Текст книги "Три орудия смерти (сборник)"

Автор книги: Гилберт Кийт Честертон

сообщить о нарушении

Текущая страница: 3 (всего у книги 22 страниц) [доступный отрывок для чтения: 9 страниц]

Собственно, потому, сэр, мы и проверили в действии машину. И она не подвела. Когда я вышел с ним из комнаты для допросов в коридор, как всегда забитый разными людьми, дожидающимися своей очереди, этот тип, как мне показалось, уже был готов в чем-то сознаться. Он повернулся ко мне и начал говорить тихим голосом: «Все, хватит с меня. Если вы хотите знать обо мне все…» И в эту секунду одна из бедно одетых женщин на длинной скамье вдоль стены вдруг с громким криком вскакивает, вытягивает руку и тычет в него пальцем. Никогда еще я не видел такой дьявольской уверенности на лице, как у нее. Ее тощий палец уставился на него, как ствол пистолета. Хоть голос ее и напоминал завывание, каждый слог был слышен отчетливо, как удар часов. «Аптекарь Девис! – завопила она. – Они взяли Аптекаря Девиса!» Человек двадцать из преступниц, в основном воровок и проституток, повернулись к нему, у всех на лицах одно выражение – ненависть и радость. Если бы даже я никогда раньше не слышал об Аптекаре Девисе, по тому, как он вздрогнул и побледнел, я бы понял, что этот так называемый Оскар Райан услышал свое настоящее имя. Но, как это ни покажется вам странным, я достаточно хорошо осведомлен в своей области. Аптекарь Девис – один из самых опасных и жестоких преступников, которые когда-либо проходили через руки нашей полиции. Охранник в тюрьме – не первый, кого он отправил на тот свет, это точно известно. Странно, но его ни разу не удалось прижать как следует, и все потому, что убийства он совершал точно так же, как свои более безобидные… и более подлые преступления, на которых попадался достаточно часто. Этот негодяй достаточно красив собой, даже до некоторой степени похож на приличного человека, а промышлял он в основном тем, что знакомился с барменшами и продавщицами и выманивал у них деньги. Но часто он шел дальше – усыплял их при помощи сигарет или шоколада со снотворным и тогда уж уносил все. Однажды одна из его жертв умерла, но доказать умысел не удалось, и, что более существенно, так и не удалось найти самого преступника. До меня доходили слухи, что он где-то снова объявился, но уже в новой ипостаси – не забирал деньги, а давал в рост, но по-прежнему работал с несчастными вдовушками, которых привлекал своим обхождением, все с тем же плачевным для них результатом. Вот вам и невинная овечка, которую вы так хотите в нем увидеть. Как вам его подвиги? Сейчас у меня уже четверо преступников, и трое охранников опознали его и подтвердили эту историю. Что вы теперь скажете про мою бедную машинку? Вывела она его на чистую воду? Или вы предпочитаете считать, что это сделали я и та женщина?

– Что касается вашей роли, – отец Браун встал и неловко встряхнулся, – вы спасли этого человека от электрического стула. Я не думаю, что из-за той старой и туманной истории с отравлением его могут казнить. Ну а по поводу заключенного, убившего охранника, я полагаю, вы взяли не того человека. По крайней мере, мистер Девис этого преступления не совершал.

– Это как же вас понимать? – изумился комендант. – Что значит не совершал?

