Текст книги "Милый друг - английский и русский параллельные тексты"

Автор книги: Ги Мопассан

сообщить о нарушении

Текущая страница: 1 (всего у книги 1 страниц)

Ги де Мопассан. Милый друг

BEL AMI	Ги де Мопассан
The Works of Guy de Maupassant	Милый друг
VOLUME VI	Часть первая
NATIONAL LIBRARY COMPANY NEW YORK COPYRIGHT, 1909, BY BIGELOW, SMITH & CO. BEL AMI (A LADIES' MAN) I	I
When the cashier had given him the change out of his five francpiece, George Duroy left the restaurant.	Джорж Дюруа получил у кассирши ресторана сдачу с пяти франков и направился к выходу.
As he had a good carriage, both naturally and from his military training, he drew himself up, twirled his moustache, and threw upon the lingering customers a rapid and sweeping glance–one of those glances which take in everything within their range like a casting net.	Статный от природы и к тому же сохранивший унтерофицерскую выправку, он приосанился и, привычным молодцеватым жестом закрутив усы, охватил запоздавших посетителей тем зорким взглядом, каким красавец мужчина, точно ястреб, высматривает добычу.
The women looked up at him in turn–three little work-girls, a middle-aged music mistress, disheveled, untidy, and wearing a bonnet always dusty and a dress always awry; and two shopkeepers' wives dining with their husbands–all regular customers at this slap-bang establishment.	Женщины подняли на него глаза; это были три молоденькие работницы, учительница музыки, средних лет, небрежно причесанная, неряшливо одетая, в запыленной шляпке, в криво сидевшем на ней платье, и две мещанки с мужьями -завсегдатаи этой дешевой харчевни.
When he was on the pavement outside, he stood still for a moment, asking himself what he should do.	Он постоял с минуту на тротуаре, размышляя о том, как быть дальше.
It was the 28th of June, and he had just three francs forty centimes in his pocket to carry him to the end of the month.	Сегодня двадцать восьмое июня; до первого числа у него остается всего-навсего три франка сорок сантимов.
This meant the option of two dinners without lunch or two lunches without dinner.	Это значит: два обеда, но никаких завтраков, или два завтрака, но никаких обедов, – на выбор.
He reflected that as the earlier repasts cost twenty sous apiece, and the latter thirty, he would, if he were content with the lunches, be one franc twenty centimes to the good, which would further represent two snacks of bread and sausage and two bocks of beer on the boulevards.	Так как завтрак стоит франк десять сантимов, а обед – полтора франка, то, отказавшись от обедов, он выгадает франк двадцать сантимов; стало быть, рассчитал он, можно будет еще два раза поужинать хлебом с колбасой и выпить две кружки пива на бульваре.
This latter item was his greatest extravagance and his chief pleasure of a night; and he began to descend the Rue Notre-Dame de Lorette.	А это его самый большой расход и самое большое удовольствие, которое он позволяет себе по вечерам. Он двинулся по улице Нотр-Дам-де-Лорет.
He walked as in the days when he had worn a hussar uniform, his chest thrown out and his legs slightly apart, as if he had just left the saddle, pushing his way through the crowded street, and shouldering folk to avoid having to step aside.	Шагал он так же, как в те времена, когда на нем был гусарский мундир: выпятив грудь и слегка расставляя ноги, будто только что слез с коня. Он бесцеремонно протискивался в толпе, заполонившей улицу: задевал прохожих плечом, толкался, никому не уступал дорогу.
He wore his somewhat shabby hat on one side, and brought his heels smartly down on the pavement. He seemed ever ready to defy somebody or something, the passers-by, the houses, the whole city, retaining all the swagger of a dashing cavalry-man in civil life.	Сдвинув поношенный цилиндр чуть-чуть набок и постукивая каблуками, он шел с высокомерным видом бравого солдата, очутившегося среди штатских, который презирает решительно все: и людей и дома – весь город.

Although wearing a sixty-franc suit, he was not devoid of a certain somewhat loud elegance.	Даже в этом дешевом, купленном за шестьдесят франков костюме ему удавалось сохранять известную элегантность – пошловатую, бьющую в глаза, но все же элегантность.
Tall, well-built, fair, with a curly moustache twisted up at the ends, bright blue eyes with small pupils, and reddish-brown hair curling naturally and parted in the middle, he bore a strong resemblance to the dare-devil of popular romances.	Высокий рост, хорошая фигура, вьющиеся русые с рыжеватым отливом волосы, расчесанные на прямой пробор, закрученные усы, словно пенившиеся на губе, светло-голубые глаза с буравчиками зрачков – все в нем напоминало соблазнителя из бульварного романа.
It was one of those summer evenings on which air seems to be lacking in Paris.	Был один из тех летних вечеров, когда в Париже не хватает воздуха.
The city, hot as an oven, seemed to swelter in the stifling night.	Город, жаркий, как парильня, казалось, задыхался и истекал потом.
The sewers breathed out their poisonous breath through their granite mouths, and the underground kitchens gave forth to the street through their windows the stench of dishwater and stale sauces.	Гранитные пасти сточных труб распространяли зловоние; из подвальных этажей, из низких кухонных окон несся отвратительный запах помоев и прокисшего соуса.
The doorkeepers in their shirtsleeves sat astride straw-bottomed chairs within the carriage entrances to the houses, smoking their pipes, and the pedestrians walked with flagging steps, head bare, and hat in hand.	Швейцары, сняв пиджаки, верхом на соломенных стульях покуривали у ворот; мимо них, со шляпами в руках, еле передвигая ноги, брели прохожие.
When George Duroy reached the boulevards he paused again, undecided as to what he should do.	Дойдя до бульвара, Жорж Дюруа снова остановился в нерешительности.
He now thought of going on to the Champs Elys?es and the Avenue du Bois de Boulogne to seek a little fresh air under the trees, but another wish also assailed him, a desire for a love affair.	Его тянуло на Елисейские поля, в Булонский лес -подышать среди деревьев свежим воздухом. Но он испытывал и другое желание – желание встречи с женщиной.
What shape would it take?	Как она произойдет?
He did not know, but he had been awaiting it for three months, night and day.	Этого он не знал, но он ждал ее вот уже три месяца, каждый день, каждый вечер.
Occasionally, thanks to his good looks and gallant bearing, he gleaned a few crumbs of love here and there, but he was always hoping for something further and better.	Впрочем, благодаря счастливой наружности и галантному обхождению ему то там, то здесь случалось урвать немножко любви, но он надеялся на нечто большее и лучшее.
With empty pockets and hot blood, he kindled at the contact of the prowlers who murmur at street corners:	В карманах у него было пусто, а кровь между тем играла, и он распалялся от каждого прикосновения уличных женщин, шептавших на углах:
«Will you come home with me, dear?» but he dared not follow them, not being able to pay them, and, besides, he was awaiting something else, less venally vulgar kisses.	«Пойдем со мной, красавчик!» – но не смел за ними идти, так как заплатить ему было нечем; притом он все ждал чего-то иного, иных, менее доступных поцелуев.

He liked, however, the localities in which women of the town swarm–their balls, their caf?s, and their streets. He liked to rub shoulders with them, speak to them, chaff them, inhale their strong perfumes, feel himself near them.	И все же он любил посещать места, где кишат девицы легкого поведения, – их балы, рестораны, улицы; любил толкаться среди них, заговаривать с ними, обращаться к ним на «ты», дышать резким запахом их духов, ощущать их близость.
They were women at any rate, women made for love.	Как-никак это тоже женщины, и женщины, созданные для любви.
He did not despise them with the innate contempt of a well-born man.	Он отнюдь не питал к ним отвращения, свойственного семьянину.
He turned towards the Madeleine, following the flux of the crowd which flowed along overcome by the heat.	Он пошел по направлению к церкви Мадлен и растворился в изнемогавшем от жары людском потоке.
The chief caf?s, filled with customers, were overflowing on to the pavement, and displayed their drinking public under the dazzling glare of their lit-up facias.	Большие, захватившие часть тротуара, переполненные кафе выставляли своих посетителей напоказ, заливая их ослепительно ярким светом витрин.
In front of them, on little tables, square or round, were glasses holding fluids of every shade, red, yellow, green, brown, and inside the decanters glittered the large transparent cylinders of ice, serving to cool the bright, clear water.	Перед посетителями на четырехугольных и круглых столиках стояли бокалы с напитками -красными, желтыми, зелеными, коричневыми, всевозможных оттенков, а в графинах сверкали огромные прозрачные цилиндрические куски льда, охлаждавшие прекрасную чистую воду.
Duroy had slackened his pace, a longing to drink parched his throat.	Дюруа замедлил шаг, – у него пересохло в горле.
A hot thirst, a summer evening's thirst assailed him, and he fancied the delightful sensation of cool drinks flowing across his palate.	Жгучая жажда, жажда, какую испытывают лишь в душный летний вечер, томила его, и он вызывал в себе восхитительное ощущение холодного пива, льющегося в гортань.
But if he only drank two bocks of beer in the evening, farewell to the slender supper of the morrow, and he was only too well acquainted with the hours of short commons at the end of the month.	Но если выпить сегодня хотя бы две кружки, то прощай скудный завтрашний ужин, а он слишком хорошо знал часы голода, неизбежно связанные с концом месяца.
He said to himself: "I must hold out till ten o'clock, and then I'll have my bock at the American caf?.	"Потерплю до десяти, а там выпью кружку в Американском кафе, – решил он.
Confound it, how thirsty I am though."	– А, черт, как, однако ж, хочется пить!
And he scanned the men seated at the tables drinking, all the people who could quench their thirst as much as they pleased.	"Он смотрел на всех этих людей, сидевших за столиками и утолявших жажду, – на всех этих людей, которые могли пить сколько угодно.
He went on, passing in front of the caf?s with a sprightly swaggering air, and guessing at a glance from their dress and bearing how much money each customer ought to have about him.	Он проходил мимо кафе, окидывая посетителей насмешливым и дерзким взглядом и определяя на глаз – по выражению лица, по одежде, – сколько у каждого из них должно быть с собой денег.
Wrath against these men quietly sitting there rose up within him.	И в нем поднималась злоба на этих расположившихся со всеми удобствами господ.
If their pockets were rummaged, gold, silver, and coppers would be found in them.	Поройся у них в карманах, – найдешь и золотые, и серебряные, и медные монеты.

On an average each one must have at least two louis. There were certainly a hundred to a caf?, a hundred times two louis is four thousand francs.	В среднем у каждого должно быть не меньше двух луидоров; в любом кафе сто человек, во всяком случае, наберется; два луидора помножить на сто – это четыре тысячи франков!
He murmured «the swine,» as he walked gracefully past them.	«Сволочь!» – проворчал он, все так же изящно покачивая станом.
If he could have had hold of one of them at a nice dark corner he would have twisted his neck without scruple, as he used to do the country-folk's fowls on field-days.	Попадись бывшему унтер-офицеру кто-нибудь из них ночью в темном переулке, – честное слово, он без зазрения совести свернул бы ему шею, как это он во время маневров проделывал с деревенскими курами.
And he recalled his two years in Africa and the way in which he used to pillage the Arabs when stationed at little out-posts in the south.	Дюруа невольно пришли на память два года, которые он провел в Африке, в захолустных крепостях на юге Алжира, где ему часто удавалось обирать до нитки арабов.
A bright and cruel smile flitted across his lips at the recollection of an escapade which had cost the lives of three men of the Ouled-Alane tribe, and had furnished him and his comrades with a score of fowls, a couple of sheep, some gold, and food for laughter for six months.	Веселая и жестокая улыбка скользнула по его губам при воспоминании об одной проделке: трем арабам из племени улед-алан она стоила жизни, зато он и его товарищи раздобыли двадцать кур, двух баранов, золото, и при всем том целых полгода им было над чем смеяться.
The culprits had never been found, and, what is more, they had hardly been looked for, the Arab being looked upon as somewhat in the light of the natural prey of the soldier.	Виновных не нашли, да их и не так уж усердно искали, – ведь араба все еще принято считать чем-то вроде законной добычи солдата.
In Paris it was another thing.	В Париже – не то.
One could not plunder prettily, sword by side and revolver in hand, far from civil authority.	Здесь уж не пограбишь в свое удовольствие – с саблей на боку и с револьвером в руке, на свободе, вдали от гражданского правосудия.
He felt in his heart all the instincts of a sub-officer let loose in a conquered country.	Дюруа почувствовал, как все инстинкты унтер-офицера, развратившегося в покоренной стране, разом заговорили в нем.
He certainly regretted his two years in the desert.	Право, это были счастливые годы.
What a pity he had not stopped there.	Как жаль, что он не остался в пустыне!
But, then, he had hoped something better in returning home.	Но он полагал, что здесь ему будет лучше.
And now–ah! yes, it was very nice now, was it not?	А вышло... Вышло черт знает что!
He clicked his tongue as if to verify the parched state of his palate.	Точно желая убедиться, как сухо у него во рту, он, слегка прищелкнув, провел языком по небу.
The crowd swept past him slowly, and he kept thinking. «Set of hogs–all these idiots have money in their waistcoat pockets.» He pushed against people and softly whistled a lively tune.	Толпа скользила вокруг него, истомленная, вялая, а он, задевая встречных плечом и насвистывая веселые песенки, думал все о том же: "Скоты! И ведь у каждого из этих болванов водятся деньги!
Gentlemen whom he thus elbowed turned grumbling, and women murmured:	"Мужчины, которых он толкал, огрызались, женщины бросали ему вслед:
«What a brute!»	«Нахал!»

He passed the Vaudeville Theater and stopped before the American caf?, asking himself whether he should not take his bock, so greatly did thirst torture him.	Он прошел мимо Водевиля и остановился против Американского кафе, подумывая, не выпить ли ему пива, – до того мучила его жажда.
Before making up his mind, he glanced at the illuminated clock.	Но прежде чем на это решиться, он взглянул на уличные часы с освещенным циферблатом.
It was a quarter past nine.	Было четверть десятого.
He knew himself that as soon as the glassful of beer was before him he would gulp it down.	Он знал себя: как только перед ним поставят кружку с пивом, он мигом осушит ее до дна.
What would he do then up to eleven o'clock?	А что он будет делать до одиннадцати?
He passed on. «I will go as far as the Madeleine,» he said, «and walk back slowly.»	«Пройдусь до церкви Мадлен, – сказал он себе, – и не спеша двинусь обратно».
As he reached the corner of the Palace de l'Opera, he passed a stout young fellow, whose face he vaguely recollected having seen somewhere.	На углу площади Оперы он столкнулся с толстым молодым человеком, которого он где-то как будто видел.
He began to follow him, turning over his recollections and repeating to himself half-aloud:	Он пошел за ним, роясь в своих воспоминаниях и повторяя вполголоса:
«Where the deuce did I know that joker?»	– Черт возьми, где же я встречался с этим субъектом?
He searched without being able to recollect, and then all at once, by a strange phenomenon of memory, the same man appeared to him thinner, younger, and clad in a hussar uniform.	Тщетно напрягал он мысль, как вдруг память его сотворила чудо, и этот же самый человек предстал перед ним менее толстым, более юным, одетым в гусарский мундир.
He exclaimed aloud: «What, Forestier!» and stepping out he tapped the other on the shoulder.	– Да ведь это Форестье! – вскрикнул Дюруа и, догнав его, хлопнул по плечу.
The promenader turned round and looked at him, and then said:	Тот обернулся, посмотрел на него и спросил?
«What is it, sir?»	– Что вам угодно, сударь?
Duroy broke into a laugh.	Дюруа засмеялся:
«Don't you know me?» said he.	– Не узнаешь?
«No.»	– Нет.
«George Duroy, of the 6th Hussars.»	– Жорж Дюруа, из шестого гусарского.
Forestier held out his hands, exclaiming:	Форестье протянул ему обе руки:
"What, old fellow!	– А, дружище!
How are you?"	Как поживаешь?
«Very well, and you?»	– Превосходно, а ты?
"Oh, not very brilliant!	– Я, брат, так себе.
Just fancy, I have a chest in brown paper now. I cough six months out of twelve, through a cold I caught at Bougival the year of my return to Paris, four years ago."	Вообрази, грудь у меня стала точно из папье-маше, и кашляю я шесть месяцев в году, -все это последствия бронхита, который я схватил четыре года назад в Буживале, как только вернулся во Францию.

And Forestier, taking his old comrade's arm, spoke to him of his illness, related the consultations, opinions, and advice of the doctors, and the difficulty of following this advice in his position.	– Вот оно что! А вид у тебя здоровый. Форестье, взяв старого товарища под руку, заговорил о своей болезни, о диагнозах и советах врачей, о том, как трудно ему, такому занятому, следовать их указаниям.
He was told to spend the winter in the South, but how could he?	Ему предписано провести зиму на юге, но разве это возможно?
He was married, and a journalist in a good position.	Он женат, он журналист, он занимает прекрасное положение.
"I am political editor of the _Vie Francaise_.	– Я заведую отделом политики во «Французской жизни», помещаю в
I write the proceedings in the Senate for the _Salut_, and from time to time literary criticisms for the _Plan?te_.	«Спасении» отчеты о заседаниях сената и время от времени даю литературную хронику в «Планету».
That is so. I have made my way."	Как видишь, я стал на ноги.
Duroy looked at him with surprise.	Дюруа с удивлением смотрел на него.
He was greatly changed, matured.	Форестье сильно изменился, стал вполне зрелым человеком.
He had now the manner, bearing, and dress of a man in a good position and sure of himself, and the stomach of a man who dines well.	Походка, манера держаться, костюм, брюшко -все обличало в нем преуспевающего, самоуверенного господина, любящего плотно покушать.
Formerly he had been thin, slight, supple, heedless, brawling, noisy, and always ready for a spree.	А прежде это был худой, тонкий и стройный юноша, ветрогон, забияка, непоседа, горлан.
In three years Paris had turned him into someone quite different, stout and serious, and with some white hairs about his temples, though he was not more than twenty-seven.	За три года Париж сделал из него совсем другого человека – степенного, тучного, с сединой на висках, хотя ему было не больше двадцати семи лет.
Forestier asked: «Where are you going?»	– Ты куда направляешься? – спросил Форестье.
Duroy answered: «Nowhere; I am just taking a stroll before turning in.»	– Никуда, – ответил Дюруа, – просто гуляю перед сном.
«Well, will you come with me to the _Vie Francaise_, where I have some proofs to correct, and then we will take a bock together?»	– Что ж, может, проводишь меня в редакцию «Французской жизни»? Мне только просмотреть корректуру, а потом мы где-нибудь выпьем по кружке пива.
«All right.»	– Идет.
They began to walk on, arm-in-arm, with that easy familiarity existing between school-fellows and men in the same regiment.	И с той непринужденностью, которая так легко дается бывшим одноклассникам и однополчанам, они пошли под руку.
«What are you doing in Paris?» asked Forestier.	– Что поделываешь? – спросил Форестье.
Duroy shrugged his shoulders.	Дюруа пожал плечами:
"Simply starving.	– По правде сказать, околеваю с голоду.

As soon as I finished my term of service I came here–to make a fortune, or rather for the sake of living in Paris; and for six months I have been a clerk in the offices of the Northern Railway at fifteen hundred francs a year, nothing more."	Когда кончился срок моей службы, я приехал сюда, чтобы... чтобы сделать карьеру, – вернее, мне просто захотелось пожить в Париже. Но вот уж полгода, как я служу в управлении Северной железной дороги и получаю всего-навсего полторы тысячи франков в год.
Forestier murmured: «Hang it, that's not much!»	– Не густо, черт возьми, – промычал Форестье.
"I should think not.	– Еще бы!
But how can I get out of it?	Но скажи на милость, как мне выбиться?
I am alone; I don't know anyone; I can get no one to recommend me.	Я одинок, никого не знаю, обратиться не к кому.
It is not goodwill that is lacking, but means."	Дело не в нежелании, а в отсутствии возможностей.
His comrade scanned him from head to foot, like a practical man examining a subject, and then said, in a tone of conviction:	Приятель, смерив его с ног до головы оценивающим взглядом опытного человека, наставительно заговорил:
"You see, my boy, everything depends upon assurance here.	– Видишь ли, дитя мое, здесь все зависит от апломба.
A clever fellow can more easily become a minister than an under-secretary.	Человеку мало-мальски сообразительному легче стать министром, чем столоначальником.
One must obtrude one's self on people; not ask things of them.	Надо уметь производить впечатление, а вовсе не просить.
But how the deuce is it that you could not get hold of anything better than a clerk's berth on the Northern Railway?"	Но неужели же, черт возьми, тебе не подвернулось ничего более подходящего?
Duroy replied: "I looked about everywhere, but could not find anything.	– Я обил все пороги, но без толку, – возразил Дюруа.
But I have something in view just now; I have been offered a riding-master's place at Pellerin's.	– Впрочем, сейчас у меня есть кое-что на примете: мне предлагают место берейтора в манеже Пелерена.
There I shall get three thousand francs at the lowest."	Там я, на худой конец, заработаю три тысячи франков.
Forestier stopped short. "Don't do that; it is stupid, when you ought to be earning ten thousand francs.	– Не делай этой глупости, – прервал его Форестье,– а даже если тебе посулят десять тысяч франков.
You would nip your future in the bud.	Ты сразу отрежешь себе все пути.
In your office, at any rate, you are hidden; no one knows you; you can emerge from it if you are strong enough to make your way.	У себя в канцелярии ты, по крайней мере, не на виду, тебя никто не знает, и, при известной настойчивости, со временем ты выберешься оттуда и сделаешь карьеру.
But once a riding-master, and it is all over.	Но берейтор – а это конец.
It is as if you were head-waiter at a place where all Paris goes to dine.	Это все равно что поступить метрдотелем в ресторан, где обедает «весь Париж».
When once you have given riding lessons to people in society or to their children, they will never be able to look upon you as an equal."	Раз ты давал уроки верховой езды светским людям или их сыновьям, то они уже не могут смотреть на тебя, как на ровню.

He remained silent for a few moments, evidently reflecting, and then asked:	Он замолчал и, подумав несколько секунд, спросил:
«Have you a bachelor's degree?»	– У тебя есть диплом бакалавра?
«No; I failed to pass twice.»	– Нет, я дважды срезался.
"That is no matter, as long as you studied for it.	– Это не беда при том условии, если ты все-таки окончил среднее учебное заведение.
If anyone mentions Cicero or Tiberius, you know pretty well what they are talking about?"	Когда при тебе говорят о Цицероне или о Тиберии, ты примерно представляешь себе, о ком идет речь?
«Yes; pretty well.»	– Да, примерно.
"Good; no one knows any more, with the exception of a score of idiots who have taken the trouble.	– Ну и довольно, больше о них никто ничего не знает, кроме десятка-другого остолопов, которые, кстати сказать, умнее от этого не станут.
It is not difficult to pass for being well informed; the great thing is not to be caught in some blunder.	Сойти за человека сведущего совсем нетрудно, поверь. Все дело в том, чтобы тебя не уличили в явном невежестве.
You can maneuver, avoid the difficulty, turn the obstacle, and floor others by means of a dictionary.	Надо лавировать, избегать затруднительных положений, обходить препятствия и при помощи энциклопедического словаря сажать в калошу других.
Men are all as stupid as geese and ignorant as donkeys."	Все люди – круглые невежды и глупы как бревна.
He spoke like a self-possessed blade who knows what life is, and smiled as he watched the crowd go by.	Форестье рассуждал с беззлобной иронией человека, знающего жизнь, и улыбался, глядя на встречных.
But all at once he began to cough, and stopped again until the fit was over, adding, in a tone of discouragement:	Но вдруг закашлялся, остановился и, когда приступ прошел, упавшим голосом проговорил:
"Isn't it aggravating not to be able to get rid of this cough?	– Вот привязался проклятый бронхит!
And we are in the middle of summer.	А ведь лето в разгаре.
Oh! this winter I shall go and get cured at Mentone.	Нет уж, зимой я непременно поеду лечиться в Ментону.
Health before everything."	Какого черта, в самом деле, здоровье дороже всего!
They halted on the Boulevard Poissoni?re before a large glass door, on the inner side of which an open newspaper was pasted.	Они остановились на бульваре Пуасоньер, возле большой стеклянной двери, на внутренней стороне которой был наклеен развернутый номер газеты.
Three passers-by had stopped and were reading it.	Какие-то трое стояли и читали ее.
Above the door, stretched in large letters of flame, outlined by gas jets, the inscription _La Vie Francaise_.	Над дверью, точно воззвание, приковывала к себе взгляд ослепительная надпись, выведенная огромными огненными буквами, составленными из газовых рожков: «Французская жизнь».

The pedestrians passing into the light shed by these three dazzling words suddenly appeared as visible as in broad daylight, then disappeared again into darkness.	В полосе яркого света, падавшего от этих пламенеющих слов, внезапно возникали фигуры прохожих, явственно различимые, четкие, как днем, и тотчас же снова тонули во мраке.
Forestier pushed the door open, saying,	Форестье толкнул дверь.
«Come in.»	– Сюда, – сказал он.
Duroy entered, ascended an ornate yet dirty staircase, visible from the street, passed through an ante-room where two messengers bowed to his companion, and reached a kind of waiting-room, shabby and dusty, upholstered in dirty green Utrecht velvet, covered with spots and stains, and worn in places as if mice had been gnawing it.	Дюруа вошел, поднялся по роскошной и грязной лестнице, которую хорошо было видно с улицы, и, пройдя через переднюю, где двое рассыльных поклонились его приятелю, очутился в пыльной и обшарпанной приемной, – стены ее были обиты выцветшим желтовато-зеленым трипом, усеянным пятнами, а кое-где словно изъеденным мышами.
«Sit down,» said Forestier. «I will be back in five minutes.»	– Присядь, – сказал Форестье, – я вернусь через пять минут.
And he disappeared through one of the three doors opening into the room.	И скрылся за одной из трех дверей, выходивших в приемную.
A strange, special, indescribable odor, the odor of a newspaper office, floated in the air of the room.	Странный, особенный, непередаваемый запах, запах редакции, стоял здесь.
Duroy remained motionless, slightly intimidated, above all surprised.	Дюруа, скорей изумленный, чем оробевший, не шевелился.
From time to time folk passed hurriedly before him, coming in at one door and going out at another before he had time to look at them.	Время от времени какие-то люди пробегали мимо него из одной двери в другую, – так быстро, что он не успевал разглядеть их.
They were now young lads, with an appearance of haste, holding in their hand a sheet of paper which fluttered from the hurry of their progress; now compositors, whose white blouses, spotted with ink, revealed a clean shirt collar and cloth trousers like those of men of fashion, and who carefully carried strips of printed paper, fresh proofs damp from the press.	С деловым видом сновали совсем еще зеленые юнцы, держа в руке лист бумаги, колыхавшийся на ветру, который они поднимали своей беготней. Наборщики, у которых из-под халата, запачканного типографской краской, виднелись суконные брюки, точь-в-точь такие же, как у светских людей, и чистый белый воротничок, бережно несли кипы оттисков – свеженабранные, еще сырые гранки.
Sometimes a gentleman entered rather too elegantly attired, his waist too tightly pinched by his frock-coat, his leg too well set off by the cut of his trousers, his foot squeezed into a shoe too pointed at the toe, some fashionable reporter bringing in the echoes of the evening.	Порой входил щуплый человечек, одетый чересчур франтовски, в сюртуке, чересчур узком в талии, в брюках, чересчур обтягивавших ногу, в ботинках с чересчур узким носком, -какой-нибудь репортер, доставлявший вечернюю светскую хронику.
Others, too, arrived, serious, important-looking men, wearing tall hats with flat brims, as if this shape distinguished them from the rest of mankind.	Приходили и другие люди, надутые, важные, все в одинаковых цилиндрах с плоскими полями, -видимо, они считали, что один этот фасон шляпы уже отличает их от простых смертных.
Forestier reappeared holding the arm of a tall, thin fellow, between thirty and forty years of age, in evening dress, very dark, with his moustache ends stiffened in sharp points, and an insolent and self-satisfied bearing.	Наконец появился Форестье под руку с самодовольным и развязным господином средних лет, в черном фраке и белом галстуке, очень смуглым, высоким, худым, с торчащими вверх кончиками усов.

Forestier said to him: «Good night, dear master.»	– Всего наилучшего, уважаемый мэтр, – сказал Форестье.
The other shook hands with him, saying:	Господин пожал ему руку.
«Good night, my dear fellow,» and went downstairs whistling, with his cane under his arm.	– До свиданья, дорогой мой. Он сунул тросточку под мышку и, посвистывая, стал спускаться по лестнице.
Duroy asked: «Who is that?»	– Кто это? – спросил Дюруа.
"Jacques Rival, you know, the celebrated descriptive writer, the duellist.	– Жак Риваль, – знаешь, этот известный фельетонист и дуэлист?
He has just been correcting his proofs.	Он просматривал корректуру.
Garin, Montel, and he are the three best descriptive writers, for facts and points, we have in Paris.	Г арен, Монтель и он – лучшие парижские журналисты: самые остроумные и злободневные фельетоны принадлежат им.
He gets thirty thousand francs a year here for two articles a week."	Риваль дает нам два фельетона в неделю и получает тридцать тысяч франков в год.
As they were leaving they met a short, stout man, with long hair and untidy appearance, who was puffing as he came up the stairs.	Они вышли. Навстречу им, отдуваясь, поднимался по лестнице небольшого роста человек, грузный, лохматый и неопрятный.
Forestier bowed low to him.	Форестье низко поклонился ему.
«Norbert de Varenne,» said he, "the poet; the author of '_Les Soleils Morts_'; another who gets long prices.	– Норбер де Варен, поэт, автор «Угасших светил», тоже в большой цене, – пояснил он.
Every tale he writes for us costs three hundred francs, and the longest do not run to two hundred lines.	– Ему платят триста франков за рассказ, а в самом длинном его рассказе не будет и двухсот строк.
But let us turn into the Neapolitan _caf?_, I am beginning to choke with thirst."	Слушай, зайдем в Неаполитанское кафе, я умираю от жажды.
As soon as they were seated at a table in the _caf?_, Forestier called for two bocks, and drank off his own at a single draught, while Duroy sipped his beer in slow mouthfuls, tasting it and relishing it like something rare and precious.	Как только они заняли места за столиком, Форестье крикнул: «Две кружки пива!» – и залпом осушил свою; Дюруа между тем отхлебывал понемножку, наслаждаясь, смакуя, словно это был редкостный, драгоценный напиток.
His companion was silent, and seemed to be reflecting. Suddenly he exclaimed:	Его приятель молчал и, казалось, думал о чем-то, потом неожиданно спросил:
«Why don't you try journalism?»	– Почему бы тебе не заняться журналистикой?
The other looked at him in surprise, and then said:	Дюруа бросил на него недоумевающий взгляд.
«But, you know, I have never written anything.»	– Но... дело в том, что... я никогда ничего не писал.
"Bah! everyone must begin.	– Ну так попробуй, начни!
I could give you a job to hunt up information for me–to make calls and inquiries.	Ты мог бы мне пригодиться: добывал бы для меня информацию, интервьюировал должностных лиц, ходил бы в присутственные места.
You would have to start with two hundred and fifty francs a month and your cab hire.	На первых порах будешь получать двести пятьдесят франков, не считая разъездных.

Shall I speak to the manager about it?"	Хочешь, я поговорю с издателем?
«Certainly!»	– Конечно, хочу.
"Very well, then, come and dine with me to-morrow.	– Тогда вот что: приходи ко мне завтра обедать.
I shall only have five or six people–the governor, Monsieur Walter and his wife, Jacques Rival, and Norbert de Varenne, whom you have just seen, and a lady, a friend of my wife.	Соберется у меня человек пять-шесть, не больше: мой патрон – господин Вальтер с супругой, Жак Риваль и Норбер де Варен, которых ты только что видел, и приятельница моей жены.
Is it settled?"	Придешь?
Duroy hesitated, blushing and perplexed.	Дюруа колебался, весь красный, смущенный.
At length he murmured: «You see, I have no clothes.»	– Дело в том, что... у меня нет подходящего костюма, – запинаясь, проговорил он.
Forestier was astounded.	Форестье опешил.
"You have no dress clothes?	– У тебя нет фрака?
Hang it all, they are indispensable, though.	Вот тебе раз! А без этого, брат, не обойдешься.
In Paris one would be better off without a bed than without a dress suit."	В Париже, к твоему сведению, лучше не иметь кровати, чем фрака.
Then, suddenly feeling in his waistcoat pocket, he drew out some gold, took two louis, placed them in front of his old comrade, and said in a cordial and familiar tone:	Он порылся в жилетном кармане, вынул кучку золотых и, взяв два луидора, положил их перед своим старым товарищем.
"You will pay me back when you can.	– Отдашь, когда сможешь, – сказал он дружеским, естественным тоном.
Hire or arrange to pay by installments for the clothes you want, whichever you like, but come and dine with me to-morrow, half-past seven, number seventeen Rue Fontaine."	– Возьми костюм напрокат или дай задаток и купи в рассрочку, это уж дело твое, но только непременно приходи ко мне обедать: завтра, в половине восьмого, улица Фонтен, семнадцать.
Duroy, confused, picked up the money, stammering: «You are too good; I am very much obliged to you; you may be sure I shall not forget.»	Дюруа был тронут. – Ты так любезен! – пряча деньги, пробормотал он. – Большое тебе спасибо! Можешь быть уверен, что я не забуду...
The other interrupted him. "All right.	– Довольно, довольно! – прервал Форестье.
Another bock, eh?	– Давай еще по кружке, а?
Waiter, two bocks."	Гарсон, две кружки! – крикнул он.
Then, when they had drunk them, the journalist said:	Когда пиво было выпито, журналист предложил:
«Will you stroll about a bit for an hour?»	– Ну как, погуляем еще часок?
«Certainly.»	– Конечно, погуляем.
And they set out again in the direction of the Madeleine.	И они пошли в сторону Мадлен.
«What shall we, do?» said Forestier.	– Что бы нам такое придумать? – сказал Форестье.
"They say that in Paris a lounger can always find something to amuse him, but it is not true.	– Уверяют, будто в Париже фланер всегда найдет, чем себя занять, но это не так.
I, when I want to lounge about of an evening, never know where to go.	Иной раз вечером и рад бы куда-нибудь пойти, да не знаешь куда.

A drive round the Bois de Boulogne is only amusing with a woman, and one has not always one to hand; the _caf?_ concerts may please my chemist and his wife, but not me.	В Булонском лесу приятно кататься с женщиной, а женщины не всегда под рукой. Кафешантаны способны развлечь моего аптекаря и его супругу, но не меня.
Then what is there to do?	Что же остается?
Nothing.	Ничего.
There ought to be a summer garden like the Parc Monceau, open at night, where one would hear very good music while sipping cool drinks under the trees.	В Париже надо бы устроить летний сад, вроде парка Монсо, который был бы открыт всю ночь и где можно было бы выпить под деревьями чего-нибудь прохладительного и послушать хорошую музыку.
It should not be a pleasure resort, but a lounging place, with a high price for entrance in order to attract the fine ladies.	Это должно быть не увеселительное место, а просто место для гулянья. Плату за вход я бы назначил высокую, чтобы привлечь красивых женщин.
One ought to be able to stroll along well-graveled walks lit up by electric light, and to sit down when one wished to hear the music near or at a distance.	Хочешь – гуляй по дорожкам, усыпанным песком, освещенным электрическими фонарями, а то сиди и слушай музыку, издали или вблизи.
We had about the sort of thing formerly at Musard's, but with a smack of the low-class dancing-room, and too much dance music, not enough space, not enough shade, not enough gloom.	Нечто подобное было когда-то у Мюзара[1], но только с кабацким душком: слишком много танцевальной музыки, мало простора, мало тени, мало древесной сени.
It would want a very fine garden and a very extensive one.	Необходим очень красивый, очень большой сад.
It would be delightful.	Это было бы чудесно.
Where shall we go?"	Итак, куда бы ты хотел?
Duroy, rather perplexed, did not know what to say; at length he made up his mind.	Дюруа не знал, что ответить. Наконец он надумал:
"I have never been in the Folies Berg?re.	– Мне еще ни разу не пришлось побывать в Фоли-Бержер.
I should not mind taking a look round there," he said.	Я охотно пошел бы туда.
«The Folies Berg?re,» exclaimed his companion, "the deuce; we shall roast there as in an oven.	– Что, в Фоли-Бержер? – воскликнул его спутник.– Да мы там изжаримся, как на сковородке.
But, very well, then, it is always funny there."	Впрочем, как хочешь, – это, во всяком случае, забавно.
And they turned on their heels to make their way to the Rue du Faubourg Montmartre.	И они повернули обратно, с тем чтобы выйти на улицу Фобур-Монмартр.
The lit-up front of the establishment threw a bright light into the four streets which met in front of it.	Блиставший огнями фасад увеселительного заведения бросал снопы света на четыре прилегающие к нему улицы.
A string of cabs were waiting for the close of the performance.	Вереница фиакров дожидалась разъезда.
Forestier was walking in when Duroy checked him.	Форестье направился прямо к входной двери, но Дюруа остановил его:
«You are passing the pay-box,» said he.	– Мы забыли купить билеты.

«I never pay,» was the reply, in a tone of importance.	– Со мной не платят, – с важным видом проговорил Форестье.
When he approached the check-takers they bowed, and one of them held out his hand.	Три контролера поклонились ему. С тем из них, который стоял в середине, журналист поздоровался за руку.
The journalist asked: «Have you a good box?»	– Есть хорошая ложа? – спросил он.
«Certainly, Monsieur Forestier.»	– Конечно, есть, господин Форестье.
He took the ticket held out to him, pushed the padded door with its leather borders, and they found themselves in the auditorium.	Форестье взял протянутый ему билетик, толкнул обитую кожей дверь, и приятели очутились в зале.
Tobacco smoke slightly veiled like a faint mist the stage and the further side of the theater.	Табачный дым тончайшей пеленою мглы застилал сцену и противоположную сторону зала.
Rising incessantly in thin white spirals from the cigars and pipes, this light fog ascended to the ceiling, and there, accumulating, formed under the dome above the crowded gallery a cloudy sky.	Поднимаясь чуть заметными белесоватыми струйками, этот легкий туман, порожденный бесчисленным множеством папирос и сигар, постепенно сгущался вверху, образуя под куполом, вокруг люстры и над битком набитым вторым ярусом, подобие неба, подернутого облаками.
In the broad corridor leading to the circular promenade a group of women were awaiting new-comers in front of one of the bars, at which sat enthroned three painted and faded vendors of love and liquor.	В просторном коридоре, вливавшемся в полукруглый проход, что огибал ряды и ложи партера и где разряженные кокотки шныряли в темной толпе мужчин, перед одной из трех стоек, за которыми восседали три накрашенные и потрепанные продавщицы любви и напитков, группа женщин подстерегала добычу.
The tall mirrors behind them reflected their backs and the faces of passers-by.	В высоких зеркалах отражались спины продавщиц и лица входящих зрителей.
Forestier pushed his way through the groups, advancing quickly with the air of a man entitled to consideration.	Форестье, расталкивая толпу, быстро продвигался вперед с видом человека, который имеет на это право.
He went up to a box-keeper.	Он подошел к капельдинерше.
«Box seventeen,» said he.	– Где семнадцатая ложа?
«This way, sir.»	– Здесь, сударь.
And they were shut up in a little open box draped with red, and holding four chairs of the same color, so near to one another that one could scarcely slip between them.	И она заперла обоих в деревянном открытом сверху и обитом красной материей ящике, внутри которого помещалось четыре красных стула, поставленных так близко один к другому, что между ними почти невозможно было пролезть.
The two friends sat down.	Друзья уселись.
To the right, as to the left, following a long curved line, the two ends of which joined the proscenium, a row of similar cribs held people seated in like fashion, with only their heads and chests visible.	Справа и слева от них, изгибаясь подковой, тянулся до самой сцены длинный ряд точно таких же клеток, где тоже сидели люди, которые были видны только до пояса.
On the stage, three young fellows in fleshings, one tall, one of middle size, and one small, were executing feats in turn upon a trapeze.	На сцене трое молодых людей в трико – высокий, среднего роста и низенький – по очереди проделывали на трапеции акробатические номера.

The tall one first advanced with short, quick steps, smiling and waving his hand as though wafting a kiss.	Сперва быстрыми мелкими шажками, улыбаясь и посылая публике воздушные поцелуи, выходил вперед высокий.
The muscles of his arms and legs stood out under his tights. He expanded his chest to take off the effect of his too prominent stomach, and his face resembled that of a barber's block, for a careful parting divided his locks equally on the center of the skull.	Под трико обрисовывались мускулы его рук и ног. Чтобы не слишком заметен был его толстый живот, он выпячивал грудь. Ровный пробор как раз посередине головы придавал ему сходство с парикмахером.
He gained the trapeze by a graceful bound, and, hanging by the hands, whirled round it like a wheel at full speed, or, with stiff arms and straightened body, held himself out horizontally in space.	Грациозным прыжком он взлетал на трапецию и, повиснув на руках, вертелся колесом. А то вдруг, выпрямившись и вытянув руки, принимал горизонтальное положение и, держась за перекладину пальцами, в которых была теперь сосредоточена вся его сила, на несколько секунд застывал в воздухе.
Then he jumped down, saluted the audience again with a smile amidst the applause of the stalls, and went and leaned against the scenery, showing off the muscles of his legs at every step.	Затем спрыгивал на пол, снова улыбался, кланялся рукоплескавшему партеру и, играя упругими икрами, отходил к кулисам.
The second, shorter and more squarely built, advanced in turn, and went through the same performance, which the third also recommenced amidst most marked expressions of approval from the public.	За ним второй, поменьше ростом, но зато более коренастый, проделывал те же номера и, наконец, третий – и все это при возраставшем одобрении публики.
But Duroy scarcely noticed the performance, and, with head averted, kept his eyes on the promenade behind him, full of men and prostitutes.	Но Дюруа отнюдь не был увлечен зрелищем; повернув голову, он не отрывал глаз от широкого прохода, где толпились мужчины и проститутки.
Said Forestier to him: "Look at the stalls; nothing but middle-class folk with their wives and children, good noodlepates who come to see the show.	– Обрати внимание на первые ряды партера, -сказал Форестье, – одни добродушные, глупые лица мещан, которые вместе с женами и детьми приходят сюда поглазеть.
In the boxes, men about town, some artistes, some girls, good second-raters; and behind us, the strangest mixture in Paris.	В ложах – гуляки, кое-кто из художников, несколько второсортных кокоток, а сзади нас -самая забавная смесь, какую можно встретить в Париже.
Who are these men?	Кто эти мужчины?
Watch them.	Приглядись к ним.
There is something of everything, of every profession, and every caste; but blackguardism predominates.	Кого-кого тут только нет, – люди всякого чина и звания, но преобладает мелюзга.
There are clerks of all kinds–bankers' clerks, government clerks, shopmen, reporters, ponces, officers in plain clothes, swells in evening dress, who have dined out, and have dropped in here on their way from the Opera to the Th?atre des Italiens; and then again, too, quite a crowd of suspicious folk who defy analysis.	Вот служащие – банковские, министерские, по торговой части, – репортеры, сутенеры, офицеры в штатском, хлыщи во фраках, – эти пообедали в кабачке, успели побывать в Опере и прямо отсюда отправятся к Итальянцам[2], – и целая тьма подозрительных личностей.

As to the women, only one type, the girl who sups at the American _caf?_, the girl at one or two louis who looks out for foreigners at five louis, and lets her regular customers know when she is disengaged.	А женщины все одного пошиба: ужинают в Американском кафе и сами извещают своих постоянных клиентов, когда они свободны. Красная цена им два луидора, но они подкарауливают иностранцев, чтобы содрать с них пять.
We have known them for the last ten years; we see them every evening all the year round in the same places, except when they are making a hygienic sojourn at Saint Lazare or at Lourcine."	Таскаются они сюда уже лет шесть, – их можно видеть здесь каждый вечер, круглый год, на тех же самых местах, за исключением того времени, когда они находятся на излечении в Сен-Лазаре или в Лурсине.
Duroy no longer heard him.	Дюруа не слушал.
One of these women was leaning against their box and looking at him.	Одна из таких женщин, прислонившись к их ложе, уставилась на него.
She was a stout brunette, her skin whitened with paint, her black eyes lengthened at the corners with pencil and shaded by enormous and artificial eyebrows.	Это была полная набеленная брюнетка с черными подведенными глазами, смотревшими из-под огромных нарисованных бровей.
Her too exuberant bosom stretched the dark silk of her dress almost to bursting; and her painted lips, red as a fresh wound, gave her an aspect bestial, ardent, unnatural, but which, nevertheless, aroused desire.	Пышная ее грудь натягивала черный шелк платья; накрашенные губы, похожие на кровоточащую рану, придавали ей что-то звериное, жгучее, неестественное и вместе с тем возбуждавшее желание.
She beckoned with her head one of the friends who was passing, a blonde with red hair, and stout, like herself, and said to her, in a voice loud enough to be heard:	Кивком головы она подозвала проходившую мимо подругу, рыжеватую блондинку, такую же дебелую, как она, и умышленно громко, чтобы ее услышали в ложе, сказала:
«There is a pretty fellow; if he would like to have me for ten louis I should not say no.»	– Гляди-ка, правда, красивый малый? Если он захочет меня за десять луидоров, я не откажусь.
Forestier turned and tapped Duroy on the knee, with a smile.	Форестье повернулся лицом к Дюруа и, улыбаясь, хлопнул его по колену:
"That is meant for you; you are a success, my dear fellow.	– Это она о тебе. Ты пользуешься успехом, мой милый.
I congratulate you."	Поздравляю.
The ex-sub-officer blushed, and mechanically fingered the two pieces of gold in his waistcoat pocket.	Бывший унтер-офицер покраснел; пальцы его невольно потянулись к жилетному карману, в котором лежали две золотые монеты.
The curtain had dropped, and the orchestra was now playing a waltz.	Занавес опустился. Оркестр заиграл вальс.
Duroy said: «Suppose we take a turn round the promenade.»	– Не пройтись ли нам? – предложил Дюруа.
«Just as you like.»	– Как хочешь.
They left their box, and were at once swept away by the throng of promenaders.	Не успели они выйти, как их подхватила волна гуляющих.
Pushed, pressed, squeezed, shaken, they went on, having before their eyes a crowd of hats.	Их жали, толкали, давили, швыряли из стороны в сторону, а перед глазами у них мелькал целый рой шляп.

The girls, in pairs, passed amidst this crowd of men, traversing it with facility, gliding between elbows, chests, and backs as if quite at home, perfectly at their ease, like fish in water, amidst this masculine flood.	Женщины ходили парами; скользя меж локтей, спин, грудей, они свободно двигались в толпе мужчин, – видно было, что здесь для них раздолье, что они в своей стихии, что в этом потоке самцов они чувствуют себя, как рыбы в воде.
Duroy, charmed, let himself be swept along, drinking in with intoxication the air vitiated by tobacco, the odor of humanity, and the perfumes of the hussies.	Дюруа в полном восторге плыл по течению, жадно втягивая в себя воздух, отравленный никотином, насыщенный испарениями человеческих тел, пропитанный духами продажных женщин.
But Forestier sweated, puffed, and coughed.	Но Форестье потел, задыхался, кашлял.
«Let us go into the garden,» said he.	– Пойдем в сад, – сказал он.
And turning to the left, they entered a kind of covered garden, cooled by two large and ugly fountains.	Повернув налево, они увидели нечто вроде зимнего сада, освежаемого двумя большими аляповатыми фонтанами.
Men and women were drinking at zinc tables placed beneath evergreen trees growing in boxes.	За цинковыми столиками, под тисами и туями в кадках, мужчины и женщины пили прохладительное.
«Another bock, eh?» said Forestier.	– Еще по кружке? – предложил Форестье.
«Willingly.»	– С удовольствием.
They sat down and watched the passing throng.	Они сели и принялись рассматривать публику.
From time to time a woman would stop and ask, with stereotyped smile:	Время от времени к ним подходила какая-нибудь девица и, улыбаясь заученной улыбкой, спрашивала:
«Are you going to stand me anything?»	«Чем угостите, сударь?»
And as Forestier answered:	Форестье отвечал:
«A glass of water from the fountain,» she would turn away, muttering: «Go on, you duffer.»	«Стаканом воды из фонтана», – и, проворчав: «Свинья!» – она удалялась.
But the stout brunette, who had been leaning, just before, against the box occupied by the two comrades, reappeared, walking proudly arm-in-arm with the stout blonde.	Но вот появилась полная брюнетка, та самая, которая стояла, прислонившись к их ложе; вызывающе глядя по сторонам, она шла под руку с полной блондинкой.
They were really a fine pair of women, well matched.	Это были бесспорно красивые женщины, как бы нарочно подобранные одна к другой.
She smiled on perceiving Duroy, as though their eyes had already told secrets, and, taking a chair, sat down quietly in face of him, and making her friend sit down, too, gave the order in a clear voice:	При виде Дюруа она улыбнулась так, словно они уже успели взглядом сказать друг другу нечто интимное, понятное им одним. Взяв стул, она преспокойно уселась против него, усадила блондинку и звонким голосом крикнула:
«Waiter, two grenadines!»	– Гарсон, два гренадина!
Forestier, rather surprised, said: «You make yourself at home.»	– Однако ты не из робких, – с удивлением заметил Форестье.
She replied: "It is your friend that captivates me.	– Твой приятель вскружил мне голову, – сказала она.
He is really a pretty fellow.	– Честное слово, он душка.

I believe that I could make a fool of myself for his sake."	Боюсь, как бы мне из-за него не наделать глупостей!
Duroy, intimidated, could find nothing to say.	Дюруа от смущения не нашелся, что сказать.
He twisted his curly moustache, smiling in a silly fashion.	Он крутил свой пушистый ус и глупо ухмылялся.
The waiter brought the drinks, which the women drank off at a draught; then they rose, and the brunette, with a friendly nod of the head, and a tap on the arm with her fan, said to Duroy:	Гарсон принес воду с сиропом. Женщины выпили ее залпом и поднялись. Брюнетка, приветливо кивнув Дюруа, слегка ударила его веером по плечу.
«Thanks, dear, you are not very talkative.»	– Спасибо, котик, – сказала она. – Жаль только, что из тебя слова не вытянешь.
And they went off swaying their trains.	И, покачивая бедрами, они пошли к выходу.
Forestier laughed.	Форестье засмеялся.
"I say, old fellow, you are very successful with the women.	– Знаешь, что я тебе скажу, друг мой? Ведь ты и правда имеешь успех у женщин.
You must look after it.	Надо этим пользоваться.
It may lead to something."	С этим можно далеко пойти.
He was silent for a moment, and then continued in the dreamy tone of men who think aloud:	После некоторого молчания он, как бы размышляя вслух, задумчиво проговорил:
«It is through them, too, that one gets on quickest.»	– Женщины-то чаще всего и выводят нас в люди.
And as Duroy still smiled without replying, he asked:	Дюруа молча улыбался.
"Are you going to stop any longer? I have had enough of it.	– Ты остаешься? – спросил Форестье.
I am going home."	– А я ухожу, с меня довольно.
The other murmured: «Yes, I shall stay a little longer. It is not late.»	– Да, я немного побуду. Еще рано, – пробормотал Дюруа.
Forestier rose.	Форестье встал.
"Well, good-night, then.	– В таком случае прощай.
Till to-morrow.	До завтра.
Don't forget.	Не забыл?
Seventeen Rue Fontaine, at half-past seven."	Улица Фонтен, семнадцать, в половине восьмого.
"That is settled.	– Хорошо.
Till to-morrow.	До завтра.
Thanks."	Благодарю.
They shook hands, and the journalist walked away.	Они пожали друг другу руку, и журналист ушел.
As soon as he had disappeared Duroy felt himself free, and again he joyfully felt the two pieces of gold in his pocket; then rising, he began to traverse the crowd, which he followed with his eyes.	Как только он скрылся из виду, Дюруа почувствовал себя свободнее. Еще раз с удовлетворением нащупав в кармане золотые монеты, он поднялся и стал пробираться в толпе, шаря по ней глазами.

He soon caught sight of the two women, the blonde and the brunette, who were still making their way, with their proud bearing of beggars, through the throng of men.	Вскоре он увидел обеих женщин, блондинку и брюнетку, с видом нищих гордячек бродивших в толчее, среди мужчин.
He went straight up to them, and when he was quite close he no longer dared to do anything.	Он направился к ним, но, подойдя вплотную, вдруг оробел.
The brunette said: «Have you found your tongue again?»	– Ну что, развязался у тебя язык? – спросила брюнетка.
He stammered «By Jove!» without being able to say anything else.	– Канальство! – пробормотал Дюруа; больше он ничего не мог выговорить.
The three stood together, checking the movement, the current of which swept round them.	Они стояли все трое на самой дороге, и вокруг них уже образовался водоворот.
All at once she asked: «Will you come home with me?»	– Пойдем ко мне? – неожиданно предложила брюнетка.
And he, quivering with desire, answered roughly:	Трепеща от желания, он грубо ответил ей:
«Yes, but I have only a louis in my pocket.»	– Да, но у меня только один луидор.
She smiled indifferently.	На лице женщины мелькнула равнодушная улыбка.
«It is all the same to me,»' and took his arm in token of possession.	– Ничего, – сказала она и, завладев им, как своей собственностью, взяла его под руку.
As they went out he thought that with the other louis he could easily hire a suit of dress clothes for the next evening.	Идя с нею, Дюруа думал о том, что на остальные двадцать франков он, конечно, достанет себе фрак для завтрашнего обеда.
II	II
«Monsieur Forestier, if you please?»	– Где живет господин Форестье?
«Third floor, the door on the left,» the concierge had replied, in a voice the amiable tone of which betokened a certain consideration for the tenant, and George Duroy ascended the stairs.	– Четвертый этаж, налево. В любезном тоне швейцара слышалось уважение к жильцу. Жорж Дюруа стал подниматься по лестнице.
He felt somewhat abashed, awkward, and ill at ease.	Он был слегка смущен, взволнован, чувствовал какую-то неловкость.
He was wearing a dress suit for the first time in his life, and was uneasy about the general effect of his toilet.	Фрак он надел первый раз в жизни, да и весь костюм в целом внушал ему опасения.
He felt it was altogether defective, from his boots, which were not of patent leather, though neat, for he was naturally smart about his foot-gear, to his shirt, which he had bought that very morning for four franc fifty centimes at the Masgasin du Louvre, and the limp front of which was already rumpled.	Он находил изъяны во всем, начиная с ботинок, не лакированных, хотя довольно изящных, -Дюруа любил хорошую обувь, – и кончая сорочкой, купленной утром в Лувре за четыре с половиной франка вместе с манишкой, слишком тонкой и оттого успевшей смяться.
His everyday shirts were all more or less damaged, so that he had not been able to make use of even the least worn of them.	Старые же его сорочки были до того изношены, что он не рискнул надеть даже самую крепкую.

