355 500 произведений, 25 200 авторов.

Электронная библиотека книг » Глен Мид » Кровь фюрера » Текст книги (страница 33)
Кровь фюрера
  • Текст добавлен: 18 марта 2017, 22:30

Текст книги "Кровь фюрера"


Автор книги: Глен Мид



сообщить о нарушении

Текущая страница: 33 (всего у книги 37 страниц)

– Зачем?

– Найду Кессера. Он знает, что происходит и кто их поддерживает.

Мольке резко мотнул головой.

– Джо, ты же видел там вооруженную охрану. Это слишком опасно. Давай я вызову тебе подмогу – есть надежные сотрудники.

– Мы не можем терять время, Иван. К тому же это все усложнит. Просто доставь письмо нужным людям.

Мольке вздохнул. Некоторое время он молчал, печально глядя на Фолькманна. На его лбу блестели капельки пота. Наконец он покачал головой.

– Знаешь, я никогда не думал, что нечто подобное может снова произойти в Германии. Не при моей жизни. Конечно, у нас всегда было достаточно экстремистских групп, психов. Они устраивали беспорядки, поджигали иммигрантские общежития. Бритоголовые, размалеванные свастиками, маршируют и вскидывают руки в нацистском приветствии у Бранденбургских ворот каждый день рождения Гитлера. – Мольке еще раз покачал головой и резко смял сигарету в пепельнице. – Но не это. Этого никогда не должно было произойти.

Он пытался не думать об Эрике, но ее лицо все время всплывало у него в памяти, и он не мог отогнать мысли о ней, когда через двадцать минут подъезжал к квартире Кессера на Леопольдштрассе. Снегопад прекратился. Фолькманн попытался умерить свою ярость и сосредоточился на том, как говорить с Кессером или его девушкой.

В окнах дома, где жил Кессер, горели рождественские свечи, как и во всех домах вокруг. Повсюду мигали огоньки елочных гирлянд. В квартире Кессера свет не горел, и, подойдя к дому, Фолькманн не увидел на парковке серого «фольксвагена». У него замерло сердце, когда он осознал, что ни Кессера, ни девушки может не быть дома.

В кармане у него лежала «беретта», поставленная на предохранитель. На этот раз он воспользовался дубликатом ключей, который ему дал Иван Мольке. Войдя в подъезд, он поднялся на второй этаж. Немного помедлив, он позвонил в дверь, но после того, как никто не ответил, он открыл дверь. Ключ легко провернулся в замке.

В квартире было темно, и когда он включил свет, сначала ничего не произошло, но внезапно ему в лицо ударил сильный луч света. Он лихорадочно потянулся за «береттой», но тут почувствовал сильный удар по затылку. Его пронзила острая боль, и у него потемнело в глазах. Он чувствовал, как чьи-то кулаки молотят по его телу, а потом что-то острое впилось в его левую руку.

Он почти потерял сознание, но продолжал драться вслепую. Вскоре его стащили вниз по лестнице и выволокли на улицу. Послышался приглушенный звук открываемой дверцы машины, и его куда-то втолкнули.

После этого боль заполонила его сознание, но от этого ему, казалось, стало легче.

Придя в себя, он увидел, что за окном машины падает снег, а дорогу освещают фары. Глазницы болели, а попытавшись пошевелить головой, Фолькманн почувствовал, что снова теряет сознание. Он смутно осознавал, что где-то вдали горят огни большого города, что за окном валит снег, а мотор машины натужно гудит, так как автомобиль поднимается по крутому склону. Он попытался оглядеться, но в затылке опять пульсировала острая боль.

Последнее, что он увидел перед тем, как потерять сознание, был пистолет в руке мужчины, сидевшего рядом.

Глава 54

Было уже почти 11:40, когда Иван Мольке увидел, как к дому в Вогенхаузене, элитном районе недалеко от Исара, подъезжает черный БМВ.

Когда он позвонил, ему сказали, что Иоганна Гринцинга нет, он ушел на рождественскую вечеринку, организованную для сотрудников министерства в гостинице «Штайгенбергер» на Хофплатце.

Мольке позвонил в гостиницу и попросил к телефону Гринцинга. После долгих выяснений к телефону подошел его коллега и сказал, что Гринцинг ушел с вечеринки раньше.

