Текст книги "Гость из моря"

Автор книги: Глеб Голубев

сообщить о нарушении

Текущая страница: 1 (всего у книги 9 страниц)

Глеб Голубев
Гость из моря

Образ советского ученого привлекает меня давно. Сколько интереснейших представителей этого благородного племени рыцарей науки встречал я, плавая на экспедиционных судах или посещая различные лаборатории, обсерватории, научно-исследовательские институты! Рать этих замечательных людей в нашей стране все растет и становится поистине неисчислимой.

Писать о прекрасной и нелегкой работе тружеников, прокладывающих тропу в Неведомое, – было всегда для меня большой радостью. В повести, которая лежит перед вами, мне хотелось показать коллектив ученых, общими усилиями разгадывающих трудные загадки природы. Может быть, вы найдете в ней не так уж много приключений в общеупотребительном понимании этого слова, хотя в жизни ученого бывает и их немало, но мне хотелось рассказать прежде всего о приключениях пытливой исследовательской мысли и немного забежать вперед, в ближайшее будущее одной из самых удивительных и фантастических, по-моему, областей науки – молодой бионики, возникшей на наших глазах буквально за последние годы.

Странный институт

Я всегда буду признателен причудливой журналистской судьбе за то, что она привела меня в один весенний день к ничем особено не примечательным каменным воротам с черной деловой дощечкой, на которой было написано: «Институт морской бионики»…

Самая обыкновенная вывеска, не предвещающая никаких чудес. И вполне обыкновенной выглядела проходная будка, где возле телефона скучал вахтер с рыжими усами, редкими и торчащими во все стороны, как у старого кота. А на подоконнике дремал старый ободранный кот с усами, как у вахтера.

Оба они посмотрели на меня весьма недовольно, когда я нарушил их покой.

Вахтер долго вертел в прокуренных пальцах мои документы, а командировочное удостоверение посмотрел даже на свет, словно надеясь увидеть какие-то потайные знаки. Потом он положил руку на телефон и спросил меня:

– Из Москвы?

– Из Москвы.

Вахтер набрал номер, долго слушал размеренные гудки, доносившиеся из трубки.

– Не отвечает директор. Вышедши.

Бедный вахтер явно не знал, что же делать дальше. Он еще несколько минут мучительно думал, испытующе рассматривая меня голубыми младенческими глазками, опять стал изучать мои документы и, наконец, тяжко вздохнув, распахнул передо мной дверь.

– Идите все прямо по дорожке, никуда не сворачивая. Во-он белый дом виднеется. Там и контора. Только никуда не сворачивайте! – повторил строго вахтер, и в голосе его мне почудилась тревога.

Кот проснулся окончательно, выгнул воинственно спину и зашипел, глядя на распахнутую дверь тоже с явной тревогой и опасением. Когда я шагнул через порог, кот посмотрел на меня – теперь уже с несомненным сочувствием.

Ничего не понимая, я зашагал по выложенной мелкими камнями дорожке в ту сторону, где среди высоких сосен белела стена дома. Где-то совсем рядом, спрятавшись за соснами, шумело море.

«Неплохое местечко отхватили для института», – подумал я и замер на месте.

На повороте дорожки сидел здоровенный белый медведь. Он с интересом рассматривая меня и несколько раз ободряюще кивнул: дескать, подходи поближе, не робей.

Не сводя с него глаз, я начал потихоньку пятиться. Тогда медведь, укоризненно покачивая головой, поднялся на задние лапы и вразвалочку направился ко мне…

Я повернулся, намереваясь поскорее ретироваться в будку вахтера.

И с ужасом увидел, что путь отступления отрезан: метрах в пяти поперек асфальтовой дорожки лежал молодой леопард и, прищурившись, посматривал на меня.

Теперь я понял, почему кот с таким мрачным сочувствием провожал меня, когда я так беспечно шагнул через порог сторожки в этот опасный мир.

Переводя взгляд то на медведя, то на леопарда, я сошел с тропинки и начал осторожно отступать в кусты.

Бежать нельзя, это я понимал: леопард немедленно бросится на меня. А так ом, может, подумает, будто вовсе не боюсь его и просто гуляю.