His trousers, rather too loose, set off his leg badly, seeming to flap about the calf with that creased appearance which second-hand clothes present.	Брюки, чересчур широкие, плохо обрисовывавшие ногу и собиравшиеся складками на икрах, имели тот потрепанный вид, какой сразу приобретает случайная, сшитая не по фигуре вещь.
The coat alone did not look bad, being by chance almost a perfect fit.	Только фрак сидел недурно – он был ему почти впору.
He was slowly ascending the stairs with beating heart and anxious mind, tortured above all by the fear of appearing ridiculous, when suddenly he saw in front of him a gentleman in full dress looking at him.	С замиранием сердца, в расстройстве чувств, больше всего на свете боясь показаться смешным, медленно поднимался он вверх по ступенькам, как вдруг прямо перед ним вырос элегантно одетый господин, смотревший на него в упор.
They were so close to one another that Duroy took a step back and then remained stupefied; it was himself, reflected by a tall mirror on the first-floor landing.	Они оказались так близко друг к другу, что Дюруа отпрянул – и замер на месте: это был он сам, его собственное отражение в трюмо, стоявшем на площадке второго этажа и создававшем иллюзию длинного коридора.
A thrill of pleasure shot through him to find himself so much more presentable than he had imagined.	Он задрожал от восторга, – в таком выгодном свете неожиданно представился он самому себе.
Only having a small shaving-glass in his room, he had not been able to see himself all at once, and as he had only an imperfect glimpse of the various items of his improvised toilet, he had mentally exaggerated its imperfections, and harped to himself on the idea of appearing grotesque.	Дома он пользовался зеркальцем для бритья, в котором нельзя было увидеть себя во весь рост, кое-как удалось ему рассмотреть лишь отдельные детали своего импровизированного туалета, и он преувеличивал его недостатки и приходил в отчаяние при мысли, что он смешон.
But on suddenly coming upon his reflection in the mirror, he had not even recognized himself; he had taken himself for someone else, for a gentleman whom at the first glance he had thought very well dressed and fashionable looking.	Но вот сейчас, нечаянно взглянув в трюмо, он даже не узнал себя, – он принял себя за кого-то другого, за светского человека, одетого, как ему показалось с первого взгляда, шикарно, безукоризненно.
And now, looking at himself carefully, he recognized that really the general effect was satisfactory.	Подвергнув себя подробному осмотру, он нашел, что у него в самом деле вполне приличный вид.
He studied himself as actors do when learning their parts. He smiled, held out his hand, made gestures, expressed sentiments of astonishment, pleasure, and approbation, and essayed smiles and glances, with a view of displaying his gallantry towards the ladies, and making them understand that they were admired and desired.	Тогда он принялся, точно актер, разучивающий роль, репетировать перед зеркалом. Он улыбался, протягивал руку, жестикулировал, старался изобразить на своем лице то удивление, то удовольствие, то одобрение и найти такие оттенки улыбки и взгляда, по которым дамы сразу признали бы в нем галантного кавалера и которые убедили бы их, что он очарован и увлечен ими.
A door opened somewhere.	Внизу хлопнула дверь.
He was afraid of being caught, and hurried upstairs, filled with the fear of having been seen grimacing thus by one of his friend's guests.	Испугавшись, что его могут застать врасплох и что кто-нибудь из гостей его друга видел, как он кривлялся перед зеркалом, Дюруа стал быстро подниматься по лестнице.
On reaching the second story he noticed another mirror, and slackened his pace to view himself in it as he went by.	На площадке третьего этажа тоже стояло зеркало, и Дюруа замедлил шаг, чтобы осмотреть себя на ходу.
His bearing seemed to him really graceful.	В самом деле, фигура у него стройная.

He walked well.	Походка тоже не оставляет желать лучшего.
And now he was filled with an unbounded confidence in himself.	И безграничная вера в себя мгновенно овладела его душой.
Certainly he must be successful with such an appearance, his wish to succeed, his native resolution, and his independence of mind.	Разумеется, с такой внешностью, с присущим ему упорством в достижении цели, смелостью и независимым складом ума он своего добьется.
He wanted to run, to jump, as he ascended the last flight of stairs.	Ему хотелось взбежать, перепрыгивая через ступеньки, на верхнюю площадку лестницы.
He stopped in front of the third mirror, twirled his moustache as he had a trick of doing, took off his hat to run his fingers through his hair, and muttered half-aloud as he often did:	Остановившись перед третьим зеркалом, он привычным движением подкрутил усы, снял шляпу, пригладил волосы и, пробормотав то, что он всегда говорил в таких случаях:
«What a capital notion.» Then raising his hand to the bell handle, he rang.	«Здорово придумано», – нажал кнопку звонка.
The door opened almost at once, and he found himself face to face with a man-servant out of livery, serious, clean-shaven, and so perfect in his get-up that Duroy became uneasy again without understanding the reason of his vague emotion, due, perhaps, to an unwitting comparison of the cut of their respective garments.	Дверь отворилась почти тотчас же, и при виде лакея в черном фраке и лакированных ботинках, бритого, важного, в высшей степени представительного, Дюруа вновь ощутил смутное, непонятное ему самому беспокойство: быть может, он невольно сравнил свой костюм с костюмом лакея.
The man-servant, who had patent-leather shoes, asked, as he took the overcoat which Duroy had carried on his arm, to avoid exposing the stains on it:	Взяв у Дюруа пальто, которое тот, чтобы скрыть пятна, держал перекинув на руку, лакей спросил:
«Whom shall I announce?»	– Как прикажете доложить?
And he announced the name through a door with a looped-back draping leading into a drawing-room.	Затем приподнял портьеру, отделявшую переднюю от гостиной, и отчетливо произнес его имя.
But Duroy, suddenly losing his assurance, felt himself breathless and paralyzed by terror.	Дюруа мгновенно утратил весь свой апломб, он оцепенел, он едва дышал от волнения.
He was about to take his first step in the world he had looked forward to and longed for.	Ему предстояло перешагнуть порог нового мира, того мира, о котором он мечтал, который манил его к себе издавна.
He advanced, nevertheless.	Наконец он вошел.
A fair young woman, quite alone, was standing awaiting him in a large room, well lit up and full of plants as a greenhouse.	Посреди большой, ярко освещенной комнаты, изобилием всевозможных растений напоминавшей оранжерею, стояла молодая белокурая женщина.
He stopped short, quite disconcerted.	Он остановился как вкопанный.
Who was this lady who was smiling at him?	Кто эта улыбающаяся дама?
Then he remembered that Forestier was married, and the thought that this pretty and elegant blonde must be his friend's wife completed his alarm.	Но тут он вспомнил, что Форестье женат. И мысль о том, что эта хорошенькая, изящная блондинка, – жена его друга, привела его в полное замешательство.
He stammered: «Madame, I am–»	– Сударыня, я... – пробормотал он.

She held out her hand, saying:	Она протянула ему руку.
«I know, sir; Charles has told me of your meeting last evening, and I am very pleased that he had the idea of asking you to dine with us to-day.»	– Я знаю, сударь. Шарль рассказал мне о вашей вчерашней встрече, и я очень рада, что ему пришла счастливая мысль пригласить вас пообедать сегодня с нами.
He blushed up to his ears, not knowing what to say, and felt himself examined from head to foot, reckoned up, and judged.	Он не нашелся, что ей ответить, и покраснел до ушей, он чувствовал, что его осматривают с ног до головы, прощупывают, оценивают, изучают.
He longed to excuse himself, to invent some pretext for explaining the deficiencies of his toilet, but he could not think of one, and did not dare touch on this difficult subject.	Ему хотелось извиниться за свой туалет, как-нибудь объяснить его погрешности, но он ничего не мог придумать и так и не решился затронуть этот щекотливый предмет.
He sat down on an armchair she pointed out to him, and as he felt the soft and springy velvet-covered seat yield beneath his weight, as he felt himself, as it were, supported and clasped by the padded back and arms, it seemed to him that he was entering upon a new and enchanting life, that he was taking possession of something delightful, that he was becoming somebody, that he was saved, and he looked at Madame Forestier, whose eyes had not quitted him.	Он опустился в кресло, на которое ему указала хозяйка, и как только под ним прогнулось мягкое и упругое сиденье, как только он сел поглубже, откинулся и ощутил ласковое прикосновение спинки и ручек, бережно заключавших его в свои бархатные объятия, ему показалось, что он вступил в новую, чудесную жизнь, что он уже завладел чем-то необыкновенно приятным, что он уже представляет собою нечто, что он спасен И тогда он взглянул на г-жу Форестье, не спускавшую с него глаз.
She was attired in a dress of pale blue cashmere, which set off the outline of her slender waist and full bust.	На ней было бледно-голубое кашемировое платье, четко обрисовывавшее ее тонкую талию и высокую грудь.
Her arms and neck issued from a cloud of white lace, with which the bodice and short sleeves were trimmed, and her fair hair, dressed high, left a fringe of tiny curls at the nape of her neck.	Голые руки и шея выступали из пены белых кружев, которыми был отделан корсаж и короткие рукава. Волосы, собранные в высокую прическу, чуть вились на затылке, образуя легкое, светлое, пушистое облачко.
Duroy recovered his assurance beneath her glance, which reminded him, without his knowing why, of that of the girl met overnight at the Folies Berg?re.	Взгляд ее, чем-то напоминавший Дюруа взгляд женщины, встреченной им накануне в Фоли-Бержер, действовал на него ободряюще.
She had gray eyes, of a bluish gray, which imparted to them a strange expression; a thin nose, full lips, a rather fleshy chin, and irregular but inviting features, full of archness and charm.	У нее были серые глаза, серые с голубоватым оттенком, который придавал им особенное выражение, тонкий нос, полные губы и несколько пухлый подбородок, – неправильное и вместе с тем очаровательное лицо, лукавое и прелестное.
It was one of those faces, every trait of which reveals a special grace, and seems to have its meaning–every movement to say or to hide something.	Это было одно из тех женских лиц, каждая черта которого полна своеобразного обаяния и представляется значительной, малейшее изменение которого словно и говорит и скрывает что-то.
After a brief silence she asked:	Выдержав короткую паузу, она спросила:
«Have you been long in Paris?»	– Вы давно в Париже?
He replied slowly, recovering his self-possession: "A few months only, Madame.	– Всего несколько месяцев, сударыня, -постепенно овладевая собой, заговорил он.

I have a berth in one of the railway companies, but Forestier holds out the hope that I may, thanks to him, enter journalism."	– Я служу на железной дороге, но Форестье меня обнадежил: говорит, что с его помощью мне удастся стать журналистом.
She smiled more plainly and kindly, and murmured, lowering her voice:	Она улыбнулась, на этот раз более радушной и широкой улыбкой, и, понизив голос, сказала:
«Yes, I know.»	– Я знаю.
The bell had rung again.	Снова раздался звонок.
The servant announced	Лакей доложил:
«Madame de Marelle.»	– Госпожа де Марель.
This was a little brunette, who entered briskly, and seemed to be outlined–modeled, as it were–from head to foot in a dark dress made quite plainly.	Вошла маленькая смуглая женщина, из числа тех, о которых говорят: жгучая брюнетка. Походка у нее была легкая. Темное, очень простое платье облегало и обрисовывало всю ее фигуру.
A red rose placed in her black hair caught the eye at once, and seemed to stamp her physiognomy, accentuate her character, and strike the sharp and lively note needed.	Невольно останавливала взгляд красная роза, приколотая к ее черным волосам: она одна оттеняла ее лицо, подчеркивала то, что в нем было оригинального, сообщала ему живость и яркость.
A little girl in short frocks followed her.	За нею шла девочка в коротком платье.
Madame Forestier darted forward, exclaiming:	Г-жа Форестье бросилась к ним навстречу:
«Good evening, Clotilde.»	– Здравствуй, Клотильда.
«Good evening, Madeleine.»	– Здравствуй, Мадлена.
They kissed one another, and then the child offered her forehead, with the assurance of a grown-up person, saying:	Они поцеловались. Девочка, с самоуверенностью взрослой, подставила для поцелуя лобик.
«Good evening, cousin.»	– Здравствуйте, кузина, – сказала она.
Madame Forestier kissed her, and then introduced them, saying:	Поцеловав ее, г-жа Форестье начала знакомить гостей:
«Monsieur George Duroy, an old friend of Charles; Madame de Marelle, my friend, and in some degree my relation.»	– Г осподин Жорж Дюруа, старый товарищ Шарля. Госпожа де Марель, моя подруга и дальняя родственница.
She added:	И, обращаясь к Дюруа, добавила:
"You know we have no ceremonious affectation here.	– Знаете, у нас тут просто, без церемоний.
You quite understand, eh?"	Вы ничего не имеете против?
The young man bowed.	Молодой человек поклонился.
The door opened again, and a short, stout gentleman appeared, having on his arm a tall, handsome woman, much younger than himself, and of distinguished appearance and grave bearing.	Дверь снова отворилась, и вошел какой-то толстяк, весь круглый, приземистый, под руку с красивой и статной дамой выше его ростом и значительно моложе, обращавшей на себя внимание изысканностью манер и горделивой осанкой.

They were Monsieur Walter, a Jew from the South of France, deputy, financier, capitalist, and manager of the _Vie Francaise_, and his wife, the daughter of Monsieur Basile-Ravalau, the banker.	Это были г-н Вальтер, депутат, финансист, богач и делец, еврей-южанин, издатель «Французской жизни», и его жена, урожденная Базиль-Равало, дочь банкира.
Then came, one immediately after the other, Jacques Rival, very elegantly got up, and Norbert de Varenne, whose coat collar shone somewhat from the friction of the long locks falling on his shoulders and scattering over them a few specks of white scurf. His badly-tied cravat looked as if it had already done duty.	Потом один за другим появились Жак Риваль, одетый весьма элегантно, и Норбер де Варен, – у этого ворот фрака блестел, натертый длинными, до плеч, волосами, с которых сыпалась перхоть, а небрежно завязанный галстук был далеко не первой свежести.
He advanced with the air and graces of an old beau, and taking Madame Forestier's hand, printed a kiss on her wrist.	С кокетливостью былого красавца он подошел к г-же Форестье и поцеловал ей руку.
As he bent forward his long hair spread like water over her bare arm.	Когда он нагнулся, его длинные космы струйками разбежались по ее голой руке.
Forestier entered in his turn, offering excuses for being late.	Наконец вошел сам Форестье и извинился за опоздание.
He had been detained at the office of the paper by the Morel affair.	Его задержали в редакции в связи с выступлением Мореля.
Monsieur Morel, a Radical deputy, had just addressed a question to the Ministry respecting a vote of credit for the colonization of Algeria.	Морель, депутат-радикал, только что сделал запрос министерству по поводу требования кредитов на колонизацию Алжира.
The servant announced: «Dinner is served, Madame,» and they passed into the dining-room.	– Кушать подано, – объявил слуга. Все перешли в столовую.
Duroy found himself seated between Madame de Marelle and her daughter.	Дюруа посадили между г-жой де Марель и ее дочкой.
He again felt ill at ease, being afraid of making some mistake in the conventional handling of forks, spoons, and glasses.	Он опять почувствовал себя неловко: он не умел обращаться с вилкой, ложкой, бокалами и боялся нарушить этикет.
There were four of these, one of a faint blue tint.	Перед ним поставили четыре бокала, причем один – голубоватого цвета.
What could be meant to be drunk out of that?	Интересно знать, что из него пьют?
Nothing was said while the soup was being consumed, and then Norbert de Varenne asked:	За супом молчали, потом Норбер де Варен спросил:
"Have you read the Gauthier case?	– Вы читали о процессе Готье?
What a funny business it is."	Занятная история!
After a discussion on this case of adultery, complicated with blackmailing, followed.	И тут все принялись обсуждать этот случай, где к адюльтеру примешался шантаж.
They did not speak of it as the events recorded in newspapers are spoken of in private families, but as a disease is spoken of among doctors, or vegetables among market gardeners.	Здесь говорили о нем не так, как в семейном кругу говорят о происшествиях, известных по газетам, но как врачи о болезни, как зеленщики об овощах.

They were neither shocked nor astonished at the facts, but sought out their hidden and secret motives with professional curiosity, and an utter indifference for the crime itself.	Никто не удивлялся, не выражал возмущения, -все с профессиональным любопытством и полным равнодушием к самому преступлению отыскивали его глубокие, тайные причины.
They sought to clearly explain the origin of certain acts, to determine all the cerebral phenomena which had given birth to the drama, the scientific result due to an especial condition of mind.	Пытались выяснить мотивы поступков, определить мозговые явления, вызвавшие драму, а сама эта драма рассматривалась как прямое следствие особого душевного состояния, которому можно найти научное объяснение.
The women, too, were interested in this investigation.	Этим исследованием, этими поисками увлеклись и дамы.
And other recent events were examined, commented upon, turned so as to show every side of them, and weighed correctly, with the practical glance, and from the especial standpoint of dealers in news, and vendors of the drama of life at so much a line, just as articles destined for sale are examined, turned over, and weighed by tradesmen.	Точно так же, с точки зрения вестовщиков, торгующих человеческой комедией построчно, были изучены, истолкованы, осмотрены хозяйским глазом со всех сторон, оценены по их действительной стоимости и другие текущие события, подобно тому как лавочники переворачивают, осматривают и взвешивают свой товар, прежде чем предложить его покупателям.
Then it was a question of a duel, and Jacques Rival spoke.	Потом зашла речь об одной дуэли, и тут Жак Риваль овладел всеобщим вниманием.
This was his business; no one else could handle it.	Это была его область, никто другой не смел касаться этого предмета.
Duroy dared not put in a word.	Дюруа не решался вставить слово.
He glanced from time to time at his neighbor, whose full bosom captivated him.	Прельщенцый округлыми формами своей соседки, он время от времени поглядывал на нее.
A diamond, suspended by a thread of gold, dangled from her ear like a drop of water that had rolled down it.	С кончика ее уха, точно капля воды, скользящая по коже, на золотой нитке свисал бриллиант.
From time to time she made an observation which always brought a smile to her hearers' lips.	Каждое ее замечание вызывало у всех улыбку.
She had a quaint, pleasant wit, that of an experienced tomboy who views things with indifference and judges them with frivolous and benevolent skepticism.	Оно заключало в себе забавную, милую, всякий раз неожиданную шутку, шутку бедовой девчонки, ничего не принимающей близко к сердцу, судящей обо всем с поверхностным и добродушным скептицизмом.
Duroy sought in vain for some compliment to pay her, and, not finding one, occupied himself with her daughter, filling her glass, holding her plate, and helping her.	Дюруа старался придумать для нее комплимент, но так и не придумал и занялся дочкой: наливал ей вина, передавал кушанья, словом, ухаживал за ней.
The child, graver than her mother, thanked him in a serious tone and with a slight bow, saying:	Девочка, более строгая, чем мать, благодарила его небрежным кивком головы, важным тоном произносила:
«You are very good, sir,» and listened to her elders with an air of reflection.	«Вы очень любезны, сударь», – и снова с комически серьезным видом принималась слушать, о чем говорят взрослые.
The dinner was very good, and everyone was enraptured.	Обед удался на славу, и все выражали свое восхищение.

Monsieur Walter ate like an ogre, hardly spoke, and glanced obliquely under his glasses at the dishes offered to him.	Вальтер ел за десятерых и почти все время молчал; когда подносили новое блюдо, он смотрел на него из-под очков косым, прицеливающимся взглядом.
Norbert de Varenne kept him company, and from time to time let drops of gravy fall on his shirt front.	Не отставал от Вальтера и Норбер де Варен, по временам ронявший капли соуса на манишку.
Forestier, silent and serious, watched everything, exchanging glances of intelligence with his wife, like confederates engaged together on a difficult task which is going on swimmingly.	Форестье, улыбающийся и озабоченный, за всем наблюдал и многозначительно переглядывался с женой, словно это был его расторопный помощник, словно они сообща выполняли трудную, но успешно продвигающуюся работу.
Faces grew red, and voices rose, as from time to time the man-servant murmured in the guests' ears:	Лица раскраснелись, голоса становились громче. Слуга то и дело шептал на ухо обедающим:
«Corton or Chateau-Laroze.»	– Кортон? Шато-лароз?
Duroy had found the Corton to his liking, and let his glass be filled every time.	Дюруа пришелся по вкусу кортон, и он всякий раз подставлял свой бокал.
A delicious liveliness stole over him, a warm cheerfulness, that mounted from the stomach to the head, flowed through his limbs and penetrated him throughout.	Радостное, необыкновенно приятное возбуждение, горячей волной приливавшее от желудка к голове и растекавшееся по жилам, мало помалу захватило его целиком.
He felt himself wrapped in perfect comfort of life and thought, body and soul.	Для него наступило состояние полного блаженства, блаженства, поглощавшего все его мысли и чувства, блаженства души и тела.
A longing to speak assailed him, to bring himself into notice, to be appreciated like these men, whose slightest words were relished.	Ему хотелось говорить, обратить на себя внимание, хотелось, чтобы его слушали, чтобы к нему относились так же, как к любому из этих людей, каждое слово которых подхватывалось здесь на лету.
But the conversation, which had been going on unchecked, linking ideas one to another, jumping from one topic to another at a chance word, a mere trifle, and skimming over a thousand matters, turned again on the great question put by Monsieur Morel in the Chamber respecting the colonization of Algeria.	Между тем общий разговор, который не прекращался ни на минуту, нанизывал одно суждение на другое и по самому ничтожному поводу перескакивал с предмета на предмет, наконец, перебрав все события дня и попутно коснувшись тысячи других вопросов, вернулся к широковещательному выступлению Мореля относительно колонизации Алжира.
Monsieur Walter, between two courses, made a few jests, for his wit was skeptical and broad.	Вальтер, отличавшийся игривостью ума и скептическим взглядом на вещи, в перерыве между двумя блюдами отпустил на этот счет несколько острых словечек.
Forestier recited his next day's leader.	Форестье изложил содержание своей статьи, написанной для завтрашнего номера.
Jacques Rival insisted on a military government with land grants to all officers after thirty years of colonial service.	Жак Риваль указал на необходимость учредить в колониях военную власть и предоставить каждому офицеру, прослужившему в колониальных войсках тридцать лет, земельный участок в Алжире.

«By this plan,» he said, «you will create an energetic class of colonists, who will have already learned to love and understand the country, and will be acquainted with its language, and with all those grave local questions against which new-comers invariably run their heads.»	– Таким путем вы создадите деятельное общество,– утверждал он, – люди постепенно узнают и полюбят эту страну, выучатся говорить на ее языке и станут разбираться во всех запутанных местных делах, которые обычно ставят в тупик новичков.
Norbert de Varenne interrupted him with:	Норбер де Варен прервал его:
"Yes; they will be acquainted with everything except agriculture.	– Да... они будут знать все, кроме земледелия.
They will speak Arabic, but they will be ignorant how beet-root is planted out and wheat sown.	Они будут говорить по-арабски, но так и не научатся сажать свеклу и сеять хлеб.
They will be good at fencing, but very shaky as regards manures.	Они будут весьма сильны в искусстве фехтования и весьма слабы по части удобрения полей.
On the contrary, this new land should be thrown entirely open to everyone.	Нет, надо широко открыть двери в эту новую страну всем желающим.
Intelligent men will achieve a position there; the others will go under.	Для людей с умом там всегда найдется место, остальные погибнут.
It is the social law."	Таков закон нашего общества.
A brief silence followed, and the listeners smiled at one another.	Наступило молчание. Все улыбались.
George Duroy opened his mouth, and said, feeling as much surprised at the sound of his own voice as if he had never heard himself speak: "What is most lacking there is good land.	– Чего там недостает, так это хорошей земли, – с удивлением прислушиваясь к звуку собственного голоса, будто слышал его впервые, вдруг заговорил Дюруа.
The really fertile estates cost as much as in France, and are bought up as investments by rich Parisians.	– Плодородные участки стоят в Алжире столько же, сколько во Франции, и раскупают их парижские богачи, которые находят выгодным вкладывать в них капитал.
The real colonists, the poor fellows who leave home for lack of bread, are forced into the desert, where nothing will grow for want of water."	Настоящих же колонистов, то есть бедняков, которых туда гонит нужда, оттесняют в пустыню, где нет воды и где ничего не растет.
Everyone looked at him, and he felt himself blushing.	Теперь все взоры были устремлены на него.
Monsieur Walter asked:	Он чувствовал, что краснеет.
«Do you know Algeria, sir?»	– Вы знаете Алжир? – спросил Вальтер.
George replied: «Yes, sir; I was there nearly two years and a half, and I was quartered in all three provinces.»	– Да, – ответил он. – Я провел там два с лишним года и побывал во всех трех провинциях.
Suddenly unmindful of the Morel question, Norbert de Varenne interrogated him respecting a detail of manners and customs of which he had been informed by an officer.	Норбер де Варен, сразу позабыв о Мореле, стал расспрашивать Дюруа о некоторых обычаях этой страны, известных ему по рассказам одного офицера.
It was with respect to the Mzab, that strange little Arab republic sprung up in the midst of the Sahara, in the driest part of that burning region.	В частности, его интересовал Мзаб – своеобразная маленькая арабская республика, возникшая посреди Сахары, в самой сухой части этого знойного края.

Duroy had twice visited the Mzab, and he narrated some of the customs of this singular country, where drops of water are valued as gold; where every inhabitant is bound to discharge all public duties; and where commercial honesty is carried further than among civilized nations.	Дюруа дважды побывал в Мзабе, и теперь он охотно принялся описывать нравы этой удивительной местности, где капля воды ценится на вес золота, где каждый житель обязан принимать участие в общественных работах и где торговля ведется честнее, чем у цивилизованных народов.
He spoke with a certain raciness excited by the wine and the desire to please, and told regimental yarns, incidents of Arab life and military adventure.	Вино и желание понравиться придали ему смелости, и он говорил с каким-то хвастливым увлечением; рассказывал полковые анекдоты, вспоминал случаи, происходившие на войне, воспроизводил отдельные черты арабского быта.
He even hit on some telling phrases to depict these bare and yellow lands, eternally laid waste by the devouring fire of the sun.	Он употребил даже несколько красочных выражений для того, чтобы слушатели яснее представили себе эту желтую, голую и бесконечно унылую землю, опаленную всепожирающим пламенем солнца.
All the women had their eyes turned upon him, and Madame Walter said, in her deliberate tones:	Дамы не сводили с него глаз. Г-жа Вальтер проговорила, растягивая, по своему обыкновению, слова:
«You could make a charming series of articles out of your recollections.»	– Из ваших воспоминаний мог бы выйти ряд прелестных очерков.
Then Walter looked at the young fellow over the glasses of his spectacles, as was his custom when he wanted to see anyone's face distinctly.	Старик Вальтер тотчас же взглянул на молодого человека поверх очков, как это он делал всякий раз, когда хотел получше рассмотреть чье-нибудь лицо.
He looked at the dishes underneath them.	Кушанья он разглядывал из-под очков.
Forestier seized the opportunity.	Форестье воспользовался моментом:
"My dear sir, I had already spoken to you about Monsieur George Duroy, asking you to let me have him for my assistant in gleaning political topics.	– Дорогой патрон, я уже говорил вам сегодня о господине Дюруа и просил назначить его моим помощником по добыванию политической информации.
Since Marambot left us, I have no one to send in quest of urgent and confidential information, and the paper suffers from it."	С тех пор как от нас ушел Марамбо, у меня нет никого, кто собирал бы срочные и секретные сведения, а от этого страдает газета.
Daddy Walter became serious, and pushed his spectacles upon his forehead, in order to look Duroy well in the face.	Вальтер сделался серьезным и, приподняв очки, посмотрел Дюруа прямо в глаза.
Then he said: "It is true that Monsieur Duroy has evidently an original turn of thought.	– Ум у господина Дюруа, бесспорно, оригинальный, – сказал он.
If he will come and have a chat with us to-morrow at three o'clock, we will settle the matter."	– Если ему будет угодно завтра в три часа побеседовать со мной, то мы это устроим.
Then, after a short silence, turning right round towards George, he added:	Немного помолчав, он обратился непосредственно к Дюруа:
"But write us a little fancy series of articles on Algeria at once.	– А пока что дайте нам два-три увлекательных очерка об Алжире.

Relate your experiences, and mix up the colonization question with them as you did just now.	Поделитесь своими воспоминаниями и свяжите их с вопросом о колонизации, как это вы сделали сейчас.
They are facts, genuine facts, and I am sure they will greatly please our readers.	Они появятся вовремя, как раз вовремя, и я уверен, что читатели будут очень довольны.
But be quick.	Но торопитесь!
I must have the first article to-morrow or the day after, while the subject is being discussed in the Chamber, in order to catch the public."	Первая статья должна быть у меня завтра, в крайнем случае – послезавтра: пока в палате еще не кончились прения, нам необходимо привлечь к ним внимание публики.
Madame Walter added, with that serious grace which characterized everything she did, and which lent an air of favor to her words: «And you have a charming title, 'Recollections of a Chasseur d'Afrique.' Is it not so, Monsieur Norbert?»	– А вот вам прелестное заглавие: «Воспоминания африканского стрелка», – добавила г-жа Вальтер с той очаровательной важностью, которая придавала оттенок снисходительности всему, что она говорила, – не правда ли, господин Норбер?
The old poet, who had worn renown late in life, feared and hated new-comers.	Старый поэт, поздно добившийся известности, ненавидел и боялся начинающих.
He replied dryly:	Он сухо ответил:
«Yes, excellent, provided that the keynote be followed, for that is the great difficulty; the exact note, what in music is called the pitch.»	– Да, заглавие великолепное, при условии, однако, что и дальнейшее будет в том же стиле, а это самое трудное. Стиль – это все равно что верный тон в музыке.
Madame Forestier cast on Duroy a smiling and protective glance, the glance of a connoisseur, which seemed to say:	Госпожа Форестье смотрела на Дюруа ласковым, покровительственным, понимающим взглядом, как бы говорившим:
«Yes, you will get on.»	«Такие, как ты, своего добьются».
Madame de Marelle had turned towards him several times, and the diamond in her ear quivered incessantly as though the drop of water was about to fall.	Г-жа де Марель несколько раз поворачивалась в его сторону, и бриллиант в ее ухе беспрестанно дрожал, словно прозрачная капля воды, которая вот-вот сорвется и упадет.
The little girl remained quiet and serious, her head bent over her plate.	Девочка сидела спокойно и чинно, склонив голову над тарелкой.
But the servant passed round the table, filling the blue glasses with Johannisberg, and Forestier proposed a toast, drinking with a bow to Monsieur Walter:	Лакей тем временем снова обошел вокруг стола и налил в голубые бокалы иоганнисберг, после чего Форестье, поклонившись Вальтеру, предложил тост:
«Prosperity to the _Vie Francaise_.»	– За процветание «Французской жизни»!
Everyone bowed towards the proprietor, who smiled, and Duroy, intoxicated with success, emptied his glass at a draught.	Все кланялись патрону, он улыбался, а Дюруа, упоенный успехом, одним глотком осушил свой бокал.
He would have emptied a whole barrel after the same fashion; it seemed to him that he could have eaten a bullock or strangled a lion.	Ему казалось, что он мог бы выпить целую бочку, съесть целого быка, задушить льва.
He felt a superhuman strength in his limbs, unconquerable resolution and unbounded hope in his mind.	Он ощущал в себе сверхъестественную мощь и непреклонную решимость, он полон был самых радужных надежд.

He was now at home among these people; he had just taken his position, won his place.	Он стал своим человеком в этом обществе, он завоевал себе положение, занял определенное место.
His glance rested on their faces with a new-born assurance, and he ventured for the first time to address his neighbor.	Взгляд его с небывалой уверенностью останавливался на лицах, и, наконец, он осмелился обратиться к своей соседке:
«You have the prettiest earrings I have ever seen, Madame.»	– Какие у вас красивые серьги, сударыня, – я таких никогда не видел!
She turned towards him with a smile.	Она обернулась к нему с улыбкой:
"It was an idea of my own to have the diamonds hung like that, just at the end of a thread.	– Это мне самой пришло в голову – подвесить бриллианты вот так, просто на золотой нитке.
They really look like dew-drops, do they not?"	Можно подумать, что это росинки, правда?
He murmured, ashamed of his own daring, and afraid of making a fool of himself:	Смущенный собственной дерзостью, боясь сказать глупость, он пробормотал:
«It is charming; but the ear, too, helps to set it off.»	– Прелестные серьги, а ваше ушко способно только украсить их.
She thanked him with a look, one of those woman's looks that go straight to the heart.	Она поблагодарила его взглядом – одним из тех ясных женских взглядов, которые проникают в самое сердце.
And as he turned his head he again met Madame Forestier's eye, always kindly, but now he thought sparkling with a livelier mirth, an archness, an encouragement.	Дюруа повернул голову и снова встретился глазами с г-жой Форестье: она смотрела на него все так же приветливо, но, как ему показалось, с оттенком лукавого задора и поощрения.
All the men were now talking at once with gesticulations and raised voices. They were discussing the great project of the metropolitan railway.	Мужчины говорили теперь все вместе, размахивая руками и часто повышая голос: обсуждался грандиозный проект подземной железной дороги.
The subject was not exhausted till dessert was finished, everyone having a deal to say about the slowness of the methods of communication in Paris, the inconvenience of the tramway, the delays of omnibus traveling, and the rudeness of cabmen.	Тема была исчерпана лишь к концу десерта, -каждому нашлось что сказать о медленности способов сообщения в Париже, о неудобствах конок, о непорядках в омнибусах и грубости извозчиков.
Then they left the dining-room to take coffee.	Потом все перешли в гостиную пить кофе.
Duroy, in jest, offered his arm to the little girl.	Дюруа, шутки ради, предложил руку девочке.
She gravely thanked him, and rose on tiptoe in order to rest her hand on it.	Она величественно поблагодарила его и, привстав на цыпочки, просунула руку под локоть своего кавалера.
On returning to the drawing-room he again experienced the sensation of entering a greenhouse.	Гостиная снова напомнила ему оранжерею.
In each of the four corners of the room tall palms unfolded their elegantly shaped leaves, rising to the ceiling, and there spreading fountain-wise.	Во всех углах комнаты высокие пальмы, изящно раскинув листья, тянулись до потолка и взметали каскадами свои широкие вершины.

On each side of the fireplace were india-rubber plants like round columns, with their dark green leaves tapering one above the other; and on the piano two unknown shrubs covered with flowers, those of one all crimson and those of the other all white, had the appearance of artificial plants, looking too beautiful to be real.	По бокам камина круглые, как колонны, стволы каучуковых деревьев громоздили один на другой продолговатые темно-зеленые листья, а на фортепьяно стояли два каких-то неведомых кустика – розовый и белый; круглые, сплошь покрытые цветами, они казались искусственными, неправдоподобными, слишком красивыми для живых цветов.
The air was cool, and laden with a soft, vague perfume that could scarcely be defined.	Свежий воздух гостиной был напоен легким и нежным благоуханием, несказанным и неуловимым.
The young fellow, now more himself, considered the room more attentively.	Дюруа почти совсем оправился от смущения, и теперь он мог внимательно осмотреть комнату.
It was not large; nothing attracted attention with the exception of the shrubs, no bright color struck one, but one felt at one's ease in it; one felt soothed and refreshed, and, as it were, caressed by one's surroundings.	Комната была невелика: кроме растений, ничто не поражало в ней взгляда, в ней не было ничего особенно яркого, но в ней вы чувствовали себя как дома, все в ней располагало к отдыху, дышало покоем; она обволакивала вас своим уютом, она безотчетно нравилась, она окутывала тело чем-то мягким, как ласка.
The walls were covered with an old-fashioned stuff of faded violet, spotted with little flowers in yellow silk about the size of flies.	Стены были обтянуты старинной бледно-лиловой материей, усеянной желтыми шелковыми цветочками величиною с муху.
Hangings of grayish-blue cloth, embroidered here and there with crimson poppies, draped the doorways, and the chairs of all shapes and sizes, scattered about the room, lounging chairs, easy chairs, ottomans, and stools, were upholstered in Louise Seize silk or Utrecht velvet, with a crimson pattern on a cream-colored ground.	На дверях висели портьеры из серо-голубого солдатского сукна, на котором красным шелком были вышиты гвоздики. Расставленная как попало мебель разной формы и величины -шезлонги, огромные и совсем крошечные кресла, табуреты, пуфы – частью была обита шелковой материей в стиле Людовика XVI, частью -прекрасным утрехтским бархатом с гранатовыми разводами по желтоватому полю.
«Do you take coffee, Monsieur Duroy?» and Madame Forestier held out a cup towards him with that smile which never left her lips.	– Господин Дюруа, хотите кофе? Все с той же дружелюбной улыбкой, не сходившей с ее уст, г-жа Форестье протянула ему чашку.
«Thank you, Madame.»	– Да, сударыня, благодарю вас.
He took the cup, and as he bent forward to take a lump of sugar from the sugar-basin carried by the little girl, Madame Forestier said to him in a low voice:	Дюруа взял чашку, и, пока он, с опаской наклонившись над сахарницей, которую подала ему девочка, доставал серебряными щипчиками кусок сахара, молодая женщина успела шепнуть ему:
«Pay attention to Madame Walter.»	– Поухаживайте за госпожой Вальтер.
Then she drew back before he had time to answer a word.	И, прежде чем он успел ей что-нибудь ответить, удалилась.
He first drank off his coffee, which he was afraid of dropping onto the carpet; then, his mind more at ease, he sought for some excuse to approach the wife of his new governor, and begin a conversation.	Он поспешил выпить кофе, так как боялся пролить его на ковер, и, облегченно вздохнув, стал искать случая подойти к жене своего нового начальника и завязать с ней разговор.

All at once he noticed that she was holding an empty cup in her hand, and as she was at some distance from a table, did not know where to put it.	Вдруг он заметил, что г-жа Вальтер, сидевшая далеко от столика, держит в руке пустую чашку и, видимо, не знает, куда ее поставить.
He darted forward with,	Дюруа подскочил к ней:
«Allow me, Madame?»	– Разрешите, сударыня.
«Thank you, sir.»	– Благодарю вас.
He took away the cup and then returned.	Он отнес чашку и сейчас же вернулся.
«If you knew, Madame,» he began, "the happy hours the _Vie Francaise_ helped me to pass when I was away in the desert.	– Если бы вы знали, сударыня, сколько счастливых мгновений доставила мне «Французская жизнь», когда я был там, в пустыне!
It is really the only paper that is readable out of France, for it is more literary, wittier, and less monotonous than the others.	В самом деле, это единственная газета, которую можно читать за пределами Франции, именно потому, что она самая занимательная, самая остроумная и наиболее разнообразная из газет.
There is something of everything in it."	В ней пишут обо всем.
She smiled with amiable indifference, and answered, seriously:	Госпожа Вальтер улыбнулась холодной в своей учтивости улыбкой.
«Monsieur Walter has had a great deal of trouble to create a type of newspaper supplying the want of the day.»	– Моему мужу стоило немало трудов создать тип газеты, отвечающей современным требованиям, -заметила она с достоинством.
And they began to chat.	И они принялись беседовать.
He had an easy flow of commonplace conversation, a charm in his voice and look, and an irresistible seductiveness about his moustache.	Дюруа умел поддерживать пошлый и непринужденный разговор; голос у него был приятный, взгляд в высшей степени обаятельный, а в усах таилось что-то неодолимо влекущее.
It curled coquettishly about his lips, reddish brown, with a paler tint about the ends.	Они вились над верхней губой, красивые, пушистые, пышные, золотистые с рыжеватым отливом, который становился чуть светлее на топорщившихся концах.
They chatted about Paris, its suburbs, the banks of the Seine, watering places, summer amusements, all the current topics on which one can prate to infinity without wearying oneself.	Поговорили о Париже и его окрестностях, о берегах Сены, о летних развлечениях, о курортах -словом, о таких несложных вещах, о которых без малейшего напряжения можно болтать до бесконечности.
Then as Monsieur Norbert de Varenne approached with a liqueur glass in his hand, Duroy discreetly withdrew.	Когда же к ним подошел Норбер де Варен с рюмкой ликера в руке, Дюруа из скромности удалился.
Madame de Marelle, who had been speaking with Madame Forestier, summoned him.	Г оспожа де Марель, окончив беседу с г-жой Форестье, подозвала его.
«Well, sir,» she said, abruptly, «so you want to try your hand at journalism?»	– Итак, вы намерены попытать счастья в журналистике? – неожиданно спросила она.
He spoke vaguely of his prospects, and there recommenced with her the conversation he had just had with Madame Walter, but as he was now a better master of his subject, he showed his superiority in it, repeating as his own the things he had just heard.	Он ответил что-то неопределенное насчет своих намерений, а затем начал с ней тот же разговор, что и с г-жой Вальтер. Но теперь он лучше владел предметом и говорил увереннее, выдавая за свое то, что слышал недавно от других.

And he continually looked his companion in the eyes, as though to give deep meaning to what he was saying.	При этом он все время смотрел ей в глаза, как бы желая придать глубокий смысл каждому своему слову.
She, in her turn, related anecdotes with the easy flow of spirits of a woman who knows she is witty, and is always seeking to appear so, and becoming familiar, she laid her hand from time to time on his arm, and lowered her voice to make trifling remarks which thus assumed a character of intimacy.	Г оспожа де Марель рассказала ему, в свою очередь, несколько анекдотов с той неподдельной живостью, какая свойственна женщине, знающей, что она остроумна, и желающей быть занимательной. Становясь все более развязной, она дотрагивалась до его рукава и, болтая о пустяках, внезапно понижала голос, отчего их беседа приобретала интимный характер.
He was inwardly excited by her contact.	Близость молодой женщины, столь явно расположенной к нему, волновала его.
He would have liked to have shown his devotion for her on the spot, to have defended her, shown her what he was worth, and his delay in his replies to her showed the preoccupation of his mind.	Томимый желанием сию же минуту доказать ей свою преданность, от кого-то защитить ее, обнаружить перед ней свои лучшие качества, Дюруа каждый раз медлил с ответом, и эти заминки свидетельствовали о том, что мысли его заняты чем-то другим.
But suddenly, without any reason, Madame de Marelle called,	Вдруг, без всякого повода, г-жа де Марель позвала:
«Laurine!» and the little girl came.	«Лорина!» – и, когда девочка подошла, сказала ей:
«Sit down here, child; you will catch cold near the window.»	– Сядь сюда, детка, ты простудишься у окна.
Duroy was seized with a wild longing to kiss the child. It was as though some part of the kiss would reach the mother.	Дюруа безумно захотелось поцеловать девочку, словно что-то от этого поцелуя могло достаться на долю матери.
He asked in a gallant, and at the same time fatherly, tone: «Will you allow me to kiss you, Mademoiselle?»	– Можно вас поцеловать, мадемуазель? -изысканно любезным и отечески ласковым тоном спросил он.
The child looked up at him in surprise.	Девочка посмотрела на него с изумлением.
«Answer, my dear,» said Madame de Marelle, laughingly.	Г-жа де Марель сказала, смеясь: – Отвечай:
«Yes, sir, this time; but it will not do always.»	«Сегодня я вам разрешаю, сударь, но больше чтоб этого не было».
Duroy, sitting down, lifted Laurine onto his knees and brushed the fine curly hair above her forehead with his lips.	Дюруа сел и, взяв девочку на руки, прикоснулся губами к ее волнистым и мягким волосам.
Her mother was surprised.	Мать была поражена.
"What! she has not run away; it is astounding.	– Смотрите, она не убежала! Поразительно!
Usually she will only let ladies kiss her.	Обычно она позволяет себя целовать только женщинам.
You are irresistible, Monsieur Duroy."	Вы неотразимы, господин Дюруа.
He blushed without answering, and gently jogged the little girl on his knee.	Он покраснел и молча принялся покачивать девочку на одном колене.

Madame Forestier drew near, and exclaimed, with astonishment:	Г оспожа Форестье подошла и ахнула от удивления:
"What, Laurine tamed!	– Что я вижу? Лорину приручили!
What a miracle!"	Вот чудеса!
Jacques Rival also came up, cigar in mouth, and Duroy rose to take leave, afraid of spoiling, by some unlucky remark, the work done, his task of conquest begun.	Жак Риваль, с сигарой во рту, направлялся к ним, и Дюруа, боясь одним каким-нибудь словом, сказанным невпопад, испортить все дело и сразу лишиться всего, что им было уже завоевано, встал и начал прощаться.
He bowed, softly pressed the little outstretched hands of the women, and then heartily shook those of the men.	Он кланялся, осторожно пожимал женские ручки и энергично встряхивал руки мужчин.
He noted that the hand of Jacques Rival, warm and dry, answered cordially to his grip; that of Norbert de Varenne, damp and cold, slipped through his fingers; that of Daddy Walter, cold and flabby, was without expression or energy; and that of Forestier was plump and moist.	При этом он заметил, что сухая горячая рука Жака Риваля дружески ответила на его пожатие, что влажная и холодная рука Норбера де Варена проскользнула у него между пальцев, что у Вальтера рука холодная, вялая, безжизненная и невыразительная, а у Форестье – пухлая и теплая.
His friend said to him in a low tone,	Его приятель шепнул ему:
«To-morrow, at three o'clock; do not forget.»	– Завтра в три часа, не забудь.
«Oh! no; don't be afraid of that.»	– Нет, нет, приду непременно.
When he found himself once more on the stairs he felt a longing to run down them, so great was his joy, and he darted forward, going down two steps at a time, but suddenly he caught sight in a large mirror on the second-floor landing of a gentleman in a hurry, who was advancing briskly to meet him, and he stopped short, ashamed, as if he had been caught tripping.	Дюруа до того бурно переживал свою радость, что, когда он очутился на лестнице, ему захотелось сбежать с нее, и, перепрыгивая через две ступеньки, он пустился вниз, но вдруг на площадке третьего этажа увидел в большом зеркале господина, вприпрыжку бежавшего к нему навстречу, и, устыдившись, остановился, словно его поймали на месте преступления.
Then he looked at himself in the glass for some time, astonished at being really such a handsome fellow, smiled complacently, and taking leave of his reflection, bowed low to it as one bows to a personage of importance.	Дюруа посмотрел на себя долгим взглядом, затем, придя в восторг от того, что он такой красавец, любезно улыбнулся своему отражению и отвесил ему на прощанье, точно некоей важной особе, почтительный низкий поклон.
III	III
When George Duroy found himself in the street he hesitated as to what he should do.	На улице Жорж Дюруа погрузился в раздумье: он не знал, на что решиться.
He wanted to run, to dream, to walk about thinking of the future as he breathed the soft night air, but the thought of the series of articles asked for by Daddy Walter haunted him, and he decided to go home at once and set to work.	Ему хотелось бродить без цели по городу, мечтать, строить планы на будущее, дышать мягким ночным воздухом, но мысль о статьях для Вальтера неотступно преследовала его, и в конце концов он счел за благо вернуться домой и немедленно сесть за работу.
He walked along quickly, reached the outer boulevards, and followed their line as far as the Rue Boursault, where he dwelt.	Скорым шагом двинулся он по кольцу внешних бульваров, а затем свернул на улицу Бурсо, на которой он жил.

The house, six stories high, was inhabited by a score of small households, trades-people or workmen, and he experienced a sickening sensation of disgust, a longing to leave the place and live like well-to-do people in a clean dwelling, as he ascended the stairs, lighting himself with wax matches on his way up the dirty steps, littered with bits of paper, cigarette ends, and scraps of kitchen refuse.	Семиэтажный дом, где он снимал комнату, был населен двумя десятками семей рабочих и мещан. Поднимаясь по лестнице и освещая восковыми спичками грязные ступеньки, усеянные очистками, окурками, клочками бумаги, он вместе с болезненным отвращением испытывал острое желание вырваться отсюда и поселиться там, где живут богатые люди, – в чистых, устланных коврами комнатах.
A stagnant stench of cooking, cesspools and humanity, a close smell of dirt and old walls, which no rush of air could have driven out of the building, filled it from top to bottom.	Здесь же все было пропитано тяжелым запахом остатков пищи, отхожих мест и человеческого жилья, застарелым запахом пыли и плесени, запахом, который никакие сквозняки не могли выветрить.
The young fellow's room, on the fifth floor, looked into a kind of abyss, the huge cutting of the Western Railway just above the outlet by the tunnel of the Batignolles station.	Из окна его комнаты, находившейся на шестом этаже, открывался вид на огромную траншею Западной железной дороги, зиявшую, словно глубокая пропасть, там, где кончался туннель, неподалеку от Батиньольского вокзала.
Duroy opened his window and leaned against the rusty iron cross-bar.	Дюруа распахнул окно и облокотился на ржавый железный подоконник.
Below him, at the bottom of the dark hole, three motionless red lights resembled the eyes of huge wild animals, and further on a glimpse could be caught of others, and others again still further.	Три неподвижных красных сигнальных огня, напоминавших широко раскрытые глаза неведомого зверя, горели на дне этой темной ямы, за ними виднелись другие, а там еще и еще.
Every moment whistles, prolonged or brief, pierced the silence of the night, some near at hand, others scarcely discernible, coming from a distance from the direction of Asni?res.	Протяжные и короткие гудки ежеминутно проносились в ночи, то близкие, то далекие, едва уловимые, долетавшие со стороны Аньера.
Their modulations were akin to those of the human voice.	В их переливах было что-то похожее на перекличку живых голосов.
One of them came nearer and nearer, with its plaintive appeal growing louder and louder every moment, and soon a big yellow light appeared advancing with a loud noise, and Duroy watched the string of railway carriages swallowed up by the tunnel.	Один из них приближался, его жалобный вопль нарастал с каждым мгновением, и вскоре показался большой желтый фонарь, с оглушительным грохотом мчавшийся вперед. Дюруа видел, как длинная цепь вагонов исчезла в пасти туннеля.
Then he said to himself: «Come, let's go to work.» He placed his light upon the table, but at the moment of commencing he found that he had only a quire of letter paper in the place.	– А ну, за работу! – сказал он себе, поставил лампу на стол и хотел было сесть писать, как вдруг обнаружил, что у него есть только почтовая бумага.
More the pity, but he would make use of it by opening out each sheet to its full extent.	Что ж, придется развернуть лист в ширину и писать на почтовой.
He dipped his pen in ink, and wrote at the head of the page, in his best hand,	Он обмакнул перо и старательно, красивым почерком, вывел заглавие:
«Recollections of a Chasseur d'Afrique.»	ВОСПОМИНАНИЯ АФРИКАНСКОГО СТРЕЛКА
Then he tried to frame the opening sentence.	Затем принялся обдумывать первую фразу.

He remained with his head on his hands and his eyes fixed on the white sheet spread out before him.	Он сидел, подперев щеку ладонью и пристально глядя на лежавший перед ним чистый лист бумаги.
What should he say?	О чем писать?
He could no longer recall anything of what he had been relating a little while back; not an anecdote, not a fact, nothing.	Он ничего не мог припомнить из того, что рассказывал за обедом, ни одного анекдота, ни одного факта, ничего.
All at once the thought struck him:	Вдруг ему пришла мысль:
«I must begin with my departure.»	«Надо начать с отъезда».
And he wrote:	И он написал:
«It was in 1874, about the middle of May, when France, in her exhaustion, was reposing after the catastrophe of the terrible year.»	«Это было в 1874 году, в середине мая, в то время, когда обессиленная Франция отдыхала от потрясений роковой годины...»
He stopped short, not knowing how to lead up to what should follow–his embarkation, his voyage, his first impressions.	Тут Дюруа остановился: он не знал, как связать это с дальнейшим – с отплытием, путешествием, первыми впечатлениями.
After ten minutes' reflection, he resolved to put off the introductory slip till to-morrow, and to set to work at once to describe Algiers. And he traced on his paper the words:	Минут десять спустя он решил отложить вступительную часть на завтра, а пока приняться за описание Алжира.
«Algiers is a white city,» without being able to state anything further.	«Алжир – город весь белый...» – написал он, но дальше этого дело не пошло.
He recalled in his mind the pretty white city flowing down in a cascade of flat-roofed dwellings from the summit of its hills to the sea, but he could no longer find a word to express what he had seen and felt.	Память вновь нарисовала перед ним красивый чистенький городок, ручейками домов с плоскими кровлями сбегающий по склону горы к морю, но он не находил слов, чтобы передать виденное и пережитое.
After a violent effort, he added:	После долгих усилий он прибавил:
«It is partly inhabited by Arabs.» Then he threw down his pen and rose from his chair.	«Часть его населения составляют арабы...» Потом швырнул перо и встал из-за стола.
On his little iron bedstead, hollowed in the center by the pressure of his body, he saw his everyday garments cast down there, empty, worn, limp, ugly as the clothing at the morgue.	На узкой железной кровати, на которой от тяжести его тела образовалась впадина, валялось его будничное платье, поношенное, измятое, скомканное, всем своим отвратительным видом напоминавшее отрепья из морга.
On a straw-bottomed chair his tall hat, his only one, brim uppermost, seemed to be awaiting an alms.	А шелковый цилиндр, его единственный цилиндр, лежавший вверх дном на соломенном кресле, точно ждал, чтобы ему подали милостыню.
The wall paper, gray with blue bouquets, showed as many stains as flowers, old suspicious-looking stains, the origin of which could not be defined; crushed insects or drops of oil; finger tips smeared with pomatum or soapy water scattered while washing.	На обоях, серых с голубыми букетами, пятен было столько же, сколько цветов, – застарелых, подозрительных пятен, о которых никто не мог бы сказать, что это такое: то ли раздавленные клопы, то ли капли масла; не то следы пальцев, жирных от помады, не то брызги мыльной пены из умывального таза.
It smacked of shabby, genteel poverty, the poverty of a Paris lodging-house.	Все отзывалось унизительной нищетой, нищетой парижских меблированных комнат.

Anger rose within him at the wretchedness of his mode of living.	И в душе у Дюруа поднялась злоба на свою бедность.
He said to himself that he must get out of it at once; that he must finish with this irksome existence the very next day.	Он почувствовал необходимость как можно скорее выбраться отсюда, завтра же покончить с этим жалким существованием.
A frantic desire of working having suddenly seized on him again, he sat down once more at the table, and began anew to seek for phrases to describe the strange and charming physiognomy of Algiers, that ante-room of vast and mysterious Africa; the Africa of wandering Arabs and unknown tribes of negroes; that unexplored Africa of which we are sometimes shown in public gardens the improbable-looking animals seemingly made to figure in fairy tales; the ostriches, those exaggerated fowls; the gazelles, those divine goats; the surprising and grotesque giraffes; the grave-looking camels, the monstrous hippopotomi, the shapeless rhinosceri, and the gorillas, those frightful-looking brothers of mankind.	Внезапно к нему вернулось рабочее настроение, и он, сев за стол, опять начал подыскивать такие слова, которые помогли бы ему воссоздать пленительное своеобразие Алжира, этого преддверия Африки с ее таинственными дебрями, Африки кочевых арабов и безвестных негритянских племен, Африки неисследованной и манящей, откуда в наши городские сады изредка попадают неправдоподобные, будто явившиеся из мира сказок животные: невиданные куры, именуемые страусами; наделенные божественной грацией козы, именуемые газелями; поражающие своей уродливостью жирафы, величавые верблюды, чудовищные гиппопотамы, безобразные носороги и, наконец, страшные братья человека – гориллы.
He vaguely felt ideas occurring to him; he might perhaps have uttered them, but he could not put them into writing.	Мысли, рождавшиеся у Дюруа, не отличались ясностью, – он сумел бы высказать их, пожалуй, но ему не удавалось выразить их на бумаге.
And his impotence exasperated him, he got up again, his hands damp with perspiration, and his temples throbbing.	В висках у него стучало, руки были влажны от пота, и, истерзанный этой лихорадкой бессилья, он снова встал из-за стола.
His eyes falling on his washing bill, brought up that evening by the concierge, he was suddenly seized with wild despair.	Тут ему попался на глаза счет от прачки, сегодня вечером принесенный швейцаром, и безысходная тоска охватила его.
All his joy vanishing in a twinkling, with his confidence in himself and his faith in the future.	Радость исчезла вмиг – вместе с верой в себя и надеждой на будущее.
It was all up; he could not do anything, he would never be anybody; he felt played out, incapable, good for nothing, damned.	Кончено, все кончено, он ничего не умеет делать, из него ничего не выйдет. Он казался себе человеком ничтожным, бездарным, обреченным, ненужным.
And he went and leaned out of the window again, just as a train issued from the tunnel with a loud and violent noise.	Он опять подошел к окну – как раз в тот момент, когда из туннеля с диким грохотом неожиданно вырвался поезд.
It was going away, afar off, across the fields and plains towards the sea.	Путь его лежал – через поля и равнины – к морю.
And the recollection of his parents stirred in Duroy's breast.	И, провожая его глазами, Дюруа вспомнил своих родителей.
It would pass near them, that train, within a few leagues of their house.	Да, поезд пройдет мимо них, всего в нескольких лье от их дома.
He saw it again, the little house at the entrance to the village of Canteleu, on the summit of the slope overlooking Rouen and the immense valley of the Seine.	Дюруа живо представил себе этот маленький домик на вершине холма, возвышающегося над Руаном и над широкой долиной Сены, при въезде в деревню Кантле.

