355 500 произведений, 25 200 авторов.

Электронная библиотека книг » Глэдис Митчелл » Дьявол из Саксон-Уолл » Текст книги (страница 1)
Дьявол из Саксон-Уолл
  • Текст добавлен: 13 апреля 2020, 00:01

Текст книги "Дьявол из Саксон-Уолл"


Автор книги: Глэдис Митчелл



сообщить о нарушении

Текущая страница: 1 (всего у книги 4 страниц)

Глэдис Митчелл
Дьявол из Саксон-Уолл

Посвящается Хелен Симпсон



«Крепость и красота – одежда ее, и весело смотрит она в будущее.

Уста свои открывает с мудростью, и кроткое наставление на языке ее.

Она наблюдает за хозяйством в доме своем и не ест хлеба праздности.

Встают дети и ублажают ее, муж – и хвалит ее».

Книга Притч; 31


Явление первое
Жанровая картина

«Крысиный яд у меня уже приготовлен. Я ничем не рискую: ее смерть всегда можно приписать джину – от него столько людей умирает естественной смертью, что меня никто не заподозрит. Но допустим, меня даже повесят. Ради того, чтобы отравить эту мерзавку, не обидно и в петлю угодить».

Джон Гэй. Опера нищего. Акт III, сцена VII

Глава I

«Вот, например, молодая женщина с истерическим параличом ног».

Роберт С. Вудворт. Современные школы психологии

До 1920 года с Хэнли все было порядке. Констанция хорошо это помнила, потому что перемены начались в тот апрельский день, когда муж вернулся с так называемой лондонской конференции. Сам Хэнли говорил об этом мероприятии довольно туманно, но Констанцию это не смущало: она относилась к тем людям, которые додумывают то, что им неизвестно. Констанция решила, что во время войны Хэнли был врачом (потому что никаких других конференций, кроме медицинских, не могла представить), но потом по каким-то причинам оставил свою профессию. По крайней мере, когда они поженились, он уже не практиковал.

В браке Констанция, несомненно, была счастлива: пусть не бурным и головокружительным счастьем, зато спокойным и уверенным, хотя не без легкого смущения – как и подобало скромной девушке, скоропалительно ставшей замужней дамой.

Была ли она счастливой раньше?.. Констанция вспоминала прежнюю жизнь как одну сплошную катастрофу. Даже в младшем классе руководство частной школы, где она училась, не могло придумать для нее никакой награды (а в день окончания учебного года каждому ученику полагалось поощрение), кроме томика стихов Лонгфелло за «хорошие манеры». Но и тут, поднимаясь на сцену за подарком, бедняжка так заспешила, что споткнулась, уронила на пол пакетик с леденцами и, пытаясь удержаться на ногах, порвала колготки. Возвращаясь на свое место, Констанция бросила на растерянную мать испуганный взгляд, чувствуя себя абсолютно неспособной быть образцом хороших манер.

Она никогда не думала, что выйдет замуж. Даже ее мать, весьма оптимистичная и деятельная женщина, на это не рассчитывала. Глядя на Констанцию, она лишь покачивала головой, говоря себе (без особой горечи, но и без каких-либо иллюзий), что дочь далеко не из тех, кто сумеет устроить свою жизнь.

Мать Констанции любила «пробивных» людей. Она и сама была такая. Неизвестно, что двигало Констанцией: желание противоречить матери или природная пассивность, смешанная с упрямством, – но результат всегда был один. Все, за что бы она ни бралась, заканчивалось провалом, начиная с попытки поступить в частную школу для девочек (в тринадцать лет) и до неудавшегося самоубийства (в двадцать три года).

Во время войны отец Констанции сколотил небольшое состояние, так что с финансовой точки зрения ей не было необходимости зарабатывать себе на жизнь. В двадцать четыре года она отправилась вместе с родителями в Неаполь, поскольку мать услышала, будто в Италии жить гораздо дешевле, чем в Британии. Но вскоре выяснилось, что, попав в Неаполь, невозможно не отправиться в Помпеи, и именно в Помпеях Констанция познакомилась с Хэнли Миддлтоном. Ее мать уныло уселась на обломок древней стены; отец, подцепив какого-то бестолкового, но неотвязного гида, отправился осматривать бордель первого века, а Констанция бесцельно бродила в руинах дома, густо заросшего бурьяном, как вдруг заметила молодого мужчину, стоявшего неподалеку и смотревшего в колодец. Он оглянулся и бросил на нее мрачный взгляд.

– Вы медиум? – спросил мужчина.

