Текст книги "Наблюдатели"

Автор книги: Говард Лавкрафт

Соавторы: Август Дерлет
сообщить о нарушении

Текущая страница: 2 (всего у книги 2 страниц)

Николас вслушивался в эти звуки, размышляя о том, как сильно отличаются друг от друга ночная пора в сельской местности Америки и Англии, где он вырос. Здесь, в центре Северного Массачусетса, не было слышно ни кукушек, ни соловьев, зато вовсю кричали козодои, кружась над землей и шумно аккомпанируя себе всплесками крыльев. Не было здесь недостатка и в голосах амфибий, которые доносились не только от реки, но и со всех окрестных прудов и болот; их дружный свистящий, завывающий хор свидетельствовал о самом разгаре сезона.

Но, вслушиваясь в ночные голоса, Николас начал различать звуки, издаваемые явно не птицами или амфибиями. Когда ненадолго притихли пронзительные крики козодоев, их сменили звуки иного рода – то ли вой, то ли плач свирели, – издаваемые, конечно, не жабами или лягушками. Николас остановился и стал слушать. И расслышал вопли – искаженные голоса людей, которые раздавались откуда-то издалека и словно с высоты. Наконец он пришел к выводу, что крики доносятся со стороны холмов, тем более что на вершине одного из них, расположенного за Данвичем, вспыхнул яркий огонь, словно там развели огромный костер. Интересно, что там происходит?

Но кроме этих до Уолтерса доносились и другие, совсем уже необычные звуки – голоса каких-то зверей, которые он не слышал ни разу в жизни, хотя бывал в зоопарках много раз и неплохо разбирался в звуках, издаваемых разными видами животных, привезенных в Англию со всех концов Британского Содружества. Однако эти голоса, звучавшие в ночной тиши, были ему совершенно незнакомы и наполняли тьму чем-то необъяснимо жутким. Они то поднимались до самого высокого крещендо, то затихали, смешиваясь со звуками ночного леса и болот, сливаясь в тревожащую гармонию с неумолчными призывами козодоев и лягушек.

Наконец Уолтерс пришел к выводу, что брошенные вскользь замечания Бойла о странностях Данвича, скорее всего, относились к некоторым традициям его обитателей и то, что происходит сейчас на холме, возможно, является одной из них. Успокоившись этим рассуждением, он вернулся в дом, чтобы заняться своими фотографиями. Он решил провести весь вечер за их проявкой, для чего еще ранее перенес в дом все необходимые принадлежности. Кухонный бачок с насосом станет источником воды, а под фотолабораторию можно приспособить любую из комнат, поскольку в доме еще темнее, чем в лесу, который освещали лишь звезды. Хотя, конечно, без электричества будет трудновато.

Итак, Уолтерс принялся за работу, и через некоторое время первые фотографии были развешаны для просушки. Мастерства он не потерял, хотя снимки внутренней части дома ему не понравились, особенно кабинет, то есть центральная, самая большая комната, основа всего здания, вокруг которой оно, казалось, и было построено. А фотография резного украшения над камином и вовсе повергла его в полное изумление; сняв еще мокрый снимок с веревки, Уолтерс перенес его в соседнюю комнату, чтобы рассмотреть при ярком свете.

Теперь стена и вделанное в нее украшение были видны совершенно четко. Вот только круглый стеклянный глаз в середине треугольника как-то странно затуманился. Пристально вглядываясь в снимок, Уолтерс начал испытывать непонятное беспокойство; ему не хотелось верить в то, что он видел, а то, что он видел, очень ему не нравилось. Вернувшись в фотолабораторию, Уолтерс разыскал негатив с изображением камина и отпечатал его снова, значительно увеличив центральную часть, где находился треугольник. После этого он вновь перешел в соседнюю комнату и принялся разглядывать снимок.

