Текст книги "Стук Стрелки за Стеклом"
Автор книги: Гордей Кузьмин
сообщить о нарушении
Текущая страница: 1 (всего у книги 1 страниц)
Гордей Кузьмин
Стук Стрелки за Стеклом
«У бурных чувств неистовый конец.»
– Уильям Шекспир.
Письмо первое. Пролог.
– Я так хочу растворяться в тебе, милая моя. Я так хочу чувствовать губы твои на губах своих. Нести тяжести груз на плечах, но главное – с тобой. Я так люблю тебя, солнце моё. Ты лучшее, что было со мной! Никогда не уходи от меня, прошу… Лишь оставайся со мной. – говорю я, стоя пред обликом её, обликом, что увидел некогда я в строках дневника, что увидел в счастливых фото, где стояла дева с белыми волосами, голубыми, как небосвод глазами, так счастливо улыбаясь, но чувствую я, что это лишь показ. Что изнутри она горит, но боле ничего, кроме дневника и не осталось. Я не знаю её, никогда не знал, но говорю сейчас эти слова, мельком понимая, что нахожусь в жестоком сне.
Она стоит, мило улыбаясь мне, но трепетно молчит, пока волосы её развиваются по ветру, уносясь в унисон ему. И я знаю лишь одно, что действительно верно для неё, что есть правда в этом дневнике: она самая лучшая на свете из всех, что встречал я когда-либо. Её зовут Рамона, но я даже не слыхал никогда имени такого, думал просто псевдоним, но как тогда мне обращаться к свету, ежели не по имени? Свет мой? Нет! Рамона, никак иначе… Даже если имя – ложь, я чувствую её трепет, когда слышит она эти слова.
Рамона, или свет мой, взирая в мои карие очи, думает лишь об одном, но о чем? Я не знаю, Бог даст – узнаю, а пока лишь чувствую трепет её. И вдруг я вспоминаю, что трепет губ её, взора, да всего, я видел уж не раз. И тут… я просыпаюсь.
Слышу звук жестокого будильника, что будит по ненавистным утрам, напоминая, что я так и остаюсь несчастен.
Пожалуй, стоит рассказать и о себе… Меня зовут Джейк. Думаю, достаточно…
Джейк Уокер. Письмо первое.
Глава I
Любовь не знает слов-значений, её не описать словами, ведь для каждого – своя истинна, нет ответа на вопрос. Любовь творит любовь, смуту и, как известно, в сердце раздор. Ежели тебя полюбят, это пол беды, но вот ежели ты полюбишь не взаимно, полюбишь то, чего не видел, то ты обречён. Но вот что с тобой сотворит любовь? Даст жизни стимул иль лишит под корень? Смысла кому даровано не было, тот отыскать сумеет здесь. Джейк Уокер… Парень, что был рождён, но лишен отца. Рос он в компании матери, что вечно была одинока, грустна, в общем разбита. Сына она любила, но так, как любят от неизбежности, когда это необходимо, так сказано, ведь так писан закон. К сожалению, такое бывает, но… Это закаляет дух, тебе уж не нужно чувствовать чужой любви, лишь свою дарить. Но её ты не доверишь никому, ведь тебе её не доверяли, а любовь… от других, Джейка уж вовсе не интересует. К слову, он не был ни американцем, ни европейцем, он был русский парень, чьи родители эмигрировали из Колорадо в Петербург. Да и это не особо тревожило его. Личность очень… разбита. Именно это и волновало более всего. Разумеется, что намного раньше, чем он нашёл дневник.
Хочется зайти из далека, начав рассказывать с самого детства, но проще, да и быстрее, будет просто высказаться, что было ему очень тяжело, одиноко. Не было у него внимания, но к этому он привык, оно ему на деле и не нужно было.
Разумеется, что и подростковые времена выдались тяжкими, с них, пожалуй, я и начну своё повествование.
Джейк с самого рождения жил в Питере. Никогда он не был обделён вниманием, да и сам давал его, но лишь частично. Сложно было парню открываться, очень сложно. Но он всё равно искал себя, искал друзей и тех, кто протянет руку помощи. Самые сложные времена выдались на окончание одиннадцатого класса. Тогда его облепили, как клопы малину, как черти облепляют душу человека, желая поглотить. И он канул этот омут с головой, найдя себе там новые наркотики – внимание. Ему нравилось, безумно нравилось внимание к нему, но он понимал, что за ним лежит.
