Текст книги "Ведьмин ключ"

Автор книги: Глеб Пакулов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 5 (всего у книги 9 страниц)

Харлампий сделал движение, якобы выбираясь из мешка, но Хохлов придержал его за плечи, успокоил:

– Больше никто оскорблять не будет. А насчёт статьи я вас очень даже понимаю. – Он выпрямился. – Только вы и статью всякую наоборот от себя повернёте, так думаю.

– Договоримся по-умному, – начал Харлампий.

– По всякому было. Не получается, – отказался Хохлов. – Мы уходим, точка. Если окажется, что за питание задолжали, – дадим расписку. Пусть с нас на базе высчитают, ведь хоть сколько-то мы заработали.

После этих слов Хохлова спасительная мысль, которую Харлампий безнадёжно поджидал всю ночь и половину дня, вдруг ослепила его, представ в виде белого квадратика бумаги. Он даже зажмурился, чтобы подольше продержать его перед глазами, но квадратик, покачиваясь, отдалялся, отдалился и растаял. Однако дело своё он сделал.

– Расписку? – переспросил Харлампий. – Дадите обязательно. Молодец, что порядок знаешь. Только дадите её мне не за питание. Дадите в том, что уходите по своей воле, в нарушение моего приказа. Ну?

– Давайте бумагу, – просто согласился Хохлов.

– Пожалуйста, на столе бумага! – тыча пальцем, совсем приободрился Харлампий. – Вы со мной шуточку не сшутите, товарищи. Это вам не пролезет, субчики.

– Как писать-то? – Хохлов взял листок приказа, перевернул, не читая, уселся за стол.

– Пишите так. – Начальник сцепил зубы. – Расписка дана настоящая начальнику отряда товарищу Полозову в том, что мы в нарушение его приказа не покидать отряд добровольно уходим на базу. Здесь работать отказываемся.

– Работать мы не отказываемся, – отверг такую причину Хохлов. – Мы наоборот.

– Хорошо, тогда так: здесь пока работы нет. Далее. Если с нами что случится, виноваты мы сами. В чём и подписываемся.

Он диктовал, тщательно выговаривая слова. Канавщики смирно стояли за спиной бригадира, следя за коряво врезаемыми в бумагу буквами. Вскинув голову, прислушивался к Харлампию перебинтованный, распустив вздутые губы, переломился, следя за пером, Васька.

– Братцы! – Николай растолкал рабочих, накрыл листок ладонью. – Не надо этого, братцы.

Хохлов сдвинул его руку, расписался.

– Давай по одному. – Он бросил ручку на бумагу, вышел из-за стола.

Когда все расписались, Хохлов пробежал глазами по фамилиям, сказал Николаю:

– А ты почему?

– Я не подпишу, я остаюсь, хоть убейте. – Николай отступил в глубь палатки, опустился на нары.

– Раскололся, гнидь? – не двигая губами, спросил Васька. – Агитировал, чтобы дружба промежду всех была, а теперь, когда мы комком держимся, ты поперёк коллективу, да?

– Ну-ка, ты, рук не распускать! – предупредил Харлампий. – Вольному воля.

Подсушивая чернила, Хохлов брезгливо помахивал листком, видно было – что-то обдумывал.

– Хрен она спасёт вас, эта расписка, если что. Получайте! – Он протянул листок начальнику, но передумал, бросил на стол и, расталкивая рабочих, вышел из палатки. За ним поспешили остальные.

– Всё-ё, а там посмотрим. А ты правильно поступил, что не пошел с ними. – Харлампий повернулся к Николаю. – Видел, как за горло брали? Засвидетельствуешь, как не отпускал, уговаривал, а ушли. Ещё оскорбили!.. Дай-ка мне бумагу.

Николай подошел к столу, взял листок, уставился в него. Казалось, он его сейчас порвёт. Но этого не случилось Не поднимая головы, Николай протянул бумагу начальнику.