– Господи, да что ж тут непонятного? – вспылил маленький человек, что случалось с ним крайне редко. – То и значит, что этого преступления он не мог совершить, потому что совершал совсем другие преступления! Что вы за странные люди! Вам, похоже, кажется, что все грехи свалены в одну кучу. Вы рассуждаете так, будто человек может быть по понедельникам сквалыгой, а по вторникам – транжирой. Вы говорите, что этот ваш преступник недели, месяцы занимался тем, что обчищал доверчивых женщин на небольшие суммы, в лучшем случае отравлял их, что потом он сделался ростовщиком самого недостойного пошиба и продолжил наживаться на бедных людях тем же спокойным и мирным образом. Пусть так… Давайте предположим, что он действительно всем этим занимался. Если это правда, то я могу сказать вам, чего он не стал бы делать никогда. Он не стал бы штурмовать тюремную стену с вооруженным охранником наверху. Он не стал бы собственноручно писать на стене. Он не стал бы писать, что его оправдывает то, что ему пришлось защищаться. Он не стал бы объяснять, что ничего не имел против несчастного охранника. Он не стал бы указывать название дома богача, к которому собирался направиться с винтовкой. Он не стал бы писать собственные инициалы человеческой кровью. Святые угодники! Неужели вы не видите, что это человек совершенно другого склада и в добром, и в дурном? Нет, похоже, мне до вас далеко. Похоже, у вас никогда не было собственных недостатков.

Озадаченный американец уже открыл рот, собираясь возразить, но тут в дверь его личного кабинета громко забарабанили самым бесцеремонным образом, к которому он был совершенно непривычен.

Дверь распахнулась. За миг до этого события в голове Грейвуда Ашера родилась мысль, что отец Браун, должно быть, неожиданно сошел с ума. Но уже в следующий миг после этого комендант тюрьмы начал подозревать, что сошел с ума сам. В его личную комнату ввалился человек в грязном рванье, в съехавшей набок засаленной фетровой шляпе и в старых зеленых очках с одним выбитым стеклом, за которыми сверкали тигриные глаза. Остальную часть лица почти невозможно было рассмотреть под косматой бородой и бакенбардами, из которых торчал кончик носа. Все это было обмотано грязным красным шарфом или платком. Мистер Ашер гордился своим знанием самой неотесанной публики штата, однако такое пугало видел впервые. Но, что самое главное, еще никогда за всю свою безмятежную жизнь он не слышал, чтобы к нему так обращались.

– Вот что, Ашер, – завопило с порога существо в красном платке. – Мне все это уже осточертело! Нечего со мной в эти кошки-мышки играть, меня не обдуришь. Либо вы отпускаете моих гостей, либо я всю вашу лавочку прикрываю. Если он тут еще хоть минуту проторчит, вам всем несдобровать, понятно? Со мной такие штуки не проходят.

Изумление начальника тюрьмы было столь велико, что он остолбенело таращился на это громогласное чудовище, не в силах вымолвить и слова. Увиденное его настолько потрясло, что он, похоже, утратил и слух. Через какое-то время он наконец опомнился и остервенело задергал колокольчик. Звон еще не утих, когда раздался мягкий, но отчетливый голос отца Брауна.

– У меня есть небольшое предложение, – сказал он, – правда, вам оно покажется несколько странным. Я не знаю этого господина… хотя… хотя нет, пожалуй, знаю. Да вы и сами его знаете… очень даже хорошо… Хотя, собственно говоря, совсем не знаете. Звучит парадоксально, я понимаю.

– Конец света! – только и смог вымолвить Ашер и плюхнулся на свое круглое рабочее кресло.

– Послушайте, вы! – заорал незнакомец, ударив кулаком по столу, непонятным голосом, который, несмотря на громкость, звучал относительно спокойно и даже разумно. – Вам все равно от меня не отвертеться. Я хочу…

– Да кто вы такой, черт подери? – неожиданно взревел Ашер, выпрямляясь в кресле.

– Я думаю, фамилия этого джентльмена – Тодд, – негромко обронил священник и взял со стола газетную вырезку. – Боюсь, что вы неверно понимаете то, что пишут в светской хронике. – И невыразительным голосом он прочитал: – Возможно, он поделился планами с первыми шутниками нашего города, но если это так, то они, должно быть, охраняют эту тайну тщательнее своих драгоценностей, поскольку нам ничего разузнать не удалось. Поговаривают только, что на сей раз предприятие будет своего рода милой пародией на простые манеры и нравы другой стороны общества. – Опустив листок, Браун посмотрел на Ашера. – Сегодня в «Пруду Пилигрима» проходит большой Обед оборванцев, и один из гостей исчез. Мистер Айртон Тодд – хороший хозяин, он бросился на его поиски, даже не сменив свой маскарадный костюм.

