355 500 произведений, 25 200 авторов.

Электронная библиотека книг » Грегори Робертс » Шантарам » Текст книги (страница 24)
Шантарам
  • Текст добавлен: 9 октября 2016, 23:58

Текст книги "Шантарам"


Автор книги: Грегори Робертс


Жанр:

   

Триллеры


сообщить о нарушении

Текущая страница: 24 (всего у книги 70 страниц) [доступный отрывок для чтения: 25 страниц]

Особняк на Мохаммед-Али-роуд казался пустым. Все шесть створок парадных дверей были раскрыты, открывая взгляду просторный мраморный вестибюль. Тысячи людей проходили мимо ежечасно, но дом был слишком хорошо известен, и они старались не проявлять откровенного любопытства ни к нему, ни к молодому человеку, стучавшему по одной из зеленых створок, чтобы сообщить о своем приходе. На стук вышел хмурый Назир и с оттенком враждебности в голосе велел мне сменить мою обувь на домашние шлепанцы. После этого он повел меня по длинному коридору с высоким потолком в направлении, противоположном тому, в каком я шел накануне на философский диспут. Миновав несколько закрытых дверей и сделав два поворота, мы вышли во внутренний дворик.

В середине его сквозь большое овальное отверстие было видно голубое небо. Дворик был вымощен крупными квадратными плитами махараштрийского мрамора и окружен колоннадой. В нем был разбит сад с пятью высокими стройными пальмами, цветущими кустарниками и другими растениями, а также фонтаном, чей плеск было слышно вчера из помещения, где мы философствовали. Это было круглое мраморное сооружение в метр высотой и около четырех метров в диаметре, в центре его возвышалась большая необработанная каменная глыба. Вода била, казалось, из самой сердцевины камня. Поднимаясь на небольшую высоту, струи изгибались, воспроизводя форму лилии, и, мягко опадая на гладкую поверхность камня, стекали в басейн. Рядом с фонтаном в роскошном плетеном кресле читал книгу Кадербхай. При моем появлении он отложил ее на стеклянную крышку небольшого столика.

– Салям алейкум, мистер Лин, – улыбнулся он. – Мир вам.

– Ва алейкум салям. Ап кайсе хайн? – (И вам мир. Как себя чувствуете, сэр?)

– Спасибо, хорошо. Под полуденным солнцем по городу бегают разве что бешеные собаки и англичане, я же предпочитаю прохладу своего скромного садика.

– Не такого уж и скромного, Кадербхай.

– Вы считаете, что он слишком нескромный?

– Нет-нет, – возразил я поспешно, потому что именно так и думал; я невольно вспомнил, что это ему принадлежат наши трущобы, где двадцать пять тысяч человек толкутся на голой пыльной земле, лишенной после восьмимесячной засухи даже намека на зелень, а скудные запасы воды хранятся почти все время под замком. – Это самое красивое место в Бомбее из всех, что я видел. Находясь на улице, трудно представить, что здесь такая красота.

Он молча разглядывал меня несколько секунд, словно оценивая ширину и глубину моего вранья, затем указал мне на маленький табурет – единственное имевшееся здесь сиденье, помимо его кресла.

– Садитесь, пожалуйста, мистер Лин. Вы завтракали?

– Да, благодарю вас.

– Позвольте предложить вам хотя бы чая. Назир! Идхар-ао![78]78
  Иди сюда! (хинди).


[Закрыть]
 – крикнул он, вспугнув пару голубей, клевавших крошки у его ног. Птицы устремились к вошедшему Назиру. Они, похоже, не боялись его и даже узнавали; следуя за ним, как прирученные зверята, они снова опустились на пол.

– Чай боно[79]79
  Подай чай (хинди).


[Закрыть]
, Назир, – скомандовал Кадербхай.

Он обращался к водителю повелительно, но не грубо, и я догадывался, что только такой тон устраивал Назира и признавался им. Суровый афганец молча удалился, голуби запрыгали вслед за ним прямо в дом.

– Кадербхай, я хочу сказать одну вещь, прежде чем мы… будем говорить о чем-либо еще, – произнес я спокойно. – О Сапне.

При этих словах он резко поднял голову.

– Я слушаю.

– Сегодня ночью я много думал об этом и о том, как вы вчера попросили меня… помочь вам, и у меня в связи с этим возникает небольшое затруднение.

