Текст книги "Зимняя война 1939-1940 гг"

Автор книги: Гордон Сандер

сообщить о нарушении

Текущая страница: 6 (всего у книги 14 страниц) [доступный отрывок для чтения: 6 страниц]

Глава 3
«Паровой каток буксует»
^{(12–24 декабря 1939 года)}

Мне нравятся финны. Дают хорошие чаевые. И их вдобавок жалко. Страна такая маленькая, а Россия такая большая.

Уоррен Тоунсенд, нью-йоркский таксист

Президент Кюости Каллио обратился ко «всему цивилизованному миру» с просьбой помочь Финляндии военной техников в войне с Россией. Он сказал, что не может верить в то, что мир удовольствуется только тем, что выразит сочувствие, и оставил Финляндию в одиночестве отражать наступление Красной Армии. Тем не менее, добавил он, Финляндия была готова сражаться, если даже не получит адекватной помощи.

«Нью-Йорк таймс», 18 декабря 1939 года

В то время как мир следил с возрастающим удивлением за финскими победами над 139-й дивизией у Толваярви, в то время как таяли надежды на падение Финляндии и вступление Отто Куусинена в Президентский дворец в Хельсинки, самой последней надеждой финского правительства было закончить войну дипломатическим путем. Эта драма развернулась в холодных мраморных залах Дворца Мира, штаб-квартире Лиги Наций в Женеве.

В своем обращении в мировой суд, который до этого был не более чем сторонним наблюдателем на этой войне, Танпер хотел убить двух зайцев: представить всему миру дело Финляндии перед лицом русской агрессии, что ему удалось, и второе, пристыдить Кремль и вернуть его за стол переговоров, что ему не удалось. Вместо этого в конечном итоге единственным ощутимым результатом запроса в Лигу Наций было то, что стала ясна несостоятельность системы коллективной безопасности, которую на века гарантировала Лига.

Это было, тем не менее, интересное шоу. Многие из постоянных делегатов, прибывших в Женеву 9 декабря, созванные на чрезвычайную Ассамблею для рассмотрения просьбы Финляндии о помощи, могли вспомнить 1934 год, когда СССР, государство-изгой, был принят в эту мировую организацию. Все помнили советского комиссара иностранных дел, старомодного, профессионального дипломата Максима Литвинова, который занял пост русского делегата в Лиге Наций. Тот фаю; что Советский Союз выразил желание присоединиться к умирающему органу, считался важным. Может быть, слухи о смерти Лиги Наций были преждевременными.

«Мы стоим перед задачей предотвращения войны, – откровенно заявил Литвинов. При этом многие делегаты, считавшие на словах миролюбивого комиссара волком в овечьей шкуре, закатили глаза. – Мы также должны сказать себе, что любая война рано или поздно коснется всех стран, воюющих и невоюющих». Кремль сменил свою тактику.

Новый, постреволюционный Советский Союз не хотел проблем с соседями. Посмотреть хотя бы на Пакт о ненападении, который был подписан с капиталистической Финляндией в 1932 году. В 1934 году Пакт о ненападении был продлен на десять лет. Посттроцкистская Россия хотела мира и была готова объединиться с другими нефашистскими европейскими странами для защиты мира. От этого и энергичные, но в результате провалившиеся попытки Литвинова создать «мирный фронт» под предводительством России, Франции и Великобритании, чтобы остановить нацистскую Германию, которая только что поглотила Австрию и Чехословакию, чтобы помешать нацистам насаждать далее их Новый порядок.

Но это было тоща. Теперь положение дел изменилось. В декабре 1939 года, когда Москва и Германия являлись союзниками, новая европейская война шла уже четвертый месяц, а советско-финская «вспомогательная» война шла вторую неделю, единственной задачей Литвинова, лишенного поста, было посещать заседания Верховного Совета и молча кивать в знак согласия с его менее миролюбивым начальником, жаждущим жизненного пространства Вячеславом Молотовым.