Нет, он не ошибся. «Дымкой», которая закрывала стеклянный круг, оказались два человеческих лица; одно принадлежало бородатому старику, который смотрел на Уолтерса прямо из середины круга, второе – худое, с резкими чертами – выглядывало из-за первого; казалось, человек слегка склонил голову в знак повиновения перед стариком, хотя на первый взгляд было трудно определить, кто из этих людей старик, а кто нет, поскольку первый отличался от второго лишь наличием бороды, в то время как лицо второго, тощее, словно обтянутое высохшей кожей, было начисто лишено какой-либо растительности. Изумлению Уолтерса не было предела; в другое время он принял бы увиденное за оптический обман, но фотографии лгать не умеют, и то, что находилось у него перед глазами, не было иллюзией. Странно, что он ничего не заметил, когда разглядывал камин и резное украшение над ним; впрочем, он мог быть недостаточно внимательным, или же свет, отражаясь от стекла, помешал ему разглядеть эти лица.

Прихватив керосиновую лампу, Уолтерс решительно направился в кабинет и, подходя к его распахнутой двери, вдруг с удивлением обнаружил, что в комнате мерцает свет, словно кто-то случайно оставил там зажженную лампу, – но ведь он не заходил в кабинет с тех пор, как вернулся из Данвича! Поставив лампу на пол, Уолтерс тихо приблизился к порогу кабинета. И застыл на месте, пораженный.

Свет, мерцающий в комнате, струился из стеклянного круга, вделанного в треугольник над камином. Свет был неярким; он то замирал, то слабо вспыхивал, отбрасывая бледные отсветы, словно теплившаяся в нем жизнь старалась заявить о себе.

Внезапно внутри полупрозрачного, как лунный камень, матового круга начали кружиться и вспыхивать цветные огни – розовые, светло-зеленые, голубые, красные, желтые. Уолтерс стоял, глядя на удивительные переливы света, играющие в стеклянном глазу; затем резко повернулся и пошел туда, где он оставил лампу.

Чуть погодя, уже с лампой в руке, Николас снова вошел в кабинет. Но свет лампы, казалось, притушил блеск стеклянного круга. Матовое свечение ослабло; мельканье разноцветных огней остановилось. Николас подождал. Ничего не происходило. Стояла полная тишина.

В углу комнаты он заметил небольшую лестницу-стремянку, которую приставляли к книжным полкам, чтобы снимать книги с верхних ярусов. Уолтерс подтащил лестницу к камину, взял лампу и, держа ее в руке, полез наверх, к резному украшению с треугольником и стеклянным глазом.

Оказавшись с ним почти на одном уровне, Уолтерс начал внимательно разглядывать глаз и через некоторое время пришел к выводу, что стекло сделано из какого-то необычного материала. Он даже не был уверен, что это стекло, и если бы не внушительные размеры глаза, то можно было бы подумать, что он сделан из цельного опала. Но это, конечно же, было не так.

Резьба, обрамляющая камин, также оказалась настоящей загадкой. Сверкающий глаз, по всей видимости, являлся ее оптическим центром, а внешняя, треугольная, часть служила основанием. На первый взгляд все это производило впечатление обычного классического украшения. Но когда Уолтерс разглядел его с близкого расстояния, выяснилось, что это орнамент в действительности представляет собой изображение какого-то жуткого, похожего на осьминога существа, каких на земле никогда не водилось; выпуклый стеклянный круг был его огромным глазом, который к этому времени, хотя и потускнел, продолжал испускать слабый, странно колеблющийся свет.

Словно околдованный, разглядывал Уолтерс необычное украшение, не в силах отвести от него глаз. Впрочем, он не забыл и о двух лицах, увиденных на фотографии; поэтому, скользнув по похожим на щупальца резным завиткам, его взгляд неизменно возвращался к выпуклому стеклу, словно в нем непременно должны были произойти какие-то изменения. Однако ничего не происходило. Глаз светился сам по себе, в этом не было сомнения, но где находился источник света, в данный момент оставалось неразрешимой тайной.

Наконец Уолтерс неохотно слез с лестницы. Постоял, разглядывая треугольник. Да, несомненно, это что-то вроде осьминога, только очень странного, не похожего на обычных осьминогов.

