Текст книги "Тайна пирамиды Хирена"

Автор книги: Глеб Голубев

сообщить о нарушении

Текущая страница: 11 (всего у книги 12 страниц)

Но раньше его пришла совершенно непонятная и загадочная телеграмма. Ее под вечер привез на беговом верблюде – дромадере – нарочный:

«Я знал об этом четырнадцать лет назад, однако гробница может исчезнуть избежание лейте на порог вино молоко смешанное медом. Джон Кайрус».

ГЛАВА XVII. МУМИЯ В ПЕСКЕ

В полной растерянности я вертел телеграмму в руках, тщетно пытаясь понять таинственные слова. Кто был этот неведомый Джон Кайрус, приславший мне какую-то тарабарщину из Дейтона, штат Огайо, США? О чем он знал еще четырнадцать лет назад? Откуда он вообще знает, что мы отыскали гробницу, и как это она может исчезнуть? И зачем я должен лить на какой-то загадочный порог «вино молоко смешанное медом»? Чепуха какая!

Телеграмма переходила из рук в руки, и, наконец, Женя высказал догадку:

– А не мистик ли это какой-нибудь приветствует и напутствует нас?

Мне сразу вспомнились самые невероятные звонки, какими замучили меня разные энтузиасты в Ленинграде после рассказа по телевидению о загадках пирамиды и потерянных дневниках Красовского.

– Пожалуй, верно, – согласился я. – Но откуда же он мог узнать в своем Дейтоне, что мы тут нашли гробницу Хирена? От потусторонних духов на спиритическом сеансе?

Но все разъяснилось на следующий день, когда вдали заклубилась пыль и к нашему лагерю на бешеной скорости подкатился «додж», битком набитый корреспондентами. Они тут же стали атаковать меня с блокнотами в руках, совать всем под нос микрофоны и стрекотать кинокамерами, заглушая наши протесты. Оказывается, вести о нашем открытии уже успели каким-то образом просочиться в прессу – и, конечно, неимоверно перевранные и сказочно приукрашенные.

«Сияние золота из Заколдованной Гробницы», «Фараон Хирен – незаконный сын еретика Эхнатона»,

– с ужасом читали мы аршинные заголовки в газетах.

Пришлось срочно закрывать вход в гробницу прочной железной решеткой и устанавливать возле нее форменный караул из сотрудников экспедиции. Мирный и деловитый покой пустыни был безнадежно нарушен.

На другой день прибыла новая группа корреспондентов. Но зато с ними приехал и специальный представитель Службы древностей, которому поручалось провести вместе с нами обследование гробницы. Это был известный египетский археолог Закария Шакур. С ним вернулся и Толя Петров, уже совсем здоровый.

Подвижный и весьма деловитый, постоянно приговаривавший словечко «дорогой», Шакур тут же принялся умело наводить порядок: распорядился не подпускать никого из корреспондентов к входу в гробницу ближе чем на сто метров, предложил им покинуть территорию нашего лагеря и устроить свой собственный в сторонке и – главное – избавил нас от необходимости кормить всех этих непрошеных гостей.

Теперь можно было спокойно приступить к работе.

Утром мы с доктором Шакуром торжественно вскрыли запечатанную дверь погребальной камеры. Нас сопровождали только Павлик с двумя рабочими-египтянами и геолог Сабир.

…Расписной ларец из черного дерева, всю крышку его занимает раскрашенный рисунок превосходной работы: фараон Хирен в виде разъяренного льва попирает лапами своих врагов. Деревянное резное ложе, на нем какая-то круглая шкатулка с инкрустациями из слоновой кости. Балдахин с узорами; его, наверное, поднимали над троном. Но все изорвано, поломано, перебито!

Рассматривать отдельные детали пока нет времени. Мы сфотографировали камеру с нескольких точек, потом начали составлять точный план с указанием, где именно, на каком квадратике пола лежит та или иная вещь. Каждая находка при этом получала свой номер, – короче говоря, началась та размеренная, скрупулезная работа, которая и составляет основу труда археолога на раскопках. Только закончив ее, можно было вынести из камеры найденные вещи и рассмотреть их как следует – и лишь потом перейти к детальному исследованию фресок и надписей на стенах.

