Текст книги "Филлис"

Автор книги: Говард Фаст

сообщить о нарушении

Текущая страница: 2 (всего у книги 11 страниц)

– А на что вы намекали вчера?

– Да ни на что. Гусей дразнили. Вы-то ведь не собираетесь так же исчезнуть, как Хортон?

– Пока что нет.

– Пока что? Послушайте, Клэнси, а чем конкретно вы занимались в Рочестере?

– В Рочестере?

– А разве вы не сказали мне, что работали в исследовательской группе фирмы «Консолидейтид Дайнэмикс»?

– Я?

– Ну, не вы, так слухами земля полнится. Полагаю, вы там занимались чем-то совершенно секретным?

– Ошибаетесь, – улыбнулся я. – Всего лишь тяжелой водой.

– Тяжелой водой. Это обнадеживает.

– Еще поговорим на эту тему, – кивнул я в знак согласия. – Боюсь, что мне пора.

– Пожалуйте мятных лепешек. Горленд помешан на огненной воде. Тяжелая вода – огненная вода. Прекрасное сочетание? Возьмите лепешку.

Я взял у него лепешку и попытался заплатить за выпивку, но он и слышать об этом не желал. Затем я вернулся в университет, прошел в крохотный кабинет, ранее принадлежавший Александру Хортону, и связался с коммутатором на Сентер-стрит.

– Включите запись, – попросил я.

– Запись включена, Клэнси. Можете говорить.

– Мне требуется максимально исчерпывающая информация о Джоне Ванпельте, штатном профессоре Никербокерского университета, возраст примерно пятьдесят лет, вес два двадцать, легкий иностранный акцент: «г» похоже на «к», голубые глаза, лысый, седина на висках и затылке, золотая коронка на одном из верхних зубов, склонен к обжорству – возможно, давняя привычка. Завтра у меня будет его фотография.

– Все?

– Пока все.

Затем я пошел к Горленду и попросил дать мне на время фотографию Ванпельта.

– Ну, мистер Клэнси, – сказал он, – у нас тут учебное заведение, а не хранилище личных дел с фотографиями.

– Да, конечно, – согласился я. – Но может быть, его фотография есть в каком-нибудь научном ежегоднике?

Горленд закряхтел и полез на полку. Покопавшись, он выудил том ежеквартальных ученых записок, на одной из страниц которого была маленькая фотография Ванпельта.

Вечером, когда я вошел в свою квартиру на Шестьдесят восьмой улице и зажег свет в гостиной, меня ждали двое. Один из них сидел в капитанском кресле, купленном нами во время медового месяца в Кейп-Код. Такие, крепко сбитые, не любят кресел с обивкой. Сидел он прямо, вытянувшись, настороже. Лицо узкое, длинное, одет аккуратно, в руках огромный «люгер». Другой устроился на диване. Двести фунтов плеч и муксулов. Возраст – на пороге среднего. Мясистый затылок, плечи чересчур крупны, над воротничком семнадцатого размера голова истинно американского атлета, седоватые, подстриженные по-военному волосы, румянец на щеках от спиртного, а не от избытка здоровья, в огромной ручище, похожей на окорок, служебная модель сорок пятого калибра. Заведомо ненужное оружие, ибо он превосходил меня по весовой категории. Но он держал револьвер в руках мертвой хваткой, улыбкой приветствуя меня в моем собственном доме.

– Какой сюрприз! – сказал он. – Прямо как в кино.

– Прямо как в кино, – повторил я.

– Чем строить из себя клоуна, лучше бы проверил, нет ли у него оружия, – сказал сидящий в капитанском кресле. – По всем карманам, Джеки. – Акцент был испанский или португальский.

– Есть, сэр, слушаюсь, мистер Браун, – ответил Джеки уважительно и в то же время насмешливо, как бы отрицая, что он – всего лишь мускульная сила. Легко и грациозно он зашел мне за спину, провел рукой у меня под мышками, проверил карманы. – Оружия нет, – объявил он.

– Так я и думал. Что бы сказали в университете, если бы у профессора оказалось оружие? Мы обыскали вашу квартиру. Где ваше оружие?

Я пожал плечами.