Он улыбнулся и насмешливо приподнял одну бровь, но ничего не сказал, так что мне оставалось только продолжить.

– Возможно, я не очень хорошо изъясняюсь, но я испытываю некоторую неловкость. Что бы этот тип ни натворил, я не хочу оказаться… ну, кем-то вроде копа. Я не считаю для себя возможным сотрудничать с полицией, даже косвенно. У нас дома «помогать полиции» означает «доносить на ближнего». Я, конечно, прошу прощения. Я понимаю, что этот Сапна убивает людей. Если вы собираетесь остановить его, то я готов помочь, как могу. Но вам, а не копам. С ними я не хочу иметь ничего общего. Если же вы выступите против этой банды, кто бы они ни были, действуя независимо от полиции, то я буду рад участвовать в этом, можете на меня рассчитывать.

– Это все, что вы хотели сказать?

– Да… пожалуй.

– Очень хорошо, мистер Лин. – Он изучал меня с каменным лицом, но в глазах его плясали не вполне понятные мне веселые искорки. – Думаю, что могу успокоить вас на этот счет. Я довольно часто оказываю полицейским, так сказать, финансовую помощь, но никогда не сотрудничаю с ними. Что же касается Сапны, то этот вопрос для меня сугубо личный, и если вы узнаете что-либо об этой одиозной фигуре, то прошу вас не сообщать об этом никому, кроме меня, – ни тем господам, с которыми вы встречались здесь вчера, ни кому-либо другому. Договорились?

– Да, конечно.

– Больше вы ничего не хотите добавить?

– Да нет…

– Замечательно. Тогда к делу. У меня сегодня очень мало времени, так что перейду прямо к сути. Услуга, о которой я хочу вас попросить, заключается в том, чтобы научить одного маленького мальчика по имени Тарик английскому языку. Я не говорю, конечно, о владении языком в совершенстве, просто хочется, чтобы он повысил свои знания и обладал некоторыми преимуществами, когда будет поступать в какое-либо учебное заведение.

– Я буду рад помочь, – ответил я удивленно, но не обескураженно. Я чувствовал, что способен обучить мальчика основам языка, на котором писал каждый день. – Не знаю только, насколько хорошим учителем я буду. Наверняка, нашлось бы немало более компетентных преподавателей, но я с удовольствием попробую свои силы в этом. Вы хотите, чтобы я приходил сюда учить его?

Он посмотрел на меня с благожелательной, чуть ли не ласковой снисходительностью.

– Разумеется, он будет жить у вас. Я хочу, чтобы он непрерывно был в контакте с вами в течение десяти-двенадцати недель, чтобы он жил у вас, ел с вами, спал в вашем доме и сопровождал вас повсюду. Я хочу, чтобы он не просто заучил английские фразы, а усвоил английский образ мыслей, постоянно находясь в вашем обществе.

– Но… но я ведь не англичанин, – пробормотал я ошарашенно.

– Это неважно. В вас достаточно много английского. Вы иностранец, и я хочу, чтобы он понял, как живет иностранец.

Голова моя шла кругом, мысли прыгали и порхали, как голуби, которых он спугнул своим голосом. Я искал предлог, чтобы отказаться. То, чего он хотел, было немыслимо.

– Но вы же знаете, что я живу в трущобах, в совершенно неподходящих условиях. Хижина у меня очень маленькая, в ней практически ничего нет. Он там будет очень стеснен. Там грязно, вокруг полно народа… И где он будет спать?

– Я имею представление о ваших жизненных условиях, мистер Лин, – ответил он довольно резко. – Я хочу именно этого – чтобы он увидел, как живут в трущобах. Скажите честно, разве вам не кажется, что мальчик усвоит очень хороший урок, живя в джхопадпатти? Разве не будет ему полезно пообщаться с самыми бедными людьми в городе?

Разумеется, в этом я был с ним согласен. На мой взгляд, любому ребенку, и прежде всего из богатой семьи, было бы очень полезно познать жизнь в трущобах.

– Да, вы, конечно, правы. Я думаю, очень важно увидеть собственными глазами, как люди живут там. Но, понимаете, для меня это очень большая ответственность. Я не так уж хорошо слежу за собой и не уверен, что смогу как следует присматривать за мальчиком.