Он был действительно очень красив, элегантен, горяч, но сердце его было ледяным, как айсберг. Он никогда не открывал даже четверти себя, чем и привлекал тех, кто считал себя особенными. Но главная проблема была в том, что ни один из этих особенных, что так походят на обыкновенных, не привлекал его внимания, лишь веселая, напыщенная толпа… Так они выглядели для Джейка. Но он тратил себя на каждого из них, ибо не на кого было боле тратить, утопал в омуте алкоголя, наркотиков и животных желаний, что не несут с собой любви. Любовь для него – это самая опасная вещь, самая главная слабость. Боялся он любить, боялся до умопомрачения, поэтому кидался в кровать со всеми, кого он привлекал. Постоянные девушки, секс, животные потехи и ненависть к себе после удовлетворения. Он чувствовал себя таким же, но не это пугало его, а само осознание себя толпой… Он боялся быть безликим, но ничего не делал, дабы обрести себя. Лишь изредка писал он тем, кого близкими считал, от кого позже сам отворачивался.
– Я боюсь остаться один. – просматривая одну из переписок, заметил юноша. Эта девушка предала его, да и он предал её, око за око, но не суть, главное, что пробило его на слезу. Именно слезу, а не ненависть, ещё что-то. Он почувствовал тогда впервые пустоту внутри себя, что пожирала словно черная дыра, уносила в себя, во тьму, в пустоту, где света нет. Слезы, только крик, кровь, сочащаяся из глаз. Капли, сочащиеся из под век, были не бриллиантами, как у некоторых, а были ядом, которым полно его грешное и жестокое сердце. Грешное оно лишь потому, что нет в нем любви, есть только жажда, но это не то, а от осознания его трясло. В общем, был такой вот мертвый изнутри, которых нынче много. Впервые тогда он почувствовал себя мертвым, действительно мертвым. Я понимаю, что пубертат, всё остальное, но… да это и неважно, суть в другом: закрылся он. От всех закрылся, никому не доверял своих глаз, рук и объятий, даже лживых. Но он не ненавидел себя, нет, он любил, любил более всего в этом мире. В общем, очередное клише обычного паренька с глубинки, что хочет быть не таким, как все, но от этого лишь попадает в оковы конформности. Та детская депрессия, скука и отчаяние – всего лишь производные этого самовлюбленного червя, что варится в кислом супе, в котором видит всех глаза. Ненависть раздирает его, но чувства, что так в себе скрыл, твердят лишь самые добрые слова, желают лучшего, от сердце отрывая плод, но правда эта не нужна людям, что так упорно верят в себя, верят в тщеславие своё, ведь Ницше прав был, все мы – люди, все тщеславны, кроме нелюдей, ведь те… уж не люди, новый вид. Не нацизм и не фашизм, а просто анархизм, они просто аристократы по душе, по мировоззрению и цели. Жизнь их пускается в агонии, ежели некуда её девать. Вот и он, маленький Джейк, новый вид… пустился в агонии, а ведь мог… мог он миру дать себя, кусочек мимолетом, одарить других несчастных добротой своей, что прячется меж стен грубости и жестокой истины, что для мира станет раковой.
Люди правды не любят, не любили никогда, а если правду слышать, хоть жестокую, желают, то они… уже не те, что были раньше. Ведь ложь она безвредна, хоть травит сердце, она безвредна и пуста, хоть убивает правду. Ложь – змея, жестокий коршун, что пуст изнутри, ведь нет в нем ничего святого. Кто врет – тот хуже того, кто беспричинно нож в сердце воткнет.
Кто не врал? Ведь все когда-то врут, но ежели пообещал – неси лишь то, что от сердца вытекает, а ежели желание соврать – то просто промолчи, иль сил в себе найди, но не соври.
Ладно, я уж слишком абстрагировался. Сегодняшний майский день начинался совершенно обыкновенно для юноши: утро, кофе, или чай, сбор в школу и прочее, а далее уроки. Ничего необычного, обыкновенные разговоры с матерью, что стали ныне как необходимость, а не желание.
– Доброе утро, сынок. – говорила уже хмельная мать, сидящая на кухне, смотря очередной сериал по телевизору. Она была русская, поэтому и акцента у неё не было, а Джейк и вовсе с рождения молвил лишь на русском, хоть корни были хлеще, чем у Пушкина. – Сегодня опять в школу? – изрекла черновласая девушка, отрываясь от экрана, уставляясь на Джейка, взбалтывая легко фужер красного кислого вина, а может и вкусного… не знаю.