– Садитесь, мистер Клэнси, – сказал он, указав на кресло из фильмов Хичкока, подаренное моей покойной жене Хелен ее бабушкой. Я сел и стал ждать. Говорил мистер Браун. Он спросил, знаю ли я, зачем они пришли сюда.

– Понятия не имею.

– И не догадываетесь, мистер Клэнси?

– Гадать-то я могу. Хоть всю ночь. Вы пришли именно за этим? – Я вдруг заметил типичный, битком набитый бухгалтерский портфель, стоящий рядом с мистером Брауном.

– Нет, ночью нам тут делать нечего, – последовал ответ. Одновременно «люгер» был убран в плечевую кобуру. Помощник получил указание: – Убери пушку, Джеки. Мы же не у обезьяны. Мы у культурного, цивилизованного человека. Я посмотрел, что у вас за книги, – объяснил он. – Культура и знание физики далеко не синонимы, и мы оба это знаем. Но если посмотришь книги, то видишь мозг и душу их владельца. Человек познается по кругу чтения. Человека творит слово.

– Большинство книг принадлежало моей жене, – сказал я.

– Восхищаюсь американцами. В ответ на комплимент они становятся циничными и вульгарными. Они стремятся соответствовать какому-то заданному имиджу. Но мы пришли не для разговора о книгах, мистер Клэнси. Мы пришли дать вам взятку. В конце концов, мы не дипломаты. Зачем нам дипломатический обмен ничего не значащими любезностями? Мой принцип – брать быка за рога. Те, на кого я работаю, полагают, что у каждого человека своя цена. В портфеле, что стоит рядом со мной, семь тысяч пятьсот двадцатидолларовых бумажек. Деньги чистые, не краденые, нигде не учтенные, тратить их можно безо всякой опаски. Сто пятьдесят тысяч долларов – такую вам назначили цену.

– Польщен.

– А как же? Кому бы не было лестно? А с учетом федеральных налогов у вас целое состояние. Уж поверьте мне. За такие деньги совершались страшные вещи.

– А как мне отработать эту сумму? За что мне причитается такая взятка?

Он покачал головой.

– Разве этот вопрос нуждается в обсуждении? Я не собираюсь вступать в утомительную дискуссию на этические темы. И не собираюсь спрашивать, возьмете ли вы взятку. Ее вам уже дали. Выбора у вас просто нет. Итак, никаких вопросов, поскольку мы знаем все, что нам надо знать. Мы знаем, куда вы ходите и чем занимаетесь. И если мы за что-то платим, то получаем соответствующий эквивалент. Все понятно, мистер Клэнси?

– Нет. Не все понятно.

– Зато понятно нам, мистер Клэнси. Просьба некоторое время не покидать помещения. Деньги в портфеле.

Тут они встали, вышли и закрыли за собой дверь. Предельно просто. Я запер дверь на засов и взял портфель. Он был до отказа набит пачками двадцатидолларовых бумажек. У меня не было ни малейшего сомнения, что их ровно семь тысяч пятьсот.

Было девять часов. Я позвонил на коммутатор на Сентер-стрит и передал то, что хотел. Я сказал, что через тридцать минут уйду из дома, пройду по Коламбус-авеню и два квартала к северу до Семидесятой улицы. Мне нужно, чтобы на Семидесятой меня подобрало движущееся в восточном направлении такси. Там должен сидеть надежный человек. И еще я попросил предупредить начальника полиции Камедея, что зайду к нему, как только приеду на Сентер-стрит.

Мне ответили, что начальник у себя и будет меня ждать, но что выходить нужно через час, иначе они не успеют организовать такси с водителем и направить его на Семидесятую улицу. Меня предупредили, что такси будет иметь внешнюю разметку фирмы «Грин чекерз» и пересечет Коламбус-авеню в течение шестидесяти секунд после десяти часов. Мы сверили часы, а я решил обязательно напомнить им проверить мой телефон на подслушивание.