Началось достаточно сильное возбуждение, когда все узнали, что представлять Финляндию в Женеве будет Рудольф Холсти, бывший глава финского МИДа, и что он официально обратился к секретарю Лиги, Иосифу Авеполу, с требованием созвать специальное заседание Ассамблеи и принять меры в связи с русской агрессией в рамках первоначального, уже почти забытого устава организации. С начала новой европейской войны, которую Лига должна была предотвратить, Лига Наций стала невидимой. Теперь, внезапно, Лигу созвали снова для решения политического дела драматического характера, как и в случае итальянской агрессии в Эфиопию в 1935 году, которую осудили все, включая Советы.

* * *

Фарсовый результат гамбита Таннера в Женеве был предсказуем, в особенности когда нация, чьи действия планировалось обсуждать, Союз Советских Социалистических Республик в открытую заявил, что он не будет участвовать. В этом не было нужды, написал Молотов секретарю Лиги Авенолу. В конце концов, весь мир знает, что у Москвы нет проблем с Финской Демократической Республикой, как Молотов теперь ее называл, с ней заключены договоры о взаимопомощи и сотрудничестве. А согласно ноте русского иностранного комиссара, так называемый делегат от Хельсинки, Холсти, является самозванцем и должен быть изгнан.

В таких условиях Лига собралась на первое заседание 11 декабря, чтобы выслушать официальное заявление Холсти против Кремля. Всемирное сочувствие «храброй маленькой Финляндии», как ее уже повсюду называли, было выражено теплыми аплодисментами, когда Холсти поднялся на трибуну в новом зале заседаний Ассамблеи.

Холсти, один из самых известных финских дипломатов, начал свою презентацию перед притихшей Ассамблеей. В выступлении Холсти была своя горькая ирония. Именно Холсти, тогдашний министр иностранных дел, подписал договор о «добрососедстве» между Хельсинки и Москвой в 1937 году. В то же самое время советский делегат, еврей Яков Зуриц, который был послом Сталина в Берлине, а затем в Париже и Женеве, и был близким другом смещенного Литвинова, по слухам, прятался в отеле неподалеку и отказывался выходить, и оставил за себя заместителей. Это также позволило ему скрыть свой личный стыд в финском деле.

«Ничто не демонстрирует глубину морального падения советского правительства, – горько воскликнул финн, – как его попытка заткнуть голос Финляндии, установив ложное правительство в маленькой деревушке на границе, правительство, состоящее из предателей, которым платит Россия. Они заявляют, что они являются настоящим правительством Финляндии».

«Та Финляндия, – возопил Холсти, – никоим образом не представляет подлинную Финляндию, ту Финляндию, которая сражается за свое существование в ужасно неравных условиях… Финляндия сражается не только за жизнь и свободу своего народа, но и за жизнь и свободу других народов! Джентльмены, финский народ исполняет свой долг перед всем цивилизованным миром. Он платит за это жизнями своих сынов. Он просит только мира, чтобы внести свой скромный вклад в улучшение человечества. Он считает, что это его долг».

«Джентльмены, – заключил он, – вы должны исполнить свой долг. Дайте нам мир».

Джозеф Авенол затем сообщил делегатам, что он отправил три телеграммы в Москву, но получил ответ только на одну из них, и в ответе ставилась под вопрос легитимность правительства в Хельсинки. Ассамблея решила избрать комитет, чтобы изучить обвинения, выдвинутые Холсти. Это было легче сказать, чем сделать. Как и Германия и СССР надеялись и ожидали, европейские нейтралы, включая Скандинавские страны, не хотели высовываться. Тем не менее комитет был назначен.