His father and mother kept a little inn, a place where the tradesfolk of the suburbs of Rouen came out to lunch on Sunday at the sign of the Belle Vue.	Родители Дюруа держали маленький кабачок, харчевню под вывеской «Красивый вид», куда жители руанского предместья ходили по воскресеньям завтракать.
They had wanted to make a gentleman of their son, and had sent him to college.	В расчете на то, что их сын со временем станет важным господином, они отдали его в коллеж.
Having finished his studies, and been plowed for his bachelor's degree, he had entered on his military service with the intention of becoming an officer, a colonel, a general.	Окончив курс, но не сдав экзамена на бакалавра, Жорж Дюруа поступил на военную службу: он заранее метил в офицеры, полковники, генералы.
But, disgusted with military life long before the completion of his five years' term of service, he had dreamed of making a fortune at Paris.	Но военная служба опостылела ему задолго до окончания пятилетнего срока, и он стал подумывать о карьере в Париже.
He came there at the expiration of his term of service, despite the entreaties of his father and mother, whose visions having evaporated, wanted now to have him at home with them.	И вот, отбыв положенный срок, он приехал сюда, невзирая на просьбы родителей, которым хотелось теперь, чтобы он жил у них под крылышком, раз уж не суждено было осуществиться их заветной мечте.
In his turn he hoped to achieve a future; he foresaw a triumph by means as yet vaguely defined in his mind, but which he felt sure he could scheme out and further.	Он продолжал верить в свою звезду; перед ним смутно вырисовывалось его грядущее торжество как плод некоего стечения обстоятельств, которое сам же он, конечно, и подготовит и которым не преминет воспользоваться.
He had had some successful love affairs in the regiment, some easy conquests, and even some adventures in a better class of society, having seduced a tax collector's daughter, who wanted to leave her home for his sake, and a lawyer's wife, who had tried to drown herself in despair at being abandoned.	Г арнизонная служба благоприятствовала его сердечным делам; помимо легких побед, у него были связи с женщинами более высокого полета, -ему удалось соблазнить дочь податного инспектора, которая готова была бросить все и идти за ним, и жену поверенного, которая пыталась утопиться с горя, когда он ее покинул.
His comrades used to say of him:	Товарищи говорили про него:
«He is a sharp fellow, a deep one to get out of a scrape, a chap who knows which side his bread is buttered,» and he had promised himself to act up to this character.	«Хитрец, пройдоха, ловкач, – этот всегда выйдет сухим из воды». И он дал себе слово непременно стать хитрецом, пройдохой и ловкачом.
His conscience, Norman by birth, worn by the daily dealings of garrison life, rendered elastic by the examples of pillaging in Africa, illicit commissions, shaky dodges; spurred, too, by the notions of honor current in the army, military bravadoes, patriotic sentiments, the fine-sounding tales current among sub-officers, and the vain glory of the profession of arms, had become a kind of box of tricks in which something of everything was to be found.	Его нормандская совесть, искушаемая повседневной гарнизонною жизнью с ее обычным в Африке мародерством, плутнями и незаконными доходами, впитавшая в себя вместе с патриотическими чувствами армейские понятия о чести, мелкое тщеславие и молодечество, наслушавшаяся рассказов об унтер-офицерских подвигах, превратилась в шкатулку с тройным дном, где можно было найти все, что угодно.
But the wish to succeed reigned sovereign in it.	Но желание достичь своей цели преобладало.
He had, without noticing it, began to dream again as he did every evening.	Незаметно для себя Дюруа замечтался, как это бывало с ним ежевечерне.

He pictured to himself some splendid love adventure which should bring about all at once the realization of his hopes.	Ему представлялось необыкновенно удачное любовное похождение, благодаря которому разом сбудутся все его чаяния.
He married the daughter of some banker or nobleman met with in the street, and captivated at the first glance.	Он встретится на улице с дочерью банкира или вельможи, покорит ее с первого взгляда и женится на ней.
The shrill whistle of a locomotive which, issuing from the tunnel like a big rabbit bolting out of its hole, and tearing at full speed along the rails towards the machine shed where it was to take its rest, awoke him from his dream.	Пронзительный гудок паровоза, выскочившего из туннеля, точно жирный кролик из своей норы, и на всех парах помчавшегося отдыхать в депо, вернул его к действительности.
Then, repossessed by the vague and joyful hope which ever haunted his mind, he wafted a kiss into the night, a kiss of love addressed to the vision of the woman he was awaiting, a kiss of desire addressed to the fortune he coveted.	И в тот же миг вечно теплившаяся в нем смутная и радостная надежда вновь окрылила его, и он -наугад, прямо в ночную темь – послал поцелуй любви желанной незнакомке, жаркий поцелуй вожделенной удаче.
Then he closed his window and began to undress, murmuring:	Потом закрыл окно и стал раздеваться.
"I shall feel in a better mood for it to-morrow.	"Ничего, – подумал он, – утром я со свежими силами примусь за работу.
My thoughts are not clear to-night.	Сейчас у меня голова не тем занята.
Perhaps, too, I have had just a little too much to drink.	И потом я, кажется, выпил лишнее.
One can't work well under those circumstances."	Так работать нельзя".
He got into bed, blew out his light, and went off to sleep almost immediately.	Он лег, погасил лампу и почти сейчас же заснул.
He awoke early, as one awakes on mornings of hope and trouble, and jumping out of bed, opened his window to drink a cup of fresh air, as he phrased it.	Проснулся он рано, как всегда просыпаются люди, страстно ждущие чего-то или чем-нибудь озабоченные, и, спрыгнув с кровати, отворил окно, чтобы проглотить, как он выражался, чашку свежего воздуха.
The houses of the Rue de Rome opposite, on the other side of the broad railway cutting, glittering in the rays of the rising sun, seemed to be painted with white light.	Дома на Римской улице, блестевшие в лучах восходящего солнца по ту сторону широкой выемки, где проходила железная дорога, были точно выписаны матовым светом.
Afar off on the right a glimpse was caught of the slopes of Argenteuil, the hills of Sannois, and the windmills of Orgemont through a light bluish mist; like a floating and transparent veil cast onto the horizon.	Направо чуть виднелись холмы Аржантейля, высоты Сануа и мельницы Оржемона, окутанные легкой голубоватой дымкой, которая напоминала прозрачную трепещущую вуаль, наброшенную на горизонт.
Duroy remained for some minutes gazing at the distant country side, and he murmured:	Дюруа залюбовался открывшейся перед ним далью.
«It would be devilish nice out there a day like this.»	«В такой день, как сегодня, там должно быть чертовски хорошо», – прошептал он.

Then he bethought himself that he must set to work, and that at once, and also send his concierge's lad, at a cost of ten sous, to the office to say that he was ill.	Затем, вспомнив, что надо приниматься за работу, и приниматься немедленно, позвал сына швейцара, дал ему десять су и послал в канцелярию сказать, что он болен.
He sat down at his table, dipped his pen in the ink, leaned his forehead on his hand, and sought for ideas.	Он сел за стол, обмакнул перо, подперся рукой и задумался.
All in vain, nothing came.	Но все его усилия были напрасны.
He was not discouraged, however.	Ему ничего не приходило в голову.
He thought,	Однако он не унывал.
"Bah! I am not accustomed to it.	"Не беда, – подумал он, – у меня просто нет навыка.
It is a trade to be learned like all other trades.	Этому надо научиться, как всякому ремеслу.
I must have some help the first time.	Кто-нибудь должен направить мои первые шаги.
I will go and find Forestier, who will give me a start for my article in ten minutes."	Схожу-ка я к Форестье, – он мне это в десять минут поставит на рельсы".
And he dressed himself.	И он начал одеваться.
When he got into the street he came to the conclusion that it was still too early to present himself at the residence of his friend, who must be a late sleeper.	Выйдя на улицу, он сообразил, что сейчас нельзя идти к приятелю, – Форестье, наверное, встают поздно.
He therefore walked slowly along beneath the trees of the outer boulevards.	Тогда он решил пройтись не спеша по внешним бульварам.
It was not yet nine o'clock when he reached the Parc Monceau, fresh from its morning watering.	Еще не было девяти, когда он вошел в освеженный утреннею поливкой парк Монсо.
Sitting down upon a bench he began to dream again.	Он сел на скамейку и снова отдался своим мечтам.
A well-dressed young man was walking up and down at a short distance, awaiting a woman, no doubt.	Поодаль ходил взад и вперед весьма элегантный молодой человек, по всей вероятности, поджидавший женщину.
Yes, she appeared, close veiled and quick stepping, and taking his arm, after a brief clasp of the hand, they walked away together.	И она наконец появилась, в шляпе с опущенною вуалью, торопливым шагом подошла к нему, обменялась с ним быстрым рукопожатием, потом взяла его под руку, и они удалились.
A riotous need of love broke out in Duroy's heart, a need of amours at once distinguished and delicate.	Нестерпимая жажда любви охватила Дюруа, -жажда благоуханных, изысканных, утонченных любовных переживаний.
He rose and resumed his journey, thinking of Forestier.	Он встал и двинулся дальше, думая о Форестье.
What luck the fellow had!	Вот кому повезло!
He reached the door at the moment his friend was coming out of it.	Он подошел к подъезду в тот самый момент, когда его приятель выходил из дому.
"You here at this time of day.	– А, это ты? Так рано?
What do you want of me?"	Что у тебя такое?

Duroy, taken aback at meeting him thus, just as he was starting off, stammered:	Дюруа, смущенный тем, что встретил его уже на улице, стал мямлить:
"You see, you see, I can't manage to write my article; you know the article Monsieur Walter asked me to write on Algeria.	– Да вот... да вот... Ничего у меня не выходит со статьей, со статьей об Алжире, – помнишь, которую мне заказал господин Вальтер?
It is not very surprising, considering that I have never written anything.	Это не удивительно, ведь я никогда не писал.
Practice is needed for that, as for everything else.	Здесь тоже нужна сноровка, как и во всяком деле.
I shall get used to it very quickly, I am sure, but I do not know how to set about beginning.	Я скоро набью себе руку, в этом я не сомневаюсь, но я не знаю, с чего начать, как приступить.
I have plenty of ideas, but I cannot manage to express them."	Мыслей у меня много, сколько угодно, а выразить их мне не удается.
He stopped, hesitatingly, and Forestier smiled somewhat slyly, saying:	Он смешался и умолк. Форестье, лукаво улыбаясь, смотрел на него.
«I know what it is.»	– Это мне знакомо.
Duroy went on: "Yes, it must happen to everyone at the beginning.	– Да, через это, я думаю, все должны пройти, -подхватил Дюруа.
Well, I came, I came to ask you for a lift. In ten minutes you can give me a start, you can show me how to shape it.	– Так вот, я к тебе с просьбой... С просьбой помочь моему горю... Ты мне это в десять минут поставишь на рельсы, покажешь, с какой стороны за это браться.
It will be a good lesson in style you will give me, and really without you I do not see how I can get on with it."	Это был бы для меня великолепный урок стилистики, а одному мне не справиться.
Forestier still smiled, and tapping his old comrade on the arm, said:	Форестье по-прежнему весело улыбался. Он хлопнул своего старого товарища по плечу и сказал:
"Go in and see my wife; she will settle your business quite as well as I could.	– Ступай к моей жене, она это сделает не хуже меня.
I have trained her for that kind of work.	Я ее поднатаскал.
I, myself, have not time this morning, or I would willingly have done it for you."	У меня утро занято, а то бы я с удовольствием тебе помог.
Duroy suddenly abashed, hesitated, feeling afraid.	Дюруа внезапно оробел; он колебался, он не знал, как быть.
«But I cannot call on her at this time of the day.»	– Но не могу же я явиться к ней в такой ранний час.
"Oh, yes; she is up.	– Отлично можешь. Она уже встала.
You will find her in my study arranging some notes for me."	Сидит у меня в кабинете и приводит в порядок мои заметки.
Duroy refused to go upstairs, saying:	Дюруа все еще не решался войти в дом.
«No, I can't think of such a thing.»	– Нет... это невозможно...

Forestier took him by the shoulders, twisted him round on his heels, and pushing him towards the staircase, said:	Форестье взял его за плечи и, повернув, толкнул к двери.
"Go along, you great donkey, when I tell you to.	– Да иди же, чудак, говорят тебе, иди!
You are not going to oblige me to go up these flights of stairs again to introduce you and explain the fix you are in."	Я не намерен лезть на четвертый этаж, вести тебя к ней и излагать твою просьбу.
Then Duroy made up his mind.	Наконец Дюруа набрался смелости.
«Thanks, then, I will go up,» he said.	– Ну, спасибо, я пойду.
«I shall tell her that you forced me, positively forced me to come and see her.»	Скажу, что ты силой, буквально силой заставил меня обратиться к ней.
"All right.	– Да, да.
She won't scratch your eyes out.	Она тебя не съест, будь спокоен.
Above all, do not forget our appointment for three o'clock."	Главное, не забудь: ровно в три часа.
«Oh! don't be afraid about that.»	– Нет, нет, не забуду.
Forestier hastened off, and Duroy began to ascend the stairs slowly, step by step, thinking over what he should say, and feeling uneasy as to his probable reception.	Форестье с деловым видом зашагал по улице, а Дюруа, обеспокоенный тем, как его примут, стал медленно, ступенька за ступенькой, подниматься на четвертый этаж, думая о том, с чего начать разговор.
The man servant, wearing a blue apron, and holding a broom in his hand, opened the door to him.	Дверь отворил слуга. На нем был синий фартук, в руке он держал половую щетку.
«Master is not at home,» he said, without waiting to be spoken to.	– Господина Форестье нет дома, – не дожидаясь вопроса, объявил он.
Duroy persisted. «Ask Madame Forestier,» said he, «whether she will receive me, and tell her that I have come from her husband, whom I met in the street.»	– Спросите госпожу Форестье, может ли она меня принять, – настаивал Дюруа, – скажите, что меня направил к ней ее муж, которого я встретил сейчас на улице.
Then he waited while the man went away, returned, and opening the door on the right, said:	Он стал ждать ответа. Слуга вернулся и, отворив дверь направо, сказал:
«Madame will see you, sir.»	– Госпожа Форестье ждет вас.
She was seated in an office armchair in a small room, the walls of which were wholly hidden by books carefully ranged on shelves of black wood.	Она сидела в кресле за письменным столом, в небольшой комнате, стены которой были сплошь закрыты книгами, аккуратно расставленными на полках черного дерева.
The bindings, of various tints, red, yellow, green, violet, and blue, gave some color and liveliness to those monotonous lines of volumes.	Корешки всех цветов – красные, желтые, зеленые, лиловые, голубые – скрашивали и оживляли однообразные шеренги томов.
She turned round, still smiling. She was wrapped in a white dressing gown, trimmed with lace, and as she held out her hand, displayed her bare arm in its wide sleeve.	Улыбаясь своей обычной улыбкой, г-жа Форестье обернулась и протянула ему руку, которую он мог рассмотреть чуть не до плеча, – так широк был рукав ее белого, отделанного кружевами пеньюара.

«Already?» said she, and then added: «That is not meant for a reproach, but a simple question.»	– Что так рано? – спросила она и добавила: – Это не упрек, это всего только вопрос.
"Oh, madame, I did not want to come up, but your husband, whom I met at the bottom of the house, obliged me to.	– Сударыня, – пробормотал он, – я не хотел идти, но ваш муж, которого я встретил внизу, заставил меня подняться наверх.
I am so confused that I dare not tell you what brings me."	Мне до того неловко, что я даже не решаюсь сказать, зачем я пришел.
She pointed to a chair, saying:	Госпожа Форестье показала рукой на стул:
«Sit down and tell me about it.»	– Садитесь и рассказывайте.
She was twirling a goose-quill between her fingers, and in front of her was a half-written page, interrupted by the young fellow's arrival.	В руке у нее было гусиное перо, которое она ловко вертела двумя пальцами. Перед ней лежал большой, наполовину исписанный лист бумаги, свидетельствовавший о том, что Дюруа помешал ей работать.
She seemed quite at home at this work table, as much at her ease as if in her drawing-room, engaged on everyday tasks.	Видно было, что ей очень хорошо за этим рабочим столом, что она чувствует себя здесь так же свободно, как в гостиной, что она занята привычным делом.
A faint perfume emanated from her dressing gown, the fresh perfume of a recent toilet. Duroy sought to divine, fancied he could trace, the outline of her plump, youthful figure through the soft material enveloping it.	От ее пеньюара исходил легкий и свежий аромат только что законченного туалета, Дюруа пытался представить себе и как будто уже видел перед собой ее молодое, чистое, сытое и теплое тело, бережно прикрываемое мягкою тканью.
She went on, as he did not reply: «Well, come tell me what is it.»	– Ну так скажите же, в чем дело? – видя, что Дюруа не решается заговорить, спросила она.
He murmured, hesitatingly:	– Видите ли... – начал он в замешательстве.
«Well, you see–but I really dare not–I was working last night very late and quite early this morning on the article upon Algeria, upon which Monsieur Walter asked me to write, and I could not get on with it—I tore up all my attempts. I am not accustomed to this kind of work, and I came to ask Forestier to help me this once–»	– Право, мне неудобно... Дело в том, что вчера я сидел до поздней ночи... и сегодня... с самого утра... все писал статью об Алжире, которую у меня просил господин Вальтер... Но у меня ничего не выходит... Я разорвал все черновики... Мне это дело незнакомо, и я попросил Форестье... на этот раз прийти мне на помощь...
She interrupted him, laughing heartily.	Довольная, веселая и польщенная, смеясь от души, она прервала его:
"And he told you to come and see me?	– А он послал вас ко мне?..
That is a nice thing."	Как это мило с его стороны...
"Yes, madame.	– Да, сударыня.
He said that you will get me out of my difficulty better than himself, but I did not dare, I did not wish to–you understand."	Он сказал, что вы еще лучше сумеете выручить меня из беды... А я не хотел, не решался. Вы меня понимаете?
She rose, saying:	Она встала.
"It will be delightful to work in collaboration with you like that.	– Такое сотрудничество обещает быть очень приятным.
I am charmed at the notion.	Я в восторге от вашей идеи.

Come, sit down in my place, for they know my hand-writing at the office.	Вот что: садитесь-ка на мое место, а то в редакции знают мой почерк.
And we will knock you off an article; oh, but a good one."	Сейчас мы с вами сочиним статью, да еще какую! Успех обеспечен.
He sat down, took a pen, spread a sheet of paper before him, and waited.	Он сел, взял перо, положил перед собой лист бумаги и приготовился писать.
Madame Forestier, standing by, watched him make these preparations, then took a cigarette from the mantel-shelf, and lit it.	Г оспожа Форестье стоя следила за всеми его движениями, потом достала с камина папиросу и закурила.
«I cannot work without smoking,» said she.	– Не могу работать без папиросы, – сказала она.
«Come, what are you going to say?»	– Итак, о чем же вы намерены рассказать?
He lifted his head towards her with astonishment.	Дюруа вскинул на нее удивленные глаза.
«But that is just what I don't know, since it is that I came to see you about.»	– Этого то я и не знаю, потому-то я и пришел к вам.
She replied: "Oh, I will put it in order for you.	– Ну хорошо, я вам помогу.
I will make the sauce, but then I want the materials of the dish."	Соус я берусь приготовить, но мне необходимо самое блюдо.
He remained embarrassed before her.	Дюруа растерялся.
At length he said, hesitatingly: «I should like to relate my journey, then, from the beginning.»	– Я хотел бы описать свое путешествие с самого начала... – робко проговорил он.
Then she sat down before him on the other side of the table, and looking him in the eyes:	Она села против него, по ту сторону большого стола, и, глядя ему в глаза, сказала:
«Well, tell it me first; for myself alone, you understand, slowly and without forgetting anything, and I will select what is to be used of it.»	– В таком случае опишите его сперва мне, мне одной, – понимаете? – не торопясь, ничего не пропуская, а уж я сама выберу то, что нужно.
But as he did not know where to commence, she began to question him as a priest would have done in the confessional, putting precise questions which recalled to him forgotten details, people encountered and faces merely caught sight of.	Дюруа не знал, с чего начать, – тогда она стала расспрашивать его, как священник на исповеди; она задавала точно сформулированные вопросы, и в памяти его всплывали забытые подробности, встречи, лица, которые он видел мельком.
When she had made him speak thus for about a quarter of an hour, she suddenly interrupted him with:	Так проговорил он около четверти часа, потом она неожиданно перебила его:
"Now we will begin.	– А теперь начнем.
In the first place, we will imagine that you are narrating your impressions to a friend, which will allow you to write a lot of tom-foolery, to make remarks of all kinds, to be natural and funny if we can.	Представим себе, что вы делитесь впечатлениями с вашим другом: это даст вам возможность болтать всякий вздор, попутно делать разного рода замечания, быть естественным и забавным, насколько нам это удастся.
Begin:	Пишите:
"'My Dear Henry,–You want to know what Algeria is like, and you shall.	"Дорогой Анри, ты хочешь знать, что такое Алжир?

I will send you, having nothing else to do in a little cabin of dried mud which serves me as a habitation, a kind of journal of my life, day by day, and hour by hour.	Изволь, ты это узнаешь. От нечего делать я решил посылать тебе из убогой мазанки, в которой я обретаюсь, нечто вроде дневника, где буду описывать свою жизнь день за днем, час за часом.
It will be a little lively at times, more is the pity, but you are not obliged to show it to your lady friends.'"	Порой он покажется тебе грубоватым, – что ж, ведь ты не обязан показывать его знакомым дамам..."
She paused to re-light her cigarette, which had gone out, and the faint creaking of the quill on the paper stopped, too.	Она остановилась, чтобы зажечь потухшую папиросу и тихий скрип гусиного пера тотчас же прекратился.
«Let us continue,» said she.	– Давайте дальше, сказала она.
"Algeria is a great French country on the frontiers of the great unknown countries called the Desert, the Sahara, central Africa, etc., etc.	"Алжир – это обширное французское владение, расположенное на границе огромных неисследованных стран, именуемых пустыней Сахарой, Центральной Африкой и так далее.
"Algiers is the door, the pretty white door of this strange continent.	Алжир – это ворота, прекрасные белые ворота необыкновенного материка.
"But it is first necessary to get to it, which is not a rosy job for everyone.	Но сперва надо до них добраться, а это не всякому способно доставить удовольствие.
I am, you know, an excellent horseman, since I break in the colonel's horses; but a man may be a very good rider and a very bad sailor.	Наездник я, как тебе известно, превосходный, я объезжаю лошадей для самого полковника. Однако можно быть хорошим кавалеристом и плохим моряком.
That is my case.	Это я проверил на опыте.
"You remember Surgeon-Major Simbretras, whom we used to call Old Ipecacuanha, and how, when we thought ourselves ripe for a twenty-four hours' stay in the infirmary, that blessed sojourning place, we used to go up before him.	Помнишь ли ты полкового врача Сембрета, которого мы прозвали доктором Блево? Когда нам до смерти хотелось отдохнуть сутки в госпитале, в этой земле обетованной, мы отправлялись к нему на прием.
"How he used to sit in his chair, with his fat legs in his red trousers, wide apart, his hands on his knees, and his elbows stuck, rolling his great eyes and gnawing his white moustache.	Как сейчас вижу его красные штаны, его жирные ляжки, вот он сидит на стуле, расставив ноги, упираясь кулаками в колени, – руки дугой, локти на отлете, – вращает круглыми рачьими глазами и покусывает седые усы.
"You remember his favorite mode of treatment:	Помнишь его предписания:
' This man's stomach is out of order.	– У этого солдата расстройство желудка.
Give him a dose of emetic number three, according to my prescription, and then twelve hours off duty, and he will be all right.'	Дать ему рвотного номер три по моему рецепту, затем двенадцать часов полного покоя, и он выздоровеет.
"It was a sovereign remedy that emetic–sovereign and irresistible.	Рвотное это представляло собой сильно действующее, магическое средство.
One swallowed it because one had to.	Мы все же принимали его, – другого выхода не было.
Then when one had undergone the effects of Old Ipecacuanha's prescription, one enjoyed twelve well-earned hours' rest.	Зато потом, отведав снадобья доктора Блево, мы наслаждались вполне заслуженным двенадцатичасовым отдыхом.

«Well, my dear fellow, to reach Africa, it is necessary to undergo for forty hours the effects of another kind of irresistible emetic, according to the prescription of the Compagnie Transatlantique.»	Так вот, милый мой, чтобы попасть в Африку, приходится в течение сорока часов испытывать на себе действие другого, столь же могущественного рвотного, составленного по рецепту Трансатлантической пароходной компании".
She rubbed her hands, delighted with the idea.	Г оспожа Форестье потирала руки от удовольствия.
She got up and walked about, after having lit another cigarette, and dictated as she puffed out little whiffs of smoke, which, issuing at first through a little round hole in the midst of her compressed lips, slowly evaporated, leaving in the air faint gray lines, a kind of transparent mist, like a spider's web.	Она встала, закурила вторую папиросу, а затем снова начала диктовать, расхаживая по комнате и выпуская сквозь маленькое круглое отверстие между сжатыми губами струйки дыма, которые сперва поднимались столбиками, но постепенно расползались, расплывались, кое-где оставляя прозрачные хлопья тумана, тонкие серые нити, похожие на паутину.
Sometimes with her open hand she would brush these light traces aside; at others she would cut them asunder with her forefinger, and then watch with serious attention the two halves of the almost impenetrable vapor slowly disappear.	Время от времени она стирала ладонью эти легкие, но упорные штрихи или рассекала их указательным пальцем и задумчиво смотрела, как исчезает в воздухе перерезанное надвое медлительное волокно еле заметного пара.
Duroy, with his eyes, followed all her gestures, her attitudes, the movements of her form and features–busied with this vague pastime which did not preoccupy her thoughts.	Дюруа между тем следил за всеми ее жестами, позами, – он не отрывал глаз от ее лица и тела, вовлеченных в эту пустую игру, которая, однако, не поглощала ее мыслей.
She now imagined the incidents of the journey, sketched traveling companions invented by herself, and a love affair with the wife of a captain of infantry on her way to join her husband.	Теперь она придумывала дорожные приключения, набрасывала портреты вымышленных спутников и намечала интрижку с женою пехотного капитана, ехавшей к своему мужу.
Then, sitting down again, she questioned Duroy on the topography of Algeria, of which she was absolutely ignorant.	Потом села и начала расспрашивать Дюруа о топографии Алжира, о которой не имела ни малейшего представления.
In ten minutes she knew as much about it as he did, and she dictated a little chapter of political and colonial geography to coach the reader up in such matters and prepare him to understand the serious questions which were to be brought forward in the following articles.	Через десять минут она знала ее не хуже Дюруа и могла продиктовать ему целую главку, содержавшую в себе политико-экономический очерк Алжира и облегчавшую читателям понимание тех сложных вопросов, которые должны были быть затронуты в следующих номерах.
She continued by a trip into the provinces of Oran, a fantastic trip, in which it was, above all, a question of women, Moorish, Jewish, and Spanish.	Очерк сменился походом в провинцию Оран, -походом, разумеется, воображаемым: тут речь шла преимущественно о женщинах – мавританках, еврейках, испанках.
«That is what interests most,» she said.	– Читателей только это и интересует, – пояснила г-жа Форестье.
She wound up by a sojourn at Sa?da, at the foot of the great tablelands; and by a pretty little intrigue between the sub-officer, George Duroy, and a Spanish work-girl employed at the _alfa_ factory at Ain el Hadjar.	Закончила она стоянкой в Сайде, у подножья высоких плоскогорий, и поэтичным, но недолгим романом унтер-офицера Жоржа Дюруа с одной испанкой, работницей аинэльхаджарской фабрики, где обрабатывалась альфа.

She described their rendezvous at night amidst the bare, stony hills, with jackals, hyenas, and Arab dogs yelling, barking and howling among the rocks.	Она описывала их ночные свидания среди голых скалистых гор, оглашаемых лаем собак, рычаньем гиен и воем шакалов.
And she gleefully uttered the words: «To be continued.» Then rising, she added: "That is how one writes an article, my dear sir.	– Продолжение завтра, – весело сказала г-жа Форестье и, поднимаясь со стула, добавила: – Вот как пишутся статьи, милостивый государь.
Sign it, if you please."	Соблаговолите поставить свою подпись.
He hesitated.	Дюруа колебался.
«But sign it, I tell you.»	– Да подпишитесь же!
Then he began to laugh, and wrote at the bottom of the page,	Он засмеялся и написал внизу страницы:
«George Duroy.»	«Жорж Дюруа».
She went on smoking as she walked up and down; and he still kept looking at her, unable to find anything to say to thank her, happy to be with her, filled with gratitude, and with the sensual pleasure of this new-born intimacy.	Она опять начала ходить с папиросой по комнате, а он, полный благодарности, все смотрел на нее и, не находя слов, чтобы выразить ей свою признательность, радуясь тому, что она тут, подле него, испытывал чувственное наслаждение, -наслаждение, которое доставляла ему растущая близость их отношений.
It seemed to him that everything surrounding him was part of her, everything down to the walls covered with books.	Ему казалось, что все окружающее составляет часть ее самой, все, даже закрытые книгами стены.
The chairs, the furniture, the air in which the perfume of tobacco was floating, had something special, nice, sweet, and charming, which emanated from her.	В убранстве комнаты, в запахе табака, носившемся в воздухе, было что-то неповторимое, приятное, милое, очаровательное, именно то, чем веяло от нее.
Suddenly she asked: «What do you think of my friend, Madame de Marelle?»	– Какого вы мнения о моей подруге, госпоже де Марель? – неожиданно спросила она.
He was surprised, and answered:	Дюруа был озадачен этим вопросом.
«I think–I think–her very charming.»	– Как вам сказать... я нахожу, что она... обворожительна.
«Is it not so?»	– Да?
«Yes, certainly.»	– Ну конечно.
He longed to add:	Он хотел добавить:
«But not so much as yourself,» but dared not.	«А вы еще обворожительнее», – но постеснялся.
She resumed: "And if you only knew how funny, original, and intelligent she is.	– Если б вы знали, какая она забавная, оригинальная, умная! – продолжала г-жа Форестье.
She is a Bohemian–a true Bohemian.	– Богема, да, да, настоящая богема.
That is why her husband scarcely cares for her.	За это ее и не любит муж.
He only sees her defects, and does not appreciate her good qualities."	Он видит в ней одни недостатки и не ценит достоинств.

Duroy felt stupefied at learning that Madame de Marelle was married, and yet it was only natural that she should be.	Дюруа показалось странным, что г-жа де Марель замужем. В этом не было, однако, ничего удивительного.
He said: "Oh, she is married, then!	– Так, значит... она замужем? – спросил он.
And what is her husband?"	– А что представляет собой ее муж?
Madame Forestier gently shrugged her shoulders, and raised her eyebrows, with a gesture of incomprehensible meaning.	Г оспожа Форестье слегка повела плечами и бровями, – в этом ее выразительном двойном движении скрывался какой-то неуловимый намек:
"Oh! he is an inspector on the Northern Railway.	– Он ревизор Северной железной дороги.
He spends eight days out of the month in Paris.	Каждый месяц приезжает на неделю в Париж.
What his wife calls 'obligatory service,' or 'weekly duty,' or 'holy week.'	Его жена называет это своей повинностью, барщиной, страстной неделей.
When you know her better you will see how nice and bright she is.	Когда вы познакомитесь с ней поближе, вы увидите, какая это остроумная и милая женщина.
Go and call on her one of these days."	Навестите ее как-нибудь на днях.
Duroy no longer thought of leaving. It seemed to him that he was going to stop for ever; that he was at home.	Дюруа забыл, что ему пора уходить, – ему казалось, что он останется здесь навсегда, что он у себя дома.
But the door opened noiselessly, and a tall gentleman entered without being announced.	Но вдруг бесшумно отворилась дверь, и какой-то высокий господин вошел без доклада.
He stopped short on seeing a stranger.	Увидев незнакомого мужчину, он остановился.
Madame Forestier seemed troubled for a moment; then she said in natural tones, though a slight rosy flush had risen to her cheeks:	Г-жа Форестье на мгновение как будто смутилась, а затем, хотя легкая краска все еще приливала у нее от шеи к лицу, обычным своим голосом проговорила:
"Come in, my dear sir.	– Входите же, дорогой друг, входите!
I must introduce one of Charles' old friends, Monsieur George Duroy, a future journalist."	Позвольте вам представить старого товарища Шарля, господина Дюруа, будущего журналиста.
Then in another tone, she added: «Our best and most intimate friend, the Count de Vaudrec.»	– И уже другим тоном: – Лучший и самый близкий наш друг – граф де Водрек.
The two men bowed, looking each other in the eyes, and Duroy at once took his leave.	Мужчины раскланялись, посмотрели друг на друга в упор, и Дюруа сейчас же начал прощаться.
There was no attempt to detain him.	Его не удерживали.
He stammered a few thanks, grasped the outstretched hand of Madame Forestier, bowed again to the new-comer, who preserved the cold, grave air of a man of position, and went out quite disturbed, as if he had made a fool of himself.	Бормоча слова благодарности, он пожал г-же Форестье руку, еще раз поклонился гостю, хранившему равнодушный и чопорный вид светского человека, и вышел сконфуженный, точно сделал какой-то досадный промах.
On finding himself once more in the street, he felt sad and uneasy, haunted by the vague idea of some hidden vexation.	На улице ему почему-то стало грустно, тоскливо, не по себе.
He walked on, asking himself whence came this sudden melancholy.	Он шел наугад, стараясь постичь, откуда взялась эта внезапная смутная тоска.

He could not tell, but the stern face of the Count de Vaudrec, already somewhat aged, with gray hair, and the calmly insolent look of a very wealthy man, constantly recurred to his recollection.	Он не находил ей объяснения, но в памяти его все время вставало строгое лицо графа де Водрека, уже немолодого, седоволосого, с надменным и спокойным взглядом очень богатого, знающего себе цену господина.
He noted that the arrival of this unknown, breaking off a charming _t?te-?-t?te_, had produced in him that chilly, despairing sensation that a word overheard, a trifle noticed, the least thing suffices sometimes to bring about.	Наконец он понял, что именно появление этого незнакомца, нарушившего милую беседу с г-жой Форестье, с которой он уже чувствовал себя так просто, и породило в нем то ощущение холода и безнадежности, какое порой вызывает в нас чужое горе, кем-нибудь невзначай оброненное слово, любой пустяк.
It seemed to him, too, that this man, without his being able to guess why, had been displeased at finding him there.	И еще показалось ему, что этот человек тоже почему-то был неприятно удивлен, встретив его у г-жи Форестье.
He had nothing more to do till three o'clock, and it was not yet noon.	До трех часов ему нечего было делать, а еще не пробило двенадцати.
He had still six francs fifty centimes in his pocket, and he went and lunched at a Bouillon Duval.	В кармане у него оставалось шесть с половиной франков, и он отправился завтракать к Дювалю[3].
Then he prowled about the boulevard, and as three o'clock struck, ascended the staircase, in itself an advertisement, of the _Vie Francaise_.	Затем побродил по бульварам и ровно в три часа поднялся по парадной лестнице в редакцию «Французской жизни».
The messengers-in-waiting were seated with folded arms on a bench, while at a kind of desk a doorkeeper was sorting the correspondence that had just arrived.	Рассыльные, скрестив руки, в ожидании поручений сидели на скамейке, а за конторкой, похожей на кафедру, разбирал только что полученную почту швейцар.
The entire get-up of the place, intended to impress visitors, was perfect.	Эта безупречная мизансцена должна была производить впечатление на посетителей.
Everyone had the appearance, bearing, dignity, and smartness suitable to the ante-room of a large newspaper.	Служащие держали себя с достоинством, с шиком, как подобает держать себя в прихожей влиятельной газеты, каждый из них поражал входящего величественностью своей осанки и позы.
«Monsieur Walter, if you please?» inquired Duroy.	– Можно видеть господина Вальтера? – спросил Дюруа.
«The manager is engaged, sir,» replied the doorkeeper.	– У господина издателя совещание, – ответил швейцар.
«Will you take a seat, sir?» and he indicated the waiting-room, already full of people.	– Будьте любезны подождать. И указал на переполненную приемную.
There were men grave, important-looking, and decorated; and men without visible linen, whose frock-coats, buttoned up to the chin, bore upon the breast stains recalling the outlines of continents and seas on geographical maps.	Тут были важные, сановитые господа, увешанные орденами, и бедно одетые люди в застегнутых доверху сюртуках, тщательно закрывавших сорочку и усеянных пятнами, которые своими очертаниями напоминали материки и моря на географических картах.
There were three women among them.	Среди ожидающих находились три дамы.

One of them was pretty, smiling, and decked out, and had the air of a gay woman; her neighbor, with a wrinkled, tragic countenance, decked out also, but in more severe fashion, had about her something worn and artificial which old actresses generally have; a kind of false youth, like a scent of stale love.	Одна из них, хорошенькая, улыбающаяся, нарядная, имела вид кокотки. В ее соседке, женщине с морщинистым трагическим лицом, одетой скромно, хотя и столь же нарядно, было что-то от бывшей актрисы, что-то искусственное, изжитое, пахнувшее прогорклой любовью, поддельной, линялою молодостью.
The third woman, in mourning, sat in a corner, with the air of a desolate widow.	Третья женщина, носившая траур, в позе неутешной вдовы сидела в углу.
Duroy thought that she had come to ask for charity.	Дюруа решил, что она явилась просить пособия.
However, no one was ushered into the room beyond, and more than twenty minutes had elapsed.	Прием все еще не начинался, хотя прошло больше двадцати минут.
Duroy was seized with an idea, and going back to the doorkeeper, said:	Дюруа вдруг осенило, и он опять подошел к швейцару.
"Monsieur Walter made an appointment for me to call on him here at three o'clock.	– Господин Вальтер назначил мне прийти в три часа, – сказал он.
At all events, see whether my friend, Monsieur Forestier, is here."	– Посмотрите на всякий случай, нет ли тут моего друга Форестье.
He was at once ushered along a lengthy passage, which brought him to a large room where four gentlemen were writing at a large green-covered table.	Его сейчас же провели по длинному коридору в большой зал, где четыре господина что-то писали, расположившись за широким зеленым столом.
Forestier standing before the fireplace was smoking a cigarette and playing at cup and ball.	Форестье, стоя у камина, курил папиросу и играл в бильбоке.
He was very clever at this, and kept spiking the huge ball of yellow boxwood on the wooden point.	Играл он отлично и каждый раз насаживал громадный шар из желтого букса на маленький деревянный гвоздик.
He was counting «Twenty-two, twenty-three, twenty-four, twenty-five.»	– Двадцать два, двадцать три, двадцать четыре, двадцать пять, – считал он.
«Twenty-six,» said Duroy.	– Двадцать шесть, – сказал Дюруа.
His friend raised his eyes without interrupting the regular movement of his arm, saying:	Форестье, не прерывая размеренных взмахов руки, взглянул на него.
"Oh! here you are, then.	– А, это ты?
Yesterday I landed the ball fifty-seven times right off.	Вчера я выбил пятьдесят семь подряд.
There is only Saint-Potin who can beat me at it among those here.	После Сен-Потена я здесь самый сильный игрок.
Have you seen the governor?	Ты видел патрона?
There is nothing funnier than to see that old tubby Norbert playing at cup and ball.	Нет ничего уморительнее этой старой крысы Норбера, когда он играет в бильбоке.
He opens his mouth as if he was going to swallow the ball every time."	Он так разевает рот, словно хочет проглотить шар.
One of the others turned round towards him, saying:	Один из сотрудников обратился к нему:

"I say, Forestier, I know of one for sale, a beauty in West Indian wood; it is said to have belonged to the Queen of Spain.	– Слушай, Форестье, я знаю, где продается великолепное бильбоке черного дерева. Говорят, оно принадлежало испанской королеве.
They want sixty francs for it.	Просят шестьдесят франков.
Not dear."	Это недорого.
Forestier asked: «Where does it hang out?»	– Где это? – спросил Форестье.
And as he had missed his thirty-seventh shot, he opened a cupboard in which Duroy saw a score of magnificent cups and balls, arranged and numbered like a collection of art objects.	Промахнувшись на тридцать седьмом ударе, он открыл шкаф, и в этом шкафу Дюруа увидел штук двадцать изумительных бильбоке, перенумерованных, расставленных в строгом порядке, словно диковинные безделушки в какой-нибудь коллекции.
Then having put back the one he had been using in its usual place, he repeated:	Форестье поставил свое бильбоке на место и еще раз спросил:
«Where does this gem hang out?»	– Где же обретается эта драгоценность?
The journalist replied: "At a box-office keeper's of the Vaudeville.	– У барышника, который продает билеты в Водевиль, – ответил журналист.
I will bring it you to-morrow, if you like."	– Могу тебе завтра принести, если хочешь.
"All right.	– Принеси.
If it is really a good one I will take it; one can never have too many."	Если хорошее – я возьму; лишнее бильбоке никогда не помешает.
Then turning to Duroy he added:	Затем он обратился к Дюруа:
«Come with me. I will take you in to see the governor; otherwise you might be getting mouldy here till seven in the evening.»	– Пойдем со мной, я проведу тебя к патрону, а то проторчишь тут до семи вечера.
They re-crossed the waiting-room, in which the same people were waiting in the same order.	В приемной все сидели на прежних местах.
As soon as Forestier appeared the young woman and the old actress, rising quickly, came up to him.	Увидев Форестье, молодая женщина и старая актриса поспешно встали и подошли к нему.
He took them aside one after the other into the bay of the window, and although they took care to talk in low tones, Duroy noticed that they were on familiar terms.	Форестье по очереди отводил их к окну, и хотя все трое старались говорить тихо, Дюруа заметил, что он и той и другой говорил «ты».
Then, having passed through two padded doors, they entered the manager's room.	Наконец Форестье и Дюруа вошли в кабинет издателя, куда вела двойная обитая дверь.
The conference which had been going on for an hour or so was nothing more than a game at ecart? with some of the gentlemen with the flat brimmed hats whom Duroy had noticed the night before.	Под видом совещания Вальтер и кое-кто из тех господ в цилиндрах с плоскими полями, которых Дюруа видел накануне, уже целый час играли в экарте.
Monsieur Walter dealt and played with concentrated attention and crafty movements, while his adversary threw down, picked up, and handled the light bits of colored pasteboard with the swiftness, skill, and grace of a practiced player.	Напряженное внимание, с каким издатель рассматривал свои карты, и вкрадчивость его движений составляли контраст с той ловкостью, гибкостью, грацией опытного игрока, с какою бил, сдавал, манипулировал легкими цветными листиками картона его партнер.

Norbert de Varenne, seated in the managerial armchair, was writing an article. Jacques Rival, stretched at full length on a couch, was smoking a cigar with his eyes closed.	Норбер де Варен писал статью, сидя в кресле, в котором обычно сидел издатель, а Жак Риваль растянулся во весь рост на диване и, зажмурив глаза, курил сигару.
The room smelled close, with that blended odor of leather-covered furniture, stale tobacco, and printing-ink peculiar to editors' rooms and familiar to all journalists.	Спертый воздух кабинета был пропитан запахом кожаных кресел, въедливым запахом табачного дыма и типографской краски, – специфическим запахом редакции, хорошо знакомым каждому журналисту.
Upon the black wood table, inlaid with brass, lay an incredible pile of papers, letters, cards, newspapers, magazines, bills, and printed matter of every description.	На столе черного дерева с медными инкрустациями высилась чудовищная груда писем, визитных карточек, счетов, журналов, газет и всевозможных печатных изданий.
Forestier shook hands with the punters standing behind the card players, and without saying a word watched the progress of the game; then, as soon as Daddy Walter had won, he said:	Форестье молча пожал руку зрителям, которые, стоя за стульями партнеров, держали между собою пари, и принялся следить за игрой. Как только Вальтер выиграл партию, он обратился к нему:
«Here is my friend, Duroy.»	– Вот мой друг Дюруа.
The manager glanced sharply at the young fellow over the glasses of his spectacles, and said: "Have you brought my article?	– Принесли статью? – бросив на молодого человека быстрый взгляд поверх очков, спросил издатель.
It would go very well to-day with the Morel debate."	– Это было бы весьма кстати именно сегодня, пока еще идут прения до запросу Мореля.
Duroy took the sheets of paper folded in four from his pocket, saying:	Дюруа вынул из кармана вчетверо сложенные листки.
«Here it is sir.»	– Вот, пожалуйста.
The manager seemed pleased, and remarked, with a smile: "Very good, very good.	Лицо патрона выразило удовольствие. -Отлично, отлично, – улыбаясь, сказал он.
You are a man of your word.	– Вы держите слово.
You must look through this for me, Forestier."	Надо мне это просматривать, Форестье?
But Forestier hastened to reply: "It is not worth while, Monsieur Walter.	– Не стоит, господин Вальтер, – поспешил ответить Форестье.
I did it with him to give him a lesson in the tricks of the trade.	– Мы с ним писали вместе, – надо было показать ему, как это делается.
It is very well done."	Получилась очень хорошая статья.
And the manager, who was gathering up the cards dealt by a tall, thin gentleman, a deputy belonging to the Left Center, remarked with indifference: «All right, then.»	– Ну и прекрасно, – равнодушно заметил издатель, разбирая карты, которые сдавал высокий худой господин, депутат левого центра.
Forestier, however, did not let him begin the new game, but stooping, murmured in his ear: "You know you promised me to take on Duroy to replace Marambot.	Однако Форестье не дал Вальтеру начать новую партию. – Вы обещали мне взять Дюруа на место Марамбо, – нагнувшись к самому его уху, шепнул он.
Shall I engage him on the same terms?"	– Разрешите принять его на тех же условиях?

«Yes, certainly.»	– Да, конечно.
Taking his friend's arm, the journalist led him away, while Monsieur Walter resumed the game.	Игра возобновилась, и журналист, взяв своего приятеля под руку, повел его к выходу.
Norbert de Varenne had not lifted his head; he did not appear to have seen or recognized Duroy.	Норбер де Варен не поднял головы: по-видимому, он не заметил или не узнал Дюруа.
Jacques Rival, on the contrary, had taken his hand with the marked and demonstrative energy of a comrade who may be reckoned upon in the case of any little difficulty.	Жак Риваль, напротив, нарочито крепко пожал ему руку, с подчеркнутой благожелательностью прекрасного товарища, на которого можно положиться во всех случаях жизни.
They passed through the waiting-room again, and as everyone looked at them, Forestier said to the youngest of the women, in a tone loud enough to be heard by the rest:	Когда Форестье и Дюруа снова появились в приемной, посетители впились в них глазами, и журналист, громко, чтобы его слышали все, сказал, обращаясь к самой молодой из женщин:
"The manager will see you directly.	– Издатель примет вас очень скоро.
He is just now engaged with two members of the Budget Committee."	У него совещание с двумя членами бюджетной комиссии.
Then he passed swiftly on, with an air of hurry and importance, as though about to draft at once an article of the utmost weight.	И сейчас же проследовал дальше с таким независимым и озабоченным видом, как будто его ожидали дела государственной важности.
As soon as they were back in the reporters' room Forestier at once took up his cup and ball, and as he began to play with it again, said to Duroy, breaking his sentences in order to count:	Вернувшись в редакционный зал, Форестье тотчас же взялся за бильбоке и, прерывая свою речь счетом ударов, заговорил:
"You will come here every day at three o'clock, and I will tell you the places you are to go to, either during the day or in the evening, or the next morning–one–I will give you, first of all, a letter of introduction to the head of the First Department of the Pr?fecture of Police–two–who will put you in communication with one of his clerks.	– Так вот. Ты будешь приходить сюда ежедневно к трем часам, я буду посылать тебя за, информацией, и ты будешь ее добывать – иногда днем, иногда вечером, иногда утром. Раз! Прежде всего я дам тебе рекомендательное письмо к начальнику первого отдела полицейской префектуры, – два! – а он направит тебя к одному из своих подчиненных.
You will settle with him about all the important information–three–from the Pr?fecture, official and quasi-official information, you know.	С ним ты условишься о получении всех важных сведений, – три! – сведений официального и, само собой разумеется, полуофициального характера.
In all matters of detail you will apply to Saint-Potin, who is up in the work–four–You can see him by-and-by, or to-morrow.	Подробности можешь узнать у Сен-Потена, он в курсе дела, – четыре! – дождись его или поговори с ним завтра.
You must, above all, cultivate the knack of dragging information out of men I send you to see–five–and to get in everywhere, in spite of closed doors–six–You will have for this a salary of two hundred francs a month, with two sous a line for the paragraphs you glean–seven–and two sous a line for all articles written by you to order on different subjects–eight."	Г лавное, научись вытягивать из людей, к которым я буду тебя посылать, все, что возможно, – пять! -и пролезать всюду, даже через закрытые двери, -шесть! За это ты будешь получать двести франков в месяц жалованья и по два су за строчку интересной хроники, которую ты сумеешь доставить, – семь! Кроме того, по заказу редакции ты будешь писать разные статейки – тоже по два су за строчку, – восемь!
Then he gave himself up entirely to his occupation, and went on slowly counting:	Затем он весь ушел в свою игру и медленно продолжал считать:

«Nine, ten, eleven, twelve, thirteen.»	– Девять, десять, одиннадцать, двенадцать, тринадцать...
He missed the fourteenth, and swore,	На четырнадцатом журналист промахнулся.
"Damn that thirteen, it always brings me bad luck.	– Опять тринадцать, черт бы его побрал! -проворчал он. – Проклятое число! Вечно оно приносит мне несчастье.
I shall die on the thirteenth of some month, I am certain."	И умру-то я, наверно, тринадцатого.
One of his colleagues who had finished his work also took a cup and ball from the cupboard. He was a little man, who looked like a boy, although he was really five-and-thirty.	Один из сотрудников, кончив работу, вынул из шкафа свое бильбоке; ему было тридцать пять лет, но крошечный рост делал его похожим на ребенка.
Several other journalists having come in, went one after the other and got out the toy belonging to each of them.	Потом вошли еще журналисты, и каждый из них взял по игрушке.
Soon there were six standing side by side, with their backs to the wall, swinging into the air, with even and regular motion, the balls of red, yellow, and black, according to the wood they were made of.	Вскоре играло уже шестеро: они стояли рядом, спиной к стене, и одинаковым мерным движением подбрасывали шары, красные, желтые или черные – в зависимости от породы дерева.
And a match having begun, the two who were still working got up to act as umpires.	Как только игра перешла в состязание, два сотрудника, прервав работу, предложили свои услуги в качестве судей.
Forestier won by eleven points.	Форестье выбил на одиннадцать очков больше других.
Then the little man, with the juvenile aspect, who had lost, rang for the messenger, and gave the order,	Человечек, похожий на ребенка, проиграл; он позвонил рассыльному и, когда тот явился, сказал ему:
«Nine bocks.»	– Девять кружек пива.
And they began to play again pending the arrival of these refreshments.	В ожидании прохладительного все опять принялись за игру.
Duroy drank a glass of beer with his new comrades, and then said to his friend:	Дюруа, выпив со своими новыми сослуживцами пива, спросил Форестье:
«What am I to do now?»	– Что я должен делать?
"I have nothing for you to-day.	– Сегодня ты свободен, – ответил тот.
You can go if you want to."	– Если хочешь, можешь идти.
«And our–our–article, will it go in to-night?»	– А наша... наша статья... пойдет сегодня вечером?
"Yes, but do not bother yourself about it; I will correct the proofs.	– Да, корректуру я выправлю сам, не беспокойся.
Write the continuation for to-morrow, and come here at three o'clock, the same as to-day."	Приготовь к завтрашнему дню продолжение и приходи в три часа, как сегодня.
Duroy having shaken hands with everyone, without even knowing their names, went down the magnificent staircase with a light heart and high spirits.	Дюруа попрощался со всеми этими людьми за руку, хотя и не знал даже, как их зовут, а затем, ликующий и счастливый, спустился вниз по роскошной лестнице.

IV	IV
George Duroy slept badly, so excited was he by the wish to see his article in print.	Жорж Дюруа плохо спал: ему не терпелось увидеть свою статью напечатанной.
He was up as soon as it was daylight, and was prowling about the streets long before the hour at which the porters from the newspaper offices run with their papers from kiosque to kiosque.	С рассветом он был уже на ногах и вышел из дому задолго до того, как газетчики начинают бегать от киоска к киоску.
He went on to the Saint Lazare terminus, knowing that the _Vie Francaise_ would be delivered there before it reached his own district.	Он направился к вокзалу Сен-Лазар, так как знал наверняка, что «Французская жизнь» появляется там раньше, чем в его квартале.
As he was still too early, he wandered up and down on the footpath.	Но было еще очень рано, и, дойдя до вокзала, он стал расхаживать по тротуару.
He witnessed the arrival of the newspaper vendor who opened her glass shop, and then saw a man bearing on his head a pile of papers.	Он видел, как пришла продавщица и открыла свою застекленную будку, затем появился человек с кипой сложенных вдвое газетных листов на голове.
He rushed forward.	Дюруа бросился к нему, но это были
There were the _Figaro_, the _Gil Blas_, the _Gaulois_, the _Evenement_, and two or three morning journals, but the _Vie Francaise_ was not among them.	«Фигаро», «Жиль Блаз», «Голуа», «Новости дня» и еще две-три газеты. «Французской жизни» у него не оказалось.
Fear seized him.	Дюруа забеспокоился.
Suppose the «Recollections of a Chasseur d'Afrique» had been kept over for the next day, or that by chance they had not at the last moment seemed suitable to Daddy Walter.	Что, если «Воспоминания африканского стрелка» отложены на завтра? А вдруг в последнюю минуту статью не пропустил старик Вальтер?
Turning back to the kiosque, he saw that the paper was on sale without his having seen it brought there.	Возвращаясь обратно, Дюруа увидел, что газету уже продают, а он и не заметил, как ее принесли.
He darted forward, unfolded it, after having thrown down the three sous, and ran through the headings of the articles on the first page.	Он подскочил к киоску, бросил три су и, развернув газету, просмотрел заголовки на первой странице.
Nothing.	Ничего похожего!
His heart began to beat, and he experienced strong emotion on reading at the foot of a column in large letters,	У него сильно забилось сердце. Он перевернул страницу и, глубоко взволнованный, прочел под одним из столбцов жирным шрифтом напечатанную подпись:
«George Duroy.»	«Жорж Дюруа».
It was in; what happiness!	Поместили! Какое счастье!
He began to walk along unconsciously, the paper in his hand and his hat on one side of his head, with a longing to stop the passers-by in order to say to them:	Он шел, ни о чем не думая, в шляпе набекрень, с газетой в руке, и его подмывало остановить первого встречного только для того, чтобы сказать ему!
«Buy this, buy this, there is an article by me in it.»	«Купите эту газету, купите эту газету! Здесь есть моя статья».

He would have liked to have bellowed with all the power of his lungs, like some vendors of papers at night on the boulevards,	Он готов был кричать во все горло, как кричат по вечерам на бульварах:
"Read the _Vie Francaise_; read George Duroy's article,	"Читайте «Французскую жизнь», читайте статью Жоржа Дюруа
'Recollections of a Chasseur d'Afrique.'" And suddenly he felt a wish to read this article himself, read it in a public place, a _caf?_, in sight of all.	«Воспоминания африканского стрелка». Ему вдруг захотелось самому прочитать свою статью, прочитать в общественном месте, в кафе, у всех на виду.
He looked about for some establishment already filled with customers.	И он стал искать такой ресторан, где были бы уже посетители.
He had to walk in search of one for some time.	Ему пришлось долго бродить по городу.
He sat down at last in front of a kind of wine shop, where several customers were already installed, and asked for a glass of rum, as he would have asked for one of absinthe, without thinking of the time.	Наконец он нашел что-то вроде винного погребка, где было довольно много народу, сел за столик и потребовал рому, – он мог бы потребовать и абсенту, так как утратил всякое представление о времени.
Then he cried: «Waiter, bring me the _Vie Francaise_.»	– Гарсон, дайте мне «Французскую жизнь»! -крикнул он.
A man in a white apron stepped up, saying:	Подбежал гарсон в белом переднике:
«We have not got it, sir; we only take in the _Rappel_, the _Siecle_, the _Lanierne_, and the _Petit Parisien_.»	– У нас нет такой газеты, сударь, мы получаем «Призыв», «Век», «Светоч» и «Парижский листок».
«What a den!» exclaimed Duroy, in a tone of anger and disgust.	Дюруа был возмущен. – Ну и заведеньице же у вас! – сказал он со злостью.
«Here, go and buy it for me.»	– В таком случае подите купите мне «Французскую жизнь».
The waiter hastened to do so, and brought back the paper.	Гарсон сбегал за газетой.
Duroy began to read his article, and several times said aloud: «Very good, very well put,» to attract the attention of his neighbors, and inspire them with the wish to know what there was in this sheet.	Чтобы привлечь внимание соседей и внушить им желание узнать, что в ней есть интересного, Дюруа, читая свою статью, время от времени восклицал: – Отлично! Отлично!
Then, on going away, he left it on the table.	Уходя, он оставил газету на столике.
The master of the place, noticing this, called him back, saying:	Хозяин, заметив это, окликнул его:
«Sir, sir, you are forgetting your paper.»	– Сударь, сударь, вы забыли газету!
And Duroy replied: "I will leave it to you. I have finished with it.	– Пусть она останется у вас, я ее уже прочитал, -ответил Дюруа.
There is a very interesting article in it this morning."	– Между прочим, там есть одна очень любопытная статья.
He did not indicate the article, but he noticed as he went away one of his neighbors take the _Vie Francaise_ up from the table on which he had left it.	Он не сказал, какая именно, но, уходя, заметил, что один из посетителей взял с его столика «Французскую жизнь».