Затем заварил крепкого черного кофе, выпил чашку, выкурил сигарету и задумался. Думы не были ни приятными, ни продуктивными, и, как и все мои думы недавнего времени, не содержали определенных и решительных выводов. Затем я подошел к портфелю, вынул из него все и запихнул семьдесят пять пачек двадцатидолларовых банкнот под рубашку – сто пятьдесят тысяч долларов легли мне на сердце и шкуру. Рубашка вздулась, но пиджак прижимал деньги, а плащ-реглан скрывал горб. Я спустился, держа руки в карманах, прошел Коламбус-авеню и двинулся на север. Теперь я уже не проверялся. И ровно в десять оказался на углу Семидесятой улицы, и как только встал на углу, зажегся зеленый, и такси фирмы «Грин чекерз» пересекло Коламбус-авеню. Я остановил его, и, когда садился, водитель спросил:

– Клэнси?

– Вы не ошиблись. – Сердце яростно стучало, когда я захлопнул дверцу и устроился на заднем сиденье. Такси поехало по Семидесятой. Когда мы подъехали к Центральному парку с запада, появились еще две машины.

– Что делать? – спросил водитель.

– Повернем направо, а затем сделаем разворот. Хочу проверить, не слежка ли это.

Одна из двух машин – «бьюик» с откидным верхом – повернула направо. А когда мы, сделав разворот, выехали на полосу встречного движения, «бьюик» продолжил путь на юг.

– Чисто, – сказал я. – Поехали в центр. – Тут я откинулся на сиденье, закурил и с удовольствием затянулся.

Для меня интересным оказалось сопоставление только что пережитого безумного страха и вдруг возникшего чувства уверенности. По дороге в центр я подумал, что следует попросить оружие. Я никогда не любил оружие и никогда ему не доверял, но до меня дошло, что нынешний страх – только начало, продолжение не замедлит. Оружие – символ, так же как символом являются хрустящие бумажки под одеждой.

На Сентер-стрит ожидал офицер в форме. Он проводил меня в кабинет начальника. Начальник полиции Камедей был не один: вместе с ним меня ждал Сидней Фредерикс из департамента юстиции.

– Садитесь, Клэнси, – сказал начальник, кивнув на одно из коричневых кожаных кресел. – Полагаю, что приехать сюда было абсолютно необходимо?

– Я счел это наилучшим вариантом, сэр, – ответил я, но прежде чем сесть, снял плащ, расстегнув пиджак, и стал вынимать деньги из-под рубашки, выкладывая их на письменный стол. Потом сел. Камедей и Фредерикс занялись деньгами.

– Как много денег! – сказал Фредерикс.

– Полагаю, вы нам о них расскажете, – добавил Камедей.

Я рассказал. Обо всем, что произошло. Дал подробное описание обоих гостей. Слушали меня внимательно, а когда я кончил, настала пауза. Прервал ее Камедей, позвонив по внутреннему телефону и вызвав нашего главного «валютчика» Джекобса. В ожидании его прихода Фредерикс задал вопрос о характере испанского акцента мистера Брауна.

– Думаю, что даже под присягой смогу утверждать, что акцент Брауна скорее всего испанский, – пояснил я. – Но поймите: скорее всего. Акцент может быть и португальский. И даже итальянский, или румынский, или французский. Не знаю, почему, но мне все-таки кажется, что акцент испанский. Интуиция. Как только он начал говорить, я уловил именно этот акцент. Это вовсе не значит, что сам он испанец. Речь идет только об акценте.

– Акцент заметен?

– Нет, сэр. Акцент неяркий.

– А разговаривает он, как иностранец? Ну, грамматически: не строит ли он фразы на иноязычный лад?

– Нет. Его английский безупречен. Немного вычурен, но абсолютно правилен.

– Портфель остался дома?

– Да, на случай наружного наблюдения. И еще: я был бы очень признателен, сэр, если бы мой телефон проверили на постороннее подслушивание.

Камедей записал что-то. Фредерикс покачал головой и заметил:

– Портфель бы нам ничего не дал. Эти люди аккуратные. Что вы думаете по поводу отпечатков пальцев, Клэнси?

– То же, что и вы, сэр. Эти люди аккуратные.

Тут вошел Джекобс, худой, близорукий, за пятьдесят. Очки в металлической оправе, клок седых волос зачесан вверх, на лысину. На фоне грузного, похожего на бульдога Камедея он выглядел тщедушным. Фредерикс глядел на него с нескрываемым интересом. В определенных кругах Джекобс пользовался заслуженной репутацией.