Джейк думал, что она уже совсем рехнулась, если честно. – Сегодня только среда, мам. Учиться ещё три дня, потом уже отдых, лето…
– Вот оно как… Ну ты смотри, долго не задерживайся. Всего хорошего, хорошего дня, удачи и успехов. – холодно ответила она, сразу же убрав ледяные очи на экран, по которому шел какой-то сопливый сериал.
Джейк уж привык, но именно сегодня это задело его сильнее прежнего, будто вселился в него кто-то этой ночью. Уж не знаю кто, но в роще, что цветет активно, по пути в школу, он начал говорить, пока ноги его подкашивались… – Почему всегда так?… Неужели правда неинтересно, что происходит в жизни у твоего сына?! – он прервался, остановился на секунду, по смотря мельком в небеса. – А с какой стати ей вообще должна быть интересна моя жизнь? Я же никакой ни актер, ни режиссер, уж тем более не певец. Ладно, в любом случае, – он вновь опустил свой взор, начиная медленно идти, – чувства холода меж нами взаимно. Ничего, я уж привык, хотя бы без скандалов и прочей ереси… Вдруг запахло сильно сиренью, а меж деревьев он увидел девушку, одетую в белое. Она что-то складывала в портфель, а позже так быстро помчалась в другую сторону от школы, наверное, куда-то опаздывая. Джейк невольно побрел туда, даже не задумываясь… он просто шел.
Вдруг запахло сиренью сильнее, а шум листвы усилился от ветра, неужто завязка?… – Она оставила… это… – презрительно бросил юноша свой взгляд на коричневый… что это было? Дневник? Или скетч-бук? Да особо и неважно. «Она так просто взяла и оставила это?…» – он огляделся, никого не увидев. – Ха-ха, неужто любовь меня постигнет, как я его верну, как в очередной драме? – усмехнулся он, будто заигрывая с кем-то.
Не стал он сразу отворять страницы дневника, лишь осмотрел его, положив на землю. «Придет, да заберет…» – думал он, направляясь далее в школу, изредка оглядываясь назад, а чрез секунды забывал, что произошло. Ветер завывал сильнее, продувая рубашку, шелест листвы лишь нарастал, создавая трепет на душе. Голос молвил изнутри: «Сходи! Проверь!» И он останавливался каждый раз, оглядываясь назад, желая увидеть девушку, что видел ранее, но ничего… только это стук стрелок циферблата, что приближался и приближался, звоном оставаясь в голове, не слышно было дыхание, лишь сердцебиение, такое слабое и медленное, а после пустота, будто ничего не было. Он оборачивался, шел далее, не мог вспомнить, что произошло, какой дневник, и вообще что за девушку он видел. Его голова была пуста, лишь этот стук стрелок циферблата… бил по голове, лишь он шел в такт быстрому, даже стремительному шагу, что ускоряется и ускоряется с каждым шагом. А чрез миг, когда пришло сознание, стоял он подле книги, лежащей мирно на земле, а голове лишь стук, но на этот раз появилась и мысль: «Что я здесь делаю?…»
Дневник был уже у него в рюкзаке, тихо покоясь в толще прочносшитой ткани, но в голове лишь продолжал бить циферблат, но уже тише, с каждым ударом стрелки всё тише и тише. Урок, разговоры, что окружали его. А затем крик, раздавшийся невольно, заполонив весь класс. Его крик, что так жестоко прошелся по всем без исключение, а в ответ лишь вопрос, разрывающий кромешную тьму, кромешную тишину, что схожа со смертью. – У тебя всё хорошо? – спросила вдруг девушка, молодая учительница, стоящая у доски.
«Хорошо?… Ведь только что я был там… в парке, поднимая дневник?! Где я?…» – думал он, отпуская пряди коричневых волос. – Да, Татьяна Владимировна, всё хорошо… – изрек он немного тревожно, но начиная успокаиваться.
– Выйди, пройдись немного. – сказал учитель, указывая на дверь.
