Текст книги "Родная партия (СИ)"

Автор книги: Глеб Ковзик

сообщить о нарушении

Текущая страница: 3 (всего у книги 18 страниц) [доступный отрывок для чтения: 7 страниц]

“В это время, если предложить снять одежду для экспериментальной игры с внешним видом, может быть расценено как домогательство”, подумал я, намазав жирный крестик на бумаге. Стоит поговорить с ней о создании более живого образа.

Татьяна хороший человек. Она похожа на честную, живущую идеей женщину, готовую всегда быть за тебя в трудную минуту. Дневник всё помнит: именно ей удалось на пару с Сергеем организовать меня так, чтобы никто ничего не заподозрил. Хочется сделать ей приятное – из советских, что оказались в близком кругу, она лучше всех поняла мое состояние. Даже Сергей не настолько близок, как моя секретарша, так как мои чудачества объясняет в жестковатом юморе.

– Как ваше здоровье, Андрей Иванович? – неизменно спрашивала Татьяна каждым рабочим утром и после обеда.

– Да как обычно. Память потихоньку приходит в норму. Врачи сказали, иду на поправку. Вы принесли то пособие, про которое говорили вчера в столовой?

– Держите, – она передала мне красную книгу, “Справочник партийного работника”. – Последнее издание. Следующее выйдет в этом году, но ближе к концу.

– Спасибо. Довольно-таки… увесисто. И забористо, какая жуть, – я полистал книгу в надежде найти что-то интересное для себя. Наивный. Партийно-бюрократический русский язык, бессмысленный и беспощадный. Я сижу в организации, которая вроде бы должна жить по марксизму-ленинизму и действовать творчески, но хватило месяца, чтобы понять, насколько далека реальная картина от описываемой в партийных речах. В ЦК ВЛКСМ всё как обычно. Рутина, которую я бы назвал “организухой”, больше всего напоминала мне попытку создать для вышестоящего начальства вайб огромной важности: “Товарищи, мы работаем! Смотрите, мы организуем движ!”

Стало настолько душно, что захотелось метнуть справочник, как гранату, в окно – прямо под колеса троллейбуса.

– Когда вернется Курочка? – у товарища, как оказалось, нередки международные командировки.

– Уже завтра.

– А откуда он вернется?

– Из ГДР. Встреча с комсомольским активом СНМ.

– Забыл, как расшифровывается СНМ.

– Союз немецкой молодежи, Андрей Иванович.

– Точно! Мне нужно с ним пересечься завтра.

Я спросил у неё, почему обо мне подумали, будто уверовал в бога, и Татьяна вежливо, но сухо объяснила, что некоторые находят утешение в подобном остракизме, крестятся и принимаются яростно верить и соблюдать все каноны какие только можно. За такой шаг, добавила секретарша, обычно платят карьерой и будущим.

– Должно быть, неприятное явление в советском обществе, – мое замечание было скорее простой ухмылкой над двуличной действительностью, и полагал, что всем это понятно и так, но Татьяна почему-то сказанное восприняла всерьез и как выпад.

– Во мне нет веры, кроме в человека, – ответил я примирительно. – Мне не нравятся каноны и догмы. И косность идейная тоже раздражает.

Татьяна, как обычно, смутилась от моей откровенности:

– Вы знаете, как подчеркнуть особенную черту нашей современной идеологии. В условиях обострившегося противостояния с капиталистическим Западом…

Мгновенно навострил уши. Что?

– Повторите, пожалуйста? – кажется, Татьяна заметила, как я побелел.

– Андрей Иванович, в нашей стране есть проблемы, которые аккуратно произносятся в печати. Но да, это неприглядная сторона в нашем обществе. Вам, безусловно, как секретарю ЦК ВЛКСМ и ответственному за пропаганду и агитацию, такие проблемы известны более полно, чем мне. Что же до слухов, то я советую поговорить с основными разносчиками. Либо поднять вопрос на организационном собрании.