Констанция испуганно ответила, что нет.

– Тогда подойдите сюда, – предложил он, – и посмотрите, нет ли кого-нибудь внизу.

Констанция осторожно приблизилась и заглянула внутрь.

– Никого, – произнесла она с облегчением.

Молодой человек начал снимать пиджак и ботинки. Констанция решила, что он хочет покончить с собой, в ужасе вскрикнула и бросилась к матери. Довольная тем, что для нее нашлось что-то интересное в этом неимоверно жарком и унылом месте (хотя за вход, как она не преминула сообщить мужу и дочери, требовали непомерно много, учитывая обменный курс), мать поспешила на помощь молодому «камикадзе» и, крепко ухватив его за руку, не отпускала до тех пор, пока он не согласился вернуться с ними в отель.

После обеда молодой человек, которого звали Хэнли Миддлтон, сделал предложение Констанции, и она приняла его, не сказав об этом матери.

В Гэмпшире у Миддлтонов имелся особняк Неот-Хаус. Уехав с Констанцией в Англию, Хэнли зарегистрировал их брак в маленьком бюро в Кенсингтоне и отвез супругу в ее новый дом.

Матери Констанции, в общем, понравилось все, что она там увидела. Зато отец, скрытный и недоверчивый, как все бизнесмены, – и притом не одобрявший этот брак, о чем он прямо говорил, – составил новое завещание с одним важным пунктом, который постарался сделать широко известным публике. В нем говорилось, что в случае его смерти ни один пенни из его весьма внушительного состояния не должен перейти к дочери. Лишь одному человеку (и отнюдь не члену своей семьи) он объяснил причину этого неожиданного решения. По его словам, он хотел щедро обеспечить благосостояние своей дочери, пока он жив. Все распоряжения на сей счет были уже даны. Но поскольку отец подозревал, что муж Констанции склонен больше к убийству, чем к самоубийству, новое завещание было призвано по возможности обеспечить ее безопасность. Жене он этого не сообщил, и мать Констанции не знала, что у него на уме. На зятя ей было наплевать, но она испытывала удовлетворение при мысли, что Констанция, имевшая, как она считала, минимальные шансы выйти замуж, все-таки благополучно вступила в святилище Гименея. Странная манера Хэнли таращиться в каждый темный угол, словно ожидая увидеть там какую-то призрачную фигуру, и то, как он вежливо отступал в сторону всякий раз, когда открывалась дверь, как бы давая пройти невидимому гостю, казались ей допустимыми причудами, которые она предпочитала не замечать. Также мать старалась не обращать внимания на привычку зятя делать в саду длинную и узкую насыпь из просеянной земли, а потом втыкать в нее палку. Единственное, что действовало ей на нервы, – его затяжное, угрюмое молчание. Она всегда любила активную, шумную деятельность.

Констанция, впрочем, выглядела вполне довольной. Если после отъезда родителей, оставивших ее вдвоем с мужем в огромном, окруженном парком старом доме, в душе и шевельнулось нечто похожее на опасение или тревогу, она ничем этого не выдала. Говоря по совести, не считая факта, что ее муж был нелюдимым и целиком погруженным в свои мысли человеком, любившим долгие одинокие прогулки и выдержанное виски (которое, как Констанция вскоре заметила, не оказывало на него никакого действия), она вовсю наслаждалась своим браком, насколько это позволяли ее скудная душа и ум.

Мать писала ей часто, отец – раз в четыре или пять недель. Письма матери были полны рекомендаций вроде «скажи Хэнли то или скажи это», а отец ограничивался сухими и, по мнению дочери, загадочными просьбами обязательно напомнить Хэнли, что его завещание не изменилось.

Самому Хэнли, похоже, было одинаково безразлично и то и другое. Он проявлял неизменную вежливость к жене и никогда не жаловался на ее кулинарные способности. Раз в месяц ездил на конференцию в Лондон, и когда однажды, после его пятидневного отсутствия, Констанция заметила, что прочитала шесть лондонских газет и ни в одной из них не нашла упоминаний о конференции, муж бросил на нее такой мрачный взгляд, что душа у нее ушла в пятки. Но выражение его лица сразу изменилось. Он улыбнулся и объяснил, что разговоры ученых, собирающихся в узком кругу, не интересуют прессу.