Кажется, леопард так и думал. Во всяком случае, он продолжал лежать спокойно на теплом асфальте и даже не смотрел в мою сторону. Глаза у него совсем закрылись от блаженства» Неужели он и вправду задремал?

Но медведь явно хотел познакомиться поближе. Сначала он шел на задних лапах, широко раскинув передние, словно намереваясь заключить меня в объятия. Но, убедившись, что я вовсе не разделяю его желания, мишка сердито рявкнул, встал на все четыре лапы и припустил за мной по-настоящему. И я, уже забыв о леопарде, ринулся от него сквозь кусты.

Успею ли добежать до ближайшей сосны?

Сумею ли вскарабкаться на нее? Ведь ствол снизу совершенно гладкий, точно мраморная колонна…

Я выскочил на маленькую полянку и едва не налетел на пеликана, деловито выковыривающего что-то своим громадным клювом из старого пня. Он испуганно замахал крыльями и отскочил в сторону.

Взлететь он, видно, не может, надо бы спасти его от медведя. Но как? Мне было не до того, треск веток слышался уже за самой спиной.

Подбежав к спасительной сосне, я начал судорожно подпрыгивать, пытаясь ухватиться хоть за какой-нибудь сучочек, и все срывался.

Я хотел бежать дальше, к другой сосне, как вдруг до меня дошло, что треск сучьев за спиной почему-то смолк. Или медведь забыл обо мне и занялся пеликаном?

Я медленно обернулся, страшась увидеть кошмарно-кровавую сцену, – и обмер.

Медведь отступал! Виновато понурив голову, он пятился, словно щенок, от пеликана, а тот, грозно раскинув крылья, уже нацеливался своим чудовищным клювом, выбирая подходящую точку на мишкином лбу…

Но медведь не стал ждать удара. Рявкнув так жалобно, что я рассмеялся, он скрылся в кустах.

Пеликан, не обращая на меня никакого внимания, опять принялся деловито долбить старый пень. А я начал приводить себя в порядок: попытался отчистить костюм от сора, прилипшего, когда карабкался на смолистый сосновый ствол.

Из этого ничего не получалось, потому что руки я тоже перепачкал смолой. Чертыхнувшись, я только подумал: «Хорошо, хоть никто не видел, как я улепетывал и занимался этими физическими упражнениями», – как тут же, подняв голову, заметил всего в пяти шагах от меня человека.

Он был высок, худощав, строен. И лицо у него было тонкое, узкое, приподнятая левая бровь придавала ему насмешливо-скептическое выражение. Одет незнакомец был так, словно собрался на танцы: щеголеватый, отлично сшитый кремовый костюм, из кармашка выглядывал уголок вишневого платочка, светлая клетчатая рубашка, на ногах – легкие плетеные туфли.

Он стоял, прислонившись к стволу березы и скрестив на груди руки, и насмешливо рассматривал меня – уже, видно, давно.

– Добрый день, – сказал я. – Вы здесь работаете?

Щеголеватый незнакомец весьма изысканно поклонился и даже, как мне показалось, шаркнул ножкой.

– Волошин, Сергей Сергеевич. Заведующий одной из лабораторий, – представился он.

– Мне бы хотелось повидать директора института, – кашлянув, продолжал я.

– А почему вы решили, будто он должен сидеть именно на этой сосне? У него есть кабинет, как у настоящего директора.

Я смущенно хмыкнул.

– Из газеты? – строго спросил неумолимый Волошин.

– От журнала.

– Очень мило. Но как вас пропустил сверхбдительный дядя Федя?

– Вахтер?

– Да, вахтер.

– Ну, я запасся солидными бумажками.

– Ах, так. Боюсь, что на нашего директора они не произведут впечатления. Он очень сейчас занят.

Он поколебался, испытующе поглядывая на меня, потом добавил:

– Ладно, провожу вас к нему. А то один вы еще заблудитесь. И вас могут обидеть наши довольно буйные питомцы.

– Они специально охраняют вас от непрошеных посетителей? – спросил я. – Ловко придумано. Но зачем же еще вахтер?

