Текст книги "Жизнь. Новеллы"

Автор книги: Ги Мопассан

сообщить о нарушении

Текущая страница: 1 (всего у книги 6 страниц)

Назад к карточке книги

Ги де Мопассан
Жизнь. Новеллы

Жизнь Мопассана

Александра Чеботаревская

Немногие из писателей между тем старались так скрыть свою жизнь от любопытных взглядов публики, как Мопассан. Между литературою и своею жизнью он установил резкую границу и требовал, чтобы она свято уважалась. «Писатель ничего не должен публике, кроме своих произведений», – говорил он. Когда по смерти Флобера были опубликованы письма последнего, Мопассан горячо сожалел о том, что не в его власти помешать этому.

Благодаря аристократической замкнутости Мопассана при жизни его в печать проникали лишь весьма скудные сведения об авторе рассказов и романов, пользовавшихся таким шумным успехом.

Но его осторожность не помешала тому, чтобы после его смерти не началась лихорадочная погоня за документами и воспоминаниями, по которым можно было восстановить его жизнь. Писатель, которому суждено было умереть безумным, слыл всю жизнь «здоровяком», «атлетом». Вокруг его преждевременной и трагической кончины сложились легенды, благодаря развязности журналистов и любопытству жадной до всяких разоблачений публики.

Благоговейные заботы матери (госпожа Мопассан одиннадцатью годами пережила своего несчастного сына) и протесты друзей охраняли, насколько возможно, память писателя от посягательств бесцеремонных исследователей.

Но с момента смерти Лауры Мопассан (8 декабря 1904 г.) погоня за документами сделалась более плодотворною. Беспощадные разоблачения осветили мало-помалу загадочную и трагическую кончину великого романиста. Значительное количество материалов из этого грустного наследия в обработке Э. Мэниаля[1]1
Maynial E. La vie et l’oeuvre de Guy de Maupassant. Paris, 1906. – Рус. пер.: Мэниаль Э. Мопассан: Его жизнь и творчество / Пер. с фр. Н. П. Кашина. – М., 1910.

[Закрыть] дают возможность и нам бросить полный глубокого уважения и любви к писателю взгляд на те внешние обстоятельства, среди которых создавались его шедевры.

Интересно подтвердить фактами, что материал, над которым работал великий писатель, не вымышлен и довольно точно отражает его жизнь. Заглянуть в жизнь Мопассана необходимо еще и потому, что эта жизнь прекрасна своею краткою, тревожною и мучительною красотой.

I

Жизнь Мопассана распадается на период детства и юности (1850–1870), за которым следуют десять лет ученичества (1870–1880); от 1880-го до 1890-го г. – период напряженного творчества и связанного с ним беспримерного успеха. В минуту его наибольшей силы и славы все обрывается резким и трагическим финалом; духовная смерть двумя годами опережает его физическую кончину.

Отец Ги – Гюстав де Мопассан, представитель старой лотарингской фамилии, в 1846 г. вступил в брак с Лаурой Ле Пуатвен, принадлежавшей к высшей буржуазии Нормандии. От этого брака родились Ги и младший брат его Эрве де Мопассан.

Мать Ги де Мопассана Лаура и ее брат Альфред Ле Пуатвен были друзьями детства Гюстава Флобера и сестры его Каролины. Отец Флобера занимал в то время место главного врача в Руанской больнице. Мать его была подругой детства матери Лауры. Отсюда ясно, что никаких родственных уз между Ги де Мопассаном и Флобером не было: последний лишь перенес позже на своего ученика всю нежность, которую питал к друзьям своего детства – Лауре и Альфреду Ле Пуатвен, матери и дяде Ги.