По настоянию Сабира работать приходилось в специальных защитных костюмах, столь же, наверное, стеснявших движения и неудобных, как средневековые латы. Едва напялив их, мы сразу становились совершенно мокрыми от жары.

Так мы работали, перебрасываясь отрывочными фразами:

– Это, кажется, ритуальная плетка?

– Запишите: геральдическая плеть «нехеху». Какой у нас там следующий номер, дорогой?

А время от времени, врываясь в наши разговоры, в камере снова и снова повторялся все тот же заунывный полустон, полувздох…

Признаться, эти звуки начинали мне действовать на нервы, хоть я и старался не подавать виду. А каково было суеверным грабителям услышать их в полной тьме?

Каждый раз, когда раздавалось зловещее завывание, Сабир вздрагивал, а Павлик начинал озираться по сторонам.

Но первым не выдержал доктор Шакур.

– Вот шайтан, йесхатак! – выругался он. – Надо заткнуть ему глотку.

Еле уговорил его не осматривать до поры до времени стены в поисках скрытого источника удручающих стонов. Сначала надо было разобрать вещи, раскиданные грабителями по всей камере, чтобы не затоптать их ненароком.

Точно зафиксировав, в каком положении находился каждый предмет, мы начали их постепенно выносить из камеры, рассматривать и упаковывать.

Это была очень сложная и кропотливая работа. Вытаскивая осторожно по одной вещи из наваленных в беспорядке груд, мы словно играли в какието утомительные бирюльки. Вот сандалии, расшитые узором из бусинок. Их опасно даже взять в руки, тотчас рассыплются. Нужно тут же, на месте, пропитывать их парафином и потом терпеливо ожидать два-три часа, пока он затвердеет.

А как вынести из гробницы вот это ложе из черного дерева с резными фигурками причудливых зверей по углам? Придется его разбирать, выносить по частям и снова собирать уже на свежем воздухе.

– Нашел! – вдруг закричал Павлик. – Вот он, голосистый дух фараона!

Я так увлекся работой, что перестал слышать зловещие стоны, уже привык к ним, как привыкают клепальщики к вечному грохоту своих молотков, и не сразу понял, о чем это он говорит.

Павлик стоял возле извания коршуна в головах саркофага и пытался заглянуть куда-то в клюв сумрачной птицы. Я пробрался к нему.

– Разбирал эту корзиночку, а он как застонет над самым ухом, – торопливо пояснил Павлик. – Звук идет, несомненно, отсюда. Послушайте.

Мы постояли несколько минут в полном молчании. И вдруг коршун жалобно застонал! Звук явно исходил откуда-то из клюва каменной птицы. Павлик прикрыл клюв рукой, – и стон сразу оборвался.

Так нам удалось, наконец, установить источник замучивших нас таинственных стонов и избавиться от них, просто заткнув клювы коршунов ватой. Оказалось, что в толще горы был пробит узкий вентиляционный колодец, по нему воздух и проходил к изваяниям птиц, стоявших на страже возле саркофага.

Еще несколько дней мы продолжали заниматься разбором и упаковкой находок, вынесенных из погребальной камеры. А Сабир снова начал часами возиться в ней со своими приборами, – теперь, когда коршуны перестали оплакивать печальную судьбу Хирена, он чувствовал здесь себя гораздо спокойнее и мог закончить изучение радиоактивной облицовки.

Андрюша Аккуратов до позднего вечера засиживался в палатке, отведенной под походную лабораторию. Склонившись над шатким столиком в неудобной, утомительной позе, он своими грубыми на вид, но поразительно ловкими пальцами по сто раз складывал так и этак крошечные обломки инкрустации, терпеливо подгонял их один к другому, пропитывал скрепляющими растворами, склеивал – и постепенно из кучки безнадежного мусора возрождался прекрасный ларец.

Ему помогали Женя Лавровский и Зиночка, но долго не выдерживали: затекала спина, шея не поворачивалась, начинали дрожать руки. Приходилось делать перерывы, чтобы прогуляться по лагерю. Но Андрей все работал, не разгибая спины. А рядом, задумчиво и меланхолически посвистывая, Казимир Петрович так же неутомимо зарисовывал одну находку за другой.