– Вот и документ подтверждает. – Харлампий разгладил на груди расписку. – Во-от… Без бумажки ты кто?.. То-то, не знаешь. А с нею – ого! Человек. Мудро сказано.

– Кем сказано?

– Как кем? Умным, надо полагать, человеком… Пойди-ка взгляни. – Харлампий кивнул на выход. – Поразведай, что делают.

Николай послушно побрёл из палатки.

– Весёлая у тебя была жисть! – Женька выгнул спину, потянулся. – Архивчик что надо.

– Иди, Женя, не вздыхай. Что я, не замечаю? – Тамара попыталась улыбнуться. – Дурачок ты, я для тебя старуха, даже для полевой жены не гожусь. Твоя пташечка в институте, вот и лови её, не зевай.

– Да, пташечка. – Женька щелкнул языком. – Только наврал я всё тебе. Но всё равно спасибо за откровенность.

– Вот и умница. – Она потянула за рукав его телогрейку. – Снимай, хоть пуговицы пришью, ходишь растрёпкой.

Он снял, и Тамара с ватником присела на раскладушку. Женька наблюдал, как она ловко орудует иглой, благодарно молчал.

– Тихо-то как, а? – проговорил он. – Ушам больно.

– Это для тебя тихо… На! – Блеснув зубами, Тамара перекусила нитку, бросила на руки ему телогрейку.

Голубое, пугающей глубины небо, какое бывает только высоко в горах, встретило Женьку. По привычке он огляделся и заметил, что кое-где из под снега уже показались длинные метёлки стланика. Гошкина статуя подтаяла и чуть завалилась на бок.

– О чём грустим? – весело окликнул он стоящего у итээровской палатки Николая.

– Парни ушли, – всматриваясь в темнеющую зелень и задёрнутую синей дымкой долину, тихо отозвался тот. – Далеко уже, не видать.

– Врёшь! – Женька забегал глазами по зимнему спуску.

– А чо врать-то? Расписку начальнику написали и ушли.

– Расписку? – быстро переспросил Женька. – За продукты, что ли?

– Да не-ет, – тошно посмотрел на него Николай. – За жизни.

Женька сорвался с места и бросился к своей палатке. Круша каблуками нарезанные ступени, он ворвался к Харлампию.

– Ты-ы! Ты что содеял, ростовщик? – Женька глотнул воздуху. – Они ушли потому, что ты… спятил!

– Перестань орать, – спокойно потребовал Харлампий. – Да, взял расписку. Написали, дали, и я взял. А ты бы на моём месте побрезговал? Ха! В своё время Гошка не взял писульку за карабин – и что? Под суд пошел! А я не хочу! – распаляясь, выкрикивал Харлампий. – А я не желаю. Им жизнь не мила, а не мне. Вот и написали, вот и пошли!

– На смерть отправил! – Женька схватился за голову. – Их надо догнать, вернуть. Давай вставай, не придуряйся, придумай что-нибудь, ведь тебя за эту расписку повесить мало!

– Сопляк! Тебя петух в задницу не клевал, потому так рассуждаешь! – побагровев, закричал Харлампий.

– Суд всё учитывает, каждую строчку, каждую буковку, заруби это на носу. – Он сунул руку в спальник, вытянул чёрный наган, потряс им перед лицом студента. В дырках барабана яркими искорками мерцали латунные головки пуль. – Вот если бы я этим стращал их не покидать отряд, тогда бы и засудить могли. А я – стращая, не переступил, уважил свободу выбора. По кон-сти-ту-ци-и!

– Ты сволочь! – Женька заотступал спиной к выходу.

– Назад! – приказал Харлампий. – Вооружись ракетницей, будем самообороняться. Они могут того… вернуться.

Женька выбежал из палатки.