Он погасил лампу и стал ждать, что произойдет в темноте.

Сначала в комнате стоял полный мрак, в котором не было видно даже стен. Но через несколько мгновений вновь показалось радужное сияние. Первое время оно было совсем слабым и все же явно исходило от выпуклого глаза в треугольнике над камином. Вскоре сияние набрало силу и вновь стало таким, каким он увидел его в первый раз. Выпуклый глаз ожил и теперь напоминал мерцающее облако, подхваченное яростным вихрем, только на этот раз краски были намного ярче.

Неотрывно глядя на происходящее и пытаясь найти ему хоть какое-то объяснение, Уолтерс начал испытывать такое чувство, словно кто-то пытался ему что-то внушить; казалось, стеклянный круг притягивал к себе взгляд человека, заставляя смотреть на себя помимо его воли. В то же время мысли Николаса приняли весьма странный оборот; постепенно интерес к стеклянному глазу и свечению начал ослабевать, уступая место смутному чувству смещения земного пространства и размеров, знакомых ему с детства; с внезапной тревогой и беспокойством Николас начал ощущать, как его затягивает что-то похожее на сон или гипнотический транс. Он словно падал в бездонную яму.

Тогда он вновь зажег лампу.

Он пришел в себя не сразу. Свечение выпуклого глаза исчезло, все вокруг выглядело прозаично – если только вид этого кабинета можно было назвать прозаичным. Уолтерс вздохнул с облегчением. Обнаружив, что на его лбу выступили капельки пота, он смахнул их рукой.

Какой бы ни была природа этого явления, оно казалось невероятным. Чувствуя, как дрожат ноги, Уолтерс сел и попытался объяснить самому себе, что же все-таки происходит в доме и почему. Совершенно очевидно, что стеклянный глаз – это не просто украшение. Но как он здесь оказался?

Уолтерс вновь забрался по стремянке к украшению над камином и принялся рассматривать его при свете лампы. Ничто не указывало на его возраст. Возможно, оно было помещено здесь еще при постройке дома. А значит, следует разузнать, кто и как его строил, а поскольку дом явно старше любого из жителей Данвича, придется наводить справки в архивах. Также необходимо выяснить все о его бывших жильцах. А вдруг они видели то же самое? Или что-то еще более потрясающее? Эта мысль наполнила Уолтерса тревогой и в то же время волнующим предчувствием открытия.

Но если он собирается проводить расследование, значит, ему придется задержаться в доме Эберата Уэйтли дольше, чем он рассчитывал. Не вдохновленный такой перспективой, Уолтерс слез со стремянки.

Решительно выбросив из головы мысли о стеклянном глазе, он заглянул в темную комнату, где сушились фотографии, после чего поднялся на второй этаж, чтобы осмотреть комнату в мансарде, где решил провести ночь. Был уже поздний вечер, и ему очень хотелось спать. Уолтерс поставил лампу на стол и открыл окно; снаружи все было по-прежнему – козодои, лягушки, необычные крики и звуки со стороны темных холмов. Мансарда выходила окнами на Данвич; выглянув в окно, Уолтерс увидел, что огонь на Круглой горе погас, однако точно такой же теперь венчал другой холм на левой стороне долины, где-то возле дороги, ведущей в Эйлсбери-Пайк; и звуки, такие непривычные для человеческого уха, доносились уже оттуда.

Уолтерс разделся и лег в постель. Но несмотря на усталость, уснуть он так и не смог. В голове вихрем проносились разные мысли, вторя звукам долины. Тобиас Уэйтли явно знал больше, чем решился ему сообщить. Но лучше разыскать кого-нибудь из «образованных» Уэйтли – от них можно ожидать больше фактов и меньше суеверных предположений, приправленных хитрыми недомолвками и презрительными, двусмысленными ухмылками. Если покопаться в библиотеке Спрингфилда, можно будет выяснить, когда был построен дом, а может быть, и узнать историю нескольких поколений семейства Уэйтли, проживавших в Данвиче.