Находки эти сами по себе были любопытны, но, к сожалению, ничего не проясняли в судьбе Хирена, – обычная погребальная утварь.

Интересны, пожалуй, были боевые колесницы, к сожалению, сильно пострадавшие от рук грабителей. Резные, легкие, на высоких колесах, они, видать, развивали большую скорость. Днища их были сплетены из кожаных ремней, покрытых шкурами. Они отлично пружинили и тем самым вполне заменяли рессоры, которых египтяне еще не знали.

Опахала, красивые трости с длинными гнутыми ручками… Алебастровые сосуды для благовоний. Ящички и сундуки с одеждой, обувью. Фараона заботливо снарядили в загробный путь, из которого, как он сам напоминал в своих стихах, уже нет возврата…

И ушебти, ушебти, без конца ушебти в самых неожиданных местах, – и у всех та же навеки застывшая улыбка, как и у большой статуи фараона в углу погребальной камеры.

На ее постаменте оказалась очень интересная надпись:

«Я вложил истину внутрь себя, я чувствую отвращение ко лжи, ибо я знаю, что сын Атона Неферхеперура Уаенра радуется ей».

Неферхеперура Уаенра – тронное имя фараона Эхнатона!

Это говорило о многом: значит, Хирен почитал покойного реформатора, считал его своим учителем и наставником, и, видимо, старался продолжать его начинания.

Возникла сложная проблема: как вынести из гробницы эту великолепную статую? Ей место в музее, а не здесь, в подземелье пустынных и диких гор. Но сначала надо разобрать и вынести все остальные вещи, очистив для нее дорогу.

Работа подвигалась медленнее, чем хотелось, потому что очень уж докучали непрошеные гости. Кроме корреспондентов, появились даже туристы – какой-то предприимчивый делец привез их в двух автобусах прямо по пескам из Асуана.

Они приехали сюда, будто на пикник. Толпились у решетки, закрывавшей вход в пирамиду. Табунами ходили за каждым из нас, щелкали бесчисленными фотоаппаратами, выпрашивали сувениры: «Ну, хоть радиоактивную песчинку из гробницы!».

Наконец Шакуру это надоело, и он вызвал целый взвод пограничной стражи. Теперь рослые, статные солдаты-нубийцы держали галдящую толпу на приличном отдалении от гробницы.

Но в довершение всего появились, наконец, и гости, прибытия которых я как-то давно ожидал и опасался: все на том же знакомом потрепанном «доджике» прикатили Вудсток и Афанасопуло.

Афанасопуло, как всегда, молчал, кланялся и величественно разглаживал роскошные усы. Вудсток восхищенно ахал, восторгался нашей удачей, но глаза его оставались все время холодными и грустными. Я отвечал ему весьма сухо. Может, это выглядело и невежливо, но у меня, право, не было никакого желания беседовать с этими проходимцами. Будь моя воля, я бы вообще не подпустил их близко к гробнице.

Но доктора Шакура Вудсток сумел очаровать наигранными восторгами и постоянным упоминанием имени своего папаши. Он не только разрешил им осмотреть гробницу, но даже сам повел по всем подземным переходам. Я отказался от такой чести и продолжал работать.

Вернувшись, Лесли Вудсток выпил с доктором Шакуром коньяку и стал еще красноречивее. Он все восхищался, удивлялся, поражался нашей невиданной удаче, пытаясь втянуть меня в разговор! Но я упрямо отмалчивался.

Эта, наверное, забавная со стороны, но весьма мне надоевшая беседа была вдруг прервана самым неожиданным образом.

В палатку внезапно вбежал один из рабочих и крикнул:

– Там человек, йа устаз! Там человек в песке!

– Какой человек, нассаб?[16]16
  Мошенник (арабск.).


[Закрыть] – сердито оборвал его доктор Шакур. – Что ты врываешся, как магнун,[17]17
  Сумасшедший (арабск.).


[Закрыть] дорогой?