Одаренный блестящими способностями, восторженный и эксцентричный, Альфред Ле Пуатвен оказывал огромное влияние на умственное развитие сестры и друзей. С ранних лет он приохотил Лауру к литературе: пробудил в ней любовь к классикам, выучил ее английскому языку, с тем чтобы читать в подлиннике Шекспира. Десятилетий Флобер сочинял в то время трагедии, а Альфред и Лаура всячески содействовали их постановке: были попеременно и актерами, и зрителями, и критиками. В этом детском кружке постоянно поднимались страстные споры о прочитанном, и все участники его взаимно поддерживали друг в друге тот поэтический подъем, то неутомимое и лихорадочное искание красоты, которое преждевременно сожгло Ле Пуатвена и истощило Флобера. Расставшись детьми, Флобер и Альфред Ле Пуатвен поддерживали оживленную переписку. Двадцатилетним юношей Флобер пишет Альфреду: «Мы будем соседями эту зиму, старина, можем видаться ежедневно. Будем беседовать у камина, пока на дворе будет лить дождь или снег покрывать белою пеленою крыши. Нет, я не нахожу себя достойным сожаления, когда вспоминаю, что обладаю твоей дружбой, что у нас много свободных часов, которые мы можем проводить вместе. Если бы тебя у меня отняли, что осталось бы мне? Чем была бы наполнена моя внутренняя, то есть настоящая жизнь?»

Альфред скончался юношей от болезни сердца. Его поэтические опыты, на которые намекает в своих письмах Флобер, дают основание предполагать, что из него вышел бы талантливый поэт.

К Лауре Ле Паутвен, ставшей позже госпожой Мопассан, Флобер в течение всей жизни питал глубокую привязанность, к которой примешивались память и скорбь о лучшем и так рано угасшем друге. Жизнь разлучила их. Но радостные дни детства остались навсегда в памяти Флобера. В 1863 г. он пишет госпоже де Мопассан: «Твое письмо словно пахнуло на меня деревенским воздухом, ароматом юности, в которой наш бедный Альфред занимал так много места! Воспоминание о нем не покидает меня. Не проходит дня и, смею сказать, часа, в который я не думал бы о нем. Сколько раз в Париже, утомленный работою, в театре, во время антракта или один, сидя в Круассе у камина, в долгие зимние вечера, я вспоминаю его, вижу его перед собою, слышу его голос. С наслаждением и в то же время с грустью перебираю наши беседы, в которых шутки чередовались с философией, вспоминаю наши чтения, наши мечты, наши надежды! Если я чего-либо добился, то, верно, обязан этим нашему прошлому. К нему я отношусь с большим уважением; мы были прекрасны, и я не хотел пасть.

Я издали следил за твоею жизнью, разделял душою твои страдания, которые угадывал. Наконец, я тебя понял. Это – старое выражение, относящееся к годам нашего детства, к доброй старой романтической школе. Оно вполне выражает мою мысль, и я его удерживаю».

Лаура Ле Пуатвен также оставалась верна прошлому; мечты и восторги детства, влияние брата – все это отразилось позже на воспитании, которое она дала своему сыну Ги. Ей удалось приохотить его даже к чтению Шекспира, вдохнуть в него страсть к стихам и, особенно, к театру, и она же руководила его первыми литературными опытами.

Лаура и Гюстав де Мопассан недолго были счастливы в браке. Молодая женщина была серьезна, правдива, умна, интересовалась искусством и литературой; муж под очаровательною внешностью скрывал умственное убожество и слабость характера, увлекавшую его в бесконечные приключения. Рождение двух сыновей несколько утешило госпожу Мопассан в ее горькой супружеской жизни. Ги родился 5 августа 1850 г., Эрве шестью годами позже. Семейная жизнь отца и матери дурно отражалась на воспитании детей, и мать решила положить этому конец. Супруги расстались полюбовно. Госпожа Мопассан вступила вновь во владение своим состоянием, оставила у себя сыновей, на которых муж выдавал ей ежегодно 1600 франков, и поселилась в своем имении в Этрета, в Нормандии. Отец изредка летом приезжал навестить детей.

Вилла «Верги», на которой жила мать со своими двумя мальчиками, была окружена бесконечными фруктовыми садами и стояла невдалеке от моря, по пути в Фекан. Эту виллу Ги называл всегда впоследствии своим «дорогим домом». Здесь он свел самую тесную дружбу с окрестными рыбаками, отсюда он любовался быстрым ходом легких барок, здесь впервые и на всю жизнь полюбил море.