– О ком вы говорите?

– Я говорю о человеке в неподходящем по размеру костюме, которого вы видели бегущим по вспаханному полю. Может быть, вам лучше сходить к нему и поговорить с ним самим? Наверняка ему уже не терпится вернуться к шампанскому, которое он в такой спешке оставил, когда бросился наутек, увидев сбежавшего заключенного с винтовкой в руках.

– Не хотите же вы сказать, что… – начал комендант тюрьмы.

– Послушайте, мистер Ашер, – сдержанно, но уверенно прервал его отец Браун. – Вы сами говорили, что машина не ошибается, и, в некотором смысле, так и получилось. Но вторая машина ошиблась. Вторая машина, которая управляла первой. Вы решили, что человек вздрогнул при упоминании имени лорда Гриффита, потому что он был убийцей лорда Гриффита. Но он вздрогнул от упоминания лорда Гриффита, потому, что он и есть лорд Гриффит.

– Так какого черта он сам об этом не сказал? – воскликнул вконец растерявшийся Ашер.

– Он считал, что недавняя паника и бегство по полям не к лицу аристократу, – ответил священник, – поэтому сначала не хотел открывать своего имени. Но потом не выдержал и все же решил представиться, когда… – отец Браун потупил взор, – одна из женщин нашла для него другое имя.

– Погодите… – бледнея, промолвил Грейвуд Ашер. – Нет, я не верю, что вы настолько безумны, чтобы утверждать, что лорд Гриффит и Аптекарь Девис – это один человек.

Отец Браун серьезно посмотрел ему прямо в глаза, но лицо его было загадочным и непроницаемым.

– Я этого не говорил, – промолвил он. – Выводы делайте сами. В вашей газете говорится, что титул он получил недавно, но подобного рода изданиям далеко не всегда можно верить. Там сказано, что в молодости он бывал в Штатах, однако вся изложенная там история звучит как-то странно. И Девис, и Гриффит – оба трусливы, но это можно сказать о многих других людях. Я совершенно не претендую на то, что мое мнение окончательно, – задумавшись, негромким голосом продолжил он, – но, мне кажется, вы, американцы, слишком скромны. По-моему, вы идеализируете английскую аристократию… наделяя ее всеми качествами аристократии. Видя благообразного англичанина во фраке и зная, что это член палаты лордов, вы не сомневаетесь, что перед вами потомственный аристократ. Вы не учитываете нашей национальной хваткости и целеустремленности. Многие из наших самых влиятельных фигур не только возвысились недавно, но и…

– Прекратите! – вскричал Грейвуд Ашер, взмахнув тощей рукой, будто пытаясь заслониться от той легкой тени иронии, которая появилась на лице его собеседника.

– Да что вы с этим полоумным разговариваете! – грубо воскликнул Тодд. – Ведите меня к моему другу.

На следующее утро отец Браун с обычным застенчивым выражением лица снова вошел в кабинет начальника тюрьмы. На этот раз он сам принес газетную вырезку.

– Боюсь, вы не слишком жалуете светскую хронику, – сказал он, – но это может показаться вам любопытным.

Ашер прочитал заголовок: «Приключения гостей Затейника Тодда. Забавное происшествие у “Пруда Пилигрима”». Далее в заметке сообщалось следующее:

«Вчера вечером у гаража Уилкинсона произошел курьезный случай. Уличные зеваки привлекли внимание патрульного полицейского к человеку в тюремной робе, который с невозмутимым видом садился за руль роскошного «Панара». Его сопровождала девушка в старой изодранной шали. Когда полицейский подошел узнать, что происходит, девушка откинула шаль, и все узнали дочь миллиардера Тодда, которая только что покинула проходящее в доме ее отца очередное необычное мероприятие – Обед оборванцев, где вся самая избранная публика была в таком же déshabillé[13]13
  Здесь: тряпье (фр.).