Мольке на высокой скорости промчался вдоль Исара и припарковался возле резиденции Гринцинга. Перед воротами стояла сторожка, в которой сидел дежурный полицейский в форме. Мольке показал свое удостоверение, и полицейский позвонил по внутреннему телефону. Гринцинга по-прежнему не было, и Мольке сказал, что будет его ждать. Полицейский недоверчиво посмотрел на него и дважды после этого подходил к воротам, чтобы взглянуть на машину Мольке. Вскоре из дома вышел еще один охранник в штатском и, узнав Мольке, подошел к машине.

– Что происходит, Иван?

– Я жду Гринцинга. По личному делу.

– Тебе не назначена встреча?

– Нет.

– Я не могу впустить тебя внутрь, Иван. Мне сначала нужно получить разрешение от Гринцинга.

Наконец Мольке увидел огни приближающегося по заснеженной улице автомобиля. Он подождал, пока машина подъедет к дому, а потом полицейский снова позвонил, и через минуту Мольке уже сидел в кабинете Гринцинга. В обшитом деревом помещении было холодно, вдоль стен стояли шкафы с дорогими томами в кожаных переплетах.

Иоганну Гринцингу было сорок два года. Рослый, со светлыми редеющими волосами над высоким лбом, он был амбициозным человеком, излучающим уверенность. На нем был дорогой, отлично сшитый костюм, тонкие пальцы украшал изящный маникюр, а лицо было скорее ухоженным, чем красивым. «Раз он ушел раньше с вечеринки, – подумал Мольке, – значит, скорее всего, большую часть вечера он провел с какой-нибудь молоденькой секретаршей». Гринцинг испытывал слабость к женщинам, но Мольке считал его одним из немногих чиновников в министерстве, которому можно доверять.

Гринцинг прикурил и сел за стол, жестом пригласив Мольке присесть напротив. Взглянув на часы, он удивленно поднял брови и внимательно посмотрел на Мольке.

– Так что же тебя привело ко мне, Иван? Проблемы?

Мольке кивнул.

– Мне нужна твоя помощь, Иоганн.

– Рассказывай. – Гринцинг снова нетерпеливо взглянул на часы. – Но поторопись, пожалуйста. Мне завтра рано вставать, и мне пора в постельку. – Он белозубо улыбнулся, но, видя, насколько серьезен Мольке, сменил тон и спросил: – Так чем я могу тебе помочь?

Мольке сунул руку во внутренний карман плаща и вытащил конверт темно-желтого цвета. Гринцинг удивленно взглянул на пакет, а Мольке пояснил:

– Я хочу, чтобы ты сделал две вещи, Иоганн. Во-первых, я хочу, чтобы ты меня выслушал, а во-вторых, я хочу, чтобы ты прочитал это послание.

– Что это, Иван? – нетерпеливо спросил Гринцинг.

– Один друг попросил меня передать этот конверт человеку из Федерального правительства – влиятельному и надежному. И я выбрал тебя.

– Я польщен. Ну продолжай же!

– Этого человека зовут Фолькманн. Джозеф Фолькманн. Он агент DSE в Страсбурге.

Гринцинг удивленно поднял брови.

– Это как-то связано с безопасностью?

– Да.

– В масштабах Баварии или всей страны?

– И то и другое. Я мог бы пойти к министру внутренних дел Баварии Кайнделю или связаться с самим Вебером, но я ни того, ни другого не знаю лично.

Гринцинг помедлил, а затем поднес сигарету ко рту, медленно затянулся, словно раздумывая о чем-то, и выпустил колечко дыма.

– Ну рассказывай.

– Я хочу, чтобы ты, читая послание, принимал во внимание два фактора. Во-первых, сегодня в штаб-квартире DSE взорвалась бомба.

Гринцинг скорбно кивнул.

– Когда я ехал в машине, слышал об этом по радио в новостях. Это как-то связано с твоим визитом?

Мольке кивнул.

– Возможно, ты также слышал о том, что убит глава британского отдела DSE. Кроме того, убит еще один сотрудник DSE. Тоже из британского отдела.

– Я думал, что там пропали два сотрудника. По крайней мере, так говорилось в последнем выпуске новостей.

– Второй – это Фолькманн. Он пока не связывался со своими сотрудниками в Лондоне.