– Какой у вас аккуратный способ излагать слова, прямо как у профессора… Как же его зовут по-русски? – на языке вертелось слово бэкграунд, но в текущих условиях оно совершенно не к месту. – Короче, кто вы по образованию?

Татьяна не сдержалась от мягкой иронии.

– Московский вниверситет, как и у вас, – она забрала подписанные бумаги, явно намереваясь уйти. – Исторический факультет, кафедра новой и новейшей истории.

Эх, Татьяна! Прям ножом в сердечко. В Московский в реальности, откуда я, меня не приняли. Десять сессий с психологом потратил на то, чтобы перестать считать катастрофой непоступление в МГУ.

– А работаете только в ВЛКСМ, так?

– У меня сохранились крепкие связи в ИНИОН. Я помогаю с переводами.

– И что переводите?

Татьяна слегка наклонила голову в бок. Её волосы естественного цвета почти не шелохнулись.

– Наш коллектив работает над… различными текстами зарубежных политических организаций. Отдел географически занимается странами Западной Европы и Северной Америки, состоит из нескольких секторов. В одном из них я, скажем так, тружусь.

Я не знаю никакого ИНИОН. Был ли в России такой институт? Ведь раньше как происходило: после 1991 года многие заведения “переобулись”, сняли старую вывеску и обновили фасад, иногда буквально. В памяти заплутал, но ничего не вспомнил, что бы значало ИНИОН. Но меня насторожило другое.

Татьяна волнуется. Нужно копнуть ещё глубже.

– А в каком именно секторе вы работаете?

– Какой вы сегодня любопытный, Андрей Иванович, – в ответ прислали скромную улыбку.

– Мне нравится ваш уровень знания.

– Помогаю в секторе изучения международной социал-демократии.

Ага. Вот оно что. Левачка? Или либералка? Вопросики, вопросики, всё больше вопросиков о её реальных политических взглядах. Вот почему Татьяна так скромно, почти скрытно улыбается над моими замечаниями про советскую действительность. Тогда, можно сказать, мне повезло в очередной раз – работать с диссидентствующей для меня, пришельца из будущего, проще, чем если бы она была зашоренной коммунисткой. Такая бы уже настучала во все инстанции: “Посмотрите, мой шеф антикоммунистический элемент, ведущий антисоветскую деятельность. И, возможно, шизофреник с вялотекущей формой!”

– Интересная у вас биография, – я решил сбавить давление. – Потом обязательно распрошу, что увлекательного находите там, за границей.

Татьяна от волнения онемела, прямо с застывшей улыбкой пыталась понять, что имелось в виду. Нужно срочно её расслабить, пока хомячок не помер:

– А меня, как видите, судьба привела к работе с молодыми коммунистами. В Ленинском комсомоле учат коммунизму молодежь, осваиваем революционный опыт старших поколений, словом и делом подтверждаем свою убежденность в правоте марксизма-ленинизма, воспитываем стойкость, нравственную чистоту… – процитировал по памяти какой-то унылый документ. В последние недели только и делаю, что заучиваю трафаретные предложения для создания правильного спича.

Белая блуза громко засмеялась – так громко, что сам заразился смехом.

– Но вам повезло, командировали в ВЛКСМ! И в самый Центральный Комитет.

– Мне повезло? – я поднял глаза со стола от удивления. Думал, что в комсомоле социальный лифт получше работает, чем в КПСС.

– Попасть в ЦК комсомольской организации в таком молодом возрасте – это очень большая удача, – Татьяна медленно закрыла за собой дверь.

И наличие дружбы с важными товарищами, забыла добавить. Хм. Но разве не должно так быть как само собой разумеещееся? Неужели молодежная организация должна управляться всякими старыми скуфами? Будто бы гимн всем детям и подросткам должен исполняться ими же.