[Закрыть]. Она с вырядившимся в арестантскую робу джентльменом отправлялась в обычную увеселительную поездку».

Под этой заметкой мистер Ашер обнаружил еще одну, из последней утренней газеты. «Поразительный побег дочери миллиардера с беглым заключенным. Как выяснилось, вчерашний необычный маскарад в доме известного миллиардера Затейника Тодда был устроен с подачи его дочери. Скрывшись в…»

Мистер Грейвуд Ашер поднял глаза, но отца Брауна в кабинете уже не было.

Странное преступление Джона Бульнуа

Мистер Калхун Кидд был очень молодым человеком с лицом старика – лицом, иссушенным собственным пылом, лицом, обрамленным иссиня-черными волосами, и с неизменным черным галстуком-бабочкой. В Англии он представлял интересы влиятельнейшей американской ежедневной газеты «Солнце Запада», иногда в шутку называемой «Восходящий закат». Это был намек на некоторое известное журналистское заявление (приписываемое самому мистеру Кидду), гласившее: «Я верю, солнце еще взойдет над Западом, если только американцы встряхнутся и научатся добиваться своего». Однако те, кто посмеиваются над американской журналистикой, рассматривая ее с точки зрения несколько более мягких традиций, забывают об определенном парадоксе, который в известной степени оправдывает ее. Ибо, невзирая на то что в Штатах журналистика позволяет себе внешнюю вульгарность, просто немыслимую в Англии, она с необыкновенным волнением и вниманием относится к самым, казалось бы, очевидным интеллектуальным вопросам, которые английским газетам не просто неведомы, а скорее даже не по плечу. Обычно на страницах «Солнца» наиболее важные и серьезные вопросы обсуждались самым легкомысленным тоном. Вильям Джемс[14]14
  Вильям Джемс (1842–1910) – американский философ и психолог.


[Закрыть] назывался там «Усталый Вилли», а портреты философов-прагматиков в ней чередовались с фотографиями известных боксеров.

Таким образом, когда скромный оксфордский ученый по имени Джон Бульнуа опубликовал в практически неизвестном широкому кругу читателей журнале «Ежеквартальное натурфилософское обозрение» цикл статей, посвященных слабым местам, якобы обнаруженным им в теории эволюции Дарвина, это не привлекло к себе внимания английской прессы, даже несмотря на то, что в самом Оксфорде появилась своего рода мода на теорию Бульнуа (которая заключалась в представлении Вселенной в виде сравнительно стабильной системы, подверженной редким всеохватывающим катаклизмам) и ей даже дали особое название – катастрофизм. Однако многие американские газеты увидели в этом скромном вызове великое событие, и «Солнце Запада» отбросило поистине гигантскую тень мистера Бульнуа на свои страницы. В полном соответствии с упомянутым выше парадоксом заголовки к вполне вдумчивым и даже вдохновенным статьям сочинял явно какой-то безграмотный маньяк. Достаточно упомянуть лишь пару примеров: «Дарвина на свалку! Теория Бульнуа потрясает мир!» или «“Думайте катастрофически”, – призывает Мыслитель Бульнуа». В результате этого эмиссар «Солнца Запада» мистер Калхун Кидд и был вынужден явить свой скорбный лик вместе с черным галстуком-бабочкой в небольшой домик на окраине Оксфорда, где Мыслитель Бульнуа проживал в счастливом неведении относительно данного ему титула.

Философ не без удивления дал согласие принять интервьюера и назначил встречу на девять часов вечера. Ближе к назначенному времени, когда последние лучи летнего заката озаряли невысокие лесистые холмы оксфордских предместий, романтически настроенный янки, в некоторой неуверенности, но и не без любопытства осматриваясь по сторонам, заприметил настоящую старинную таверну с вывеской «Герб Чампиона». Дверь ее была открыта, поэтому он вошел, чтобы спросить дорогу.