Гринцинг снова удивленно приподнял брови, но сказал:

– Пожалуйста, продолжай.

– Во-вторых, Фолькманну полностью можно доверять. Я работал с ним в Берлине. Он – один из немногих людей, которым я доверил бы свою жизнь.

– Почему ты мне все это рассказываешь?

– Потому что после того, как ты прочтешь это послание, скорее всего, ты спросишь меня, доверяю ли я ему. Я хочу прояснить этот момент с самого начала. Я ему доверяю. Полностью.

Гринцинг немного раздраженно спросил:

– Это уже вся преамбула?

– Да.

– Могу я взглянуть на письмо?

Иван Мольке протянул ему конверт, и, когда Гринцинг потянулся за ним, Мольке увидел, что лоб министра покрыт маленькими капельками пота. Политик уже чувствовал, что его ждут неприятности, и, судя по выражению его лица, это его очень беспокоило. Гринцинг открыл незапечатанный конверт и вытащил его содержимое. Аккуратно развернув страницы, он начал читать.

Мольке видел, что загорелое лицо Гринцинга постепенно бледнеет.

– Этот Фолькманн что, шутит?

– Нет.

– И ты действительно ему доверяешь? – с сомнением спросил Гринцинг.

– Я тебе уже говорил, Иоганн. Пожалуйста, поверь тому, что там написано.

Гринцинг медленно покачал головой и перешел на шепот.

– Это невероятно! – Он снова просмотрел письмо, а потом перевел взгляд на Мольке. – Ты что, действительно хочешь, чтобы я пошел со всем этим к премьер-министру Федеральной земли? И сказал, что группа неонацистов планирует захватить власть? Что у них, возможно, есть ядерное оружие?

– Если ты этого не сделаешь, это сделаю я. У нас мало времени. Все это может произойти в ближайшие часы.

– А где сейчас этот Фолькманн?

– В Мюнхене.

Гринцинг опустил листы.

– Надо мной просто посмеются. Ты должен это понимать.

– А ты должен понимать, что если план этих людей сработает, то вся страна будет отброшена на пятьдесят лет назад, – мрачно произнес Мольке.

– Мне кажется, в это трудно поверить. Даже если то, что ты говоришь, правда, то демократический строй в Германии невозможно уничтожить за одну ночь. Это абсурд.

Мольке демонстративно взглянул на часы, а потом решительно посмотрел на Гринцинга.

– У них будет поддержка. В парламенте. В армии. В полиции. Без такой поддержки у них действительно не было бы никаких шансов, и они бы на это не пошли. А ведь достаточно, чтобы несколько влиятельных людей поддержали это безумие, и вся страна погрузится в хаос и повторится тот кошмар, который происходил в Германии пятьдесят лет назад.

Гринцинг покачал головой. Лицо у него было бледным, а голос хриплым.

– Я не могу в это поверить, Иван. Это невозможно.

Мольке глубоко вздохнул.

– Ну хорошо. Тогда давай мне письмо, и я сам пойду к министру, даже если мне придется ломиться в дверь его спальни.

Гринцинг помедлил. Он долго смотрел на письмо в своей руке, а потом, глубоко задумавшись, перевел взгляд на Мольке, и тот увидел, что Гринцинг буквально обливается потом.

– А если министр тебе поверит, каких действий ты от него ожидаешь?

– Нужно поставить на ноги Берлин и Бонн. У штаб-квартиры BfV в Колони будут собраны подразделения армии и полиции, на которые можно рассчитывать. В каждой стране с разумной демократической системой правления должны приниматься такие меры предосторожности на случай непредвиденных ситуаций. На случай восстания, которое может угрожать существованию системы.

– А что, если министр тебя не послушает?

– Думаю, послушает. А если нет, то у меня все равно есть друзья в Берлине, которые прислушаются к моим аргументам. – В голосе Мольке звучало напряжение. – Боже, Гринцинг, надо же что-то делать!

Мольке говорил с необычной для него эмоциональностью, и Гринцинг снова задумался. Вид у него был такой, как будто невыносимая тяжесть давила на его плечи. Наконец он посмотрел Мольке в глаза.

– Я хочу, чтобы ты меня понял.

– Ты что-то решил?