– Поглядите-ка на эти деньги, Джо, – попросил Камедей.

Джекобс подошел к столу, раскидал пачки, провел пальцами по краям нескольких из них, затем вытащил наугад по банкноте из каждой пачки. Изучал он их осмысленно и вдумчиво.

– Итак? – подгонял Камедей.

– Здесь семьдесят пять пачек, – подытожил Джекобс. – В каждой по сотне банкнот. Предупреждаю, оценка выборочная, сплошного подсчета я не производил. В общем, предполагаю, что здесь сто пятьдесят тысяч долларов.

Фредерикс кивнул и чуть-чуть улыбнулся.

– Деньги чистые? – спросил Камедей.

– Сам бы от них не отказался. Настоящие: выпущены в Вашингтоне правительством Соединенных Штатов. Ясно как божий день.

– Они не краденые? – задал вопрос Фредерикс. – Или сейчас вы не в состоянии дать нам точный ответ?

– Да нет, в состоянии, – ухмыльнулся Джекобс. – Думаю, что с ними все ясно. – Он провел пальцем по краю еще нескольких пачек. – Нет-нет, они не ворованные. Конечно, можно сделать проверку. Но если вы хотите знать мое мнение, то осмелюсь утверждать, что эти деньги не ворованные.

– Почему вы так думаете?

– Эти деньги выпущены в обращение в текущем году. Я специально слежу за движением краденых сумм. За последние двенадцать месяцев не было краж наличных в двадцатидолларовых купюрах, сумма которых составила бы сто пятьдесят тысяч долларов. Это, правда, не значит, что какая-то часть денег не может быть из числа краденых. Но я в этом сомневаюсь. У меня такое ощущение, что это хорошие деньги.

– Хорошими они быть не могут, – заметил Камедей.

– Ну, вы поняли, что я имею в виду.

– Спасибо, Джекобс, – отпустил его Камедей. – Вечером вы их получите. Жду от вас детальной справки.

Джекобс вышел, и мы опять погрузились в молчание. Так мы и молчали, пока не заговорил Камедей:

– Большие деньги. Взятка. Так или не так?

– Именно так, – согласился я.

– Какое мерзкое, паскудное дело! – вдруг воскликнул Камедей, начальник полиции города Нью-Йорка. Меня эта вспышка даже немного удивила.

– Трудное, – согласился Фредерикс.

И опять молчание. Наконец Камедей спросил:

– Что вы думаете по этому поводу, Клэнси?

– Ничего.

– Есть какие-нибудь результаты?

– Не знаю. Дело не из приятных и ни на что не похоже.

– Для нас тоже это дело не из приятных.

– Знаю, сэр, меня не касается, но не могу не задуматься над тем, что по этому поводу думают другие. Конечно, вы вправе приказать мне заниматься своим делом…

– Мы в пустоте, Клэнси. Никаких новостей.

– Ясно. А в Москве, сэр, то же самое?

– Насколько нам известно, да. Кстати, Клэнси, сюда приезжал один из главных их оперативников по линии госбезопасности, и ему хотелось бы увидеться с вами. Его зовут Дмитрий Гришев, и он полагает, что вам стоит приехать к ним на Парк-авеню.

– Что это даст?

– Понятия не имею, – произнес Камедей с долей раздражения. – Но хуже от этого не станет.

– А если за мной «хвост»?

– Вы же полицейский. Сделайте так, чтобы не было «хвоста».

– Да, сэр. А что вы думаете насчет взятки?

– А что такого?

– Да так. Хотелось бы знать побольше. А то чувствуешь себя как в полуночном тумане.

– Мы чувствуем себя точно так же, – улыбнулся Фредерикс.

Выходя из кабинета, я задержался в дверях и сказал:

– С вашего разрешения, еще кое-что.

– Давайте.

– Мне бы хотелось иметь при себе свое оружие.

– Зачем?

– Я все-таки на службе.

– Оружие может все испортить.

– Знаю.

– Вам очень надо?

– Очень, – подтвердил я.

– Ладно. Заберете на выходе.