Рядом с Николаем стояла Тамара. Они, будто окаменев, глядели в далеко-далёко убегающую долину, вслушивались, не прилетит ли оттуда крик, но внизу властно урчала, перекатывая камни, вздутая от многих ручьёв Домугда. Женька пробежал мимо. Его не окликнули. Проваливаясь и черпая рыхлый снег голенищами сапог, он заторопился по Гошкиной лыжне вверх от лагеря.

Если в июне в гольцовой части гор пройтись по рыхлому снегу, в них остаются глубокие голубые следы.

Гошка шел, оставляя их позади себя, оглядывался, дивясь удивительному в продавах лыжни свету. Снегоступы то скользили поверху, то погружались по щиколотку. Весело и ходко шагалось Гошке.

Сергея заметил издали. На сплошном белом окоёме одинокая фигура его торчала тёмным столбиком.

– Эге-ге-гей! – раскрылив руки, закричал Гошка.

– Го-го! – прилетело ответом.

Гошка поддал ходу, и тёмная фигурка покатилась навстречу.

– Фу-у, взмылили пригорочки, – прохрипел он, сходясь с Сергеем. – Чего так далеко упорол? Участок во-он где остался. Там и аномалии прошлогодние. Я сейчас мимо бежал и видел отвалы. Оголились, родненькие, не подвели.

– Поздравляю! – Сергей хлопнул его по плечу. – Тебе с Харлампия причитается. Обрадуется.

Гошка вытер платком лицо, шею, задышал ровнее.

– Вот, пробежался, аж похудел, – пошутил он. – Да снег совсем рыхлый, водой пропитался, вертолёту у нас не сесть, по брюхо провалится. Разве что в долине, так это у чёрта на куличках, а поблизости склон не позволит. Так что пока площадка не вытает, и заикаться о нём не стоит.

Они вернулись по Гошкиному следу к обнажившимся отвалам прошлогодних канав. На участках то тут, то там выперли из-под снега глинистые горбики, но это не обрадовало Сергея. Он с первого взгляда понял, что веселиться рановато: выработки затрамбованы снегом, промёрзли, а чтобы их оттаивать кострами, дров не напасёшься. Да и где они, дрова, – тоже под снегом.

– Взрывчаткой будем рвать! – стоял на своём Гошка. – Накаливать в кострах ломы и пробивать шнуры!

– Ничего из мерзлоты не вырвешь, взрывы будут стаканить, а толку? – со знанием дела объяснил Сергей. – Запыжуешь килограмм взрывчатки, вырвешь килограмм грунта. Мартышкин труд.

– Ну и какой же выход?

– Начнём с полной очистки всех канав и шурфов на всём участке. Какая разница – воду из них вычерпывать чуть попозже или теперь снег выбросить. А отвалы используем для ограждения, чтоб вешними водами не топило. Вот такое моё решение. Это дня на три-четыре займёт рабочих, а там земля оголится, вон как парит-жарит.

– Будь по-твоему, но ломы калить всё равно придётся.

Гошка взобрался на рыжий холмик отвала. – Вижу-у!

– Кого? – встрепенулся Сергей.

– Канатные дороги, обогатительную фабрику! Стадионище-е, как на Медео! Театры, весёлых людей – Ураногра-а-ад!

– А арбуза там не видишь, который нам в определённое место вбивать будут за провал задания? – с усмешкой спросил Сергей и крутнул рукой у виска. – У тебя опять шкалит? На такой верхотуре город?

– А что? Высокогорный! Вон там огромное озеро с островками и яхтами, – вдохновенно планировал Гошка. – Дальше по нагорью Хрустальный – аэродром, за ним… точно, вижу арбуз.

– То-то. – И вдруг командирским голосом Сергей приказал: – Отставить! Ночью в спальном мешке фантазируй хоть до утра, а сейчас прошу мозговать о реальном. Видишь, какое наследство подкинул мне Полозов? – Он подхватил снег горстью, бросил в рот. – Если он серьёзно заболел, мне тут придётся командовать всем парадом. Учти, я терпим только к реалистам… За ними, за ними, дорогой геофизик, будущее. – Он помолчал, к чему-то прислушиваясь. – Что это? Слышишь?

