носом шмыгает.

– Это у него, Акимовна, возрастное.

– Ну, разве что… – примирилась старушка.

БОЛЬ СТАРОГО ТАЕЖНИКА

Утром я, как обычно, проснулся рано. Выхожу во двор. Еще темно. Спит поселок, окутанный черным мраком. Над ним безмолвной тундрой стелется небо с далекими звездами. Морозный воздух сух и звонок – верная примета: к ведру.

Слышу на улице хруст настывшего за ночь ледка под чьими-то торопливыми шагами. Из трубы соседского дома, словно сигнал, взвивается дым, и тотчас же на востоке в полоске появившегося света возникают крутые отроги.

Радостно шепчу:

– Утро, утро!

А шаги на улице все ближе и неожиданно обрываются у нашей калитки. Слышу заговорщический шепот. Кто бы это йог быть так рано? Стою жду. Чья-то рука осторожно касается щеколды, но калитка заперта изнутри.

– Кто там? – кричу.

Тишина.

Подхожу к калитке, открываю:

– Гурьяныч?..

– С добрым утром. – Старик неловко протискивается в калитку. – Мы насчет вчерашнего разговора. Не раздумали?

– Что вы, Гурьяныч, конечно, пойдем. Сразу же после двенадцати отправимся. У меня все готово.

– Я вовремя буду тут. А как насчет Пашки? Из-за спины Гурьяныча высовывается улыбающаяся физиономия.

– Это уж ваше дело.

– Оно, конечно, ну, а вы как?

– Я, Гурьяныч, схожу в школу. Если он подтянулся, отпрошу его.

– Точно, – подтверждает старик. – А как пойдет, за кашевара или самостоятельно?

– Обещал я ему ружье.

– Ну и как же, достали?

– "Ижевку" одноствольную дам. Пашка встрепенулся.

– Пойдем, дедушка, слышишь, пойдем, дядя сказал: "Дам", – значит, даст.

И он утащил старика в предутренний сумрак еще спящего поселка.

Утром я зашел в школу. Была первая перемена, В учительской меня встретила Мария Елизаровна, руководительница 6-го класса, где учился Пашка. Стоило мне назвать его имя, как на лице учительницы сразу вспыхнуло беспокойство. Но узнав, что я пришел осведомиться о делах парнишки, она успокоилась.

– Я думала – не случилось ли что с ним. Очень боюсь за него. В нем столько энергии, вечно он что-то придумывает, куда-то спешит.

– А учится как? – спросил я ее.

– Пашка способный мальчик, может учиться на отлично, но срывается.

– Он говорит, что по математике не успевает, решать задачи ему помогает дедушка.

– При желании он и сам справляется с математикой. А насчет дедушки -это его фантазия. Мы знаем другое: когда в нем зреют какие-то таежные замыслы – учеба отодвигается на второй план и тогда неизбежны провалы.

– Я хочу отпросить его на неделю с собой в тайгу, С нами пойдет и его дедушка. Как вы на это смотрите?

– Нельзя ли обойтись без него?

– Конечно, можно. Какой из Пашки еще помощник, но дело в том, что мы с Гурьянычем допустили оплошность, посвятили его в свои планы, и теперь он захвачен ими. Признаться, мы боимся, если уйдем без него – он сбежит самовольно. Как бы хуже не получилось, Заблудится!..

– Зря, конечно, вы посвятили его в свои дела. Но если он уже настроился, знаю, его не удержать. Вы поставьте все же перед ним непременное условие – нагнать пропущенное, и пусть дедушка зайдет ко мне, как только вернетесь. – И, подумав, добавила: – Я отпускаю его еще и потому, что для ребят такие прогулки и общение с природой очень полезны. Прошлый раз Пашка ездил с дедушкой ловить маралов. Мы попросили его рассказать одноклассникам об этой необычной охоте. И знаете, он очень хорошо справился, было интересно слушать даже нам, педагогам. И Пашка как-то повзрослел после этой поездки в тайгу.

– Значит, благословляете?

– Пусть идет, но, повторяю, при условии, если он ликвидирует пробел в учебе и вы проследите за этим.

Я поблагодарил учительницу.