Деревенька Саксон-Уолл, где они поселились, находилась в удаленной части графства Гэмпшир. Это было некрасивое и неряшливое место, и его жители вызывали у Констанции отвращение и страх. Никогда прежде она не видела таких людей. У нее была плохая память на стихи, но каждый раз, когда Констанция сталкивалась с одним из обитателей Саксон-Уолл, ей приходила в голову строчка: «гадкий, низкий, полный лжи». Все как на подбор белобрысые, с грязными всклокоченными волосами, похожими на измочаленные метлы, с узкими хитрыми глазками под нависшими бровями, с низким лбом, с огромными растопыренными ступнями, словно расплющенными в тяжелых башмаках, и с длинными ручищами, на которых болтались тяжелые грубые пятерни. Мужчины и женщины были одинаково злобны и тупы, поэтому к ее страху примешивалась брезгливость. Даже дети у них казались маленькими уродцами, а большинство из них, стоило Констанции появиться на улице, бросали в нее камни.

Хэнли только смеялся, когда она жаловалась, насколько ей неприятны эти люди. Сам он не выходил из дома днем, хотя прислуга шепталась о ночных прогулках, после которых хозяин возвращался совершенно без сил и даже не мог стянуть с себя ботинки. Целыми неделями Констанция спала и завтракала в одиночестве, но по каким-то непонятным причинам, в которые она старалась не вдаваться (возможно, поскольку не хотела признаваться себе в том, что все больше боится нелюдимого мужа), никогда не задавала ему вопросов и не пыталась выяснить, почему он оставляет ее одну.

Однажды к ней заглянул местный викарий, пожилой мужчина по фамилии Пуллборо, и попросил открыть осенний благотворительный базар. Но когда Хэнли узнал, что в их доме был священник, он впал в такую ярость, что Констанция, до смерти перепуганная, пообещала больше не принимать викария и не посещать церковных служб. В тот момент она могла пообещать что угодно, потому что Хэнли внезапно бросился на пол и начал колотиться головой о край камина. Констанция долго сидела рядом и прижимала его к себе, умоляя успокоиться.

Так прошло восемнадцать месяцев, и наконец наступило время, когда Констанция стала замечать, что муж изменился. В тот день Хэнли вернулся после очередной «конференции», причем не один, а с женщиной по имени Вильмина Бэрроу. Констанция, понятия не имевшая, что нужно делать в подобных случаях, заказала самые изысканные блюда: мисс Бэрроу объявила себя большой поклонницей испанской кухни и не преминула заметить, что она превосходит английскую.

Когда позднее Констанция вспоминала об этом визите, ей казалось, будто он состоял только из бесконечных отлучек мужа, проводившего долгие часы со своей гостьей (в эти дни он был необычайно дружелюбным, мягким и общительным), и разных странных и зловещих звуков – глухих ударов, вскриков, скрипа половиц, – раздававшихся после наступления темноты. За все это время Хэнли ни разу не ночевал в комнате Констанции.

Мисс Бэрроу уехала через две недели. Она посадила жуткий синяк под глазом, якобы наткнувшись в темноте на старые часы, а потом едва не охромела, налетев бедром на тяжелое ведро с углем. В обоих случаях Констанция не видела, как это произошло. Хэнли никогда не был особо разговорчивым, а после отъезда мисс Бэрроу окончательно ушел в себя. Его и раньше раздражали всякие мелочи, но теперь любая помеха желаниям повергала его в черную меланхолию, которая могла длиться неделями. Хэнли жестоко избивал своих собак и однажды выбросил кошку из окна. Если Констанция попадалась ему на пути, он грубо отталкивал ее, а один раз даже отшвырнул ногой. На робкие попытки жены протестовать отвечал площадной бранью.

Хэнли перестал делать земляные горки в саду и, кажется, начал меньше пить. Но жить с ним было все равно что делить кров с диким и опасным хищником, который может дни напролет проводить в мрачном молчании, а потом вдруг взорваться приступом бешеной ярости, приводившим Констанцию в такой ужас, что она пряталась в своей комнате, ожидая, пока муж успокоится. Странно, что при этом он всегда умел находить слуг. Стоило ему выставить за порог кухарку или горничную, как сразу находились новые. И каждый раз это был кто-то из местных женщин, неизменно преданных Хэнли, зато враждебных к Констанции.

Наконец, измученная и напуганная, она осмелилась пренебречь запретом Хэнли и отправилась за советом к викарию. Тот предложил ей вернуться к родителям. Констанции и самой приходило в голову, что это самый лучший выход. Теперь она не сомневалась, что ее муж безумен.

– Порой мне кажется, будто он сам дьявол, – пожаловалась она со слезами на глазах.