Ещё один пунктик в биографию “Андрея Ивановича”. Я не учился в МГУ, а вот он точно родился с золотой ложкой во рту. Или с целым золотым половником. Помнится, на моем истфаке про престижность исторической профессии в советское время поговоривали не раз. Что до Татьяны, то разговор приоткрыл её новый образ. Эта женщина мне нравится всё больше и больше. Рядом с ней образуется безопасное место, где можно чуть-чуть приспустить внутренний панцирь. Запишу в дневник задачи: сблизиться с Татьяной до минимума, экологично предложить сменить внешний вид.

Взяв справочник в руки, я положил внутрь закладки из тетрадного листа: в разделах, касающихся пленумов ЦК КПСС, пропаганды и агитации, а также комсомольской работы. Главарь всех комсомольцев Мишин злится, когда мой советский язык хромает. От меня ожидают высокий уровень политической грамотности. Оно и неудивительно, только словечки “массово-политическая работа” и “рост политического сознания” на улицах никому не сдались. Их не используют. Этот канцелярит не отражает жизнь простых людей. О чем эти термины вообще? Ни о чем.

Кажется, меня затягивает в эту реальность. Страшно выйти из скорлупы. Лучше бы чиллил, насколько это можно делать в Союзе, пока чудесным образом не окажусь вновь у себя.

В мире, где произошла ядерная война… Да уж.

С этими мыслями я сел в служебную “Волгу”. Леонид, седеющий шофер, тут же начал улыбаться. Он, весьма простой по жизни, за месяц весьма расслабился со мной, пока мне приходится замещать настоящего “Андрея Ивановича”.

– Леонид, могу я вас попросить об одной услуге?

– Конечно, Андрей Иванович!

– Поехали, но не домой.

Леонид повернулся – старая шея, покрытая морщинами, покрылась резкими складками.

– Куда хотите, Андрей Иванович?

– Прокатите по Садовому кольцу. Хочу побыть наедине с собой.

Леонид, весь сияющий, вжал в педаль газа.

Глава 5. Пражский пленум

Хрустальная люстра ярко освещала ресторанный зал. Я поглядывал то на неё, то на белую скатерть и тарелки, тихо вздыхал и стучал пальцем. Сергей бесперебойно плакался о наболевшем – ему снова не повезло в любви.

Он вернулся после командировки из ГДР, где накосячил с какой-то Мартой. Записывать в свой список “ачивок” этого бабника не стал – пускай мадам остается только в Германии и в памяти. Его нынешняя пассия была в составе советской делегации; очевидно, что девушка быстро всё почувствовала, так как в Москве Сереже дали пощёчину, обозвав негодяем. Он попросил встретиться, да и мне хотелось переговорить на разные темы.

К тому же вчера в партии прошел апрельский пленум. Я в субботу немного растерялся. Будучи почти состоявшимся историком, мне было известно о важности события: только что выстрелили из сигнального пистолета, запустив Перестройку. Кадры расставлены, намечены направления в реформах. Только мне в этом мире отведена роль немого наблюдателя. Партийная дисциплина, соблюдение номенклатурной иерархии и должностной статус серьезно ограничивают в любых действиях.

В сегодняшней “Правде” опубликовали сухое информационное сообщение, не вызвавшее никаких подозрений – все фамилии из списка выступивших, кажется, на месте. Горбачев, Лигачев, Рыжков, Шеварнадзе из реформаторов; Щербицкий и Гришин из старой гвардии; остальных не помню либо вспоминаю смутно. Исторический процесс, исходя из отсутствия аномалий в виде гигантских военных дирижаблей или избрания Гриши Романова на престол, пока следует своим чередом, я на него не повлиял, однако не влияю сейчас и неизвестно, буду ли влиять вообще.

– А ведь сердцу не прикажешь, когда рядом такая красота! – воскликнул слёзно Сергей.

Я вернулся к нему из мыслей, угукнул, с серьезным видом поддержал что-то из сказанного и полетел обратно в чертоги разума.

Мои социальные потребности после возвращения Курочки восстановились, чему весьма рад, но вот эти сопливые и драматические похождения сильно утомляют. Я всё ещё отстраненный от других: морожусь от прочих предложений встретиться, делаю вид, что мне плохо или слишком занят. Если зовут знакомые "Андрея Ивановича" не из комсомольского окружения, то ссылаюсь на, то ссылаюсь на своего босса Мишина, который “душит работой”; если же зовут товарищи из комсомола, то говорю, что Виктории Револиевне нездоровится.