В зале ему пришлось позвонить в колокольчик и некоторое время дожидаться, пока на его призыв кто-нибудь явится. Кроме него там был лишь один человек – тощий мужчина с короткими рыжими волосами в свободной, чем-то напоминающей лошадиную попону одежде, который пил очень плохой виски, но курил очень хорошую сигару. Виски, разумеется, был лучшим, что имелось в «Гербе Чампиона», а сигару он, вероятно, привез с собой из Лондона. Ничто не могло различаться больше, чем нарочитая неряшливость этого господина и сухая аккуратность молодого американца, однако карандаш первого, его открытая записная книжка, а возможно, и что-то в выражении цепких голубых глаз подсказало Кидду, что перед ним его брат-журналист.

– Будьте любезны, – обратился к нему Кидд по всем принятым у него на родине правилам вежливости, – подскажите, как мне найти «Грей-коттедж», где, насколько мне известно, проживает мистер Бульнуа.

– Пройдите несколько ярдов дальше по дороге, – ответил рыжий, вынув изо рта сигару. – Я через минуту сам в ту сторону двинусь, но я иду в «Пендрагон-парк», попытаюсь все своими глазами увидеть.

– А что такое «Пендрагон-парк»? – спросил Калхун Кидд.

– Дом сэра Клода Чампиона… А вы разве не для этого приехали? – поинтересовался газетчик и окинул американца взглядом. – Вы ведь журналист, не так ли?

– Я приехал повидать мистера Бульнуа, – ответил Кидд.

– А я приехал повидаться с миссис Бульнуа, – сказал на это его коллега. – Но дома я ее точно не застану.

И он довольно неприятно рассмеялся.

– Вы интересуетесь катастрофизмом? – не без удивления спросил янки.

– Я интересуюсь катастрофами, и сегодня одна такая намечается, – голос англичанина посерьезнел. – У меня грязная работа, но я этого не скрываю.

С этими словами он сплюнул на пол, но каким-то образом сделал это так, что сразу сделалось понятно, что человек этот – джентльмен.

Американский журналист присмотрелся к нему повнимательнее. Лицо его, бледное и опустошенное, с проблеском сильных врожденных страстей, которым еще только предстояло найти выход, однако, было умным и открытым. Одежда на нем не отличалась ни изяществом покроя, ни аккуратностью, но на одном из его длинных тонких пальцев поблескивал массивный перстень с печаткой. Звали его, как выяснилось потом за разговором, Джеймс Дэлрой, он был сыном разорившегося ирландского помещика и работал в «Модном обществе» – дешевой газетенке, которую всей душой презирал, – репортером и чем-то вроде шпиона, что было для него особенно мучительно.

К сожалению, «Модное общество» не питало того интереса к противостоянию Бульнуа и Дарвина, которое так взволновало «Солнце Запада». Дэлроя, судя по всему, привел в Оксфорд запах скандала, который в настоящее время зрел между «Грей-коттеджем» и «Пендрагон-парком» и угрожал закончиться в суде по бракоразводным делам.

Сэр Клод Чампион читателям «Солнца Запада» был известен так же хорошо, как и мистер Бульнуа. В не меньшей степени им были известны Папа Римский и последний победитель «Дерби», но если бы ему сказали, что последние двое коротко знакомы друг с другом, он был бы удивлен не больше, чем когда узнал, в каких близких отношениях находятся Чампион и Бульнуа. Он слышал о сэре Клоде Чампионе (и даже писал о нем, сославшись на то, что якобы лично с ним знаком), будто это «один из самых ярких и богатых джентльменов в английской “Верхней десятке”»; великолепный яхтсмен, участвующий в гонках по всему миру; великий путешественник, написавший несколько книг о Гималаях; политик, покоривший сердца избирателей неожиданной идеей консервативной демократии; и наконец человек искусства, который хоть и не был профессионалом, достиг определенных успехов в живописи, музыке, литературе и главным образом в актерском ремесле. Всем, кроме американцев, сэр Клод действительно представлялся выдающейся личностью. В его всепоглощающей широте интересов, в его не ведающей покоя жизни на виду у всех было что-то от героя времен Возрождения… Как «непрофессионал» он был не просто велик, а полон жизни и страсти. К тому же в нем отсутствовала та несерьезность, которую мы имеем в виду, употребляя слово «dilettante»[15]15
  Дилетант (итал.).