– В смысле одержим бесом? – уточнил викарий. – Местные жители уже давно пытаются убедить меня в том, что среди них живет дьявол. Даже утверждают, что иногда он являет себя публично. Но, к счастью, я целиком занят своими минойцами, и у меня нет времени на подобную чепуху.

Констанции решила, что для нее у викария тоже нет времени. Вспомнила, что отказала ему в просьбе о базаре, и хотя это не особенно расстроило его, сейчас он явно не собирался вешать на себя ее проблемы. Викарий продемонстрировал это вежливо, однако недвусмысленно, и Констанция, будучи особой более чувствительной, чем можно было ожидать от ребенка с такой матерью, вернулась в Неот-Хаус. К счастью, Хэнли находился в состоянии безмолвия. Он бросил на нее угрюмый взгляд, но промолчал. В ту же ночь она последовала за ним в поселок, чтобы выяснить, куда он ходит и – если получится – чем занимается во время своих полуночных прогулок, которые повторялись теперь чаще. В ее голове мелькала мысль, что если она сумеет предоставить лондонскому доктору конкретные доказательства странностей супруга, то его поместят в клинику и вылечат. Несмотря на грубое обращение, Констанция была полна благожелательности к мужу и объясняла его поведение тем, что его контузило на фронте.

Хэнли прошел мимо темного особняка и углубился в парк. Здесь он принялся ходить зигзагами, следуя какому-то странному и, как ей вначале представлялось, необъяснимому маршруту. Но через несколько минут Констанция поняла, что он просто переходил от вяза к вязу, пропуская остальные деревья, и нежно гладил каждый ствол. Когда ее уже стало утомлять это бессмысленное блуждание, Хэнли свернул на юг и покинул парк, перебравшись через стену. Констанция подождала, когда он отойдет подальше, и последовала его примеру. Перелезть через ограду оказалось просто: несколько плит из нее были вынуты и сложены в виде лесенки.

К удивлению Констанции, Хэнли привел ее к церкви, находившейся на другом конце поселка. Пуллборо никогда не запирал ее. Вне себя от волнения и страха, Констанция вошла через южную дверь и остановилась, не решаясь шагнуть в темноту, хотя слышала, как Хэнли спотыкался, поднимаясь по ступеням алтаря. У нее возникло неясное чувство, что следует как-то помешать этому кощунственному вторжению в святое место, но она слишком боялась мужа, чтобы обнаружить свое присутствие. Вскоре в глубокой тишине послышалось невнятное бормотание, словно Хэнли молился, а минуту спустя его неуверенные шаги направились обратно к выходу.

Констанция отступила в сторону и спряталась в складках дверного полога, пока муж не вышел наружу. Тогда она снова последовала за ним. На сей раз он обогнул церковный дворик, словно что-то выискивая среди могил. Наконец наклонился, и Констанция увидела, как на землю упал яркий луч его фонарика. Она подкралась ближе. Свет погас. Хэнли выпрямился и, развернувшись, направился прямо к ней. Констанция, скорчившись под ветками тиса, пропустила его мимо и снова двинулась за ним.

Его путь лежал к единственному домику в поселке, где еще горел свет. Констанция мало знала о местных обитателях и понятия не имела, кто здесь жил. Хэнли толчком открыл маленькие воротца, прошел по дорожке через сад и постучал в дверь. Она сразу открылась и захлопнулась за ним.

Констанция вдруг поняла, что очень устала. Она понимала, что бесполезно пытаться заглянуть в окно, поскольку снаружи его закрывали густые заросли герани.

Констанция села у ворот на мокрую от росы траву и стала ждать Хэнли. Она не сомневалась, что он пришел сюда, чтобы провести ночь с какой-то женщиной, живущей в этом доме, и решила, что, немного отдохнув, вернется в Неот-Хаус и ляжет в постель. Никаких планов на будущее у нее не было. В голове мелькали туманные мысли о разводе, но она не представляла, какие доказательства нужно предъявить для расторжения брака. К тому же полученное воспитание заставляло ее восставать против любого нарушения супружеских обетов, принесенных в те времена, когда она с оптимизмом смотрела в будущее и надеялась на счастливое замужество.

Но Хэнли не дал ей отдохнуть. Вскоре дверь снова отворилась, и он вышел на крыльцо, а вслед ему, словно какой-то грешный дух, завыл женский голос:

– Закопай это во имя Старца, мастер! И ничего не забудь, не то твои труды пропадут даром!