He thought: «What shall I do now?» And he decided to go to his office, take his month's salary, and tender his resignation.	«Чем бы мне теперь заняться?» – подумал Дюруа и решил пойти в свою канцелярию получить жалованье за месяц и заявить об уходе.
He felt a thrill of anticipatory pleasure at the thought of the faces that would be pulled up by the chief of his room and his colleagues.	Он затрепетал от восторга, представив себе, как вытянутся лица у начальника и сослуживцев.
The notion of the bewilderment of the chief above all charmed him.	Особенно радовала его мысль ошарашить начальника.
He walked slowly, so as not to get there too early, the cashier's office not opening before ten o'clock.	Он шел медленно; касса открывалась в десять, раньше половины десятого не имело смысла являться.
His office was a large, gloomy room, in which gas had to be kept burning almost all day long in winter.	Канцелярия занимала большую темную комнату, -зимой здесь целый день горел газ.
It looked into a narrow court-yard, with other offices on the further side of it.	Окна ее выходили на узкий двор и упирались в окна других канцелярий.
There were eight clerks there, besides a sub-chief hidden behind a screen in one corner.	В одной этой комнате помещалось восемь служащих, а в углу, за ширмой, сидел помощник начальника.
Duroy first went to get the hundred and eighteen francs twenty-five centimes enclosed in a yellow envelope, and placed in the drawer of the clerk entrusted with such payments, and then, with a conquering air, entered the large room in which he had already spent so many days.	Дюруа сперва получил свои сто восемнадцать франков двадцать пять сантимов, вложенные в желтый конверт, хранившийся в ящике у кассира, а затем с победоносным видом вошел в просторную канцелярию, в которой провел столько дней.
As soon as he came in the sub-chief, Monsieur Potel, called out to him:	Помощник начальника, господин Потель, крикнул ему из-за ширмы:
"Ah! it is you, Monsieur Duroy?	– А, это вы, господин Дюруа?
The chief has already asked for you several times.	Начальник уже несколько раз о вас справлялся.
You know that he will not allow anyone to plead illness two days running without a doctor's certificate."	Вы знаете, что он не разрешает болеть два дня подряд без удостоверения от врача.
Duroy, who was standing in the middle of the room preparing his sensational effect, replied in a loud voice:	Дюруа для пущего эффекта остановился посреди комнаты.
«I don't care a damn whether he does or not.»	– Мне, собственно, на это наплевать! – заявил он во всеуслышание.
There was a movement of stupefaction among the clerks, and Monsieur Potel's features showed affrightedly over the screen which shut him up as in a box.	Чиновники обмерли; из-за ширмы выглянула испуганная физиономия господина Потеля.
He barricaded himself behind it for fear of draughts, for he was rheumatic, but had pierced a couple of holes through the paper to keep an eye on his staff.	В этой своей коробке он спасался от сквозняков; он страдал ревматизмом. А чтобы следить за подчиненными, он проделал в бумаге две дырочки.
A pin might have been heard to fall.	Было слышно, как пролетит муха.

At length the sub-chief said, hesitatingly: «You said?»	– Что вы сказали? – нерешительно спросил наконец помощник начальника.
"I said that I don't care a damn about it.	– Я сказал, что мне, собственно, наплевать.
I have only called to-day to tender my resignation.	Я пришел только для того, чтобы заявить об уходе.
I am engaged on the staff of the _Vie Francaise_ at five hundred francs a month, and extra pay for all I write.	Я поступил сотрудником в редакцию «Французской жизни» на пятьсот франков в месяц, не считая построчных.
Indeed, I made my _d?but_ this morning."	В сегодняшнем номере уже напечатана моя статья.
He had promised himself to spin out his enjoyment, but had not been able to resist the temptation of letting it all out at once.	Он хотел продлить удовольствие, но не удержался и выпалил все сразу.
The effect, too, was overwhelming.	Эффект, впрочем, был полный.
No one stirred.	Все окаменели.
Duroy went on: «I will go and inform Monsieur Perthuis, and then come and wish you good-bye.»	– Я сейчас скажу об этом господину Пертюи, -добавил Дюруа, – а потом зайду попрощаться с вами.
And he went out in search of the chief, who exclaimed, on seeing him:	Не успел он войти к начальнику, как тот обрушился на него с криком:
"Ah, here you are.	– А, изволили явиться?
You know that I won't have–"	Вам известно, что я терпеть не могу...
His late subordinate cut him short with: «It's not worth while yelling like that.»	– Нечего горло-то драть, – прервал своего начальника подчиненный.
Monsieur Perthuis, a stout man, as red as a turkey cock, was choked with bewilderment.	Г осподин Пертюи, толстый, красный, как петуший гребень, поперхнулся от изумления.
Duroy continued: "I have had enough of this crib.	– Мне осточертела ваша лавочка, – продолжал Дюруа.
I made my _d?but_ this morning in journalism, where I am assured of a very good position.	– Сегодня я впервые выступил на поприще журналистики, мне дали прекрасное место.
I have the honor to bid you good-day."	Честь имею кланяться.
And he went out.	С этими словами он удалился.
He was avenged.	Он отомстил.
As he promised, he went and shook hands with his old colleagues, who scarcely dared to speak to him, for fear of compromising themselves, for they had overheard his conversation with the chief, the door having remained open.	Он вернулся в канцелярию, как обещал, и пожал руку бывшим своим сослуживцам, но они, боясь скомпрометировать себя, не сказали с ним и двух слов, – через отворенную дверь им слышен был его разговор с начальником.
He found himself in the street again, with his salary in his pocket.	С жалованьем в кармане Дюруа вышел на улицу.

He stood himself a substantial breakfast at a good but cheap restaurant he was acquainted with, and having again purchased the _Vie Francaise_, and left it on the table, went into several shops, where he bought some trifles, solely for the sake of ordering them to be sent home, and giving his name:	Плотно и вкусно позавтракав в уже знакомом ему хорошем и недорогом ресторане, купив еще один номер «Французской жизни»и оставив его на столике, он обошел несколько магазинов и накупил всякой всячины; безделушки эти были ему совсем не нужны, но он испытывал особое удовольствие, приказывая доставить их к себе на квартиру и называя свое имя:
«George Duroy,» with the addition,	«Жорж Дюруа». При этом он добавлял:
«I am the editor of the _Vie Francaise_.»	"Сотрудник «Французской жизни».
Then he gave the name of the street and the number, taking care to add:	Однако, указав улицу и номер дома, он не забывал предупредить:
«Leave it with the doorkeeper.»	– Покупки оставьте у швейцара.
As he had still some time to spare he went into the shop of a lithographer, who executed visiting cards at a moment's notice before the eyes of passers-by, and had a hundred, bearing his new occupation under his name, printed off while he waited.	Время у него еще оставалось, и, зайдя в моментальную литографию, где в присутствии клиента изготовлялись визитные карточки, он заказал себе сотню, велев обозначить под фамилией свое новое звание.
Then he went to the office of the paper.	Затем отправился в редакцию.
Forestier received him loftily, as one receives a subordinate.	Форестье встретил его высокомерно, как встречают подчиненных.
"Ah! here you are.	– А, ты уже пришел?
Good.	Отлично.
I have several things for you to attend to.	У меня как раз есть для тебя несколько поручений.
Just wait ten minutes.	Подожди минут десять.
I will just finish what I am about."	Мне надо кончить свои дела.
And he went on with a letter he was writing.	И он стал дописывать письмо.
At the other end of the large table a fat, bald little man, with a very pale, puffy face, and a white and shining head, was writing, with his nose on the paper owing to extreme shortsightedness.	На другом конце большого стола сидел маленький человечек, бледный, рыхлый, одутловатый, с совершенно лысым, белым, лоснящимся черепом, и что-то писал, по причине крайней близорукости уткнув нос в бумагу.
Forestier said to him: «I say, Saint-Potin, when are you going to interview those people?»	– Скажи, Сен-Потен, – спросил его Форестье, – в котором часу ты пойдешь брать интервью?
«At four o'clock.»	– В четыре.
«Will you take young Duroy here with you, and let him into the way of doing it?»	– Возьми с собой Дюруа, вот этого молодого человека, что стоит перед тобой, и открой ему тайну своего ремесла.
«All right.»	– Будет сделано.
Then turning to his friend, Forestier added: "Have you brought the continuation of the Algerian article?	– Принес продолжение статьи об Алжире? -обратился к своему приятелю Форестье.
The opening this morning was very successful."	– Начало имело большой успех.

Duroy, taken aback, stammered: «No. I thought I should have time this afternoon. I had heaps of things to do. I was not able.»	– Нет, – сконфуженно пробормотал Дюруа, – я думал засесть за нее после завтрака... но у меня было столько дел, что я никак не мог...
The other shrugged his shoulders with a dissatisfied air.	Форестье недовольно пожал плечами.
"If you are not more exact than that you will spoil your future.	– Неаккуратностью ты можешь испортить себе карьеру.
Daddy Walter was reckoning on your copy.	Старик Вальтер рассчитывал на твой материал.
I will tell him it will be ready to-morrow.	Я ему скажу, что он будет готов завтра.
If you think you are to be paid for doing nothing you are mistaken."	Если ты воображаешь, что можно ничего не делать и получать деньги, то ты ошибаешься.
Then, after a short silence, he added:	Помолчав, он прибавил:
«One must strike the iron while it is hot, or the deuce is in it.»	– Надо ковать железо, пока горячо, черт возьми!
Saint-Potin rose, saying:	Сен-Потен встал.
«I am ready.»	– Я готов, – сказал он.
Then Forestier, leaning back in his chair, assumed a serious attitude in order to give his instructions, and turning to Duroy, said: "This is what it is.	Форестье, прежде чем дать распоряжения, откинулся на спинку кресла и принял почти торжественную позу. – Так вот, – начал он, устремив взгляд на Дюруа.
Within the last two days the Chinese General, Li Theng Fao, has arrived at the Hotel Continental, and the Rajah Taposahib Ramaderao Pali at the Hotel Bristol.	– Два дня тому назад к нам в Париж прибыли китайский генерал Ли Чэн-фу и раджа Тапосахиб Рамадерао Пали, – генерал остановился в «Континентале», раджа – в отеле «Бристоль».
You will go and interview them."	Вам следует взять у них интервью.
Turning to Saint-Potin, he continued:	Тут он повернулся лицом к Сен-Потену:
"Don't forget the main points I told you of.	– Не забудь главных пунктов, на которые я тебе указывал.
Ask the General and the Rajah their opinion upon the action of England in the East, their ideas upon her system of colonization and domination, and their hopes respecting the intervention of Europe, and especially of France."	Спроси у генерала и у раджи, что они думают о происках Англии на Дальнем Востоке, о ее методах колонизации, об установленном ею образе правления, и питают ли они надежду на вмешательство Европы и, в частности, Франции.
He was silent for a moment, and then added in a theatrical aside: «It will be most interesting to our readers to learn at the same time what is thought in China and India upon these matters which so forcibly occupy public attention at this moment.»	– Наших читателей крайне интересует отношение Индии и Китая к тем вопросам, которые так волнуют в настоящее время общественное мнение, – после некоторого молчания проговорил он, не обращаясь ни к кому в отдельности.
He continued, for the benefit of Duroy:	И, снова уставившись на Дюруа, добавил:
«Watch how Saint-Potin sets to work; he is a capital reporter; and try to learn the trick of pumping a man in five minutes.»	– Понаблюдай за тем, как будет действовать Сен-Потен, – это великолепный репортер, он тебе в пять минут выпотрошит кого угодно.

Then he gravely resumed his writing, with the evident intention of defining their relative positions, and putting his old comrade and present colleague in his proper place.	Затем он опять с важным видом взялся за перо, -он явно хотел поставить своего бывшего однополчанина и нынешнего сослуживца в известные рамки, указать ему надлежащее место.
As soon as they had crossed the threshold Saint-Potin began to laugh, and said to Duroy:	Как только они вышли за порог, Сен-Потен со смехом сказал Дюруа:
"There's a fluffer for you.	– Вот кривляка!
He tried to fluff even us.	Ломается даже перед нами.
One would really think he took us for his readers."	Можно подумать, что он принимает нас за своих читателей.
They reached the boulevard, and the reporter observed: «Will you have a drink?»	Они пошли по бульвару. – Выпьем чего-нибудь? – предложил репортер.
"Certainly.	– С удовольствием.
It is awfully hot."	Такая жара!
They turned into a _caf?_ and ordered cooling drinks.	Они зашли в кафе и спросили прохладительного.
Saint-Potin began to talk.	И тут Сен-Потен разговорился.
He talked about the paper and everyone connected with it with an abundance of astonishing details.	Толкуя о редакционных делах и обо всем на свете, он выказывал поразительную осведомленность:
"The governor?	– Патрон?
A regular Jew?	Типичный еврей!
And you know, nothing can alter a Jew.	А еврея, знаете, не переделаешь.
What a breed!"	Уж и народ!
And he instanced some astounding traits of avariciousness peculiar to the children of Israel, economies of ten centimes, petty bargaining, shameful reductions asked for and obtained, all the ways of a usurer and pawnbroker.	Сен-Потен привел несколько ярких примеров скупости Вальтера, столь характерной для сынов Израиля, грошовой экономии, мелкого торгашества, унизительного выклянчивания скидок, описал все его ростовщические ухватки.
"And yet with all this, a good fellow who believes in nothing and does everyone.	– И при всем том славный малый, который ни во что не верит и всех водит за нос.
His paper, which is Governmental, Catholic, Liberal, Republican, Orleanist, pay your money and take your choice, was only started to help him in his speculations on the Bourse, and bolster up his other schemes.	Его газета, официозная, католическая, либеральная, республиканская, орлеанистская, этот слоеный пирог, эта мелочная лавчонка нужна ему только как вспомогательное средство для биржевых операций и всякого рода иных предприятий.
At that game he is very clever, and nets millions through companies without four sous of genuine capital."	По этой части он не промах: зарабатывает миллионы на акционерных обществах, у которых ни гроша за душой...
He went on, addressing Duroy as «My dear fellow.»	Сен-Потен болтал без умолку, величая Дюруа «дорогим другом».
"And he says things worthy of Balzac, the old shark.	– Между прочим, у этого сквалыги подчас срываются с языка чисто бальзаковские словечки.

Fancy, the other day I was in his room with that old tub Norbert, and that Don Quixote Rival, when Montelin, our business manager, came in with his morocco bill-case, that bill-case that everyone in Paris knows, under his arm.	На днях был такой случай: я, старая песочница Норбер и новоявленный Дон Кихот – Риваль сидим, понимаете ли, у него в кабинете, и вдруг входит наш управляющий Монтлен с известным всему Парижу сафьяновым портфелем под мышкой.
Walter raised his head and asked:	Вальтер воззрился на него и спрашивает:
'What news?' Montelin answered simply:	«Что нового?», Монтлен простодушно отвечает:
'I have just paid the sixteen thousand francs we owed the paper maker.'	«Я только что уплатил долг за бумагу -шестнадцать тысяч франков».
The governor gave a jump, an astonishing jump.	Патрон подскочил на месте от ужаса.
'What do you mean?' said he.	«Что вы сказали?» -
' I have just paid Monsieur Privas,' replied Montelin.	«Я уплатил господину Прива». -
' But you are mad.'	«Вы с ума сошли!» -
'Why?'	«Почему?» -
'Why–why–why–' he took off his spectacles and wiped them. Then he smiled with that queer smile that flits across his fat cheeks whenever he is going to say something deep or smart, and went on in a mocking and derisive tone,	«Почему... почему... почему...» Вальтер снял очки, протер стекла, улыбнулся той плутоватой улыбкой, которая раздвигает его толстые щеки, когда он собирается сказать что-нибудь ядовитое или остроумное, и насмешливым, не допускающим возражений тоном сказал:
'Why?	"Почему?
Because we could have obtained a reduction of from four to five thousand francs.'	Потому что на этом деле мы могли получить скидку в четыре, а то и в пять тысяч франков".
Montelin replied, in astonishment:	Монтлен удивился:
'But, sir, all the accounts were correct, checked by me and passed by yourself.' Then the governor, quite serious again, observed:	«Да как же, господин Вальтер, ведь счета были в порядке, я их проверял, а вы принимали...» Тут патрон, на этот раз уже серьезно, заметил:
'What a fool you are.	"Нельзя быть таким простаком.
Don't you know, Monsieur Montelin, that one should always let one's debts mount up, in order to offer a composition?'"	Запомните, господин Монтлен, что сперва надо накапливать долги, а потом заключать полюбовные сделки".
And Saint-Potin added, with a knowing shake of his head,	– Вскинув голову, Сен-Потен с видом знатока добавил: – Ну что?
«Eh! isn't that worthy of Balzac?»	Разве это не Бальзак?
Duroy had not read Balzac, but he replied,	Дюруа хотя и не читал Бальзака, тем не менее уверенно подтвердил:
«By Jove! yes.»	– Да, черт возьми!
Then the reporter spoke of Madame Walter, an old goose; of Norbert de Varenne, an old failure; of Rival, a copy of Fervacques.	Госпожу Вальтер репортер назвал жирной индюшкой, Норбера де Варена – старым неудачником, Риваля – бледной копией Фервака[4].
Next he came to Forestier.	Затем снова заговорил о Форестье.

«As to him, he has been lucky in marrying his wife, that is all.»	– Этому просто повезло с женитьбой – только и всего.
Duroy asked: «What is his wife, really?»	– А что, в сущности, представляет собой его жена?
Saint-Potin rubbed his hands. "Oh! a deep one, a smart woman.	– О, это бестия, тонкая штучка! – потирая руки, ответил Сен-Потен.
She was the mistress of an old rake named Vaudrec, the Count de Vaudrec, who gave her a dowry and married her off."	– Любовница мышиного жеребчика Водрека, графа де Водрека, – это он дал ей приданое и выдал замуж...
Duroy suddenly felt a cold shiver run through him, a tingling of the nerves, a longing to smack this gabbler on the face.	Дюруа вдруг ощутил озноб, какую-то нервную дрожь, ему хотелось выругать этого болтуна, закатить ему пощечину.
But he merely interrupted him by asking:	Но он лишь остановил его вопросом:
«And your name is Saint-Potin?»	– Сен-Потен – это ваша настоящая фамилия?
The other replied, simply enough: "No, my name is Thomas.	– Нет, меня зовут Тома, – с наивным видом ответил тот.
It is in the office that they have nicknamed me Saint-Potin."	– Сен-Потеном[5] меня окрестили в редакции.
Duroy, as he paid for the drinks, observed: «But it seems to me that time is getting on, and that we have two noble foreigners to call on.»	– Сейчас, наверно, уже много времени, – заплатив за напитки, сказал Дюруа, – а ведь нам еще предстоит посетить двух важных особ.
Saint-Potin began to laugh.	Сен-Потен расхохотался.
"You are still green.	– Сразу видно, что вы человек неискушенный!
So you fancy I am going to ask the Chinese and the Hindoo what they think of England?	Значит, вы полагаете, что я в самом деле пойду спрашивать у индуса и китайца, что они думают об Англии?
As if I did not know better than themselves what they ought to think in order to please the readers of the _Vie Francaise_.	Да я лучше их знаю, что они должны думать, чтобы угодить читателям «Французской жизни».
I have already interviewed five hundred of these Chinese, Persians, Hindoos, Chilians, Japanese, and others.	Я проинтервьюировал на своем веку пятьсот таких китайцев, персов, индусов, чилийцев, японцев.
They all reply the same, according to me.	По-моему, все они говорят одно и то же.
I have only to take my article on the last comer and copy it word for word.	Следовательно, я должен взять свою статью о последнем из наших гостей и переписать ее слово в слово.
What has to be changed, though, is their appearance, their name, their title, their age, and their suite.	Придется только изменить заголовок, имя, титул, возраст, состав свиты.
Oh! on that point it does not do to make a mistake, for I should be snapped up sharp by the _Figaro_ or the _Gaulois_.	Вот тут надо держать ухо востро, не то «Фигаро» и «Голуа» живо уличат во вранье.
But on these matters the hall porters at the Hotel Bristol and the Hotel Continental will put me right in five minutes.	Но у швейцаров «Бристоля» и «Континенталя» я в пять минут получу об этом самые точные сведения.

We will smoke a cigar as we walk there.	Мы пройдем туда пешком и дорогой выкурим по сигаре.
Five francs cab hire to charge to the paper.	А с редакции стребуем пять франков разъездных.
That is how one sets about it, my dear fellow, when one is practically inclined."	Вот, дорогой мой, как поступают люди практичные.
«It must be worth something decent to be a reporter under these circumstances,» said Duroy.	– При таких условиях быть репортером как будто бы выгодно? – спросил Дюруа.
The journalist replied mysteriously: «Yes, but nothing pays so well as paragraphs, on account of the veiled advertisements.»	– Да, но выгоднее всего хроника, это -замаскированная реклама, – с загадочным видом ответил Сен-Потен.
They had got up and were passing down the boulevards towards the Madeleine.	Они встали и пошли бульваром по направлению к церкви Мадлен.
Saint-Potin suddenly observed to his companion: «You know if you have anything else to do, I shall not need you in any way.»	– Знаете что, – вдруг сказал Сен-Потен, – если у вас есть какие-нибудь дела, то я вас не держу.
Duroy shook hands and left him.	Пожав ему руку, Дюруа удалился.
The notion of the article to be written that evening worried him, and he began to think.	Статья, которую он должен был написать вечером, не давала ему покою, и он тут же, дорогой, принялся обдумывать ее.
He stored his mind with ideas, reflections, opinions, and anecdotes as he walked along, and went as far as the end of the Avenue des Champs Elys?es, where only a few strollers were to be seen, the heat having caused Paris to be evacuated.	Он попытался припомнить несколько анекдотов, привести в порядок свои наблюдения, мысли, сделать некоторые выводы – и так незаметно дошел до конца Елисейских полей, где ему лишь изредка попадались навстречу гуляющие, ибо в жаркие дни Париж становится безлюдным.
Having dined at a wine shop near the Arc de Triomphe, he walked slowly home along the outer boulevards and sat down at his table to work.	Пообедав в винном погребке на площади Этуаль, возле Триумфальной арки, он медленным шагом двинулся по кольцу внешних бульваров и, придя домой, сел за работу.
But as soon as he had the sheet of blank paper before his eyes, all the materials that he had accumulated fled from his mind as though his brain had evaporated.	Но едва он увидел перед собой большой лист белой бумаги, как все, что он успел накопить, улетучилось, самый мозг его словно испарился.
He tried to seize on fragments of his recollections and to retain them, but they escaped him as fast as he laid hold of them, or else they rushed on him altogether pell-mell, and he did not know how to clothe and present them, nor which one to begin with.	Он ловил обрывки воспоминаний, силился их удержать, но стоило ему ухватиться за них, и они ускользали или же мелькали перед ним с головокружительной быстротой, и он не знал, как их подать, что с ними делать, с чего начать.
After an hour of attempts and five sheets of paper blackened by opening phrases that had no continuation, he said to himself:	Просидев битый час и заполнив пять страниц вариантами первой фразы, он сказал себе:
"I am not yet well enough up in the business.	"Я еще не наловчился.
I must have another lesson."	Придется взять еще один урок".
And all at once the prospect of another morning's work with Madame Forestier, the hope of another long and intimate _t?te-?-t?te_ so cordial and so pleasant, made him quiver with desire.	И при одной мысли о совместной работе с г-жой Форестье, о продолжительной задушевной, интимной, столь приятной беседе с нею наедине его охватила дрожь нетерпения.

He went to bed in a hurry, almost afraid now of setting to work again and succeeding all at once.	Боясь, что если он вновь примется за статью, то дело неожиданно может пойти на лад, Дюруа поспешил лечь.
He did not get up the next day till somewhat late, putting off and tasting in advance the pleasure of this visit.	Утром он долго лежал в постели, предвкушая сладость предстоящего свидания с г-жой Форестье и намеренно отдаляя его.
It was past ten when he rang his friend's bell.	Был уже одиннадцатый час, когда он, подойдя к знакомой двери, нажал кнопку звонка.
The man-servant replied: «Master is engaged at his work.»	– Господин Форестье занят, – объявил слуга.
Duroy had not thought that the husband might be at home.	Дюруа упустил из виду, что супруг может оказаться дома.
He insisted, however, saying:	Тем не менее он продолжал настаивать:
«Tell him that I have called on a matter requiring immediate attention.»	– Скажите, что я к нему по срочному делу.
After waiting five minutes he was shown into the study in which he had passed such a pleasant morning.	Через пять минут он вошел в тот самый кабинет, где провел накануне такое чудесное утро.
In the chair he had occupied Forestier was now seated writing, in a dressing-gown and slippers and with a little Scotch bonnet on his head, while his wife in the same white gown leant against the mantelpiece and dictated, cigarette in mouth.	Журналист, в халате, в туфлях, в маленькой английской шапочке, что-то писал, сидя в кресле, в котором вчера сидел Дюруа, а г-жа Форестье, в том же белом пеньюаре, стояла, облокотившись на камин, и, с папиросой в зубах, диктовала.
Duroy, halting on the threshold, murmured:	Дюруа остановился на пороге.
«I really beg your pardon; I am afraid I am disturbing you.»	– Прошу прощения, я помешал вам?
His friend, turning his face towards him–an angry face, too–growled: "What is it you want now?	Форестье злобно уставился на него. – Что еще? -проворчал он.
Be quick; we are pressed for time."	– Говори скорей, нам некогда.
The intruder, taken back, stammered: «It is nothing; I beg your pardon.»	– Нет, ничего, извини, – сконфуженно мямлил Дюруа.
But Forestier, growing angry, exclaimed:	Форестье рассвирепел.
«Come, hang it all, don't waste time about it; you have not forced your way in just for the sake of wishing us good-morning, I suppose?»	– Да ну же, черт побери! Что ты тянешь? Ведь ты, надо полагать, вломился ко мне не для того, чтобы иметь удовольствие сказать нам: «С добрым утром»?
Then Duroy, greatly perturbed, made up his mind. «No–you see–the fact is—I can't quite manage my article–and you were–so–so kind last time–that I hoped–that I ventured to come–»	– Да нет... – преодолевая смущение, заговорил Дюруа. – Видишь ли, дело в том, что у меня опять ничего не вышло со статьей... а ты... вы оба были так добры прошлый раз... что я надеялся... я осмелился прийти...
Forestier cut him short. "You have a pretty cheek.	– Ты просто издеваешься над людьми! – перебил его Форестье.

So you think I am going to do your work, and that all you have to do is to call on the cashier at the end of the month to draw your screw?	– Ты, очевидно, вообразил, что я буду за тебя работать, а ты будешь каждый месяц получать денежки.
No, that is too good."	Ловко придумано, что и говорить!
The young woman went on smoking without saying a word, smiling with a vague smile, which seemed like an amiable mask, concealing the irony of her thoughts.	Госпожа Форестье продолжала молча курить и все улыбалась загадочной улыбкой, похожей на маску любезности, за которой таится ирония.
Duroy, colored up, stammered: «Excuse me–I fancied–I thought–» then suddenly, and in a clear voice, he went on: «I beg your pardon a thousand times, Madame, while again thanking you most sincerely for the charming article you produced for me yesterday.»	– Простите... я думал... я полагал... – вспыхнув, пролепетал Дюруа и вдруг отчетливо произнес: -Приношу вам тысячу извинений, сударыня, и еще раз горячо благодарю за прелестный фельетон, который вы за меня написали вчера.
He bowed, remarked to Charles:	Он поклонился, сказал Шарлю:
«I shall be at the office at three,» and went out.	– В три часа я буду в редакции.
He walked home rapidly, grumbling:	И вышел. Быстрым шагом идя домой, он ворчал себе под нос:
«Well, I will do it all alone, and they shall see–»	«Ладно, сами сейчас напишем, вот увидите...»
Scarcely had he got in than, excited by anger, he began to write.	Вдохновляемый злобой, Дюруа вошел к себе в комнату и тут же сел за работу.
He continued the adventure began by Madame Forestier, heaping up details of catch-penny romance, surprising incidents, and inflated descriptions, with the style of a schoolboy and the phraseology of the barrack-room.	Он развивал сюжет, намеченный г-жой Форестье, нагромождая детали, заимствованные из бульварных романов, невероятные происшествия, вычурные описания, мешая дубовый язык школьника с унтер-офицерским жаргоном.
Within an hour he had finished an article which was a chaos of nonsense, and took it with every assurance to the _Vie Francaise_.	За час он успел написать статью и, довольный собою, понес этот ералаш в редакцию.
The first person he met was Saint-Potin, who, grasping his hand with the energy of an accomplice, said:	Сен-Потен, первый, кого он там встретил, с видом заговорщика крепко пожал ему руку.
"You have read my interview with the Chinese and the Hindoo?	– Читали мою беседу с индусом и китайцем? -спросил он.
Isn't it funny?	– Не правда ли, забавно?
It has amused everyone.	Париж от нее в восторге.
And I did not even get a glimpse of them."	А ведь я их и в глаза не видел.
Duroy, who had not read anything, at once took up the paper and ran his eye over a long article headed:	Дюруа еще ничего не читал; он тотчас же взял газету и стал просматривать длинную статью под заглавием
«India and China,» while the reporter pointed out the most interesting passages.	«Индия и Китай», а Сен-Потен в это время показывал ему и подчеркивал наиболее интересные места.
Forestier came in puffing, in a hurry, with a busy air, saying:	С деловым, озабоченным видом, отдуваясь, вошел Форестье.

«Good; I want both of you.»	– Вы уже здесь? Весьма кстати. Вы мне оба нужны.
And he mentioned a number of items of political information that would have to be obtained that very afternoon.	И он дал им указания насчет того, какие именно сведения политического характера они должны раздобыть к вечеру.
Duroy held out his article.	Дюруа протянул ему свою рукопись.
«Here is the continuation about Algeria.»	– Вот продолжение статьи об Алжире.
«Very good; hand it over; and I will give it to the governor.»	– Очень хорошо, давай, давай, я покажу патрону.
That was all.	На этом разговор кончился.
Saint-Potin led away his new colleague, and when they were in the passage, he said to him:	Сен-Потен увел своего нового коллегу и, когда они были уже в коридоре, спросил:
«Have you seen the cashier?»	– Вы заходили в кассу?
«No; why?»	– Нет. Зачем?
"Why?	– Зачем?
To draw your money.	Получить деньги.
You see you should always draw a month in advance.	Жалованье, знаете ли, всегда нужно забирать за месяц вперед.
One never knows what may happen."	Мало ли что может случиться.
«But–I ask for nothing better.»	– Что ж... Я ничего не имею против.
"I will introduce you to the cashier.	– Я вас познакомлю с кассиром.
He will make no difficulty about it.	Он не станет чинить препятствия.
They pay up well here."	Платят здесь хорошо.
Duroy went and drew his two hundred francs, with twenty-eight more for his article of the day before, which, added to what remained of his salary from the railway company, gave him three hundred and forty francs in his pocket.	Дюруа получил свои двести франков и, сверх того, двадцать восемь франков за вчерашнюю статью; вместе с остатком жалованья, которое ему выдали в канцелярии, это составляло триста сорок франков.
He had never owned such a sum, and thought himself possessed of wealth for an indefinite period.	Никогда еще не держал он в руках такой суммы, и ему казалось, что этого богатства должно хватить бог знает на сколько.
Saint-Potin then took him to have a gossip in the offices of four or five rival papers, hoping that the news he was entrusted to obtain had already been gleaned by others, and that he should be able to draw it out of them–thanks to the flow and artfulness of his conversation.	Сен-Потен, в расчете на то, что другие уже успели раздобыть нужные ему сведения и что при его словоохотливости и уменье выспрашивать ему ничего не будет стоить выпытать их, предложил Дюруа походить с ним по редакциям конкурирующих между собою газет.
When evening had come, Duroy, who had nothing more to do, thought of going again to the Folies Berg?res, and putting a bold face on, he went up to the box office.	Вечером Дюруа освободился и решил махнуть в Фоли-Бержер. Задумав пройти наудачу, он отрекомендовался контролю:
"I am George Duroy, on the staff of the _Vie Francaise_.	– Я Жорж Дюруа, сотрудник «Французской жизни».

I came here the other day with Monsieur Forestier, who promised me to see about my being put on the free list; I do not know whether he has thought of it."	На днях я был здесь с господином Форестье, и он обещал достать мне пропуск. Боюсь только, не забыл ли он.
The list was referred to.	Просмотрели список.
His name was not entered.	Его фамилии там не оказалось.
However, the box office-keeper, a very affable man, at once said:	Тем не менее контролер был так любезен, что пропустил его.
«Pray, go in all the same, sir, and write yourself to the manager, who, I am sure, will pay attention to your letter.»	– Ничего, проходите, сударь, – сказал он, – только обратитесь лично к директору – он вам, конечно, не откажет.
He went in and almost immediately met Rachel, the woman he had gone off with the first evening.	Войдя, Жорж Дюруа почти тотчас же увидел Рашель, – ту женщину, с которой он отсюда ушел в прошлый раз.
She came up to him, saying:	Она подошла к нему.
"Good evening, ducky.	– Здравствуй, котик.
Are you quite well?"	Как поживаешь?
«Very well, thanks–and you?»	– Очень хорошо, а ты?
"I am all right.	– Тоже недурно.
Do you know, I have dreamed of you twice since last time?"	Знаешь, за это время я два раза видела тебя во сне.
Duroy smiled, feeling flattered.	Дюруа был польщен.
«Ah! and what does that mean?»	– Ах, ах! К чему бы это? – спросил он, улыбаясь.
«It means that you pleased me, you old dear, and that we will begin again whenever you please.»	– А к тому, что ты мне нравишься, дурашка, и что мы можем это повторить, когда тебе будет угодно.
«To-day, if you like.»	– Если хочешь – сегодня.
«Yes, I am quite willing.»	– Очень даже хочу.
«Good, but–» He hesitated, a little ashamed of what he was going to do.	– Ладно, но только вот что... Дюруа замялся, – его несколько смущало то, что он собирался сказать ей.
«The fact is that this time I have not a penny; I have just come from the club, where I have dropped everything.»	– Дело в том, что я нынче без денег: был в клубе и проигрался в пух.
She looked him full in the eyes, scenting a lie with the instinct and habit of a girl accustomed to the tricks and bargainings of men, and remarked:	Учуяв ложь инстинктом опытной проститутки, привыкшей к торгашеским уловкам мужчин, она посмотрела ему прямо в глаза.
"Bosh!	– Лгунишка! – сказала она.
That is not a nice sort of thing to try on me."	Нехорошо так со мной поступать.
He smiled in an embarrassed way.	Дюруа сконфуженно улыбнулся:
«If you will take ten francs, it is all I have left.»	– У меня осталось всего-навсего десять франков, хочешь – возьми их.
She murmured, with the disinterestedness of a courtesan gratifying a fancy:	С бескорыстием куртизанки, исполняющей свою прихоть, она прошептала:

«What you please, my lady; I only want you.»	– Все равно, миленький, я хочу только тебя.
And lifting her charming eyes towards the young man's moustache, she took his arm and leant lovingly upon it.	Не отводя восхищенного взора от его усов, Рашель с нежностью влюбленной оперлась на его руку.
«Let us go and have a grenadine first of all,» she remarked.	– Выпьем сперва гренадину, – предложила она.
"And then we will take a stroll together.	– А затем пройдемся разок.
I should like to go to the opera like this, with you, to show you off.	Мне бы хотелось пойти с тобой в театр, просто так, – чтобы все видели, какой у меня кавалер.
And we will go home early, eh?"	Мы скоро пойдем ко мне, хорошо?
* * * * * He lay late at this girl's place.	Он вышел от нее поздно.
It was broad day when he left, and the notion occurred to him to buy the _Vie Francaise_.	Было совсем светло, и он тотчас же вспомнил, что надо купить «Французскую жизнь».
He opened the paper with feverish hand.	Дрожащими руками развернул он газету – его статьи там не было.
His article was not there, and he stood on the footpath, anxiously running his eye down the printed columns with the hope of at length finding what he was in search of.	Он долго стоял на тротуаре и, все еще надеясь найти ее, жадно пробегал глазами печатные столбцы.
A weight suddenly oppressed his heart, for after the fatigue of a night of love, this vexation came upon him with the weight of a disaster.	Какая-то тяжесть внезапно легла ему на сердце. Он устал от бессонной ночи, и теперь эта неприятность, примешавшаяся к утомлению, угнетала его, как несчастье.
He reached home and went to sleep in his clothes on the bed.	Придя домой, он, не раздеваясь, лег в постель и заснул.
Entering the office some hours later, he went on to see Monsieur Walter.	Несколько часов спустя он явился в редакцию и прошел в кабинет издателя.
«I was surprised at not seeing my second article on Algeria in the paper this morning, sir,» said he.	– Меня крайне удивляет, господин Вальтер, что в сегодняшнем номере нет моей второй статьи об Алжире.
The manager raised his head, and replied in a dry tone:	Издатель поднял голову и сухо сказал:
"I gave it to your friend Forestier, and asked him to read it through.	– Я просил вашего друга Форестье просмотреть ее.
He did not think it up to the mark; you must rewrite it."	Он нашел, что она неудовлетворительна. Придется вам переделать.
Duroy, in a rage, went out without saying a word, and abruptly entering his old comrade's room, said:	Дюруа был взбешен, он молча вышел из кабинета и бросился к Форестье.
«Why didn't you let my article go in this morning?»	– Почему ты не поместил сегодня моей статьи?
The journalist was smoking a cigarette with his back almost on the seat of his armchair and his feet on the table, his heels soiling an article already commenced.	Журналист, откинувшись на спинку кресла и положив ноги на стол, прямо на свою рукопись, курил папиросу.

He said slowly, in a bored and distant voice, as though speaking from the depths of a hole:	С кислым выражением лица он раздельно и невозмутимо произнес глухим, словно доносившимся из подземелья голосом:
"The governor thought it poor, and told me to give it back to you to do over again.	– Патрон признал ее неудачной и поручил мне вернуть ее тебе для переделки.
There it is."	Вот она, возьми.
And he pointed out the slips flattened out under a paperweight.	И он показал пальцем на листы, лежавшие под пресс-папье.
Duroy, abashed, could find nothing to say in reply, and as he was putting his prose into his pocket, Forestier went on:	Дюруа не нашелся, что на это ответить, – до того он был удручен. Он сунул свое изделие в карман, а Форестье между тем продолжал:
«To-day you must first of all go to the Pr?fecture.»	– Отсюда ты пойдешь прямо в префектуру...
And he proceeded to give a list of business errands and items of news to be attended to.	Он назвал еще несколько присутственных мест, куда надлежало зайти, и указал, какого рода сведения ему нужны сегодня.
Duroy went off without having been able to find the cutting remark he wanted to.	Дюруа, так и не найдя, чем уколоть Форестье, удалился.
He brought back his article the next day.	На другой день он опять принес статью.
It was returned to him again.	Ему ее снова вернули.
Having rewritten it a third time, and finding it still refused, he understood that he was trying to go ahead too fast, and that Forestier's hand alone could help him on his way.	Переделав ее в третий раз и снова получив обратно, он понял, что поторопился и что только рука Форестье способна вести его по этой дороге.
He did not therefore say anything more about the	Он уже не заговаривал о
«Recollections of a Chasseur d'Afrique,» promising himself to be supple and cunning since it was needful, and while awaiting something better to zealously discharge his duties as a reporter.	«Воспоминаниях африканского стрелка», он дал себе слово быть покладистым и осторожным, поскольку это необходимо, и, в чаянии будущих благ, добросовестно исполнять свои репортерские обязанности.
He learned to know the way behind the scenes in theatrical and political life; the waiting-rooms of statesmen and the lobby of the Chamber of Deputies; the important countenances of permanent secretaries, and the grim looks of sleepy ushers.	Он проник за кулисы театра и политики, в кулуары палаты депутатов и в передние государственных деятелей, он изучил важные физиономии чиновников особых поручений и хмурые, заспанные лица швейцаров.
He had continual relations with ministers, doorkeepers, generals, police agents, princes, bullies, courtesans, ambassadors, bishops, panders, adventurers, men of fashion, card-sharpers, cab drivers, waiters, and many others, having become the interested yet indifferent friend of all these; confounding them together in his estimation, measuring them with the same measure, judging them with the same eye, though having to see them every day at every hour, without any transition, and to speak with them all on the same business of his own.	Он завязал отношения с министрами, привратниками, генералами, сыщиками, князьями, сутенерами, куртизанками, посланниками, епископами, сводниками, знатными проходимцами, людьми из общества, извозчиками, официантами, шулерами, он сделался их лицеприятным и в глубине души равнодушным другом, и, беспрестанно, в любой день и час, сталкиваясь то с тем, то с другим, толкуя с ними исключительно о том, что интересовало его как репортера, он мерил их всех одной меркой, на всех смотрел одинаково, всем давал одну и ту же цену.

He compared himself to a man who had to drink off samples of every kind of wine one after the other, and who would soon be unable to tell Ch?teau Margaux from Argenteuil.	Сам себя он сравнивал с человеком, перепробовавшим одно за другим всевозможные вина и уже не отличающим шатомарго от аржантейля.
He became in a short time a remarkable reporter, certain of his information, artful, swift, subtle, a real find for the paper, as was observed by Daddy Walter, who knew what newspaper men were.	В короткий срок из него вышел замечательный репортер, который мог ручаться за точность своей информации, изворотливый, сообразительный, расторопный, настоящий клад для газеты, как отзывался о нем разбиравшийся в сотрудниках, старик Вальтер.
However, as he got only centimes a line in addition to his monthly screw of two hundred francs, and as life on the boulevards and in _caf?s_ and restaurants is costly, he never had a halfpenny, and was disgusted with his poverty.	Тем не менее он получал всего лишь десять сантимов за строчку и двести франков жалованья, а так как в кафе, в ресторанах все очень дорого, то он вечно сидел без денег и приходил в отчаяние от своей бедности.
There is some knack to be got hold of, he thought, seeing some of his fellows with their pockets full of money without ever being able to understand what secret methods they could make use of to procure this abundance.	«В чем тут секрет?» – думал он, видя, что у некоторых его коллег карманы набиты золотом, и тщетно старался понять, какие неизвестные ему средства применяют они, чтобы обеспечить себе безбедное существование.
He enviously suspected unknown and suspicious transactions, services rendered, a whole system of contraband accepted and agreed to.	Зависть снедала его, и ему все мерещились какие-то необыкновенные подозрительные приемы, оказанные кому-то услуги, особого рода контрабанда, общепринятая и дозволенная.
But it was necessary that he should penetrate the mystery, enter into the tacit partnership, make himself one with the comrades who were sharing without him.	Нет, он должен во что бы то ни стало разгадать эту тайну, вступить в этот молчаливый заговор, раздвинуть локтями товарищей, не приглашающих его на дележ добычи.
And he often thought of an evening, as he watched the trains go by from his window, of the steps he ought to take.	И часто по вечерам, следя из окна за проходящими поездами, он обдумывал план действий.
V	V
Two months had gone by, September was at hand, and the rapid fortune which Duroy had hoped for seemed to him slow in coming.	Прошло два месяца. Приближался сентябрь, а начало головокружительной карьеры, о которой мечтал Дюруа, казалось ему еще очень далеким.
He was, above all, uneasy at the mediocrity of his position, and did not see by what path he could scale the heights on the summit of which one finds respect, power, and money.	Он все еще прозябал в безвестности, и самолюбие его от этого страдало, но он не видел путей, которые привели бы его на вершину житейского благополучия.
He felt shut up in the mediocre calling of a reporter, so walled in as to be unable to get out of it.	Он чувствовал себя заточенным, наглухо замурованным в своей жалкой профессии репортера.
He was appreciated, but estimated in accordance with his position.	Его ценили, но смотрели на него свысока.
Even Forestier, to whom he rendered a thousand services, no longer invited him to dinner, and treated him in every way as an inferior, though still accosting him as a friend.	Даже Форестье, которому он постоянно оказывал услуги, не приглашал его больше обедать и обращался с ним, как с подчиненным, хотя продолжал говорить ему по-приятельски «ты».

From time to time, it is true, Duroy, seizing an opportunity, got in a short article, and having acquired through his paragraphs a mastery over his pen, and a tact which was lacking to him when he wrote his second article on Algeria, no longer ran any risk of having his descriptive efforts refused.	Правда, Дюруа не упускал случая тиснуть статейку. Отточив на хронике свое перо и приобретя такт, недостававший ему прежде, когда он писал вторую статью об Алжире, он уже не боялся за судьбу своих злободневных заметок.
But from this to writing leaders according to his fancy, or dealing with political questions with authority, there was as great a difference as driving in the Bois de Boulogne as a coachman, and as the owner of an equipage.	Но отсюда до очерков, где можно дать полную волю своей фантазии, или до политических статей, написанных знатоком, расстояние было громадное: одно дело править лошадьми на прогулке в Булонском лесу, будучи простым кучером, и совсем другое дело – править ими, будучи хозяином.
That which humiliated him above everything was to see the door of society closed to him, to have no equal relations with it, not to be able to penetrate into the intimacy of its women, although several well-known actresses had occasionally received him with an interested familiarity.	Особенно унижало его в собственных глазах то обстоятельство, что двери высшего общества были для него закрыты, что никто не держал себя с ним на равной ноге, что у него не было друзей среди женщин, хотя некоторые известные актрисы в корыстных целях время от времени принимали его запросто.
He knew, moreover, from experience that all the sex, ladies or actresses, felt a singular attraction towards him, an instantaneous sympathy, and he experienced the impatience of a hobbled horse at not knowing those whom his future may depend on.	Зная по опыту, что все они, и светские львицы, и третьестепенные актрисы, испытывают к нему особое влечение, что он обладает способностью мгновенно завоевывать их симпатию, Дюруа с нетерпением стреноженного скакуна рвался навстречу той, от которой могло зависеть его будущее.
He had often thought of calling on Madame Forestier, but the recollection of their last meeting checked and humiliated him; and besides, he was awaiting an invitation to do so from her husband.	Ему часто приходила в голову мысль посетить г-жу Форестье, но оскорбительный прием, который ему оказали прошлый раз, удерживал его от этого шага, а кроме того, он ждал, чтобы его пригласил муж.
Then the recollection of Madame de Marelle occurred to him, and recalling that she had asked him to come and see her, he called one afternoon when he had nothing to do.	И вот наконец, вспомнив о г-же де Марель, вспомнив о том, что она звала его к себе, он как-то днем, когда ему нечего было делать, отправился к ней.
«I am always at home till three o'clock,» she had said.	«До трех часов я всегда дома», – сказала она ему тогда.
He rang at the bell of her residence, a fourth floor in the Rue de Verneuil, at half-past two.	Дюруа позвонил к ней в половине третьего. Она жила на улице Верней, на пятом этаже.
At the sound of the bell a servant opened the door, an untidy girl, who tied her cap strings as she replied:	На звонок вышла молоденькая растрепанная горничная и, поправляя чепчик, сказала:
«Yes, Madame is at home, but I don't know whether she is up.»	– Госпожа де Марель дома, только я не знаю, встала ли она.
And she pushed open the drawing-room door, which was ajar.	С этими словами горничная распахнула незапертую дверь в гостиную.
Duroy went in.	Дюруа вошел.
The room was fairly large, scantily furnished and neglected looking.	Комната была довольно большая, скудно обставленная, неряшливо прибранная.

The chairs, worn and old, were arranged along the walls, as placed by the servant, for there was nothing to reveal the tasty care of the woman who loves her home.	Вдоль стен тянулись старые выцветшие кресла, -должно быть, их расставляла по своему усмотрению служанка, так как здесь совсем не чувствовалось искусной и заботливой женской руки, любящей домашний уют.
Four indifferent pictures, representing a boat on a stream, a ship at sea, a mill on a plain, and a wood-cutter in a wood, hung in the center of the four walls by cords of unequal length, and all four on one side.	На неодинаковой длины шнурах криво висели четыре жалкие картины, изображавшие лодку, плывшую по реке, корабль в море, мельницу среди поля и дровосека в лесу.
It could be divined that they had been dangling thus askew ever so long before indifferent eyes.	Было видно, что они давно уже висят так и что по ним равнодушно скользит взор беспечной хозяйки.
Duroy sat down immediately.	Дюруа сел в ожидании.
He waited a long time.	Ждать ему пришлось долго.
Then a door opened, and Madame de Marelle hastened in, wearing a Japanese morning gown of rose-colored silk embroidered with yellow landscapes, blue flowers, and white birds.	Но вот дверь отворилась, и вбежала г-жа де Марель в розовом шелковом кимоно с вышитыми золотом пейзажами, голубыми цветами и белыми птицами.
«Fancy! I was still in bed!» she exclaimed.	– Представьте, я была еще в постели, – сказала она.
"How good of you to come and see me!	– Как это мило с вашей стороны, что вы пришли меня навестить!
I had made up my mind that you had forgotten me."	Я была уверена, что вы обо мне забыли.
She held out both her hands with a delighted air, and Duroy, whom the commonplace appearance of the room had put at his ease, kissed one, as he had seen Norbert de Varenne do.	С сияющим лицом она протянула ему обе руки, и Дюруа, сразу почувствовав себя легко в этой скромной обстановке, взял их в свои и поцеловал одну, как это сделал однажды при нем Норбер де Варен.
She begged him to sit down, and then scanning him from head to foot, said: "How you have altered!	Госпожа де Марель усадила его. – Как вы изменились! – оглядев его с ног до головы, воскликнула она.
You have improved in looks.	– Вы явно похорошели.
Paris has done you good.	Париж идет вам на пользу.
Come, tell me the news."	Ну, рассказывайте новости.
And they began to gossip at once, as if they had been old acquaintances, feeling an instantaneous familiarity spring up between them; feeling one of those mutual currents of confidence, intimacy, and affection, which, in five minutes, make two beings of the same breed and character good friends.	И они принялись болтать, точно старые знакомые, наслаждаясь этой внезапно возникшей простотой отношений, чувствуя, как идут от одного к другому токи интимности, приязни, доверия, благодаря которым два близких по духу и по рождению существа в пять минут становятся друзьями.
Suddenly, Madame de Marelle exclaimed in astonishment:	Неожиданно г-жа де Марель прервала разговор.
"It is funny how I get on with you.	– Как странно, что я так просто чувствую себя с вами, – с удивлением заметила она.

It seems to me as though I had known you for ten years.	– Мне кажется, я знаю вас лет десять.
We shall become good friends, no doubt.	Я убеждена, что мы будем друзьями.
Would you like it?"	Хотите?
He answered: «Certainly,» with a smile which said still more.	– Разумеется, – ответил он. Но его улыбка намекала на нечто большее.
He thought her very tempting in her soft and bright-hued gown, less refined and delicate than the other in her white one, but more exciting and spicy.	Он находил, что она обольстительна в этом ярком и легком пеньюаре, менее изящна, чем та, другая, в белом, менее женственна, не так нежна, но зато более соблазнительна, более пикантна.
When he was beside Madame Forestier, with her continual and gracious smile which attracted and checked at the same time; which seemed to say:	Г оспожа Форестье с застывшей на ее лице благосклонной улыбкой, как бы говорившей:
«You please me,» and also	«Вы мне нравитесь», и в то же время:
«Take care,» and of which the real meaning was never clear, he felt above all the wish to lie down at her feet, or to kiss the lace bordering of her bodice, and slowly inhale the warm and perfumed atmosphere that must issue from it.	«Берегитесь!», притягивавшей и вместе с тем отстранявшей его, – улыбкой, истинный смысл которой невозможно было понять, – вызывала желание броситься к ее ногам, целовать тонкое кружево ее корсажа, упиваясь благоуханным теплом, исходившим от ее груди.
With Madame de Marelle he felt within him a more definite, a more brutal desire–a desire that made his fingers quiver in presence of the rounded outlines of the light silk.	Г-жа де Марель вызывала более грубое, более определенное желание, от которого у него дрожали руки, когда под легким шелком обрисовывалось ее тело.
She went on talking, scattering in each phrase that ready wit of which she had acquired the habit just as a workman acquires the knack needed to accomplish a task reputed difficult, and at which other folk are astonished.	Она болтала без умолку, по обыкновению приправляя свою речь непринужденными остротами, – так мастеровой, применив особый прием, к удивлению присутствующих, добивается успеха в работе, которая представлялась непосильной другим.
He listened, thinking:	Он слушал ее и думал:
"All this is worth remembering.	"Хорошо бы все это запомнить.
A man could write charming articles of Paris gossip by getting her to chat over the events of the day."	Из ее болтовни о событиях дня можно было бы составить потом великолепную парижскую хронику".
Some one tapped softly, very softly, at the door by which she had entered, and she called out: «You can come in, pet.»	Кто-то тихо, чуть слышно постучал в дверь. -Войди, крошка! – крикнула г-жа де Марель.
Her little girl made her appearance, walked straight up to Duroy, and held out her hand to him.	Девочка, войдя, направилась прямо к Дюруа и протянула ему руку.
The astonished mother murmured: "But this is a complete conquest.	– Это настоящая победа, – прошептала изумленная мать.
I no longer recognize her."	– Я не узнаю Лорину.