– Простите, йа саадат бей. Там мумия в песке…

Как ни удивительна была весть, я готов был поклясться, что почему-то больше всех она поразила Вудстока и Афанасопуло. Я как раз смотрел на них в этот момент и заметил, с каким выражением они переглянулись между собой. Почему?

Задумываться некогда. Через мгновение мы уже все наперегонки мчались к гробнице.

При виде нас рабочие, разбиравшие песчаный завал, радостно зашумели, предвкушая традиционный богатый «бакшиш» за редкостную находку. Они расступились – и я увидел торчащую из песка скорченную руку, обмотанную потемневшими от смолы и благовоний бинтами!

Присев на корточки, я начал осторожно разгребать песок. Доктор Шакур помогал мне с другой стороны. Постепенно обнажалась укутанная в пелены мумия.

Царские знаки – коршун Нехебт и священная змея Буто на головной повязке, имя фараона в овальном картуше…

– Это Хирен! – воскликнул Шалур.

Да, перед нами, несомненно, лежала мумия фараона Хирена, которую я уже отчаялся найти. Но теперь вот она, передо мной, – и конец всем сомнениям, колебаниям и смутным надеждам, таившимся где-то в глубине души.

Теперь никаких сомнений не оставалось: мы действительно нашли гробницу Хирена – на сей раз настоящую, а не ложную, – и дотла разграбленную еще в глубокой древности. Вот оно, неопровержимое доказательство, – мумия самого фараона. Грабители содрали с нее все драгоценности и потом, словно в отместку, бросили ее в глубокий колодецловушку, приготовленную для них Хиреном. Они все-таки перехитрили его.

Мумия пролежала века в песке на дне колодца. И вот теперь, выгребая песок, наши рабочие случайно нашли ее. Все стало ясно.

Вудсток – только тогда я заметил, что он прибежал с нами и стоит за моей спиной, – вдруг чтото быстро сказал Афанасопуло на каком-то незнакомом мне языке. Тот коротко, односложно ему ответил.

– Доктор Шакур, мне кажется, что запрет посторонним присутствовать при раскопках должен распространяться на всех без исключения, – сказал я.

Археолог поспешно закивал и повернулся к непрошеным гостям:

– Господа, я должен просить вас покинуть гробницу. Вы злоупотребляете моим гостеприимством, дорогой.

Вудсток посмотрел на меня, криво усмехнулся, и они с Афанасопуло молча пошли к выходу.

Больше я их в этот день не видел и уже надеялся, что не увижу никогда. Но, оказалось, они вовсе не уехали и вскоре снова дали о себе знать самым вызывающим образом.

ГЛАВА XVIII. ПОРАЗИТЕЛЬНАЯ НАДПИСЬ

Когда мы вынесли мумию на поверхность, отгоняя наседавших со всех сторон репортеров, доктор Шакур сказал:

– Придется мне вызывать самолет и срочно везти ее в Каир. Здесь, в песках, мы не сможем ни сохранить ее, ни тем более исследовать. А вы пока продолжайте работу один, дорогой, со своими коллегами.

Это было правильное решение, и я не стал возражать. Мы тут же связались по радио с Каиром. Уже на следующее утро прилетел самолет, и фараон Хирен, закутанный в погребальные покрывала, отправился в последний путь над пустыней, которую любил так, что даже выбрал местом последнего упокоения.

Завал был теперь полностью расчищен, и мы могли осмотреть до конца нижний коридор. Он скоро кончался, и там была дверь – приветливо раскрытая, незапечатанная и не разбитая. А за нею оказалась тесная, почти квадратная и совершенно пустая комнатка. Совсем голые, без рисунков стены, и на одной из них, прямо перед входом, написано четкими, я бы даже сказал – щеголеватыми, иероглифами:

«Сердца злы, каждый грабит ближнего. Человек с ласковым взором убог, добрым везде пренебрегают. Человек, на которого надеешься, бессердечен. Нет справедливых. Земля – притон злодеев. Я подавлен несчастьем. Нет у меня верного друга. Злодей поражает землю, и нет этому конца…»

Сколько должен был пережить, чтобы написать эти горькие слова, человек, в молодости так радостно славивший жизнь:

 
Проводи день радостно, друг,
Вдыхай запах благовоний и умащений…
Оставь все злое позади себя.
Думай лишь о радости – до тех пор,
Пока ты не пристанешь к стране, любящей молчание.
 