– Нет, просто все мы очень любим разных зверюшек. А ездить приходится повсюду в экспедиции, вот и привозим кто что сможет.

Над аллейкой, которая вела к главному корпусу, был перекинут плакат:

«Время делает свое дело. А ты, человек?»

Мы поднялись на широкое крыльцо, и Волошин обратил мое внимание на серый каменный щит, укрепленный возле двери. На нем я увидел математический знак интеграла, за верхний конец которого был прикреплен паяльник, а за нижний – хирургический скальпель.

– Наш герб, – пояснил Сергей Сергеевич. – Правда, не слишком броский. Можно бы придумать эмблему и получше. Вот я в одном гидротехническом институте видел: в лаборатории каменный сфинкс стоит.

– Зачем?

– Символизирует загадочность водной стихии, – с удовольствием и, пожалуй, с некоторой завистью в голосе ответил Волошин.

Коридор, по которому мы шли, был пустынным и чинным, как и подобает академическим научным учреждениям. Только на стенах висели довольно странные плакатики:

«Науки принуждения и насилия терпеть не могут.

Петр Первый».

«Хромой калека, идущий по верной дороге, может обогнать рысака, бегущего по неправильному пути.

Фрэнсис Бэкон Верулемский».

«Чтобы найти, надо знать, где искать.

Менделеев».

– Вот мы и пришли, – сказал Волошин, останавливаясь у одной из дверей. Возле нее тоже висел плакатик:

«В вопросах науки авторитет тысячи ничего не стоит перед скромными рассуждениями одного человека.

Галилео Галилей».

– Что же это, на двери даже дощечки никакой нету? – спросил я. – Могут подумать, что директором у вас сам Галилей.

– А вы думаете, на дверях кабинета Галилея была табличка? – усмехнулся Волошин. – Или, может, даже было написано: «Без доклада не входить»? Боюсь, что из такого кабинета он бы не заметил, что Земля вертится.

С этими словами Волошин распахнул дверь, пропуская меня вперед. Я вошел в просторный и светлый кабинет. Не знаю, что именно ожидал я увидеть, но обычный длинный стол для заседаний да еще покрытый традиционным бильярдным зеленым сукном как-то разочаровывал.

У окна стоял большой письменный стол, и за ним, погрузившись в какие-то размышления над кипой бумаг, сидел человек лет сорока пяти, черноволосый и довольно мрачноватый на вид, – может, потому, что не успел побриться и все время потирал ладонью колючую щеку.

– Мы уже договорились – вечером, – сердито сказал он, поднимая голову. – Вечером, Сергей Сергеевич!

– Я-то могу ждать хоть до завтрашнего вечера, Андрей Васильевич, – ответил Волошин, – но вот товарищ из Москвы, представитель всемогущей прессы. Он не может ждать. Он жаждет рассказать человечеству, чем мы тут занимаемся, в тени стройных сосен, на берегу моря.

– Логинов, – хмуро представился директор и так крепко пожал мне руку, что пальцы побелели и заныли.

Я начал объяснять, зачем приехал, показал все бумажки, которыми запасся предусмотрительно в Москве. Логинов молча слушал меня, и лицо его все больше мрачнело. А бумажки он и смотреть не стал.

Волошин подошел к окну и распахнул его. В прокуренную комнату ворвались свежий морской ветер, шелест сосен и щебетанье птиц. Сергей Сергеевич стоял у окна спиной к нам, всей своей позой говоря: «Привести вас сюда я привел, а теперь умываю руки…»

– Сегодня ни минуты я вам уделить не могу, – устало сказал Логинов, когда я исчерпал все аргументы и замолчал. – Смета, – прибавил он таким тоном, похлопав по разложенным на столе бумагам ладонью, что я сразу поверил: ему действительно очень некогда, иначе не сидел бы он в этом скучном кабинете в такой веселый день.

Но я не впервые приходил брать интервью в научные учреждения, привык к подобным приемам и предложил:

– Может быть, вы дадите указания и я смогу пока побеседовать с руководителями лабораторий? А потом уже вы как бы подведете итоги.