Во втором часу мы уже шествовали по улице в полном походном облачении. Какими легкими казались первые шаги от людской суеты, от бревенчатых изб, от назойливых звуков! На душе простор, свобода, В эти минуты ты добрейший человек в мире.

Наш караван представляет странное зрелище. Впереди Гурьяныч в суконной однорядке, туго перехваченной кушаком, в легких юфтовых ичигах. Он успел утром сбегать в баню, посвежел, как дуб, сполоснутый первым весенним дождиком. Тяжелыми шагами старик приминает отогревшуюся землю. В его фигуре, в каждом движении – опыт прожитых лет, и так же, как и у меня, желание скорее попасть в тайгу, насладиться весенним буйством природы.

За ним, безнадежно понурив голову, бережными шагами идет Кудряшка, завьюченная, что называется, от ушей до хвоста. Объемистые кожаные сумы с продуктами, какие-то свертки, котел, чайник, мешок с овсом, топор, палатка -все это лежит на ней копною, перевязанное веревкой. Нижняя губа лошади отвисла, уши врозь, спина под тяжестью вьюка прогнулась, ноги в коленках плохо сгибаются: видно, Кудряшка действительно "на исходе".

Следом шагает Пашка. У него за плечами поблескивает длинным стволом "ижевка". Телогрейку перехватывает тяжелый патронташ, наполненный заряженными патронами. Идет он ровным, воинственным шагом. В его фигуре стремительность сапсана. Позади него бежит на ремешке Жулик. После случая с собачником хозяйка охотно отдала его Пашке в тайгу. Собачонка то забегает вперед и, повернув голову, сверлит Пашку любопытными глазами, пытаясь угадать, куда ее ведут, то вдруг на ее морде появляется растерянность, она отстает, прячет свой не ахти какой хвост глубоко между ног, тянется на поводке, пытаясь вырваться.

Пашку провожают завистливыми глазами мальчишки: рыжие, черные и веснушчатые. Он понимает, какая важная роль досталась ему, – идет бодро, будто направляется в Африку за львами. И Кудряшка в эти минуты, вероятно, кажется парнишке слоном, прокладывающим путь в джунглях.

Вижу, один малец отрывается от толпы, быстро нагоняет Пашку, поворачивает к нему свою морденку, измазанную брусничным соком, не может оторвать глаз от "ижевки".

– Вот это да-а!.. Правдашняя? – поражается он.

Пашка выпрямляется, не чувствует земли, шагает широко.

– Смотри, Копейкин, как бы штаны не лопнули! – иронически замечает малыш, но с лица его не сходит зависть.

Пот ручьями заливает лицо Пашки, слепит глаза, копится соленой влагой на губах, но он крепится, ни единым жестом не выдает, что ему тяжело, идет геройски, как в строю. И только когда свернули в переулок и исчезла с глаз подавленная завистью неподвижная ватага ребят, он стащил с головы лисью шапку и с облегчением стал вытирать ею лицо.

Драгоценный груз – паутиновый кокон – я несу в боковом кармане.

За поселком небольшая степушка. От тепла земля набухла, как на дрожжах, почернела: по ней потекла зеленой щетиной свежая майская травка. Тяжело переваливаясь с боку на бок, ходят по грязной дороге грачи. Стайка мелких птиц молча, торопливо проносится мимо нас, и хочется крикнуть ей: "Счастливого пути!"

У речушки нас встречает веселый хоровод берез, умытых теплыми дождями. Рядом благоухает багульник, выбросивший свои ярко-зеленые липкие листочки. А ниже, у крутого берега и по буграм на солнцепеке, – подснежники, первые дары весны.

Дорога, пробежав ветхий мостик, раздвоилась.

Гурьяныч остановился, дождался меня.

– Нам влево, – сказал он, показывая на северо-восток, – С краю хорошо пойдем, дальше – чаща, местами бурелом. А за ним озера. На них и заночуем. Сейчас на озерах пролетная птица – утка, гусь, можно за мое почтенье побаловаться охотой.

Подходим к лесу. Гурьяныч задерживается и, склонив перед ним голову, ласково говорит:

– Прими нас, матушка тайга, мы к тебе с поклоном, – и входит в лес.

Меня всегда тянет в темные дебри тайги, в сумрачную синеву, где в вековом покое только ровный шум столетних сосен. Как это с годами становится все ближе, все ценнее!