«Что произошло?…» – думал он, устремляясь к двери, пока в классе царила тишина. Вдруг стук циферблата подле двери, остановка тела на мгновение, взор и карие глаза, наполняющиеся страхом… «Что происходит?…» – думал Джейк, выходя стремительно из класса. Наконец-то его отпустило…
Для паренька были характерны подобные выпады. Случалось это из-за психологический триггеров, синдромов, даже порой переходили они и на психозы. Дело было гиблое, глупо отрицать, но он верил, что однажды это всё закончится, но со временем становилось только хуже и хуже… Он чувствовал как время, отрывая кусок за куском от белого, молодого тела, пожирает его, пережевывает, но ещё не выплевывает, а проглатывает. Время, словно жестокий рай для нищих, есть замена деньгам. И когда бог смерти – Хронос возжелает, выплюнет химера твой кусок, ведь тело полно яда, чувством неизбежности, потерянности и погибели. Ведь все мы жаждем время, но меняем его на деньги…
Глава II
Сегодня начался один из самых периодов: потеря, но чего? Ежели нечего терять, то чего бояться? Смерть она неизбежна, она ждет за углом, она ждет в петле, в револьверном барабане, она ждет в ванной, на кухне, да везде, она ждет твоих объятий. Но сердцем, горячо, взирая в грустные глаза молит, лежа на коленях: «Одумайся, живой!». И зеркало разбитое в осколки, что забрызгано кровью сполна, и тело, что раздирает жажда, но не смерти, а любви. Но некого любить, ведь сам себя ты в зеркале не видишь.
Дневник забыт, пылиться в толще рюкзака, время тикает, не останавливаясь, смерть стоит на породе, ожидает. Тик-так… тик-так… время утекает из под тела, словно кровь. Руки в бинтах, замаранные бордо, и всё так хочет выйти из тебя наружу, так чего ты ждешь сейчас? Те, что позовут на вечер, где забудешься на век.
– Джейк, привет. – раздался голос из трубки телефона. Молчание в ответ, словно говорит автоответчик. – Ты пропал в среду, всё нормально? – спросит голос мужской, мягкий, что так радует уши. Дом, сжимая стены, окружает тело, лишь голос этот, заглушая стук часов, продолжает говорить. – Если ты не в порядке, дай знать.
– Нормально, держусь. – ответил холодно Джейк.
– Окей, супер. Сегодня уже воскресенье, завтра конец учебы. Ты хочешь сходить с нами, повеселиться, развеяться? Хоть немного. Может лучше станет.
И вдруг глаза наполонила кровь. – Я пойду. Когда, во сколько и куда?
– Будь готов, мы тебя заберем, не беспокойся. Поедем в дом одной девочке, там расслабимся, повисим немного, в общем, всё супер будет, обещаю. Тебе надо отойти, тебе алкоголь поможет, может девочки, не имеет значения.
Джейк издал непонятный звук, что напоминал что-то животное, а далее положил трубку.
Вновь тишина. Матери дома не было, работа, смена, приходит ночью. Поэтому дома царила тишина… но нет, это было молчание, как у Андреева, это был ужас, что бьет по ушам вновь и вновь, стрелка жестоких часов. Они летели, дорогие, фамильные часы, летели, устремляясь в белую голую стену, по которой виднелись пошарпанные от бедности, от старости обои, что изредка сдирались рукой юноши. Они летели, разбиваясь, осыпая полы, разбивался циферблат. Часы и стрелка… нашли себе конец. И нет больше звуков, лишь тишина, лишь полное отстранение, обнимая подушку, утопаешь ты в себе. Готов лить слезы, но не можешь, ведь израненное тело перестало рваться в бой.
Наконец грянуло утро, разбудив жестоким звонком, разбудившим от глубокого и несчастного сна, что мозг тебе вспомнить и не дал, но хранит в тебе страх по прежнему, хранит, ведь хочет лучшего для тебя.
– Да? – промолвил Джейк, почувствовав успокоение, свободу, будто ни в чем не бывало.
– Мы заедем через час, собирайся. Едем с ночевой, возьми алкашки, сколько есть, деньги, всё, что можешь в общем.
Джейк вспомнил, что живой, что день вернулся, но не было уж так плохо, как было вчера. Плохое ощущение, ощущение конца счастливых, хоть было вовсе всё наоборот, грёз. – Хорошо… – ответил юноша, поднимаясь из толще одеяла и мягкой кровати.
Мать оставила завтрак на плите, оставила еду в холодильнике и денег на карманные расходы. Было чем наесться, было проще, чем вчера. Засыпать голодным ведь так просто…
– Руки по-прежнему разбивает дрожь… – молвил он, не в силах начать есть. Но даже так, касался еды зубами, роняя большинство обратно в тарелку. Засыпал он мимолетом, но лучезарные лучи яркого солнца, освещали мгновение. Стало проще, но не надолго, дале снова холод, даже вновь уныние.