– Дай мне пять минут, чтобы все это обдумать. Ты должен войти в мое положение. Такое решение нельзя принимать с бухты-барахты.

Мольке посмотрел на часы, а потом на встревоженного Гринцинга.

– Хорошо. – Мольке кивнул.

Гринцинг встал, сжимая в руках письмо.

– Я оставлю тебя здесь одного. Через пять минут ты получишь ответ.

Когда за Гринцингом закрылась дверь, Мольке глубоко вздохнул. По крайней мере, Гринцинг начал воспринимать его слова всерьез.

Иоганн Гринцинг, выйдя в коридор, прошел мимо охранника, читавшего газету под портретом отца Гринцинга.

Когда охранник встал, чтобы поприветствовать его, Гринцинг махнул ему рукой. Пройдя в кухню, он подошел к аварийному выходу, тихо открыл дверь и вышел на улицу. В саду было очень холодно. Все вокруг было белым, голые ветки яблонь и груш, росших в углу сада, были обсыпаны снегом. В доме было необычайно тихо. Жена вместе с двумя дочерьми уехала к своей матери на озеро Бодензее на праздники, и даже слуги сегодня не работали. Гринцинга трясло как в лихорадке. Обдумывая ситуацию, он прикурил еще одну сигарету.

Снег прекратился, но Гринцинг знал, что это ненадолго. Его не беспокоила погода, но морозный воздух его взбодрил. Сейчас ему это было просто необходимо. То, что он услышал от Мольке, его потрясло.

Промокнув лоб носовым платком, Гринцинг начал напряженно размышлять.

Он давно занимался политикой. За все эти годы ему никогда не приходилось принимать такое непростое решение, как это. Он взглянул на письмо в своей руке, и в ярком свете прожектора, освещавшего заднюю стену дома, смог разобрать буквы. Мольке говорил правду. Действительно, существовали силы, поддерживающие правительство. Их можно было быстро привести в состояние боеготовности в случае необходимости. Они смогут контролировать ситуацию во всех крупных городах и портах – воздушных и морских.

Ему захотелось позвонить кому-нибудь и посоветоваться, но он решил этого не делать. Он должен был сам принять решение и действовать быстро. Малейшее промедление поставят ему в вину.

Необходимо срочно проинформировать руководство. Но он выжмет из этого все, что сможет. Если все выгорит, для него откроются новые возможности.

Но вот как же это провернуть? И как решить эту проблему? Его мозг лихорадочно работал, но он физически ощущал, как стремительно уходит время.

Через три минуты он принял решение. Он знал, как действовать дальше. Пот ручьями стекал по лбу. Он еще раз промокнул его и положил носовой платок в карман, а потом зашел в дом, забыв вытереть ноги. Пройдя через кухню, он вышел в холл. На этот раз полицейский не встал, а просто уважительно кивнул и продолжил читать газету. Поздние гости не были редкостью в этом доме. Гринцинг посмотрел на портрет своего отца. Мужчина в синем костюме стоял, расправив плечи, на фоне мюнхенской ратуши, над часовней которой развевался государственный флаг и флаг Баварии. Он был баварцем до мозга костей. «Портрет очень удачный», – подумал Гринцинг. Его отец умер двадцать пять лет назад, но сейчас его голубые глаза смотрели на него с портрета и, казалось, хотели о чем-то предупредить. То, что он собирался сделать, могло полностью его уничтожить, и в глубине души у него уже зародились сомнения, но он знал, что должен это сделать. От этого зависело его будущее. И будущее Фатерлянда.

Глаза его отца на портрете были такими же, как и в жизни, какими он их помнил. Голубые. Честные. Надежные. Он был фанатичным слугой Фатерлянда и Баварии. Вот только синий деловой костюм казался неуместным.

«Не хватает только одного», – подумал Гринцинг. Он вспомнил старые фотографии, которые сохранились у него с детства. На них отец был в черной форме Лейбштандарта СС.

Гринцинг вошел в комнату и закрыл за собой дверь, а Мольке не отрывал от него взгляда, пока он шел к столу. Когда Гринцинг прошел через комнату и сел в свое кресло, Мольке спросил:

– Принял решение?

– Да.

– Какое?

– Сначала мне хотелось бы обсудить с тобой некоторые моменты.