[Закрыть].

При взгляде на его безукоризненный ястребиный профиль, на его черные с фиолетовым оттенком итальянские глаза, которые так часто украшали собой страницы и «Модного общества», и «Солнца Запада», не могло не возникнуть ощущения, что честолюбие снедает этого человека, как огонь или даже как болезнь. Но, хоть Кидд много чего знал о сэре Клоде (по правде сказать, намного больше, чем в нем было действительно заслуживающего внимания), ему даже в самых безумных помыслах не приходило в голову связывать столь блестящего аристократа с еще вчера никому не известным основателем катастрофизма, он даже не мог себе вообразить, что сэр Клод Чампион и Джон Бульнуа могут оказаться близкими друзьями. И все же, если верить Дэлрою, это было так. Еще со школы, а потом и в колледже они дружили и были неразлучны, и, хоть в социальном плане их орбиты почти не пересекались (ибо Чампион был крупным землевладельцем, почти миллионером, а Бульнуа – бедным ученым, до недавнего времени безвестным), они по-прежнему поддерживали тесную связь. Более того, коттедж Бульнуа стоял прямо напротив ворот «Пендрагон-парка».

Однако одна темная и некрасивая история поставила большой знак вопроса на их дальнейшей дружбе. Пару лет назад Бульнуа женился на очаровательной и достаточно успешной актрисе, которой был всем сердцем предан, хотя и проявлял свои чувства в характерной застенчивой и нескладной манере. Тем не менее близкое соседство с Чампионом дало беспечному аристократу повод для поступков, которые не могли не породить тревожных и даже болезненных подозрений. Сэр Клод овладел искусством светской жизни в совершенстве, и создавалось такое впечатление, будто он даже находил какое-то извращенное удовлетворение, выставляя напоказ интригу, которая ни при каких обстоятельствах не делала ему чести. Каждый день лакеи из «Пендрагон-парка» оставляли миссис Бульнуа букеты; к коттеджу то и дело подкатывали экипажи и автомобили, готовые к услугам миссис Бульнуа; в «Чампион-парке» стали обычным делом балы и маскарады, на которых баронет выставлял напоказ миссис Бульнуа, точно королеву любви и красоты на рыцарском турнире.

В тот самый вечер, который Кидд избрал для погружения в тайны катастрофизма, сэр Клод Чампион устраивал у себя в парке представление «Ромео и Джульетта», в котором сам должен был исполнить роль Ромео, ну а называть имя той, кому была отдана роль Джульетты, бессмысленно.

– Думаю, без шума не обойдется, – сказал рыжеволосый молодой человек, вставая и разминая плечи. – Хотя, конечно, они и могли запудрить мозги старику Бульнуа… Или окажется, что он сам ни черта не видит… Но чтобы ничего не замечать, нужно быть настоящим ослом… Я не думаю, что такое возможно.

– Он – человек незаурядного ума, – пробасил Калхун Кидд.

– Да, – ответил Дэлрой, – но даже человек самого незаурядного ума не может быть настолько слепым. Вы уходите? Я и сам через минуту-другую буду выдвигаться.

Но Калхун, допив стакан молока с содовой, вышел из таверны и торопливо направился к «Грей-коттеджу», оставив своего циничного осведомителя с его виски и сигарой. Последние дневные отблески уже погасли, небо сделалось аспидно-серым, покрылось блестками звезд, но заметное слева легкое свечение предвещало восход луны.