Часть вторая
Томас Клэнси

Второй раз в жизни я оказался в кабинете начальника полиции. Пятнадцать дней назад я был просто детективом, сержантом Томасом Клэнси из нью-йоркской городской полиции, прикомандированным к отделу по расследованию убийств, имеющим хорошую – и всякую другую – репутацию, считающимся грамотным работником с перспективами на продвижение по службе. Пять футов одиннадцать дюймов; сто семьдесят фунтов; голубые глаза, шатен, с высшим образованием. Мне все время говорили, что меня ждет прекрасное будущее. Сам же я таким оптимистом не был. Прошлое перевешивало будущее. Я был на войне и пришел оттуда другим. Я учился, чтобы приобрести специальность и сделать карьеру, но отказался от этой мысли, потому что для меня она оказалась отравлена; я женился на женщине, которую любил так, как вообще можно любить, и оказался свидетелем ее умирания. Мне тридцать семь лет, и я ничего не жду, ничего не желаю, ни на что не надеюсь. Живу в одиночестве, иногда читаю, иногда хожу в кино. Люблю суточные дежурства, и если три дня подряд оказываюсь вне дома с электрической бритвой и тостом с ветчиной, не жалуюсь. Благодаря этому я стал хорошим полицейским.

Но вдруг несколько недель назад меня вызвали к самому начальнику полиции на Сентер-стрит. Я приехал туда в два часа дня, и секретарь тут же доложил начальнику, что детектив Клэнси прибыл. Мне было приказано ждать. В течение тридцати пяти минут я внимательно изучал бюджет города Нью-Йорка, а затем меня пригласили войти.

В кабинете начальника стоит стол из красного дерева, за которым проводятся совещания на высоком уровне и, как я полагаю, ведутся бесконечные дискуссии на тему, почему управление полиции до сих пор не может превратить самый большой и населенный самыми разными людьми город в мире в декриминализированный эквивалент городка Прити-Вэлли в штате Вермонт. Когда я вошел, за столом красного дерева сидели шестеро. Если не ошибаюсь, слева направо – полицейский-стенограф Джозеф Маджио; за ним Джон Камедей, начальник городской полиции; потом Артур Джексон, в золотых очках, полный, похожий на банкира сотрудник Центрального разведывательного управления; рядом с ним Сидней Фредерикс из департамента юстиции, то есть из Федерального бюро расследований, о котором я уже говорил; потом Джером Грин, мэр Нью-Йорка; и, наконец, сенатор Хайрем Ю. Доус, председатель сенатской комиссии по вопросам внутренней безопасности.

Когда я вошел, все повернулись в мою сторону, но лишь Джон Камедей встал и предложил мне сесть на свободное место. Некоторые черты характера начальника мне понравились. Были у него и другие черты, которые я потом возненавижу.

– Садитесь, Клэнси, – сказал он мне и поочередно представил всех сидящих за столом. Они кивали, и лишь один Фредерикс, сидевший рядом со мной, потрудился пожать мне руку; остальные были встревожены, а когда человек встревожен, он забывает про мелочи хорошего тона.

– Мы вызвали вас, Клэнси, – начал Камедей, – потому что нам требуется полицейский определенной квалификации. Может быть, еще пара-другая сотрудников городской полицейской службы обладают подобной квалификацией, но время не ждет, и в результате беглой проверки мы выбрали вас. Вопрос, однако, заключается в том, что все мы занимаемся делом особой секретности. Судя по составу собравшихся здесь людей, вы можете заключить, что речь идет о деле государственной важности, затрагивающем благополучие всей нации, а также, конкретно и локально, благополучие города и его жителей. Может быть, мы имеем дело с самым отвратительным происшествием за всю нашу историю, а может быть, и нет. Это следует установить. Дело крупное, но до настоящего момента суть его известна не более чем тридцати пяти лицам. Это необходимо и важно по причинам, которые вы вскоре узнаете. В печать ничего не просочилось и не должно просочиться. Все сказанное здесь является сугубо доверительной информацией. Вам понятно?

Я кивнул.

– Следовало бы получить более четкие гарантии, – вмешался сенатор Доус.