– Зачем жив?… – молвил он, смотря в зеркала. Он искал ответ, вспоминая цель – найти себе смысл, уехать в Германию иль на Родину, да хоть куда, не суть важна, главное сбежать от этих стен, сбежать от этих чистых, красивых стен, что были на кухне, в спальне матери, но не в его комнатушке, ведь всё избил он своими руками, всё разрушил. И гложет его что-то. Что? Неясно. Явно боль, но почему? Но по чему?…
Вдруг бросились глаза на старый черный бомбер, что не надевал он уж год, ходил в пальто кремовом. Он подошел к нему, стряхивая пыль, вспоминая прошлое, мимо пропуская негатив, вспоминал только лучшее, обману поддавался, что любил это время. Он нашел в нём сотку, улыбнулся, вспоминая, как розу не купил, ведь обязан был дарить мимозу с острым окончаньем. Но на деле, он бы только розу и доверил, укрыв ядовитый ликорис из своей души. Потерялся он на миг, очнулся лишь в реальности, где так тихо и бестрепетно взирает на купюру, улыбается, как улыбается ребенок бараков прямиком из Монако.
На теле оказался он, стянув немного тело, полностью выставляя напоказ стройное тело, улыбка, озарившая отражение, шаг навстречу судьбе, ведь именно её он надеялся сыскать средь вечеринки, на которую приглашен был. Цепь, что лежала во внутреннем кармане, окатила его шею, изредка стучала звеньями, создавая этот прелестный звук. Этот сумасшедший звук, что издается от собак, что так упорно пытаются выбраться из оков, но лишь остаются в них, лишь продолжают ждать мимолетной свободы, ну а на свободе будут сродни бабочке, умирающей чрез день полетов, а может как прелестная цикада, несколько часов, пару дней, не имеет значения…
– Стать таким же, как все! Главное вновь стать таким же, как и все! Другое – неважно, стать собой, стать частью мира, дальше жизнь покажется проще… – думал Джейк, выходя из дома, устремляясь в ожидающую машину.
Назовет тот их мимолетом друзьями, хоть так и не считая, но надо было обмануть самого себя, руки пожать, мило улыбнуться, приятно устроиться на заднем, утопая в ткани, словно на электрическом стуле, кануть в безмерной счастье мгновение, пока не заполыхали волосы, словно людишки в аду. Хорошо, что они не чувствуют боли, хорошо, что теперь и он не будет чувствовать боли. Но это ложь, ведь это индивидуальность, ведь это особенность, что надо скрывать, ведь от боли задыхаться будут, ведь от боли ты станешь вновь живым, хоть даже будешь тлеть в аду, как сигарета, как яд, вытекающие смолой, ты должен тлеть, не жаловаться, а гореть – на протяжении всей жизни, а ежели не горишь, то и тлеть ты будешь веками.
Тут долбит музыка для бесов, тут идет по головам мысли о жестокости, о животной жестокости, призывая львов растерзать своих же детей, ведь они главнее, ведь они альфа. Музыка разрывала их сердца, их мозги, заливая кровью, отрывался тромб, от боли мог упасти лишь мефедрон, пока за стеклом мельком наблюдает железный дрон, тщеславно наблюдая как подыхает поколение.
– Будешь? – спросит псевдодруг, сидящий по правую руку, но ответа не следовало, соли оставались в руках.
Джейк заблудится в себе на миг, но вскоре покой придет в его голову, вновь поступит к мозгу кислород. Пред глазами то, что он так сильно любит: убитые знакомые, не стесняясь употребляют прямо в машине, несясь мимо других машин, устремляясь на очередную вечеринку, где будут их ожидать девушки-простушки по виду, изнутри, быть может, ещё хуже, но они явно глупые, раз пускают к себе таких животных.
«Что я делаю?…» – думал он, отстраняясь от кресла, склоняя голову пред своими коленями, устремляя взгляд в ладони, которыми закрыл глаза. И этот вопрос постоянно был с ним теперь, постоянно мучил.
Голос рядом промолвит: – Будешь? Успокоишься? – это был тот парень, что и пригласил его, это и был его друг, которого зовут Григорий, или Гришаня, так его называли. Джейк попытался успокоение сыскать, вздох и выдох, промолвив далее: – Давай… – изрек он, почувствовав, что теперь то сможет избавиться от проблем в своей черепной коробке.
Конец ознакомительного фрагмента.
Текст предоставлен ООО «ЛитРес».
Прочитайте эту книгу целиком, купив полную легальную версию на ЛитРес.
Безопасно оплатить книгу можно банковской картой Visa, MasterCard, Maestro, со счета мобильного телефона, с платежного терминала, в салоне МТС или Связной, через PayPal, WebMoney, Яндекс.Деньги, QIWI Кошелек, бонусными картами или другим удобным Вам способом.