Мольке увидел, что Гринцинг медленно опустил руку и открыл ящик стола. Через мгновение он направил в грудь Мольке дуло вальтера.

Мольке уставился на пистолет и хотел что-то сказать, но не смог произнести ни звука.

– Я хочу, чтобы ты слушал меня очень внимательно, Мольке, – сказал Гринцинг. – Твоя реакция на то, что я сейчас скажу, определит, останешься ли ты в живых или умрешь уже в ближайшее время.

Мольке по-прежнему молчал, он просто переводил взгляд с лица Гринцинга на вальтер, открыв рот от изумления.

– Ты удивлен, Мольке, я это вижу, – спокойно произнес Гринцинг. – Я должен признаться тебе кое в чем, о чем ты, собственно, сейчас уже и сам догадался. Люди, которых вы так боитесь… я принадлежу к их числу. Я и многие, многие другие.

– Почему? – только и спросил Мольке.

На тонких губах Гринцинга заиграла мрачная нервозная ухмылка.

– Почему? Я скажу тебе почему. Потому что впервые за много лет у этой страны появился шанс вернуть былое величие. Вернуть старые ценности, которыми мы когда-то так гордились. Перестать просить прощения за наше прошлое. Очистить нашу страну от всех грязных тупых иммигрантских выродков, которых зазвали сюда наши лицемерные политиканы. Вернуть людям ощущение гордости от того, что ты немец. Я хочу участвовать в этих переменах, которые уже грядут. Я думаю, что ты согласишься, – это дает шанс на великое будущее такому человеку, как я.

– Ты дурак, Гринцинг. Когда все это закончится, ты будешь гнить в тюрьме до конца твоих дней. У вас ничего не получится.

– Получится. Получится! Все было тщательнейшим образом спланировано, так что провала быть не может. Не может, и не будет.

– Долльман и его кабинет не станут сидеть сложа руки, глядя, как вы снова пытаетесь столкнуть страну в болото.

– Долльмана не будет в живых, некому будет противостоять нам. А что касается его кабинета… – Помедлив, Гринцинг улыбнулся. – Я думаю, я уже достаточно сказал. В общем, они не смогут помешать нашим планам.

– Ты сумасшедший, Гринцинг. Это же просто безумие! Немецкий народ не поддержит убийство канцлера. Никогда. Этим вы подписываете себе смертный приговор.

– Они нас поддержат, Мольке. Мы все рассчитали. Мы твердо уверены, что люди пойдут за нами. Когда они поймут, что мы в состоянии поднять страну до ее прежних высот, создать новый, великий и процветающий Рейх, который поднимется во всю мощь, такой же гордый и несокрушимый, как раньше, они скажут нам спасибо. Это можно сделать, и это будет сделано, уверяю тебя. А большего тебе знать не надо. Неужели тебя это не впечатляет?

Игнорируя вопрос, Мольке пристально смотрел на Гринцинга.

– Отличная речь, Гринцинг. Долго репетировал?

Гринцинг улыбнулся еще шире.

– Если ты пытаешься разозлить меня, Мольке, чтобы отвлечь и, улучив момент, сбежать, то можешь об этом забыть. Ты не успеешь ступить и шагу, как получишь пулю в затылок. И поверь мне, стрелок я отличный. Но если хочешь, можем попробовать. Это будет мое слово против слова мертвеца. Мертвеца, который совсем недавно, нервничая, ждал у моего дома, когда я вернусь. Это ведь достаточно подозрительно, тебе не кажется? Один из охранников даже спросил меня, не хочу ли я, чтобы он присутствовал при нашем разговоре. Он сказал, что ты явно очень взволнован, Мольке. А нервные люди способны на неадекватное поведение. Например, они могут попытаться убить известного политика. – Гринцинг снова напряженно улыбнулся. – Я уверен, что смогу придумать вполне логичное объяснение: ты попытался меня убить, а я защищался.

– А ты почему участвуешь в этом? – мрачно спросил Мольке.

Приподняв брови, Гринцинг сказал:

– Но я же только что назвал причины.

– А обогащенный плутоний? Зачем он вам?