Вот так, лежа в кровати и размышляя, Уолтерс неожиданно почувствовал, как в нем начинает расти ощущение дома как некоего самостоятельного живого существа, не терпящего присутствия посторонних; и сердце этого существа, несомненно, находилось в кабинете, который был источником энергии, дававшей жизнь всему дому. Уолтерс чувствовал, как его затягивает некая сила, и ему приходилось бороться с подспудным желанием выскочить из кровати и бежать в кабинет. Как все это странно и удивительно! Он ощущал на себе действие колдовских чар, дурных предчувствий, тревоги, страха – и вместе с тем некоей сверхинтуиции, как будто находясь на пороге величайшего открытия, которое его обессмертит.

Он уснул где-то после полуночи. К этому времени козодои наконец угомонились, и только несколько лягушек еще подавали голоса. Ночь была совсем тихой; крики на холмах, так тревожившие Уолтерса, также смолкли. И все же спал он плохо – ему все время снились сны, каких не бывало у него прежде; снилось далекое детство и еще кто-то – кажется, дед по отцовской линии, которого он почти не помнил и о котором ничего не знал; снились громадные мегалитические здания, незнакомые пейзажи, холодный космос где-то в глубинах Вселенной, среди далеких чужих звезд. А периодически просыпаясь, он ощущал равномерную пульсацию, словно в самих стенах дома тихо билось живое сердце.

IV

Утром Уолтерс отправился в Спрингфилд. После ланча в местном ресторанчике он зашел в публичную библиотеку, где представился библиотекарю, господину средних лет, чье имя, согласно правилам, было указано в настольной табличке – Клиффорд Пол. Ему Уолтерс и объяснил цель своего визита.

– Вы пришли в нужное место, мистер Уолтерс, – сказал Пол. – У нас есть документы, касающиеся и дома, о котором вы говорите, и всего семейства Уэйтли. Старинная семья. И достойного происхождения. К сожалению, сейчас у них не лучшие времена. Впрочем, нас интересует их прошлое, а не печальное настоящее.

Уолтерса проводили в читальный зал, где перед ним выложили архивные документы, связанные с историей округа, и несколько объемистых папок. Сначала он просмотрел архивы – один из тяжеленных фолиантов, заполненный в основном автобиографическими и биографическими заметками различных людей, обычно членов семейств; публиковались они главным образом за счет тех, чьи имена были упомянуты на страницах книги. Большая часть материала касалась самых обыденных фактов и была безнадежно обыденной.

Уолтерс нашел фотографию – совсем плохонькую, воспроизведенную, видимо, с еще более плохой ферротипии,^[5] – Сайруса Уэйтли, удивительно похожего на кого-то, кого Уолтерс видел совсем недавно, что было, конечно же, полным абсурдом. Описание жизни Сайруса оказалось на редкость кратким. Дом, расположенный недалеко от Данвича, он купил у некоего Дадли Роупса Гловера, наследника сэра Эдварда Орма, который построил его в 1703 году, после чего в течение двадцати лет, предшествовавших его исчезновению, путешествовал по Европе. Гловер также почти не жил в усадьбе, предпочитая проводить время в Европе. И более о доме ни слова.

Что касается Сайруса Уэйтли, то информация о нем была скудной: путешествовал; был дважды женат; от каждой жены имел сына; один из сыновей стал его наследником; второй покинул дом еще юношей, и больше его никто не видел. О занятиях Сайруса Уэйтли было известно только то, что он был «землевладельцем» и, возможно, спекулировал земельными участками. Эберат Уэйтли, сын Сайруса, ставший его наследником, в записях практически не упоминался.

Однако в папке с документами, касающимися семейства Уэйтли, оказались записи иного рода. Они, наоборот, изобиловали множеством мелких подробностей. Первые записи относились ко времени появления семейства в Данвиче. В Северный Массачусетс Уэйтли перебрались в 1699 году из Аркхема, здесь и проживали до 1920 года, когда опубликовали историю округа. В разветвленном генеалогическом древе семейства были указаны и Эберат, и его пропавший брат Чарльз. Приводились биографии родственников, в основном в виде коротких некрологов, взятых из газеты «Рипабликен», издающейся в Спрингфилде, или аркхемской «Эдвертайзер». Но были и другие документы, которые Уолтерс читал гораздо внимательнее, чем официальные некрологи, поскольку собрал их некто, обладающий более живым воображением, нежели обычный клерк.