Назир принес чай и приготовленный им чиллум.

– Вот и наш чай. Давайте сначала покурим, если не возражаете.

Мы закурили чиллум. Назир, присев на корточки, курил вместе с нами. Когда Кадербхай запыхтел глиняной трубкой, Назир выдал мне целую серию кивков, ужимок и подмигиваний, которые, по-видимому, означали: «Смотри, как курит хозяин, как он великолепен, какой он большой человек, – мы с тобой никогда такими не станем, и нам очень повезло, что мы присутствуем здесь».

Назир был на голову ниже меня, но, по-видимому, на несколько килограммов тяжелее. Шея у него была поистине бычья, и казалось, что его мощные плечи поднимаются до самых ушей. Могучие руки распирали рукава свободной рубашки и по толщине почти не уступали бедрам. На широком вечно нахмуренном лице отчетливо проглядывали три изогнутые линии, похожие на сержантские лычки. Первая из них состояла из бровей, сходившихся на переносице, и спускавшейся между ними до уровня глаз своенравной угрюмой складки. Вторая начиналась в углублениях у крыльев носа и охватывала дугой всю нижнюю челюсть. Третья, безнадежная и упрямая, была образована ртом, напоминавшим перевернутую подкову, знак невезения, прибитый судьбой у порога его жизни.

Через его смуглый лоб тянулась темно-красная борозда большого шрама. Темные глаза метались в глубоких впадинах, словно ища спасения. Уши выглядели так, будто их основательно пожевал какой-то зверь. Но самым примечательным был его нос, инструмент чрезвычайно большой и свисавший так величественно, словно имел какое-то более высокое предназначение, нежели вдыхание воздуха и запахов. В тот первый период нашего знакомства внешность Назира представлялась мне уродливой – не столько из-за каких-то неправильностей в лице, сколько из-за его мрачного выражения. Мне казалось, я никогда не видел физиономии, столь категорически отвергавшей даже намек на улыбку.

Мне уже в третий раз передали чиллум. Дым был горячим, с неприятным привкусом. Затянувшись, я сказал, что табак кончился. Назир выхватил чиллум у меня из рук и стал настойчиво пыхтеть им, выпустив облачко грязно-коричневого дыма. Затем он постучал черенком по ладони, вытряхнув на нее остатки белого пепла, и демонстративно сдул его на пол около моих ног. После этого он угрожающе прокашлялся и покинул нас.

– Похоже, я не очень-то нравлюсь Назиру, – заметил я.

Кадербхай неожиданно расхохотался – звонко, по-юношески. Это был подкупающий смех и настолько заразительный, что мне тоже хотелось рассмеяться, хоть я и не видел особых причин для этого.

– А вам нравится Назир? – спросил он.

– Да нет, в общем-то, – ответил я, и мы оба засмеялись еще веселее.

– Вы не хотите учить Тарика английскому, потому что боитесь ответственности, – сказал Кадербхай, отсмеявшись.

– Ну… не совсем так. Хотя нет, именно так. Дело в том… – я умоляюще посмотрел в его золотистые глаза, – дело в том, что я боюсь не справиться. Это действительно слишком большая ответственность. Я не смогу.

Он улыбнулся и коснулся моей руки.

– Я понимаю. Вы беспокоитесь. Это естественно. Вы боитесь, что с Тариком может что-нибудь случиться. И еще вы боитесь потерять свою свободу, возможность ходить, куда хотите, и делать, что хотите. Это тоже естественно.

– Да, – пробормотал я с облегчением.

Он понимал, что я чувствую, видел, что я не смогу выполнить его просьбу, и не хотел настаивать. Сидя рядом с ним на низком табурете и глядя на него снизу вверх, я испытывал некоторую скованность. И одновременно меня охватило исключительно теплое чувство к нему, порожденное, казалось, именно нашим неравенством. Это была любовь вассала к своему господину, одно из самых сильных и загадочных человеческих чувств.

– Хорошо. Мое решение будет таким, Лин. Вы возьмете Тарика с собой на два дня. Если через сорок восемь часов вы решите, что не в состоянии жить с ним, то приведете его обратно, и я больше не буду поднимать этот вопрос. Но я уверен, что мой племянник не доставит вам хлопот. Он очень хороший мальчик.