The young fellow, having kissed the child, made her sit down beside him, and with a serious manner asked her pleasant questions as to what she had been doing since they last met.	Дюруа, поцеловав девочку и усадив рядом с собой, ласково и в то же время серьезно начал расспрашивать ее, что она поделывала это время.
She replied, in her little flute-like voice, with her grave and grown-up air.	Она отвечала ему с важностью взрослой, нежным, как флейта, голоском.
The clock struck three, and the journalist arose.	На часах пробило три. Дюруа встал.
«Come often,» said Madame de Marelle, "and we will chat as we have done to-day; it will always give me pleasure.	– Приходите почаще, – сказала г-жа де Марель, -будем с вами болтать, как сегодня, я всегда вам рада.
But how is it one no longer sees you at the Forestiers?"	А почему вас больше не видно у Форестье?
He replied: "Oh! for no reason.	– Да так, – ответил он.
I have been very busy.	– Я был очень занят.
I hope to meet you there again one of these days."	Надеюсь, как-нибудь на днях мы там встретимся.
He went out, his heart full of hope, though without knowing why.	И он вышел от нее, полный неясных, надежд.
He did not speak to Forestier of this visit.	Форестье он ни словом не обмолвился о своем визите.
But he retained the recollection of it the following days, and more than the recollection–a sensation of the unreal yet persistent presence of this woman.	Но он долго хранил воспоминание о нем, больше чем воспоминание, – ощущение нереального, хотя и постоянного присутствия этой женщины.
It seemed to him that he had carried away something of her, the reflection of her form in his eyes, and the smack of her moral self in his heart.	Ему казалось, что он унес с собой частицу ее существа – внешний ее облик стоял у него перед глазами, внутренний же, во всей пленительности, запечатлелся у него в душе.
He remained under the haunted influence of her image, as it happens sometimes when we have passed pleasant hours with some one.	Он жил под обаянием этого образа, как это бывает порой, когда проведешь с любимым человеком несколько светлых мгновений. Это некая странная одержимость – смутная, сокровенная, волнующая, восхитительная в своей таинственности.
He paid a second visit a few days later.	Вскоре он сделал ей второй визит.
The maid ushered him into the drawing-room, and Laurine at once appeared.	Как только горничная провела его в гостиную, явилась Лорина.
She held out no longer her hand, but her forehead, and said:	На этот раз она уже не протянула ему руки, а подставила для поцелуя лобик.
"Mamma has told me to request you to wait for her.	– Мама просит вас подождать, – сказала Лорина.
She will be a quarter-of-an-hour, because she is not dressed yet.	– Она выйдет через четверть часа, она еще не одета.
I will keep you company."	Я посижу с вами.
Duroy, who was amused by the ceremonious manners of the little girl, replied:	Церемонное обхождение Лорины забавляло Дюруа, и он сказал ей:

«Certainly, Mademoiselle. I shall be delighted to pass a quarter-of-an-hour with you, but I warn you that for my part I am not at all serious, and that I play all day long, so I suggest a game at touch.»	– Отлично, мадемуазель, я с большим удовольствием проведу с вами эти четверть часа. Но только вы, пожалуйста, не думайте, что я человек серьезный, – я играю по целым дням. А потому предлагаю вам поиграть в кошки-мышки.
The girl was astonished; then she smiled as a woman would have done at this idea, which shocked her a little as well as astonished her, and murmured:	Девочка была поражена; она улыбнулась так, как улыбаются взрослые женщины, когда они несколько шокированы и удивлены, и тихо сказала:
«Rooms are not meant to be played in.»	– В комнатах не играют.
He said: "It is all the same to me.	– Это ко мне не относится, – возразил он.
I play everywhere.	– Я играю везде.
Come, catch me."	Ну, ловите меня!
And he began to go round the table, exciting her to pursue him, while she came after him, smiling with a species of polite condescension, and sometimes extending her hand to touch him, but without ever giving way so far as to run.	И он стал бегать вокруг стола, поддразнивая и подзадоривая Лорину, а она шла за ним, не переставая улыбаться снисходительно учтивой улыбкой, время от времени протягивала руку и дотрагивалась до него, но все еще не решалась за ним бежать.
He stopped, stooped down, and when she drew near with her little hesitating steps, sprung up in the air like a jack-in-the-box, and then bounded with a single stride to the other end of the dining-room.	Он останавливался, присаживался на корточки, но стоило ей нерешительными шажками подойти к нему, – и он, подпрыгнув, как чертик, выскочивший из коробочки[6], перелетал в противоположный конец гостиной.
She thought it funny, ended by laughing, and becoming aroused, began to trot after him, giving little gleeful yet timid cries when she thought she had him.	Это ее смешило, в конце концов она не могла удержаться от смеха и, оживившись, засеменила вдогонку, боязливо и радостно вскрикивая, когда ей казалось, что он у нее в руках.
He shifted the chairs and used them as obstacles, forcing her to go round and round one of them for a minute at a time, and then leaving that one to seize upon another. Laurine ran now, giving herself wholly up to the charm of this new game, and with flushed face, rushed forward with the bound of a delighted child at each of the flights, the tricks, the feints of her companion.	Преграждая ей дорогу, он подставлял стул, она несколько раз обегала его кругом, потом он бросал его и хватал другой Теперь Лорина, разрумянившаяся, увлеченная новой игрой, без устали носилась по комнате и, следя за всеми его шалостями, хитростями и уловками, по-детски бурно выражала свой восторг.
Suddenly, just as she thought she had got him, he seized her in his arms, and lifting her to the ceiling, exclaimed:	Вдруг, в ту самую минуту, когда она уже была уверена, что он от нее не уйдет, Дюруа схватил ее на руки и, подняв до потолка, крикнул:
«Touch.»	– Попалась!
The delighted girl wriggled her legs to escape, and laughed with all her heart.	Пытаясь вырваться, она болтала ногами и заливалась счастливым смехом.
Madame de Marelle came in at that moment, and was amazed.	Вошла г-жа де Марель и в полном изумлении остановилась.
«What, Laurine, Laurine, playing! You are a sorcerer, sir.»	– Боже мой, Лорина!.. Лорина играет... Да вы чародей, сударь...

He put down the little girl, kissed her mother's hand, and they sat down with the child between them.	Он опустил девочку на пол, поцеловал руку матери, и они сели, усадив Лорину посередине.
They began to chat, but Laurine, usually so silent, kept talking all the while, and had to be sent to her room.	Им хотелось поговорить, но Лорина, обычно такая молчаливая, была очень возбуждена и болтала не переставая, – в конце концов пришлось выпроводить ее в детскую.
She obeyed without a word, but with tears in her eyes.	Она покорилась безропотно, но со слезами на глазах.
As soon as they were alone, Madame de Marelle lowered her voice.	Когда они остались вдвоем, г-жа де Марель, понизив голос, сказала:
"You do not know, but I have a grand scheme, and I have thought of you.	– Знаете что, у меня есть один грандиозный план, и я подумала о вас.
This is it. As I dine every week at the Forestiers, I return their hospitality from time to time at some restaurant.	Дело вот в чем, я каждую неделю обедаю у Форестье и время от времени, в свою очередь, приглашаю их в ресторан.
I do not like to entertain company at home, my household is not arranged for that, and besides, I do not understand anything about domestic affairs, anything about the kitchen, anything at all.	Я не люблю принимать у себя гостей, я для этого не приспособлена, да и потом я ничего не смыслю ни в стряпне, ни в домашнем хозяйстве, – ровным счетом ничего.
I like to live anyhow.	Я веду богемный образ жизни.
So I entertain them now and then at a restaurant, but it is not very lively when there are only three, and my own acquaintances scarcely go well with them.	Так вот, время от времени я приглашаю их в ресторан, но втроем – это не так весело, а мои знакомые им не компания.
I tell you all this in order to explain a somewhat irregular invitation.	Все это я говорю для того, чтобы объяснить свое не совсем обычное предложение.
You understand, do you not, that I want you to make one of us on Saturday at the Caf? Riche, at half-past seven.	Вы, конечно, догадываетесь, что я прошу вас пообедать с нами, – мы соберемся в кафе «Риш» в субботу в половине восьмого.
You know the place?"	Вы знаете, где это?
He accepted with pleasure, and she went on:	Он с радостью согласился.
"There will be only us four.	– Нас будет четверо, как раз две пары, -продолжала она.
These little outings are very amusing to us women who are not accustomed to them."	– Эти пирушки – большое развлечение для нас, женщин: ведь нам все это еще в диковинку.
She was wearing a dark brown dress, which showed off the lines of her waist, her hips, her bosom, and her arm in a coquettishly provocative way. Duroy felt confusedly astonished at the lack of harmony between this carefully refined elegance and her evident carelessness as regarded her dwelling.	На ней было темно-коричневое платье; оно кокетливо и вызывающе обтягивало ее талию, бедра, плечи и грудь, и это несоответствие между утонченной, изысканной элегантностью ее костюма и тем неприглядным зрелищем, какое являла собой гостиная, почему-то приводило Дюруа в изумление, вызывало в нем даже некоторое, непонятное ему самому, чувство неловкости.

All that clothed her body, all that closely and directly touched her flesh was fine and delicate, but that which surrounded her did not matter to her.	Все, что было на ней надето, все, что облегало ее тело вплотную или только прикасалось к нему, носило на себе отпечаток изящества и тонкого вкуса, а до всего остального ей, по-видимому, не было никакого дела.
He left her, retaining, as before, the sense of her continued presence in species of hallucination of the senses.	Он расстался с ней, сохранив, как и в прошлый раз, ощущение ее незримого присутствия, порой доходившее до галлюцинаций.
And he awaited the day of the dinner with growing impatience.	С возрастающим нетерпением ожидал он назначенного дня.
Having hired, for the second time, a dress suit–his funds not yet allowing him to buy one–he arrived first at the rendezvous, a few minutes before the time.	Он опять взял напрокат фрак, – приобрести парадный костюм ему не позволяли финансы, – и первый явился в ресторан за несколько минут до условленного часа.
He was ushered up to the second story, and into a small private dining-room hung with red and white, its single window opening into the boulevard.	Его провели на третий этаж, в маленький, обитый красной материей кабинет с единственным окном, выходившим на бульвар.
A square table, laid for four, displaying its white cloth, so shining that it seemed to be varnished, and the glasses and the silver glittered brightly in the light of the twelve candles of two tall candelabra.	На квадратном столике, накрытом на четыре прибора, белая скатерть блестела, как лакированная. Бокалы, серебро, грелки – все это весело сверкало, озаренное пламенем двенадцати свечей, горевших в двух высоких канделябрах.
Without was a broad patch of light green, due to the leaves of a tree lit up by the bright light from the dining-rooms.	Перед окном росло дерево, и его листва в полосе яркого света, падавшего из отдельных кабинетов, казалась сплошным светло-зеленым пятном.
Duroy sat down in a low armchair, upholstered in red to match the hangings on the walls. The worn springs yielding beneath him caused him to feel as though sinking into a hole.	Дюруа сел на низкий диван, обитый, как и стены, красной материей, ослабевшие пружины тотчас ушли внутрь, и ему почудилось, что он падает в яму.
He heard throughout the huge house a confused murmur, the murmur of a large restaurant, made up of the clattering of glass and silver, the hurried steps of the waiters, deadened by the carpets in the passages, and the opening of doors letting out the sound of voices from the numerous private rooms in which people were dining.	Неясный шум наполнял весь этот огромный дом, -тот слитный гул больших ресторанов, который образуют быстрые, заглушенные коврами шаги лакеев, снующих по коридору, звон серебра и посуды, скрип отворяемых на мгновенье дверей и доносящиеся вслед за тем голоса посетителей, закупоренных в тесных отдельных кабинетах.
Forestier came in and shook hands with him, with a cordial familiarity which he never displayed at the offices of the _Vie Francaise_.	Вошел Форестье и пожал ему руку с дружеской фамильярностью, какой он никогда не проявлял по отношению к нему в редакции «Французской жизни».
«The ladies are coming together,» said he; «these little dinners are very pleasant.»	– Дамы придут вместе, – сообщил он. – Люблю я эти обеды в ресторане!
Then he glanced at the table, turned a gas jet that was feebly burning completely off, closed one sash of the window on account of the draught, and chose a sheltered place for himself, with a remark:	Он осмотрел стол, погасил тускло мерцавший газовый рожок, закрыл одну створку окна, чтобы оттуда не дуло, и, выбрав место, защищенное от сквозняка, сказал:
"I must be careful; I have been better for a month, and now I am queer again these last few days.	– Мне надо очень беречься. Весь месяц я чувствовал себя сносно, а теперь опять стало хуже.

I must have caught cold on Tuesday, coming out of the theater."	Простудился я, вернее всего, во вторник, когда выходил из театра.
The door was opened, and, followed by a waiter, the two ladies appeared, veiled, muffled, reserved, with that charmingly mysterious bearing they assume in such places, where the surroundings are suspicious.	Дверь отворилась, и в сопровождении метрдотеля вошли обе молодые женщины в шляпках с опущенной вуалью, тихие, скромные, с тем очаровательным в своей таинственности видом, какой всегда принимают дамы в подобных местах, где каждое соседство и каждая встреча внушают опасения.
As Duroy bowed to Madame Forestier she scolded him for not having come to see her again; then she added with a smile, in the direction of her friend: «I know what it is; you prefer Madame de Marelle, you can find time to visit her.»	Дюруа подошел к г-же Форестье, – она начала пенять ему за то, что он у них не бывает. – Да, да, я знаю, вы предпочитаете госпожу де Марель, – с улыбкой взглянув на свою подругу, сказала она, -для нее у вас находится время.
They sat down to table, and the waiter having handed the wine card to Forestier, Madame de Marelle exclaimed: «Give these gentlemen whatever they like, but for us iced champagne, the best, sweet champagne, mind–nothing else.»	Как только все уселись, метрдотель подал Форестье карту вин. – Мужчины как хотят, -возбужденно заговорила г-жа де Марель, – а нам принесите замороженного шампанского, самого лучшего сладкого шампанского, – понимаете? – и больше ничего.
And the man having withdrawn, she added with an excited laugh:	Когда метрдотель ушел, она заявила с нервным смешком:
«I am going to get tipsy this evening; we will have a spree–a regular spree.»	– Сегодня я напьюсь. Мы устроим кутеж, настоящий кутеж.
Forestier, who did not seem to have heard, said:	Форестье, по-видимому, не слыхал, что она сказала.
"Would you mind the window being closed?	– Ничего, если я закрою окно? – спросил он.
My chest has been rather queer the last few days."	– У меня уже несколько дней болит грудь.
«No, not at all.»	– Сделайте одолжение.
He pushed too the sash left open, and returned to his place with a reassured and tranquil countenance.	Он подошел к окну, захлопнул вторую створку и с прояснившимся, повеселевшим лицом сел за стол.
His wife said nothing. Seemingly lost in thought, and with her eyes lowered towards the table, she smiled at the glasses with that vague smile which seemed always to promise and never to grant.	Жена его хранила молчание, – казалось, она была занята своими мыслями. Опустив глаза, она с загадочной и какой-то дразнящей улыбкой рассматривала бокалы.
The Ostend oysters were brought in, tiny and plump like little ears enclosed in shells, and melting between the tongue and the palate like salt bon-bons.	Подали остендские устрицы, крошечные жирные устрицы, похожие на маленькие уши, – они таяли во рту, точно соленые конфетки.
Then, after the soup, was served a trout as rose-tinted as a young girl, and the guests began to talk.	Затем подали суп, потом форель, розовую, как тело девушки, и началась беседа.
They spoke at first of a current scandal; the story of a lady of position, surprised by one of her husband's friends supping in a private room with a foreign prince.	Речь шла об одной скандальной истории, наделавшей много шуму: о происшествии с некоей светской дамой, которую друг ее мужа застал в отдельном кабинете, где она ужинала с каким-то иностранным принцем.

Forestier laughed a great deal at the adventure; the two ladies declared that the indiscreet gossip was nothing less than a blackguard and a coward.	Форестье от души смеялся над этим приключением, но дамы назвали поступок нескромного болтуна гнусным и подлым.
Duroy was of their opinion, and loudly proclaimed that it is the duty of a man in these matters, whether he be actor, confidant, or simple spectator, to be silent as the grave.	Дюруа принял их сторону и решительно заявил, что мужчина, кем бы он ни являлся в подобной истории – главным действующим лицом, наперсником или случайным свидетелем, -должен быть нем, как могила.
He added: "How full life would be of pleasant things if we could reckon upon the absolute discretion of one another.	– Как чудесно было бы жить на свете, если б мы могли вполне доверять друг другу, – воскликнул он.
That which often, almost always, checks women is the fear of the secret being revealed.	– Часто, очень часто, почти всегда, женщину останавливает только боязнь огласки.
Come, is it not true?" he continued.	В самом деле, разве это не так? – продолжал он с улыбкой.
«How many are there who would yield to a sudden desire, the caprice of an hour, a passing fancy, did they not fear to pay for a short-lived and fleeting pleasure by an irremediable scandal and painful tears?»	– Какая женщина не поддалась бы мимолетному увлечению, не покорилась бурной, внезапно налетевшей страсти, отказалась от своих любовных причуд, если б только ее не пугала возможность поплатиться за краткий и легкий миг счастья горькими слезами и неизгладимым позором!
He spoke with catching conviction, as though pleading a cause, his own cause, as though he had said:	Он говорил убедительно, горячо, словно защищая кого-то, словно защищая самого себя, словно желая, чтобы его поняли так:
"It is not with me that one would have to dread such dangers.	"Со мной это не страшно.
Try me and see."	Попробуйте – увидите сами"
They both looked at him approvingly, holding that he spoke rightly and justly, confessing by their friendly silence that their flexible morality as Parisians would not have held out long before the certainty of secrecy.	Обе женщины поощряли его взглядом, мысленно соглашаясь с ним, и своим одобрительным молчанием словно подтверждали, что их строгая нравственность, нравственность парижанок, не устояла бы, если б они были уверены в сохранении тайны.
And Forestier, leaning back in his place on the divan, one leg bent under him, and his napkin thrust into his waistcoat, suddenly said with the satisfied laugh of a skeptic: "The deuce! yes, they would all go in for it if they were certain of silence.	Форестье полулежал на диване, подобрав под себя одну ногу и засунув за жилет салфетку, чтобы не запачкать фрака. – Ого! Дай им волю – можно себе представить, что бы они натворили! -неожиданно заявил он, прерывая свою речь циничным смехом.
Poor husbands!"	– Черт побери, бедные мужья!
And they began to talk of love.	Заговорили о любви.
Without admitting it to be eternal, Duroy understood it as lasting, creating a bond, a tender friendship, a confidence.	Дюруа не верил в существование вечной любви, однако допускал, что она может перейти в длительную привязанность, в тесную, основанную на взаимном доверии дружбу.
The union of the senses was only a seal to the union of hearts.	Физическая близость лишь скрепляет союз сердец.

But he was angry at the outrageous jealousies, melodramatic scenes, and unpleasantness which almost always accompany ruptures.	Но о сценах ревности, мучительных драмах, мольбах и упреках, почти неизбежно сопровождающих разрыв, он говорил с возмущением.
When he ceased speaking, Madame de Marelle replied:	Когда он кончил, г-жа де Марель сказала со вздохом:
«Yes, it is the only pleasant thing in life, and we often spoil it by preposterous unreasonableness.»	– Да, любовь – это единственная радость в жизни, но мы сами часто портим ее, предъявляя слишком большие требования.
Madame Forestier, who was toying with her knife, added: «Yes–yes–it is pleasant to be loved.»	– Да... да... хорошо быть любимой, – играя ножом, подтвердила г-жа Форестье.
And she seemed to be carrying her dream further, to be thinking things that she dared not give words to.	Но при взгляде на нее казалось, что мечты ее идут еще дальше, казалось, что она думает о таких вещах, о которых никогда не осмелилась бы заговорить.
As the first _entre?_ was slow in coming, they sipped from time to time a mouthful of champagne, and nibbled bits of crust.	В ожидании следующего блюда все время от времени потягивали шампанское, закусывая верхней корочкой маленьких круглых хлебцев.
And the idea of love, entering into them, slowly intoxicated their souls, as the bright wine, rolling drop by drop down their throats, fired their blood and perturbed their minds.	И как это светлое вино, глоток за глотком вливаясь в гортань, воспламеняло кровь и мутило рассудок, так, пьяня и томя, всеми их помыслами постепенно овладевала любовь.
The waiter brought in some lamb cutlets, delicate and tender, upon a thick bed of asparagus tips.	Наконец на толстом слое мелких головок спаржи подали сочные, воздушные бараньи котлеты.
«Ah! this is good,» exclaimed Forestier; and they ate slowly, savoring the delicate meat and vegetables as smooth as cream.	– Славная штука, черт бы ее побрал! – воскликнул Форестье. Все ели медленно, смакуя нежное мясо и маслянистые, как сливки, овощи.
Duroy resumed: «For my part, when I love a woman everything else in the world disappears.»	– Когда я влюблен, весь мир для меня перестает существовать, – снова заговорил Дюруа.
He said this in a tone of conviction.	Он произнес это с полной убежденностью: одна мысль о блаженстве любви приводила его в восторг, сливавшийся с тем блаженством, какое доставлял ему вкусный обед.
Madame Forestier murmured, with her let-me-alone air:	Г оспожа Форестье с обычным для нее безучастным выражением лица сказала вполголоса:
"There is no happiness comparable to that of the first hand-clasp, when the one asks,	– Ни с чем нельзя сравнить радость первого рукопожатия, когда одна рука спрашивает:
'Do you love me?' and the other replies,	«Вы меня любите?» – а другая отвечает:
'Yes.'"	«Да, я люблю тебя».
Madame de Marelle, who had just tossed a fresh glass of champagne off at a draught, said gayly, as she put down her glass:	Г оспожа де Марель залпом осушила бокал шампанского и, ставя его на стол, весело сказала:
«For my part, I am not so Platonic.»	– Ну, у меня не столь платонические наклонности.
And all began to smile with kindling eyes at these words.	Послышался одобрительный смех, глаза у всех загорелись.

Forestier, stretched out in his seat on the divan, opened his arms, rested them on the cushions, and said in a serious tone:	Форестье развалился на диване, расставил руки и, облокотившись на подушки, серьезным тоном заговорил:
"This frankness does you honor, and proves that you are a practical woman.	– Ваша откровенность делает вам честь, – сразу видно, что вы женщина практичная.
But may one ask you what is the opinion of Monsieur de Marelle?"	Но позвольте спросить, какого мнения на этот счет господин де Марель?
She shrugged her shoulders slightly, with infinite and prolonged disdain; and then in a decided tone remarked:	Медленно поведя плечами в знак высочайшего, безграничного презрения, она отчеканила:
"Monsieur de Marelle has no opinions on this point.	– У господина де Мареля нет на этот счет своего мнения.
He only has–abstentions."	Он... воздерживается.
And the conversation, descending from the elevated theories, concerning love, strayed into the flowery garden of polished blackguardism.	И вот наконец из области возвышенных теорий любви разговор спустился в цветущий сад благопристойной распущенности.
It was the moment of clever double meanings; veils raised by words, as petticoats are lifted by the wind; tricks of language; clever disguised audacities; sentences which reveal nude images in covered phrases; which cause the vision of all that may not be said to flit rapidly before the eye and the mind, and allow the well-bred people the enjoyment of a kind of subtle and mysterious love, a species of impure mental contact, due to the simultaneous evocation of secret, shameful, and longed-for pleasures.	Настал час тонких намеков, тех слов, что приподнимают покровы, подобно тому как женщины приподнимают платье, – час недомолвок и обиняков, искусно зашифрованных вольностей, бесстыдного лицемерия, приличных выражений, заключающих в себе неприличный смысл, тех фраз, которые мгновенно воссоздают перед мысленным взором все, чего нельзя сказать прямо, тех фраз, которые помогают светским людям вести таинственную, тонкую любовную игру, словно по уговору, настраивать ум на нескромный лад, предаваться сладострастным, волнующим, как объятье, мечтам, воскрешать в памяти все то постыдное, тщательно скрываемое и упоительное, что совершается на ложе страсти.
The roast, consisting of partridges flanked by quails, had been served; then a dish of green peas, and then a terrine of foie gras, accompanied by a curly-leaved salad, filling a salad bowl as though with green foam.	Подали жаркое – куропаток и перепелок и к ним горошек, затем паштет в мисочке и к нему салат с кружевными листьями, словно зеленый мох, наполнявший большой, в виде таза, салатник.
They had partaken of all these things without tasting them, without knowing, solely taken up by what they were talking of, plunged as it were in a bath of love.	Увлеченные разговором, погруженные в волны любви, собеседники ели теперь машинально, уже не смакуя.
The two ladies were now going it strongly in their remarks. Madame de Marelle, with a native audacity which resembled a direct provocation, and Madame Forestier with a charming reserve, a modesty in her tone, voice, smile, and bearing that underlined while seeming to soften the bold remarks falling from her lips.	Обе дамы делали по временам рискованные замечания, г-жа де Марель – с присущей ей смелостью, граничившей с вызовом, г-жа Форестье – с очаровательной сдержанностью, с оттенком стыдливости в голосе, тоне, улыбке, манерах, – оттенком, который не только не смягчал, но подчеркивал смелость выражений, исходивших из ее уст.

Forestier, leaning quite back on the cushions, laughed, drank and ate without leaving off, and sometimes threw in a word so risque or so crude that the ladies, somewhat shocked by its appearance, and for appearance sake, put on a little air of embarrassment that lasted two or three seconds.	Форестье, развалившись на подушках, смеялся, пил, ел за обе щеки и время от времени позволял себе чтонибудь до того игривое или сальное, что дамы, отчасти действительно шокированные его грубостью, но больше для приличия, на несколько секунд принимали сконфуженный вид.
When he had given vent to something a little too coarse, he added: "You are going ahead nicely, my children.	– Так, так, дети мои, – прибавлял он, сказав какую-нибудь явную непристойность.
If you go on like that you will end by making fools of yourselves."	– Вы и не до того договоритесь, если будете продолжать в том же духе.
Dessert came, and then coffee; and the liquors poured a yet warmer dose of commotion into the excited minds.	Подали десерт, потом кофе. Ликеры только еще больше разгорячили и отуманили головы и без того возбужденных собеседников.
As she had announced on sitting down to table, Madame de Marelle was intoxicated, and acknowledged it in the lively and graceful rabble of a woman emphasizing, in order to amuse her guests, a very real commencement of drunkenness.	Госпожа де Марель исполнила свое обещание: она действительно опьянела. И она сознавалась в этом с веселой и болтливой грацией женщины, которая, чтобы позабавить гостей, старается казаться пьянее, чем на самом деле.
Madame Forestier was silent now, perhaps out of prudence, and Duroy, feeling himself too much excited not to be in danger of compromising himself, maintained a prudent reserve.	Госпожа Форестье молчала, – быть может, из осторожности. Дюруа, боясь допустить какую-нибудь оплошность, искусно скрывал охватившее его волнение.
Cigarettes were lit, and all at once Forestier began to cough.	Закурили папиросы, и Форестье вдруг закашлялся.
It was a terrible fit, that seemed to tear his chest, and with red face and forehead damp with perspiration, he choked behind his napkin.	Мучительный приступ надрывал ему грудь. На лбу у него выступил пот; он прижал салфетку к губам и, весь багровый от напряжения, давился кашлем.
When the fit was over he growled angrily: «These feeds are very bad for me; they are ridiculous.»	– Нет, эти званые обеды не для меня, -отдышавшись, сердито проворчал он. – Какое идиотство!
All his good humor had vanished before his terror of the illness that haunted his thoughts.	Мысль о болезни удручала его, – она мгновенно рассеяла то благодушное настроение, в каком он находился все время.
«Let us go home,» said he.	– Пойдемте домой, – сказал он.
Madame de Marelle rang for the waiter, and asked for the bill.	Госпожа де Марель вызвала лакея и потребовала счет.
It was brought almost immediately.	Счет был подан незамедлительно.
She tried to read it, but the figures danced before her eyes, and she passed it to Duroy, saying:	Она начала было просматривать его, но цифры прыгали у нее перед глазами, и она передала егоДюруа.
«Here, pay for me; I can't see, I am too tipsy.»	– Послушайте, расплатитесь за меня, я ничего не вижу, я совсем пьяна.
And at the same time she threw him her purse.	И она бросила ему кошелек.
The bill amounted to one hundred and thirty francs.	Общий итог достигал ста тридцати франков.

Duroy checked it, and then handed over two notes and received back the change, saying in a low tone:	Дюруа проверил счет, дал два кредитных билета и, получая сдачу, шепнул ей:
«What shall I give the waiter?»	– Сколько оставить на чай?
«What you like; I do not know.»	– Не знаю, на ваше усмотрение.
He put five francs on the salver, and handed back the purse, saying:	Он положил на тарелку пять франков и, возвратив г-же де Марель кошелек, спросил:
«Shall I see you to your door?»	– Вы разрешите мне проводить вас?
"Certainly.	– Разумеется.
I am incapable of finding my way home."	Одна я не доберусь до дому.
They shook hands with the Forestiers, and Duroy found himself alone with Madame de Marelle in a cab.	Они попрощались с супругами Форестье, и Дюруа очутился в экипаже вдвоем с г-жой де Марель.
He felt her close to him, so close, in this dark box, suddenly lit up for a moment by the lamps on the sidewalk.	Он чувствовал, что она здесь, совсем близко от него, в этой движущейся закрытой и темной коробке, которую лишь на мгновение освещали уличные фонари.
He felt through his sleeve the warmth of her shoulder, and he could find nothing to say to her, absolutely nothing, his mind being paralyzed by the imperative desire to seize her in his arms.	Сквозь ткань одежды он ощущал теплоту ее плеча и не мог выговорить ни слова, ни единого слова: мысли его были парализованы неодолимым желанием заключить ее в свои объятия.
«If I dared to, what would she do?» he thought.	«Что будет, если я осмелюсь?» – думал он.
The recollection of all the things uttered during dinner emboldened him, but the fear of scandal restrained him at the same time.	Вспоминая то, что говорилось за обедом, он преисполнялся решимости, но боязнь скандала удерживала его.
Nor did she say anything either, but remained motionless in her corner.	Забившись в угол, она сидела неподвижно и тоже молчала.
He would have thought that she was asleep if he had not seen her eyes glitter every time that a ray of light entered the carriage.	Он мог бы подумать, что она спит, если б не видел, как блестели у нее глаза, когда луч света проникал в экипаж.
«What was she thinking?»	«О чем она думает?»
He felt that he must not speak, that a word, a single word, breaking this silence would destroy his chance; yet courage failed him, the courage needed for abrupt and brutal action.	Он знал, что в таких случаях нельзя нарушать молчание, что одно слово, одно-единственное слово может испортить все. А для внезапной и решительной атаки ему не хватало смелости.
All at once he felt her foot move.	Вдруг он почувствовал, что она шевельнула ногой.
She had made a movement, a quick, nervous movement of impatience, perhaps of appeal. This almost imperceptible gesture caused a thrill to run through him from head to foot, and he threw himself upon her, seeking her mouth with his lips, her form with his hands.	Достаточно было этого чуть заметного движения, резкого, нервного, нетерпеливого, выражавшего досаду, а быть может, призыв, чтобы он весь затрепетал и, живо обернувшись, потянулся к ней, ища губами ее губы, а руками – ее тело. Она слабо вскрикнула, попыталась выпрямиться, высвободиться, оттолкнуть его – и, наконец, сдалась, как бы не в силах сопротивляться долее.

But the cab having shortly stopped before the house in which she resided, Duroy, surprised, had no time to seek passionate phrases to thank her, and express his grateful love.	Немного погодя карета остановилась перед ее домом, и от неожиданности из головы у него вылетели все нежные слова, а ему хотелось выразить ей свою признательность, поблагодарить ее, сказать, что он ее любит, что он ее боготворит.
However, stunned by what had taken place, she did not rise, she did not stir.	Между тем, ошеломленная случившимся, она не поднималась, не двигалась.
Then he was afraid that the driver might suspect something, and got out first to help her to alight.	Боясь возбудить подозрения у кучера, он первый спрыгнул с подножки и подал ей руку.
At length she got out of the cab, staggering and without saying a word.	Слегка пошатываясь, она молча вышла из экипажа.
He rang the bell, and as the door opened, said, tremblingly:	Он позвонил и, пока отворяли дверь, успел спросить:
«When shall I see you again?»	– Когда мы увидимся?
She murmured so softly that he scarcely heard it: «Come and lunch with me to-morrow.» And she disappeared in the entry, pushed to the heavy door, which closed with a noise like that of a cannon.	– Приходите ко мне завтракать, – чуть слышно прошептала она и, с грохотом, похожим на пушечный выстрел, захлопнув за собой тяжелую дверь, скрылась в темном подъезде.
He gave the driver five francs, and began to walk along with rapid and triumphant steps, and heart overflowing with joy.	Он дал кучеру пять франков и, торжествующий, не помня себя от радости, понесся домой.
He had won at last–a married woman, a lady.	Наконец-то он овладел замужней женщиной! Светской женщиной! Настоящей светской женщиной! Парижанкой!
How easy and unexpected it had all been.	Как все это просто и неожиданно вышло!
He had fancied up till then that to assail and conquer one of these so greatly longed-for beings, infinite pains, interminable expectations, a skillful siege carried on by means of gallant attentions, words of love, sighs, and gifts were needed.	Раньше он представлял себе, что победа над этими обворожительными созданиями требует бесконечных усилий, неистощимого терпения, достигается искусной осадой, под которой следует разуметь ухаживания, вздохи, слова любви и, наконец, подарки.
And, lo! suddenly, at the faintest attack, the first whom he had encountered had yielded to him so quickly that he was stupefied at it.	Но вот первая, кого он встретил, отдалась ему при первом же натиске, так скоро, что он до сих пор не мог опомниться.
«She was tipsy,» he thought; "to-morrow it will be another story.	"Она была пьяна, – думал он, – завтра будет другая песня.
She will meet me with tears."	Без слез не обойдется".
This notion disturbed him, but he added:	Эта мысль встревожила его, но он тут же сказал себе;
"Well, so much the worse.	"Ничего, ничего!
Now I have her, I mean to keep her."	Теперь она моя, а уж я сумею держать ее в руках".

He was somewhat agitated the next day as he ascended Madame de Marelle's staircase.	И в том неясном мираже, где носились его мечты о славе, почете, счастье, довольстве, любви, он вдруг различил вереницы изящных, богатых, всемогущих женщин, которые, точно статистки в каком-нибудь театральном апофеозе, с улыбкой исчезали одна за другой в золотых облаках, сотканных из его надежд. Сон его был полон видений. На другой день, поднимаясь по лестнице к г-же де Марель, он испытывал легкое волнение.
How would she receive him?	Как она примет его?
And suppose she would not receive him at all?	А что, если совсем не примет?
Suppose she had forbidden them to admit him?	Что, если она не велела впускать его?
Suppose she had said–but, no, she could not have said anything without letting the whole truth be guessed.	Что, если она рассказала... Нет, она ничего не могла рассказать, не открыв всей истины.
So he was master of the situation.	Значит, хозяин положения – он.
The little servant opened the door.	Молоденькая горничная отворила дверь.
She wore her usual expression.	Выражение лица у нее было обычное.
He felt reassured, as if he had anticipated her displaying a troubled countenance, and asked:	Это его успокоило, точно она и в самом деле могла выйти к нему с расстроенным видом.
«Is your mistress quite well?»	– Как себя чувствует госпожа де Марель? -спросил он.
She replied: «Oh! yes, sir, the same as usual,» and showed him into the drawing-room.	– Хорошо, сударь, как всегда, – ответила она и провела его в гостиную.
He went straight to the chimney-glass to ascertain the state of his hair and his toilet, and was arranging his necktie before it, when he saw in it the young woman watching him as she stood at the door leading from her room.	Он подошел к камину, чтобы осмотреть свой костюм и прическу, и, поправляя перед зеркалом галстук, внезапно увидел отражение г-жи де Марель, смотревшей на него с порога спальни.
He pretended not to have noticed her, and the pair looked at one another for a few moments in the glass, observing and watching before finding themselves face to face.	Он сделал вид, что не заметил ее, и, прежде чем встретиться лицом к лицу, они несколько секунд настороженно следили друг за другом в зеркале.
He turned round.	Наконец он обернулся.
She had not moved, and seemed to be waiting.	Она не двигалась с места, – казалось, она выжидала.
He darted forward, stammering:	Тогда он бросился к ней, шепча:
«My darling! my darling!»	– Как я люблю вас! Как я люблю вас!
She opened her arms and fell upon his breast; then having lifted her head towards him, their lips met in a long kiss.	Она раскрыла объятия, склонилась к нему на грудь, затем подняла голову. Последовал продолжительный поцелуй.
He thought: "It is easier than I should have imagined.	"Вышло гораздо проще, чем я ожидал, – подумал он.
It is all going on very well."	– Все идет прекрасно".

And their lips separating, he smiled without saying a word, while striving to throw a world of love into his looks.	Наконец они оторвались друг от друга. Он молча улыбался, стараясь выразить взглядом свою беспредельную любовь.
She, too, smiled, with that smile by which women show their desire, their consent, their wish to yield themselves, and murmured:	Она тоже улыбалась, – так улыбаются женщины, когда хотят выразить свое согласие, желание, готовность отдаться.
«We are alone. I have sent Laurine to lunch with one of her young friends.»	– Мы одни, – прошептала она, – Лорину я отослала завтракать к подруге.
He sighed as he kissed her. «Thanks, I will worship you.»	– Благодарю, – целуя ей руки, сказал он с глубоким вздохом. – Я обожаю вас.
Then she took his arm, as if he had been her husband, to go to the sofa, on which they sat down side by side.	Она взяла его под руку, – так, как будто он был ее мужем, – подвела к дивану, и они сели рядом.
He wanted to start a clever and attractive chat, but not being able to do so to his liking, stammered:	Теперь ему необходимо было начать изящную, волнующую беседу, но, не найдя подходящей темы, он нерешительно проговорил:
«Then you are not too angry with me?»	– Так вы не очень на меня сердитесь?
She put her hand on his mouth, saying	Она зажала ему рот рукой.
«Be quiet.»	– Молчи!
They sat in silence, looking into one another's eyes, with burning fingers interlaced.	И они продолжали молча сидеть, глаза в глаза, сжимая друг другу горячие руки.
«How I did long for you!» said he.	– Как я жаждал обладать вами! – сказал он.
She repeated: «Be quiet.»	– Молчи! – снова сказала она.
They heard the servant arranging the table in the adjoining dining-room, and he rose, saying:	Было слышно, как в столовой гремит тарелками горничная. Он встал.
"I must not remain so close to you.	– Я не могу сидеть подле вас.
I shall lose my head."	Я теряю голову.
The door opened, and the servant announced that lunch was ready.	Дверь отворилась. – Кушать подано.
Duroy gravely offered his arm.	Он торжественно повел ее к столу.
They lunched face to face, looking at one another and constantly smiling, solely taken up by themselves, and enveloped in the sweet enchantment of a growing love.	За завтраком они сидели друг против друга, беспрестанно обмениваясь улыбками, взглядами, занятые только собой, проникнутые сладким очарованием зарождающейся нежности.
They ate, without knowing what.	Они машинально глотали то, что им подавали на стол.
He felt a foot, a little foot, straying under the table.	Вдруг он почувствовал прикосновение ножки, маленькой ножки, блуждавшей под столом.
He took it between his own and kept it there, squeezing it with all his might.	Он зажал ее между своих ступней и уже не отпускал, сжимая изо всех сил.

The servant came and went, bringing and taking away the dishes with a careless air, without seeming to notice anything.	Горничная входила и уходила, приносила и уносила блюда, и при этом у нее был такой равнодушный вид, как будто она ровно ничего не замечала.
When they had finished they returned to the drawing-room, and resumed their place on the sofa, side by side.	После завтрака они вернулись в гостиную и снова сели рядом на диване.
Little by little he pressed up against her, striving to take her in his arms.	Он подвигался все ближе и ближе к ней, пытаясь обнять ее.
But she calmly repulsed him, saying:	Но она ласковым движением отстраняла его.
«Take care; someone may come in.»	– Осторожней, могут войти.
He murmured: «When can I see you quite alone, to tell you how I love you?»	– Когда же мы останемся совсем одни? -прошептал он. – Когда же я смогу высказать, как я люблю вас?
She leant over towards him and whispered:	Она нагнулась к самому его уху и еле слышно сказала:
«I will come and pay you a visit one of these days.»	– На днях я ненадолго зайду к вам.
He felt himself redden.	Он почувствовал, что краснеет.
«You know–you know–my place is very small.»	– Но я... я живу... очень скромно.
She smiled:	Она улыбнулась:
"That does not matter.	– Это не важно.
It is you I shall call to see, and not your rooms."	Я приду поглядеть на вас, а не на вашу квартиру.
Then he pressed her to know when she would come.	Он стал добиваться от нее, чтобы она сказала, когда придет.
She named a day in the latter half of the week. He begged of her to advance the date in broken sentences, playing with and squeezing her hands, with glittering eyes, and flushed face, heated and torn by desire, that imperious desire which follows _t?te-?-t?te_ repasts.	Она назначила день в конце следующей недели, но он, стискивая и ломая ей руки, стал умолять ее ускорить свидание; речи его были бессвязны, в глазах появился лихорадочный блеск, щеки пылали огнем желания, того неукротимого желания, какое всегда вызывают трапезы, совершаемые вдвоем.
She was amazed to see him implore her with such ardor, and yielded a day from time to time.	Эти жаркие мольбы забавляли ее, и она постепенно уступала ему по одному дню.
But he kept repeating:	Но он повторял:
«To-morrow, only say to-morrow.»	– Завтра... Скажите: завтра...
She consented at length.	Наконец она согласилась.
«Yes, to-morrow; at five o'clock.»	– Хорошо. Завтра. В пять часов.
He gave a long sigh of joy, and they then chatted almost quietly with an air of intimacy, as though they had known one another twenty years.	Глубокий радостный вздох вырвался у него из груди. И между ними завязалась беседа, почти спокойная, точно они лет двадцать были близко знакомы.
The sound of the door bell made them start, and with a bound they separated to a distance.	Раздался звонок, – оба вздрогнули и поспешили отодвинуться друг от друга.

She murmured: «It must be Laurine.»	– Это, наверно, Лорина, – прошептала она.
The child made her appearance, stopped short in amazement, and then ran to Duroy, clapping her hands with pleasure at seeing him, and exclaiming:	Девочка вошла и в изумлении остановилась, потом, вне себя от радости, захлопала в ладоши и подбежала к Дюруа.
«Ah! pretty boy.»	– А, Милый друг! – закричала она.
Madame de Marelle began to laugh.	Госпожа де Марель засмеялась:
"What!	– Что?
Pretty boy!	Милый друг?
Laurine has baptized you.	Лорина вас уже окрестила!
It's a nice little nickname for you, and I will call you Pretty-boy, too."	Помоему, это очень славное прозвище. Я тоже буду вас называть Милым другом!
He had taken the little girl on his knee, and he had to play with her at all the games he had taught her.	Он посадил девочку к себе на колени, и ему пришлось играть с ней во все игры, которым он ее научил.
He rose to take his leave at twenty minutes to three to go to the office of the paper, and on the staircase, through the half-closed door, he still whispered:	Без двадцати три он распрощался и отправился в редакцию. На лестнице он еще раз шепнул в полуотворенную дверь:
«To-morrow, at five.»	– Завтра. В пять часов.
She answered «Yes,» with a smile, and disappeared.	Госпожа де Марель, лишь по движению его губ догадавшись, что он хотел ей сказать, улыбкой ответила «да» и исчезла.
As soon as he had got through his day's work, he speculated how he should arrange his room to receive his mistress, and hide as far as possible the poverty of the place.	Покончив с редакционными делами, он стал думать о том, как убрать комнату для приема любовницы, как лучше всего скрыть убожество своего жилья.
He was struck by the idea of pinning	Ему пришло на ум развесить по стенам японские безделушки.
a lot of Japanese trifles on the walls, and he bought for five francs quite a collection of little fans and screens, with which he hid the most obvious of the marks on the wall paper.	За пять франков он купил целую коллекцию миниатюрных вееров, экранчиков, пестрых лоскутов и прикрыл ими наиболее заметные пятна на обоях.
He pasted on the window panes transparent pictures representing boats floating down rivers, flocks of birds flying across rosy skies, multi-colored ladies on balconies, and processions of little black men over plains covered with snow.	На оконные стекла он налепил прозрачные картинки, изображавшие речные суда, стаи птиц на фоне красного неба, разноцветных дам на балконах и вереницы черненьких человечков, бредущих по снежной равнине.
His room, just big enough to sleep and sit down in, soon looked like the inside of a Chinese lantern.	Его каморка, в которой буквально негде было повернуться, скоро стала похожа на разрисованный бумажный фонарь.
He thought the effect satisfactory, and passed the evening in pasting on the ceiling birds that he had cut from the colored sheets remaining over.	Довольный эффектом, он весь вечер приклеивал к потолку птиц, вырезанных из остатков цветной бумаги.
Then he went to bed, lulled by the whistle of the trains.	Потом лег и заснул под свистки паровозов.

He went home early the next day, carrying a paper bag of cakes and a bottle of Madeira, purchased at the grocer's.	На другой день он вернулся пораньше и принес корзинку пирожных и бутылку мадеры, купленную в бакалейной лавке.
He had to go out again to buy two plates and two glasses, and arranged this collation on his dressing-table, the dirty wood of which was covered by a napkin, the jug and basin being hidden away beneath it.	Немного погодя ему пришлось еще раз выйти, чтобы раздобыть две тарелки и два стакана. Угощение он поставил на туалетный столик, прикрыв грязную деревянную доску салфеткой, а таз и кувшин спрятал вниз.
Then he waited.	И стал ждать.
She came at about a quarter-past five; and, attracted by the bright colors of the pictures, exclaimed:	Она пришла в четверть шестого и, пораженная пестротою рисунков, от которой рябило в глазах, невольно воскликнула:
"Dear me, yours is a nice place.	– Как у вас хорошо!
But there are a lot of people about on the staircase."	Только уж очень много народу на лестнице.
He had clasped her in his arms, and was eagerly kissing the hair between her forehead and her bonnet through her veil.	Он обнял ее и, задыхаясь от страсти, принялся целовать сквозь вуаль пряди волос, выбившиеся у нее из-под шляпы.
An hour and a half later he escorted her back to the cab-stand in the Rue de Rome.	Через полтора часа он проводил ее до стоянки фиакров на Римской улице.
When she was in the carriage he murmured:	Когда она села в экипаж, он шепнул:
«Tuesday at the same time?»	– Во вторник, в это же время.
She replied: «Tuesday at the same time.»	– В это же время, во вторник, – подтвердила она.
And as it had grown dark, she drew his head into the carriage and kissed him on the lips.	Уже стемнело, и она безбоязненно притянула к себе его голову в открытую дверцу кареты и поцеловала в губы.
Then the driver, having whipped up his beast, she exclaimed:	Кучер поднял хлыст, она успела крикнуть:
«Good-bye, Pretty-boy,» and the old vehicle started at the weary trot of its old white horse.	– До свиданья, Милый друг! И белая кляча, сдвинув с места ветхий экипаж, затрусила усталой рысцой.
For three weeks Duroy received Madame de Marelle in this way every two or three days, now in the evening and now in the morning.	В течение трех недель Дюруа принимал у себя Г-жу де Марель каждые два-три дня, иногда утром, иногда вечером.
While he was expecting her one afternoon, a loud uproar on the stairs drew him to the door.	Как-то днем, когда он поджидал ее, громкие крики на лестнице заставили его подойти к двери.
A child was crying.	Плакал ребенок.
A man's angry voice shouted:	Послышался сердитый мужской голос:
«What is that little devil howling about now?»	– Вот чертенок, чего он ревет?
The yelling and exasperated voice of a woman replied: "It is that dirty hussy who comes to see the penny-a-liner upstairs; she has upset Nicholas on the landing.	– Да эта паскуда, что таскается наверх к журналисту, сшибла с ног нашего Никола на площадке.
As if dabs like that, who pay no attention to children on the staircase, should be allowed here."	Я бы этих шлюх на порог не пускала, не видят, что у них под ногами ребенок!

Duroy drew back, distracted, for he could hear the rapid rustling of skirts and a hurried step ascending from the story just beneath him.	Дюруа в ужасе отскочил, – до него донеслись торопливые шаги и стремительный шелест платья.
There was soon a knock at the door, which he had reclosed.	Вслед за тем в дверь, которую он только что запер, постучали.
He opened it, and Madame de Marelle rushed into the room, terrified and breathless, stammering:	Он отворил, и в комнату вбежала запыхавшаяся, разъяренная г-жа де Марель.
«Did you hear?»	– Ты слышал? – еле выговорила она.
He pretended to know nothing.	Он сделал вид, что ничего не знает.
«No; what?»	– Нет, а что?
«How they have insulted me.»	– Как они меня оскорбили?
"Who?	– Кто?
Who?" «The blackguards who live down below.»	– Негодяи, что живут этажом ниже.
«But, surely not; what does it all mean, tell me?»	– Да нет! Что такое, скажи?
She began to sob, without being able to utter a word.	Вместо ответа она разрыдалась.
He had to take off her bonnet, undo her dress, lay her on the bed, moisten her forehead with a wet towel.	Ему пришлось снять с нее шляпу, расшнуровать корсет, уложить ее на кровать и растереть мокрым полотенцем виски.
She was choking, and then when her emotion was somewhat abated, all her wrathful indignation broke out.	Она задыхалась. Но как только припадок прошел, она дала волю своему гневу.
She wanted him to go down at once, to thrash them, to kill them.	Она требовала, чтобы он сию же минуту спустился вниз, отколотил их, убил.
He repeated: "But they are only work-people, low creatures.	– Но ведь это же рабочие, грубый народ, – твердил он.
Just remember that it would lead to a police court, that you might be recognized, arrested, ruined.	– Подумай, придется подавать в суд, тебя могут узнать, арестовать – и ты погибла.
One cannot lower one's self to have anything to do with such people."	С такими людьми лучше не связываться.
She passed on to another idea.	Она заговорила о другом:
"What shall we do now?	– Как же нам быть?
For my part, I cannot come here again."	Я больше сюда не приду.
He replied: «It is very simple; I will move.»	– Очень просто, – ответил он, – я перееду на другую квартиру.
She murmured: «Yes, but that will take some time.»	– Да... – прошептала она. – Но это долго.
Then all at once she framed a plan, and reassured, added softly:	Внезапно у нее мелькнула какая-то мысль.
"No, listen, I know what to do; let me act, do not trouble yourself about anything.	– Нет, нет, послушай, – сразу успокоившись, заговорила она, – я нашла выход, предоставь все мне, тебе ни о чем не надо заботиться.

I will send you a telegram to-morrow morning."	Завтра утром я пришлю тебе голубой листочек. «Голубыми листочками» она называла городские письма-телеграммы.
She smiled now, delighted with her plan, which she would not reveal, and indulged in a thousand follies.	Теперь она уже улыбалась, в восторге от своей затеи, которой пока не хотела делиться с Дюруа. В этот день она особенно бурно проявляла свою страсть.
She was very agitated, however, as she went downstairs, leaning with all her weight on her lover's arm, her legs trembled so beneath her.	Все же, когда она спускалась по лестнице, ноги у нее подкашивались от волнения, и она всей тяжестью опиралась на руку своего возлюбленного.
They did not meet anyone, though.	Они никого не встретили.
As he usually got up late, he was still in bed the next day, when, about eleven o'clock, the telegraph messenger brought him the promised telegram.	Он вставал поздно и на другой день в одиннадцать часов еще лежал в постели, когда почтальон принес ему обещанный «голубой листочек».
He opened it and read:	Дюруа распечатал его и прочел:
"Meet me at five; 127, Rue de Constantinople.	"Свидание сегодня в пять, Константинопольская, 127.
Rooms hired by Madame Duroy.–Clo."	Вели отпереть квартиру, снятую госпожой Дюруа. Целую Кло".
At five o'clock to the minute he entered the doorkeeper's lodge of a large furnished house, and asked:	Ровно в пять часов он вошел в швейцарскую огромного дома, где сдавались меблированные комнаты.
«It is here that Madame Duroy has taken rooms, is it not?»	– Здесь сняла квартиру госпожа Дюруа? – спросил он.
«Yes, sir.»	– Да, сударь.
«Will you show me to them, if you please.»	– Будьте добры, проводите меня.
The man, doubtless used to delicate situations in which prudence is necessary, looked him straight in the eyes, and then, selecting one of the long range of keys, said:	Швейцар, очевидно привыкший к щекотливым положениям, которые требовали от него сугубой осторожности, внимательно посмотрел на него и, выбирая из большой связки ключ, спросил:
«You are Monsieur Duroy?»	– Вы и есть господин Дюруа?
«Yes, certainly.»	– Ну да!
The man opened the door of a small suite of rooms on the ground floor in front of the lodge.	Через несколько секунд Дюруа переступил порог маленькой квартиры из двух комнат, в нижнем этаже, напротив швейцарской.
The sitting-room, with a tolerably fresh wall-paper of floral design, and a carpet so thin that the boards of the floor could be felt through it, had mahogany furniture, upholstered in green rep with a yellow pattern.	Гостиная, оклеенная довольно чистыми пестрыми обоями, была обставлена мебелью красного дерева, обитой зеленоватым репсом с желтыми разводами, и застелена жиденьким, вытканным цветами ковром, сквозь который легко прощупывались доски пола.

The bedroom was so small that the bed three-parts filled it. It occupied the further end, stretching from one wall to the other–the large bed of a furnished lodging-house, shrouded in heavy blue curtains also of rep, and covered with an eider-down quilt of red silk stained with suspicious-looking spots.	Три четверти крошечной спальни заполняла огромная кровать, эта необходимая принадлежность меблированных комнат; погребенная под красным пуховым одеялом в подозрительных пятнах, отделенная тяжелыми голубыми занавесками, тоже из репса, она стояла в глубине и занимала всю стену.
Duroy, uneasy and displeased, thought:	Дюруа был недоволен и озабочен.
"This place will cost, Lord knows how much.	"Эта квартирка будет стоить мне бешеных денег, -подумал он.
I shall have to borrow again.	– Придется опять залезать в долги.
It is idiotic what she has done."	Как это глупо с ее стороны!"
The door opened, and Clotilde came in like a whirlwind, with outstretched arms and rustling skirts.	Дверь отворилась, и в комнату, шурша шелками, простирая объятия, вихрем влетела Клотильда.
She was delighted.	Она ликовала.
"Isn't it nice, eh, isn't it nice?	– Уютно, правда, уютно?
And on the ground floor, too; no stairs to go up.	И не нужно никуда подниматься, – прямо с улицы, в нижнем этаже.
One could get in and out of the windows without the doorkeeper seeing one.	Можно влезать и вылезать в окно, так что и швейцар не увидит.
How we will love one another here!"	Как нам будет хорошо здесь вдвоем!
He kissed her coldly, not daring to put the question that rose to his lips.	Он холодно поцеловал ее, не решаясь задать вопрос, вертевшийся у него на языке.
She had placed a large parcel on the little round table in the middle of the room.	Клотильда положила на круглый столик, стоявший посреди комнаты, большой пакет.
She opened it, and took out a cake of soap, a bottle of scent, a sponge, a box of hairpins, a buttonhook, and a small pair of curling tongs to set right her fringe, which she got out of curl every time.	Развязав его, она вынула оттуда мыло, флакон с туалетной водой, губку, коробку шпилек, крючок для ботинок и маленькие щипцы для завивки волос, чтобы поправлять непослушные пряди, вечно падавшие на лоб.
And she played at moving in, seeking a place for everything, and derived great amusement from it.	Ей доставляло особое удовольствие играть в новоселье, подыскивать место для каждой вещи.
She kept on chattering as she opened the drawers.	Выдвигая ящики, она продолжала болтать:
"I must bring a little linen, so as to be able to make a change if necessary.	– На всякий случай надо принести сюда немного белья, чтобы было во что переодеться.
It will be very convenient.	Это будет очень удобно.
If I get wet, for instance, while I am out, I can run in here to dry myself.	Если меня, например, застанет на улице ливень, я прибегу сюда сушиться.
We shall each have one key, beside the one left with the doorkeeper in case we forget it.	У каждого из нас будет свой ключ, а третий оставим у швейцара, на случай если забудем свой.
I have taken the place for three months, in your name, of course, since I could not give my own."	Я сняла на три месяца, разумеется на твое имя, -не могла же я назвать свою фамилию.

Then he said: «You will let me know when the rent is to be paid.»	– Ты мне скажешь, когда нужно будет платить? -наконец спросил он.
She replied, simply: «But it is paid, dear.»	– Уже уплачено, милый! – простодушно ответила она.
«Then I owe it to you.»	– Значит, я твой должник? – продолжал он допытываться.
«No, no, my dear; it does not concern you at all; this is a little fancy of my own.»	– Да нет же, котик, это тебя не касается, это мой маленький каприз.
He seemed annoyed:	Он сделал сердитое лицо.
«Oh, no, indeed; I can't allow that.»	– Ну нет, извини! Я этого не допущу.
She came to him in a supplicating way, and placing her hands on his shoulders, said:	Она подошла и с умоляющим видом положила руки ему на плечи:
"I beg of you, George; it will give me so much pleasure to feel that our little nest here is mine–all my own.	– Прошу тебя, Жорж, мне будет так приятно думать, так приятно думать, что наше гнездышко принадлежит мне, мне одной!
You cannot be annoyed at that.	Ведь это не может тебя оскорбить?
How can you?	Правда?
I wanted to contribute that much towards our loves.	Пусть это будет мой дар нашей любви.
Say you agree, Georgy; say you agree."	Скажи, что ты согласен, мой милый Жорж, скажи!..
She implored him with looks, lips, the whole of her being.	Она молила его взглядом, прикосновением губ, всем существом.
He held out, refusing with an irritated air, and then he yielded, thinking that, after all, it was fair.	Он долго еще заставлял упрашивать себя, отказывался с недовольною миною, но в конце концов уступил: в глубине души он находил это справедливым.
And when she had gone, he murmured, rubbing his hands, and without seeking in the depths of his heart whence the opinion came on that occasion:	Когда же она ушла, он прошептал, потирая руки:
«She is very nice.»	«Какая она все-таки милая!»
He received, a few days later, another telegram running thus:	Почему у него создалось такое мнение о ней именно сегодня, в это он старался не углубляться. Несколько дней спустя он снова получил «голубой листочек»:
"My husband returns to-night, after six weeks' inspection, so we shall have a week off.	"Сегодня вечером после полуторамесячной ревизии возвращается муж. Придется неделю не видеться.
What a bore, darling.–Clo."	Какая тоска, мой милый! Твоя Кло".
Duroy felt astounded.	Дюруа был поражен.
He had really lost all idea of her being married.	Он совсем забыл о существовании мужа.
But here was a man whose face he would have liked to see just once, in order to know him.	Право, стоило бы взглянуть на этого человека хоть раз только для того, чтобы иметь о нем представление!

