Текст книги "Три версии «Орля»"

Автор книги: Ги Мопассан

сообщить о нарушении

Текущая страница: 1 (всего у книги 4 страниц) [доступный отрывок для чтения: 2 страниц]

Ги де Мопассан
ТРИ ВЕРСИИ «ОРЛЯ»

1819–2019

ВАМПИРСКАЯ СЕРИЯ

к 200-летию со дня публикации

«Вампира» Д. Полидори

ПРЕДИСЛОВИЕ

«Орля» («Le Horla»), знаменитая и включенная во многие антологии новелла Ги де Мопассана (1850–1893), была впервые опубликована в Gil Bias 26 октября 1886 г. Г. Ф. Лавкрафт отзывался о новелле как о «напряженном повествовании, не имеющем равных в своей области»[1]1
  Г. Ф. Лавкрафт отзывался о новелле… – Вероятно, целесообразно привести весь фрагмент о Мопассане из «Сверхъестественного ужаса в литературе»:
  «Ужасные истории могучего и циничного Ги де Мопассана, написанные, когда им уже постепенно овладевало смертельное безумие, стоят особняком; это скорее болезненные излияния реалистического ума в патологическом состоянии, чем плоды здорового воображения, естественным образом предрасположенного к фантазии и чувствительного к нормальным иллюзиям незримого. Тем не менее, они обладают мучительной остротой и вызывают большой интерес, с великолепной силой представляя угрозу безымянных ужасов и непрестанное преследование несчастного человека отвратительными и ужасающими созданиями внешней тьмы. Из этих рассказов „Орля“ считается шедевром. В нем говорится о появлении во Франции невидимого существа, которое живет на воде и молоке, управляет чужим разумом и, похоже, представляет собой часть передового отряда орды внеземных организмов, явившихся на Землю, чтобы раздавить и покорить человечество; это напряженное повествование не имеет равных в своей области, несмотря на то, что детали, связанные с описанием присутствия невидимого чудовища, обнаруживают зависимость от рассказа американца Фитц-Джеймса О'Брайена. Из числа других мрачных и впечатляющих творений Мопассана назовем „Кто знает?“, „Призрак“, „Он“, „Дневник безумца“, „Белый волк“, „На реке“ и страшное стихотворение под названием „Ужас“».


[Закрыть] (Сверхъестественный ужас в литературе, 1927); по мнению же Эверетта Ф. Блейлера[2]2
  …Эверетта Ф. Блейлера – Э. Ф. Блейлер (1920–2010) – известный американский литературовед, библиограф, составитель ряда антологий, специалист по фантастической и детективной литературе.


[Закрыть], это – «классика психопатологии» (Guide to Supernatural Fiction, 1983).

«Орля» – возможно, самая известная из коротких ужасных историй Мопассана – сочетает темы разумного и невидимого потустороннего существа (что ранее разрабатывалось Фитц-Джеймсом О’Брайеном в рассказе «Что это было?», 1859), месмеризма, психического вампиризма и нарастающего экзистенциального ужаса. Мопассан дважды значительно переработал исходную версию, всякий раз увеличивая и размер, и мастерство повествования. Окончательная и наиболее впечатляющая версия была опубликована в его сборнике Le Horla (1887). Первый известный английский перевод появился в книге Modern Ghosts под редакцией и с предисловием Джорджа У. Куртиса, куда вошли переводы Джонатана Стерджеса (1890).