– Ваш… племянник?

– Да, четвертый сын моей младшей сестры Фаришты. Ему одиннадцать лет. Он немножко знает английский и свободно говорит на хинди, пушту, урду и маратхи. Он низковат для своего возраста, но здоров и крепок.

– Но ваш племянник… – начал я, но Кадербхай прервал меня:

– Если вы решите, что сможете выполнить мою просьбу, то мой друг Казим Али Хусейн, которого вы хорошо знаете, окажет вам всяческую помощь. Он распорядится, чтобы несколько семейств в джхопадпатти, включая его собственную, взяли часть забот о мальчике на себя и предоставили ему в случае необходимости место, где он мог бы спать, помимо вашей хижины. Помощников у вас будет достаточно. Я хочу, чтобы Тарик познакомился с тяжелой жизнью бедняков, но больше всего хочу, чтобы у него был учитель-англичанин. Для меня это значит очень много. В детстве я…

Он замолчал, глядя на каменную глыбу в фонтане. В глазах его мелькали отблески жидкости, струящейся по камню. Затем в них появилось сумрачное выражение, как тень от тучи, наплывающая на пологие холмы в солнечный день.

– Итак, сорок восемь часов, – вздохнул он, возвращаясь к действительности. Если вы после этого приведете мальчика обратно, мое мнение о вас не изменится к худшему. А сейчас вам пора познакомиться с ним.

Кадербхай указал рукой на аркаду за моей спиной и, обернувшись, я увидел, что мальчик уже стоит там. Он и вправду был очень низеньким. Кадербхай сказал, что ему одиннадцать лет, но на вид ему можно было дать не больше восьми. На нем была чистая выглаженная курта-пайджама и кожаные сандалии, в руках он держал миткалевый узелок. Он глядел на меня с таким несчастным и недоверчивым выражением, что казалось, вот-вот расплачется. Кадербхай подозвал мальчика, и он приблизился, обойдя меня по дуге и встав с другой стороны дядиного кресла. Чем ближе он подходил, тем несчастнее был у него вид. Кхадербхай сказал ему что-то быстро и строго на урду, указывая на меня рукой. Тарик подошел ко мне и протянул руку.

– Здравствуйте очень хорошо, – произнес он, сделав большие глаза, в которых были страх и отчаяние.

Его маленькая ручка утонула в моей ладони. Нет ничего, что ощущалось бы более уместным в твоей руке, придавало бы столько уверенности и пробуждало бы такое сильное инстинктивное желание оказать покровительство и защитить, как рука ребенка.

– Здравствуй, Тарик, – ответил я, невольно улыбнувшись.

В глазах его мелькнула было улыбка, полная надежды, но сомнение тут же притушило ее. Он посмотрел на своего дядю жалобно и совершенно безнадежно, так широко растянув сжатые губы, что даже крылья носа у него побелели.

Кадербхай ответил ему твердым ободряющим взглядом, затем встал и опять окликнул Назира.

– Прошу простить меня, мистер Лин. Меня зовут срочные дела. Итак, жду вас через два дня, если вы будете неудовлетворены, на? Назир проводит вас.

Он повернулся, не поглядев на мальчика, и удалился под арку. Тарик и я смотрели ему вслед и оба чувствовали себя покинутыми и преданными. Назир проводил нас до дверей. Пока я переобувался, он встал на колени перед мальчиком и прижал его к груди с удивительной и порывистой нежностью. Тарик прильнул к Назиру, схватившись за его волосы, и тому пришлось с некоторым усилием оторвать ребенка от себя. Когда мы выходили на улицу, Назир кинул на меня красноречивый взгляд, в котором читалось недвусмысленное предупреждение: «Если что-нибудь случится с мальчиком, ты ответишь за это», – и отвернулся.

Минуту спустя мы уже были на улице возле мечети Набила, растерянно держась за руки, подавленные силой личности, толкнувшей нас друг к другу против нашей воли. Тарику ничего не оставалось, как повиноваться, но в моей неспособности возразить Кадербхаю проявилось несомненное малодушие. Я сознавал, что капитулировал слишком легко. Недовольство собой быстро переросло в фарисейство. «Как мог он так поступить с ребенком? – спрашивал я себя. – Отдать собственного племянника чужому человеку! Неужели он не видел, как не хочет этого мальчик? Это бессердечное пренебрежение правами и чувствами ребенка. Только тот, для кого все остальные – игрушки в его руках, мог отдать ребенка человеку… вроде меня».