Я вернулся в погребальную камеру доканчивать работу. Она уже опустела, все вещи из нее вынесли, описали, упаковали. Теперь можно без помех заняться фресками и надписями на стенах.

Роспись оказалась довольно традиционной, она изображала обычные религиозные и погребальные сцены. Необычным было одно: повсюду в качестве главного божества присутствовал солнечный Атон.

Даже после смерти Хирен упрямо продолжал отстаивать дорогие своему сердцу преобразования его учителя Эхнатона!

Увлеченный работой, я как-то сначала не замечал, что в камеру по нескольку раз в день заходит Сабир – то с радиометром, то еще с какими-то приборами. Бродит вдоль стен, подносит приборы к потолку, влезая на лесенку-стремянку, и все что-то бормочет при этом. Наконец меня это заинтересовало, и вечером, после ужина, я спросил его:

– Что вас заботит, Али? Ведь вроде вы уже провели все измерения и даже написали отчет.

– Кажется, я поспешил и придется писать дополнение.

– Какое?

– Странные вещи творятся в этой гробнице, – придвинувшись ко мне и понизив голос, ответил он. – Вы можете считать меня суеверным, но приборы – они ведь не могут заблуждаться, как люди?

– И что же они показывают такого необычного, ваши приборы?

Сабир достал из полевой сумки листочек бумаги, весь исписанный цифрами и каким-то формулами, и положил его на стол.

– Вот, я пересчитывал раз десять. В камере не только повышенная радиоактивность. Там еще магнитометр показывает присутствие какой-то намагниченной массы. Не в самой камере, а над ней. Понимаете, как будто там есть еще железорудное тело…

Несколько секунд мы молча смотрели друг на друга. Я старался понять, что он мне говорит, а он – убедиться, понял ли я.

Потом я неуверенно спросил:

– Вы хотите сказать, Сабир, что нашли не только месторождение урана, но и железной руды?

Он пожал плечами и покачал головой:

– Не знаю. Облазил все склоны горы – никаких особых признаков крупного железорудного тела. Не может же это быть руда в виде какой-то одиночной небольшой линзы?

– Вы хотите сказать, что над погребальной камерой спрятано нечто железное? – Голос у меня дрогнул.

– Не знаю, – упрямо повторил Сабир, теребя усики. – Знаю только, что в этой проклятой гробнице творятся странные вещи. Они озадачивают не только меня, но и мои приборы. Почему в одном месте – только в одном! – в коридоре, который ведет к погребальной камере, – помните, где вы еще провалились в ловушку? – приборы тоже отмечают повышенную радиоактивность? Хотя и тут стены коридора сложены из обычного, вовсе не радиоактивного песчаника. Вы можете это объяснить?

– Пойдемте утром в гробницу и поищем вместе.

Так мы и сделали. По пути к погребальной камере Сабир поднес в одном месте капсулу радиометра к потолку коридора – и прибор тревожно защелкал. Передвинул ее немного дальше – радиометр замолчал и вновь подал голос, лишь когда мы вошли в камеру.

Здесь неожиданно вдруг повел себя магнитометр, как, впрочем, и рассказывал вчера Сабир. Стоило только поднести прибор к потолку, как стрелка на шкале начинала тревожно метаться.

– Там железо! – сказал Сабир, грозя пальцем потолку гробницы.

Тогда взялся за исследования я. Долго выстукивал молоточком потолок, прислушиваясь, какой получается звук. Нет, не похоже, чтобы там были пустоты.

Стали стучать в коридоре, в том месте, где тревожно щелкал радиометр. И здесь, судя по признакам, сплошная монолитная глыба скалы.

Но загадку надо было как-то разрешить. И я дал распоряжение пробить в этом месте облицовку потолка. Ничего особенно страшного, потом заделаем снова.

Мы стояли и молча наблюдали, как двое рабочих кирками разбивают древнюю облицовку. Работать под потолком им было неудобно.

Они подбадривали себя монотонными криками:

– Йалла! Йалла![18]18
  «Пошла! Пошла!» (арабск.).