«Орля» разворачивается как ряд дневниковых записей неназванного рассказчика. В первой записи рассказчик наблюдает за кораблями, проплывающими мимо его дома на реке – идиллическая сцена, наполненная радостью жизни. Но уже вторая запись погружает нас в то, что сегодня можно назвать «лавкрафтовским дискурсом». Рассказчик задумывается над ограниченностью «жалких органов чувств… которые не умеют видеть ни слишком малого, ни слишком большего». Эти размышления приводят его к угнетенности, усталости и слабости, симптомам сонного паралича, переходящим в ощущение надвигающейся и неотвратимой беды. Рассказчик начинает подвергать сомнению собственное восприятие и постепенно начинает верить, что в его доме обитает невидимое существо, позднее определяемое как вампир. Протагонист понимает, что является пленником, что над всеми его мыслями и действиями, как в случае месмеризма, властвует незримый мучитель – Орля. Рассказчик пытается уничтожить Орля: устанавливает железные ставни и поджигает свой дом. Глядя на горящий дом, он задумывается, способен ли огонь убить неуязвимого Орля – и приходит к выводу, что единственный реальный способ спасения заключается в самоубийстве.

Рассказчик «Орля» одержим мыслями об ограниченной достоверности восприятия и хрупкости человеческого разума. Многие критики связывают психоз протагониста со страхами самого Мопассана перед подступающим безумием; некоторые даже ошибочно заявляют, что Мопассан написал «Орля» в состоянии сумасшествия.

Мопассан заболел сифилисом, когда ему еще не исполнилось тридцати; с тех пор его физическое и душевное здоровье продолжало ухудшаться. Через пять лет после публикации «Орля» Мопассан утратил рассудок. В январе 1892 г. он попытался покончить жизнь самоубийством в своем доме в Каннах, разрезав себе горло бритвой. Вскоре он был помещен в частную лечебницу в Пасси (Париж), где скончался 6 июля 1893 г. Однако, как указывает Арнольд Келлет, Мопассан писал «не как душевнобольной, но как человек, приближающийся к границам безумия и ужасающийся возможности сумасшествия» (Tales of Terror, 2008). У Мопассана имелся и иной опыт столкновения с безумием: его младший брат Эрве также утратил душевное равновесие и был в конце концов помещен в клинику для умалишенных.

Происхождение слова «Орля» остается неясным, хотя Келлет и другие считают его неологизмом, образованным из французских слов hors («вовне») и là («там»); таким образом, Орля – существо, недоступное человеческому пониманию[3]3
  Происхождение слова «Орля» остается неясным… пониманию – Критики и интерпретаторы предложили немало других объяснений этого неологизма, возводя его, напр., к «hors la loi» («вне закона») или нормандск. «horsain» («чужак, посторонний»).


[Закрыть].

Первым обращением Мопассана к темам будущей новеллы «Орля» был рассказ «Письмо безумца», напечатанный в литературном издании Gil Bias 17 февраля 1885 г. Эта ранняя версия вращается вокруг философского вопроса – как «свойства наших органов чувств» определяют для нас кажущиеся «свойства материи». Подобные тревожные мысли предвосхищают, судя по всему, чувство отчаяния рассказчика и пришествие Орля; в окончательной версии источником депрессии и тревоги становится собственно Орля.

Вторая версия, называвшаяся «Орля», была опубликована в Gil Bias 26 октября 1886 г. К концу ее рассказчик убеждает психиатра в существовании Орля, что несколько подрывает драматическое отображение его одинокого безумия.

Новелла «Орля» повлияла, вероятно, на рассказ Амброза Бирса «Проклятая тварь» (1893), где также рассматривается ограниченность человеческого восприятия (в данном случае речь идет о цвете, находящемся вне воспринимаемого нами спектра)[4]4
  Новелла «Орля» повлияла… – Насколько нам известно, исследователи не отметили еще одно важное «влияние»: прибытие Орля во Францию на бразильском корабле, вероятно, вдохновило один из ключевых эпизодов «Дракулы» Б. Стокера, а именно морское путешествие Дракулы в Англию. Влияния «Орля» прослеживаются также в фантастике М. Уэллмана и, конечно, в рассказе Р. Шекли «Новая Орля» (2000).