Гурьяныч неожиданно замедляет шаг. Выпрямляется. Расстегивает на груди однорядку. Тоже, видно, не может надышаться свежестью леса.

– Дух-то хмельной, того и гляди, с ног сшибет. Пашка! – кричит он, не оглядываясь. – Рассупонь грудь, дыши во все меха – набирайся сил!

Пашке не до этого. Он весь мокрый, как дикий неезженный конь, взнузданный табунщиком.

Гурьяныч, несмотря на свои годы, оказался хорошим ходоком. В нем достаточно и проворства и поспешности. Он легок в движениях, шаги его тверды, уверенны. Голову Гурьяныч держит слегка откинутой назад. С таким человеком хорошо ходить по лесной тропе, и если свернешь в сторону и отстанешь, сразу почувствуешь его опыт, его преимущество.

У широкой прогалины дорога теряется. Гурьяныч останавливается, привязывает повод к седлу и ласково смотрит в потускневшие глаза Кудряшки.

– Иди сама, тропу знаешь. – И тут же поясняет мне: – У лошадей память дай бог, как у зверя, где раз-два пройдет – запомнит до смерти.

Он подтыкает за пояс полы однорядки, расправляет окладистую бороду и шагает дальше.

– Надо поспешать, захватить утку на вечернем перелете. Ты, Пашка, не отставай.

Идем дремучим лесом. Под ногами еле заметный пунктир забытой, давно не хоженной тропки.

Кудряшка плетется следом.

Куда ни посмотришь – колонны великолепных лиственниц, подпирающих свод из сквозных крон. Они спокойно, как пророки, следят за нами с высоты. Только иногда мелькнет березка, или мрачной тенью встанет перед тобою ель. Тут все таинственно, непостижимо, а ты шагаешь все дальше и дальше в сумрак, не чувствуя ног, оглушенный черемуховым духом. И не можешь понять, отчего в лесу так легко, отчего и шаги, и шелест прошлогодней травы, и пугливый взлет птиц кажутся музыкой? Так бы и шел вечно…

Я родился и вырос в могучих кавказских лесах, у подножия ледниковых вершин. Там, еще в детстве, под сводом чинар, у костра пробудилась дерзкая мечта познать неведомое, проникнуть в недоступное. Там впервые я услышал чудесную музыку живой природы. Ее пели ночные грозы, снежные обвалы, гремящие реки, ветры, птицы, а осенью – олени… На всю жизнь врезалась она в память. С тех пор много раз я слышал эту музыку по сибирским лесам, и всегда вспоминались кавказские чинары и детство, беспечное, милое детство, не обманувшее меня своей мечтою. И сегодня в тайге та же музыка, только весенняя, первозданная, зовущая.

Неожиданно впереди в чаще зашуршало что-то, послышалось звонкое хлопанье крыльев – какая-то птица поднялась, вспугнутая нашими шагами.

Пашка мгновенно вскидывает ружье.

– Рябок… – шепчет Гурьяныч и пронизывает внука грозным взглядом. – Я те дам… С зимы заприметил парочку тут в березняке, не тронул; пусть, думаю, плодятся: нынче негусто стало этой птицы.

А сам достает из кармана однорядки тоненькую металлическую трубку -пикульку, манит меня пальцем:

– Я сейчас подзову рябка, а ты полюбуйся: забавная птица. – И он начинает пикать.

Позади дребезжащим дискантом заржала Кудряшка.

Рябчик отзывается далеко, потом ближе, ближе, но без полета, видимо, пешком идет в нашу сторону. Я глаз не свожу с чащи, откуда доносится мелодичный посвист, и в то же время мне очень хочется взглянуть на Пашку, посмотреть, какое у него выражение лица. Быстро оборачиваюсь: парнишка бледный сидит на корточках, весь устремленный вперед, навстречу приближающемуся звуку.

Гурьяныч свистит все тише, протяжнее, жалобнее. Рябчик более не выдерживает этого манящего призыва самки, громко взлетает, несется по просветам к нам и вдруг бесследно исчезает с глаз.

– Вот он, вот… – шепчет взволнованно Гурьяныч и показывает пальцем на лиственничную заросль.

Нет, не вижу, досадую на себя.