Интересно, что самым рассерженным делегатом в Женеве помимо Холсти был аргентинец. Он был обеими руками за совместные действия против агрессора, и его всецело поддерживал делегат из соседнего Уругвая. Как записал французский журналист Штефан Лозан из Женевы 12 декабря:

«Храбрость нейтралов пропорциональна расстоянию от логова зверя. Скандинавы говорят: «Лучше помочь Финляндии, чем осуждать Советский Союз». Но южноамериканцы в ярости. Они говорят откровенно: «Нас достали действия, которые парализовали справедливость»».

Законодательные шарады продолжились. Комитет, сформированный для изучения финского дела, издал резолюцию, осуждающую советскую агрессию и призывающую всех членов Лиги Наций послать как можно больше материальной и гуманитарной помощи. Резолюция также гласила, что СССР, своими же действиями, поставил себя вне Лиги Наций. Резолюция была принята Ассамблеей 14 декабря 1939 года, но только после того, как президент Карл Хамбро, занимавший в то же время пост спикера норвежского парламента, применил старый парламентский трюк: он просто попросил тех, кто за резолюцию, не вставать. Ни один делегат не набрался храбрости, чтобы встать и заявить тем самым, что он был за Советский Союз.

Затем резолюция была передана в Верховный совет Лиги Наций. К тому моменту шведы, латыши, греки и прочие испугавшиеся члены выбыли из игры под разными предлогами. В Совете осталось только семь членов из пятнадцати: Великобритания, Франция, Бельгия, Союз Южной Африки, Египет, Боливия и Доминиканская Республика. «Не самое впечатляющее собрание наций, которые должны были действовать как совесть человечества», – едко заметил Якобсон. Совет-огрызок проголосовал за изгнание СССР и рекомендовал членам Лиги оказать Финляндии «всю возможную поддержку».

На этой полумере сессия Лиги Наций завершилась. От надежд Вяйно Таннера обратиться к совести мира через Женеву не осталось следа. Все понимали, что Финляндия практически ничего не достигла.

Холсти, который позднее стал профессором в Стенфорде, после того как ушел с дипломатической службы, выглядел довольным. Мимо него из Дворца Мира выходили делегаты на улицы Женевы, чтобы сделать покупки к Рождеству или поехать покататься в Альпы перед возвращением домой.

Неудивительно, что ТАСС, официальное русское новостное агентство, сообщило, что «авторитетные советские круги» восприняли новости о резолюции Совета с ироническими улыбками.

* * *

Вяйно Таннер тоже считал решение изгнать СССР из Лиги Наций пустым достижением. Его попытки восстановить контакт с Кремлем провалились, и в отчаянии Таннер решил обратиться лично к Молотову, с которым он встречался на переговорах в ноябре. Он записал обращение на русском и транслировал его по радио, призывая своего оппонента возобновить переговоры. В речи Таннер напомнил русскому народу о словах Сталина, которые он видел на транспаранте в Москве: «Советский Союз не желает ни пяди чужой земли, но будет до последней капли крови защищать каждую пядь своей земли».

«Господин Молотов, – смиренно спросил Таннер, – как вы можете объяснить эти принципы и нападение на маленькую миролюбивую Финляндию?»

«Не сомневайтесь, – сказал Молотову Таннер, – народ Финляндии будет драться до последнего. Но несмотря на это, финское правительство – настоящее финское правительство – готово возобновить переговоры и даже согласно на существенные уступки».

Послание Таннера заключало в себе противоречие: если в ноябре Молотов вел переговоры для отвода глаз, как показали широкомасштабные приготовления СССР к присоединению Финляндии, включая эксгумацию Отто Куусинена, то почему нужно ожидать, что он будет вести переговоры честно? (Не говоря о том, что Кремль больше не признавал правительство в Хельсинки?)

* * *

С самого момента внезапного советского нападения 30 ноября и удивительного финского отпора, глаза всего свободного мира – и большей части тоталитарного мира, включая Италию и Японию – были прикованы к региону Балтийского моря. «От Стокгольма до Токио мировая аудитория следит за войной, как будто это теннисный матч», написал Ричард Гилберт в своей книге «Военные корреспонденты».