[Закрыть]

Во все стороны разлетались острые осколки. Вот кончилась облицовка, за ней показалась коренная гранитная порода, из таких сложены все эти горы. Значит, мы ошиблись, и зря затеяли все это. Я уже хотел сказать рабочим, чтобы они кончали свою бессмысленную разрушительную работу, как вдруг Сабир опередил меня резким возгласом:

– Стоп! Это ведь та же порода, какая использована для облицовки камеры!

– Ну и что? – не понял я.

– Как что? Это явно плита, плита из радиоактивного гранита. Она обтесана человеческими руками и закрывает какой-то вход!

Я стащил перепуганного рабочего с лесенки, сам вскарабкался на его место и заглянул в пролом. Да, гранитная глыба, прятавшаяся под облицовкой, несомненно, хранила следы обработки. Мы напали на какой-то потайной ход, оставшийся неизвестным грабителям!

Нам удалось расширить отверстие в облицовке так, что стали видны края плиты. Она была наглухо пригнана к окружающим скалам и, видимо, представляла собой монолитную тяжелую глыбу; именно поэтому и не удалось угадать, по стуку, что за нею скрыт проход.

Не оставалось ничего иного, как пробивать насквозь эту забронированную радиоактивным гранитом потайную дверь. Так мы и сделали.

Ах, какой тяжелой оказалась эта работа! Мы долбили гранит в очередь с рабочими, сменяя друг друга. И только теперь, пожалуй, поняли, каким адским был труд древних строителей и рабов, добывавших эти несокрушимые глыбы в каменоломнях. Плита оказалась толщиной в три метра!

Но вот последний удар.

Кирка пробила сквозное отверстие и застряла в нем. Мы вытащили ее, и я, подсвечивая фонариком, заглянул в отверстие.

– Ну что? – нетерпеливо спросил стоявший внизу Сабир.

– Вы были правы. Это коридор.

– Отлично! Давайте ломать дальше.

Мне и самому нестерпимо хотелось поскорее узнать, что же скрывается за этой глыбой. Но именно теперь-то и следовало быть вдвойне осторожней и спокойней. Я объяснил геологу, что нам придется заделать пробитое отверстие, запечатать потайной вход и ждать возвращения доктора Шакура. Без разрешения Службы древностей мы не имели права вести дальнейших работ.

В тот же вечер я отправил подробную радиограмму в Каир и стал ждать.

А чтобы ожидание не стало затяжным кошмаром и постоянным искушением, я прибегнул к старому испытанному средству – работе. С утра отправился в погребальную камеру, чтобы продолжать срисовывать надписи и снимать эстампажи фресок.

Вот тут-то и подстерегал меня совершенно невероятный сюрприз!

Сняв эстампаж очередной фрески, я стал рассматривать надпись, помещавшуюся чуть повыше ее. Она обведена картушем – значит, это какое-то царское имя. Продолговатый прямоугольник с прорезью внизу, потом деревце, а этот значок – условное изображение престола.

Какое странное имя, ничего не понимаю!..

В этом углу было темновато. Я подставил лесенку и взобрался на нее, чтобы разобрать загадочную надпись получше. В защитном костюме это было страшно неудобно.

Прямоугольник означает обычно дом. С деревом – все ясно. Значок «сидение» может означать «место» или «престол», но также простое сочетание двух согласных – «ст».

Все вроде понятно, а получается какая-то абракадабра. Никто не слышал о фараоне с таким нелепым именем!

«Ладно, срисую и разберусь на досуге», – подумал я, перевел взгляд на соседнюю надпись – и едва не свалился с лесенки…

Маленький кружок с точкой в середине – «свет». Потом две шагающие ноги, как их изображают обычно дети, – это значит «идти, двигаться».

А дальше длинный ряд условных значков, которыми древние египтяне обозначали цифры: дважды повторяется «палец», восемь раз подряд – «лист лотоса», потом пять свитков «веревки»…

Что же это получается? Двадцать восемь тысяч пятьсот семьдесят одна целая и три седьмых «речной меры»… Какое громоздкое число!