[Закрыть]. Как и Орля, «проклятая тварь» Бирса остается невидимой для обычного человеческого глаза. Вероятно, новелла повлияла и на Лавкрафта: в «Цвете иного мира» (1927) и «Данвичском ужасе» (1928) использован мотив невидимого чудовища. Лавкрафт, что еще показательней, во многих лучших своих произведениях, в том числе «Зове Ктулху» (1926), постоянно использовал идею нечеловеческих созданий, властвующих над людьми.

Одним из эпизодов Mysteries in the Air (21 августа 1947 г.) стала радиопостановка «Орля» с Питером Лорре[5]5
  …Питером Лорре – П. Лорре (наст, имя Л. Лёвенстайн, 1904–1904) – австрийский и американский актер театра и кино, режиссер, сценарист; много играл в триллерах, детективных и приключенческих фильмах.


[Закрыть] в роли рассказчика. Постановка увлекательна и близка к оригиналу, и Лорре в своей роли подобающе маниакален. «Дневник безумца», фильм Реджинальда ле Борга с Винсентом Прайсом[6]6
  …фильм Реджинальда де Борга с Винсентом Прайсом – Р. ле Борг (1902–1989) – австрийский режиссер, снявший около 70 кинофильмов и памятный зрителям по серии малобюджетных фильмов ужасов студии «Юниверсал»; В. Прайс (1911–1993) – американский актер, с 1950-х гг. часто снимался в фильмах ужасов. Это не единственная экранная или театральная адаптация «Орля»: так, можно назвать четыре французских телефильма 1966–2009 гг. и четыре французских же сценических постановки 2010–2018 гг.


[Закрыть] в главной роли (студия «Юнайтед артистс», 1963, 96 минут) также можно назвать увлекательной, хотя и достаточно вольной экранизацией. Фильм следует основной теме провала человека в безумие, однако глас Орля очеловечен и ему придана невероятная злобность, напоминающая Клода Рейнса в «Человеке-невидимке» Джеймса Уэйла (1933).

Брайан Д. Шауэрс

ПИСЬМО БЕЗУМЦА

Пер. С. Шаргородского

Дорогой мой доктор, я полностью предаю себя в ваши руки. Поступайте со мною, как сочтете нужным. Я намерен откровенно поведать вам о том странном состоянии духа, в котором я пребываю. Предоставляю вам решить, не предпочтительней ли будет для меня провести некоторое время в клинике, чем подвергать себя неотступным видениям и терзаниям.

Вот подробный рассказ, со всех точностью описывающий непредставимое несчастие, что постигло мою душу.

Я жил, как и все на свете, глядя на жизнь широко раскрытыми и слепыми человеческими глазами, ничему не удивляясь и ничего не понимая. Я жил, как живут звери, как живем мы все, механически осуществляя все функции существования, разглядывая и осмысляя мир и полагая, что вижу, полагая, что понимаю и знаю все то, что меня окружает, – пока в один прекрасный день не осознал, что все это лживо и обманчиво. Мысли мои прояснила одна фраза Монтескье. Он говорил: «Если бы наш организм был другим, то и все законы, основанные на его теперешнем строении, были бы другими»[7]7
  …«Если бы наш организм… другими» – Цит. из «Опыта о вкусе в произведениях природы и искусства» французского философа и писателя Ш. же Монтескье (1689–1775).


[Закрыть].

Я размышлял над этим месяц за месяцем, и мало-помалу на меня снизошла странная ясность, и ясность эта предвещала тьму.

Если вдуматься, наши органы чувств действительно являются единственными посредниками между нами и внешним миром. Иными словами, внутреннее существо, составляющее меня, соприкасается несколькими нервными окончаниями с существом внешним, составляющим мир.

Однако, помимо того, что внешнее существо ускользает от нашего понимания благодаря своим размерам, длительности, бесчисленным и темным для нас свойствам, своим истокам, началу, будущему и концу, далеким формам и бесконечным проявлениям, наши чувства сообщают нам лишь грубые его очертания, и сведения их столь же недостоверны, сколь малочисленны.