– На жаргоне канцеляристов это называется «гнать зайца дальше», – насмешливо вставил, не оборачиваясь, Волошин.

В глазах Логинова промелькнула усмешка, но лицо по-прежнему хранило мрачное выражение.

– Да, все сейчас заняты, – нерешительно пробормотал он, привычным жестом потирая небритую щеку. – Скоро уходим в море… Хлопот у всех много…

– Но вот, кажется, Сергей Сергеевич сейчас свободен. Может быть, он… – просительно сказал я.

Волошин поспешно обернулся, но сказать ничего не успел.

– Закрывайте окно! Васька летит! – крикнул кто-то во дворе.

В комнату влетел крупный иссиня-черный ворон, сделал плавный круг над зеленым заседательским столом и величественно опустился на правое плечо Логинова.

Я немножко растерялся. Директор института с вороном на плече – согласитесь, довольно странная картина.

– Где ваш фотоаппарат? – напустился на меня Волошин. – Редкий кадр: директор обсуждает бюджет со своим тайным советником – мудрым старым вороном по кличке Васька-вор. «Отпустить ли добавочные средства лаборатории Волошина?» «Каркнул ворон: «Never more».

– В самом деле, Сергей Сергеевич, может, вы пока что-нибудь покажете гостю, – нерешительно проговорил Логинов, с тоской посмотрев сначала на меня, потом на бумаги, заполнившие стол.

Я тоже просительно стал смотреть на Волошина, и он сдался:

– Ладно, только из уважения к прессе. Пошли!

– Захватите Ваську, – попросил оживившийся Логинов, осторожно снимая ворона со своего плеча.

Птице это явно не понравилось.

– Нет уж, я с его клювом знаком, – попятился Волошин, подталкивая меня к двери.

Логинов подошел к окну, легким взмахом руки бросил Ваську в воздух и поспешно закрыл створки. Мы все-таки успели расслышать негодующее карканье ворона.

Директор странного института снова склонился над бумагами, но, когда мы уже были в дверях, поднял на миг голову и бросил нам вдогонку фразу, которая заставила меня насторожиться:

– Вы уж там полегче, Сергей Сергеевич… Не перегружайте слишком его нервную систему.

Волошин успокоительно помахал ему, но, посмотрев на меня, довольно зловеще хмыкнул.

В коридоре, постояв минуту в задумчивости, он подошел к висевшему на стене телефону и несколько минут вел с разными лицами какие-то переговоры, мало понятные для меня.

– Казимир Павлович? Это Волошин, добрый день. Скажите, кто у вас нынче в аквариуме? Ах, так! Прекрасно, это будет даже для меня любопытно. Мы к вам заглянем… с одним товарищем. Да, да, что поделаешь, надо развлекать. Пока!

Инкубатор? Это кто, тетя Паша? Добрый день, тетя Паша, Волошин беспокоит. Как у вас там, есть созревшие утята или цыплята? Ну, двенадцатидневные, да, да. Утята? Отлично! Вы придержите одного, никому не давайте. Мы скоро зайдем. Да, с одним приезжим товарищем из Москвы. Ну вот и все, – повернулся он ко мне. – Можем начать коротенькую пробежку по нашей стране чудес.

Коза в аквариуме и другие чудеса

От этого дня у меня осталось самое сумбурное впечатление.

Волошин водил меня из лаборатории в лабораторию, знакомил все с новыми и новыми людьми. Каждый из них терпеливо рассказывал мне, над чем работает, а я торопливо записывал все в блокнот. Но, открыв его снова поздно вечером в маленькой комнатке, отведенной для приезжих гостей, я с ужасом убедился, что даже сам ничего толком не могу понять в этих отрывочных, беглых записях:

«Центральным звеном превращения химической энергии в механическую является реакция сокращения белка мышц. При этом насыщенная энергией аденозинтрифосфорная кислота (АТФ), соединяясь с сократимым белком мышц (актомиозином) в присутствии воды, отдав свою энергию, превращается в аденозиндифосфоркую кислоту (АДФ) с выделением фосфорной кислоты…»

Тут же была пометка: «К. П. Бек. Асимметричное лицо, странно блестят глаза, словно вставные, искусственные… Знания – это еще не ум!» – но что она означала, я, хоть убей, теперь не понимал. И даже не мог вспомнить, как же выглядел этот, видимо заинтересовавший меня именно своей внешностью человек. Смутно мелькали в памяти какие-то лица – старые и молодые, загорелые, бледные, хмурые, улыбающиеся, усталые, розовощекие. Кто же из них Бек?