Одной из причин такого интереса были, разумеется, сам драматичный характер неравного боя и ранее невиданные суровые условия, в которых он шел. Другой причиной было количество, качество и степень заинтересованности журналистов, которые писали о войне. К концу войны в Хельсинки побывали около трехсот журналистов из нескольких десятков стран. Хотя Зимняя война, как ее позже начали называть, в наши дни малоизвестна за пределами Финляндии, в декабре 1939 года это было самым важным событием в мире, по крайней мере какое-то время.

Еще одной немаловажной причиной было то, что Зимняя война случилась в середине полугодового затишья на Европейском театре военных действий. Она началась 27 сентября, когда Польша капитулировала перед Германией и ее новым союзником, Советами, и продлилась до 7 апреля 1940 года, когда немцы вторглись в Норвегию и Данию. Месяцем позже последовал нацистский блицкриг против Нидерландов, Бельгии и Франции, и на Западном фронте начался ад. Другими словами, если использовать терминологию Гилберта, на других «кортах» ничего не происходило, по крайней мере в военном отношении.

Новостей о финской войне по другую сторону Ла-Манша в ту неделю было много, и новостей сенсационных. 11 декабря, в тот же день, что король вернулся из своей поездки во Францию, «Таймс» вышла со статьей о быстро меняющейся финской тактике.

«ВОЙНА В АРКТИЧЕСКОЙ ТЬМЕ ФИННЫ СТРЕЛЯЮТ ПО СВЕТУ ПРОЖЕКТОРА БЕЛЫЕ ЛЕТУЧИЕ МЫШИ НА ЛЫЖАХ» – так была озаглавлена статья.

Интересно, что статью помешанный на оружии корреспондент начал с описания уже ставшего легендой автомата «Суоми».

Солдаты, одетые в белую форму, вооружены скорострельными пистолетами, которые на самом деле являются укороченной версией винтовки типа Браунинга – это финская разновидность Бергмана, с магазином на 25 патронов. Перевозка военного имущества производится на санях в форме колыбели, которые тянут за собой шесть солдат, а двое подталкивают сзади. Тяжелые орудия перевозятся на лыжах шириной 65 сантиметров, и при помощи низкорослых финских лошадей они быстро перемещаются даже в глубоком снегу.

«Война ведется во мгле северной зимы, позволяя себе гиперболу, и солдаты передвигаются во тьме как белые летучие мыши (курсив автора).

В каждом взводе, – продолжал автор с благоговением, – есть два или три прожекториста, как их называют, которые носят на шее мощные прожекторы. Когда обнаруживается противник, прожекторист начинает работу, рассеивая мглу на 500 ярдов вперед. Другие солдаты, спрятанные в тени с фланга освещенной зоны, быстро продвигаются в сторону обескураженного противника, стреляя из пистолетов в упор. Но «прожекторист» обречен на смерть, первые пули предназначены ему, и поэтому быть прожектористом – большая честь. Ее удостоены те, кто продемонстрировал чудеса храбрости».

* * *

Финномания бушевала также и в академических кругах. Многие универсанты могли кричать в поддержку своих спортивных команд, но многие также кричали в поддержку Финляндии той осенью, как записал анонимный историк в Корнуэлльском университете в 1942 году:

«…Прошлой осенью мы видели, как нарастают трения между Россией и маленькой честной Финляндией, и наконец Красная Армия вышла в поход на Хельсинки. Как мы смеялись, когда коммунисты споткнулись о линию Маннергейма, как мы восхищались фотографиями русских солдат, замерзших насмерть, как мы сочувствовали неукротимому духу финнов и ненавидели красных задир!»

В любом случае, Америке было не наплевать на Финляндию и ее войну с красными – хоть и с безопасной, нейтральной дистанции, американцы продолжали выражать свою поддержку еще три месяца. Таковы были нравы мира в то время, и в свободном мире они были такими же. Люди не привыкли к идее о том, что это была война, и наслаждались спектаклем, устроенным финнами и Советами в замерзших болотах далекой Карелии.