He patiently awaited the husband's departure, but he passed two evenings at the Folies Berg?re, which wound up with Rachel.	Он стал терпеливо ждать его отъезда, но все же провел два вечера в Фоли-Бержер, откуда его уводила к себе Рашель.
Then one morning came a fresh telegram:	Однажды утром снова пришла телеграмма, состоявшая из четырех слов:
«To-day at five.–Clo.»	«Сегодня в пять. Кло».
They both arrived at the meeting-place before the time.	Оба явились на свидание раньше времени.
She threw herself into his arms with an outburst of passion, and kissed him all over the face, and then said:	В бурном порыве страсти она бросилась к нему в объятия и, покрыв жаркими поцелуями его лицо, сказала:
"If you like, when we have loved one another a great deal, you shall take me to dinner somewhere.	– Когда мы насладимся друг другом, ты меня поведешь куда-нибудь обедать, хорошо?
I have kept myself disengaged."	Теперь я свободна.
It was at the beginning of the month, and although his salary was long since drawn in advance, and he lived from day to day upon money gleaned on every side, Duroy happened to be in funds, and was pleased at the opportunity of spending something upon her, so he replied:	Было еще только начало месяца, а жалованье Дюруа давно забрал вперед и жил займами, прося в долг у кого попало, но в этот день он случайно оказался при деньгах и обрадовался возможности что-нибудь на нее истратить.
«Yes, darling, wherever you like.»	– Конечно, дорогая, куда хочешь, – ответил он.
They started off, therefore, at about seven, and gained the outer boulevards.	Около семи они вышли на внешние бульвары.
She leaned closely against him, and whispered in his ear:	Повиснув у него на руке, она шептала ему на ухо:
«If you only knew how pleased I am to walk out on your arm; how I love to feel you beside me.»	– Если б ты знал, как я люблю ходить с тобой под руку, как приятно чувствовать, что ты рядом со мной!
He said: «Would you like to go to P?re Lathuile's?»	– Хочешь, пойдем к Латюилю? – предложил он.
"Oh, no, it is too swell.	– Нет, там слишком шикарно, – возразила она.
I should like something funny, out of the way! a restaurant that shopmen and work-girls go to.	– Я бы предпочла что-нибудь повеселей и попроще, какой-нибудь ресторанчик, куда ходят служащие и работницы.
I adore dining at a country inn.	Я обожаю кабачки!
Oh! if we only had been able to go into the country."	Ах, если б мы могли поехать за город!
As he knew nothing of the kind in the neighborhood, they wandered along the boulevard, and ended by going into a wine-shop where there was a dining-room.	В этом квартале Дюруа не мог указать ничего подходящего, и они долго бродили по бульварам, пока им не попался на глаза винный погребок с отдельным залом для обедающих.
She had seen through the window two bareheaded girls seated at tables with two soldiers.	Клотильда увидела в окно двух простоволосых девчонок, сидевших с двумя военными.

Three cab-drivers were dining at the further end of the long and narrow room, and an individual impossible to classify under any calling was smoking, stretched on a chair, with his legs stuck out in front of him, his hands in the waist-band of his trousers, and his head thrown back over the top bar.	В глубине длинной и узкой комнаты обедали три извозчика, и еще какой-то подозрительный тип, развалившись на стуле и засунув руки за пояс брюк, посасывал трубку.
His jacket was a museum of stains, and in his swollen pockets could be noted the neck of a bottle, a piece of bread, a parcel wrapped up in a newspaper, and a dangling piece of string.	Его куртка представляла собой коллекцию пятен. Г орлышко бутылки, кусок хлеба, что-то завернутое в газету и обрывок бечевки торчали из его оттопыренных чревоподобных карманов.
He had thick, tangled, curly hair, gray with scurf, and his cap was on the floor under his chair.	Волосы у него были густые, курчавые, взъерошенные, серые от грязи. На полу, под столом, валялась фуражка.
The entrance of Clotilde created a sensation, due to the elegance of her toilet.	Появление элегантно одетой дамы произвело сенсацию.
The couples ceased whispering together, the three cab-drivers left off arguing, and the man who was smoking, having taken his pipe from his mouth and spat in front of him, turned his head slightly to look.	Парочки перестали шушукаться, извозчики прекратили спор, подозрительный тип, вынув изо рта трубку, сплюнул на пол и слегка повернул голову.
Madame de Marelle murmured: "It is very nice; we shall be very comfortable here.	– Здесь очень мило! – прошептала Клотильда. – Я уверена, что мы останемся довольны.
Another time I will dress like a work-girl."	В следующий раз я оденусь работницей.
And she sat down, without embarrassment or disgust, before the wooden table, polished by the fat of dishes, washed by spilt liquors, and cleaned by a wisp of the waiter's napkin.	Без всякого стеснения и без малейшего чувства брезгливости она села за деревянный, лоснившийся от жира, залитый пивом столик, кое-как вытертый подбежавшим гарсоном.
Duroy, somewhat ill at ease, and slightly ashamed, sought a peg to hang his tall hat on.	Дюруа, слегка шокированный и смущенный, искал, где бы повесить цилиндр.
Not finding one, he put it on a chair.	Так и не найдя вешалки, он положил шляпу на стул.
They had a ragout, a slice of melon, and a salad.	Подали рагу из барашка, жиго и салат.
Clotilde repeated: "I delight in this.	– Я обожаю такие блюда, – говорила Клотильда.
I have low tastes.	– У меня низменные вкусы.
I like this better than the Caf? Anglais."	Здесь мне больше нравится, чем в Английском кафе.
Then she added:	Потом прибавила:
"If you want to give me complete enjoyment, you will take me to a dancing place.	– Если хочешь доставить мне полное удовольствие, своди меня в кабачок с танцевальным залом.
I know a very funny one close by called the Reine Blanche."	Я знаю поблизости один очень забавный, называется он «Белая королева».
Duroy, surprised at this, asked: «Whoever took you there?»	– Кто тебя водил туда? – с удивлением спросилДюруа.

He looked at her and saw her blush, somewhat disturbed, as though this sudden question had aroused within her some delicate recollections.	Взглянув на нее, он заметил, что она покраснела, что ее смутил этот неожиданный вопрос, видимо напомнивший ей нечто слишком интимное.
After one of these feminine hesitations, so short that they can scarcely be guessed, she replied:	После некоторого колебания, обычно столь краткого у женщин, что о нем можно только догадываться, она ответила:
«A friend of mine,» and then, after a brief silence, added, «who is dead.»	– Один из моих друзей... Затем, помолчав, добавила: – Он умер.
And she cast down her eyes with a very natural sadness.	И, полная непритворной печали, опустила глаза.
Duroy, for the first time, thought of all that he did not know as regarded the past life of this woman.	И тут Дюруа впервые подумал о том, что ему ничего не известно о ее прошлом.
Certainly she already had lovers, but of what kind, in what class of society?	Конечно, у нее уже были любовники, но какие, из какого круга?
A vague jealousy, a species of enmity awoke within him; an enmity against all that he did not know, all that had not belonged to him.	Смутная ревность, пожалуй даже неприязнь, шевельнулась в нем, – неприязнь ко всему, чего он не знал, что не принадлежало ему в ее сердце и в ее жизни.
He looked at her, irritated at the mystery wrapped up within that pretty, silent head, which was thinking, perhaps, at that very moment, of the other, the others, regretfully.	Он с раздражением смотрел на нее, пытаясь разгадать тайну, скрытую в ее прелестной неподвижной головке, быть может, именно в это мгновение с грустью думавшей о другом, о других.
How he would have liked to have looked into her recollections–to have known all.	Как хотелось ему заглянуть в ее воспоминания, порыться в них, все вызнать, все выведать!..
She repeated: "Will you take me to the Reine Blanche?	– Ну как, пойдем в «Белую королеву»? – снова спросила она.
That will be a perfect treat."	– Это будет для меня настоящий праздник.
He thought: "What matters the past?	"Э, что мне за дело до ее прошлого!
I am very foolish to bother about it," and smilingly replied:	Глупо из-за такой чепухи портить себе настроение!" – подумал он и ответил с улыбкой:
«Certainly, darling.»	– Конечно, пойдем, дорогая.
When they were in the street she resumed, in that low and mysterious tone in which confidences are made:	Выйдя на улицу, она зашептала с тем таинственным видом, с каким обыкновенно сообщают что-нибудь по секрету:
"I dared not ask you this until now, but you cannot imagine how I love these escapades in places ladies do not go to.	– До сих пор я не решалась тебя об этом просить. Но ты не можешь себе представить, до чего я люблю эти холостяцкие походы в такие места, где женщинам показываться неудобно.
During the carnival I will dress up as a schoolboy.	Во время карнавала я оденусь школьником.
I make such a capital boy."	Я очень забавная в этом костюме.

When they entered the ball-room she clung close to him, gazing with delighted eyes on the girls and the bullies, and from time to time, as though to reassure herself as regards any possible danger, saying, as she noticed some serious and motionless municipal guard:	Когда они вошли в танцевальный зал, она, испуганная, но довольная, прижалась к нему, не отводя восхищенного взора от сутенеров и публичных женщин. Время от времени она, словно ища защиты на случай опасности, указывала Дюруа на величественную и неподвижную фигуру полицейского:
«That is a strong-looking fellow.»	«Какая у него внушительная осанка!»
In a quarter of an hour she had had enough of it and he escorted her home.	Через четверть часа ей все это надоело, и Дюруа проводил ее домой.
Then began quite a series of excursions in all the queer places where the common people amuse themselves, and Duroy discovered in his mistress quite a liking for this vagabondage of students bent on a spree.	После этого они предприняли еще ряд походов в те злачные места, где веселится простонародье. И Дюруа убедился, что жизнь бродячей богемы представляет для его любовницы особую привлекательность.
She came to their meeting-place in a cotton frock and with a servant's cap–a theatrical servant's cap–on her head; and despite the elegant and studied simplicity of her toilet, retained her rings, her bracelets, and her diamond earrings, saying, when he begged her to remove them:	Клотильда приходила на свидание в полотняном платье, в чепчике водевильной субретки. Ее костюм отличался изящной, изысканной простотой, и в то же время она не отказывалась от браслетов, колец, бриллиантовых серег и на его настойчивые просьбы снять их приводила один и тот же довод:
«Bah! they will think they are paste.»	– Пустяки! Все подумают, что это горный хрусталь.
She thought she was admirably disguised, and although she was really only concealed after the fashion of an ostrich, she went into the most ill-famed drinking places.	Находя этот маскарад исключительно удачным (хотя на самом деле она пряталась не лучше, чем страус), Клотильда посещала притоны, о которых шла самая дурная слава.
She wanted Duroy to dress himself like a workman, but he resisted, and retained his correct attire, without even consenting to exchange his tall hat for one of soft felt.	Она просила Дюруа переодеться рабочим, но он не пожелал расстаться со своим костюмом, костюмом завсегдатая дорогих ресторанов, – он даже отказался сменить цилиндр на мягкую фетровую шляпу.
She was consoled for this obstinacy on his part by the reflection that she would be taken for a chambermaid engaged in a love affair with a gentleman, and thought this delightful.	– Скажут, что я горничная из хорошего дома, за которой приударяет светский молодой человек, -не в силах сломить его упорство, утешала она себя. Эта комедия доставляла ей истинное наслаждение.
In this guise they went into popular wine-shops, and sat down on rickety chairs at old wooden tables in smoke-filled rooms.	Они заходили в дешевые кабачки и садились в глубине прокуренной конуры на колченогие стулья, за ветхий деревянный стол.
A cloud of strong tobacco smoke, with which still blended the smell of fish fried at dinner time, filled the room; men in blouses shouted at one another as they tossed off nips of spirits; and the astonished waiter would stare at this strange couple as he placed before them two cherry brandies.	В комнате плавало облако едкого дыма, пропитанное запахом жареной рыбы, не выветрившимся после обеда. Мужчины в блузах галдели, попивая из стаканчиков. Гарсон, с удивлением разглядывая странную пару, ставил перед ними две рюмки с вишневой наливкой.
She–trembling, fearsome, yet charmed–began to sip the red liquid, looking round her with uneasy and kindling eye.	Испуганная, трепещущая и счастливая, она пила маленькими глотками красный сок, глядя вокруг себя горящим и беспокойным взором.

Each cherry swallowed gave her the sensation of a sin committed, each drop of burning liquor flowing down her throat gave her the pleasure of a naughty and forbidden joy.	Каждая проглоченная вишня вызывала у нее такое чувство, как будто она совершила преступление, каждая капля обжигающего и пряного напитка, вливаясь в гортань, вызывала у нее острое, упоительное ощущение чего-то постыдного и недозволенного.
Then she would say,	Потом она говорила вполголоса:
«Let us go,» and they would leave.	– Пойдем отсюда. И они уходили.
She would pass rapidly, with bent head and the short steps of an actress leaving the stage, among the drinkers, who, with their elbows on the tables, watched her go by with suspicious and dissatisfied glances; and when she had crossed the threshold would give a deep sigh, as if she had just escaped some terrible danger.	Опустив голову, она шла, как уходят со сцены актрисы, мелкими быстрыми шажками, пробираясь между пьяными, облокотившимися на столы, и они провожали ее враждебными и настороженными взглядами. Переступив порог, она облегченно вздыхала, точно ей удалось избежать грозной опасности.
Sometimes she asked Duroy, with a shudder:	Иной раз, вся дрожа, она обращалась к своему спутнику:
«If I were insulted in these places, what would you do?»	– Что бы ты сделал, если б меня оскорбили где-нибудь в таком месте?
He would answer, with a swaggering air:	И он отвечал ей с заносчивым видом:
«Take your part, by Jove!»	– Ого, я сумел бы тебя защитить!
And she would clasp his arm with happiness, with, perhaps, a vague wish to be insulted and defended, to see men fight on her account, even such men as those, with her lover.	В восторге от его ответа, она сжимала ему руку, быть может, втайне желая, чтобы ее оскорбили и защитили, желая, чтобы ее возлюбленный подрался из-за нее хотя бы даже с такими мужчинами.
But these excursions taking place two or three times a week began to weary Duroy, who had great difficulty, besides, for some time past, in procuring the ten francs necessary for the cake and the drinks.	Однако эти прогулки, повторявшиеся два-три раза в неделю, наскучили Дюруа; к тому же теперь ему стоило огромных усилий добывать каждый раз пол-луидора на извозчика и напитки.
He now lived very hardly and with more difficulty than when he was a clerk in the Northern Railway; for having spent lavishly during his first month of journalism, in the constant hope of gaining large sums of money in a day or two, he had exhausted all his resources and all means of procuring money.	Жилось ему трудно, неизмеримо труднее, чем в ту пору, когда он служил в управлении железной дороги, ибо, сделавшись журналистом, первые месяцы он тратил много, без счета, в надежде вот-вот заработать крупную сумму, и в конце концов исчерпал все ресурсы и отрезал себе все пути к добыванию денег.
A very simple method, that of borrowing from the cashier, was very soon exhausted; and he already owed the paper four months' salary, besides six hundred francs advanced on his lineage account.	Самое простое средство – занять в кассе – давно уже было ему недоступно, так как жалованье он забрал вперед за четыре месяца да еще взял шестьсот франков в счет построчного гонорара.
He owed, besides, a hundred francs to Forestier, three hundred to Jacques Rival, who was free-handed with his money; and he was also eaten up by a number of small debts of from five francs to twenty.	Форестье он задолжал сто франков, Жаку Ривалю, у которого кошелек был открыт для всех, триста, а кроме того, он весь был опутан мелкими позорными долгами от пяти до двадцати франков.

Saint-Potin, consulted as to the means of raising another hundred francs, had discovered no expedient, although a man of inventive mind, and Duroy was exasperated at this poverty, of which he was more sensible now than formerly, since he had more wants.	Сен-Потен, к которому он обратился за советом, где бы перехватить еще сто франков, при всей своей изобретательности ничего не мог придумать. И в душе у Дюруа поднимался бунт против этой нищеты, от которой он страдал теперь сильнее, чем прежде, так как потребностей у него стало больше.
A sullen rage against everyone smouldered within him, with an ever-increasing irritation, which manifested itself at every moment on the most futile pretexts.	Глухая злоба, злоба на весь мир, росла в нем. Он раздражался поминутно, из-за всякого пустяка, по самому ничтожному поводу.
He sometimes asked himself how he could have spent an average of a thousand francs a month, without any excess and the gratification of any extravagant fancy, and he found that, by adding a lunch at eight francs to a dinner at twelve, partaken of in some large caf? on the boulevards, he at once came to a louis, which, added to ten francs pocket-money–that pocket-money that melts away, one does not know how–makes a total of thirty francs.	Нередко он задавал себе вопрос: почему в среднем у него уходит около тысячи франков в месяц, а ведь он не позволяет себе никакой роскоши и ничего не тратит на прихоти? Однако простой подсчет показывал следующее: завтрак в фешенебельном ресторане стоит восемь франков, обед – двенадцать, – вот уже луидор; к этому надо прибавить франков десять карманных денег, обладающих способностью утекать, как вода между пальцев, – итого тридцать франков.
But thirty francs a day is nine hundred francs at the end of the month.	Тридцать франков в день – это девятьсот франков в месяц.
And he did not reckon in the cost of clothes, boots, linen, washing, etc.	А сюда еще не входят одежда, обувь, белье, стирка и прочее.
So on the 14th December he found himself without a sou in his pocket, and without a notion in his mind how to get any money.	И вот четырнадцатого декабря он остался без единого су в кармане, а занять ему, сколько он ни ломал себе голову, было негде.
He went, as he had often done of old, without lunch, and passed the afternoon working at the newspaper office, angry and preoccupied.	Как это часто случалось с ним в былые времена, он вынужден был отказаться от завтрака и, взбешенный и озабоченный, провел весь день в редакции.
About four o'clock he received a telegram from his mistress, running:	Около четырех часов он получил от своей любовницы «голубой листочек» :
«Shall we dine together, and have a lark afterwards?»	«Хочешь пообедать вместе? Потом куда-нибудь закатимся».
He at once replied:	Он сейчас же ответил:
«Cannot dine.»	«Обедать невозможно».
Then he reflected that he would be very stupid to deprive himself of the pleasant moments she might afford him, and added:	Затем, решив, что глупо отказываться от приятных мгновений, которые он может с ней провести, прибавил:
«But will wait at nine at our place.»	«В девять часов буду ждать тебя в нашей квартире».
And having sent one of the messengers with this, to save the cost of a telegram, he began to reflect what he should do to procure himself a dinner.	Чтобы избежать расхода на телеграмму, он отправил записку с одним из рассыльных и стал думать о том, где достать денег на обед.
At seven o'clock he had not yet hit upon anything and a terrible hunger assailed him.	Пробило семь, а он еще ничего не надумал. От голода у него засосало под ложечкой.

Then he had recourse to the stratagem of a despairing man.	Внезапно им овладела решимость отчаяния.
He let all his colleagues depart, one after the other, and when he was alone rang sharply.	Дождавшись, когда все его сослуживцы ушли, он позвонил.
Monsieur Walter's messenger, left in charge of the offices, came in.	Явился швейцар патрона, остававшийся сторожить помещение.
Duroy was standing feeling in his pockets, and said in an abrupt voice: "Foucart, I have left my purse at home, and I have to go and dine at the Luxembourg.	Дюруа нервно рылся в карманах. – Послушайте, Фукар, – развязно заговорил он, – я забыл дома кошелек, а мне пора ехать обедать в Люксембургский сад.
Lend me fifty sous for my cab."	Дайте мне взаймы пятьдесят су на извозчика.
The man took three francs from his waistcoat pocket and said:	Швейцар, вынув из жилетного кармана три франка, спросил:
«Do you want any more, sir?»	– Больше не требуется, господин Дюруа?
"No, no, that will be enough.	– Нет, нет, достаточно.
Thanks."	Большое спасибо.
And having seized on the coins, Duroy ran downstairs and dined at a slap-bank, to which he drifted on his days of poverty.	Схватив серебряные монеты, Дюруа бегом спустился по лестнице. Пообедал он в той самой харчевне, где ему не раз случалось утолять голод в черные дни.
At nine o'clock he was awaiting his mistress, with his feet on the fender, in the little sitting-room.	В девять часов он уже грел ноги у камина в маленькой гостиной и поджидал любовницу.
She came in, lively and animated, brisked up by the keen air of the street.	Она вошла, веселая, оживленная, раскрасневшаяся от мороза.
«If you like,» said she, "we will first go for a stroll, and then come home here at eleven.	– Не хочешь ли сперва пройтись, – предложила она, – с тем, чтобы к одиннадцати вернуться домой?
The weather is splendid for walking."	Погода дивная.
He replied, in a grumbling tone: «Why go out? We are very comfortable here.»	– Зачем? Ведь и здесь хорошо, – проворчал он.
She said, without taking off her bonnet:	– Если б ты видел, какая луна! – не снимая шляпы, продолжала Клотильда.
«If you knew, the moonlight is beautiful. It is splendid walking about to-night.»	– Гулять в такой вечер одно наслаждение.
«Perhaps so, but I do not care for walking about!»	– Очень может быть, но я совсем не расположен гулять.
He had said this in an angry fashion.	Он злобно сверкнул глазами.
She was struck and hurt by it, and asked:	Клотильда была удивлена и обижена.
"What is the matter with you?	– Что с тобой? – спросила она.
Why do you go on in this way?	– Что значит этот тон?
I should like to go for a stroll, and I don't see how that can vex you."	Мне хочется пройтись, – не понимаю, чего ты злишься.

He got up in a rage.	Дюруа вскочил.
"It does not vex me.	– Я не злюсь! – запальчиво кликнул он.
It is a bother, that is all."	– Просто мне это надоело. Вот и все!
She was one of those sort of women whom resistance irritates and impoliteness exasperates, and she said disdainfully and with angry calm: "I am not accustomed to be spoken to like that.	Госпожа де Марель принадлежала к числу тех, кого упрямство раздражает, а грубость выводит из себя. – Я не привыкла, чтоб со мной говорили таким тоном, – бросив на него презрительный взгляд, с холодным бешенством сказала она.
I will go alone, then.	– Я пойду одна.
Good-bye."	Прощай!
He understood that it was serious, and darting towards her, seized her hands and kissed them, saying:	Смекнув, что дело принимает серьезный оборот, Дюруа бросился к ней и стал целовать ей руки.
"Forgive me, darling, forgive me. I am very nervous this evening, very irritable.	– Прости, дорогая, прости, – бормотал он, -сегодня я такой нервный, такой раздражительный.
I have had vexations and annoyances, you know–matters of business."	Ты знаешь, у меня столько всяких огорчений, неприятностей по службе...
She replied, somewhat softened, but not calmed down: «That does not concern me, and I will not bear the consequences of your ill-temper.»	– Это меня не касается, – несколько смягчившись, но не успокоившись, возразила она. – Я вовсе не желаю, чтобы вы срывали на мне злобу.
He took her in his arms, and drew her towards the couch.	Он обнял ее и подвел к дивану.
«Listen, darling, I did not want to hurt you; I was not thinking of what I was saying.»	– Послушай, крошка, я не хотел тебя обидеть. Я сказал не подумав.
He had forced her to sit down, and, kneeling before her, went on:	Насильно усадив ее, он опустился перед ней на колени.
"Have you forgiven me?	– Ты простила меня?
Tell me you have forgiven me?"	Скажи, что простила.
She murmured, coldly: «Very well, but do not do so again;» and rising, she added:	– Хорошо, но больше чтоб этого не было, -холодно ответила она и поднялась с дивана.
«Now let us go for a stroll.»	– А теперь пойдем гулять.
He had remained at her feet, with his arms clasped about her hips, and stammered:	Не вставая с колен, он обнимал ее ноги и бормотал:
"Stay here, I beg of you.	– Останемся, прошу тебя. Умоляю.
Grant me this much.	Уступи мне на этот раз.
I should so like to keep you here this evening all to myself, here by the fire.	Мне так хочется провести этот вечер с тобой вдвоем, здесь, у камина.
Say yes, I beg of you, say yes."	Скажи «да», умоляю тебя, скажи «да».
She answered plainly and firmly: «No, I want to go out, and I am not going to give way to your fancies.»	– Нет, – твердо, отчетливо проговорила она. – Я хочу гулять, я не намерена потворствовать твоим капризам.

He persisted. «I beg of you, I have a reason, a very serious reason.»	– Я тебя умоляю, – настаивал он, – у меня есть причина, очень серьезная причина...
She said again: "No; and if you won't go out with me, I shall go.	– Нет, – повторила она. – Не хочешь, – дело твое, я пойду одна.
Good-bye."	Прощай.
She had freed herself with a jerk, and gained the door.	Высвободившись резким движением, она направилась к выходу.
He ran towards her, and clasped her in his arms, crying:	Он поднялся и обхватил ее руками.
«Listen, Clo, my little Clo; listen, grant me this much.»	– Послушай, Кло, моя маленькая Кло, послушай, уступи мне...
She shook her head without replying, avoiding his kisses, and striving to escape from his grasp and go.	Она отрицательно качала головой, молча уклонялась от его поцелуев и пыталась вырваться из его объятий.
He stammered: «Clo, my little Clo, I have a reason.»	– Кло, моя маленькая Кло, у меня есть причина.
She stopped, and looking him full in the face, said:	Она остановилась и посмотрела ему в лицо.
«You are lying. What is it?»	– Ты лжешь... Какая причина?
He blushed not knowing what to say, and she went on in an indignant tone:	Он покраснел, – он не знал, что сказать.
«You see very well that you are lying, you low brute.» And with an angry gesture and tears in her eyes, she escaped him.	– Я вижу, что ты лжешь... Мерзавец! – с возмущением бросила Клотильда. Она рванулась и со слезами на глазах выскользнула у него из рук.
He again caught her by the shoulders, and, in despair, ready to acknowledge anything in order to avoid a rupture, he said, in a despairing tone:	Измученный, готовый сознаться во всем, лишь бы избежать разрыва, он снова удержал ее за плечи и с отчаянием в голосе произнес:
«I have not a son. That's what it all means.»	– У меня нет ни единого су... Вот!
She stopped short, and looking into his eyes to read the truth in them, said:	Она обернулась и посмотрела ему в глаза, стараясь прочитать в них истину.
«You say?»	– Что такое?
He had flushed to the roots of his hair.	Он покраснел до корней волос.
"I say that I have not a sou.	– У меня нет ни единого су.
Do you understand?	Понимаешь?
Not twenty sous, not ten, not enough to pay for a glass of cassis in the caf? we may go into.	Ни франка, ни полфранка, мне нечем было бы заплатить за рюмку ликера, если б мы зашли, в кафе.
You force me to confess what I am ashamed of.	Ты заставляешь меня сознаваться в таких позорных вещах.
It was, however, impossible for me to go out with you, and when we were seated with refreshments in front of us to tell you quietly that I could not pay for them."	Не могу же я пойти с тобой, сесть за столик, спросить чего-нибудь, а потом как ни в чем не бывало объявить тебе, что у меня нет денег...
She was still looking him in the face.	Она продолжала смотреть на него в упор:

«It is true, then?»	– Так, значит... это правда?
In a moment he had turned out all his pockets, those of his trousers, coat, and waistcoat, and murmured:	Дюруа в одну секунду вывернул карманы брюк, жилета, пиджака.
«There, are you satisfied now?»	– Ну что... теперь ты довольна? – процедил он сквозь зубы.
Suddenly opening her arms, in an outburst of passion, she threw them around his neck, crying:	Она раскрыла объятия и в приливе нежности бросилась к нему на шею:
"Oh, my poor darling, my poor darling, if I had only known.	– О, мой бедный мальчик!.. Мой бедный мальчик... Если б я знала!
How did it happen?"	Как же это с тобой случилось?
She made him sit down, and sat down herself on his knees; then, with her arm round his neck, kissing him every moment on his moustache, his mouth, his eyes, she obliged him to tell her how this misfortune had come about.	Она усадила его, села к нему на колени и, обвив ему шею руками, поминутно целуя в усы, в губы, в глаза, заставила рассказать о своем несчастье.
He invented a touching story.	Он сочинил трогательную историю.
He had been obliged to come to the assistance of his father, who found himself in difficulties.	Ему надо было выручить из беды отца.
He had not only handed over to him all his savings, but had even incurred heavy debts on his behalf.	Он отдал ему все свои сбережения и задолжал кругом.
He added: "I shall be pinched to the last degree for at least six months, for I have exhausted all my resources.	– Придется голодать, по крайней мере, полгода, ибо все мои ресурсы истощились, – заявил он.
So much the worse; there are crises in every life.	– Ну ничего, в жизни всякое бывает.
Money, after all, is not worth troubling about."	В конце концов, из-за денег не стоит расстраиваться.
She whispered: «I will lend you some; will you let me?»	– Хочешь, я дам тебе взаймы? – шепнула она ему на ухо.
He answered, with dignity: "You are very kind, pet; but do not think of that, I beg of you.	– Ты очень добра, моя крошка, – с достоинством ответил он, – но не будем больше об этом говорить, прошу тебя.
You would hurt my feelings."	Это меня оскорбляет.
She was silent, and then clasping him in her arms, murmured: «You will never know how much I love you.»	Она умолкла. – Ты не можешь себе представить, как я тебя люблю! – мгновение спустя, сжимая его в объятиях, прошептала она.
It was one of their most pleasant evenings.	Это был один из лучших вечеров их любви.
As she was leaving, she remarked, smilingly:	Собираясь уходить, она сказала с улыбкой:
«How nice it is when one is in your position to find money you had forgotten in your pocket–a coin that had worked its way between the stuff and the lining.»	– Для человека в твоем положении нет ничего приятнее, как обнаружить у себя в кармане деньги, какую-нибудь монету, которая провалилась за подкладку. Правда?
He replied, in a tone of conviction: «Ah, yes, that it is.»	– Я думаю! – искренне вырвалось у него.

She insisted on walking home, under the pretense that the moon was beautiful and went into ecstasies over it.	Она решила пойти домой пешком под тем предлогом, что на улице изумительно хорошо. И всю дорогу любовалась луной.
It was a cold, still night at the beginning of winter.	Стояла холодная ясная ночь, – такие ночи бывают в начале зимы.
Pedestrians and horses went by quickly, spurred by a sharp frost.	Люди и лошади неслись, подгоняемые легким морозцем.
Heels rang on the pavement.	Каблуки звонко стучали по тротуару.
As she left him she said: «Shall we meet again the day after to-morrow?»	– Хочешь, встретимся послезавтра? – спросила она при прощании.
«Certainly.»	– Ну да, конечно.
«At the same time?»	– В тот же час?
«The same time.»	– В тот же час.
«Good-bye, dearest.»	– До свиданья, мой дорогой.
And they kissed lovingly.	И они нежно поцеловались.
Then he walked home swiftly, asking himself what plan he could hit on the morrow to get out of his difficulty.	Он быстрым шагом пошел домой, думая о том, как выйти из положения, что предпринять завтра.
But as he opened the door of his room, and fumbled in his waistcoat pocket for a match, he was stupefied to find a coin under his fingers.	Но, отворяя дверь в свою комнату и отыскивая в жилетном кармане спички, он, к крайнему своему изумлению, нащупал пальцами монету.
As soon as he had a light he hastened to examine it.	Он зажег огонь, схватил монету и начал рассматривать ее.
It was a louis.	Это был двадцатифранковый золотой!
He thought he must be mad.	Ему казалось, что он сошел с ума.
He turned it over and over, seeking by what miracle it could have found its way there.	Он вертел монету и так и сяк, стараясь понять, каким чудом она очутилась у него.
It could not, however, have fallen from heaven into his pocket.	Не могла же она упасть к нему с неба!
Then all at once he guessed, and an angry indignation awoke within him.	Наконец он догадался, и его охватило бешенство.
His mistress had spoken of money slipping into the lining, and being found in times of poverty.	Как раз сегодня его любовница толковала о том, что монета иной раз проваливается за подкладку и что в трудную минуту ее обычно находят.
It was she who had tendered him this alms.	Значит, она подала ему милостыню.
How shameful!	Какой позор!
He swore:	Он выругался.
"Ah!	– Хорошо!
I'll talk to her the day after to-morrow.	Я ей послезавтра устрою прием!
She shall have a nice time over it."	Она у меня проведет веселенькие четверть часа!

And he went to bed, his heart filled with anger and humiliation.	Обозленный и оскорбленный, он лег спать.
He woke late.	Проснулся он поздно.
He was hungry.	Голод мучил его.
He tried to go to sleep again, in order not to get up till two o'clock, and then said to himself:	Он попытался снова заснуть, с тем чтобы встать не раньше двух. Потом сказал себе:
«That will not forward matters. I must end by finding some money.»	– Это не выход, я должен во что бы то ни стало раздобыть денег.
Then he went out, hoping that an idea might occur to him in the street.	В надежде, что на улице ему скорей что-нибудь придет в голову, Дюруа вышел из дому.
It did not; but at every restaurant he passed a longing to eat made his mouth water.	Он так ничего и не надумал, а когда проходил мимо ресторанов, то у него текли слюнки.
As by noon he had failed to hit on any plan, he suddenly made up his mind:	В полдень он наконец решился:
"I will lunch out of Clotilde's twenty francs.	"Ладно, возьму сколько-нибудь из этих двадцати франков.
That won't hinder me from paying them back to-morrow."	Завтра я их отдам Клотильде".
He, therefore, lunched for two francs fifty centimes.	Дюруа истратил в пивной два с половиной франка.
On reaching the office he also gave three francs to the messenger, saying:	Придя в редакцию, он вернул три франка швейцару.
«Here, Foucart, here is the money you lent me last night for my cab.»	– Возьмите, Фукар, – это те деньги, которые я у вас брал вчера на извозчика.
He worked till seven o'clock.	Работал он до семи.
Then he went and dined taking another three francs.	Затем отправился обедать и истратил еще три франка.
The two evening bocks brought the expenditure of the day up to nine francs thirty centimes.	Вечером две кружки пива увеличили дневной расход до девяти франков тридцати сантимов.
But as he could not re-establish a credit or create fresh resources in twenty-four hours, he borrowed another six francs fifty centimes the next day from the twenty he was going to return that very evening, so that he came to keep his appointment with just four francs twenty centimes in his pocket.	За одни сутки немыслимо было восстановить кредит или найти какие-нибудь новые средства к существованию, а потому на другой день ему пришлось истратить еще шесть с половиной франков из тех двадцати, которые он собирался вечером отдать, так что, когда он пришел на свидание, в кармане у него было четыре франка двадцать сантимов.
He was in a deuce of a temper, and promised himself that he would pretty soon explain things.	Он был зол, как сто чертей, и дал себе слово объясниться со своей любовницей начистоту.
He would say to his mistress:	Он намеревался сказать ей следующее:
"You know, I found the twenty francs you slipped into my pocket the other day.	"Ты знаешь, я нашел те двадцать франков, которые ты сунула мне в карман.

I cannot give them back to you now, because my situation is unaltered, and I have not had time to occupy myself with money matters.	Я не могу отдать их тебе сегодня, потому что положение мое не изменилось и потому что мне некогда было заниматься денежными делами.
But I will give them to you the next time we meet."	Но в следующий раз я непременно верну тебе долг".
She arrived, loving, eager, full of alarm.	Войдя, она бросила на него нежный, робкий, заискивающий взгляд.
How would he receive her?	Как-то он ее примет?
She kissed him persistently to avoid an explanation at the outset.	Чтобы отдалить объяснение, она долго целовала его.
He said to himself:	А он в это время думал:
"It will be time enough to enter on the matter by-and-by.	"Я еще успею поговорить с ней об этом.
I will find an opportunity of doing so."	Надо только найти повод".
He did not find the opportunity, and said nothing, shirking before the difficulty of opening this delicate subject.	Повода он так и не нашел и ничего не сказал ей: он все не решался начать этот щекотливый разговор.
She did not speak of going out, and was in every way charming.	Она уже не заговаривала о прогулке и была с ним обворожительна.
They separated about midnight, after making an appointment for the Wednesday of the following week, for Madame de Marelle was engaged to dine out several days in succession.	Расстались они около полуночи, назначив свидание только в среду на следующей неделе, так как ей предстояло несколько званых обедов подряд.
The next day, as Duroy, on paying for his breakfast, felt for the four coins that ought to be remaining to him, he perceived that they were five, and one of them a gold one.	На другой день Жорж Дюруа позавтракал в ресторане и, расплачиваясь, полез в карман за оставшимися четырьмя монетами, но вместо четырех вынул пять, из которых одна была золотая.
At the outset he thought that he had received it by mistake in his change the day before, then he understood it, and his heart throbbed with humiliation at this persistent charity.	В первую секунду он подумал, что накануне ему дали ее по ошибке вместе со сдачей, но затем понял все, и у него заколотилось сердце, – до того унизительна была эта назойливая милостыня.
How he now regretted not having said anything!	Как он жалел теперь, что ничего не сказал ей!
If he had spoken energetically this would not have happened.	Поговори он с ней в резком тоне, этого бы не случилось.
For four days he made efforts, as numerous as they were fruitless, to raise five louis, and spent Clotilde's second one.	В течение четырех дней он делал попытки, столь же частые, сколь и безуспешные, раздобыть пять луидоров и в конце концов проел второй луидор Клотильды.
She managed, although he had said to her savagely,	При первой же встрече он пригрозил ей:
«Don't play that joke of the other evening's again, or I shall get angry,» to slip another twenty francs into his trouser pockets the first time they met.	«Послушай, брось ты эти фокусы, а то я рассержусь не на шутку», – но она ухитрилась сунуть ему в карман брюк еще двадцать франков.

When he found them he swore bitterly, and transferred them to his waistcoat to have them under his hand, for he had not a rap.	Обнаружив их, Дюруа пробормотал: «Дьявольщина!» – но у него не было ни сантима, и он переложил их в жилетный карман, чтобы иметь под рукой.
He appeased his conscience by this argument: "I will give it all back to her in a lump.	"Я верну ей все сразу, – успокаивал он свою совесть.
After all, it is only borrowed money."	– Разумеется, я беру их у нее взаймы".
At length the cashier of the paper agreed, on his desperate appeals, to let him have five francs daily.	Кассир внял наконец его отчаянным мольбам и согласился выдавать ему по пять франков в день.
It was just enough to live upon, but not enough to repay sixty francs with.	Этого хватало только на еду, но о возврате долга, выросшего до шестидесяти франков, нечего было и думать.
But as Clotilde was again seized by her passion for nocturnal excursions in all the suspicious localities in Paris, he ended by not being unbearably annoyed to find a yellow boy in one of his pockets, once even in his boot, and another time in his watch-case, after their adventurous excursions.	Между тем Клотильде вновь припала охота к ночным скитаниям по всем парижским трущобам, и теперь он уже не сердился, когда после этих рискованных похождений находил золотой то в кармане, то в ботинке, а то даже в футляре от часов.
Since she had wishes which he could not for the moment gratify himself, was it not natural that she should pay for them rather than go without them?	Раз он в настоящее время не в состоянии исполнять ее прихоти, то что же тут такого, если она, вместо того чтобы отказаться от них, платит сама?
He kept an account, too, of all he received in this way, in order to return it to her some day.	Впрочем, он вел счет ее деньгам, намереваясь когда-нибудь вернуть их сполна.
One evening she said to him:	Однажды вечером она ему сказала:
"Would you believe that I have never been to the Folies-Berg?re?	– Представь, я ни разу не была в Фоли-Бержер.
Will you take me there?"	Пойдем?
He hesitated a moment, afraid of meeting Rachel.	Дюруа замялся: его пугала встреча с Рашелью.
Then he thought:	Но он тут же подумал:
"Bah!	"Ничего!
I am not married, after all.	В конце концов, она мне не жена.
If that girl sees me she will understand the state of things, and will not speak to me.	Увидит меня, поймет, в чем дело, и не заговорит.
Besides, we will have a box."	Тем более что мы будем в ложе".
Another reason helped his decision. He was well pleased of this opportunity of offering Madame de Marelle a box at the theater without its costing anything.	Была еще одна причина, заставившая его согласиться: ему представлялся удобный случай предложить г-же де Марель ложу в театр, ничего за нее не платя.
It was a kind of compensation.	Это явилось бы своего рода ответной любезностью.

He left her in the cab while he got the order for the box, in order that she might not see it offered him, and then came to fetch her. They went in, and were received with bows by the acting manager.	Дюруа оставил Клотильду в карете, а сам отправился за контрамаркой – ему не хотелось, чтобы она знала, что он ничего не заплатил за вход, – потом вернулся к ней, и они прошли мимо поклонившихся им контролеров.
An immense crowd filled the lounge, and they had great difficulty in making their way through the swarm of men and women.	В проходе было полно. С большим трудом пробирались они в толпе мужчин и кокоток.
At length they reached the box and settled themselves in it, shut in between the motionless orchestra and the eddy of the gallery.	Наконец их заперли в клетке между бушующей галеркой и безмолвным партером.
But Madame de Marelle rarely glanced at the stage. Wholly taken up with the women promenading behind her back, she constantly turned round to look at them, with a longing to touch them, to feel their bodices, their skirts, their hair, to know what these creatures were made of.	Госпожа де Марель не смотрела на сцену, – ее занимали исключительно девицы, которые прогуливались позади ложи. И она беспрестанно оборачивалась и разглядывала их, испытывая желание прикоснуться к ним, ощупать их корсажи, их щеки, их волосы, чтобы понять, из чего сделаны эти странные существа.
Suddenly she said:	Неожиданно она обратилась к Дюруа:
"There is a stout, dark girl who keeps watching us all the time.	– Вон та полная брюнетка все время смотрит на нас.
I thought just now that she was going to speak to us.	Я даже подумала, что она хочет заговорить.
Did you notice her?"	Ты обратил внимание?
He answered: «No, you must be mistaken.»	– Нет, это тебе так кажется, – возразил он.
But he had already noticed her for some time back.	Но он давно уже заметил ее.
It was Rachel who was prowling about in their neighborhood, with anger in her eyes and hard words upon her lips.	Это была Рашель, – она все ходила мимо их ложи, и глаза у нее горели зловещим огнем, а с языка готовы были сорваться бранные слова.
Duroy had brushed against her in making his way through the crowd, and she had whispered,	Дюруа только что столкнулся с ней, когда протискивался сквозь толпу; она тихо сказала ему:
«Good evening,» with a wink which signified,	«Здравствуй», – а ее хитро прищуренный глаз говорил:
«I understand.»	«Понимаю».
But he had not replied to this mark of attention for fear of being seen by his mistress, and he had passed on coldly, with haughty look and disdainful lip.	Но, боясь любовницы, он не ответил на это заигрывание и с высоко поднятой головой и надменно сжатыми губами холодно прошел мимо.
The woman, whom unconscious jealousy already assailed, turned back, brushed against him again, and said in louder tones:	Подстрекаемая смутною ревностью, девица пошла за ним, задела его плечом и сказала уже громче:
«Good evening, George.»	– Здравствуй, Жорж!
He had not answered even then.	Он опять промолчал.

Then she made up her mind to be recognized and bowed to, and she kept continually passing in the rear of the box, awaiting a favorable moment.	Тогда она, решив во что бы то ни стало заставить его узнать себя и поклониться, в ожидании благоприятного момента начала расхаживать позади ложи.
As soon as she saw that Madame de Marelle was looking at her she touched Duroy's shoulder, saying:	Заметив, что г-жа де Марель смотрит на нее, она подошла к Дюруа и дотронулась до его плеча.
«Good evening, are you quite well?»	– Здравствуй. Как поживаешь?
He did not turn round, and she went on:	Он даже не обернулся.
«What, have you grown deaf since Thursday?»	– Ты что, успел оглохнуть с четверга?
He did not reply, affecting a contempt which would not allow him to compromise himself even by a word with this slut.	Он ничего ей не ответил, – своим презрительным видом он ясно давал понять, что считает ниже своего достоинства вступать с этой тварью в какие бы то ни было разговоры.
She began to laugh an angry laugh, and said:	Рашель злобно захохотала.
"So you are dumb, then?	– Да ты еще и онемел вдобавок? – не унималась она.
Perhaps the lady has bitten your tongue off?"	– Уж не эта ли дамочка откусила тебе язык?
He made an angry movement, and exclaimed, in an exasperated tone: "What do you mean by speaking to me?	Он сделал нетерпеливый жест. – Как вы смеете со мной заговаривать? – в бешенстве крикнул он.
Be off, or I will have you locked up."	– Уходите, не то я велю задержать вас.
Then, with fiery eye and swelling bosom, she screeched out: "So that's it, is it?	– А, ты вот как! – сверкнув глазами и задыхаясь от ярости, заорала она.
Ah! you lout.	– Ах, подлец!
When a man sleeps with a woman the least he can do is to nod to her.	Спишь со мной – так изволь, по крайней мере, кланяться.
It is no reason because you are with someone else that you should cut me to-day.	Что ты нынче с другой – значит, можно и не узнавать меня?
If you had only nodded to me when I passed you just now, I should have left you alone.	Кивни ты мне только, когда я проходила мимо, и я оставила бы тебя в покое.
But you wanted to do the grand.	Но ты вздумал задирать нос!
I'll pay you out!	Нет, шалишь! Я тебе удружу! Ах, вот как!
Ah, so you won't say good evening when you meet me!"	Ты даже не поздоровался со мной при встрече...
She would have gone on for a long time, but Madame de Marelle had opened the door of the box and fled through the crowd, blindly seeking the way out.	Она вопила бы еще долго, но г-жа де Марель, отворив дверь ложи, пустилась бежать, расталкивая толпу, и заметалась в поисках выхода.
Duroy started off in her rear and strove to catch her up, while Rachel, seeing them flee, yelled triumphantly:	Дюруа бросился за ней вдогонку. Рашель, видя, что они спасаются бегством, торжествующе крикнула:
«Stop her, she has stolen my sweetheart.»	– Держите ее! Держите! Она украла у меня любовника!

People began to laugh.	В публике послышался смех.
Two gentlemen for fun seized the fugitive by the shoulders and sought to bring her back, trying, too, to kiss her.	Двое мужчин, потехи ради, схватили беглянку за плечи, тащили ее куда-то, пытались поцеловать.
But Duroy, having caught her up, freed her forcibly and led her away into the street.	Но Дюруа догнал ее, вырвал у них из рук и вывел на улицу.
She jumped into an empty cab standing at the door.	Она вскочила в пустой экипаж, стоявший у подъезда.
He jumped in after her, and when the driver asked,	Он прыгнул вслед за ней и на вопрос извозчика:
«Where to, sir?» replied,	«Куда ехать, господин?» – ответил:
«Wherever you like.»	«Куда хотите».
The cab slowly moved off, jolting over the paving stones.	Карета медленно сдвинулась с места, подскакивая на камнях мостовой.
Clotilde, seized by a kind of hysterical attack, sat choking and gasping with her hands covering her face, and Duroy neither knew what to do nor what to say.	Клотильда закрыла лицо руками, – с ней случилось что-то вроде нервного припадка: ей не хватало воздуха, и она задыхалась. Дюруа не знал, что делать, что говорить.
At last, as he heard her sobbing, he stammered out:	Наконец, услыхав, что она плачет, забормотал:
"Clo, my dear little Clo, just listen, let me explain.	– Послушай, Кло, моя маленькая Кло, позволь мне объяснить тебе!
It is not my fault. I used to know that woman, some time ago, you know–"	Я не виноват... Я встречался с этой женщиной очень давно... когда я только что...
She suddenly took her hands from her face, and overcome by the wrath of a loving and deceitful woman, a furious wrath that enabled her to recover her speech, she pantingly jerked out, in rapid and broken sentences:	Клотильда резким движением отняла от лица руки; злоба, дикая злоба влюбленной и обманутой женщины охватила ее, и, вновь обретя дар речи, она заговорила быстро, отрывисто, с трудом переводя дыхание:
«Oh!–you wretch–you wretch–what a scoundrel you are–can it be possible? How shameful–O Lord–how shameful!»	– Ах, негодяй... негодяй... Какая низость!.. Могла ли я думать... Какой позор!.. Боже, какой позор!..
Then, getting angrier and angrier as her ideas grew clearer and arguments suggested themselves to her, she went on:	Гнев ее рос по мере того, как прояснялось сознание, по мере того как все новые и новые поводы для упреков приходили ей в голову.
"It was with my money you paid her, wasn't it?	– Ты платил ей моими деньгами, да?
And I was giving him money–for that creature. Oh, the scoundrel!"	И я давала ему денег... для этой девки... Ах, негодяй!..
She seemed for a few minutes to be seeking some stronger expression that would not come, and then all at once she spat out, as it were, the words:	В течение нескольких секунд она как будто искала более сильного выражения, искала и не могла найти, и внезапно, с таким видом, точно собиралась плюнуть, бросила ему в лицо:
«Oh! you swine–you swine–you swine–you paid her with my money–you swine–you swine!»	– Ах, свинья, свинья, свинья!.. Ты платил ей моими деньгами... Свинья, свинья!..
She could not think of anything else, and kept repeating,	Не находя другого слова, она все повторяла:

«You swine, you swine!»	– Свинья, свинья...
Suddenly she leant out of the window, and catching the driver by the sleeve, cried,	Вдруг она высунулась в оконце, схватила кучера за рукав, крикнула:
«Stop,» and opening the door, sprang out.	– Стойте! Отворила дверцу и выскочила на улицу.
George wanted to follow, but she cried,	Жорж хотел бежать за ней.
«I won't have you get out,» in such loud tones that the passers-by began to gather about her, and Duroy did not move for fear of a scandal.	– Я тебе запрещаю вылезать из экипажа! -крикнула она так громко, что вокруг нее сейчас же собралась толпа. И Дюруа из боязни скандала застыл на месте.
She took her purse from her pocket and looked for some change by the light of the cab lantern, then taking two francs fifty centimes she put them in the driver's hand, saying, in ringing tones:	Она вынула из кармана кошелек, отсчитала при свете фонаря два с половиной франка и, вручив их кучеру, прерывающимся от волнения голосом сказала:
«There is your fare–I pay you, now take this blackguard to the Rue Boursault, Batignolles.»	– Вот... получите... Я плачу... И отвезите мне этого прохвоста на улицу Бурсо, в Батиньоль.
Mirth was aroused in the group surrounding her.	В толпе загоготали.
A gentleman said: «Well done, little woman,» and a young rapscallion standing close to the cab thrust his head into the open door and sang out, in shrill tones,	– Браво, малютка! – сказал какой-то господин. А уличный мальчишка, вскочив на подножку и просунув голову в открытую дверцу кареты, пронзительно крикнул:
«Good-night, lovey!»	– Счастливый путь, Биби!
Then the cab started off again, followed by a burst of laughter.	И карета тронулась под громовой хохот зевак.
VI	VI
George Duroy woke up chapfallen the next morning.	Наутро Жорж Дюруа проснулся не в духе.
He dressed himself slowly, and then sat down at his window and began to reflect.	Он не спеша оделся, сел у окна и погрузился в раздумье.
He felt a kind of aching sensation all over, just as though he had received a drubbing over night.	Он чувствовал себя совершенно разбитым, точно накануне на него сыпался град палочных ударов.
At last the necessity of finding some money spurred him up, and he went first to Forestier.	Наконец безденежье подхлестнуло его, и он отправился к Форестье.
His friend received him in his study with his feet on the fender.	Его друг сидел у себя в кабинете и грел ноги у камина.
«What has brought you out so early?» said he.	– Что это тебя подняло ни свет ни заря?
«A very serious matter, a debt of honor.»	– Важное дело. Долг чести.
«At play?»	– Карточный?
He hesitated a moment, and then said: «At play.»	– Карточный, – после некоторого колебания подтвердил Дюруа.
«Heavy?»	– Большой?
«Five hundred francs.»	– Пятьсот франков!
He only owed two hundred and eighty.	Он должен был только двести восемьдесят.

Forestier, skeptical on the point, inquired: «Whom do you owe it to?»	– Кому ты задолжал? – недоверчиво глядя на него, спросил Форестье.
Duroy could not answer right off.	Дюруа не сразу нашелся, что ответить.
«To–to–a Monsieur de Carleville.»	– Господину... господину... господину де Карлевиль.
«Ah! and where does he live?»	– А-а! Где же он живет?
«At–at–»	– На улице... на улице...
Forestier began to laugh.	Форестье расхохотался:
"Number ought, Nowhere Street, eh?	– На улице Ищи-Свищи, так, что ли?
I know that gentleman, my dear fellow.	Знаю я этого господина.
If you want twenty francs, I have still that much at your service, but no more."	Вот что, милый мой: так и быть, двадцать франков я еще могу тебе ссудить, но больше не проси.
Duroy took the offered louis.	Дюруа взял у него золотой.
Then he went from door to door among the people he knew, and wound up by having collected at about five o'clock the sum of eighty francs.	Затем он обошел всех своих знакомых, и к пяти часам у него набралось восемьдесят франков.
And he still needed two hundred more; he made up his mind, and keeping for himself what he had thus gleaned, murmured:	Ему не хватало двухсот, но он решил на этом остановиться и, пряча собранные деньги, пробормотал:
"Bah! I am not going to put myself out for that cat.	"Плевать, стану я себе портить кровь из-за какой-то дряни!
I will pay her when I can."	Когда будут деньги – отдам".
For a fortnight he lived regularly, economically, and chastely, his mind filled with energetic resolves.	Он взял себя в руки: целых две недели отказывал себе во всем и вел правильный и добродетельный образ жизни.
Then he was seized with a strong longing for love.	А затем его вновь охватила жажда любви.
It seemed to him that several years had passed since he last clasped a woman in his arms, and like the sailor who goes wild on seeing land, every passing petticoat made him quiver.	Ему казалось, что он уже несколько лет не обнимал женщины, и как матрос теряет голову, завидев землю, так трепетал он при виде каждой юбки.
So he went one evening to the Folies Berg?re in the hope of finding Rachel.	И вот однажды вечером, в надежде встретить Рашель, он снова отправился в Фоли-Бержер.
He caught sight of her indeed, directly he entered, for she scarcely went elsewhere, and went up to her smiling with outstretched hand.	Она проводила в этом заведении все свое время, и он заметил ее сразу, как только вошел. С улыбкой двинулся он к ней и протянул руку.
But she merely looked him down from head to foot, saying:	Она оглядела его с головы до ног.
«What do you want with me?»	– Что вам угодно?
He tried to laugh it off with,	Он попытался засмеяться.
«Come, don't be stuck-up.»	– Ну-ну, не валяй дурака.
She turned on her heels, saying:	Она повернулась к нему спиной.
«I don't associate with ponces.»	– Я с альфонсами не знаюсь.

She had picked out the bitterest insult. He felt the blood rush to his face, and went home alone.	Она постаралась нанести ему самое тяжкое оскорбление, и он почувствовал, как кровь бросилась ему в лицо. Из Фоли-Бержер он вышел один.
Forestier, ill, weak, always coughing, led him a hard life at the paper, and seemed to rack his brain to find him tiresome jobs. One day, even, in a moment of nervous irritation, and after a long fit of coughing, as Duroy had not brought him a piece of information he wanted, he growled out:	В редакции ему отравлял существование больной, изнуренный, вечно кашлявший Форестье: он словно нарочно изобретал для него самые неприятные поручения Как то, в минуту сильного раздражения, после долгого приступа удушья, не получив от Дюруа нужных сведений, он даже буркнул:
«Confound it! you are a bigger fool than I thought.»	– Черт возьми, ты еще глупее, чем я думал.
The other almost struck him, but restrained himself, and went away muttering:	Дюруа чуть было не дал ему по физиономии, но сдержался и, уходя, пробормотал:
«I'll manage to pay you out some day.»	– Погоди, я тебе отплачу.
An idea shot through his mind, and he added:	Внезапно у него мелькнула мысль.
«I will make a cuckold of you, old fellow!»	– Я наставлю тебе рога, дружище, – прибавил он.
And he took himself off, rubbing his hands, delighted at this project.	И, потирая руки от удовольствия, удалился.
He resolved to set about it the very next day.	Он решил как можно скорее приступить к осуществлению своего проекта.
He paid Madame Forestier a visit as a reconnaissance.	На другой же день он отправился на разведки к г-же Форестье.
He found her lying at full length on a couch, reading a book.	Она лежала с книгой на диване.
She held out her hand without rising, merely turning her head, and said:	При его появлении она не встала, а лишь повернула голову и протянула ему руку.
«Good-day, Pretty-boy!»	– Здравствуйте, Милый друг, – сказала она.
He felt as though he had received a blow.	У него было такое чувство, точно ему дали пощечину.
«Why do you call me that?» he said.	– Почему вы меня так называете?
She replied, with a smile: «I saw Madame de Marelle the other day, and learned how you had been baptized at her place.»	– На прошлой неделе я видела госпожу де Марель, и она мне сообщила, как вас там прозвали, -улыбаясь, ответила она.
He felt reassured by her amiable air.	Любезный тон г-жи Форестье успокоил его.
Besides, what was there for him to be afraid of?	Да и чего ему было бояться?
She resumed: "You spoil her.	– Ее вы балуете! – продолжала она.
As to me, people come to see me when they think of it–the thirty-second of the month, or something like it."	– А ко мне являетесь раз в год по обещанию или вроде того?
He sat down near her, and regarded her with a new species of curiosity, the curiosity of the amateur who is bargain-hunting.	Он сел и с особым любопытством, любопытством коллекционера, принялся рассматривать ее.