Огромный сад, разбитый по плану самой госпожи де Мопассан, наполненный липами, сикоморами, диким терном, розовым и белым шиповником, окружал виллу. Белый домик с балконом, увитым виноградом и жимолостью и утопавшим в кустах жасмина, просторные комнаты, уставленные старинною мебелью и чудесным руанским фаянсом, – таково было уютное жилище, где Мопассан прожил до тринадцати лет. У мальчика не было лучшей воспитательницы и лучшего друга, чем мать. Глубокий ум госпожи Мопассан и литературное образование, полученное ею в детстве, давали ей возможность направлять наблюдательность мальчика, влюбленного в жизнь и в мечты. С удовольствием вспоминает госпожа Мопассан, как в ее сыне постепенно зарождалась любовь к литературе и как искренне радовалась она сама, открывая в нем те же волнения и восторги, которые переживала некогда в обществе своих друзей детства. Госпожа Мопассан всячески помогала Ги советами, поддерживала и направляла его литературные стремления. Прежде всего она задалась целью выучить сына смотреть. Она постоянно обращала его внимание на скромную или живописную природу, заставляла понимать и любить ее, указывала на изменчивые виды неба и моря, на чаек над морскими волнами, на игру солнечных пятен по скалам и на деревьях и на многие мелочи, характерные для богатого нормандского края. Ей приходилось разделять игры, прогулки, а иногда и самые безрассудные похождения маленького Ги. Не раз теряли они с матерью дорогу, не раз бывали застигнуты приливом, карабкались на скалы и возвращались домой оба в изорванных платьях и башмаках.

Читал Ги запоем. Среди писателей, взволновавших его юное воображение, был и Шекспир. Мать заставила его прочесть «Макбета», «Сон в летнюю ночь». В своих воспоминаниях госпожа Мопассан рассказывает, какое глубокое впечатление произвели на мальчика эти первые книги. Он понял, что словами можно вызывать образы людей и предметов. Родному языку учила его также и мать. Аббат Обур, викарий Этрета, занимался с ним грамматикой, арифметикой и латынью, которою ребенок очень заинтересовался. Из новых языков Ги не знал ни одного, а взамен этого бегло говорил на нормандском наречии: к нему он привык во время своих скитаний с рыбаками. Ги в это время часто уплывает в море с рыбаками Ипора, посещает скалы и пещеры, ловит рыбу при лунном свете, помогая вытаскивать расставленные накануне сети, проводит целые дни в лодке, пробираясь сквозь лес тростников или сидя в ней между двумя собаками и обдумывая план предстоящей охоты или рыбной ловли; впоследствии он вспоминает и свои бесконечные прогулки верхом по равнинам, по которым хлещет морской ветер. Эта жизнь укрепила его здоровье и развила в нем значительную физическую силу. Лица, знавшие Ги между десятью и двадцатью годами его жизни, рисуют его коренастым, с могучей шеей, как у молодого бычка, с неукротимой энергией «любителя жизни», как он сам называет себя в этом возрасте. Живя в тесной близости с рыбаками и крестьянами, Ги разделял их жизнь и сопряженные с нею опасности и их наивные развлечения. Эту действительность отразили впоследствии многие из его рассказов, равно как и роман «Жизнь». Рыбаки обожали маленького Ги, часто брали его с собою в море в любую погоду. Госпожа Мопассан вспоминает то беспокойство и тот страх, в которые не раз повергали ее долгие отлучки сына. Позже, описывая эту жизнь, полную приключений, страсть к которым не покидала никогда Мопассана, он говорит: «Чувствую, что в жилах моих течет кровь морского разбойника. Для меня нет большей радости, как весенним утром плыть в лодке к неведомым берегам, бродить целые дни по новым местам, толкаться среди людей, которых я никогда потом не увижу, которых покину с наступлением вечера, чтобы снова пуститься в море; проводить ночи под открытым небом, править рулем по воле моей фантазии, не сожалея о жилищах, где рождаются, длятся, замыкаются в рамки и угасают человеческие жизни, не испытывая желания бросить якорь где бы то ни было, как бы ласковы ни были небеса, как бы прекрасны ни казались там берега».