«Грей-коттедж», который, точно маленькая крепостная стена, окружали густые и высокие колючие кусты, расположился так близко к соснам и палисаду парка, что Кидд поначалу даже принял его за дом привратника «Пендрагон-парка». Однако, увидев имя, начертанное на узкой деревянной калитке, и сверившись с часами, убедившись, что как раз настало время встречи с «Мыслителем», он вошел во двор коттеджа и постучал в дверь. За неприступными стенами живой изгороди американец смог увидеть, что дом, хоть и показавшийся сначала весьма непритязательным, был на самом деле больше и благоустроеннее, чем выглядел с улицы, и не имел ничего общего с домиком привратника. В глубине двора, как напоминание о старой английской деревенской жизни, расположились собачья конура и улей, луна поднималась над кронами пышных и здоровых груш. Благообразного вида пес, медленно вышедший из конуры, явно не собирался лаять. Открывший дверь слуга (простоватого вида пожилой мужчина) держался важно и был немногословен.

– Мистер Бульнуа просил передать свои извинения, сэр, – сказал он, – но ему пришлось срочно уйти.

– Послушайте, – недовольно воскликнул журналист, – я заранее договорился о встрече. Вы не знаете, куда он ушел?

– В «Пендрагон-парк», сэр, – довольно мрачно произнес слуга и начал закрывать дверь.

Брови Кидда слегка приподнялись.

– Он ушел с миссис… вместе со всеми? – как бы между прочим поинтересовался он.

– Нет, сэр, – коротко ответил слуга. – Он немного задержался, а потом ушел один.

И он с таким видом, будто сделал не все, что полагалось, грубо захлопнул дверь.

Американец, натура тонкая и в то же время нагловатая, был таким обхождением раздражен. Он почувствовал острое желание доказать, что может добиться своего и показать им всем, как вести дела. Сонному старому псу, седому дворецкому с его кислой физиономией и доисторической манишкой, сонной старой луне и в первую очередь этому безмозглому старому философу, который не в состоянии построить свой день так, чтобы явиться на назначенную встречу.

«Если он всегда так себя ведет, ничего удивительного, что жена от него сбежала, – проворчал мистер Калхун Кидд. – Хотя, может быть, он пошел выяснять отношения. Что ж, в таком случае журналист «Солнца Запада» не должен этого пропустить».

Выйдя за калитку, он повернул и направился уверенным шагом по длинной аллее между высоких сосен, которая вела прямиком к внутреннему саду «Пендрагон-парка». Деревья высились над ним ровными черными рядами, как плюмажи на катафалке, все еще были видны несколько звезд. Американцу более близки были привычки литературные, чем естественные природные ассоциации, поэтому в голове у него всплыло слово «Равенсвуд»[16]16
  Персонаж романа В. Скотта «Ламмермурская невеста».


[Закрыть]. Возможно, причиной тому были сосны цвета воронова крыла, окружавшие его со всех сторон, а возможно, и тот царящий здесь непередаваемый дух, который почти удалось передать Скотту в его великой трагедии: запах чего-то, что умерло в восемнадцатом веке, запах мокрого сада и открытых могил, запах зла, которое уже не будет исправлено, и запах чего-то невообразимо печального и удивительно неземного.

Странной черной дороге, которая уходила вглубь парка, будто специально придали трагический вид, и не раз, идя по ней, он вздрагивал оттого, что ему чудилось, будто впереди слышались шаги. Калхуну ничего не было видно, кроме темных неприветливых сосен по бокам да лоскута звездного ночного неба над ними. Сначала ему казалось, что этот звук породило его воображение или эхо собственных тяжелых шагов заставило его ошибиться. Но чем дольше он шел, тем больше остатки здравого разума указывали ему на то, что на дороге действительно был кто-то еще. Он подумал о привидениях и даже слегка удивился, насколько быстро ему удалось представить себе соответствующего месту призрака: это был дух с лицом белым, как у Пьеро, но в черных пятнах. Вершина темно-синего звездного треугольника над ним начала светлеть и прибавила голубизны, но американец еще не догадывался, что причиной этому были приближавшиеся огни большого дома и сада. Пока он чувствовал лишь, что темнота вокруг сгущается, что тоска, разлитая по роще, заставляет его все больше и больше думать о жестокости, о таинственности, о… он заколебался, подбирая нужно слово, а потом, хохотнув, произнес: «О катастрофизме».