Все они так или иначе касались местных преданий о семействе Уэйтли. Например, приводился отчет о пламенной проповеди, прочитанной его преподобием Джептой Хоугом, который в 1787 году приехал из Аркхема, дабы стать настоятелем методистской церкви Данвича.

«Нам известно, что здесь проживает некое семейство, члены которого совокупляются с дьяволом и рождают монстров как путем колдовства, так и с помощью греховной плоти. Еще сорок лет назад мой предшественник, преподобный Эбайджа Хоудли, представитель конгрегационалистской церкви, произнес с кафедры в этой самой деревне следующие слова: «Приходится признать, что богохульные заявления об адских игрищах демонов стали слишком хорошо всем известны, чтобы не обращать на них внимания; эти проклятые голоса, что доносятся из-под земли, слышали уже многие почтенные люди. Я сам не далее как две недели назад стал свидетелем проявления дьявольских сил, случившегося на холме за моим домом. Я слышал хрипы и вопли, стоны, визг и шипение, каких не могут издавать рожденные на земле твари; нет, эти звуки могли доноситься из бездн, отыскать которые можно лишь с помощью черной магии и самого дьявола». Да, я тоже слышал эти звуки, эти адские вопли, мерзкую какофонию, которой не место на земле. Берегитесь! Вы знаете, о ком я говорю!»

И так далее в том же духе; проповедь была очень длинной, и Уолтерс, при всей его заинтересованности, дальше читать не стал. К тексту проповеди прилагалось сообщение о том, что большинство прихожан Данвича постановило прекратить деятельность местной методистской церкви ввиду, во-первых, «неблагоразумия» преподобного Джепты Хоуга и, во-вторых, его непонятного исчезновения, ибо с преподобным Хоугом случилось то же самое, что за сорок лет до того случилось с его коллегой Хоудли, который внезапно исчез через месяц после своей проповеди, посвященной борьбе с силами зла.

В папке находился толстый конверт, в котором Уолтерс обнаружил вырезки из газет, с большей или меньшей долей юмора описывающие «Странные происшествия в Данвиче», как гласил один из заголовков. Статьи были взяты в основном из аркхемской «Эдвертайзер» и, откровенно говоря, являлись обыкновенными байками, в которых рассказывалось о «монстрах», возникавших ниоткуда прямо на глазах накачавшихся контрабандным виски пьянчуг из Данвича. Уолтерсу эти россказни показались весьма забавными, однако нельзя было отрицать, что в Данвиче действительно произошли удивительные события, обратившие на себя внимание кого-то из сотрудников Мискатоникского университета уже после того, как по этому поводу вдоволь повеселилась «Эдвертайзер». Выяснилось, что с событиями в Данвиче каким-то образом связана смерть Уилбура Уэйтли, случившаяся накануне, но вовсе не в Данвиче, а в стенах Мискатоникского университета в Аркхеме. Несколько статеек из «Транскрипта», издаваемого в Эйлсбери, носили не менее веселый характер, но за всей этой веселостью скрывалось одно: летом 1928 года в Данвиче происходили странные события, достигшие кульминации в сентябре того же года.