Когда мальчику исполнилось тринадцать лет, его оторвали от бродячей и праздной жизни и отправили в духовную семинарию в город Ивето. Не будучи подготовлен к тому лишению свободы и к той дисциплине, которые встретили его в семинарии, Ги почувствовал себя очень несчастным. Однако это заведение, откуда он не раз пытался бежать и из которого его в конце концов исключили, не оказало сильного влияния на развитие его ума и характера. Все тяготило его здесь. Особенно отталкивал его независимую природу интернат. Ги тосковал по морю, по друзьям-рыбакам. Власть попов и нравы духовенства возмущали прямую, открытую душу. В виде утешения среди этой монастырской обстановки он начал писать стихи. Многие стихотворения не были лишены изящества. Но одно из них, заключавшее протест против «сутан», «стихарей» и «монастырского уединения», было перехвачено семинарским начальством. Этим предлогом воспользовался заведующий семинарией, чтобы избавиться от беспокойного воспитанника и отослать его домой. Мальчик был в восторге; не особенно была огорчена и мать.

На следующий год Ги поместили пансионером в руанский лицей.

Там он с еще большим успехом продолжал свои литературные опыты, пользуясь на этот раз руководством и советами настоящего поэта, Луи Буилье, принадлежавшего некогда к тому детскому кружку, участниками которого были Флобер, мать и дядя Ги. Стихотворения Мопассана этого периода не отличаются оригинальностью. Одно из них было напечатано в «Ревю де ревю». Ги в то время было восемнадцать лет. В лицее он работал усердно и окончил его со степенью бакалавра.

Эти годы детства и ранней юности были необычайно плодотворны для Мопассана. Уже сознавая себя в душе поэтом, он бессознательно впитывал впечатления, темы и типы своих будущих повестей и романов. В Руане, в Ивето, в Этрета, на морских утесах и среди фруктовых садов, на ярмарках и на порогах кабаков, в старых домах священников – повсюду встречал он будущие типы своего первого романа и многих из своих новелл. Рыбаки, крестьяне, служанки на фермах, священники, мелкопоместные дворяне, кабатчики, отец Бонифаций, тетушка Маглуар, дядя Бельом и даже «свинья Морен» изображены в них с такою откровенностью, что, по слухам, все эти люди были огорчены тем, что писатель нисколько не польстил им и что их тотчас же можно было узнать.

Вскоре, однако, внимание молодого писателя было отвлечено новыми событиями. Разразилась Франко-прусская война. Руан был занят неприятелем. Мопассан поступил на военную службу и принял участие в кампании. Воспоминания его об этом времени послужили впоследствии сюжетом для его рассказа «Пышка», для неоконченного романа «Анжелюс» и многих небольших рассказов.

По окончании войны Мопассан переехал в Париж. Здесь началась для него новая жизнь. Детские годы отошли в прошлое, уступив место иным стремлениям, иным заботам.

II

В Париже Мопассану пришлось проводить ежедневно определенное количество часов в темной и тесной канцелярии морского министерства, и, привязанный службою к городу, он затосковал; его легкие, глаза, кожа с детства привыкли к чистому воздуху полей, а ноги – к лесным тропинкам и берегам рек. Поэтому Мопассан этого периода не столько литератор, не столько посетитель литературных салонов и редакций, сколько любитель спорта и гребец, не имеющий соперников на Сене между Шату и Мезон-Лаффит. Веселый, энергичный и сердечный, обожавший загородные прогулки, пирушки, речной спорт, смех и веселье – вот каким знавали Мопассана друзья между 1870 и 1880 гг. В его наружности, говорит один из них, не было ничего романтического. Круглое загорелое лицо гребца, простые манеры. «Цвет лица напоминал прибрежного жителя, загоревшего от морского ветра, голос хранил тягучесть деревенской речи. Каждое утро он вставал с зарею, вымывал свой ялик и делал в нем несколько концов по Сене; в поезд он вскакивал, чтобы ехать в город, как можно позже, проклиная свою служебную лямку. Он много пил, ел за четверых, спал не просыпаясь». Золя, познакомившийся с Мопассаном в это время, изображает его красивым малым, небольшого роста, сильным и коренастым, с густыми волосами, вьющимися усами, широким лбом, пристальным, зорким и в то же время мечтательным взглядом. «С наружностью молодого бретонского бычка», – прибавляет Флобер.

Мопассан очень заботился о своем здоровье и гордился своею физической силой: он мог пройти пешком восемьдесят верст кряду и однажды в своем ялике спустился по Сене от Парижа до Руана, везя в нем еще двух друзей. Зато малейшее нездоровье внушало ему опасения, он пугался воображаемых болезней и двадцати восьми лет уже начал высказывать Флоберу жалобы на свое здоровье.