Негодуя на свое слабоволие – «Почему я позволил ему принудить меня к этому?» – и кипя от эгоистической злобы, я тащил Тарика за собой, быстро шагая по запруженной народом улице. В тот момент, когда мы проходили мимо мечети, муэдзин стал созывать с минарета народ на молитву:

 
Аллах ху Акбар Аллах ху Акбар
Аллах ху Акбар Аллах ху Акбар
Аш-хаду ан-ла Ила ха-илалла
Аш-хаду ан-ла Ила ха-илалла[80]80
  Бог велик, Бог велик, Я свидетельствую, что нет бога кроме Бога…


[Закрыть]

 

Тарик повис на мне, вынудив остановиться, и указал на мечеть и на башню, с которой раздавался усиленный динамиками призыв муэдзина. Я покачал головой и сказал, что у нас нет времени. Но он уперся обеими ногами и потянул меня ко входу. Я объяснил ему на хинди, а затем и на маратхи, что я не мусульманин и не желаю посещать мечеть. Однако он так исступленно продолжал тянуть меня, что от напряжения вены выступили у него на висках. В конце концов он вырвался от меня и, взбежав по ступенькам, сбросил у входа сандалии и исчез в дверях прежде, чем я успел его остановить.

Я в расстройстве колебался перед большой аркой входа. Я знал, что не только представители других конфессий, но и неверующие имеют право заходить в мечеть – либо для того, чтобы помолиться или предаться размышлениям, либо просто полюбоваться архитектурой и убранством. Но знал я и то, что мусульмане считают себя притесняемым меньшинством в городе, где преобладает индуистская вера. Жестокие схватки между приверженцами различных религий случались довольно часто. Прабакер рассказывал мне, что однажды стычка между воинственными индусами и мусульманами произошла как раз около этой мечети.

Я не знал, что делать. Наверняка, в мечети были другие выходы, и если мальчик захочет убежать от меня, то я вряд ли смогу этому помешать. Сердце мое билось от страха, что придется вернуться к Кадербхаю и признаться ему, что я потерял его племянника, не отойдя от его дома и ста метров.

Я уже решил войти в мечеть и поискать мальчика, но тут увидел его. Тарик пересекал справа налево огромный богато украшенный изразцами вестибюль. Его голова, руки и ноги были мокрыми – по-видимому, он поспешно умылся. Пройдя чуть дальше, я увидел, что он встал на колени позади группы мужчин и тоже начал молиться.

Выйдя на улицу, я сел на какую-то тележку и закурил. К моему облегчению, Тарик появился через несколько минут, схватил свои сандалии и подошел ко мне. Стоя рядом, он поднял глаза к моему лицу, наполовину нахмурившись, наполовину улыбаясь, как умеют только дети, когда они счастливы и напуганы одновременно.

– Зухр! Зухр! [81]81
  Придите, собирайтесь! (урду)


[Закрыть]
– произнес он, давая понять, что это был час полдневной молитвы. Голос его при этом был удивительно твердым для ребенка. – Я благодарил Бога. А ты благодаришь Бога, Линбаба?

Опустившись на одно колено, я крепко схватил его за руки. Тарик поморщился, но я продолжал держать его. Я был сердит и понимал, что выражение лица у меня ожесточенное, если не жестокое.

– Никогда больше не делай этого! – рявкнул я на хинди. – Не смей убегать от меня!

Он нахмурился, глядя на меня испуганно, но непокорно. Затем его лицо напряглось, на нем появилась маска, с помощью которой мы пытаемся удержать слезы. Глаза его наполнились слезами, одна из них скатилась по щеке. Я поднялся и отошел от него на шаг. Несколько мужчин и женщин остановились поблизости, наблюдая за нами – пока без особой тревоги. Я протянул мальчику руку. Он неохотно взял ее, и мы направились к ближайшей стоянке такси.

Оглянувшись через плечо, я увидел, что люди смотрят нам вслед. Во мне бурлила гремучая смесь эмоций, главной из которых была злость, в основном на самого себя. Я остановился, Тарик остановился тоже. Я сделал несколько вдохов, чтобы успокоиться. Мальчик стоял, наклонив голову набок и внимательно глядя на меня.