Дневнику мой поклон, но без непринужденных бесед с живым человеком совсем не обойтись. С родителями так, как с Сергеем, не поговоришь. Татьяна бывает улыбчивой и весёлой, изредка её пробивает на диссидентский юмор, от которого даже генсек посмеялся бы, но в большинстве дней она представляет собой типично русскую интеллигенцию из провинции, только в самом лучшем обличье: тихая, спокойная, ищущая центризм в мышлении и золотую середину в поступках, глубоко образованная и начитанная.

Сережа, напротив, моя настоящая комфортная курочка – ему не чужд черный тон в анекдотах, он дружелюбен, заражает оптимизмом, повседневность у него в глазах не столь жестко двоится, как у стандартных нормисов в пиджачной обертке. Сейчас приходится быть для него подушкой для слёз, испытывая при этом странное чувство неприязни происходящего. Нет, серьезно, уж кого я такого не ожидал, так от него. Мужчина реально красивый, внешне походящий на Пола Мескала, с постоянной укладкой на голове, следящий за модой, явно ухаживающий за собой, за месяц трижды сменил “любовь всей жизни”.

Сытый голодного не поймёт, сказал я себе.

Сидит мой номенклатурный комсомолец, проливает чистую воду на щеки с шести вечера в роскошном бирюзовом зале с поистине буржуазной отделкой, с проходным билетом в большую купюру, бросает громкие реплики, так как чувства опять оказались не вечными. Девушка ему разонравилась. Он устал. Трагедия.

– Ездил в Росток. Показывали Варнов-верфь и работу местных товарищей из ССНМ. Братцы у них опытные, конечно. Но мероприятие быстро наскучило, и после официоза соскочил в город. Встретил Марту…

– Влюбился, – хохотнул я.

– Не без этого, Андрюх, не без этого.

– И сколько дней вы провели вместе?

– Три дня.

Я тяжело вздохнул.

– Мной сделан подсчет, дорогой Сергей Георгиевич, – из чемодана вытащил листочек, разделенный надвое линией. Прокашлялся, чтобы зачесть с партийной осуждающей интонацией. – Тамара, двадцать два года. Очень красивая, смышленая, из комсомольской организации Фрунзенского района Москвы. Причина расставания: потерял чувства привязанности. Так, товарищи, вторая жертва любовного капиталиста – зовут Ингой, ей двадцать лет, студентка столичного вуза…

– Ну не начинайте, товарищ Озёров, – в такие моменты Курочка обижался и недовольно закатывал глаза. – Давайте обойдемся без партийного взыскания.

– Нет, товарищ Курочка, обстановка в колхозе сейчас сложная, установилась не товарищеская атмосфера, и всё это на фоне обострившейся идеологической борьбы.

Мы одновременно загоготали.

– И всё же я продолжу, Курочка ты моя, – пальцем сместился на третью строку. – Ага, Роза, двадцать четыре, работает в партийной ячейке Института экономики Академии наук. Пострадавшая испытала глубокое психологическое переживание, понесла ущерб своей репутации – прямо на глазах у наших социалистических друзей.

– Умная! – всхлипнул Сережа. – Умнейшая, видел бы ты её азарт, когда Роза говорит про структурные изменения народно-хозяйственных связей в развитом социализме.

– Как интересно.

– Ну ты не будь гусем, Андрей! Я тебе правду говорю. Какие-то интересные вещи она рассказывает, конечно, больше половины не понимаю, но дело наживное.

– Причина расставания: узнала о товарищеских связях с Мартой. Вывод очевиден.

– Да ни разу не очевиден, что я тебе, бабник какой-то? Бабников не видел ещё. Не смей обвинять в пошлости и разврате, – Курочка шутливо погрозил пальцем.