Поступив на службу в морское министерство (с окладом в 1500 франков), Мопассан впоследствии переменил эту должность на более выгодное занятие в министерстве народного просвещения, оставлявшее ему больше свободного времени. Ревностным чиновником он никогда не был. Он делил свое время поровну между катаньем на лодке и литературными опытами, которым предавался в служебные часы, изводя на них казенную бумагу и предоставляя их по воскресеньям на суд своего учителя – Флобера.

Служба в министерстве, правительственные тайны, в которые ему удавалось проникнуть, общение с коллегами и с начальством – все это для Мопассана было источником наслаждения, благодаря бесконечным проделкам, которым это давало материал. Он удовлетворял здесь свою страсть к мистификации и к шаржу, которая не покидала его в течение всей его юности. В новой для него среде он снова увлекался наблюдениями, которые некогда делал над рыбаками и крестьянами Этрета. «Наследство», «Ожерелье» – чудесные вещи, описывающие скромное, однообразное и богатое смешными эпизодами существование мелких чиновников, полные жизненной правды.

Но всего дороже Мопассану в эту эпоху (то есть между 1872 и 1880 гг.) была Сена. Катания на лодке, встреча солнца в утреннем тумане, лунные вечера – эта простая поэзия влекла к себе Мопассана, оставив впоследствии глубокий след в его произведениях. Рисует ли он рыбную ловлю на острове Маранте в осенний вечер, когда «окровавленное небо бросает в воду контуры пурпуровых облаков и заливает кровью всю реку» («Два приятеля»); вспоминает ли он свои скитания по окрестностям Парижа, весенние прогулки по зеленеющим лесам, опьянение голубым небом и водою в прибрежных кабачках Сены и любовные приключения, столь банальные и в то же время столь восхитительные («Воспоминание»); дает ли картину воскресного дня за городом («Иветта», «Подруга Поля») – канвою для всех этих узоров служат 70-е гг. XIX в., проведенные им в Париже. Особенно священными днями были для Мопассана суббота и воскресенье – они отдавались катанию на лодке, и даже Флобер в эти дни не решался посещать ученика или звать его к себе.

В рыбачьей шляпе, в полосатом трико, плотно облегавшем его тело, с голыми до плеч толстыми руками, Мопассан встречал своих друзей на станции и приветствовал их веселыми, часто весьма нескромными шутками, которые выкрикивал особенно громко, если замечал вблизи какого-нибудь толстого, почтенного господина, украшенного орденом, или чопорную семью, ехавшую на пикник. Друзья спускались к реке. Сидя на веслах или управляя парусом, Мопассан не переставал рассказывать истории и анекдоты, с бесконечными вариантами, причем так смеялся сам, что едва не опрокидывал лодку. Рассказывают о невообразимом веселье тех обедов, которыми заканчивался день за городом. «Никто, – говорит один из друзей, – не умел так устроить обед, подобрать общество, убрать стол, руководить кухней и вести в то же время самый интересный и остроумный разговор, как это делал Мопассан».

Прелестный рассказ «Мушка» рисует одну из самых ярких картин, относящихся к этим годам. Мопассан сам рекомендует читателю шайку пяти «шалопаев», превратившихся впоследствии в солидных людей, и рисует «невозможную харчевню в Аржантейе», комнату – «общий дортуар», которым владели друзья и в которой Мопассан, по его признанию, провел самые безумные и самые веселые вечера своей жизни.

Сложившись впятером, друзья с большим трудом купили себе лодку: они хохотали в ней так, как никогда уже не смеялись впоследствии, – говорит Мопассан. У каждого из пяти «шалопаев» было особое прозвище: Шляпа – остроумный, ленивый и единственный из друзей, никогда не трогавший весел под предлогом, что может тотчас же опрокинуть лодку; Ток – Робер Пеншон, впоследствии руанский городской библиотекарь; Одноглазый – А. де Жуанвиль, тонкий, изящный, вооруженный моноклем, которому и был обязан своим прозвищем; хитрый Синячок – Леон Фонтэн; Томагавк и, наконец, Жозеф Прюнье – не кто иной, как сам Мопассан (под этим псевдонимом была напечатана его первая повесть). Ялик, который они окрестили «Листок наизнанку», совершал по воскресеньям регулярные рейсы между Аньером и Мезон-Лаффитом. Вечером друзья сходили на берег, останавливались в речном трактире; пища была неважная, постели – отвратительные, но веселья было много, а с этою приправою никакой обед не казался скучным.