– Я думал, это очевидно, Мольке. У нас есть боеголовка. Ее достаточно для того, чтобы НАТО не осмелилось отдать приказ сбросить на немецкую землю атомную бомбу. Достаточно для того, чтобы помешать любой попытке иностранных государств вмешаться в то, что происходит. Если кто-то из мировых лидеров попытается остановить нас, ему придется учитывать возможность мировой бойни. А ведь у Германии по-прежнему самая большая армия в Западной Европе, Мольке, не забывай об этом. – Гринцинг помолчал. – Добавить я могу только одно: после того как путч начнется, – а он начнется, Мольке, он уже начинается, сейчас, пока мы тут разговариваем, – тебе нужно будет определяться: ты с нами или против нас. И с теми, кто против нас, мы сурово поквитаемся, уверяю тебя.

– Да уж, Гринцинг. Я не сомневаюсь, что вы опять начнете строить концлагеря.

Гринцинг снова улыбнулся.

– Я уверен, что именно так и придется поступить, если все эти иммигрантские выродки откажутся покинуть страну. Боюсь, что на это придется пойти, чтобы избавиться от этих нежелательных элементов. – Гринцинг помолчал. – Ты умный парень, Мольке. Я всегда тебя таким считал. Сейчас у тебя есть выбор. Справа от меня находится дверь, которая ведет в гараж. Я могу позвонить охраннику и сказать ему, что мы уходим. Ты спокойно идешь со мной, и если не будешь буянить, то к завтрашнему дню я поставлю в известность тех, кто примет власть, о твоем… скажем так, молчаливом одобрении. И ты будешь свободным человеком.

Мольке посмотрел на дверь, а потом повернулся к Гринцингу.

– Да я и сейчас, в общем-то, свободный человек.

– Конечно свободный. – Гринцинг улыбнулся. – Вот только я держу тебя под прицелом, и у меня не дрогнет рука, если ты решишь позвать охрану или сбежать.

Долгое время Мольке думал, вонзая застывший взгляд в стену напротив, а потом посмотрел на Гринцинга.

– Я хочу кое-что сказать тебе, Гринцинг. И также спросить твоего совета. Но сначала… Можно мне сигарету?

Помедлив, Гринцинг нервно вытащил сигарету из пачки на столе, прикурил и осторожно передал ее Мольке, по-прежнему держа его под прицелом пистолета, а потом быстро взглянул на часы. – Ну говори, что хотел.

Мольке затянулся и посмотрел в глаза своему собеседнику.

– Это касается моего отца. – Гринцинг нахмурился, а Мольке продолжил: – Я уверен, что ты осознаешь связь, существующую между отцами и детьми, правда? Портрет на стене в коридоре. Это твой отец?

– Да.

Мольке кивнул.

– Я так и думал. Итак, вы были близки. Он оказывал на тебя большое влияние.

– Закругляйся, Мольке, я теряю терпение.

– Меня бы не удивило, если бы он оказался членом нацистской партии.

– Да, он был членом национал-социалистической партии и СС. Он служил в Лейбштандарте СС. – Гринцинг произнес это с гордостью. – Ты что-нибудь знаешь об этой организации, Мольке?

– Они были убийцами.

– Наоборот. Они были лучшими солдатами, самыми верными из всех, какие только были в этой стране. Сливки общества Германии. Избранные. Офицеры Лейбштандарта были элитой СС. Самые фанатичные и непоколебимые люди Рейха. Я хочу тебе кое-что сказать, Мольке. Мой отец, как и многие другие, принес клятву Адольфу Гитлеру и Рейху не отказываться от идеалов, за которые они боролись и ради которых приносили жертвы. Служить своей родине каждую минуту своего существования. Единственные, кто имеет право управлять этой страной и возродить ее величие, – это их дети и дети их детей. И я один из них. Я долго ждал этого момента, и теперь он настал. Ты только посмотри, что творится в этой стране, Мольке. И не только на улицах. Даже обычные немцы говорят о том, что у Рейха были свои преимущества. А почему? Да потому что они знают – пришло время очистить эту страну, Мольке. Время проснуться и снова стать истинными немцами. Время стряхнуть эту дурацкую личину, забыть о ханжеском раскаянии за прошлое. Очистить эту страну, убрать всю грязь. Да, ты прав, есть люди, много людей, обладающих властью, таких как я. Много мужчин и женщин, которые долго ждали этого момента. Они связаны кровавыми клятвами со своими отцами. И поверь мне, Мольке, когда наступит время, – а оно наступит в течение ближайших часов, – они исполнят свой долг.