Да, это была тонкая месть. Волошин ловко пошутил надо мной, а в моем лице над всеми газетчиками. Он был радушен до предела, показал мне поистине все, но в таком бешеном темпе, что это все теперь превратилось в моей голове в ужасающую мешанину.

И главное, каким же сложным и необычным оказалось то, что я увидел.

Помню, как сначала Волошин завел меня в инкубатор. Это был превосходный, но совершенно обыкновенный инкубатор: сверкающий чистотой, жарко натопленный, звенящий от неистового писка только что вылупившихся цыплят.

– Подождите меня здесь, – сказал лукавый проводник, оставляя меня одного в маленькой, совершенно пустой комнате.

Дверь Сергей Сергеевич не закрыл, и я слышал, как он кого-то попросил:

– Дайте мне вполне созревшего, двенадцатидневного.

Через минуту Волошин вернулся, бережно держа в руках какой-то желтенький пушистый комочек. Он присел, осторожно разжал руки и тут же, поспешно отскочив, спрятался за дверью, оставив только узенькую щелочку. Можно было подумать, что он принес по крайней мере очковую змею или какого-нибудь экзотического ядовитого паука, и я на всякий случай слегка отступил.

Но передо мной был всего-навсего забавный крошечный утенок, похожий на комочек золотистого пуха. Он с интересом поглядывал на меня и раза два вопросительно пискнул.

– Походите перед ним, – предложил сквозь дверную щелочку Волошин.

– Что сделать?

– Походите по комнате. Туда-сюда. Пусть он на вас полюбуется. Да не бойтесь, он не укусит.

Чувствуя какой-то подвох, я пожал плечами и неуверенно прошелся по комнате, поглядывая на утенка. Он снова запищал теперь, как мне показалось, радостно и вперевалочку засеменил ко мне.

– Все в порядке, – удовлетворенно сказал Волошин, распахивая дверь. – Теперь мы можем продолжить нашу прогулку.

Мы вышли из инкубатора и неторопливо зашагали по асфальтовой дорожке. Громкий писк заставил меня оглянуться.

Утенок спешил за нами.

– Придется идти потише, он отстанет и будет плакать, – сказал Волошин.

– Ничего, вон тут сколько утят и цыплят во дворе бегает. Он сейчас к ним пристанет, – ответил я.

– Вы так думаете?

Тон Волошина заставил меня оглянуться.

Не обращая никакого внимания на своих пушистых братцев и сестричек, не отвечая на призывное кряканье уток, копошившихся в траве, утенок упрямо ковылял за нами. Со стороны это выглядело, наверное, забавно: в окнах домика, мимо которого проходила наша странная процессия, я заметил несколько смеющихся лиц, которые тут же скрылись.

– Это гипноз? – осторожно спросил я, опасливо оглядываясь на утенка, деловито ковылявшего за нами.

– Нет. По-научному это называется импринтинг. Как это перевести поточнее? «Запечатление», что ли. Любопытное явление. Но о механике его вам лучше как-нибудь подробно расскажет Логинов. А в «двух словах», как вы любите, дело в том, что многие животные считают своим родителем первое движущееся существо, которое они увидят через определенное время после появления на свет. Или даже первый неодушевленный предмет, не важно, лишь бы двигался…

– Значит, я теперь вроде как его папаша? – тревожно перебил я, снова оглядываясь на утенка.

Обрадованный, что я обратил на него внимание, он замахал пушистыми крылышками и засеменил еще быстрее.

– Да. Отныне на вас лежат все заботы по его воспитанию, – сочувственно проговорил Волошин.