She was charming, a soft and tender blonde, made for caresses, and he thought:	Очаровательная блондинка с волосами нежного и теплого цвета, она была точно создана для ласк.
«She is better than the other, certainly.»	«Она, безусловно, лучше той», – подумал Дюруа.
He did not doubt his success, it seemed to him that he had only to stretch out his hand and take her, as one gathers a fruit.	Он не сомневался в успехе; казалось, стоит только дотронуться, – и она сама, как созревший плод, упадет в руки.
He said, resolutely: «I did not come to see you, because it was better so.»	– Я не приходил к вам потому, что так лучше, -решительно проговорил он.
She asked, without understanding:	Она не поняла его.
"What?	– Как?
Why?"	Почему?
«No, not at all.»	– Почему?
«Because I am in love with you; oh! only a little, and I do not want to be head over ears.»	Вы не догадываетесь? – Нет, даю слово. -Потому что я влюблен в вас... о, немножко, совсем немножко... я не хотел бы влюбиться в вас по-настоящему.
She seemed neither astonished, nor shocked, nor flattered; she went on smiling the same indifferent smile, and replied with the same tranquillity:	Она, видимо, не была ни поражена, ни оскорблена, ни польщена. По-прежнему улыбаясь своей бесстрастной улыбкой, она спокойно ответила:
"Oh! you can come all the same.	– Ну, приходить-то ко мне все-таки можно.
No one is in love with me long."	В меня нельзя влюбиться надолго.
He was surprised, more by the tone than by the words, and asked:	Ее тон удивил его еще больше, чем слова.
«Why not?»	– Почему?
"Because it is useless. I let this be understood at once.	– Потому что это бесполезно, и я сразу даю это понять.
If you had told me of your fear before, I should have reassured you, and invited you, on the contrary, to come as often as possible."	Если б вы раньше поведали мне свои опасения, я бы вас успокоила и посоветовала, наоборот, приходить почаще.
He exclaimed, in a pathetic tone: «Can we command our feelings?»	– Разве мы вольны в своих чувствах! – воскликнул он с пафосом.
She turned towards him:	Она повернулась к нему лицом.
"My dear friend, for me a man in love is struck off the list of the living.	– Дорогой друг, влюбленный мужчина перестает для меня существовать.
He becomes idiotic, and not only idiotic, but dangerous.	Он глупеет, больше того: он становится опасен.
I cease all intimate relations with people who are in love with me, or who pretend to be so–because they bore me, in the first place; and, secondly, because they are as much objects of suspicion to me as a mad dog, which may have a fit of biting.	С теми, кто любит меня как женщину или притворяется влюбленным, я порываю всякие отношения, во-первых, потому, что они мне надоедают, а во-вторых, потому, что я их боюсь, как бешеных собак, которые всегда могут наброситься.

I therefore put them into a kind of moral quarantine until their illness is over.	Я подвергаю их моральному карантину до тех пор, пока они не вылечатся.
Do not forget this.	Запомните это.
I know very well that in your case love is only a species of appetite, while with me it would be, on the contrary, a kind of–of–of communion of souls, which does not enter into a man's religion.	Я отлично знаю, что для вас любовь – это нечто вроде голода, а для меня это... это нечто вроде духовной связи, в которую не верят мужчины.
You understand its letter, and its spirit.	Вы довольствуетесь формами ее проявления, а мне важен дух.
But look me well in the face."	Ну... смотрите мне прямо в глаза...
She no longer smiled.	Она уже не улыбалась.
Her face was calm and cold, and she continued, emphatically:	С холодным и спокойным выражением лица она продолжала, отчеканивая каждое слово:
"I will never, never be your mistress; you understand.	– Я никогда, – слышите? – никогда не буду вашей любовницей.
It is therefore absolutely useless, it would even be hurtful, for you to persist in this desire.	Упорствовать бесполезно и даже вредно для вас.
And now that the operation is over, will you agree to be friends–good friends–real friends, I mean, without any mental reservation."	А теперь... после этой операции... мы можем остаться друзьями, добрыми друзьями, но только настоящими, без всякой задней мысли. Хотите?
He had understood that any attempt would be useless in face of this irrevocable sentence. He made up his mind at once, frankly, and, delighted at being able to secure this ally in the battle of life, held out both hands, saying:	Поняв, что это приговор окончательный и что все его усилия будут бесплодны, он покорился своей участи и, в восторге от того, что приобретает такую союзницу, не колеблясь, протянул ей обе руки:
«I am yours, madame, as you will.»	– Располагайте мной, как вам будет угодно.
She read the sincerity of his intention in his voice, and gave him her hands.	Тон его показался ей искренним, и она дала ему руки.
He kissed them both, one after the other, and then said simply, as he raised his head:	Он поцеловал их одну за другой и, подняв на нее глаза, чистосердечно признался:
«Ah, if I had found a woman like you, how gladly I would have married her.»	– Клянусь богом, если б я встретил такую женщину, как вы, с какой радостью я бы на ней женился!
She was touched this time–soothed by this phrase, as women are by the compliments which reach their hearts, and she gave him one of those rapid and grateful looks which make us their slaves.	На этот раз комплимент Дюруа, очевидно, принадлежавший к числу тех, что доходят до женского сердца, тронул и умилил ее, и она бросила на него один из тех быстрых признательных взглядов, которые любого из нас превращают в раба.
Then, as he could find no change of subject to renew the conversation, she said softly, laying her finger on his arm:	Потом, видя, что он не может подыскать тему для разговора, она дотронулась до его плеча и ласково сказала:
"And I am going to play my part of a friend at once.	– Приступаю к исполнению моих дружеских обязанностей.
You are clumsy."	Вы недогадливы, друг мой...

She hesitated a moment, and then asked:	Она замялась.
«May I speak plainly?»	– Могу я с вами говорить откровенно?
«Yes.»	– Да.
«Quite plainly?»	– Вполне?
«Quite.»	– Вполне.
"Well, go and see Madame Walter, who greatly appreciates you, and do your best to please her.	– Так вот. Пойдите с визитом к госпоже Вальтер, -она о вас очень высокого мнения, – и постарайтесь понравиться ей.
You will find a place there for your compliments, although she is virtuous, you understand me, perfectly virtuous.	Вот там ваши комплименты будут уместны, хотя она порядочная женщина, – слышите? – абсолютно порядочная.
Oh! there is no hope of–of poaching there, either.	Так что... лихие набеги там тоже не будут иметь успеха.
You may find something better, though, by showing yourself.	Но вы можете добиться большего, если сумеете произвести выгодное впечатление.
I know that you still hold an inferior position on the paper.	Мне известно, что в редакции вы все еще занимаете скромное место.
But do not be afraid, they receive all their staff with the same kindness.	Пусть это вас не смущает: всех своих сотрудников они принимают одинаково радушно.
Go there–believe me."	Послушайтесь меня, сходите к ней.
He said, with a smile: «Thanks, you are an angel, a guardian angel.»	– Благодарю вас, – сказал он, улыбаясь, – вы ангел, вы мой ангел-хранитель.
They spoke of one thing and another.	После этого разговор перешел на другие темы.
He stayed for some time, wishing to prove that he took pleasure in being with her, and on leaving, remarked:	Он сидел у нее долго, желая показать, как приятно ему находиться в ее обществе. Уходя, он еще раз спросил:
«It is understood, then, that we are friends?»	– Итак, решено: мы будем друзьями?
«It is.»	– Да, решено.
As he had noted the effect of the compliment he had paid her shortly before, he seconded it by adding:	Желая усилить впечатление, которое, как он заметил, произвел на г-жу Форестье его комплимент, Дюруа добавил:
«And if ever you become a widow, I enter the lists.»	– Если вы когда-нибудь овдовеете, я выставлю свою кандидатуру.
Then he hurried away, so as not to give her time to get angry.	И, чтобы не дать ей времени рассердиться, поспешил откланяться.
A visit to Madame Walter was rather awkward for Duroy, for he had not been authorized to call, and he did not want to commit a blunder.	Идти с визитом к г-же Вальтер Дюруа стеснялся: она никогда его к себе не приглашала, и он боялся показаться навязчивым.
The governor displayed some good will towards him, appreciated his services, and employed him by preference on difficult jobs, so why should he not profit by this favor to enter the house?	Впрочем, патрон к нему благоволил, ценил его как сотрудника, давал ему по большей части ответственные поручения, – почему бы не воспользоваться его расположением, чтобы проникнуть к нему в дом?

One day, then, having risen early, he went to the market while the morning sales were in progress, and for ten francs obtained a score of splendid pears.	И вот однажды он встал рано утром, пошел на рынок и за десять франков купил штук двадцать превосходных груш.
Having carefully packed them in a hamper to make it appear that they had come from a distance, he left them with the doorkeeper at Madame Walter's with his card, on which he had written:	Тщательно уложив их в корзинку, так, чтобы казалось, что они привезены издалека, он отнес их к Вальтерам и оставил у швейцара вместе со своей визитной карточкой, на которой предварительно написал:
«George Duroy begs Madame Walter to accept a little fruit which he received this morning from Normandy.»	Жорж Дюруа покорнейше просит госпожу Вальтер принять эти фрукты, которые он сегодня утром получил из Нормандии.
He found the next morning, among his letters at the office, an envelope in reply, containing the card of Madame Walter, who «thanked Monsieur George Duroy, and was at home every Saturday.»	На другой день он нашел в редакции, в своем почтовом ящике, конверт с визитной карточкой г-жи Вальтер, которая горячо благодарила господина Жоржа Дюруа и извещала, что она «принимает у себя по субботам».
On the following Saturday he called.	В ближайшую субботу он отправился к ней с визитом.
Monsieur Walter occupied, on the Boulevard Malesherbes, a double house, which belonged to him, and of which a part was let off, in the economical way of practical people.	Вальтер жил на бульваре Мальзерба, в собственном доме, часть которого он, будучи человеком практичным, отдавал внаем.
A single doorkeeper, quartered between the two carriage entrances, opened the door for both landlord and tenant, and imparted to each of the entrances an air of wealth by his get-up like a beadle, his big calves in white stockings, and his coat with gilt buttons and scarlet facings.	Единственный швейцар, обладавший величественной осанкой церковного привратника, носивший ливрею с золотыми пуговицами и малиновыми отворотами и белые чулки, которые плотно обтягивали его толстые икры, помещался между двумя парадными, отворял дверь и хозяевам и жильцам и придавал всему этому дому вид роскошного аристократического особняка.
The reception-rooms were on the first floor, preceded by an ante-room hung with tapestry, and shut in by curtains over the doorways.	В гостиные, находившиеся на втором этаже, надо было пройти через обитую гобеленами переднюю с портьерами на дверях.
Two footmen were dozing on benches.	Здесь, сидя на стульях, дремали два лакея.
One of them took Duroy's overcoat and the other relieved him of his cane, opened the door, advanced a few steps in front of the visitor, and then drawing aside, let him pass, calling out his name, into an empty room.	Один из них принял от Дюруа пальто, другой взял у него тросточку, отворил дверь и, пройдя вперед, выкрикнул в пустом зале его имя, затем посторонился и пропустил его.
The young fellow, somewhat embarrassed, looked round on all sides when he perceived in a glass some people sitting down who seemed very far off.	Дюруа растерянно оглядывался по сторонам и вдруг увидел в зеркале несколько человек, сидевших, казалось, где-то очень далеко.
He was at sea at first as to the direction in which they were, the mirror having deceived his eyes. Then he passed through two empty drawing-rooms and reached a small boudoir hung with blue silk, where four ladies were chatting round a table bearing cups of tea.	Сперва он попал не туда – его ввело в заблуждение зеркало, а затем, пройдя два пустых зала, очутился в маленьком будуаре, обитом голубым шелком с узором из лютиков; здесь за круглым столиком, на котором был сервирован чай, вполголоса беседовали четыре дамы.

Despite the assurance he had acquired in course of his Parisian life, and above all in his career as a reporter, which constantly brought him into contact with important personages, Duroy felt somewhat intimidated by the get-up of the entrance and the passage through the deserted drawing-room.	Столичная жизнь и в особенности профессия репортера, постоянно сталкивавшая Дюруа с разными знаменитостями, выработали в нем привычку держаться развязно, но, попав в эту пышную обстановку, пройдя эти безлюдные залы, он ощутил легкое замешательство.
He stammered: «Madame, I have ventured,» as his eyes sought the mistress of the house.	– Сударыня, я позволил себе... – пробормотал он, ища глазами хозяйку.
She held out her hand, which he took with a bow, and having remarked:	Госпожа Вальтер протянула ему руку. Дюруа пожал ее, изогнув при этом свой стан.
«You are very kind sir, to call and see me,» she pointed to a chair, in seeking to sit down in which he almost fell, having thought it much higher.	– Вы очень любезны, сударь, что пришли навестить меня, – заметила она, указав на кресло, и Дюруа, которому оно сперва показалось довольно высоким, едва не утонул в нем.
They had become silent.	Наступило молчание.
One of the ladies began to talk again.	Наконец одна из дам нарушила его.
It was a question of the frost, which was becoming sharper, though not enough, however, to check the epidemic of typhoid fever, nor to allow skating.	Она заявила, что стало очень холодно, но все же недостаточно холодно для того, чтобы прекратилась эпидемия брюшного тифа и чтобы можно было кататься на коньках.
Every one gave her opinion on this advent of frost in Paris, then they expressed their preference for the different seasons with all the trivial reasons that lie about in people's minds like dust in rooms.	И тут все дамы сочли долгом высказать свое мнение о наступивших в Париже морозах, а также о том, какое время года лучше, и привели при этом все те банальные доводы, которые оседают в головах, словно пыль в комнатах.
The faint noise made by a door caused Duroy to turn his head, and he saw in a glass a stout lady approaching.	Чуть слышно скрипнула дверь. Дюруа обернулся и сквозь два непокрытых амальгамой стекла увидел приближающуюся полную даму.
As soon as she made her appearance in the boudoir one of the other visitors rose, shook hands and left, and the young fellow followed her black back glittering with jet through the drawing-rooms with his eyes.	Как только она вошла в будуар, одна из посетительниц поднялась, пожала всем руки и удалилась. Дюруа проводил глазами черную фигуру этой дамы, поблескивавшую в пустых залах бусинками из стекляруса.
When the agitation due to this change had subsided they spoke without transition of the Morocco question and the war in the East and also of the difficulties of England in South Africa.	Когда волнение, вызванное сменой гостей, улеглось, разговор внезапно, без всякой связи с тем, что говорилось до этого, перешел к событиям в Марокко, к войне на Востоке и к тем затруднениям, которые испытывала в Южной Африке Англия.
These ladies discussed these matters from memory, as if they had been reciting passages from a fashionable play, frequently rehearsed.	Обсуждая эти вопросы, дамы словно разыгрывали благопристойную светскую комедию, много риз ставившуюся на сцене, причем каждая из них знала свою роль назубок.
A fresh arrival took place, that of a little curly-headed blonde, which brought about the departure of a tall, thin lady of middle age.	Вошла новая гостья, маленькая завитая блондинка, и вслед за тем высокая сухопарая немолодая дама покинула будуар.
They now spoke of the chance Monsieur Linet had of getting into the Academie-Francaise.	Заговорили о Линэ, о том, какие у него шансы попасть в академики.

The new-comer formerly believed that he would be beaten by Monsieur Cabanon-Lebas, the author of the fine dramatic adaption of Don Quixote in verse.	Новая гостья была твердо убеждена, что ему перебьет дорогу Кабанон-Леба, автор прекрасной стихотворной инсценировки «Дон Кихота».
«You know it is to be played at the Odeon next winter?»	– Вы знаете, зимой ее собирается ставить Одеон!
«Really, I shall certainly go and see such a very excellent literary effort.»	– Вот как? Непременно пойду смотреть, – это настоящее художественное произведение.
Madame Walter answered gracefully with calm indifference, without ever hesitating as to what she should say, her mind being always made up beforehand.	Тон у г-жи Вальтер был ровный, любезный и равнодушный: ей не надо было обдумывать свои слова, – она всегда высказывала готовые мнения.
But she saw that night was coming on, and rang for the lamps, while listening to the conversation that trickled on like a stream of honey, and thinking that she had forgotten to call on the stationer about the invitation cards for her next dinner.	В будуаре стало темно. Она позвала лакея и велела зажечь лампы, но это не мешало ей думать о том, что она забыла заказать в литографии пригласительные карточки на обед, и в то же время прислушиваться к разговору, журчавшему, как ручеек.
She was a little too stout, though still beautiful, at the dangerous age when the general break-up is at hand.	Несколько располневшая, но еще не утратившая привлекательности, г-жа Вальтер находилась в том опасном для женщины возрасте, когда закат уже близок.
She preserved herself by dint of care, hygienic precautions, and salves for the skin.	Ей удалось сохраниться благодаря тому, что она тщательно следила за собой, принимала меры предосторожности, заботилась о гигиене тела, пользовалась разными притираниями.
She seemed discreet in all matters; moderate and reasonable; one of those women whose mind is correctly laid out like a French garden.	Она производила впечатление натуры уравновешенной, – казалось, это одна из тех благоразумных и рассудительных женщин, внутренний мир которых напоминает подстриженный французский сад.
One walks through it with surprise, but experiencing a certain charm.	Он ничем не поразит вас, но в этом есть своя прелесть.
She had keen, discreet, and sound sense, that stood her instead of fancy, generosity, and affection, together with a calm kindness for everybody and everything.	Воображение ей заменял не показной, проницательный и трезвый ум; в ней чувствовались доброта, привязчивость и спокойная благожелательность, распространявшиеся на всех и на вся.
She noted that Duroy had not said anything, that he had not been spoken to, and that he seemed slightly ill at ease; and as the ladies had not yet quitted the Academy, that favorite subject always occupying them some time, she said:	От нее не укрылось, что Дюруа до сих пор не проронил ни слова, что с ним никто не заговаривает, что он чувствует себя неловко. Наконец, воспользовавшись тем, что дамы все еще были заняты Академией, этим своим коньком, и никак не могли с ней расстаться, она обратилась к молодому человеку с вопросом:
«And you who should be better informed than any one, Monsieur Duroy, who is your favorite?»	– А вы что скажете, господин Дюруа, – ведь вы должны быть осведомлены на этот счет лучше, чем кто бы то ни было?

He replied unhesitatingly: "In this matter, madame, I should never consider the merit, always disputable, of the candidates, but their age and their state of health.	– Я, сударыня, в данном случае придаю больше значения возрасту и здоровью кандидатов, нежели их, всегда спорным, достоинствам, – не задумываясь, ответил он.
I should not ask about their credentials, but their disease.	– Я стал бы наводить справки не об их заслугах, а об их болезнях.
I should not seek to learn whether they have made a metrical translation of Lope de Vega, but I should take care to obtain information as to the state of their liver, their heart, their lungs, and their spinal marrow.	Я не стал бы требовать от них стихотворных переводов из Лопе де Вега, но осведомился бы о состоянии их печени, сердца, почек и спинного мозга.
For me a good hypertrophy, a good aneurism, and above all, a good beginning of locomotor ataxy, would be a hundred times more valuable than forty volumes of disgressions on the idea of patriotism as embodied in barbaric poetry."	На мой взгляд, расширение сердца, сахарная болезнь или, еще того лучше, начало мышечной атрофии перевесят многотомные рассуждения о патриотических мотивах в поэзии варварских народов.
An astonished silence followed this opinion, and Madame Walter asked with a smile: «But why?»	Его слова были встречены удивленным молчанием. – Почему же? – улыбаясь, спросила г-жа Вальтер.
He replied: "Because I never seek aught else than the pleasure that any one can give the ladies.	– Потому что я всюду и всегда стараюсь найти то, что может доставить удовольствие женщинам, -ответил он.
But, Madame, the Academy only has any real interest for you when an Academician dies.	– Академия же, сударыня, привлекает ваше внимание лишь тогда, когда кто-нибудь из академиков умирает.
The more of them die the happier you must be.	Чем больше их отправляется на тот свет, тем это должно быть для вас приятнее.
But in order that they may die quickly they must be elected sick and old."	Но чтобы они скорее умирали, надо выбирать больных и старых.
As they still remained somewhat surprised, he continued.	Дамы, видимо, не понимали, к чему он клонит, и Дюруа счел нужным пояснить свою мысль:
"Besides, I am like you, and I like to read of the death of an Academician.	– Откровенно говоря, мне тоже бывает приятно прочитать в парижской хронике о том, что какой-нибудь академик приказал долго жить.
I at once ask myself:	Я сейчас же задаю себе вопрос:
'Who will replace him?'	«Кто на его место?»
And I draw up my list.	И намечаю кандидатов.
It is a game, a very pretty little game that is played in all Parisian salons at each decease of one of the Immortals, the game of 'Death and the Forty Fogies.'"	Это игра, прелестная игра, – после кончины кого-нибудь из бессмертных в нее играют во всех парижских салонах, – «игра в смерть и в сорок старцев[7]».
The ladies, still slightly disconcerted, began however, to smile, so true were his remarks.	Дамы, все еще недоумевая, заулыбались, – они не могли не оценить меткости его наблюдений.
He concluded, as he rose: "It is you who really elect them, ladies, and you only elect them to see them die.	– Это вы, милостивые государыни, выбираете их, -заключил он, вставая, – выбираете только для того, чтобы они скорей умирали.

Choose them old, therefore, very old; as old as possible, and do not trouble yourselves about anything else."	Так выбирайте же старых, самых старых, наистарейших, а об остальном можете не беспокоиться.
He then retired very gracefully.	И, сделав весьма изящный общий поклон, Дюруа удалился.
As soon as he was gone, one of the ladies said: "He is very funny, that young fellow.	– Занятный молодой человек, – как только он вышел, заметила одна из дам.
Who is he?"	– Кто он такой?
Madame Walter replied: «One of the staff of our paper, who does not do much yet; but I feel sure that he will get on.»	– Один из наших сотрудников, – ответила г-жа Вальтер. – Пока что ему поручают мелкую газетную работу, но я не сомневаюсь, что он скоро выдвинется.
Duroy strode gayly down the Boulevard Malesherbes, content with his exit, and murmuring:	Дюруа, веселый, довольный собой, танцующей походкой шел по бульвару Мальзерба, бормоча себе под нос:
«A capital start.»	«Для начала недурно».
He made it up with Rachel that evening.	Вечером он помирился с Рашелью.
The following week two things happened to him. He was appointed chief reporter and invited to dinner at Madame Walter's.	На следующей неделе произошли два важных события: он был назначен заведующим отделом хроники и приглашен на обед к г-же Вальтер.
He saw at once a connection between these things.	Связь между этими событиями он уловил без труда.
The _Vie Francaise_ was before everything a financial paper, the head of it being a financier, to whom the press and the position of a deputy served as levers.	Для коммерсанта Вальтера, которому и пресса, и депутатское звание служили рычагами, «Французская жизнь» была прежде всего коммерческим предприятием.
Making use of every cordiality as a weapon, he had always worked under the smiling mask of a good fellow; but he only employed men whom he had sounded, tried, and proved; whom he knew to be crafty, bold, and supple.	Прикидываясь простачком, никогда не снимая личины добродушия и веселости, он для своих весьма разнообразных целей пользовался только такими людьми, которых он уже проверил, прощупал, распознал, которых считал оборотистыми, напористыми и изворотливыми.
Duroy, appointed chief of the reporting staff, seemed to him a valuable fellow.	И, понаблюдав за Дюруа, он пришел к заключению, что на посту заведующего хроникой этот малый будет незаменим.
This duty had been filled up till then by the chief sub-editor, Monsieur Boisrenard, an old journalist, as correct, punctual, and scrupulous as a clerk.	До сих пор хроникой ведал секретарь редакции Буаренар, старый журналист, дотошный, исполнительный и робкий, как чиновник.
In course of thirty years he had been sub-editor of eleven different papers, without in any way modifying his way of thinking or acting.	В продолжение тридцати лет он перебывал секретарем в одиннадцати разных газетах и при этом ни в чем не изменил своего образа мыслей и образа действий.
He passed from one office to another as one changes one's restaurant, scarcely noticing that the cookery was not quite the same.	Он переходил из одной редакции в другую, как переходят из одного ресторана в другой, почти не замечая, что кухня не везде одинакова.
Political and religious opinions were foreign to him.	Вопросы политики и религии были ему чужды.

He was devoted to his paper, whatever it might be, well up in his work, and valuable from his experience.	Он не за страх, а за совесть служил газете, какова бы она ни была, отдавая ей свои знания и свой драгоценный опыт.
He worked like a blind man who sees nothing, like a deaf man who hears nothing, and like a dumb man who never speaks of anything.	Он работал, как слепой, который ничего не видит, как глухой, который ничего не слышит, как немой, который никогда ни о чем не говорит.
He had, however, a strong instinct of professional loyalty, and would not stoop to aught he did not think honest and right from the special point of view of his business.	Вместе с тем, отличаясь большой профессиональной чистоплотностью, он ни за что не совершил бы такого поступка, который с точки зрения журналистской этики нельзя было бы признать честным, лояльным и благородным.
Monsieur Walter, who thoroughly appreciated him, had however, often wished for another man to whom to entrust the «Echoes,» which he held to be the very marrow of the paper.	Патрон хотя и ценил его, а все же частенько подумывал о том, кому бы передать хронику, которую он называл сердцевиной газеты.
It is through them that rumors are set afloat and the public and the funds influenced.	Ведь именно отдел хроники распространяет новости, распускает слухи, влияет на публику и на биржу.
It is necessary to know how to slip the all-important matter, rather hinted at than said right out, in between the description of two fashionable entertainments, without appearing to intend it.	Надо уметь, как бы невзначай, между двумя заметками о светских увеселениях, сообщить какую-нибудь важную вещь, вернее – только намекнуть на нее.
It is necessary to imply a thing by judicious reservations; let what is desired be guessed at; contradict in such a fashion as to confirm, or affirm in such a way that no one shall believe the statement.	Надо уметь договаривать между строк, опровергать так, чтобы слух становился от этого еще более правдоподобным, утверждать так, чтобы все усомнились в истинности происшествия.
It is necessary that in the «Echoes» everyone shall find every day at least one line of interest, in order that every one may read them.	Надо вести отдел хроники таким образом, чтобы каждый ежедневно находил там хотя бы одну интересную для него строчку, и тогда хронику будут читать все.
Every one must be thought of, all classes, all professions, Paris and the provinces, the army and the art world, the clergy and the university, the bar and the world of gallantry.	Надо помнить обо всем и обо всех, о всех слоях общества, о всех профессиях, о Париже и о провинции, об армии и о художниках, о духовенстве, об университете, о должностных лицах и о куртизанках.
The man who has the conduct of them, and who commands an army of reporters, must be always on the alert and always on his guard; mistrustful, far-seeing, cunning, alert, and supple; armed with every kind of cunning, and gifted with an infallible knack of spotting false news at the first glance, of judging which is good to announce and good to hide, of divining what will catch the public, and of putting it forward in such a way as to double its effect.	Руководитель этого отдела, командир батальона репортеров, должен быть всегда начеку, должен быть вечно настороже; он должен быть недоверчивым, предусмотрительным, сметливым, гибким, проворным, должен быть во всеоружии коварнейших приемов и обладать безошибочным чутьем, чтобы в мгновение ока отличать достоверные сведения от недостоверных, чтобы знать наверняка, что можно сказать и чего нельзя, чтобы заранее представлять себе, какое впечатление произведет на читателей то или иное известие. Кроме того, он должен все преподносить в такой форме, которая усиливала бы эффект.

Monsieur Boisrenard, who had in his favor the skill acquired by long habit, nevertheless lacked mastery and dash; he lacked, above all, the native cunning needed to put forth day by day the secret ideas of the manager.	Буаренару, несмотря на его многолетнюю службу в редакциях, недоставало мастерства и блеска. А главное, ему недоставало врожденной смекалки, необходимой для того, чтобы постоянно угадывать тайные мысли патрона.
Duroy could do it to perfection, and was an admirable addition to the staff. The wire-pullers and real editors of the _Vie Francaise_ were half a dozen deputies, interested in all the speculations brought out or backed up by the manager.	Дюруа мог великолепно поставить дело, он как нельзя более подходил к составу редакции этой газеты, которая, по выражению Норбера де Варена, «плавала в глубоких водах коммерции и в мелких водах политики». Вдохновителями и подлинными редакторами «Французской жизни» были шесть депутатов, участвовавших в авантюрах, которые предпринимал или поддерживал издатель.
They were known in the Chamber as «Walter's gang,» and envied because they gained money with him and through him.	В палате их называли «шайкой Вальтера» и завидовали тем солидным кушам, которые они срывали вместе с ним и через его посредство.
Forestier, the political editor, was only the man of straw of these men of business, the worker-out of ideas suggested by them.	Отделом политики заведовал Форестье, но он был пешкой в руках этих дельцов, исполнителем их воли.
They prompted his leaders, which he always wrote at home, so as to do so in quiet, he said.	Передовые статьи он писал у себя дома, «в спокойной обстановке», как он выражался, но по их указаниям.
But in order to give the paper a literary and truly Parisian smack, the services of two celebrated writers in different styles had been secured–Jacques Rival, a descriptive writer, and Norbert de Varenne, a poet and story-writer.	А для того чтобы придать газете столичный размах, редакция привлекла к участию двух писателей, пользовавшихся известностью каждый в своей области: Жака Риваля, автора фельетонов на злобу дня, и Норбера де Варена, поэта и автора художественных очерков или, вернее, рассказов, написанных в новой манере.
To these had been added, at a cheap rate, theatrical, musical and art critics, a law reporter, and a sporting reporter, from the mercenary tribe of all-round pressmen.	Затем из многочисленного племени продажных писак, мастеров на все руки, были набраны по дешевке художественные, музыкальные и театральные критики, а также судебный и беговой репортеры.
Two ladies,	Две дамы из общества, под псевдонимами
«Pink Domino» and	«Розовое домино» и
«Lily Fingers,» sent in fashion articles, and dealt with questions of dress, etiquette, and society.	«Белая лапка», сообщали светские новости, писали о модах, о нравах высшего общества, об этикете, хорошем тоне и перемывали косточки аристократкам. И «Французская жизнь» «плавала в глубоких и мелких водах», управляемая всеми этими разношерстными кормчими.
Duroy was in all the joy of his appointment as chief of the «Echoes» when he received a printed card on which he read:	Дюруа, еще не успев пережить ту радость, которую ему доставило новое назначение, получил листок картона. На нем было написано:
«Monsieur and Madame Walter request the pleasure of Monsieur Geo. Duroy's company at dinner, on Thursday, January 20.»	«Г-н и г-жа Вальтер просят господина Жоржа Дюруа пожаловать к ним на обед в четверг двадцатого января».

This new mark of favor following on the other filled him with such joy that he kissed the invitation as he would have done a love letter.	Этот знак благоволения, последовавший так быстро за первым, до того обрадовал его, что он поцеловал пригласительную карточку, точно это была любовная записка.
Then he went in search of the cashier to deal with the important question of money.	Затем отправился к кассиру, чтобы разрешить сложный финансовый вопрос.
A chief of the reporting staff on a Paris paper generally has his budget out of which he pays his reporters for the intelligence, important or trifling, brought in by them, as gardeners bring in their fruits to a dealer.	Заведующий отделом хроники обыкновенно имеет свой бюджет, из которого он и оплачивает всю ту доброкачественную и не вполне доброкачественную информацию, которую ему, точно огородники, поставляющие первые овощи зеленщику, приносят репортеры.
Twelve hundred francs a month were allotted at the outset to Duroy, who proposed to himself to retain a considerable share of it.	Для начала Дюруа ассигновал тысячу двести франков в месяц, причем львиную долю этой суммы он намеревался удерживать в свою пользу.
The cashier, on his pressing instances, ended by advancing him four hundred francs.	Кассир, уступая его настойчивым просьбам, выдал ему авансом четыреста франков.
He had at first the intention of sending Madame de Marelle the two hundred and eighty francs he owed her, but he almost immediately reflected that he would only have a hundred and twenty left, a sum utterly insufficient to carry on his new duties in suitable fashion, and so put off this resolution to a future day.	Дюруа сперва было твердо решил отослать двести восемьдесят франков г-же де Марель, а затем, рассчитав, что ста двадцати франков, которые останутся у него на руках, не хватит на то, чтобы поставить дело на широкую ногу, отложил уплату долга на более отдаленные времена.
During a couple of days he was engaged in settling down, for he had inherited a special table and a set of pigeon holes in the large room serving for the whole of the staff.	В течение двух дней он устраивался на новом месте: в огромной комнате, где помещалась вся редакция, у него был теперь отдельный стол и ящики для корреспонденции.
He occupied one end of the room, while Boisrenard, whose head, black as a crow's, despite his age, was always bent over a sheet of paper, had the other.	Он занимал один угол комнаты, а другой -Буаренар, склонявший над листом бумаги свои черные как смоль кудри, которые, несмотря на его почтенный возраст, еще и не начинали седеть.
The long table in the middle belonged to the staff.	Длинный стол посреди комнаты принадлежал «летучим» сотрудникам.
Generally it served them to sit on, either with their legs dangling over the edges, or squatted like tailors in the center.	Обычно он служил скамьей: на нем усаживались, свесив ноги или поджав их по-турецки.
Sometimes five or six would be sitting on it in that fashion, perseveringly playing cup and ball.	Иной раз человек пять-шесть сидели на этом столе в позе китайских болванчиков и с сосредоточенным видом играли в бильбоке.
Duroy had ended by having a taste for this amusement, and was beginning to get expert at it, under the guidance, and thanks to the advice of Saint-Potin.	Дюруа в конце концов тоже пристрастился к этой игре; под руководством Сен-Потена, следуя его указаниям, он делал большие успехи.

Forestier, grown worse, had lent him his fine cup and ball in West Indian wood, the last he had bought, and which he found rather too heavy for him, and Duroy swung with vigorous arm the big black ball at the end of its string, counting quickly to himself:	Форестье день ото дня становилось все хуже и хуже, и он предоставил в его распоряжение свое новое превосходное, но довольно тяжелое бильбоке черного дерева, и теперь уже Дюруа, мощной рукой дергая за шнурок увесистый шар, считал вполголоса:
«One–two–three–four–five–six.»	– Раз, два, три, четыре, пять, шесть...
It happened precisely that for the first time he spiked the ball twenty times running, the very day that he was to dine at Madame Walter's.	В тот день, когда ему предстояло идти на обед к г-же Вальтер, он впервые выбил двадцать очков подряд.
«A good day,» he thought, «I am successful in everything.»	«Счастливый день, – подумал он, – мне везет во всем».
For skill at cup and ball really conferred a kind of superiority in the office of the _Vie Francaise_.	А в глазах редакции «Французской жизни» уменье играть в бильбоке действительно придавало сотруднику некоторый вес.
He left the office early to have time to dress, and was going up the Rue de Londres when he saw, trotting along in front of him, a little woman whose figure recalled that of Madame de Marelle.	Он рано ушел из редакции, чтобы успеть переодеться. По Лондонской улице перед ним шла небольшого роста женщина, напоминавшая фигурой г-жу де Марель.
He felt his cheeks flush, and his heart began to beat.	Его бросило в жар, сердце учащенно забилось.
He crossed the road to get a view of her.	Он перешел на другую сторону, чтобы посмотреть на нее в профиль.
She stopped, in order to cross over, too.	Она остановилась, – ей тоже надо было перейти улицу.
He had made a mistake, and breathed again.	Нет, он ошибся. Вздох облегчения вырвался уДюруа.
He had often asked how he ought to behave if he met her face to face.	Он часто задавал себе вопрос: как ему вести себя при встрече с ней?
Should he bow, or should he seem not to have seen her.	Поклониться или же сделать вид, что он ее не заметил?
«I should not see her,» he thought.	«Сделаю вид, что не заметил», – решил он.
It was cold; the gutters were frozen, and the pavement dry and gray in the gas-light.	Было холодно, лужи затянуло льдом. Сухие и серые в свете газовых фонарей, тянулись тротуары.
When he got home he thought:	Придя домой, он подумал:
«I must change my lodgings; this is no longer good enough for me.»	«Пора переменить квартиру. Здесь мне уже неудобно оставаться».
He felt nervous and lively, capable of anything; and he said aloud, as he walked from his bed to the window:	Он находился в приподнятом настроении, готов был бегать по крышам и, расхаживая между окном и кроватью, повторял вслух:
"It is fortune at last—it is fortune!	– Что это, удача? Удача!
I must write to father."	Надо написать отцу.

From time to time he wrote to his father, and the letter always brought happiness to the little Norman inn by the roadside, at the summit of the slope overlooking Rouen and the broad valley of the Seine.	Изредка он писал ему, и письма от сына доставляли большую радость содержателям нормандского кабачка, что стоял при дороге, на высоком холме, откуда видны Руан и широкая долина Сены.
From time to time, too, he received a blue envelope, addressed in a large, shaky hand, and read the same unvarying lines at the beginning of the paternal epistle.	Изредка и он получал голубой конверт, надписанный крупным, нетвердым почерком, и в начале отцовского послания неизменно находил такие строки:
"My Dear Son: This leaves your mother and myself in good health.	"Дорогой сын, настоящим довожу до твоего сведения, что мы, я и твоя мать, здоровы.
There is not much news here.	Живем по-старому.
I must tell you, however," etc.	Впрочем, должен тебе сообщить..."
In his heart he retained a feeling of interest for the village matters, for the news of the neighbours, and the condition of the crops.	Дюруа близко принимал к сердцу деревенские новости, все, что случалось у соседей, сведения о посевах и урожаях.
He repeated to himself, as he tied his white tie before his little looking-glass:	Завязывая перед маленьким зеркальцем белый галстук, Дюруа снова подумал.
"I must write to father to-morrow.	"Завтра же напишу отцу.
Wouldn't the old fellow be staggered if he could see me this evening in the house I am going to?	Вот ахнул бы старик, если б узнал, куда я иду сегодня вечером!
By Jove! I am going to have such a dinner as he never tasted."	Там, черт побери, меня угостят таким обедом, какой ему и во сне не снился".
And he suddenly saw the dark kitchen behind the empty _caf?_; the copper stewpans casting their yellow reflections on the wall; the cat on the hearth, with her nose to the fire, in sphinx-like attitude; the wooden table, greasy with time and spilt liquids, a soup tureen smoking upon it, and a lighted candle between two plates.	И он живо представил себе закопченную кухню в родительском доме, по соседству с пустующей комнатой для посетителей, кастрюли вдоль стен и загорающиеся на них желтоватые отблески, кошку, в позе химеры примостившуюся у огня, деревянный стол, лоснившийся от времени и пролитых напитков, дымящуюся суповую миску и зажженную свечу между двумя тарелками.
He saw them, too–his father and mother, two slow-moving peasants, eating their soup.	И еще увидел он отца и мать, этих двух настоящих крестьян, неторопливо, маленькими глотками хлебающих суп.
He knew the smallest wrinkles on their old faces, the slightest movements of their arms and heads.	Он знал каждую морщинку на их старых лицах, их жесты, движения.
He knew even what they talked about every evening as they sat at supper.	Он знал даже, о чем они говорят каждый вечер за ужином, сидя друг против друга.
He thought, too: «I must really go and see them;» but his toilet being ended, he blew out his light and went downstairs.	«Надо будет все-таки съездить к ним», – подумал Дюруа. Окончив туалет, он погасил лампу и спустился по лестнице.
As he passed along the outer boulevard girls accosted him from time to time.	Дорогой, на внешних бульварах, его осаждали проститутки.
He replied, as he pulled away his arm: «Go to the devil!» with a violent disdain, as though they had insulted him.	«Оставьте меня в покое!» – отдергивая руку, говорил он с таким яростным презрением, как будто они унижали, как будто они оскорбляли его.

What did they take him for?	За кого принимают его эти шлюхи?
Could not these hussies tell what a man was?	Что они, не видят, с кем имеют дело?
The sensation of his dress coat, put on in order to go to dinner with such well-known and important people, inspired him with the sentiment of a new impersonality–the sense of having become another man, a man in society, genuine society.	На нем был фрак, он шел обедать к богатым, почтенным, влиятельным людям – все это вызывало в нем такое чувство, точно он сам стал важной особой, стал совсем другим человеком, человеком из общества, из хорошего общества.
He entered the ante-room, lit by tall bronze candelabra, with confidence, and handed in easy fashion his cane and overcoat to two valets who approached.	Уверенной походкой вошел он в переднюю, освещенную высокими бронзовыми канделябрами, и привычным движением протянул пальто и тросточку двум подбежавшим к нему лакеям.
All the drawing-rooms were lit up.	Все залы были ярко освещены.
Madame Walter received her guests in the second, the largest.	Г-жа Вальтер принимала гостей во втором, самом обширном.
She welcomed him with a charming smile, and he shook hands with two gentlemen who had arrived before him–Monsieur Firmin and Monsieur Laroche-Mathieu, deputies, and anonymous editors of the _Vie Francaise_.	Его она встретила очаровательной улыбкой. Он поздоровался с двумя мужчинами, которые пришли раньше, – с г-ном Фирменом и г-ном Ларош-Матье, депутатами и анонимными редакторами «Французской жизни».
Monsieur Laroche-Mathieu had a special authority at the paper, due to a great influence he enjoyed in the Chamber.	Ларош-Матье пользовался огромным влиянием в палате, и это создало ему особый авторитет в редакции.
No one doubted his being a minister some day.	Ни у кого не возникало сомнений, что со временем он станет министром.
Then came the Forestiers; the wife in pink, and looking charming.	Вошел Форестье с женой; его обворожительная супруга была в розовом платье.
Duroy was stupefied to see her on terms of intimacy with the two deputies.	С обоими депутатами она держала себя запросто, – для Дюруа это было новостью.
She chatted in low tones beside the fireplace, for more than five minutes, with Monsieur Laroche-Mathieu.	Минут пять, если не больше, беседовала она вполголоса возле камина с Ларош-Матье.
Charles seemed worn out.	У Шарля был измученный вид.
He had grown much thinner during the past month, and coughed incessantly as he repeated:	Он очень похудел за последний месяц, кашлял не переставая и все повторял:
«I must make up my mind to finish the winter in the south.»	«Зимой придется ехать на юг».
Norbert de Varenne and Jacques Rival made their appearance together.	Жак Риваль и Норбер де Варен явились вместе.
Then a door having opened at the further end of the room, Monsieur Walter came in with two tall young girls, of from sixteen to eighteen, one ugly and the other pretty.	Немного погодя дверь в глубине комнаты отворилась, и вошел Вальтер с двумя девушками -хорошенькой и дурнушкой, одной из них было лет шестнадцать, другой – восемнадцать.
Duroy knew that the governor was the father of a family; but he was struck with astonishment.	Дюруа знал, что у патрона есть дети, и все-таки он был изумлен.

He had never thought of his daughters, save as one thinks of distant countries which one will never see.	До этого он думал о дочках издателя так, как думаем мы о далеких странах, куда нам заказан путь.
And then he had fancied them quite young, and here they were grown-up women.	Кроме того, он представлял их себе совсем маленькими, а перед ним были взрослые девушки.
They held out their hands to him after being introduced, and then went and sat down at a little table, without doubt reserved to them, at which they began to turn over a number of reels of silk in a work-basket.	Эта неожиданность слегка взволновала его. После того как он был представлен сестрам, они поочередно протянули ему руку, потом сели за маленький столик, по всей вероятности предназначавшийся для них, и начали перебирать мотки шелка в корзиночке.
They were still awaiting someone, and all were silent with that sense of oppression, preceding dinners, between people who do not find themselves in the same mental atmosphere after the different occupations of the day.	Должен был прийти еще кто-то. Все молчали, испытывая то особое чувство стесненности, какое всегда испытывают перед званым обедом люди, собравшиеся вместе после по-разному проведенного дня и имеющие между собою мало общего.
Duroy having, for want of occupation, raised his eyes towards the wall, Monsieur Walter called to him from a distance, with an evident wish to show off his property:	Дюруа от нечего делать водил глазами по стене; заметив это, Вальтер издали, с явным намерением похвастать своими приобретениями, крикнул ему:
"Are you looking at my pictures?	– Вы смотрите мои картины?
I will show them to you," and he took a lamp, so that the details might be distinguished.	– Он сделал ударение на слове «мои». – Я вам их сейчас покажу. Он взял лампу, чтобы дать гостю возможность рассмотреть их во всех подробностях.
«Here we have landscapes,» said he.	– Здесь пейзажи, – сказал он.
In the center of the wall was a large canvas by Guillemet, a bit of the Normandy coast under a lowering sky.	В центре висело большое полотно Гийеме[8] -берег моря в Нормандии под грозовым небом.
Below it a wood, by Harpignies, and a plain in Algeria, by Guillemet, with a camel on the horizon, a tall camel with long legs, like some strange monument.	Внизу – лес Арпиньи[9] и принадлежащая кисти Гийоме[10] алжирская равнина с верблюдом на горизонте – огромным длинноногим верблюдом, похожим на некий странный монумент.
Monsieur Walter passed on to the next wall, and announced in a grave tone, like a master of the ceremonies:	Перейдя к другой стене, Вальтер торжественно, словно церемониймейстер, возвестил:
«High Art.»	– Великие мастера.
There were four:	Тут были четыре полотна:
«A Hospital Visit,» by Gervex;	«Приемный день в больнице» Жервекса[11],
«A Harvester,» by Bastien-Lepage;	«Жница» Бастьен-Лепажа[12],
«A Widow,» by Bouguereau; and	«Вдова» Бугро[13] и
«An Execution,» by Jean Paul Laurens.	«Казнь» Жан-Поля Лоранса[14].
The last work represented a Vendean priest shot against the wall of his church by a detachment of Blues.	Последняя картина изображала вандейского священника, которого расстреливал у церковной стены отряд «синих»[15].

A smile flitted across the governor's grave countenance as he indicated the next wall.	Когда Вальтер подошел к следующей стене, по его серьезному лицу пробежала улыбка:
«Here the fanciful school.»	– А вот легкий жанр.
First came a little canvas by Jean Beraud, entitled,	Здесь прежде всего бросалась в глаза небольшая картина Жана Беро[16] под названием
«Above and Below.»	«Вверху и внизу».
It was a pretty Parisian mounting to the roof of a tramcar in motion.	Хорошенькая парижанка взбирается по лесенке движущейся конки.
Her head appeared on a level with the top, and the gentlemen on the seats viewed with satisfaction the pretty face approaching them, while those standing on the platform below considered the young woman's legs with a different expression of envy and desire.	Г олова ее уже на уровне империала, и сидящие на скамейках мужчины вперяют восхищенные, жадные взоры в это юное личико, появившееся среди них, в то время как лица мужчин, стоящих внизу, на площадке, и разглядывающих ее ноги, выражают досаду и вожделение.
Monsieur Walter held the lamp at arm's length, and repeated, with a sly laugh: «It is funny, isn't it?»	– Ну что? Забавно? Забавно? – держа лампу в руке, с игривым смешком повторял Вальтер.
Then he lit up	Затем он осветил
«A Rescue,» by Lambert.	«Спасение утопающей» Ламбера[17].
In the middle of a table a kitten, squatted on its haunches, was watching with astonishment and perplexity a fly drowning in a glass of water.	На обеденном столе, с которого уже убрали посуду, сидит котенок и недоумевающим, растерянным взглядом следит за мухой, попавшей в стакан с водой.
It had its paw raised ready to fish out the insect with a rapid sweep of it.	Он уже поднял лапу, чтобы поймать ее одним быстрым движением.
But it had not quite made up its mind.	Но он еще не решился.
It hesitated.	Он колеблется.
What would it do?	Что-то будет дальше?
Then the governor showed a Detaille, «The Lesson,» which represented a soldier in a barrack-room teaching a poodle to play the drum, and said:	Затем Вальтер показал «Урок» Детайя[18]: солдат в казарме учит пуделя играть на барабане.
«That is very witty.»	– Остроумно! – заметил патрон.
Duroy laughed a laugh of approbation, and exclaimed:	Дюруа одобрительно посмеивался, выражал свой восторг:
«It is charming, charm–» He stopped short on hearing behind him the voice of Madame de Marelle, who had just come in.	– Чудесно, чудесно, чуде... И вдруг осекся, услыхав голос только что вошедшей г-жи де Марель.
The governor continued to light up the pictures as he explained them.	Патрон продолжал показывать картины и объяснять их содержание.
He now showed a water-color by Maurice Leloir,	Он навел лампу на акварель Мориса Лелуара[19]
«The Obstacle.»	«Препятствие».
It was a sedan chair checked on its way, the street being blocked by a fight between two laborers, two fellows struggling like Hercules.	Посреди улицы затеяли драку два здоровенных парня, два геркулеса, и из-за них вынужден остановиться портшез.

From out of the window of the chair peered the head of a charming woman, who watched without impatience, without alarm, and with a certain admiration, the combat of these two brutes.	В оконце портшеза прелестное женское личико; оно не выражает ни нетерпения, ни страха... оно, если хотите, любуется единоборством этих двух зверей.
Monsieur Walter continued: "I have others in the adjoining rooms, but they are by less known men.	– В других комнатах у меня тоже есть картины, -сообщил Вальтер, – только менее известных художников, не получивших еще всеобщего признания. А здесь мой «Квадратный зал».
I buy of the young artists now, the very young ones, and hang their works in the more private rooms until they become known."	В данный момент я покупаю молодых, совсем молодых, и пока что держу их в резерве, в задних комнатах, – жду, когда они прославятся.
He then went on in a low tone: "Now is the time to buy!	Теперь самое время покупать картины, – понизив голос до шепота, прибавил он.
The painters are all dying of hunger!	– Художники умирают с голоду.
They have not a sou, not a sou!"	Они сидят без гроша... без единого гроша...
But Duroy saw nothing, and heard without understanding.	Но Дюруа уже ничего не видел, он слушал и не понимал.
Madame de Marelle was there behind him.	Г-жа де Марель была здесь, сзади него.
What ought he to do?	Что ему делать?
If he spoke to her, might she not turn her back on him, or treat him with insolence?	Поклонись он ей, она, чего доброго, повернется к нему спиной или ответит дерзостью.
If he did not approach her, what would people think?	А если он к ней не подойдет, то что подумают другие?
He said to himself: «I will gain time, at any rate.»	«Во всяком случае, надо оттянуть момент встречи», – решил Дюруа.
He was so moved that for a moment he thought of feigning a sudden illness, which would allow him to withdraw.	Он был так взволнован, что у него мелькнула мысль, не сказаться ли ему больным и не уйти ли домой.
The examination of the walls was over.	Осмотр картин был закончен.
The governor went to put down his lamp and welcome the last comer, while Duroy began to re-examine the pictures as if he could not tire of admiring them.	Вальтер поставил лампу на стол и пошел встречать новую гостью, а Дюруа снова принялся рассматривать картины, точно он не мог на них налюбоваться.
He was quite upset.	Он терял голову.
What should he do?	Что ему делать?
Madame Forestier called to him: «Monsieur Duroy.»	Он слышал голоса, до него долетали обрывки разговора. – Послушайте, господин Дюруа, -обратилась к нему г-жа Форестье.
He went to her.	Он поспешил к ней.
It was to speak to him of a friend of hers who was about to give a f?te, and who would like to have a line to that effect in the _Vie Francaise_.	Ей надо было познакомить его с одной своей приятельницей, которая устраивала бал и желала, чтобы о нем появилась заметка в хронике «Французской жизни».

He gasped out: «Certainly, Madame, certainly.»	– Непременно, сударыня, непременно... – бормотал он.
Madame de Marelle was now quite close to him.	Госпожа де Марель находилась теперь совсем близко от него.
He dared not turn round to go away.	Ему не хватало смелости повернуться и отойти.
All at once he thought he was going mad; she had said aloud:	Вдруг ему показалось, что он сошел с ума.
"Good evening, Pretty-boy.	– Здравствуйте, Милый друг, – отчетливо произнесла г-жа де Марель.
So you no longer recognize me."	– Вы меня не узнаете?
He rapidly turned on his heels.	Он живо обернулся.
She stood before him smiling, her eyes beaming with sprightliness and affection, and held out her hand.	Она стояла перед ним, приветливо и радостно улыбаясь. И – протянула ему руку.
He took it tremblingly, still fearing some trick, some perfidy.	Дюруа взял ее руку с трепетом: он все еще опасался какой-нибудь каверзы или ловушки.
She added, calmly: «What has become of you? One no longer sees anything of you.»	– Что с вами случилось? Вас совсем не видно, -простодушно сказала она.
He stammered, without being able to recover his coolness: "I have a great deal to do, Madame, a great deal to do.	– Я был так занят, сударыня, так занят, – тщетно стараясь овладеть собой, залепетал он.
Monsieur Walter has entrusted me with new duties which give me a great deal of occupation."	– Господин Вальтер возложил на меня новые обязанности, и у меня теперь масса дел.
She replied, still looking him in the face, but without his being able to discover anything save good will in her glance:	Госпожа де Марель продолжала смотреть ему в лицо, но ничего, кроме расположения, он не мог прочитать в ее глазах.
"I know it.	– Я знаю, – сказала она.
But that is no reason for forgetting your friends."	– Однако это не дает вам права забывать друзей.
They were separated by a lady who came in, with red arms and red face, a stout lady in a very low dress, got up with pretentiousness, and walking so heavily that one guessed by her motions the size and weight of her legs.	Их разлучила только что появившаяся толстая декольтированная дама с красными руками, с красными щеками, претенциозно одетая и причесанная; по тому, как грузно она ступала, можно было судить о толщине и увесистости ее ляжек.
As she seemed to be treated with great attention, Duroy asked Madame Forestier:	Видя, что все с нею очень почтительны, Дюруа спросил г-жу Форестье:
«Who is that lady?»	– Кто эта особа?
"The Viscomtesse de Percemur, who signs her articles	– Виконтесса де Персмюр, та самая, которая подписывается
'Lily Fingers.'"	«Белая лапка».
He was astounded, and seized on by an inclination to laugh.	Дюруа был потрясен, он чуть не расхохотался.
"'Lily Fingers!'	– Белая лапка!