Я начал машинально переводить его в привычные километры. «Речная мера» была самой крупной у египтян для определения расстояний. Она равнялась двадцати тысячам «локтей» – это примерно десять с половиной километров. Значит, в переводе на километры получается триста тысяч… Да, совершенно точно – триста тысяч километров. Что?!

Только теперь до меня дошел смысл надписи: «Свет… движется… триста тысяч километров…»

Мне показалось, что я схожу с ума. Ведь это означает, будто за много веков до нас Хирен уже знал один из величайших законов природы, на основе которого Эйнштейн построил всю теорию относительности: скорость света равна тремстам тысячам километров в секунду!

Невероятно? Но ведь я вижу эту надпись на стене гробницы своими собственными глазами.

«Вот если бы я стал доказывать, будто Хирен за тридцать веков до Эйнштейна вывел формулу E=mc*2 – вот тогда вы могли бы отправить меня в сумасшедший дом…» – вспомнились мне шутливые слова Моргалова.

Больше я не мог работать и поспешно ушел из гробницы, решив пока никому не говорить про эту немыслимую надпись.

Весь остаток дня, уединившись в своей палатке, я ломал над нею голову. Но она была проста до глупости: всего два иероглифа, не допускающие иных толкований, и цифры – главное, совершенно точные, неумолимые цифры – триста тысяч…

Чувствуя, что голова опять начинает кругом идти, я взялся за надпись в картуше. Вот она-то, наоборот, выглядела совершенно темной и запутанной.

– Дом… дерево… престол, – бормотал я. – Или может: «пр» и «ст», но что это означает? И при чем тут тогда дерево?..

Утром я собирался пораньше отправиться в гробницу, чтобы все проверить на свежую голову. Но не успели мы позавтракать, как в лагерь буйной толпой ворвались репортеры и засыпали меня градом вопросов:

– Куда ведет открытый вами потайной ход?

– Почему вы не допускаете в него прессу?

– Вечно у русских какие-то секреты!

Откуда они пронюхали о нем? Мы с Сабиром договорились держать наше открытие в тайне. Содержания радиограммы никто не знал, кроме нашего радиста, а в нем я совершенно уверен. Вероятно, проболтался кто-то из рабочих.

Мне не оставалось ничего другого, как только сказать, что действительно вчера был обнаружен неизвестный ранее ход, но поскольку он еще не исследован и доступ в него закрыт до возвращения доктора Шакура, я не считаю возможным устраивать никаких скороспелых пресс-конференций.

– А меня вы тоже отказываетесь пропустить в гробницу, чтобы ознакомиться с потайной дверью? – вдруг услышал я голос Вудстока и быстро отыскал его взглядом в толпе журналистов.

Вопрос был столь наглым, что я растерянно пробормотал:

– А вас-то по какому, собственно, праву?

– Ну, хотя бы по праву первооткрывателя этой гробницы, – спокойно ответил Вудсток, пробираясь сквозь толпу ко мне.

Кругом поднялся страшный шум.

Вудсток поднял руку, требуя внимания. Со всех сторон к нему, словно змеи, потянулись микрофоны.

– Мне, видно, придется сделать важное сообщение, господа – раскланиваясь, продолжал Вудсток. – По некоторым соображениям ума мы не спешили с ним, но теперь, кажется, время пришло. Но сначала позвольте задать несколько вопросов начальнику русской экспедиции.

Он повернулся ко мне и спросил:

– Скажите, а вчера… Вчера вы больше ничего любопытного не открыли в гробнице?

Я вовсе не собирался отвечать на его нахальные вопросы и вообще вступать с ним в какие бы то ни было пререкания. Но этот вопрос был таким неожиданным, что я невольно проговорил:

– Не понимаю…

– Ну, скажем, изучая фрески в погребальной камере, вы ничего любопытного не заметили?

Откуда же он мог узнать?!

– Почему вы молчите? – крикнул кто-то из репортеров.

– Отвечайте!

– Вас смущает мой вопрос? – наседал Вудсток, умело подлаживаясь под настроение этой толпы, жаждущей сенсаций или, на худой конец, хоть маленького скандала. И он умело управлял ею своими вкрадчивыми, ложно-значительными вопросами, словно умелый дирижер – послушным оркестром.