– В более четких гарантиях нет необходимости, – пожал плечами Камедей. – Человек дал слово. Этого достаточно.

– Расскажите о себе, – попросил сотрудник ЦРУ Джексон. Это прозвучало банально, но так звучало все, что бы он ни говорил.

– А что именно?

– Они знают вашу официальную биографию, – объяснил Камедей. – Расскажите, что считаете нужным.

– Я родился и вырос в Бруклине. Там окончил среднюю школу, затем поступил в Нью-Йоркский университет…

– Нам это известно, – перебил Джексон. – Вы не были в молодости членом радикальных организаций: лиги молодых социалистов, комсомола?

– Когда я окончил среднюю школу и учился в университете, я работал. У меня не было времени.

– Только времени? А как насчет убеждений?

– Когда я учился в университете, я работал восемь часов в день. Тут не до убеждений.

– Есть один интересующий меня вопрос, – вмешался сенатор Доус. – Согласно объективным данным, вы были студентом-отличником. Ваши математические способности были признаны исключительными. Вы специализировались по физике. Нам известно, что вы написали исключительно интересную работу по вопросам космической радиации…

– Она не оригинальна, – пояснил я. – Я произвел обзор других работ и позволил себе сделать ряд далеко идущих выводов.

– И все же у вас отмечался талант и даже научный блеск. Однако, когда окончилась война, вы предпочли пойти работать в нью-йоркскую полицию. И это в тот момент, когда нация нуждалась в поддержке каждого из ученых!

– Да, сэр. Таков был мой личный выбор.

– В такой момент, – резко произнес Джонсон, – нет ничего личного, детектив Клэнси!

– Это было одиннадцать лет назад. Я не хотел становиться ученым.

– Вы были в Хиросиме после бомбардировки, – мягко вставил Фредерикс. – Не повлияло ли это на ваше решение?

– Да, – ответил я.

– Вы что же, считаете, мы были не правы, применив атомную бомбу? – промолвил сенатор Доус, но прежде чем я начал отвечать, заговорил Камедей:

– Прошу вас, джентльмены, помнить, что нас лимитирует время. При всем уважении к присутствующим не могу не высказать сомнения в правильности избранной вами тактики беседы. Нам нужен полицейский-физик. Мы никогда не сможем привлечь такого специалиста к работе, если не будем заранее исходить из той предпосылки, что у данного лица в свое время были достаточные основания изменить род занятий.

– А вопрос лояльности? – воскликнул Джексон.

– Уже одно то, что данное лицо находится на службе в нашем управлении, является свидетельством его лояльности, – отреагировал Камедей, не скрывая раздражения.

Мэр Грин развел руками.

– Минуточку, джентльмены. Осмелюсь обратить ваше внимание на вопрос совершенно иного рода. До нынешнего момента вся ситуация оставалась закрытой. Но если мы в кратчайший срок не придем к ответу на загадку, нам придется сделать ее достоянием гласности. Я вовсе не покушаюсь на прерогативы разведывательных и контрразведывательных служб, но хочу со всей ответственностью подчеркнуть, что в самом скором времени проблема может затронуть десять миллионов обитателей нашего города. Речь идет не о лояльности в узком смысле слова, речь идет о спасении.

– Согласен! – произнес сенатор Доус. – Мистер Клэнси, вы физик?

– Я полицейский, сэр. Физику я изучал много лет назад.

– А вы в курсе современных публикаций?

– В какой-то степени.

– Что вы знаете об атомной бомбе?

– То же, что и все.

– Наверняка больше. Вы ведь физик.

– Не намного больше, – сознался я. – Просто я понимаю не только физическую, но и математическую сторону процесса.

– Перейдем к делу, – вмешался Камедей. – Вы бы смогли сделать атомную бомбу?

– Что?

– Я спросил, смогли бы вы сделать атомную бомбу. Я задаю этот вопрос лично вам, Клэнси, с учетом вашей специальности. Вы полицейский, знающий физику. Итак, вопрос: в состоянии ли вы сделать атомную бомбу?

– Вы серьезно? – удивился я.

– В высшей степени серьезно. Мы все тут разговариваем всерьез. И ждем от вас серьезного ответа.