– Я сожалею, что рассердился на тебя, Тарик, – сказал я спокойно. – Этого не повторится. Но прошу тебя, пожалуйста, не убегай от меня больше. Я очень испугался и встревожился.

Мальчик расплылся в улыбке – впервые с тех пор, как мы встретились. Я поразился тому, насколько она похожа на сияющий лунный диск Прабакера.

– Господи, спаси меня и помилуй! – взмолился я всем своим естеством. – Только не это. Одного Прабакера мне вполне хватит.

– Да! Замечательное о’кей! – согласился Тарик, тряся меня за руку с энтузиазмом спортсмена на тренажере. – Господи спаси тебя и меня, всегда-всегда!


Глава 16

– Когда она вернется?

– Откуда я знаю? Может, и скоро. Она просила подождать.

– Гм. Подождать. Поздно уже, малышу спать пора.

– Твое дело, приятель. Мне без разницы. Она просила, я передала.

Я посмотрел на Тарика. Он не выглядел усталым, но я знал, что скоро его сморит сон. Я решил, что ему не мешает отдохнуть, прежде чем мы двинемся к нам в трущобы. Скинув туфли, мы вошли в дом Карлы и закрыли дверь за собой. В большом саромодном холодильнике я нашел бутылку воды. Выпив воды, Тарик опустился на груду подушек и стал перелистывать журнал «Индия тудей».

Лиза сидела в спальне Карлы на постели, подтянув колени к подбородку. Кроме красной шелковой пижамной куртки, на ней ничего не было. Виднелся хвостик белокурых лобковых волос, и я оглянулся, чтобы убедиться, что мальчик не может заглянуть в комнату. В руках она сжимала бутылку виски «Джек Дэниелс». Ее длинные вьющиеся волосы были небрежно собраны в пучок, съехавший на сторону. Она глядела на меня оценивающе, сощурив один глаз и напоминая стрелка, примеривающегося к мишени.

– А где ты раздобыл этого малыша?

Я оседлал стул, положив руки на его прямую спинку.

– Он достался мне как бы в наследство. Я его взял в виде одолжения.

– Одолжения? – Она произнесла это слово так, будто это было название какой-то заразной болезни.

– Ну да. Мой друг попросил меня обучить его английскому.

– А почему же он сидит тут, а не учит английский дома?

– Я должен держать его при себе, чтобы он в это время обучался разговорному языку.

– Держать при себе? Все время? Куда бы ты ни пошел?

– Да, так мы договорились. Но я надеюсь, что через пару дней отправлю его обратно. Сам не знаю, почему я согласился взять его с собой.

Она громко расхохоталась. Из-за того, что она пребывала в таком состоянии, смех звучал неестественно и грубо, но сам по себе он был полнозвучным, с богатыми модуляциями, и в других условиях, вероятно, производил бы приятное впечатление. Она глотнула виски из горлышка, запрокинув голову и обнажив одну округлую грудь.

– Я не люблю детей, – изрекла она гордым тоном, каким могла бы объявить о том, что получила какую-нибудь почетную премию.

Затем сделала еще один большой глоток. Бутылка была наполовину пуста. Я понял, что скоро ее напыщенная связная речь сменится невнятным бормотанием, потерей ориентации и соображения.

– Слушай, я пришел только за моей одеждой, – проговорил я, осматривая комнату в поисках своих вещей. – Я возьму ее и вернусь повидать Карлу как-нибудь в другой раз.

– У меня предложение к тебе, Гилберт.

– Меня зовут Лин, – поправил я ее, хотя это имя было такое же вымышленное.

– У меня предложение, Лин. Я скажу тебе, где твоя одежда, если ты согласишься переодеться прямо здесь, у меня на глазах.

Отношения между нами не сложились с самого начала, и теперь мы смотрели друг на друга с колючей враждебностью, которая иной раз ничуть не хуже, а то и лучше взаимной симпатии.

– Ну, предположим, ты выдержишь это зрелище, – протянул я, невольно усмехнувшись. – Мне-то что за радость в этом?

Она опять расхохоталась, на этот раз более искренно и естественно.