Иногда Мопассан уединялся в отдаленный трактирчик Бизона или Сартрувиля и писал стихи. Некоторые из этих стихотворений вошли в издание 1880 г. Поэзия влекла его к себе по-прежнему. В это время он занят созданием того гибкого и легкого, ясного и точного языка, в который ему удалось впоследствии облечь свою наблюдательность и свое знание жизни. Кое-кто из друзей угадывал, к чему готовился Мопассан. Но когда его расспрашивали об этом или торопили, то он отвечал: «Спешить некуда; я готовлюсь к своему ремеслу». И Мопассан изучал его действительно терпеливо, мужественно, а Флобер в течение семи лет (1873–1880) помогал ему советами и направлял его литературные опыты.

Вопреки довольно распространенному мнению Мопассан не был связан с Флобером никакими родственными узами. Флобер интересовался молодым человеком исключительно как сыном и племянником лучших друзей детства. По приезде Мопассана в Париж Флобер заинтересовался «остроумным, литературно образованным и очаровательным» юношей, к которому почувствовал приязнь. Несмотря на разницу лет, он всегда с этих пор относился к Мопассану как к другу. Флобер пообещал матери Ги следить за первыми шагами молодого человека и облегчить ему доступ в салоны и в редакции журналов. К своей роли наставника Флобер отнесся весьма серьезно, руководя даже чтением ученика. Особенно энергично побуждал он юношу к работе. Когда Мопассан жаловался позже на скуку и однообразие жизни, Флобер отечески журил его: «В конце концов мне представляется, что вы очень скучаете, друг мой, и это меня огорчает, ибо вы могли бы проводить время приятнее. Надо, слышите ли, молодой человек, работать, и работать гораздо больше, чем вы работаете. В конце концов, я начинаю подозревать вас в небольшой лени. Чересчур много прогулок по воде! Чересчур много физических упражнений! Да, сударь! Цивилизованный человек не нуждается в таком количестве движения, как говорят об этом доктора. Вы рождены писать стихи, так пишите же их! Все остальное – суета, начиная с ваших увеселений и вашего здоровья… Здоровье ваше к тому же хорошо сделает, если последует за вашим призванием. Это замечание имеет глубокую философскую и гигиеническую ценность. С пяти часов вечера до десяти часов утра вы можете все ваше время посвящать Музе… Ну же, милый, прибодритесь! К чему зарываться в свою печаль? Надо быть сильным в собственных глазах – это лучшее средство стать сильным. Побольше гордости, черт возьми!.. Если вам чего недостает, так это принципов. Пусть говорят что угодно, но они необходимы; надо только выяснить, какие нужны вам. Для художника существует только один принцип: приносить все в жертву искусству. На жизнь он должен смотреть как на средство, не более…»

Вскоре между учеником и учителем установился род сотрудничества. Время от времени Флобер требует от друга небольших услуг: возлагает на него поручения к дирекции театра «Водевиль», к издателю Лемерру, позже к министру народного просвещения. Поручает ему топографические изыскания, библиографические анкеты для романа «Бувар и Пекюше», над которым в то время сам работает. В совместном труде с учителем Мопассан познает настоящую цену непосредственного наблюдения и точного воспроизведения действительности. Мало-помалу он вырабатывает в себе «индивидуальную манеру видеть и чувствовать». Вскоре он перестает жаловаться на однообразие и пустоту жизни, на ничтожество человеческих страстей. Побуждая Мопассана к работе, Флобер в то же время всячески удерживает его от поспешного печатания своих произведений, что, по мнению Флобера, часто губит юных авторов. На вопрос матери Мопассана: «Не может ли теперь Ги бросить службу в министерстве и посвятить себя всецело литературе?» – Флобер отвечает: «Нет еще! Не будем делать из него неудачника!»