– Что ж. – Я глубоко вздохнул и кивнул головой. – Если вы спрашиваете, в состоянии ли я получить плутоний-239 или уран-235, то есть два расщепляющихся элемента, из которых можно сделать бомбы простейшего типа, то я отвечаю – нет. И ни один отдельно взятый человек этого не может. Не может даже нация, если она не сделает крупные капиталовложения в оборудование, источники энергоснабжения и не овладеет процессом диффузии урановых руд.

– Это нам понятно, – с нетерпением произнес сенатор. – Вопрос, который задал мистер Камедей, заключается в следующем: смогли бы вы сделать атомную бомбу при наличии в вашем распоряжении исходных материалов, то есть плутония или урана-235?

– В одиночку? – рассердился я.

– Да, в одиночку.

– Ну, это зависит от многого. Скажем, если вы вдруг поручите мне сию минуту прямо здесь сделать бомбу, то должен сказать, что имею самое смутное представление о механизме бомбы. Придется сначала ознакомиться с литературой.

– Это нам ясно, – хмуро произнес Камедей.

– Тогда не знаю. Это опасное дело. Для меня, конечно. Но попробовать можно.

– Минуточку, – вмешался представитель ЦРУ Джексон. – Уж не хотите ли вы мне сказать, что можете получить все нужные вам сведения? Что вы сможете добыть информацию, предназначенную исключительно для служебного пользования?

– Эта информация не составляет служебной тайны, сэр, – сказал я. – И, тем более, она не секретна. Ее публиковали тысячу раз в тысяче различных источников. Любой компетентный физик знает, как изготовить атомную бомбу.

– Мы уже прорабатывали этот вопрос, мистер Джексон, – устало заметил Камедей, – и такой же ответ получили от десятка физиков. Наша задача – выявить возможности детектива Клэнси к удовлетворению всех представляемых нами организаций. Вы попросили, чтобы разговор шел в вашем присутствии. Разрешите продолжать?

– Не смею одобрить ваше отношение к делу, – отпарировал Джексон.

Тут на грани грубости вмешался представитель департамента юстиции.

– Одобряете вы или не одобряете чье-то отношение к делу, не играет существенной роли. Уж не вынуждаете ли вы меня лишний раз напомнить, что мое, а не ваше учреждение отвечает за вопросы внутренней безопасности? Надоел мне этот детский лепет. Детективу Клэнси задан вопрос. И я, как и все, жду ответа.

– Давайте, Клэнси, – обратился ко мне начальник.

– Видите ли, сэр, – осторожно начал я, – мне бы не хотелось повторять известные всем присутствующим истины, о которых знаю не один я…

– Исходите из того, черт возьми, что мы ничего не знаем! – рявкнул Камедей. – И будете недалеки от истины. Расскажите нам, какую бы вы сделали бомбу и как бы вы ее сделали.

– Ну, ладно. – Я оглядел присутствующих. Сенатор курил, и я тоже взял сигарету. Мне так хотелось закурить! Хотелось мне и попить, но чего не было, того не было. – Постараюсь не занимать слишком много времени и говорить понятным языком.

Тут сенатор улыбнулся, как бы заявляя: «Это мы еще посмотрим!» И я стал рассказывать.

– Мы говорим о процессе расщепления – о цепной реакции и атомной структуре расщепляющихся материалов. Результатом ее является взрыв огромной силы и скорости распространения при гигантском повышении температуры. И потому, как я уже сказал, для изготовления бомбы требуется при помощи крупного промышленного производства получить два вида пригодных для использования расщепляющихся материалов: уран-235 и плутоний-239. И если у нас есть эти два элемента, точнее, любой из них, что делать дальше? Организовать взрыв, введя лишний нейтрон в атомную структуру расщепляющегося материала. Я говорю достаточно четко и ясно?

Все закивали, не сводя с меня глаз.

– Итак, механизм взрыва следующий: будем считать расщепляющийся атом чем-то вроде мотора, работающего на больших оборотах. Запуская в него лишний нейтрон, мы как бы перегружаем его. Он становится нестабильным и распадается на куски с огромной силой, передавая эту нестабильность окружающим атомам. Вот что такое цепная реакция и атомный взрыв. Сам факт их существования объясняет отсутствие в природе концентрированных скоплений этих двух расщепляющихся элементов. Они слишком нестабильны. В окружающем воздухе масса блуждающих нейтронов…

– Мне неясно, откуда могут появиться эти ваши блуждающие нейтроны, – заявил сенатор.