* * *

Жители Хельсинки, в свою очередь, уже привыкали к идее, что они были на войне, и какое-то время на ней пробудут, отметила «Нью-Йорк таймс» 13 декабря. «После двенадцати дней войны нормальная жизнь возрождается». Выходят шесть ежедневных газет, ходят трамваи и автобусы, хотя и по урезанному расписанию.

Хотя ужас предыдущей недели уже закончился, понимание опасности новых советских налетов было видно везде. По всей столице разносилось эхо ударов молотков – это рабочие заколачивали витрины. Противогазов было достаточно, благодаря срочным поставкам из Британии, Швеции и Норвегии. Были даже яркие детские модели противогазов, для тех малышей, которые еще не были эвакуированы в западную Финляндию, Швецию и Данию.

Корреспондент был также впечатлен количеством женщин в форме и их трудовому настрою. «Почти все женщины, оставшиеся в городе, носят форму. У Финляндии на войне занято больше женщин, чем в любой другой западной стране. Они дежурят на двадцати станциях «скорой помощи», ожидая возобновления русских налетов».

* * *

В одной из своих последних статей в «Кольере» Марта Геллхорн написала о такой женщине. Ее подруга работала на вспомогательной военной службе (на какой, непонятно).

«В ресторан отеля «Кемп» зашла леди, чтобы пообедать. Она оставила свой велосипед у резных колонн в фойе гостиницы и сняла пожарный шлем и накидку. Она была молодая и симпатичная, одета она была в стильные брюки. У нее было два кольца с бриллиантами. Она выглядела усталой, так как на работу выходила в шесть утра и заканчивала работу в восемь вечера. Она отдала правительству две машины, что у нес были, а ее дача вскоре должна была стать госпиталем. Сама она жила одна в Хельсинки, так как се муж и четыре брата были на фронте.

Во время ужина она была очень молчаливой, а позже, когда мы говорили наедине, она рассказала, что они нашли еще несколько убитых детей в разбомбленных домах… Она сначала вообще молчала, и вдруг ее прорвало, на смеси английского, французского и немецкого она начала описывать одного ребенка. Она нашла мертвую девочку, и когда она мне описывала ребенка, ее лицо было холодным и искаженным яростью. Затем внезапно она почувствовала себя очень уставшей».

Неназванная подруга Геллхорн пришла в себя к концу ужина, и мужчины за столом в оживленном ресторане гостиницы по-джентльменски предложили проводить се до дома, опасаясь за ее безопасность в пустынном городе. В этом нет необходимости, сказала целеустремленная молодая феминистка.

Мужчины предложили ей проводить ее домой, но она рассмеялась, сказав, что ездит по городу на велосипеде в любое время суток и что война еще не зашла так далеко, что женщин нужно провожать домой, они сами справятся.

Перед расставанием Геллхорн спросила свою подругу, не лучше ли ей быть на даче, подальше от бомбежек.

«Нет, конечно, – ответила она, одевая шлем, – я хотела бы поехать на фронт и быть рядом с моим мужем, но от меня больше пользы здесь».

* * *

В свою очередь Таннер начал привыкать к мысли, что Финляндия какое-то время будет в состоянии войны, и продолжал ждать ответа Молотова вечером 15 декабря.

Ему можно было и не ждать. Как можно себе представить, его призыв к примирению не заинтересовал Молотова ни на секунду. Для пего Таннер был самозванцем; Сталин и Молотов его презирали. Единственным финном, который мог вести дела с Кремлем, был Отто Вилле Куусинен.

* * *

Миф о финском супермене получил свое подтверждение, и также укрепился миф о неприступности линии Матюргейма. Также подтвердился миф о неуязвимости немногочисленных финских ВВС: понеся тяжелые потери 19 декабря, русские все больше избегали столкновений со своими оппонентами. Часто они рассеивали боевой порядок при одном виде финских патрульных истребителей.