«Без малого семь лет назад», – подумал Уолтерс. В связи с событиями в Данвиче упоминалось также имя некоего доктора Генри Армитеджа, библиотекаря Мискатоникского университета. Уолтерс принял это к сведению, решив навести справки о докторе Армитедже и по возможности побеседовать с ним, если придется забираться в самые глубины истории семейства Уэйтли. Разумеется, ничего конкретного газеты не сообщали; в них говорилось лишь о гибели домашнего скота и исчезновении нескольких человек, правда, имена их разнились и искажались от отчета к отчету. Кроме того, исчезнувшие не принадлежали к семейству Уэйтли, хотя один из них, по фамилии Бишоп, был их родственником, но близким или дальним – определить было уже невозможно. Вообще родословная Уэйтли включала огромное количество кровно связанных с ними семей – Бишопов, Хоугов, Маршей и других; вполне возможно, что и преподобный Хоуг, который так неосмотрительно обрушил обвинения на одно из семейств Данвича (Уолтерс не сомневался, что проповедь была направлена именно против Уэйтли), и сам являлся их дальним родственником.

Уолтерс внимательно рассмотрел генеалогическое древо Уэйтли. Среди множества разнообразных Хоугов преподобного Джепты Хоуга не оказалось. Кроме того, выяснилось, что в семействе практиковались близкородственные браки – очень часто мужем и женой становились двоюродные братья и сестры; так, Элизабет Бишоп вышла замуж за Эбнера Уэйтли, Лавиния Уэйтли – за Рэлсо Марша, Блесс Бишоп – за Эдварда Марша и так далее; иначе говоря, происходило постепенное вырождение всего семейства или, по крайней мере, той его ветви, представителей которой жители Данвича прозвали «образованными».

Уолтерс задумался. Получалось так, что он узнал немногим больше, чем ему рассказал поверенный Бойл, а именно: Данвич – это медвежий угол, семейство Уэйтли давно пришло в упадок, в Данвиче происходили какие-то странные события, о которых потом было много слухов, большей частью преувеличенных или осмеянных теми, кто считал себя выше предрассудков. И все же Уолтерса не покидала одна мысль: во всех этих россказнях, байках и насмешливых статейках было нечто общее, словно они были вариацией на одну и ту же тему; ему даже не хотелось читать дальше, поскольку и так было ясно, что люди стали свидетелями чего-то жуткого и удивительного, чего не могли объяснить и о чем боялись рассказывать; да и сам Уолтерс, вчитываясь в записи, терялся в догадках – все это было выше его понимания. Пытаясь уверить себя, что у него просто нет больше времени на это чтение, он прекрасно понимал и другое – ему почему-то совсем не хочется детально изучать историю семейства Уэйтли.

Закрыв папку, он отнес ее библиотекарю.

– Надеюсь, вы нашли то, что искали, мистер Уолтерс, – сказал тот.

– Да, нашел. Благодарю. Возможно, эта папка мне еще понадобится.

– Берите, когда хотите, сэр, – ответил Пол и, слегка замявшись, спросил: – Вы, наверное, родственник Уэйтли?

– Я кое-что получил от них в наследство, – сказал Уолтерс. – Однако не думаю, что я их родственник.

– Ради бога, простите, – поспешно сказал библиотекарь. – Я только подумал… я знал некоторых из них. Вы немного на них похожи, хотя, с другой стороны, в мире, наверное, очень много похожих людей, не состоящих между собой в родстве.

– Вы безусловно правы, – вежливо согласился Уолтерс.

И все же слова библиотекаря его неприятно задели. Тобиас Уэйтли и не подумал скрывать, что считает его своим родственником; так прямо его и назвал – «кузен», да еще презрительно хмыкнул. Мистер Пол тоже заметил сходство и тоже высказался по этому поводу, правда весьма почтительно. Видя смущение и растерянность библиотекаря, Уолтерс поспешно добавил:

– А может быть, я и в самом деле их родственник, только очень дальний. Семейство Уэйтли весьма разветвленное, но я так и не выяснил, с какой стати моему покойному отцу была завещана эта собственность.

– Можно спросить, о какой именно собственности идет речь?

– У вас ее называют «земля старого Сайруса Уэйтли».

Лицо мистера Пола прояснилось.

– Этот мистер Уэйтли был…

– Знаю, – с улыбкой перебил его Уолтерс. – Он был из тех, кого жители Данвича называли «образованными».

– Да, именно так, – сказал библиотекарь.