Флобер заставлял юношу вглядываться в окружающее и выбирать из него то, что могло ему пригодиться для его литературных опытов. Часто он добродушно говорил ему: «Иди погуляй, мой мальчик, понаблюдай окружающее, а потом в ста строках расскажи мне все, что увидишь». Мопассан охотно исполнял эти советы. Он работал с натуры с усердием, переходившим в неосторожность.

Флобер просматривал его заметки. Безжалостно вычеркивал он лишние эпитеты, исправлял периоды, «сердился, когда в двух фразах, стоявших рядом, были одинаковое расположение слов и одинаковый ритм». Мопассан не унывал, уносил терпеливо заметки домой и старательно исправлял их к следующему воскресенью.

У обоих писателей, кроме сходного темперамента, была еще одна и та же склонность смотреть на жизнь так, как будто она специально создана для искусства. Наблюдая природу и человека, художник должен искать новых комбинаций для этих элементов. Точная деталь должна занять в романе главное место, и впечатление будет тем сильнее, чем больше эта деталь будет пережита в своей незначительности и даже банальности. Таково было одно из главных правил, преподанных Мопассану Флобером.

В этот период Мопассан познакомился со многими писателями и артистами, которых по большей части встречал у своего наставника в Круассе по воскресеньям или в скромном салоне Флобера в Париже. В числе этих лиц, из которых многие сделались вскоре искренними друзьями Мопассана, были: И. С. Тургенев, А. Додэ, Э. Золя, Поль Алексис, Катулл Мендес, Э. Бержера, Ж. М. де Эредиа, Гюисманс, Генник, Сеар, Л. Кладель, Г. Тудуз, Э. де Гонкур, издатель Шарпантье, Ф. Бюрти, Ж. Пуше, Ф. Бодри. На четвергах у Золя Мопассан встречал еще Э. Рода, Дюранти, П. Сезанна, Т. Дюрэ, Франсуа Коппе, Мориса Бушора и изредка И. Тэна, Ренана, Максима Дю Кам, Мориса Сандо. С 1876 г. Мопассан часто посещал Тургенева, с интересом следившего за первыми опытами молодого писателя и читавшего его рукописи. Впоследствии Мопассан написал о Тургеневе этюд и в 1891 г. готовил о нем новую статью, работа над которой была прервана его болезнью.

Гонкуры вспоминают в «Дневнике» об оживленных собраниях у Флобера в Круассе; вечера проходили в рассказах, заставлявших всех хохотать до упаду. Еще менее чопорными были сборища у Золя. Среди посетителей его четвергов в 1876 г. образовалась группа молодых писателей, которую газеты и журналы того времени прозвали «lа queué de Zola»[2]2
Последователи Золя (фр.).

[Закрыть]. Искренняя дружба и общность литературных стремлений объединяла этих писателей. Четыре года спустя они издали сообща известный сборник «Меданские вечера», в котором впервые выступил и Мопассан с рассказом «Пышка». Благодаря новым связям Мопассану был открыт доступ в République des Lettres, где были напечатаны несколько стихотворений и статья о Флобере. Он посещал также обеды Катулла Мендеса, на которых председательствовал иногда Флобер. Там же Мопассан познакомился с литераторами Анри Ружоном, Леоном Дирксом, с поэтами Стефаном Малларме и Вилье де Лиль-Адан.

Флобер с той необъяснимою снисходительностью, которую он проявлял всегда к своему ученику, провозгласил первые стихотворные опыты Мопассана «превосходящими все, что печаталось до тех пор парнасцами». «Со временем, – прибавлял Флобер, – у молодого человека явится оригинальность, индивидуальная манера видеть и чувствовать». Флобер очень хотел, чтобы Мопассан предпринял «большое произведение», и, следуя его советам, Мопассан написал несколько стихотворных новелл («На берегу», «Стена», «Сельская Венера», «Последняя шалость»), вошедших в сборник 1880 г.

Пробовал в это время Мопассан проложить себе дорогу и в журналистике. Несмотря на свою ненависть к газетам, Флобер обращался к редакторам нескольких изданий с целью ввести туда Мопассана в качестве театрального хроникера или книжного рецензента; несколько раз он сам указывал ученику темы для сенсационных статей, которые могли бы сразу обратить на него внимание публики. С 1878 г. Мопассан состоит в числе сотрудников всех больших периодических изданий, таких как «Голуа», «Жиль Блас», «Фигаро», «Эхо Парижа». Воспоминания Мопассана о его деятельности газетного сотрудника воплощены в его известном романе «Милый друг». Редакторские кабинеты и приемные, литературные салоны, в которых газетный хроникер сталкивается с министром, – вот сфера, в которой протекает вся жизнь Ж. Дюруа.