– Именно! Что ж, ты хотя бы взбодрился. Два часа слушать твои стенания дорого обходятся моей психике.

– А мог бы и потерпеть для своего друга!

– Ты сейчас серьезно утверждаешь, что Роза полюбилась тебе прекрасными познаниями советской экономики? Не из-за внешности или романтического характера?

– Тут всё серьезно.

– А Марта?

Сергей изменился в лице, улыбка медленно сошла. Он защелкал пальцами. Несколько раз подобное наблюдалось, когда мы были в ЦК. Значит, хочет подобрать слова как можно политкорректнее, идеологически вывереннее.

– Андрюша, вот я кто?

– Ты курочка.

– Ну хватит!

– Хорошо-хорошо. Ты товарищ Сергей Георгиевич Курочка, заведующий Международным отделом ЦК ВЛКСМ. Красивый, харизматичный мужчина, предмет обожания всех женщин, весельчак, повеса и чутка положительный кретин.

– За комплимент спасибо, но сине-зелёного Ленина на стол не положу, не жди. И учти, сегодня ты угощаешь. Так о чем я? По долгу службы ваш молодой коммунист разъезжает по дружественных соцстранам, смотрит на города, на местный народ, на то, как люди там работают, живут, веселятся…

Сергей умолк, когда мимо прошла полная женщина в искрящем черном платье, по пути томно вздыхая. За ней устремился дрыщеватый, белобрысый и прыщавый чечик, очки как забрало от шлема, цокая туфлями и подвизгивая “Маг-га-гита!”

– Что ты этим хочешь сказать? – кажется, до меня стал доходить тонкий намек собеседника, но хотелось услышать утверждение от него лично.

– Люди в братских социалистических странах живут в более комфортабельных условиях, – Сергей пытался выработать словесную тактику, палец щелкал не переставая. – И это не может не вызвать во мне смущение. Сравнивая то, как делается у них, с тем, что делается у нас, выстрелить в мозгу должно обязательно у любого порядочного человека. Просто свыклись наши ребята, что есть заграница, и там “хорошо, чисто и вообще кормят”, а у нас “трудности на переходном этапе”. Я часто думаю, что комсомольская хватка в нашем племени уже не та, что раньше, да и коммунисты не огонь в руках несут, а глыбу льда. Много организационных формальностей. Волокита какая-то. Реальных дел мало. Мало! Тебе, как отвечающему за идеологию, должно быть лучше известно состояние комсомольских кадров на местах. Почистить лыжню зимой или снарядить – нет, ну вы серьезно? Никакого романтизма. И Роза, моя красивая чернявая умница, порадовала наличием интересных идей, как действительно можно ускориться в экономике. Показалось, что она видит на несколько лет вперед.

– Ускорение – важный фактор.

– Именно.

Помолчали. Его рассказ тронул меня. Сергей сидел в приятном костюме, явно сшитом не здесь, с металлическими наручными часами; в его глазах виделось что-то такое, чего точно нет у рядовых граждан. Будто искра надежды. В двух случаях у него просыпается такой взгляд: когда говорим о его похождениях, и когда спорим о политике. Сергей в некоторых взглядах идейный, хотя чаще в его поступках проскальзывает карьеризм. Кажется, будь сейчас 1991 год, он стал бы радикальным демократом – уж слишком в нём много внутренней личной свободы и стремления обуржуазить всех окружающих. Рядом с ним коммунисту стандартного образца станет плохо. Сложно объяснить его постоянное стремление заскочить за линию.

А коммунист ли товарищ Курочка?

Я оказался боязливее его. Остерегаюсь всего, занимаю позицию пассивного слушателя, и только с ним становлюсь раскованнее. Курочка по-житейски снимает болезненную тревожность в чуждом мне окружении. Даже сейчас, например, говорю так откровенно только с ним, вернусь домой и сразу в дневник: “Кажется, наболтал лишнего” Впрочем, имею железное алиби: и в моей реальности было не очень спокойно, и к советской повседневности был не готов, необходимость привыкнуть диктует соответствующее поведение.