Мольке растерянно смотрел на Гринцинга.

– Я не считаю, что все немцы такие, как ты, Гринцинг. Если ты так думаешь, ты сумасшедший. Далеко не каждый сын или дочь бывшего эсэсовца поддержит это безумие.

Гринцинг криво усмехнулся.

– С теми, кто не поддержит, мы разберемся. С некоторыми уже разобрались. Они попрали заветы отцов, отказавшись помочь нам. Но те, кто станет помогать нам строить прекрасное будущее, создадут великую Германию. Я говорю о величайшей силе, Мольке, а не о безумной группке анархистов. Ты понимаешь, о чем я?

Некоторое время Мольке молчал. На лице Гринцинга играла жуткая улыбка маньяка. Наконец Мольке сказал:

– Тогда, я думаю, ты по достоинству оценишь то, что я хочу сказать тебе, потому что это повлияет на исход теперешней ситуации.

– Как?

Иван Мольке немного помолчал, а когда заговорил, голос у него был спокойным и практически лишенным эмоций.

– В 1935 году мой отец был двадцатилетним парнем, у него была молодая жена и ребенок. Он был социалистом и жил в Берлине. После прихода к власти нацистов начались гонения на социалистов и коммунистов. Несомненно, ты об этом знаешь.

– Я уже начинаю уставать от этого разговора, Мольке, так что давай закругляйся.

– Ну потерпи немного! Потому что после того, как я все тебе скажу, я хочу попросить у тебя совета. – Мольке немного помолчал, видя, что Гринцинг заинтересованно смотрит на него. – Однажды ночью моего отца вызвали в гестапо. Его отвезли в Шпандау и избили до полусмерти. Почему? Да потому что он был социалистом. Потому что он вступил в другую партию, не в национал-социалистическую. Потому что, как высказывался автор нацистских пропагандистских лозунгов, он был антисоциальным элементом. За это он провел двенадцать лет в концлагерях. Во Флоссенберге он работал на каменоломне, и с ним обращались хуже, чем с вьючным животным. Его били, унижали, морили голодом. К нему не относились как к человеку. Его ставили у столба и били хлыстами, пока он не падал с ног, просто потому, что он потерял пуговицу с лагерной формы. Все эти бесконечные избиения, унижения, стирания грани его человеческой сущности и оказали на него чудовищное влияние. Он видел, как людей убивали по простой прихоти – как охранники убивают зверя. Их убивали исключительно ради садистского наслаждения коменданта лагеря. Он видел, как мальчиков не старше четырнадцати лет вешали просто потому, что эсэсовцы хотели развлечься и немного скрасить серые будни – они спорили, кто из детей дольше подергается перед смертью.

– Мое терпение скоро исчерпается, Мольке…

– Да я уже почти закончил. Мой отец пережил концлагерь. Но он перестал быть моим отцом. Он был мертв, когда вернулся оттуда. – Подняв руку, Мольке покрутил пальцем у виска. – Словно призрак, он блуждал в нашем доме. Он был отцом, к которому мы никогда не могли приблизиться, так как боль окружала его, словно стена. – Он пристально смотрел на Гринцинга. – В Германии почти не осталось евреев, Гринцинг. Больше не осталось. Но есть турки, сербы, поляки и все остальные, которых вы, неонацисты, несомненно, сочтете людьми второго сорта только из-за их национальности. Они станут новыми козлами отпущения, грязью, которую надо смыть с лица земли. Они что, станут новыми евреями? Вы их тоже отошлете в печи?

В глазах Мольке стояли слезы. Постепенно он наклонялся в сторону Гринцинга. Тот откинулся на кресле и поднял повыше вальтер.

– Так что у меня к тебе вопрос, Гринцинг. Что бы ты сделал на моем месте? Если бы твой отец был узником Флоссенберга? Ты бы сидел тихо и наблюдал за бесчинствами неонацистов? Таких, как этот Шмельц? Верить человеку, которого вы считаете сыном Гитлера? Ты бы так поступил, Гринцинг? Или ты бы попробовал использовать свой шанс?

Заинтригованный речью Мольке, Гринцинг теперь, услышав его последние слова, смотрел на него с изумлением.