Констанция узнала этот голос. Три дня назад Хэнли поручил ей принять новую горничную, девушку по имени Флюк. Это была ее мать. Она явилась в Неот-Хаус вместе с дочерью и говорила без умолку – гораздо больше, чем сама хозяйка дома. Констанция слышала, что у нее была репутация ведьмы. Ведовство, являвшееся в Лондоне предметом чисто интеллектуального интереса, как в историческом, так и в философском плане, в Саксон-Уолл считалось реальной силой, которую боялись и ненавидели. Констанция решила, что старуха вполне могла быть ведьмой. Иначе откуда брались бы истории про кровавую луну, адских гончих и крылатых змеев?

Женщина рассмеялась, а потом дверь закрылась. Хэнли, неся какой-то груз, прошел совсем рядом с Констанцией, вжавшейся в живую изгородь, и в этот момент ее плеча коснулось что-то легкое, словно на нее упал древесный лист. Она подняла руку и нащупала нечто похожее на колос. Это был сухой початок кукурузы. Осторожно ощупав его, Констанция выковыряла несколько зернышек и машинально отправила их в рот.

Потом она встала и отправилась за мужем в Неот-Хаус.

Когда они только приехали в Саксон-Уолл, Констанция решила, что комната, расположенная прямо под ее спальней, может стать уютным гнездышком, где она будет читать или вязать, заниматься вышивкой или лепить из глины, чтобы не мозолить глаза мужу, когда тот захочет побыть один. Хэнли понравилась эта идея, и через несколько месяцев две смежные комнатки стали для нее привычным убежищем, где она пряталась от его мрачного молчания или приступов его ярости.

Хэнли стал огибать дом, пока не дошел до ее комнат. Здесь он положил кукурузный сноп на край лужайки и, сопровождаемый Констанцией (которая теперь окончательно убедилась, что муж спятил), сходил в конюшню за фонарем, зажег его и вернулся обратно. Рядом из цветочной клумбы торчала лопата. Вооружившись этим инструментом, он выкопал яму под окном ее спальни, положил в нее сноп и забросал его землей, после чего спокойно отправился в дом, очевидно чтобы лечь в постель.

Констанция подождала еще четверть часа.

Потом в лихорадочной спешке она откопала сноп, перекрученный и скрепленный булавками так, что из него получилось нечто вроде человеческой фигуры, напоминавшей, как ей показалось, ее собственную. Оставив яму открытой, Констанция распахнула свое окно, бросила в него кукурузу и забралась в комнату через подоконник.

У нее было немного денег. Спалив сноп в камине, она пересчитала свои средства и, несмотря на усталость, пешком отправилась на станцию, решив ни в коем случае не оставаться в этом проклятом месте, а вернуться к родителям и попросить у отца совета насчет докторов для Хэнли. На рассвете доковыляла до станции, два часа прождала поезд и наконец добралась до отцовского дома в Кенсингтоне, где выяснилось, что у нее сильнейшая лихорадка и ей срочно нужна врачебная помощь.

Отец и мать пришли в ужас. Они тщательно ухаживали за дочерью и по фразам, вырывавшимся у нее в бреду, догадались о причинах ее тяжелого состояния и твердо решили, что она не вернется к мужу.

Однако после выздоровления Констанция проявила неожиданное упрямство, заявив, что непременно должна вернуться к мужу. Она провела много времени, размышляя о своем странном поведении: выкапывание кукурузы, сожжение снопа, – и убедила себя в том, что все это ей померещилось. Вот только следы от булавок, впившихся ей в руки, сильно воспалились и никак не заживали.

За это время мать Констанции сделала несколько эпизодических, однако настойчивых попыток выяснить, в какой именно момент с медицинской точки зрения обычные странности пациента начинают считаться психической болезнью.

Лондонский врач, ничего не зная о Хэнли и решив, будто нервная мамаша беспокоится об умственном здоровье своей дочери, поднял планку психопатического расстройства так высоко, что у бедной женщины сложилось убеждение, что только массовое убийство способно убедить доктора в чьем-либо безумии. Облегчение, смешанное с отчаянием, заставило ее уступить Констанции, которая вознамерилась вернуться в Саксон-Уолл.

Родители сделали все возможное, чтобы переубедить дочь, но их попытки разбились о ее упрямство. Констанция упорно твердила, что нужна своему мужу. Растерянная мать позволила ей уехать.

– Похоже, он ее заколдовал, – пробормотала она.

Муж буркнул что-то неразборчивое, но в его глазах мелькал страх.


    Ваша оценка произведения:

Популярные книги за неделю