– Ничего не слышу.

– Значит, показалось… Вот я и говорю – будь реалистом, так надёжнее. – Сергей глядел на Гошку открытыми, снизу подсвеченными снегом глазами. – Надо, чтобы впереди маячило что-нибудь главное, существенное, а не «нечто и туманна даль». Должна быть у человека реальная цель! Высота определённая. Вот и шагай к ней, штурмуй, захватывай.

– Пощади, я весь в пене от штурмов, от захватов. – Гошка брезгливо стряхивал с себя воображаемую пену. – Швыряешься словами, словно…

– Горбатого могила… Неужели теперь не слышишь?

– Слышу. Но кому здесь кричать, разве что снежному человеку.

На вершине дальнего увала показался барахтающийся человек.

– Го…га-а-а! – накатился откуда-то слабый крик.

– Женька, – узнал Сергей.

– …га-а! – снова надорванно долетело к ним.

Гошка сорвался с места, часто захлопал снегоступами навстречу студенту.

– Что произошло! – нагоняя его, кричал Сергей. – Что?

От самого лагеря до увала Женька протаранил в снегу глубокую борозду. Он стоял, утонув в ней по пояс, мокрый и злой.

– Ушли-и! – встретил их воплем. – На базу!

– Ври-и! – не поверил Гошка и побледнел.

– Точно, ушли! – Женька выжался на локтях из снежной борозды. – Харлампий с них расписку взял! Погибнут – его хата с краю! – Снег под тяжестью Женьки осел и он рухнул вниз.

– С краю? – глядя на сидящего в борозде студента, переспросил Гошка. – Хата?

– Часа уж три как упороли. – Женька в изнеможении едва шевельнул рукой. – От лагеря вниз в Домугду.

Сергей сплюнул в досаде.

– Ну-у, сюрприз, – сквозь зубы проговорил он, обтирая лоб рукавом. – Ну-у, ознаменовали мой день вступления в должность.

Гошка подтянул лыжные крепления, распорядился:

– Бери, студент, снегоступы у Сергея и бежим, завернём ребят.

– Я не могу, выложился весь, – откровенно признался Женька. – Валяйте с Серёгой.

Гошка махнул Женьке и заскользил по увалу. Сергей покатил следом по его лыжне.

– Там пустоты в наледях! – прокричал Гошка. – Сверху корка, а под ней колодцы. Наступят – и каюк, слышь, Серёга? Вода под лёд удёрнет – и конец!

– Ну, пироги! – переваливаясь на ходу, ужасался Сергей. – Ну, дураки!

Сергей с Гошкой огибали гигантское полукольцо кара. В центре провисшего над провалом снежного карниза они остановились.

– Гога, хватит! Дальше совсем опасно! – Сергей выкрикивал, захлёбываясь, едва дыша. – Если обогнали… отсюда… увидим. Хватит!

– Увидим, а толку? Они через пять минут потонут в устье! – хватая ртом воздух, кричал Гошка. – Скатимся по карнизу и там перехватим!

Сергей с ужасом глянул в провал, побледнел.

– Дура-ак, ты в уме? Взгляни-и! – простонал он. – Куда на рожон прём, за чьи грехи рискуем?!

– За свои, человечьи! – Гошка постучал снегоступами по карнизу. – Выдержит, крепкий!

– Нет! – Сергей отступил назад. – Что другое, а это – нет!

Гошка снял тозовку, со злостью воткнул прикладом в снег.

– Давай тулку, – приказал он. – Да живей ты!

Сергей, сразу успокоившись, расстегнул ремень патронташа и вместе с ружьём протянул Гошке.