– Смотрите, сэр. Один из источников – космическая радиация. Другой – радиоактивные вещества в почве, камне, воде. Даже кирпич испускает нейтроны. Уверен, что в этой комнате их сейчас тысячи. И в этом суть проблемы. Если бы перед нами на этом столе лежал кусок урана-235 размером с кубик сахара, мы были бы в безопасности. Потому что масса сахара оказалась бы недостаточной для уловления нейтрона, захвата его и начала физического процесса, называемого «структурным резонансом». Иными словами, нейтроны пролетают через кубик сахара, не становясь источником реакции. Такой маленький объем расщепляющегося материала называется «некритической массой».

А чтобы масса стала критической, то есть достаточно большой, чтобы обеспечить захват нейтрона и последующий взрыв, кусок урана-235 должен иметь диаметр не меньше десяти сантиметров или радиус около двух дюймов. Но, конечно, двухдюймовый кубик или шарик урана-235 может существовать лишь теоретически, поскольку в момент появления немедленно перестает существовать в результате атомного взрыва.

– Но они же существуют, – сказал мэр.

– Да, если под временем существования понимать отрезки, равные одной десятитысячной секунды. В этом-то и заключается проблема бомбы. Я читал, что когда на заводе изготовляют плутоний или уран-235, они выпускаются тонкими листами менее критической массы и отделяются друг от друга кадмиевой или борной изоляцией: оба эти металла обладают свойством задерживать блуждающие нейтроны. И если такие пакеты погрузить в тяжелую воду, опасность сводится к нулю, поскольку тяжелая вода тоже улавливает нейтроны. Но вы задали мне задачу сделать бомбу. Итак, предположим, что у меня есть шестнадцать кубиков урана-235 каждый размером в половину дюйма. Я мог бы их разложить на столе по четыре с каждой стороны, но взрыва не будет. Чтобы получился взрыв, их надо собрать воедино.

– Но это же очень просто, – сказал сенатор.

– Нет, сэр, это, если разрешите мне сказать, вовсе не просто. Во-первых, материал сильно радиоактивен, так что при неосторожном обращении я получу неизлечимое поражение. Во-вторых, если я руками сгребу кубики в кучу, то произойдет частичный взрыв, достаточный, чтобы убить меня и разрушить это здание, но не больше. Видите ли, как только начинается цепная реакция, высвобождаемые нейтроны мчатся со скоростью восемь тысяч миль в секунду. Поскольку эти нейтроны проскакивают всего лишь несколько дюймов массы урана, то процесс мгновенно приходит к концу. Он начинается и завершается быстрее, чем мы в состоянии замерить время, и начинается он, как только любая часть массы становится критической. Иными словами, если я сгребу кубики, я, независимо от скорости сближения кубиков, добьюсь лишь частичного взрыва, причем в атомных масштабах небольшого. Не говоря уже о том, что сам погибну.

– А почему цепная реакция не перекинется на другие кубики урана? – спросил мэр.

– Потому что взрыв разбросает их еще скорее. Все дело в том, что некритические массы должны быть сведены воедино за те же доли секунды. Вот почему я не могу изготовить такую бомбу, которую можно сбросить с самолета. Для этого мне нужен механический цех и штат технических специалистов. Но пока я разговаривал с вами, я размышлял, какую же бомбу я в состоянии сделать. Пока что я ни в чем не уверен. Надо подумать. Но вот идея, которая сейчас пришла мне в голову: предположим, у нас есть двадцать некритических масс, заряженных в ружейные патроны. Предположим, что двадцать ружей смонтированы так, что все они нацелены в одну точку в пределах короткого расстояния, скажем, в масштабах этой комнаты. Тогда речь пойдет о чисто технической проблеме: как одновременно выстрелить из всех. И тут может получиться бомба, в чем я опять-таки не совсем уверен, поскольку мыслю обобщенно, в пределах того, что помню. Но это меня не утешает.