Я чувствовал, что меня втягивают в какую-то провокацию. Молчать было нельзя, и я ответил:

– Да, вчера на стене погребальной камеры я действительно обнаружил надпись, но она пока не поддается расшифровке.

– Может быть, вы познакомите с ней нас? – наседал Вудсток под одобрительные возгласы корреспондентов.

– Не считаю это возможным до конца расшифровки…

– Тогда я сам это сделаю за вас. Вы нашли надпись, которая гласит: «Скорость света в пустоте составляет триста тысяч километров в секунду…» И поверили, будто ее оставил Хирен?

– Так это ваши… – Я прямо задохнулся от негодования, а кругом гремел хохот.

Как же я не заметил, что надпись свежая! Хотя там было темно, и она вырублена не на штукатурке, а прямо на гранитной скале. Это нередко вводит в заблуждение и при хорошем освещении.

Вудсток шутовски поклонился мне и насмешливо сказал:

– К сожалению, я не смог подобрать подходящего иероглифа для пустоты. Древним египтянам было неведомо такое отвлеченное понятие…

Но я уже не слушал его, потому что теперь мне вдруг стала ясна и вторая странная надпись – то нелепое сочетание иероглифов в картуше. Это вовсе не имя неведомого фараона, а просто глупейшая примитивная запись фамилии этого авантюриста египетскими иероглифами!

«Wood» – лес, и надпись можно понимать так: «Этот дом – место (или престол) Вудстока». Вторая половина его фамилии «Stock» – опора, может означать еще и «акционерный капитал» на жаргоне бизнесменов. Тоже вполне в его духе!

Но зачем он все это сделал? Почему скрывал до сих пор, что обнаружил гробницу раньше нас? Почему не растрезвонил об этом на весь мир? И для чего затеял теперь эту глупейшую и наглую комедию?

И тут меня словно осенило: да они попросту не имели разрешения на раскопки! Видимо, Вудстоку уже давно не доверяют в Египте. Вместо славы их ожидали допросы, возможно, арест и даже высылка из страны. Они проникли в разграбленную гробницу всего за день-два до нашего появления. Мы их вспугнули, и тогда Вудсток придумал этот ловкий ход с надписью. Поставив как бы заявочный столб, он в любой момент мог поднять шум и втянуть нас в какую-нибудь провокацию.

Кажется, этот момент наступил. Положение создалось сложное, а я не был дипломатом и не знал, как из него выпутаться.

– Итак, – грозно начал Вудсток и вдруг замолк на полуслове, подняв голову и к чему-то прислушиваясь.

Все притихли. И сразу стал отчетливо слышен рокот приближающегося самолета. Знакомый «бичкрафт»… Это возвращался доктор Шакур!

Я воспользовался наступившей паузой и стал проталкиваться сквозь толпу.

– Куда вы? А ваш ответ? – загалдели репортеры, хватая меня за рукав.

– Мы продолжим разговор, – отмахнулся я. – А сейчас я должен встречать самолет.

Всей толпой они побрели за мной к посадочной площадке.

Самолет уже приземлился и, покачиваясь, остановился неподалеку от нас, на время скрывшись в туче поднятой пыли. Когда она рассеялась, дверца кабины открылась и оттуда выглянул доктор Шакур. Лицо его расплылось в радостной улыбке при виде столь торжественной и многолюдной встречи. Приветственно помахивая рукой, он начал спускаться по лесенке.

– Ну как, дорогой? Приветствую вас! – Он сжал мою руку в своих ладонях и долго тряс ее, заглядывая ласково в глаза. – У вас, чувствую, большие новости. Но и у меня для вас приготовлен сюрприз!

Я уже хотел поскорее рассказать ему о скандале, который затеял Вудсток, как вдруг увидел двух рослых людей в одинаковых плащах и серых шляпах, спустившихся по лесенке вслед за археологом. Они еще с высоты трапа искали кого-то глазами и теперь, не обращая на меня внимания и даже не представившись, торопливо прошли мимо нас.

Я оглянулся им вслед и увидел, как они, рассекая толпу, подошли к Лесли Вудстоку, начавшему медленно пятиться при их приближении.