– Думаешь, они выстрелы твои услышат? – Он замахал руками. – Они по льду прут, а под ними река грохочет, оглохнуть можно!

Гошка перепоясался патронташем, тулку перекинул на спину и повернулся лицом к спуску.

– Одумайся, – в спину ему заговорил Сергей. – Ты рискуешь, а они сами виноваты. Вот и пусть пожинают по своей прихоти. Ведь дали же Харлампию расписку? Дали…

Гошка напрягся и, оттолкнувшись, начал скатываться, всё набирая и набирая скорость. Он мчал по карнизу, зализанному зимними метелями и почти не тронутому солнцем. Казалось, что Гошка по касательной догоняет пенную реку, убегающую от него щетинистым горлом распадка. Рёв её явственно докатывался к Сергею.

Людей Гошка увидел внезапно и, кренясь на бок, затормозил. В лицо из-под лыж ударил фонтаном косо срезанный снег, ослепил. Гошка упал. Крепление лопнуло, и одна лыжина скользнула с ноги в провал. Он подполз к краю, глянул в каньон. Люди показались ему черными запятыми на белой ленте наледи. Их цепочка двигалась по ней в полукилометре от устья. Гошка снял ружьё.

– Стойте-е! – завопил он. – Там пустоты-ы!!!

Рёв его смяла ревмя ревущая Домугда. Тогда он поднялся, свободной ногой наступил на оставшуюся лыжину, рванул её и, оборвав крепления, столкнул следом за первой. Всаживая в наст каблуки, Гошка запрыгал вниз по карнизу, край которого полого спускался к устью. Люди шли всё так же далеко внизу, но левее. Гошка упал лицом на шершавый, как наждак, карниз. Он понял – раньше их к устью ему не успеть. И хрипло выматерился, стоя на коленях на самом выгибе карниза, что, крутым гребнем заворачиваясь под ним, нависал над глубоким провалом. И, сознавая, что должно случиться непоправимое, Гошка взвёл курки тулки. Медленно опустил стволы в каньон.

Аа-А-Ах!.. Гул выстрела поглотила бездна и, удесятерив, выдохнула обратно. Далеко вверху вскрикнул и отшатнулся от дрогнувшего карниза Сергей и на четвереньках побежал в сторону.

– Что… Что делаешь? – кричал он, кровяня пальцы о жёсткий наст.

После выстрела цепочка людей на наледи остановилась, но тут же гусеницей зашевелилась дальше. Гошка давнул на второй спуск и удивился, что вместе с выстрелом низко повисшее над гольцами солнце мячиком подпрыгнуло ввысь. Он так и глядел на него, широко и удивлённо, стоя на карнизе, летящим в долгий провал кара.

Женька прибрёл в лагерь в сумерках. У Гошкиной статуи, с которой свалилась и лежала, вмявшись в снег, подтаявшая голова, стоял в меховой куртке и раскатанных выше колен белых бурках Харлампий. Сцепив за спиной руки, он смотрел на рабочих. Они возвращались в лагерь. Чуть поодаль от Харлампия тесной кучкой стояли Николай и Тамара с Верой. Никем не замеченный, Женька устало опустился на снег и сел, прислонившись спиной к брезентовой стене кухни.

Первым к палаткам прибрёл Васька. Он был так измотан тяжелым подъёмом по пояс в мокром снегу, что казалось, даже глаза его взмокли от устали. Харлампий, строго глядя на него, спросил:

– Что, гуси, слабо?.. Так-то. А предупреждал, уговаривал. Ничего. Наука на пользу.

Васька, даже не взглянув на него, рухнул на ящик из-под консервов, стянул с головы шапку. Он часто дышал, закрыв глаза, и от обросшей головы валил пар. Николай боком, незаметно, отошел в сторону и понуро скрылся в итээровской палатке.

– Герои, – не унимался Харлампий. – Хорошо, что всё хорошо кончается.