Утенок сопровождал нас, наверное, добрых полтора часа. За это время мы успели побывать в двух лабораториях, и он каждый раз терпеливо ждал нас на крылечке, приветствуя мое появление возбужденным писком. Наконец Волошин сжалился – не знаю, над кем: надо мной или над утенком? – и попросил одного из молодых лаборантов отнести его обратно в инкубатор – «на перевоспитание»…

А мы пришли в лабораторию биохимии, где в просторной полутемной комнате почему-то стоял громадный, в человеческий рост, аквариум, доверху наполненный водой.

А в аквариуме, в воде, стояла живая коза и меланхолично посматривала вокруг, время от времени выпуская изо рта серебристые пузырьки воздуха, словно самая обыкновенная рыба.

Я смотрел то на подводную козу, то на Волошина.

Коза оставалась спокойной и невозмутимой. Похоже, ей было скучно. Глядя на меня, она мекнула, только беззвучно. Лишь целая гирлянда воздушных пузырьков вылетела у нее изо рта.

Зато Волошин наслаждался моим изумлением. Лицо его прямо-таки излучало сияние.

– Здорово? – спросил он. – Скоро и мы так с вами будем нырять – без всяких там аквалангов или скафандров. – Он подмигнул козе и добавил шепотом, оглянувшись по сторонам: – Но я все-таки предпочитаю акваланг.

– А теперь я покажу вам интереснейшую штуку, – торжественно объявил Волошин. – Уникальная модель электронно-биологического мозга.

Этот «мозг» занимал небольшой домик, стоявший в стороне от других на тенистой полянке среди сосен. Сначала мы вошли в комнату, почти все стены которой занимали щиты управления и панели с мигающими разноцветными лампочками. На столах стояли пишущие машинки и перфораторы. Я оглядел все это довольно равнодушно, потому что уже не раз бывал в разных вычислительных центрах.

– Какой марки у вас машина? – спросил я, поздоровавшись, у девушки в синем халате, сидевшей за одним из пультов.

Она не успела ответить, вмешался неугомонный Волошин:

– Марку мы еще не придумали. Пока занимаемся наладкой машины. Но тут смотреть нечего, вы правы. Давайте заглянем к биологической части этого электронного мозга.

С этими словами он открыл дверь в другую комнату и пропустил меня вперед. Я ожидал увидеть самые неожиданные вещи, но все-таки растерялся.

Небольшую сводчатую залу, куда мы вошли, нельзя было назвать иначе, как конюшней. На меня пахнуло густым и каким-то очень уютным запахом навоза и свежего сена. Сено в самом деле было навалено пышной грудой в одном из углов.

А посреди зала я увидел стойло, а в нем – серого ослика с длинными ушами. Вкусно похрустывая, он жевал сено и с интересом поглядывал на меня.

– Перед вами главная часть нашего электронно-биологического мозга, – сказал за моей спиной Волошин.

Я уже догадывался, что стал в этот день жертвой одного довольно распространенного приема, с помощью которого ученые нередко спасаются от представителей прессы, любознательных экскурсантов и других гостей, мешающих им спокойно работать. Специально для таких посетителей устраивают своего рода «парад аттракционов», призванных зримо и просто, вполне доступно пониманию даже школьника, демонстрировать «безграничную силу науки».

Любуются гости всякими хитроумными роботами, механическими руками, двухголовыми телятами или четырехглазыми лягушками, восхищенно ахают, а тем временем хозяева могут спокойно заниматься в своих лабораториях не такими впечатляющими, но по-настоящему важными и сложными опытами, отнимающими порой годы и десятилетия.

Тут, в Институте морской бионики, явно занимались действительно важными и интересными делами. А мне подсовывали аттракционы, словно несмышленому новичку. Впрочем, сам виноват: «Расскажите, пожалуйста, в двух словах…»

Но все-таки этот осел в стойле – уже слишком! Мое терпение лопалось.