Второе массированное наступление на линию Маннергейма, Великий удар, на который советское Верховное командование и Отто Вилле Куусинен возлагали особые надежды, был завершен. Ворота на Хельсинки остались на прочном замке.

* * *

Нигде поддержка Маленькой Храброй Финляндии – это выражение стало крылатым – и ее армии не была громче и страстнее, чем в США. К тому времени, после трех недель беспрерывного освещения войны в прессе, финномания распространилась по всей стране. По опросу Гэллапа в середине декабря, 88 % взрослых американцев знали о войне и поддерживали финнов, и только один процент поддерживал СССР.

Главным бенефициаром от этой волны гнева и сочувствия стал АО «Фонд помощи Финляндии», благотворительная организация, возглавляемая бывшим президентом Гербертом Гувером. Американцы, все еще цепляющиеся за спасательный круг нейтралитета, были разрываемы противоречиями по поводу того, как их правительство должно реагировать на советско-финскую драку. Однако они были готовы порыться в карманах и помочь финнам, особенно теперь, когда они, казалось, держали фронт против «русских свиней».

…Американцы с энтузиазмом поддерживали программу помощи, особенно когда стало ясно, что финны не сдадутся за один день и что их сопротивление гораздо больше, чем просто героический жест. Декабрьская героическая оборона Финляндии против русских сил, превосходящих их в живой силе, огневой силе и ВВС, не только стала драматической историей – она помогала собирать пожертвования.

Действительно, одним из странных политических плодов финской войны стало внезапное воскрешение 31-го президента США. Обвиненный частично справедливо, частично ради желания народа получить козла отпущения, в Великой депрессии, которая к 1932 году разрушила американскую экономику и оставила каждого четвертого американца без работы, Гувер, когда-то известный своими гуманитарными проектами и помощью голодающим после Первой мировой войны, стал «самым ненавидимым политиков в Америке».

Благодаря нападению Кремля и сильным организаторским способностям Гувера бывший президент вернулся на сцену, не как президент-неудачник, а как благотворитель. Насколько мы знаем, привязанность Гувера к Финляндии и гнев на советское вторжение были искренними. Он несколько раз посещал самую северную нацию в рамках работы помощи голодающим, и там его еще помнили. Президент Рюти, не зная о репутации Гувера в США, направил Гуверу личную телеграмму, выражая благодарность за его усилия.

«Народ Финляндии крайне рад тому, что Вы, господин президент, которого парод Финляндии помнит как доброго друга, снова возглавили движение в пользу нашего нуждающегося народа. В неравной борьбе против жестокого агрессора за свою жизнь и за самые священные и высокие человеческие ценности народ Финляндии нуждается в любой моральной и материальной поддержке».

Таким образом, получив благословение Рюти, Гувер внезапно стал финнофилом номер один в Америке. Он начал активно появляться в прессе и произносил пламенные речи, призывая к пожертвованиям для своего нового дела.

Неудивительно, что благодаря богатому музыкальному наследию Финляндии, в особенности благодаря произведениям Сибелиуса, многие известные американские музыканты тоже присоединились к сине-белому протесту.

11 декабря Вернер Йанссен, хорошо известный дирижер классической музыки и друг Сибелиуса, заявил, что он готов дирижировать программу из произведений Сибелиуса для Финского фонда 29 декабря, и предложил оплатить аренду зала и оркестр из личных средств. Тремя неделями ранее, после советского вторжения, дирижер лично позволил Сибелиусу и пригласил его жить у себя, пока не кончится война, так сильна была его любовь к великому человеку.

Сибелиус с благодарностью отказался от щедрого предложения своего заокеанского протеже, но сказал, что рад, что его музыка играет в стране свободных людей. И он был очень признателен Америке за проявления поддержки.