– Не всё, – просипел Васька.

Харлампий подолбил носком бурки в подножие статуи и она, скособочившись, с шумом развалилась. Васька нервно вскочил на нетвёрдые ноги, покачнулся.

– Не вернулись бы мы, вот тебе! – Он выставил руку с сжатым кулаком. – Да он по нас из ружья стрелил, и сам со снегом с обрыва рухнул. Все путя завалило, дальше не пройти. – Васька плюхнулся на ящик, виновато добавил: – Мы за лопатами пришли, чтобы, значит, начать работать, откапывать стрелка.

Отвалив губу, Харлампий смотрел на Ваську и вроде бы не понимал, о чём он говорит. Тамара подбежала к Ваське:

– Кого, кого откапывать?! – вскрикнула и схватилась за горло. – Сергея? Гошка ему дал своё ружьё. Господи! Как можно стрелять, когда лавины даже от камушка…

Женька быстро прохромал к Ваське. Тот сидел, виновато глядя на Тамару, силился что-то сказать, но губы только вздрагивали, кривились.

Женька схватил Ваську за плечи, встряхнул, но тот, всё так же глядя на Тамару, наконец разлепил губы:

– Гошку откапывать надо.

– Нет же, нет, Сергея! – Тамара беспомощно заозиралась. – Да вон он, Го-ошка!

Все, кто был в лагере, повернулись. Далеко за палатками на подсиненным сумерками снежном увале стоял человек. Не спуская приузенных глаз с увала, Харлампий нагнулся к Женькиной кукле, желтым ногтем выковырнул сливы из расплющенного лица бабы.

– Кто там, не узнаю? – Он аккуратно обтёр сливину о рукав куртки, положил в рот.

– Да Гошка же! Не видишь, он без ружья! – Тамара рванулась вперёд к увалу, но Женька поймал её за руку.

– Уйди, не ври-и! – Она вырвала руку, оттолкнула от себя Женьку, проваливаясь в снег, побежала к увалу.

– Ой, да чо это деется! – всхлипнула Вера и, подскочив к Харлампию, встала рядом. Начальник, всасывая щёки, обсасывал сливу и всё так же, вприщур, глядел в гору. Осмелев от страха, повариха подхватила его под руку.

– Чё стоишь-то чурбаном? – крикнула она и испугалась до шепота. – Ведь с нами ж бяда-а…

Харлампий, чмокая губами, шевельнул локтем, освободился. На него молча, в облепивших тело мокрых штанах, с кулаками шел Женька.

– Выклевал, – сквозь зубы шептал студент, – сожрал.

Харлампий попятился от него, запнулся, упал на спину и изо рта его вылетели чёрные косточки.

В это время к палаткам прибрёл Хохлов, не обращая ни на кого внимания, молча, собрал несколько лопат, взвалил на плечо.

– Эй, парень, – окликнул он Женьку. – Айда-ка с нами, а эту гноину не шевели, он сам себя жизнью своей вонючей сказнит.

И тут с полпути от увала донёсся плач Тамары.

Ведьмин ключ
Таёжная быль

На геологическом планшете ключ назывался Ведьминым. Я перебрёл его в самом верховье и шел вниз левым каменистым берегом, пугая жирующих в уловах радужнопёрых хариусов. У развалин старого зимовья, от которого остались лишь нижние венцы сруба, укутанные, как в одеяла, рыжевато-пестристым мхом с россыпью кровавых бусин клюквы, наткнулся на отбелённый временем заявочный столб. По вырубу, сделанному топором, хорошо сохранилась надпись, вырезанная ножом:

«Устя 1860».

Лишь много лет спустя удалось мне узнать историю зимовья на «Ведьмином ключе».

Глава 1

Человек в мокрой шинели стоит у зимовья и долго не мигая следит за гуляющей, брошенной настежь дверью. Неловко поймав её за ременную петлю, придержал. В руке блеснуло лезвие широкого топора.