Стихотворные поэмы Мопассан задумал соединить в один сборник и выпустить отдельным изданием. В выборе их он руководствовался строгим и требовательным вкусом Флобера. Почти накануне появления книги общественное внимание было занято судебным преследованием, возбужденным против Мопассана в городе Этампе по обвинению его в оскорблении нравственности. Ему инкриминировалась поэма «Стена» и некоторые другие. Этот процесс имел для Мопассана почти такое же значение, как для Флобера имел в свое время процесс по поводу романа «Госпожа Бовари». В эту минуту и появилась книга, в которой под скромным названием «Стихотворения» были собраны лучшие стихотворные поэмы Мопассана. За один месяц (апрель 1880 г.) книга выдержала три издания. Последнее издание, вышедшее уже по смерти Флобера, снабжено в виде предисловия письмом Флобера, которое было написано им Мопассану в ожидании процесса.

Вплоть до последних минут своей жизни Флобер не переставал интересоваться судьбою книги, появлению в свет и успеху которой он в значительной мере содействовал. Посвящение книги ему возбудило в нем целый рой воспоминаний, и над ним Флобер, по собственному признанию, плакал. Сами произведения Мопассана, вошедшие в этот томик, он считал очень личными, восхищался их самобытностью, смелостью и ярким вдохновением.

Чтобы закончить историю первых шагов Мопассана на литературном поприще, остается сказать еще несколько слов о тех обстоятельствах, среди которых была написана первая повесть «Пышка», появившаяся в 1880 г. почти одновременно со сборником стихов. С этой минуты Мопассан перестал колебаться: он ясно увидел, по какой дороге ему следует идти. История возникновения сборника «Меданские вечера» изложена самим Мопассаном в статье, напечатанной в «Голуа» перед появлением на свет книги. «Мы все находились у Золя, – пишет Мопассан, – летом, в его меданском имении. Во время долгих обедов… Золя рассказывал нам планы своих будущих романов, делился своими взглядами на литературу, на жизнь… Иногда время проходило в рыбной ловле. Я лежал, растянувшись в лодке “Нана” или купался целыми часами, в то время как П. Алексис блуждал вокруг с игривыми мыслями, Гюисманс без конца курил, а Сеар скучал, находя деревню глупой. Роскошны были ночи, жаркие, ароматные, и каждый вечер мы отправлялись гулять на большой остров, напротив… В одну такую лунную ночь мы беседовали о Мериме, про которого женщины говорят: “Какой очаровательный рассказчик!” Стали перебирать и превозносить всех знаменитых рассказчиков с голосу, самым изумительным из которых мы признавали великого русского писателя Тургенева, этого мастера почти французского склада; П. Алексис утверждал, что уже написанную вещь рассказать весьма трудно. Скептик Сеар, взглянув на луну, пробормотал: “Какая чудная романтическая декорация, ее следовало бы использовать”. “Рассказывая чувствительные истории”, – добавил Гюисманс. Золя нашел, однако, что это была счастливая мысль, что каждый из нас должен был рассказать историю. Выдумка рассмешила нас, и мы условились, что рамка, выбранная для рассказа первым рассказчиком, должна быть обязательно сохранена и остальными. Среди тишины уснувших полей, под ослепительным светом луны, Золя поведал нам ужасную страницу из эпохи войны, носящую название “Осада мельницы”. Когда он кончил, каждый из нас воскликнул: “Надо скорее это написать”. Он захохотал: “Это уже сделано”. На другой день была моя очередь. На следующий день Гюисманс увлек нас своим рассказом… Сеар воскресил перед нами осаду Парижа… Генник подтвердил нам еще раз, что люди в толпе превращаются в зверей… П. Алексис заставил нас ждать несколько дней, не находя сюжета… наконец выдумал довольно занимательную историю… Золя нашел, что все рассказы имеют интерес, и предложил составить из них сборник».

Назад к карточке книги "Жизнь. Новеллы"