«У меня на уме только две вещи, – заявил Сибелиус, хорошо говорящий по-английски, в интервью по телефону. – Много слов для этого не понадобится. Я действительно горд моим народом и тем, что он делает в эти дни. И я рад видеть, каким чудесным образом великая американская нация поднялась на поддержку Финляндии. Это все, что я могу сейчас сказать». После этого он повесил трубку.

* * *

Наверное, самым заметным и шумным из мероприятий в пользу Финляндии стало шествие «Помоги Финляндии!» 21 декабря 1939 года на Медисон-сквер-гарден. Так получилось, что это был день рождения Сталина. Рядом с Гувером на подиуме, убранном цветами финского флага, стояли крупные политические деятели, включая мэра Нью-Йорка, сенаторов и, разумеется, Хьялмара Прокопе, вездесущего финского посла.

Переполненная аудитория внимательно слушала трогательное обращение к Финляндии, «маленькой стране, вырезанной из унылых лесов на Крайнем Севере, размером меньше, чем Монтана, где живет меньше четырех миллионов человек», и осудила «примитивное варварство» советских «варваров».

«Финляндия – великая нация… великая благодаря характеру се народа… великая в промышленности, образовании, искусстве, музыке и отваге. 1200 лет финны живут в своей любимой северной стране. За это время их завоевывали и покоряли много раз, но каждый раз их вечная храбрость и тяга к свободе возрождались для их независимости.

Теперь на них варварски напали. Их корабли вытеснили с морей. Они героически обороняются против орды жестоких варваров…»

Затем Гувер заговорил о своих путешествиях в Финляндию после Первой мировой войны в рамках помощи голодающим в 1918 и 1919 годах. Его усилия в только что родившейся стране многие вспоминали с благодарностью. Во время его последнего визита годом ранее один фермер приехал в Хельсинки и привез ему в гостиницу подарок – мешок муки, на котором был вышит американский флаг. Взрыв аплодисментов.

«Но помните, – предупредил Гувер, памятуя, что его речь транслировалась по радио, – несмотря на варварство Советов, это не значит, что американцы сами должны отправиться на войну ради финнов или еще кого-то. Американский нейтралитет неприкосновенен.

По причинам, которые затронут все будущее человеческих свобод, – объяснил закаленный изоляционист, – Америка не должна вступать в войну в Европе». Но, пожертвовав его благотворительной организации, «американский народ может протянуть руку помощи нуждающимся и осветить их путь отчаяния».

Нет, финны не хотели, чтобы американцы за них сражались. Гувер настаивал на том, что доллары решат дело. И не нужно давать финнам оружие или одалживать им деньги на закупку оружия – в этом как раз он расходился со своим соратником, Хьялмаром Прокопе. Выступая после Гувера, боевой финский посол сорвал овацию, процитировав фразу американского колониального повстанца Патрика Генри: «Дайте мне свободу или дайте смерть!»

«Волны эмоций охватили толпу, – написала «Нью-Йорк таймс», – многие мужчины и женщины плакали». Было собрано не менее 50 000 долларов, по тем временам – серьезная сумма.

Оставался открытым вопрос – если здесь была в опасности свобода образцовой страша, то не была ли в опасности свобода всех свободолюбивых стран? Средства, собранные организацией Гувера, были полезны, но, как и предыдущий кредит, выданный конгрессом, они могли использоваться только для закупки продовольствия, сельхозпродукции и других гуманитарных целей.

По правде, у Финляндии были достаточные запасы продовольствия, несмотря на войну. Гуманитарного кризиса еще не было, пока. Финнам были больше нужны самолеты, танки, боеприпасы – чтобы продолжать сдерживать русских. Не могла ли, и не должна была ли Америка сделать что-то большее – таким вопросом задавались некоторые патриоты. Задаваться этим вопросом им пришлось до конца войны.