– Э-эй! – позвал он и чутко прислушался.

Но только ветер налегал на тёмные громады елей да летели над головой тучи, шлёпая о землю шумными каплями.

– Есть ли жива душа-а?! – крикнул человек и, держа топор на отлёте, шагнул в дверной проём.

– Взо-одь… ежли не дьявол, – сиплым голосом встретила его темнота.

Пришлый испуганно подобрался.

– Православный я! – хрипит он и зябко вздрагивает.

– Ого-онь… вздуй. Огниво на столе, пошарь, – просит голос и заходится глухим, мокрым кашлем.

Пришлый долго клацает кресалом, выпячивая губы, дует на трут, тыча в оранжевый жарок витком бересты.

– Лучину, лучину вставь! – охает голос.

Ветер, влетая в открытую дверь, рвёт пламя с бересты, крутит. Подсвечивая себе, пришлый огляделся, нашел и вставил лучину в желтую рогульку, поджёг. Его качнуло. Он упёрся руками в край ушата, опустил голову. В черной воде латунно ворохнулось скуластое лицо. Громыхнув об ушат цепью, пришлый рукой взбультил отражение, разогнулся, содрал с плеч набухшую водой шинель, шмякнул её на скамью. Хлопая по полу раскисшими ичигами, прошел на голос к широким нарам, всмотрелся.

На разделённом тенью лице старика стынет мутный глаз, на шее, в ячее морщин, толкается набрякшая жила.

– Явил милость Создатель… послал человека… помираю, – задвигал запавшими губами старик. – Сядь-ко. Сказывать стану, запоминай.

– Ослобоняйся как на духу, – зажав в кулаках обрывки цепи, тряхнул головой пришлый.

– Как тебя? – спросил дед.

– Семёном.

– Пусть будя так, – согласился старик. – Слухай.

Семён наклонился, и дед зашептал надсадно, с усилием выпрастывая изо рта всякое слово.

– Сын у меня, месяц скоро как в село Витим за харчами подался. Что скажу – от него не таи, не бери грех на душу… Фарт мне случился, нашел я золото. Всем хватит, ежели с умом, по-христиански.

– Где нашёл? – вперился посветлевшими глазами в лицо старика мигом вспотевший Семён. – Много?

– Погодь… ты слухай. Золота много, до беды много. Сыну скажи – не там копались. По старому урману надо, там старайтесь. Шурфишко мой отыщите, валежником забросал. В него и сверзился. Еле дополз. – Старик захрипел.

– Какой такой урман-то? – боясь, что дед помрёт, не договорив, закричал Семён.

Но старик жив был теперь другой заботой.

– Вынь крест… Отхожу, – вдруг внятно распорядился он. – Опосля в рубаху чистую обряди, как след.

Семён расстегнул на старике полуистлевший ворот, вытянул на гайтане холодный и липкий от пота медный крест, кое-как вправил его меж крючками сведённых пальцев. Из-под век старика медленно выдавилась слезина и по морщине скатилась к виску. Лучина догорела до самых пальцев, куснула и погасла. Семён поплевал на обожжённую руку, закрутился, нашаривая впотьмах ушат, пригоршнями зачерпнул воду и припал к ней запёкшимися губами.

До утра, сидя перед покойником, скрёб напильником, освобождая руки от железа. Когда толкнул дверь – выйти спрятать цепи – увидел: слепит солнце тайгу, стих ветер. Семён прихватил топор, вышел из зимовья, прищурился, выглядывая лесину на гроб-колодину. Размахнулся, крякнул и всадил лезвие в могучий ствол. Крякнуло и дерево, осыпав Семёна шумными каплями. Нюхая пахнущую скипидаром щепку, Семён, улыбаясь, глядел на речку. Вздувшаяся от ночного ливня, она вольно бежала мимо зимовья, качая на перекатах волнами-плавниками.