Курочка, понял я со временем, заставляет не только отвлечься от тревоги из-за того, что произошло со мной, но и побуждает больше участвовать в новом “старом” мире. Перед глазами все ещё всплывает вспышка от ядерной бомбы, напоминающая мне, что нужно действовать, раз появился экстраординарный случай изменить ход истории.

– А ты хотел бы, чтобы советский народ жил так же, как на Западе?

– Ну ты загнул, – Сережа сложил руки на груди. – Запад гниет уж лет тридцать-сорок и скоро сгниет окончательно. У них сейчас СПИД, наркомания и бездомные. Ты хочешь, чтобы я такое пожелал советским гражданам? А вот в той же братской Германии, например, благосостояние народа очень даже ничего.

Интересно, был ли он на Западе?

– Сейчас, как говорят в наверху, принципиален вопрос о недопущении размывания социализма… – мягко задвинул его риторику в гладкое русло.

– Партийную дискуссию никто не отменял, Андрей, особенно проведенную в марксистско-ленинском духе.

– Мы ещё не партия.

– Но мы Центральный Комитет.

– ЦК Комсомола. Ты забыл добавить, что мы из ЦК младшего брата партии.

– Мы всё равно молодые коммунисты.

Андрюха, держи улыбку, не смейся! Что ж, пока в душевных разговорах Сергей считает себя коммунистом. Неистово хочу посмотреть на него в году эдак 1989-м!

– В общем, я понял твою мысль, – примирительно показал ему открытые ладони. – Честно скажу, интересное в этом есть. Какие-то наметки на подобные рассуждения у меня тоже имеются. Но нужна умная голова. И нашей высоты недостаточно.

– Это ты верно подметил. Надо бы повыше забраться. А насчет умной головы, так я тебе организовал сегодня встречу с Иваном Витальевичем. Помнишь, рассказывал о нем? У человека не мозг, а библиотека.

– Сегодня? – моему удивлению не было предела.

– Ага.

– Оно того стоит?

– Безусловно!

К нам подошел официант.

– Мне пльзеньское и сосиски, – Сергей жестом отстранил меню от себя. – Ну, выбирай. Или подождешь Ивана?

– Подожду.

– Только об одном прошу. Он парень необычный, с прибамбасом, и не всегда понятно по эмоциям, с каким настроением пришел. Так что будь к нему добр и снисходителен. Медлительность у него та ещё, моя бабушка быстрее думает. Зато рассудительный и честный, – Сергей весь посуровел, тихо добавил то, что показалось самым важным и действительно интересующим моего собеседника. – У него полезные связи. Его отец в ЦК работает, идет на повышение, а с начатыми кадровыми перестановками можно подняться на новой волне и другим. Тебе и мне не помешают новые знакомства.

– Разве я кого-то обижал? – спросил без намека на сарказм. – Так говоришь, словно руки отгрызаю по локоть.

– Ещё бы. Ведь ты только в последний месяц превратился в добренького.

Я всё стеснялся спросить у своего окружения, каким был “Андрей Иванович” до того, до того, как я занял его место в 1985-м. Это не вопрос, а настоящий удар в лоб. Лучше выудить такую информацию случайно и постепенно.

– Ты сильно изменился, Андрей, – Сергей словно прочел мои мысли.

– Преувеличиваешь.

– Да нет, все говорят про тебя. Настоящая звезда комсомола. Или крест.

– И ты туда же. Тоже мне, товарищ!

В ответ Сергей лишь ухмыльнулся, вытер салфеткой рот и отлучился на минуту.

Ждать незнакомца пришлось недолго.

Одетый в мешковатый пиджак, с абсолютно черными волосами, тяжелыми чертами лица и скептическим взглядом, совсем не улыбающийся молодой парень пристально разглядывал меня, чем напоминал некоторых кавказских друзей Аслана, чье напряжение было сравнимо с натянутой струной. Говорил тихо, медленно и серо, будто эмоции придерживал. Что ж, если знакомство исходит от Сережи, можно и познакомиться с этим челиком.