– Нет, а ты ничего, Лин. Ты не принесешь мне воды? Чем больше я глотаю этого пойла, тем больше пить хочется.

По дороге в кухню я проверил, что делает Тарик. Мальчик уснул, откинув голову на подушки и открыв рот. Одна рука была сложена под подбородком, в другой он все еще держал журнал. Я взял у него журнал и накрыл его легкой вязаной шалью, висевшей на стенном крючке. Тарик спал довольно крепко и не пошевелился. В кухне я взял бутылку воды из холодильника, нашел два стакана и вернулся в спальню.

– Малыш уснул, – сказал я, отдав ей стакан. – Пусть отдохнет. Если он сам не проснется, я разбужу его чуть позже.

– Садись. – Она похлопала по постели рядом с собой. Я сел и налил себе воды. Она смотрела, как я пью, поверх своего стакана.

– Хорошая вода, – сказала она после непродолжительного молчания. – Ты заметил, что здесь хорошая вода? По-настоящему хорошая. Я хочу сказать, ожидаешь, что это будет какое-нибудь дерьмо, поскольку здесь Бомбей, Индия и так далее, а на деле она гораздо лучше, чем лошадиная моча с химическим привкусом, что льется из крана у нас дома.

– А где у нас дом?

– Какая, на хрен, разница? – Увидев, что я досадливо поморщился, она добавила: – Не лезь в бутылку. Я ничего не строю из себя. Я серьезно говорю – какая разница? Я никогда туда больше не поеду, а ты тем более.

– Да уж наверное.

– Черт, ну и жарища! Терпеть не могу это время года, перед самым сезоном дождей. Такая погода сводит меня с ума. Тебя не сводит? Мне уже четвертый раз приходится переносить ее здесь. Прожив тут какое-то время, начинаешь отсчитывать года по этим сезонам. Дидье здесь уже девятый сезон дождей. Можешь представить? Девять поганых сезонов. А ты?

– У меня второй, и я жду его с нетерпением. Обожаю дождь, хоть он и превращает наши трущобы в болото.

– Карла сказала мне, что ты живешь в трущобах. Не знаю, как ты это выносишь – вонь, толчея, все живут друг у друга на голове. Меня никакими коврижками не заманишь в такое место.

– Это не так плохо, как кажется, – как и все остальное в этой жизни.

Она склонила голову на плечо и посмотрела на меня с непонятным выражением. Глаза ее сверкали чуть ли не призывно, а губы презрительно кривились.

– Ты все-таки забавный парень, Лин. Так откуда у тебя этот мальчишка?

– Я уже сказал тебе.

– Хороший малыш?

– Ты же, вроде бы, не любишь детей.

– Да, не люблю. Они такие… невинные. А на самом деле нет. Они точно знают, что им надо, и не успокоятся, пока не получат это. Отвратительно. Все самые мерзкие люди, которых я знаю, – точь-в-точь большие дети. Меня от них в дрожь бросает и живот сводит.

Возможно, от детей ее желудок и сводило, но прокисшее виски, похоже, не оказывало на него вредного воздействия. Опять запрокинув бутылку, она отпила из нее не меньше четверти медленными глотками. «Доза получена, – подумал я, – это ее доканает». Она вытерла губы тыльной стороной ладони и улыбнулась, но улыбка получилась кривой, а ее большие ярко-голубые глаза с зеленоватым оттенком безуспешно пытались сфокусироваться. Она теряла над собой контроль, и маска озлобленности и раздражения начала спадать, открывая удивительно беззащитное молодое лицо. Нижняя челюсть, выдвинутая вперед с боязливой агрессивностью, вернулась в нормальное положение, придав лицу мягкое и дружелюбное выражение. Щеки ее были круглыми и румяными, кончик носа с плавными очертаниями слегка вздернут. Она была двадцатичетырехлетней женщиной с лицом молодой девушки без угрюмых складок и прочих неприглядных следов, какие оставляют многочисленные компромиссы и нелегкие решения. Учитывая все, что рассказала о ней Карла, и то, откуда мы ее вытащили, можно было не сомневаться, что жизнь обошлась с ней круче, чем со многими, но это никак не отразилось на ее внешности.