– Что придает вопросу о нашем возможном родстве несколько иную окраску, мистер Пол. Вы со мной согласны?

– Согласен. О других ветвях семейства рассказывают ужасные вещи, сэр. Вы их услышите, я уверен. Я знаю, вы читали газетные статьи. Там все описывается очень туманно, а иногда и вовсе лживо, а вот я убежден, что в некоторых глухих уголках Данвича происходит нечто загадочное и, боюсь, ужасное.

– Как и во многих глухих уголках по всему миру, – заметил Уолтерс.

И вышел, оставив библиотекаря в полном смятении. Итак, его уже причислили к клану Уэйтли. Отец мало рассказывал ему о своих родственниках, хотя и не скрывал от сына американского происхождения их семьи. Эта мысль Уолтерса не слишком обрадовала; хотя, с другой стороны, в этом не было и ничего плохого.

Беспокоило другое – двойственность его собственных ощущений. Его словно что-то притягивало и в то же время отталкивало. Англия, которую он покинул совсем недавно, казалась теперь затерявшейся где-то в неизмеримой дали, зато Данвич начал оказывать на него необъяснимое воздействие не только дикой и по-своему прекрасной природой, но и странной отчужденностью от внешнего мира, между тем как этот самый мир очертя голову упорно стремился к некоей призрачной цели, которая вполне могла оказаться разрушительной для всей человеческой цивилизации.

Когда Уолтерс вернулся в свою усадьбу, дом, казалось, повеселел, словно с нетерпением ждал его возвращения. Теперь Уолтерс воспринимал дом как живое существо, хотя никак не мог определить, откуда у него берется это чувство. Сердцем дома представлялась главная комната, и Уолтерс был почти уверен, что скоро из нее донесется то самое биение, которое он слышал ночью. Он постарался избавиться от этого навязчивого чувства, но в кабинете его ждало новое потрясение.

Здесь произошла перестановка – комнату словно подготовили к приему посетителя: кто-то разложил на столе бухгалтерские книги и пододвинул к нему стул. Уолтерс уселся за стол, окинул взглядом гроссбухи, раскрыл ближайший из них и обнаружил тонкий конверт, на котором было нацарапано: «Тому, кто придет».

Конверт не был запечатан. Уолтерс вынул из него сложенный пополам тонкий листок бумаги.

«Чарльзу, – прочитал он, – или сыну Чарльза, или внуку Чарльза, или Тому, кто придет после… знай, что ты должен быть готов к появлению Тех, кто наблюдает, и исполнить то, что должно исполниться».

Подпись отсутствовала, почерк был корявый и неразборчивый…

* * *

[Рассказ остался незаконченным из-за смерти Августа Дерлета, последовавшей 4 июля 1971 года.]

notes

Примечания

1

Этот оставшийся незавершенным рассказ был впервые опубликован в одноименном сборнике (1974). Как и рассказы «Комната с заколоченными ставнями» и «Тайна среднего пролета», он относится к «данвичскому циклу», начатому повестью Лавкрафта «Ужас Данвича» (1928).

2

Уолденский пруд – затопленная котловина близ городка Конкорд в штате Массачусетс, образовавшаяся в ходе отступления ледников 10–12 тысяч лет назад. В 1845–1847 гг. на берегу пруда жил отшельником писатель и философ Генри Дэвид Торо, впоследствии изложивший свои впечатления в книге «Уолден, или Жизнь в лесу» (1854).

3

…плиты Стоунхенджа, кромлехи Девона и Корнуолла. – Речь идет о древних мегалитических памятниках на юге Англии, самый знаменитый из которых, Стоунхендж, возводился в период между 3000 и 1600 гг. до P. X.

4

Эпоха королевы Анны – Анна Стюарт (1665–1714) правила Англией в 1702–1714 гг. Среди прочего, этот период характеризовался расцветом английского барокко.

5

Ферротипия – фотографический процесс с экспонированием изображения на покрытую коллодием металлическую пластинку, запатентованный в США в середине XIX в. и широко применявшийся до начала следующего столетия.