Первые десять минут мы неловко перебрасывались фразами. Иван заказал себе шпикачек, а я салат; увидев, что в заказе нет горячительного, Сергей ехидно улыбнулся.

Сергей не стелился под Ивана, но переигрывал с искренностью. Ну не верю я, что ему нравится слушать сравнение партийных документов при Черненко и Горбачеве.

– Ну, голова, говори нам. Есть что-нибудь интересное из пленума?

– Читал доклад. Интересная речь у Горбачева. Нас ждут перемены.

– Даже так? – я постарался “удивиться”, но Курочка недовольно ткнул туфлей в ногу.

– Обратил внимание на несколько моментов, – Иван поднял в воздух вилку, видимо для усиления эффекта. – Сознательно и положительно подчеркнута работа, проделанная Юрием Владимировичем в предыдущие годы. Основная цель – экономическое ускорение.

– Что думаешь обо всём этом, голова?

– Интересная попытка перезапустить политику Андропова, – после долгой паузы тихо ответил Иван. – Контекст соответствующий. Человеческий фактор, стратегические резервы, требовательность, дисциплина, ещё раз дисциплина… Ещё научно-технический прогресс. Будет упущено время. Советской экономике придется туго. Существует угроза системного кризиса. В гонке с капиталистическим Западом мы даже не на втором месте.

Я приоткрыл рот от удивления.

– Не слишком ли пессимистично? – Сергей поморщился от услышанного.

– Нет.

Сергей ещё сильнее поморщился: “Что, неужели всё?”

На этот вопрос Иван не ответил. Его вилка ударила в тарелку, болезненно скрипнув.

– Да ты гонишь? – Сергей не унимался. – Вот и живи надеждой на лучшее будущее.

– Не гоню. На что надеялся?

– Горбачев молодой, пусть решает сейчас.

– Он и решит. Вернее, уже.

– Только тебя не устраивают решения…

Иван взялся за бокал. Я, всё ещё удивленный, решил удостовериться, с кем имею дело:

– Должно быть, у тебя есть весомые доказательства, какие-нибудь аргументы в пользу своей теории…

– Нефтяные доходы – всё. Научно-технический прогресс – в нашем институте ЭВМ отстают на десяток лет от американских. В сельском хозяйстве невозможность самообеспечения. Мы в ловушке.

– И что ты предлагаешь?

– Ускориться, – на лице Ивана показалась едва заметная улыбка.

– Это как? Ты же только что говорил, мол, попытка вернуть андроповскую политику окажется неудачной, – Сергей оперся руками в стол.

– Реформы должны начаться быстрее и радикальнее. Сам вектор правильный, без изменений не обойтись. Думаю, как-то так.

– Ничего не получится. Для СССР такая политика смертельная. Страна прекратит свое существование.

Двое резко уставились на меня.

– Что? – Сергей растерялся, пытаясь понять, издеваюсь я над генсеком, коммунизмом или Иваном.

Услышав, какого мнения этот парень о новой политике, решил пойти в ва-банк. Мне хватило одной минуты и нескольких озвученных мыслей от Ивана, чтобы признать за ним трезвое восприятие положения в СССР. На фоне тотальной пропаганды его слова как контрастный душ, не освежает, а именно взбодряет.

Я повторил заявленное и добавил, что можно пойти другим путем.

– Андрей, ты думай что говоришь, – шикнул Сергей. – Что за апрельские тезисы Ильича? У стены уши покраснели. К комитетчикам не хочешь заглянуть на чай?

– Громкое заявление, но интересное, – Иван придвинул стул поближе, отложив тарелку со шпикачками на потом. – И много таких мыслящих у вас в комсомоле?

Провокационный вопрос. Если Иван нормальный человек, то это можно расценивать как запрос на единомышленников. Если же у Ивана сотрудничество с органами, то налицо попытка выяснить количество диссидентов. Нужно вырулить на более безопасное поле:

– Я говорю за себя. У нас сугубо товарищеская дискуссия. По-ленински вскрываем недостатки.