* * *

Американцы были не единственными, кто следил за финскими успехами на поле боя и считал, что им нужно было помогать. Во второй половине дня 19 декабря, когда сражение на линии Маннергейма достигло апогея, Верховный военный совет союзников, в который входили премьер-министр Великобритании Невилл Чемберлен и французский премьер Эдуард Даладье, собрались в древнем, украшенном доспехами зале в Париже, чтобы обсудить изменчивую ситуацию в Скандинавии.

Даладье, расхрабрившийся после недавних финских успехов, хотел создать новый военный фронт как можно дальше от Франции, и был готов предпринимать конкретные действия. В этом он в какой-то степени шел на поводу у финской прессы. Как пишет Дуглас Кларк в своей книге «Три дня до катастрофы», французы все еще смотрели на мир через призму старого мира и после провала первого штурма линии Маннергейма пришли к заключению, что статичная линия обороны работает. Вскоре французы в этом раскаялись.

Политические лоббисты в Париже требовали сильных и красивых шагов. Первые новости о финских успехах на полях сражений появились. Общественное мнение Франции, идеализировавшее линию Мажино, с радостью указывало на бои на перешейке и говорило о силе обороны.

Считалось также, что советская армия оказалась полной фикцией и ей можно без риска объявлять войну.

На предыдущей неделе французская пресса, воодушевленная успехами Финляндии, в открытую обсуждала, не следует ли союзникам объявить войну России. Возможно, это было бы хорошим упражнением для французских альпийских стрелков, которые ожидают наступления на Западном фронте и болтаются без дела, а могли бы быть на Восточном фронте, помогая Финляндии.

В то же самое время симпатии к Финляндии на улицах Парижа достигли точки кипения. Якоб Зуриц, советский посол в Париже, которого в последний раз видели скрывающимся от обсуждения вторжения его страны в Финляндию, теперь оказался лицом к лицу с гневом толпы финнофилов, которые кричали: «Да здравствует Финляндия!» – когда он выходил из своего посольства.

Чемберлен в свою очередь боялся разорвать отношения с Россией и не был уверен, хочет ли он лезть в драку. Он сочувствовал финнам, как и все на Западе, но сомневался, стоит ли ради них вступать в войну. Хорошо бы разделываться с одним противником за другим. Но Даладье настаивал, что связь была: шведские рудники. Не кто иной, как Фриц Тиссен, германский промышленник, который продвинул Гитлера во власть и продолжал консультировать фюрера, отметил, что без шведской руды Германия войну проиграет. Ясно, что союзники должны оказаться там первыми.

Более того, если союзники оказались бы там первыми, то они были бы в отличном положении для помощи Финляндии. Как оказалось, мысли Даладье здесь перекликались с мыслями Уинстона Черчилля, главы британского Адмиралтейства, который тоже разрабатывал свой план захвата шведской руды. Захватить рудники и помочь финнам – вот в чем была идея. Убить двух зайцев одним выстрелом. Разумеется, помощь финнам будет просто предлогом для этой операции, но помощь им будет оказана. Далее, у союзников появлялось юридическое прикрытие в форме директивы Лиги Наций оказать финнам «всю возможную поддержку».

Теперь и Чемберлен начал видеть смутные очертания плана. К тому времени, как четырехчасовое собрание подошло к концу, британская делегация согласилась с «важностью оказания всей возможной помощи Финляндии». Конечно, сначала необходимо было уговорить шведов и норвежцев присоединиться к делу, но это была преодолимая проблема, как считали Чемберлен и Даладье. Таким образом, фундамент для чернового плана отправки британских и французских войск в Финляндию был заложен.

Как пишет Кларк:

«После 19 декабря дороги назад больше не было; три дня спустя французский премьер посчитал, что он должен сообщить парламенту, что Франция собиралась «всецело помогать Финляндии». Это заявление было встречено овациями».

Разумеется, чтобы такой окольный план (если его можно так назвать) начал работать, отважным финнам нужно было еще какое-то время продержаться. Однако, по последним донесениям с линии Маннергейма, это не было проблемой.