Еще сосны, еще какой-то участок дороги проплыл под ногами, а потом американец остановился и замер, словно неведомые чары обратили его в камень. До этого он чувствовал себя так, будто попал в сон, но в ту секунду он готов был поклясться, что угодил в книгу. Ибо мы, разумные существа, привыкли жить рядом с несоответствием, мы свыклись с клацающими шагами несообразности, под эту мелодию мы спокойно засыпаем. Но, случись что-нибудь сообразное, мы тут же вздрагиваем и просыпаемся, словно услышав фальшивую ноту в аккорде. В тот миг произошло нечто такое, что вполне могло случиться в подобном месте на страницах какого-нибудь забытого романа.

Из-за черных сосен вылетела, сверкая в лунном свете, обнаженная шпага – тонкая и блестящая рапира, возможно прошедшая через множество несправедливых дуэлей, которые повидал этот старинный парк на своем веку. Она упала далеко, но прямо на дорогу впереди него, где замерла, блестя, словно огромная игла. Опомнившись, он большими скачками, точно кролик, подбежал к ней и склонился, чтобы получше рассмотреть. С близкого расстояния она выглядела нарочито ярко: подлинность огромных красных камней на рукоятке и гарде вызывала некоторое сомнение. Но другие красные капли, на клинке, сомнений вызвать не могли.

Кидд растерянно посмотрел в том направлении, откуда прилетел удивительный снаряд, и увидел, что в этом месте стена елей и сосен прерывается меньшей дорожкой, пересекающей под прямым углом ту аллею, по которой он шел. Когда он свернул на нее, перед ним во всей красе предстало широкое ярко освещенное здание с озером и фонтанами, но он не смотрел на него, потому что внимание его привлекло нечто более интересное.

Над ним, на склоне крутого зеленого склона расположенного террасами сада притаился один из живописных маленьких сюрпризов, характерных для старинного декоративного садоводства, – небольшой округлый холм или бугорок, покрытый травой и чем-то напоминающий гигантскую кротовину, окруженный и увенчанный тремя рядами розовых кустов. На самом верху, прямо посередине, возвышались солнечные часы. Кидду были видны торчащий треугольник, чернеющий на фоне неба, точно акулий плавник, и высокая подставка неподвижных часов, охваченная призрачным лунным светом. Но он также успел заметить и нечто другое, цепляющееся за постамент, хотя этот темный силуэт пробыл там всего миг.

Это был человек. Несмотря на то что фигура оставалась там не больше доли секунды, несмотря на то что на мужчине был причудливый, немыслимый костюм (он весь был затянут в тесное темно-красное трико в золотых блестках), он узнал его. Одной вспышки лунного света хватило ему, чтобы различить бледный лик, устремленное к небу чистое и неестественно молодое байроновское лицо, только с римским носом, и черные, подернутые сединой кудри, которые он видел на тысячах фотографий сэра Клода Чампиона. Фантастическая красная фигура какую-то секунду цеплялась за часы, а потом упала, скатилась по крутому склону к ногам американца и, шевельнув рукой, замерла.

Витиеватый, причудливый золотой узор на рукаве вдруг заставил Кидда вспомнить о «Ромео и Джульетте». Ну конечно, этот облегающий малиновый наряд был нужен для роли. Но на склоне, по которому скатился человек, осталось длинное красное пятно… и это уже не было частью пьесы. Он был ранен.

Мистер Калхун Кидд стал кричать, призывая на помощь. Снова ему почудилось, что поблизости раздались призрачные шаги, но на этот раз он вздрогнул, когда увидел, что рядом с ним выросла еще одна фигура. Он знал, кто это, и все же появление этого человека испугало его. Беззаботный репортер «Модного общества», назвавшийся Дэлроем, казался жутко спокойным. Если Бульнуа не являлся на назначенные встречи, то Дэлрой, похоже, имел зловещую привычку являться на встречи неназначенные. В свете луны все потеряло свой истинный цвет, и бледное лицо рыжеволосого Дэлроя выглядело не столько белым, сколько зеленоватым.