– Вскрывать недостатки в политике высшего руководства страны – это очень смело.

– Как есть.

Иван несколько продолжительных секунд молчал, а потом словно довольно хмыкнул. Он взялся за шпикачки, ел не очень аккуратно, из-за чего капли жира падали на девственную ткань скатерти; расслабился и Сергей, тоже решивший “добить” сосиски. Я же тыкался в салате, со стыдом понимая, как поставил их в неловкое положение своей выходкой. Черт меня дернул сказануть такое! Но он первый, кто попался мне с такими выводами. Уж лучше иметь под рукой реалиста, как Иван, чем вынужденно соглашаться с мнением на всех собраниях.

Наконец, Иван заговорил:

– Знаешь, Сережа, интересный у тебя знакомый. Жаль, что раньше не был знаком с таким Андреем. Помнится, ты говорил про одного Андрея, балагура из золотой молодежи, но что-то картина не сходится… Смелых людей у нас много, но передо мной сейчас настоящий герой. Чтобы в “Праге” такое высказать, нужно быть беспримерно храбрым. Или идиотом.

– Он замечательный комсомолец, Вань.

– Верю. В субботу отец устраивает вечер для друзей. Будут и важные люди. Наверху началось сильное движение, мы можем к нему примкнуть. Я готов пригласить вас. Но требуется обязательство.

– Какое? – спросил Сергей.

– Не пороть откровенную чушь. Вы – коммунисты. Такие разговоры могут быть только между нами. Вас ждать?

Где-то в глубине сознания родилась вдохновляющая своей сакральностью мысль, будто сейчас, за этим ресторанным столиком в “Праге”, оформляется нечто важное, глобальное и судьбоносное. Внутри сжималось напряжение – в один вечер может измениться будущее. Если не сейчас, то потом будет гораздо сложнее, возможно, что окно возможностей закроется, и тогда останется лишь прожить оставшиеся годы в теле “Андрея Ивановича”.

Нужно ли мне вступать в схватку с историей? Я секунду колебался.

– Мы будем, – ответил за себя и Сергея.

Иван удовлетворенно кивнул.

На улице темно и холодно. Попрощавшись с товарищами, я сел в машину, попросил Леонида везти домой и взглянул на часы. Одиннадцать вечера. Виктория Револиевна уже вся на нервах, завтрашнее утро начнется с расспроса. А от неё раздраженностью заразится и Григорий.

Леонид юрко двигался по Ленинскому проспекту, а я погрузился в размышления.

Надо же. Однажды в Чехословакии попытались сделать социализм с человеческим лицом. Символично, что мне достался невероятный шанс изменить ход истории в “Праге”. У Горбачева апрельский пленум, а у меня пражский. Дубчек-реформатор, несчастная душа, пытался и обрек себя на личную трагедию. Теперь моя участь?

Я невольно захмурился. Может всё-таки пережить в комсомоле номенклатурные годы? К концу Перестройки легко “перестроиться” в числе первых коммерсантов. Много денег, много счастья, думать об ипотеке не придётся. Стану олигархом. У фриканутого Маска столько власти было! Провального реформатора ожидает вечный суд – и после смерти камнями будут забивать.

Но такой сценарий не решает самого главного – не предотвращает войну. Конфликт станет неизбежным, если всё повторится точь-в-точь. Моя олигархическая жизнь вряд ли станет фактором турбулентности в историческом процессе, повлиять на исход в 2028 году будет крайне сложно. К тому же нет никакой ясности, какими средствами прийти к достижению цели? По-коммунистически? По-социалистически? Да здравствует социал-демократический СССР? Или либертарианским дрифтом по 300 миллионам советских граждан, чтобы всех превратить в атлантов свободного рыночка?

Мда, позавидовали бы мне профессора, которых довелось в аудитории слушать три года. Для них история неизменима. Им не суждено решать такие вопросы. А мне, возможно, придется.

Так и что, товарищ Велихов-Озёров? Историк меняет историю?