Она предложила мне бутылку, я взял ее и глотнул из горлышка. Я задержал бутылку у себя, и, когда Лиза отвернулась, поставил ее на пол подальше от нее. Она раскурила сигарету и стала возиться с пучком на голове, высвобождая волосы, пока длинные локоны не упали ей на плечо. Когда она подняла руку, пола пижамной куртки откинулась, обнажив бледную поросль в подмышечной впадине.

Никаких наркотиков в комнате не было видно, но ее зрачки размером с булавочную головку говорили о том, что она приняла героин или что-то еще. Смесь виски с наркотиком начала действовать, и она стала быстро отключаться, привалившись в неловкой позе к спинке кровати и с шумом дыша полуоткрытым ртом. С отвисшей нижней губы стекла тонкая струйка слюны, перемешанной с виски.

И, несмотря на это, она была красива. Я подумал, что она, очевидно, будет красива всегда – даже в те моменты, когда будет уродлива. У нее было большое, миловидное пустое лицо пом-пом-девушки с футбольного матча, какое рекламщики неизменно используют для того, чтобы продать что-нибудь никудышное и никому не нужное.

– Почему ты ничего не расскажешь мне об этом малыше? Какой он?

– По-моему, он религиозный фанатик, – сказал я ей доверительно, оглянувшись с улыбкой на спящего мальчика. – Он трижды останавливал меня сегодня, чтобы произнести свои молитвы. Не знаю уж, много ли пользы от этого его душе, но на желудок он пожаловаться не может. Ест так, будто ему дадут приз за скорость. Я никак не мог вытащить его из ресторана – мы провели там больше двух часов, и он умял все, что было в меню, – от лапши и жареной рыбы до желе и мороженого. Поэтому мы так и задержались, иначе давно уже были бы дома. Боюсь, что за два дня, пока он будет у меня, я разорюсь. Он ест больше, чем я.

– Ты знаешь, как умер Ганнибал?

– Кто-кто?

– Ну, Ганнибал, тот тип со слонами. Ты что, совсем не знаешь историю? Он перешел со слонами через Альпы, чтобы напасть на римлян.

– Я знаю, о ком ты говоришь, – огрызнулся я, раздраженный этим non sequitur [82]82
  Реплика, логически не связанная с предыдущей (лат.).


[Закрыть]
.

– И как он умер? – потребовала она. Ее речь и жесты были грубовато– преувеличенными, как у всех пьяных.

– Не знаю.

– Ха! – саркастически бросила она. – Знаешь, да не все?

– Да, всего я не знаю, – согласился я.

Наступила продолжительная пауза. Она бессмысленно смотрела на меня. Казалось, мысли выпархивают одна за другой из ее голубых глаз, кружась в воздухе, как снежинки под куполом зимнего неба.

– Ну, так как же он умер? – спросил я.

– Кто умер? – спросила она недоуменно.

– Ганнибал. Ты хотела рассказать мне о его смерти.

– Ах, этот! Ну, он провел тридцать тысяч своих дружков через Альпы в Италию и дрался там с римлянами лет шестнадцать. Представляешь! Шестнадцать паршивых лет! И ни разу за все это время римляне его не побили. Ни разу! Ну, потом там было много всякого дерьма, и в конце концов он вернулся к себе на родину, где стал большой шишкой – героем войны и всякое такое. Но римляне не простили ему, что он так их обделал, и с помощью политики подстроили, чтобы его собственный народ пошел против него и выгнал его. Ты слушаешь что-нибудь из того, что я говорю?

– Конечно.

– Не знаю, чего ради я тут разоряюсь и трачу время на тебя. Я могла бы провести его в гораздо лучшем обществе. Я могла бы быть в компании, с кем только захочу. С кем угодно!

Сигарета в ее руках догорала. Я подставил пепельницу и вытащил окурок из ее пальцев. Она этого, похоже, даже не заметила.

– О’кей. Итак, римляне подстроили так, что народ Ганнибала выгнал его. И что дальше? – спросил я, искренне заинтересовавшись судьбой карфагенского полководца.

– Не выгнал. Отправил в ссылку, – сварливо поправила она меня.

– Отправил в ссылку. И что? Как он умер?

Лиза внезапно подняла голову с подушки и вперила в меня нетвердый, но явственно злобный взгляд.


    Ваша оценка произведения:

Популярные книги за неделю