Я посмотрел на Волошина с такой укоризной, что он поспешил сказать:

– Нет, в самом деле, это очень интересно и важно. Мы пробуем вмонтировать в электрическую сеть машины живые нервные клетки. Видите провода? Через них нервная система осла соединяется с электронной машиной… Но тут я боюсь чего-нибудь переврать, лучше вам Логинов о тонкостях расскажет.

– Но почему же именно осла? – не выдержал я.

– А что же осел – не человек? Почему бы и ему не участвовать в прогрессе науки? Дорогой мой, вас ослепляют предрассудки. Вы просто недооцениваете осла. Посмотрите, как он внимательно слушает.

Ослик в самом деле насторожил уши и даже жевать перестал, не сводя с нас глаз.

– Ясно, ясно! – взмолился я. – Но хватит аттракционов.

– Вот так… В двух словах, – закончил Волошин.

Я попытался «морально убить» его взглядом, но без малейшего успеха. Тогда я сказал: – Ведите меня в вашу лабораторию и покажите что-нибудь настоящее. Любую обыкновенную машину или прибор, чтобы только работали честно, без всяких фокусов, без вмешательства осла и прочей нечистой силы. Я уже устал от этих слишком впечатляющих зрелищ.

– Ладно, – засмеявшись, кивнул он. – Но только у нас в лаборатории сейчас нет ничего такого… интересного.

Техническая лаборатория, куда привел меня Волошин, выглядела довольно обычно. Во всяком случае, оглядевшись, я не заметил никакой живности – только надежные, спокойные приборы и аппараты повсюду, переплетения проводов, горьковатый запах дымка и металла. У одного окна стоял токарный станок, у другого – верстак. На этот верстак, постелив газету, и предложил мне сесть Волошин, а сам пристроился на подоконнике: ни одного стула в лаборатории почему-то не было.

– Итак, что же вас интересует?

– Над чем вы работаете?

Волошин грустно посмотрел на меня и хмыкнул.

– Ну вот, вы, газетчики, неисправимы. Совершенно невозможный народ. Хотите, чтобы я просто и ясно изложил вам в двух словах – непременно в двух, не больше! – то, над чем думаешь, бьешься, ломаешь голову годами, без выходных дней и перерывов на обед. Вы думаете, когда я сплю, то не работаю? Нет, даже ночью снится всякая чертовщина, формулы какие-то снятся, чертежи. А вы хотите в двух словах…

Он ласково погладил металлическую стенку стоявшего рядом на столе прибора, помолчал и вдруг весело сказал, тряхнув головой:

– Ладно. В двух словах. Самую суть, вернее, задачу. Вы помните, какой девиз был у Кречинского?

– Какого Кречинского?

– Ну, «Свадьбу Кречинского» читали? Сухово-Кобылина? Хотя вы, газетчики, такой народ, вы все пишете, читать вам некогда…

– Я читал, но не помню же эту пьесу наизусть.

– Но этот девиз надо бы знать, он запоминается, – и, подняв тонкий палец, Волошин наставительно произнес:

– «В каждом доме есть деньги, нужно только знать, где они лежат…»

Я засмеялся.

– У меня девиз примерно такой же, – невозмутимо продолжал Волошин. – «Мир прозрачен, только нужно найти способы убедить в этом других». Все прозрачно, – добавил он, широко взмахивая руками. – И эти бетонные стены, и скалы, и любая толща морской воды, и сталь. Только нужно иметь ключик, чтобы он любую преграду превращал в прозрачное стекло.

– Над этим вы сейчас и работаете?

– Над этим мы и работаем.

– И что-нибудь получается?

– Кое-что, кое-что, – задумчиво пробормотал Волошин.

– Интересно, – сказал я. – И сквозь стену показать мне мир сможете?

– Смогу, – засмеялся Волошин, опять поглаживая аппарат. – Но не так быстро, больно вы прыткий. Многое еще не получается, и вот это-то самое интересное. Но о нем в двух словах не расскажешь. Если вы хотите всерьез понять, чем мы тут занимаемся, то поживите у нас, побродите по лабораториям, потолкуйте с людьми, спрятав записную книжку, вот тогда, может, что-нибудь поймете. А народ у нас веселый, добродушный, и живем мы тут довольно интересно, скучать не будете.