Иван поспешно сунул руку в карман и дернулся влево как раз в тот момент, когда выстрелил вальтер в руке Гринцинга. Первый выстрел попал Мольке в правое плечо, раздробив кость, и сила девятимиллиметровой пули, пробившей его тело, отбросила его назад. Вторая пуля вошла в аорту над сердцем.

А вот третья пуля вылетела уже из браунинга Мольке, который он все время носил в правом кармане. Один выстрел – перед тем, как заклинило затвор. Пуля попала Иоганну Гринцингу прямо в лицо, пробив аккуратную дырочку в его переносице и выйдя через затылок. Во все стороны брызнули мозги, и в лицо Мольке ударила струя крови. Он сполз со стула и упал на пол.

В тот момент, когда он ударился головой о ковер, снаружи донеслись крики, дверь в кабинет распахнулась, и комната наполнилась топотом ног. Чьи-то руки подхватили Мольке и начали его трясти, вытаскивая руку из кармана.

Уже теряя сознание, он слышал крики, ругательства, видел, как кто-то ощупывает Гринцинга, отлетевшего к стене. Затем его тело сползло, завалившись на правый бок, на пол, за столом. Его развороченная голова лежала прямо напротив головы Мольке.

Они смотрели друг на друга в предсмертный миг.

Последнее, что увидел Иван Мольке перед тем, как закрыть глаза навсегда, было выражение невероятного изумления на мертвом лице Гринцинга.

Глава 55

Когда машина, дернувшись, остановилась, Фолькманн опять пришел в себя.

Фары погасли, дверца машины открылась. Прямо возле дороги он увидел дом. Слева от дома стоял гараж. Дверь в доме была открыта.

На склоне росли сосны, за которыми виднелись огни города. Шел снег. Фолькманну показалось, что за соснами он видит огни других домов, и он догадался, что они находятся где-то в горах, недалеко от Мюнхена.

Оглянувшись, он увидел Вольфганга Любша, который стоял в освещенном дверном проеме. Снежинки, кружась, падали на его лицо. На нем была тяжелая куртка с капюшоном, свет отражался от стекол его очков.

Вверху светил фонарь. Террорист смотрел, как Фолькманна вытащили из машины, и через мгновение они оба уже сидели в теплой уютной гостиной. Стеклянная дверь вела из комнаты на балкон, все лампочки были включены. На столе стояла полупустая бутылка шнапса и несколько стаканов.

Любш пнул ногой стул.

– Садись, Фолькманн.

Фолькманн проигнорировал приказ, и тогда террорист сказал:

– При обычных обстоятельствах я бы не раздумывая всадил пулю тебе в голову. Ты не журналист, правда, Фолькманн?

Фолькманн смотрел на Любша. Морозный воздух, охладивший его лицо, когда его вытащили из машины, привел его в сознание, но ему все равно было сложно ориентироваться в пространстве.

Прикурив, Любш сказал:

– Мне не трудно было выяснить, кто ты такой, Фолькманн. Такие люди, как мы с тобой, чуем друг друга, как кошка собаку. Наш разговор на озере меня заинтриговал. Кто ты, собственно, такой? Почему тебя так интересовала смерть Винтера? Настолько заинтересовала, что ты рискнул разыскать меня, несмотря на мое предупреждение.

Фолькманн медленно выговаривал слова, словно выплевывал их, глядя в лицо молодому человеку.

– В аэропорту в Цюрихе были твои люди?

Любш выпустил колечко дыма.

– Мы следили за каждым движением и твоим, и этой девушки, Эрики, с того самого рокового дня на озере. Ты не знаешь, насколько близко ты был к смерти в монастыре, Фолькманн.

– А как…

Любш сел.

– Как мы за тобой следили? С девчонкой проблем не было. А вот с тобой… – Любш сунул руку в карман и вытащил крошечный электронный приемник с тоненькой антенной. Взяв его двумя пальцами, он показал устройство Фолькманну. – Мы засунули в твою машину простейший передатчик. И мы не теряли тебя из виду. То же самое касается твоего друга Мольке и его людей. Видишь ли, ты удивил нас, Фолькманн. Вообще нас все удивляло в этом деле, до сегодняшнего дня.


    Ваша оценка произведения:

Популярные книги за неделю