'Lily Fingers!' and I imagined her young like yourself.	Белая лапка! А я-то воображал, что это молодая женщина, вроде вас.
So that is 'Lily Fingers.'	Так это и есть Белая лапка?
That is very funny, very funny."	Хороша, хороша, нечего сказать!
A servant appeared in the doorway and announced dinner.	В дверях показался слуга. – Кушать подано, -объявил он.
The dinner was commonplace and lively, one of those dinners at which people talk about everything, without saying anything.	Обед прошел банально и весело: это был один из тех обедов, во время которых говорят обо всем и ни о чем.
Duroy found himself between the elder daughter of the master of the house, the ugly one, Mademoiselle Rose and Madame de Marelle.	Дюруа сидел между старшей дочерью Вальтера, дурнушкой Розой, и г-жой де Марель.
The neighborhood of the latter made him feel very ill at ease, although she seemed very much at her ease, and chatted with her usual vivacity.	Соседство последней несколько смущало его, хотя она держала себя в высшей степени непринужденно и болтала с присущим ей остроумием.
He was troubled at first, constrained, hesitating, like a musician who has lost the keynote.	Первое время Дюруа волновался, чувствовал себя неловко, неуверенно, точно музыкант, который сбился с тона.
By degrees, however, he recovered his assurance, and their eyes continually meeting questioned one another, exchanging looks in an intimate, almost sensual, fashion as of old.	Но постепенно он преодолевал робость, и в тех вопросительных взглядах, которыми они обменивались беспрестанно, сквозила прежняя, почти чувственная интимность.
All at once he thought he felt something brush against his foot under the table.	Вдруг что-то словно коснулось его ступни.
He softly pushed forward his leg and encountered that of his neighbor, which did not shrink from the contact.	Осторожно вытянув ногу, он дотронулся до ноги г-жи де Марель, и та не отдернула ее.
They did not speak, each being at that moment turned towards their neighbor.	В эту минуту оба они были заняты разговором со своими соседями.
Duroy, his heart beating, pushed a little harder with his knee.	У Дюруа сильно забилось сердце, и он еще немного выставил колено.
A slight pressure replied to him.	Ему ответили легким толчком.
Then he understood that their loves were beginning anew.	И тут он понял, что их роман возобновится.
What did they say then?	Что они сказали друг другу потом?
Not much, but their lips quivered every time that they looked at one another.	Ничего особенного, но губы у них дрожали всякий раз, когда встречались их взгляды.
The young fellow, however, wishing to do the amiable to his employer's daughter, spoke to her from time to time.	Дюруа, однако, не забывал и дочери патрона и время от времени заговаривал с ней.
She replied as the mother would have done, never hesitating as to what she should say.	Она отвечала ему так же, как и ее мать, – не задумываясь над своими словами.

On the right of Monsieur Walter the Viscomtesse de Percemur gave herself the airs of a princess, and Duroy, amused at watching her, said in a low voice to Madame de Marelle. «Do you know the other, the one who signs herself 'Pink Domino'?»	Справа от Вальтера с видом королевы восседала виконтесса де Персмюр. Дюруа без улыбки не мог на нее смотреть. – А другую вы знаете – ту, что подписывается «Розовое домино»? – тихо спросил он г-жу де Марель.
«Yes, very well, the Baroness de Livar.»	– Баронессу де Ливар? Великолепно знаю.
«Is she of the same breed?»	– Она вроде этой?
"No, but quite as funny.	– Нет. Но такая же забавная.
A tall, dried-up woman of sixty, false curls, projecting teeth, ideas dating from the Restoration, and toilets of the same epoch."	Представьте себе шестидесятилетнюю старуху, сухую как жердь, – накладные букли, вставные зубы, вкусы и туалеты времен Реставрации.
«Where did they unearth these literary phenomena?»	– Где они нашли этих ископаемых?
«The scattered waifs of the nobility are always sheltered by enriched cits.»	– Богатые выскочки всегда подбирают обломки аристократии.
«No other reason?»	– А может быть, есть другая причина?
«None.»	– Никакой другой причины нет.
Then a political discussion began between the master of the house, the two deputies, Norbert de Varenne, and Jacques Rival, and lasted till dessert.	Тут патрон, оба депутата, Жак Риваль и Норбер де Варен заспорили о политике, и спор этот продолжался до самого десерта.
When they returned to the drawing-room, Duroy again approached Madame de Marelle, and looking her in the eyes, said:	Когда все общество вернулось в гостиную, Дюруа подошел к г-же де Марель и, заглянув ей в глаза, спросил:
«Shall I see you home to-night?»	– Вы позволите мне проводить вас?
«No.»	– Нет.
«Why not?»	– Почему?
«Because Monsieur Laroche Mathieu, who is my neighbor, drops me at my door every time I dine here.»	– Потому что мой сосед, господин Ларош-Матье, отвозит меня домой всякий раз, как я здесь обедаю.
«When shall I see you?»	– Когда же мы увидимся?
«Come and lunch with me to-morrow.»	– Приходите ко мне утром завтракать.
And they separated without saying anything more.	И, ничего больше не сказав друг другу, они расстались.
Duroy did not remain late, finding the evening dull.	Вечер показался Дюруа скучным, и он скоро ушел.
As he went downstairs he overtook Norbert de Varenne, who was also leaving.	Спускаясь по лестнице, он нагнал Норбера де Варена.
The old poet took him by the arm.	Старый поэт взял его под руку.
No longer having to fear any rivalry as regards the paper, their work being essentially different, he now manifested a fatherly kindness towards the young fellow.	Они работали в разных областях, и Норбер де Варен, уже не боясь встретить в его лице соперника, относился к нему теперь с отеческой нежностью.
«Well, will you walk home a bit of my way with me?» said he.	– Может, вы меня немножко проводите? – спросил он.

«With pleasure, my dear master,» replied Duroy.	– С удовольствием, дорогой мэтр, ответил Дюруа.
And they went out, walking slowly along the Boulevard Malesherbes.	И они медленным шагом пошли по бульвару Мальзерба.
Paris was almost deserted that night–a cold night–one of those nights that seem vaster, as it were, than others, when the stars seem higher above, and the air seems to bear on its icy breath something coming from further than even the stars.	Париж был почти безлюден в эту морозную ночь, – одну из тех ночей, когда небо словно раскинулось шире, звезды кажутся выше, а в ледяном дыхании ветра чудится что-то идущее из далеких пространств, еще более далеких, чем небесные светила.
The two men did not speak at first.	Некоторое время оба молчали.
Then Duroy, in order to say something, remarked: «Monsieur Laroche Mathieu seems very intelligent and well informed.»	– Ларош-Матье производит впечатление очень умного и образованного человека, – чтобы что-нибудь сказать, заметил наконец Дюруа.
The old poet murmured: «Do you think so?»	– Вы находите? – пробормотал старый поэт.
The young fellow, surprised at this remark, hesitated in replying: «Yes; besides, he passes for one of the most capable men in the Chamber.»	Этот вопрос удивил Дюруа. – Да, – неуверенно ответил он. – И ведь его считают одним из самых даровитых членов палаты.
"It is possible.	– Возможно.
In the kingdom of the blind the one-eyed man is king.	На безрыбье и рак рыба.
All these people are commonplace because their mind is shut in between two walls, money and politics.	Видите ли, дорогой мой, все это люди ограниченные, – их помыслы вращаются вокруг политики и наживы.
They are dullards, my dear fellow, with whom it is impossible to talk about anything we care for.	Узкие люди, – с ними ни о чем нельзя говорить, ни о чем из того, что нам дорого.
Their minds are at the bottom mud, or rather sewage; like the Seine Asni?res.	Ум у них затянуло тиной или, вернее, нечистотами, как Сену под Аньером.
Ah! how difficult it is to find a man with breadth of thought, one who causes you the same sensation as the breeze from across the broad ocean one breathes on the seashore.	Ах, как трудно найти человека с широким кругозором, напоминающим тот беспредельный простор, воздухом которого вы дышите на берегу моря!
I have known some such; they are dead."	Я знал таких людей – их уже нет в живых.
Norbert de Varenne spoke with a clear but restrained voice, which would have rung out in the silence of the night had he given it rein.	Норбер де Варен говорил внятно, но тихо, -чувствовалось, что поэт сдерживает голос, иначе он гулко раздавался бы в ночной тишине.
He seemed excited and sad, and went on:	Поэт был взволнован: душу его, казалось, гнетет печаль и заставляет дрожать все ее струны, – так содрогается земля, когда ее сковывает мороз.
«What matter, besides, a little more or less talent, since all must come to an end.»	– Впрочем, – продолжал он, – есть у тебя талант или нет, – не все ли равно, раз всему на свете приходит конец!
He was silent, and Duroy, who felt light hearted that evening, said with a smile: «You are gloomy to-day, dear master.»	Он смолк. У Дюруа было легко на сердце. – Вы сегодня в дурном настроении, дорогой мой, -улыбаясь, заметил он.

The poet replied: "I am always so, my lad, so will you be in a few years.	– У меня всегда такое настроение, дитя мое, -возразил Норбер де Варен. – Погодите: через несколько лет и с вами будет то же самое.
Life is a hill.	Жизнь – гора.
As long as one is climbing up one looks towards the summit and is happy, but when one reaches the top one suddenly perceives the descent before one, and its bottom, which is death.	Поднимаясь, ты глядишь вверх, и ты счастлив, но только успел взобраться на вершину, как уже начинается спуск, а впереди – смерть.
One climbs up slowly, but one goes down quickly.	Поднимаешься медленно, спускаешься быстро.
At your age a man is happy.	В ваши годы все мы были веселы.
He hopes for many things, which, by the way, never come to pass.	Все мы были полны надежд, которые, кстати сказать, никогда не сбываются.
At mine, one no longer expects anything–but death."	В мои годы человек не ждет уже ничего... кроме смерти.
Duroy began to laugh:	Дюруа засмеялся:
«You make me shudder all over.»	– Черт возьми, у меня даже мурашки забегали.
Norbert de Varenne went on: "No, you do not understand me now, but later on you will remember what I am saying to you at this moment.	– Нет, – возразил Норбер де Варен, – сейчас вы меня не поймете, но когда-нибудь вы вспомните все, что я вам говорил.
A day comes, and it comes early for many, when there is an end to mirth, for behind everything one looks at one sees death.	Видите ли, настанет день, – а для многих он настает очень скоро, – когда вам, как говорится, уже не до смеха, когда вы начинаете замечать, что за всем, куда ни посмотришь, стоит смерть.
You do not even understand the word.	О, вы не в силах понять самое это слово «смерть»!
At your age it means nothing; at mine it is terrible.	В ваши годы оно пустой звук.
Yes, one understands it all at once, one does not know how or why, and then everything in life changes its aspect.	Мне же оно представляется ужасным. Да, его начинаешь понимать вдруг, неизвестно почему, без всякой видимой причины, и тогда все в жизни меняет свой облик.
For fifteen years I have felt death assail me as if I bore within me some gnawing beast.	Я вот уже пятнадцать лет чувствую, как она гложет меня, словно во мне завелся червь.
I have felt myself decaying little by little, month by month, hour by hour, like a house crumbling to ruin.	Она подтачивала меня исподволь, день за днем, час за часом, и теперь я точно дом, который вот-вот обвалится.
Death has disfigured me so completely that I do not recognize myself.	Она изуродовала меня до того, что я себя не узнаю.
I have no longer anything about me of myself–of the fresh, strong man I was at thirty.	От жизнерадостного, бодрого, сильного человека, каким я был в тридцать лет, не осталось и следа.
I have seen death whiten my black hairs, and with what skillful and spiteful slowness.	Я видел, с какой злобной, расчетливой кропотливостью она окрашивала в белый цвет мои черные волосы!

Death has taken my firm skin, my muscles, my teeth, my whole body of old, only leaving me a despairing soul, soon to be taken too.	Она отняла у меня гладкую кожу, мускулы, зубы, все мое юное тело, и оставила лишь полную отчаяния душу, да и ту скоро похитит. Да, она изгрызла меня, подлая. Долго, незаметно, ежесекундно, беспощадно разрушала она все мое существо. И теперь, за что бы я ни принялся, я чувствую, что умираю.
Every step brings me nearer to death, every moment, every breath hastens his odious work.	Каждый шаг приближает меня к ней, каждое мое движение, каждый вздох помогают ей делать свое гнусное дело.
To breathe, sleep, drink, eat, work, dream, everything we do is to die.	Дышать, пить, есть, спать, трудиться, мечтать -все это значит умирать.
To live, in short, is to die.	Жить, наконец, – тоже значит умирать!
I now see death so near that I often want to stretch my arms to push it back.	О, вы все это еще узнаете! Если бы вы подумали об этом хотя бы четверть часа, вы бы ее увидели. Чего вы ждете? Любви? Еще несколько поцелуев – и вы уже утратите способность наслаждаться. Еще чего? Денег? Зачем? Чтобы покупать женщин? Велика радость! Чтобы объедаться, жиреть и ночи напролет кричать от подагрической боли? Еще чего? Славы? На что она, если для вас уже не существует любовь? Ну так чего же? В конечном счете все равно – смерть. Я вижу ее теперь так близко, что часто мне хочется протянуть руку и оттолкнуть ее. Она устилает землю и наполняет собой пространство.
I see it everywhere.	Я нахожу ее всюду.
The insects crushed on the path, the falling leaves, the white hair in a friend's head, rend my heart and cry tome,	Букашки, раздавленные посреди дороги, сухие листья, седой волос в бороде друга – все ранит мне сердце и кричит:
«Behold it!»	«Вот она!»
It spoils for me all I do, all I see, all that I eat and drink, all that I love; the bright moonlight, the sunrise, the broad ocean, the noble rivers, and the soft summer evening air so sweet to breathe."	Она отравляет мне все, над чем я тружусь, все, что я вижу, все, что я пью или ем, все, что я так люблю: лунный свет, восход солнца, необозримое море, полноводные реки и воздух летних вечеров, которым, кажется, никогда не надышишься вволю!
He walked on slowly, dreaming aloud, almost forgetting that he had a listener:	Он запыхался и оттого шел медленно, размышляя вслух и почти не думая о своем спутнике.
"And no one ever returns–never.	– И никто оттуда не возвращается, никто... -продолжал он.
The model of a statue may be preserved, but my body, my face, my thoughts, my desires will never reappear again.	– Можно сохранить формы, в которые были отлиты статуи, слепки, точно воспроизводящие тот или иной предмет, но моему телу, моему лицу, моим мыслям, моим желаниям уже не воскреснуть.

And yet millions of beings will be born with a nose, eyes, forehead, cheeks, and mouth like me, and also a soul like me, without my ever returning, without even anything recognizable of me appearing in these countless different beings.	А между тем народятся миллионы, миллиарды существ, у которых на нескольких квадратных сантиметрах будут так же расположены нос, глаза, лоб, щеки, рот, и душа у них будет такая же, как и у меня, но я-то уж не вернусь, и они ничего не возьмут от меня, все эти бесчисленные создания, бесчисленные и такие разные, совершенно разные, несмотря на их почти полное сходство.
What can we cling to?	За что ухватиться? Кому излить свою скорбь?
What can we believe in?	Во что нам верить?
All religions are stupid, with their puerile morality and their egoistical promises, monstrously absurd.	Религии – все до одной – нелепы: их мораль рассчитана на детей, их обещания эгоистичны и чудовищно глупы.
Death alone is certain."	Одна лишь смерть несомненна.
He stopped, reflected for a few moments, and then, with a look of resignation, said:	Он остановился и, взяв Дюруа за отвороты пальто, медленно заговорил: – Думайте об этом, молодой человек, думайте дни, месяцы, годы, и вы по-иному станете смотреть на жизнь. Постарайтесь освободиться от всего, что вас держит в тисках, сделайте над собой нечеловеческое усилие и еще при жизни отрешитесь от своей плоти, от своих интересов, мыслей, отгородитесь от всего человечества, загляните в глубь вещей – и вы поймете, как мало значат споры романтиков с натуралистами и дискуссии о бюджете. Он быстрым шагом пошел вперед. – Но в то же время вы ощутите и весь ужас безнадежности. Вы будете отчаянно биться, погружаясь в пучину сомнений. Вы будете кричать во всю мочь: «Помогите!» – и никто не отзовется. Вы будете протягивать руки, будете молить о помощи, о любви, об утешении, о спасении – и никто не придет к вам. Почему мы так страдаем? Очевидно, потому, что мы рождаемся на свет, чтобы жить не столько для души, сколько для тела. Но мы обладаем способностью мыслить, и наш крепнущий разум не желает мириться с косностью бытия. Взгляните на простых обывателей: пока их не постигнет несчастье, они довольны своей судьбой, ибо мировая скорбь им несвойственна. Животные тоже не знают ее. Он снова остановился и, подумав несколько секунд, тоном смирившегося и усталого человека сказал:
"I am a lost creature.	– Я погибшее существо.
I have neither father nor mother, nor sister nor brother; no wife, no children, no God."	У меня нет ни отца, ни матери, ни брата, ни сестры, ни жены, ни детей, ни бога.
He added, after a pause:	После некоторого молчания он прибавил:

«I have only verse.»	– У меня есть только рифма. И, подняв глаза к небу, откуда струился матовый свет полной луны, продекламировал: И в небе я ищу разгадку жизни темной, Под бледною луной бродя в ночи бездомной.
They reached the Pont de la Concorde, crossed it in silence, and walked past the Palais Bourbon.	Они молча перешли мост Согласия, миновали Бурбонский дворец.
Norbert de Varenne began to speak again, saying: "Marry, my friend; you do not know what it is to live alone at my age.	– Женитесь, мой друг, – снова заговорил Норбер де Варен, – вы себе не представляете, что значит быть одному в мои годы.
Solitude now fills me with horrible agony–solitude at home by the fireside of a night.	Одиночество наводит на меня теперь невыносимую тоску. Когда я сижу вечером дома и греюсь у камина, мне начинает казаться, что я один в целом свете, что я до ужаса одинок и в то же время окружен какими-то смутно ощутимыми опасностями, чем-то таинственным и страшным. Перегородка, отделяющая меня от моего неведомого соседа, создает между нами такое же расстояние, как от меня до звезд, на которые я гляжу в окно.
It is so profound, so sad; the silence of the room in which one dwells alone.	И меня охватывает лихорадка, лихорадка отчаяния и страха, меня пугает безмолвие стен. Сколько грусти в этом глубоком молчании комнаты, где ты живешь один!
It is not alone silence about the body, but silence about the soul; and when the furniture creaks I shudder to the heart, for no sound but is unexpected in my gloomy dwelling."	Не только твое тело, но и душу окутывает тишина, и, чуть скрипнет стул, ты уже весь дрожишь, ибо каждый звук в этом мрачном жилище кажется неожиданным.
He was silent again for a moment, and then added:	Немного помолчав, он прибавил:
«When one is old it is well, all the same, to have children.»	– Хорошо все-таки, когда на старости лет у тебя есть дети!
They had got half way down the Rue de Bourgoyne.	Они прошли половину Бургундской улицы.
The poet halted in front of a tall house, rang the bell, shook Duroy by the hand, and said:	Остановившись перед высоким домом, поэт позвонил.
"Forget all this old man's doddering, youngster, and live as befits your age.	– Забудьте, молодой человек, всю эту старческую воркотню и живите сообразно с возрастом.
Good-night." And he disappeared in the dark passage.	Прощайте! – пожав своему спутнику руку, сказал он и скрылся в темном подъезде.
Duroy resumed his route with a pain at his heart.	Дюруа с тяжелым сердцем двинулся дальше.
It seemed to him as though he had been shown a hole filled with bones, an unavoidable gulf into which all must fall one day.	У него было такое чувство, точно он заглянул в яму, наполненную костями мертвецов, – яму, в которую он тоже непременно когда-нибудь свалится.
He muttered: "By Jove, it can't be very lively in his place.	– Черт побери! – пробормотал он. – Воображаю, как приятно бывать у него.

I should not care for a front seat to see the procession of his thoughts go by. The deuce, no."	Нет уж, я бы не сел в первый ряд, когда он производит смотр своим мыслям, слуга покорный!
But having paused to allow a perfumed lady, alighting from her carriage and entering her house, to pass before him, he drew in with eager breath the scent of vervain and orris root floating in the air.	Но тут ему пришлось пропустить надушенную даму, вышедшую из кареты и направлявшуюся к себе домой; в воздухе повеяло ирисом и вербеной, и Дюруа с наслаждением вдохнул этот запах.
His lungs and heart throbbed suddenly with hope and joy, and the recollection of Madame de Marelle, whom he was to see the next day, assailed him from head to foot.	Легкие жадно вбирали его, радостно забилось сердце. Он подумал о том, что завтра увидит г-жу де Марель, и при одном воспоминании о ней по его телу прошла горячая волна.
All smiled on him, life welcomed him with kindness.	Все улыбалось ему, жизнь была к нему благосклонна.
How sweet was the realization of hopes!	Как хорошо, когда надежды сбываются!
He fell asleep, intoxicated with this idea, and rose early to take a stroll down the Avenue du Bois de Boulogne before keeping his appointment.	Заснул он, чувствуя себя наверху блаженства, и встал рано, чтобы перед свиданием пройтись по аллее Булонского леса.
The wind having changed, the weather had grown milder during the night, and it was as warm and as sunny as in April.	Ветер переменил направление, за ночь погода сделалась мягче, солнце светило, точно в апреле, стояла теплынь.
All the frequenters of the Bois had sallied out that morning, yielding to the summons of a bright, clear day.	Любители Булонского леса, все как один, вышли на зов ласкового, ясного неба.
Duroy walked along slowly.	Дюруа шел медленно, упиваясь свежим и сочным, как весенняя зелень, воздухом.
He passed the Arc de Triomphe, and went along the main avenue.	Миновав Триумфальную арку, он пошел по широкой аллее, вдоль дороги, предназначенной для верховой езды.
He watched the people on horseback, ladies and gentlemen, trotting and galloping, the rich folk of the world, and scarcely envied them now.	Он смотрел на богатых светских людей, мужчин и женщин, ехавших кто галопом, кто рысью, и если и завидовал им сейчас, то чуть-чуть.
He knew them almost all by name–knew the amount of their fortune, and the secret history of their life, his duties having made him a kind of directory of the celebrities and the scandals of Paris.	Профессия репортера сделала из него что-то вроде адрес-календаря знаменитостей и энциклопедии парижских скандалов, и он знал почти всех этих господ по фамилии, знал, в какую сумму исчисляется их состояние, знал закулисную сторону их жизни.
Ladies rode past, slender, and sharply outlined in the dark cloth of their habits, with that proud and unassailable air many women have on horseback, and Duroy amused himself by murmuring the names, titles, and qualities of the lovers whom they had had, or who were attributed to them. Sometimes, instead of saying	Мимо него проезжали стройные амазонки в темных суконных костюмах, обтягивавших фигуру, и было в них что-то высокомерное, неприступное, свойственное многим женщинам, когда они сидят на лошади. А Дюруа тем временем развлекался: вполголоса, точно псаломщик в церкви, называл имена, титулы и чины их настоящих или приписываемых им любовников; при этом один ряд имен:
«Baron de Tanquelot,» «Prince de la Tour-Enguerrand,» he murmured	«Барон де Танкле, князь де ла Тур-Энгеран...» -порой сменялся другим:

«Lesbian fashion, Louise Michot of the Vaudeville, Rose Marquetin of the Opera.»	«Уроженки острова Лесбос: Луиза Мишо из Водевиля, Роза Маркетен из Оперы».
The game greatly amused him, as if he had verified, beneath grave outward appearances, the deep, eternal infamy of mankind, and as if this had excited, rejoiced, and consoled him.	Эта игра казалась ему очень забавной: он словно убеждался воочию, что под чопорной внешностью скрывается исконная, глубоко укоренившаяся человеческая низость, и это его утешало, радовало, воодушевляло.
Then he said aloud: «Set of hypocrites!» and sought out with his eye the horsemen concerning whom the worst tales were current.	– Лицемеры! – громко сказал он и принялся искать глазами тех, о ком ходили самые темные слухи.
He saw many, suspected of cheating at play, for whom their clubs were, at all events, their chief, their sole source of livelihood, a suspicious one, at any rate.	Среди всадников оказалось немало таких, о ком поговаривали, что они ловко передергивают карту, – как бы то ни было, игорные дома являлись для них неистощимым, единственным и, вне всякого сомнения, подозрительным источником дохода.
Others, very celebrated, lived only, it was well known, on the income of their wives; others, again, it was affirmed, on that of their mistresses.	Иные, пользовавшиеся самой широкой известностью, жили исключительно на средства жен, и это знали все; иные – на средства любовниц, как уверяли люди осведомленные.
Many had paid their debts, an honorable action, without it ever being guessed whence the money had come–a very equivocal mystery.	Многие из них платили свои долги (привычка похвальная), но никто не мог бы сказать, где они доставали для этого деньги (тайна весьма сомнительная).
He saw financiers whose immense fortune had had its origin in a theft, and who were received everywhere, even in the most noble houses; then men so respected that the lower middle-class took off their hats on their passage, but whose shameless speculations in connection with great national enterprises were a mystery for none of those really acquainted with the inner side of things.	Перед глазами Дюруа мелькали денежные тузы, чье сказочное обогащение началось с кражи и которых тем не менее пускали даже в лучшие дома; были тут и столь уважаемые лица, что при встрече с ними мелкие буржуа снимали шляпу, хотя ни для кого из тех, кто имел возможность наблюдать свет с изнанки, не составляло тайны, что они беззастенчиво обворовывают крупнейшие государственные предприятия.
All had a haughty look, a proud lip, an insolent eye.	Высокомерный вид, надменно сжатые губы, а также нахальное выражение лица являлись отличительными особенностями всех этих господ: и тех, кто носил бакенбарды, и тех, кто носил только усы.
Duroy still laughed, repeating:	Дюруа посмеивался.
«A fine lot; a lot of blackguards, of sharpers.»	– Экий сброд! – повторял он. – Шайка жуликов, шайка мошенников!
But a pretty little open carriage passed, drawn by two white ponies with flowing manes and tails, and driven by a pretty fair girl, a well-known courtesan, who had two grooms seated behind her.	Но вот пронеслась красивая открытая низенькая коляска, запряженная двумя белыми лошадками с развевающимися гривами и хвостами; лошадьми правила молодая миниатюрная белокурая женщина, известная куртизанка, сзади помещались два грума.

Duroy halted with a desire to applaud this mushroom of love, who displayed so boldly at this place and time set apart for aristocratic hypocrites the dashing luxury earned between her sheets.	Дюруа остановился, – ему хотелось поклониться ей, хотелось аплодировать этой выскочке, бойко торговавшей любовью и с такой дерзостью выставлявшей на погляденье в час, когда все эти лицемерные аристократы выезжают на прогулку, кричащую роскошь, которую она заработала под одеялом.
He felt, perhaps vaguely, that there was something in common between them–a tie of nature, that they were of the same race, the same spirit, and that his success would be achieved by daring steps of the same kind.	Быть может, он смутно сознавал, что между ним и ею есть нечто общее, что в ее натуре заложено нечто родственное ему, что они люди одной породы, одного душевного строя и что он достигнет своей цели столь же смелыми приемами.
He walked back more slowly, his heart aglow with satisfaction, and arrived a little in advance of the time at the door of his former mistress.	Назад он шел медленно, с чувством глубокого удовлетворения, и все же явился к своей прежней любовнице несколько раньше условленного часа.
She received him with proffered lips, as though no rupture had taken place, and she even forgot for a few moments the prudence that made her opposed to all caresses at her home.	Выйдя к нему, она протянула губы с таким видом, точно между ними ничего не произошло; на несколько секунд она даже забыла благоразумную осторожность, обыкновенно удерживавшую ее от бурных проявлений страсти у себя дома.
Then she said, as she kissed the ends of his moustache: "You don't know what a vexation has happened to me, darling?	– Ты знаешь, милый, какая досада? – сказала она, целуя закрученные кончики его усов.
I was hoping for a nice honeymoon, and here is my husband home for six weeks. He has obtained leave.	– Я надеялась провести с тобой чудесный медовый месяц, а тут, как снег на голову, свалился муж: ему дали отпуск.
But I won't remain six weeks without seeing you, especially after our little tiff, and this is how I have arranged matters. You are to come and dine with us on Monday. I have already spoken to him about you, and I will introduce you."	Но я не могу целых полтора месяца не видеть тебя, особенно после нашей легкой размолвки, и вот как я вышла из положения: я ему уже говорила о тебе, – в понедельник ты придешь к нам обедать, и я вас познакомлю.
Duroy hesitated, somewhat perplexed, never yet having found himself face to face with a man whose wife he had enjoyed.	Дюруа колебался: он был слегка озадачен, ему еще не приходилось бывать в гостях у человека, с женой которого он состоял в связи.
He was afraid lest something might betray him–a slight embarrassment, a look, no matter what.	Он со страхом думал о том, что его может выдать легкое смущение, взгляд, любой пустяк.
He stammered out: «No, I would rather not make your husband's acquaintance.»	– Нет, – пробормотал он, – я предпочитаю не знакомиться с твоим мужем.
She insisted, very much astonished, standing before him with wide open, wondering eyes.	Наивно глядя на него широко раскрытыми от удивления глазами, она продолжала настаивать:
"But why?	– Но отчего же?
What a funny thing.	Что за вздор!
It happens every day.	Это так часто бывает!
I should not have thought you such a goose."	Честное слово, я думала, что ты умнее.
He was hurt, and said:	Это его задело.
«Very well, I will come to dinner on Monday.»	– Ну хорошо, я приду обедать в понедельник.

She went on: «In order that it may seem more natural I will ask the Forestiers, though I really do not like entertaining people at home.»	– А чтобы это выглядело вполне прилично, я позову Форестье, – прибавила г-жа де Марель. -Хотя, должна сознаться, не любительница я принимать у себя гостей.
Until Monday Duroy scarcely thought any more about the interview, but on mounting the stairs at Madame de Marelle's he felt strangely uneasy, not that it was so repugnant to him to take her husband's hand, to drink his wine, and eat his bread, but because he felt afraid of something without knowing what.	До самого понедельника Дюруа не помышлял о предстоящей встрече. Но когда он поднимался по лестнице к г-же де Марель, им овладело непонятное беспокойство: не то чтобы ему была отвратительна мысль, что ему придется пожать руку ее супругу, пить его вино, есть его хлеб, -нет, он просто боялся, боялся неизвестно чего.
He was shown into the drawing-room and waited as usual.	Его провели в гостиную, и там ему, как всегда, пришлось ждать.
Soon the door of the inner room opened, and he saw a tall, white-bearded man, wearing the ribbon of the Legion of Honor, grave and correct, who advanced towards him with punctilious politeness, saying:	Потом отворилась дверь, и высокий седобородый мужчина с орденом на груди, безукоризненно одетый и важный, подойдя к нему, изысканно вежливо произнес:
«My wife has often spoken to me of you, sir, and I am delighted to make your acquaintance.»	– Очень рад познакомиться с вами, сударь, жена мне много о вас рассказывала.
Duroy stepped forward, seeking to impart to his face a look of expressive cordiality, and grasped his host's hand with exaggerated energy.	Стараясь придать своему лицу самое дружелюбное выражение, Дюруа шагнул навстречу хозяину и нарочито крепко пожал емуруку.
Then, having sat down, he could find nothing to say.	Но как только они уселись, язык у Дюруа прилип к гортани.
Monsieur de Marelle placed a log upon the fire, and inquired: «Have you been long engaged in journalism?»	– Давно вы пишете в газетах? – подкинув в камин полено, осведомился г-н де Марель.
«Only a few months.»	– Всего несколько месяцев, – ответил Дюруа.
«Ah! you have got on quickly?»	– Вот как. Быстро же вы сделали карьеру!
«Yes, fairly so,» and he began to chat at random, without thinking very much about what he was saying, talking of all the trifles customary among men who do not know one another.	– Да, довольно быстро. И он принялся болтать о том, о сем, почти не вдумываясь в то, что говорил, пользуясь теми общими фразами, к которым прибегают люди, встречающиеся впервые.
He was growing seasoned now, and thought the situation a very amusing one.	Он уже успокоился, положение казалось ему теперь забавным.
He looked at Monsieur de Marelle's serious and respectable face, with a temptation to laugh, as he thought:	Почтенные седины и серьезная физиономия г-на де Марель смешили Дюруа, и, глядя на него, он думал:
«I have cuckolded you, old fellow, I have cuckolded you.»	«Я наставил тебе рога, старина, я наставил тебе рога».
A vicious, inward satisfaction stole over him–the satisfaction of a thief who has been successful, and is not even suspected–a delicious, roguish joy.	Мало-помалу им овладело чувство постыдного внутреннего удовлетворения, он переживал бурную упоительную радость – радость непойманного вора.

He suddenly longed to be the friend of this man, to win his confidence, to get him to relate the secrets of his life.	Ему внезапно захотелось войти к этому человеку в дружбу, вкрасться к нему в доверие, выведать все его секреты.
Madame de Marelle came in suddenly, and having taken them in with a smiling and impenetrable glance, went toward Duroy, who dared not, in the presence of her husband, kiss her hand as he always did.	Неожиданно вошла г-жа де Марель и, бросив на них лукавый и непроницаемый взгляд, подошла к Дюруа. При муже он не осмелился поцеловать ей руку, как это делал всегда.
She was calm, and light-hearted as a person accustomed to everything, finding this meeting simple and natural in her frank and native trickery.	Она была весела и спокойна; чувствовалось, что в силу своей врожденной и откровенной беспринципности эта видавшая виды женщина считает состоявшуюся встречу вполне естественной и обыкновенной.
Laurine appeared, and went and held up her forehead to George more quietly than usual, her father's presence intimidating her.	Вошла Лорина и с необычной для нее застенчивостью подставила Жоржу лобик, -присутствие отца, видимо, стесняло ее.
Her mother said to her: «Well, you don't call him Pretty-boy to-day.»	– Отчего же ты не назвала его сегодня Милым другом? – спросила мать.
And the child blushed as if a serious indiscretion had been committed, a thing that ought not to have been mentioned, revealed, an intimate and, so to say, guilty secret of her heart laid bare.	Девочка покраснела так, как будто по отношению к ней совершили величайшую бестактность, сказали про нее что-то такое, что нельзя было говорить, выдали заветную и несколько предосудительную тайну ее сердца.
When the Forestiers arrived, all were alarmed at the condition of Charles.	Явились Форестье; все пришли в ужас от того, как выглядит Шарль.
He had grown frightfully thin and pale within a week, and coughed incessantly.	За последнюю неделю он страшно осунулся, побледнел; кашлял он не переставая.
He stated, besides, that he was leaving for Cannes on the following Thursday, by the doctor's imperative orders.	Он объявил, что в следующий четверг по настоянию врача едет с женой в Канн.
They left early, and Duroy said, shaking his head: "I think he is very bad.	Сидели они недолго. – По-моему, его дело плохо, – покачав головой, заметил Дюруа.
He will never make old bones."	– Не жилец он на этом свете.
Madame de Marelle said, calmly: "Oh! he is done for.	– Да, конченый человек, – равнодушно подтвердила г-жа де Марель.
There is a man who was lucky in finding the wife he did."	– А женился он на редкость удачно.
Duroy asked: «Does she help him much?»	– Много ему помогает жена? – спросил Дюруа.
"She does everything.	– Вернее сказать, она делает за него все.
She is acquainted with everything that is going on; she knows everyone without seeming to go and see anybody; she obtains what she wants as she likes.	Она в курсе всех его дел, всех знает, хотя можно подумать, что она ни с кем не видится. Добивается всего, чего ни захочет, в любое время и любыми средствами.
Oh! she is keen, clever, and intriguing as no one else is.	О, таких тонких и ловких интриганок поискать!

She is a treasure for anyone wanting to get on."	Настоящее сокровище для того, кто желает преуспеть.
George said: «She will marry again very quickly, no doubt?»	– Разумеется, она не замедлит выйти замуж вторично? – осведомился Дюруа.
Madame de Marelle replied: "Yes.	– Да, – ответила г-жа де Марель.
I should not be surprised if she had some one already in her eye–a deputy, unless, indeed, he objects–for–for–there may be serious–moral–obstacles. But then–I don't really know."	– Я не удивлюсь, если у нее и сейчас уже есть кто-нибудь на примете... какой-нибудь депутат... разве только... он не пожелает... потому что... потому что... тут могут возникнуть серьезные препятствия... морального характера... Впрочем, я ничего не знаю. Довольно об этом.
Monsieur de Marelle grumbled with slow impatience: "You are always suspecting a number of things that I do not like.	– Вечно ты чего-то не договариваешь, не люблю я этой манеры, – проворчал г-н де Марель; в тоне его слышалось вялое раздражение.
Do not let us meddle with the affairs of others.	– Никогда не нужно вмешиваться в чужие дела.
Our conscience is enough to guide us.	Надо предоставить людям поступать, как им подсказывает совесть.
That should be a rule with everyone."	Этому правилу должны бы следовать все.
Duroy withdrew, uneasy at heart, and with his mind full of vague plans.	Дюруа ушел взволнованный: он уже смутно предугадывал какие-то новые возможности.
The next day he paid a visit to the Forestiers, and found them finishing their packing up.	На другой день он отправился с визитом к Форестье; в доме у них заканчивались приготовления к отъезду.
Charles, stretched on a sofa, exaggerated his difficulty of breathing, and repeated: «I ought to have been off a month ago.»	Шарль, лежа на диване, преувеличенно тяжело дышал. – Мне надо было уехать месяц назад, -твердил он.
Then he gave George a series of recommendations concerning the paper, although everything had been agreed upon and settled with Monsieur Walter.	Хотя обо всем уже было переговорено с Вальтером, тем не менее он дал Дюруа ряд деловых указаний.
As George left, he energetically squeezed his old comrade's hand, saying:	Уходя, Жорж крепко пожал руку своему приятелю.
«Well, old fellow, we shall have you back soon.»	– Ну, старик, до скорого свидания!
But as Madame Forestier was showing him out, he said to her, quickly: "You have not forgotten our agreement?	Госпожа Форестье пошла проводить его. – Вы не забыли наш уговор? – с живостью обратился он к ней.
We are friends and allies, are we not?	– Ведь мы друзья и союзники, не так ли?
So if you have need of me, for no matter what, do not hesitate.	А потому, если я вам зачем-нибудь понадоблюсь, – не стесняйтесь.
Send a letter or a telegram, and I will obey."	Телеграмма, письмо – и я к вашим услугам.
She murmured: «Thanks, I will not forget.»	– Спасибо, я не забуду, – прошептала она.
And her eye, too, said «Thanks,» in a deeper and tenderer fashion.	Взгляд ее говорил то же самое, но только еще нежнее и проникновеннее.

As Duroy went downstairs, he met slowly coming up Monsieur de Vaudrec, whom he had met there once before.	На лестнице Дюруа встретил медленно поднимавшегося де Водрека, которого он уже как-то видел у г-жи Форестье.
The Count appeared sad, at this departure, perhaps.	Граф имел печальный вид, – быть может, ему было грустно оттого, что она уезжает?
Wishing to show his good breeding, the journalist eagerly bowed.	Желая выказать перед ним свой светский лоск, журналист поспешил поклониться.
The other returned the salutation courteously, but in a somewhat dignified manner.	Де Водрек ответил учтивым, но несколько высокомерным поклоном.
The Forestiers left on Thursday evening.	В четверг вечером Форестье уехали.
VII	VII
Charles's absence gave Duroy increased importance in the editorial department of the _Vie Francaise_.	После отъезда Шарля Дюруа стал играть более видную роль в редакции «Французской жизни».
He signed several leaders besides his «Echoes,» for the governor insisted on everyone assuming the responsibility of his «copy.»	Он напечатал за своей подписью несколько передовиц, продолжая в то же время подписывать хронику, так как патрон требовал, чтобы каждый сотрудник отвечал за свой материал.
He became engaged in several newspaper controversies, in which he acquitted himself creditably, and his constant relations with different statesmen were gradually preparing him to become in his turn a clever and perspicuous political editor.	Вступал он и в полемику, причем всякий раз блестяще выходил из положения. Между тем постоянное общение с государственными деятелями вырабатывало в нем ловкость и проницательность – качества, необходимые для сотрудника политического отдела.
There was only one cloud on his horizon.	На горизонте Дюруа было только одно облачко.
It came from a little free-lance newspaper, which continually assailed him, or rather in him assailed the chief writer of	На него постоянно нападала одна злопыхательствовавшая газетка, выходившая под названием
«Echoes» in the _Vie Francaise_, the chief of «Monsieur Walter's startlers,» as it was put by the anonymous writer of the _Plume_. Day by day cutting paragraphs, insinuations of every kind, appeared in it.	«Перо», – точнее, в его лице она нападала на заведующего отделом хроники «Французской жизни», «отделом сногсшибательной хроники г-на Вальтера», как выражался анонимный сотрудник этой газетки. Дюруа ежедневно находил в ней прозрачные намеки, колкости и всякого рода инсинуации.
One day Jacques Rival said to Duroy: «You are very patient.»	– Терпеливый вы человек, – сказал ему как-то Жак Риваль.
Duroy replied: «What can I do, there is no direct attack?»	– Ничего не поделаешь, – пробормотал Дюруа. -Пока прямого нападения нет.
But one afternoon, as he entered the editor's room, Boisrenard held out the current number of the _Plume_, saying:	Но вот однажды не успел Дюруа войти в редакционный зал, как Буаренар протянул ему номер «Пера».
«Here's another spiteful dig at you.»	– Смотрите, опять неприятная для вас заметка.
«Ah! what about?»	– А-а! В связи с чем?
«Oh! a mere nothing–the arrest of a Madame Aubert by the police.»	– Ерунда, в связи с тем, что какую-то Обер задержал агент полиции нравов.

George took the paper, and read, under the heading,	Жорж взял газету и прочел заметку под названием
«Duroy's Latest»:	«Дюруа забавляется[20]»:
"The illustrious reporter of the _Vie Francaise_ to-day informs us that Madame Aubert, whose arrest by a police agent belonging to the odious _brigade des moeurs_ we announced, exists only in our imagination.	"Знаменитый репортер «Французской жизни» объявляет, что г-жа Обер, которая, как мы об этом сообщали, была арестована агентом гнусной полиции нравов, существует лишь в нашем воображении.
Now the person in question lives at 18 Rue de l'Ecureuil, Montmartre.	Между тем названная особа проживает на Монмартре, улица Экюрей, 18.
We understand only too well, however, the interest the agents of Walter's bank have in supporting those of the Prefect of Police, who tolerates their commerce.	Впрочем, мы прекрасно отдаем себе отчет, какого рода интерес или, вернее, какого рода интересы побуждают агентов банка Вальтера защищать агентов префекта полиции, который смотрит сквозь пальцы на их коммерцию.
As to the reporter of whom it is a question, he would do better to give us one of those good sensational bits of news of which he has the secret–news of deaths contradicted the following day, news of battles which have never taken place, announcements of important utterances by sovereigns who have not said anything–all the news, in short, which constitutes Walter's profits, or even one of those little indiscretions concerning entertainments given by would-be fashionable ladies, or the excellence of certain articles of consumption which are of such resource to some of our compeers."	Что же касается самого репортера, то уж лучше бы он сообщил нам какую-нибудь сенсационную новость, – ведь он специалист по части известий о смерти, которые завтра же будут опровергнуты, сражений, которые никогда не происходили, и торжественных речей, произнесенных монархами, которые и не думали ничего говорить, – словом, мастер всей той информации, что составляет побочные доходы Вальтера, – или пусть бы он рассказал невинные сплетни о вечерах у женщин, пользующихся сомнительным успехом, или, наконец, расхвалил качество продуктов, приносящих немалую прибыль кое-кому из наших собратьев".
The young fellow was more astonished than annoyed, only understanding that there was something very disagreeable for him in all this.	Дюруа, не столько взбешенный, сколько озадаченный, понял одно: под всем этим крылось нечто весьма для него неприятное.
Boisrenard went on: «Who gave you this 'Echo'?»	– Кто вам дал эти сведения? – спросил Буаренар.
Duroy thought for a moment, having forgotten.	Дюруа тщетно перебирал в памяти своих сотрудников.
Then all at once the recollection occurred to him,	Наконец вспомнил:
«Saint-Potin.»	– Ах да, это Сен-Потен!
He re-read the paragraph in the _Plume_ and reddened, roused by the accusation of venality.	Перечитав заметку, он покраснел от злости: его обвиняли в продажности.
He exclaimed: «What! do they mean to assert that I am paid–»	– Как! – воскликнул он. – Они утверждают, что мне платят за...
Boisrenard interrupted him: "They do, though.	– Ну, разумеется.
It is very annoying for you.	Они вам сделали гадость.
The governor is very strict about that sort of thing.	А патрон в таких случаях поблажки не дает.
It might happen so often in the 'Echoes.'"	Хроникеры так часто...
Saint-Potin came in at that moment.	В это время вошел Сен-Потен.

Duroy hastened to him.	Дюруа устремился к нему.
«Have you seen the paragraph in the _Plume_?»	– Вы читали заметку в «Пере»?
"Yes, and I have just come from Madame Aubert.	– Да, я сейчас прямо от госпожи Обер.
She does exist, but she was not arrested.	Она действительно существует, но не была арестована.
That much of the report has no foundation."	Этот слух ни на чем не основан.
Duroy hastened to the room of the governor, whom he found somewhat cool, and with a look of suspicion in his eye.	Дюруа бросился к патрону, тот встретил его холодно, глядел недоверчиво.
After having listened to the statement of the case, Monsieur Walter said: "Go and see the woman yourself, and contradict the paragraph in such terms as will put a stop to such things being written about you any more.	– Поезжайте к этой особе, – выслушав его объяснения, сказал Вальтер, – а потом составьте опровержение таким образом, чтобы о вас больше не писали подобных вещей.
I mean the latter part of the paragraph.	Я имею в виду то, чем кончается заметка.
It is very annoying for the paper, for yourself, and for me.	Это бросает тень и на газету, и на меня, и на вас.
A journalist should no more be suspected than Caesar's wife."	Журналист, как жена Цезаря, должен быть вне подозрений.
Duroy got into a cab, with Saint-Potin as his guide, and called out to the driver:	Дюруа, в качестве проводника взяв с собой Сен-Потена, сел в фиакр.
«Number 18 Rue de l'Ecureuil, Montmartre.»	– Монмартр, улица Экюрей, восемнадцать! -крикнул он кучеру.
It was a huge house, in which they had to go up six flights of stairs.	Им пришлось подняться на седьмой этаж огромного дома.
An old woman in a woolen jacket opened the door to them.	Дверь отворила старуха в шерстяной кофте.
«What is it you want with me now?» said she, on catching sight of Saint-Potin.	– Опять ко мне? – при виде Сен-Потена заворчала она.
He replied: «I have brought this gentleman, who is an inspector of police, and who would like to hear your story.»	– Я привел к вам инспектора полиции, – ответил Сен-Потен, – вы должны ему рассказать все, что с вами случилось.
Then she let him in, saying:	Старуха впустила их.
«Two more have been here since you, for some paper or other, I don't know which,» and turning towards Duroy, added: «So this gentleman wants to know about it?»	– После вас приходили еще двое из какой-то газеты, не знаю только, из какой, – сообщила она и обратилась к Дюруа: – Так вы, сударь, хотите знать, как это было?
"Yes.	– Да
Were you arrested by an _agent des moeurs_?"	Правда ли, что вас арестовал агент полиции нравов?
She lifted her arms into the air.	Она всплеснула руками:
"Never in my life, sir, never in my life.	– Ничего подобного, сударь вы мой, ничего подобного.

This is what it is all about.	Дело было так.
I have a butcher who sells good meat, but who gives bad weight.	У моего мясника мясо хорошее, да только он обвешивает.
I have often noticed it without saying anything; but the other day, when I asked him for two pounds of chops, as I had my daughter and my son-in-law to dinner, I caught him weighing in bits of trimmings–trimmings of chops, it is true, but not of mine.	Я это часто за ним замечала, но ему – ни слова, а тут прошу у него два фунта отбивных, потому ко мне должны прийти дочка с зятем, – гляжу: он вешает одни обрезки да кости, – правда, отбивных без костей не бывает, да он-то мне кладет одни кости.
I could have made a stew of them, it is true, as well, but when I ask for chops it is not to get other people's trimmings.	Правда и то, что из этого можно сделать рагу, но ведь я-то прошу отбивных, – зачем же мне какие-то обрезки?
I refused to take them, and he calls me an old shark. I called him an old rogue, and from one thing to another we picked up such a row that there were over a hundred people round the shop, some of them laughing fit to split.	Ну, я отказалась, тогда он меня назвал старой крысой, а я его – старым мошенником. Слово за слово, сцепились мы с ним, а возле лавки уже собрался народ, человек сто, и ну гоготать, и ну гоготать!
So that at last a police agent came up and asked us to settle it before the commissary.	В конце концов подошел полицейский и повел нас к комиссару.
We went, and he dismissed the case.	Побыли мы у комиссара – и разошлись врагами.
Since then I get my meat elsewhere, and don't even pass his door, in order to avoid his slanders."	С тех пор я беру мясо в другом месте, даже лавку его всякий раз обхожу, – от греха подальше.
She ceased talking, and Duroy asked: «Is that all?»	На этом она кончила свой рассказ. – Все? -спросил Дюруа.
«It is the whole truth, sir,» and having offered him a glass of cordial, which he declined, the old woman insisted on the short weight of the butcher being spoken of in the report.	– Вот все, что было, сударь вы мой. Старуха предложила Дюруа рюмку черносмородинной наливки, он отказался; тогда она пристала к нему, чтобы он упомянул в протоколе, что мясник обвешивает.
On his return to the office, Duroy wrote his reply:	Вернувшись в редакцию, Дюруа написал опровержение:
"An anonymous scribbler in the _Plume_ seeks to pick a quarrel with me on the subject of an old woman whom he states was arrested by an _agent des moeurs_, which fact I deny.	"Анонимный писака из «Пера», выдернув у себя перышко, с явной целью опорочить меня, утверждает, что одна почтенного возраста женщина была арестована агентом полиции нравов, я же это отрицаю.
I have myself seen Madame Aubert–who is at least sixty years of age–and she told me in detail her quarrel with the butcher over the weighing of some chops, which led to an explanation before the commissary of police.	Я видел г-жу Обер своими глазами, – ей по меньшей мере шестьдесят лет, и она во всех подробностях рассказала мне о своей ссоре с мясником: ссора эта возникла из-за того, что он обвесил ее, когда она покупала у него отбивные котлеты, и дело кончилось объяснением у комиссара полиции.
This is the whole truth.	Таковы факты.
As to the other insinuations of the writer in the _Plume_, I despise them.	Что касается других инсинуаций сотрудника «Пера», то я считаю ниже своего достоинства на них отвечать.

Besides, a man does not reply to such things when they are written under a mask.	Тем более что изобретатель таковых скрывается под маской.
«GEORGE DUROY.»	Жорж Дюруа".
Monsieur Walter and Jacques Rival, who had come in, thought this note satisfactory, and it was settled that it should go in at once.	Вальтер и вошедший в это время к нему в кабинет Жак Риваль нашли, что этого достаточно; решено было поместить опровержение в ближайшем же номере, прямо под отделом хроники.
Duroy went home early, somewhat agitated and slightly uneasy.	Дюруа рано вернулся домой, несколько встревоженный и взволнованный.
What reply would the other man make?	Что ему ответит аноним?
Who was he?	Кто он такой?
Why this brutal attack?	Почему так резко на него нападает?
With the brusque manners of journalists this affair might go very far.	Зная крутой нрав журналистов, легко можно предположить, что из этой чепухи выйдет целая история.
He slept badly.	Спал Дюруа плохо.
When he read his reply in the paper next morning, it seemed to him more aggressive in print than in manuscript.	Когда на другой день он перечитал свою заметку в газете, тон ее показался ему более оскорбительным, чем в рукописи.
He might, it seemed to him, have softened certain phrases.	Пожалуй, отдельные выражения надо было смягчить.
He felt feverish all day, and slept badly again at night.	Весь день он нервничал и опять почти не спал ночь.
He rose at dawn to get the number of the _Plume_ that must contain a reply to him.	Встал он на рассвете, чтобы поскорее купить номер «Пера» с ответом на его опровержение.
The weather had turned cold again, it was freezing hard.	Погода снова изменилась: было очень холодно.
The gutters, frozen while still flowing, showed like two ribbons of ice alongside the pavement.	Вдоль тротуаров тянулись ледяные ленты прихваченных морозом ручьев.
The morning papers had not yet come in, and Duroy recalled the day of his first article,	Г азеты еще не поступали в киоски. И тут Дюруа невольно вспомнил день, когда была напечатана его первая статья -
«The Recollections of a Chasseur d'Afrique.»	«Воспоминания африканского стрелка».
His hands and feet getting numbed, grew painful, especially the tips of his fingers, and he began to trot round the glazed kiosque in which the newspaper seller, squatting over her foot warmer, only showed through the little window a red nose and a pair of cheeks to match in a woolen hood.	Руки и ноги у него закоченели, он уже чувствовал сильную боль, особенно в кончиках пальцев. Чтобы согреться, он забегал вокруг киоска, в окошке которого виден был лишь нос, красные щеки и шерстяной платок продавщицы, сидевшей на корточках подле жаровни.
At length the newspaper porter passed the expected parcel through the opening, and the woman held out to Duroy an unfolded copy of the _Plume_.	Наконец газетчик просунул в форточку долгожданную кипу, и вслед за тем женщина протянула Жоржу развернутый номер «Пера».
He glanced through it in search of his name, and at first saw nothing.	Поискав глазами, Дюруа сперва не нашел своего имени.

He was breathing again, when he saw between two dashes:	Он уже перевел дух, как вдруг увидел выделенную двумя чертами заметку:
"Monsieur Duroy, of the _Vie Francaise_, contradicts us, and in contradicting us, lies.	"Почтенный Дюруа, сотрудник «Французской жизни», написал опровержение, но, опровергая, он снова лжет.
He admits, however, that there is a Madame Aubert, and that an agent took her before the commissary of police.	Впрочем, он признает, что г-жа Обер действительно существует и что агент полиции водил ее в участок.
It only remains, therefore, to add two words, '_des moeurs_,' after the word 'agent,' and he is right.	Ему оставалось лишь после слов «агент полиции» вставить еще одно слово: «нравов», и тогда все было бы сказано.
But the conscience of certain journalists is on a level with their talent.	Но совесть у некоторых журналистов стоит на одном уровне с их дарованием.
And I sign,	Я подписываюсь:
«LOUIS LANGREMONT.»	Луи Лангремон".
George's heart began to beat violently, and he went home to dress without being too well aware of what he was doing.	У Дюруа сильно забилось сердце. Не отдавая себе ясного отчета в своих поступках, он пошел домой переодеться.
So he had been insulted, and in such a way that no hesitation was possible.	Да, его оскорбили, оскорбили так, что всякое промедление становится невозможным.
And why?	Из-за чего все это вышло?
For nothing at all.	Ни из-за чего.
On account of an old woman who had quarreled with her butcher.	Из-за того, что какая-то старуха поругалась с мясником.
He dressed quickly and went to see Monsieur Walter, although it was barely eight o'clock.	Он быстро оделся и, хотя еще не было восьми, отправился к Вальтеру.
Monsieur Walter, already up, was reading the Plume .	Вальтер уже встал и читал «Перо».
«Well,» said he, with a grave face, on seeing Duroy, «you cannot draw back now.»	– Итак, – увидев Дюруа, торжественно начал он, -вы, конечно, не намерены отступать?
The young fellow did not answer, and the other went on: «Go at once and see Rival, who will act for you.»	Дюруа ничего ему не ответил. – Немедленно отправляйтесь к Жаку Ривалю, – продолжал издатель, – он вам все устроит.
Duroy stammered a few vague words, and went out in quest of the descriptive writer, who was still asleep.	Пробормотав нечто неопределенное, Дюруа отправился к фельетонисту. Тот еще спал.
He jumped out of bed, and, having read the paragraph, said: "By Jove, you must go out.	Звонок заставил его вскочить с постели. -Дьявольщина! Придется к нему поехать, -прочитав заметку, сказал он.
Whom do you think of for the other second?"	– Кого бы вы хотели вторым секундантом?
«I really don't know.»	– Право, не знаю.
"Boisrenard?	– Что, если Буаренара?
What do you think?"	Как вы думаете?
«Yes. Boisrenard.»	– Буаренара так Буаренара.

«Are you a good swordsman?»	– Фехтуете вы хорошо?
«Not at all.»	– Совсем не умею.
"The devil!	– А, черт!
And with the pistol?"	Ну, а ... конец ознакомительного фрагмента Назад к карточке книги "Милый друг - английский и русский параллельные тексты" Страницы книги >>>  1 Ваша оценка произведения: 0 1 2 3 4 5 Почитать похожее на эту книгу Мой милый лебедь Автор: Вадим Селин Яд, милый яд Автор: Анна и Сергей Литвиновы Мой милый ласковый друг Автор: Дмитрий Пригов Параллельные кривые пересекаются непредсказуемо Автор: Евгений Торопов Милый, извини, я опоздала Автор: Антон Шутов Женское счастье - был бы милый рядом Автор: Автор Неизвестен Милый друг Автор: Ги де Мопассан Милый друг, товарищ покойника Автор: Андрей Курков Милый муравей Автор: Дункан Кайл Популярные книги за неделю wait_for_cache При использовании текстов библиотеки ссылка обязательна: itexts.net. Электронная библиотека, © 2018-2024 RSS  |  OPDS  |  Контакты  |  Правила