Недостоверны потому, что именно свойства наших органов чувств определяют явленные нам свойства материи.

Малочисленны потому, что чувств у нас только пять и сфера их применения, как и характер их откровений, остаются весьма ограниченными.

Позвольте мне объяснить. Глаз показывает нам размеры, формы и цвета. И во всех трех случаях глаз нас обманывает.

Зрение способно показать нам лишь объекты и существ среднего размера, пропорционального размерам человека, что побуждает нас называть определенные вещи «большими», а другие «маленькими», и все это только потому, что недостатки зрения не позволяют нам воспринять вещи слишком грандиозные или крошечные. Отсюда следует, что человек почти ничего не видит и не понимает, что почти вся Вселенная, от звезды, горящей в космическом просторе, до инфузории, обитающей в капле воды, остается сокрытой от него.

Но если бы наше зрение было и в сотню миллионов раз острее, если бы мы могли различать в воздухе, которым дышим, всевозможных невидимых существ, видеть обитателей соседних планет, для нас все равно остались бы невидимы неисчислимые виды микроскопических созданий и бесконечно далекие от нас миры.

Итак, все наши представления о пропорциях ошибочны, поскольку нет предела великому и малому.

Наши оценки размеров и форм не имеют абсолютной ценности, так как определяются исключительно зоркостью органов зрения и постоянными сравнениями с нами самими.

Стоит прибавить, что глаз также не в состоянии видеть прозрачность. Безупречно чистое стекло обманывает зрение. Глаз не отличает стекло от воздуха, который в свою очередь не видит.

Перейдем к цвету.

Цвет существует, поскольку наш глаз устроен так, что передает в мозг, в виде цвета, мириады способов, какими различные тела, в согласии с их химическим составом, поглощают и разлагают падающие на них световые лучи.

Разнообразные степени этого поглощения и разложения представляют собой оттенки.

Итак, органы зрения навязывают сознанию свой способ видеть или, правильней сказать, произвольный метод определения размеров и оценки соотношений света и материи.

Рассмотрим слух.

Причудливые органы слуха играют с нами, обманывают нас еще заметней, чем глаза.

Два тела, сталкиваясь, производят известное сотрясение воздуха[8]8
  Два тела, сталкиваясь… – Нижеследующие рассуждения о слухе, с некоторыми изменениями и дополнениями, перенесены Мопассаном в «Письмо безумца» из рассказа «Сумасшедший?» (1884), где затрагиваются некоторые близкие к «Орля» темы.


[Закрыть]. Это движение заставляет дрожать маленькую кожицу у нас в ухе, и она мгновенно превращает в звук то, что на самом деле является лишь вибрацией.

Природа нема. Но барабанная перепонка обладает чудодейственным свойством наделять смыслом, причем смыслом различным, зависящим от количества вибраций, все эти содрогания невидимых волн пространства.

Метаморфоза, осуществляемая слуховым нервом на протяжении краткого путешествия вибраций от уха до мозга, позволила нам создать особое искусство – музыку, самое поэтичное и точное из искусств, искусство расплывчатое, как сон и выверенное, как алгебра.

Что сказать о вкусе и обонянии? Ведали бы мы ароматы и вкус пищи, не обладай мы странными качествами носа и нёба?

Однако могло бы случиться так, что человечество было бы лишено слуха, обоняния и вкусовых восприятий, то есть не имело ни малейшего понятия о звуке, цвете и вкусе.

В таком случае, будь у нас меньше органов чувств, мы не знали бы о многих замечательных и необыкновенных вещах. Но будь этих органов больше, и мы открыли бы вокруг бесконечное множество других вещей, о существовании которых мы даже не подозреваем, так как не имеем возможности их обнаружить.

Следовательно, мы ошибаемся, рассуждая об Известном, ибо мы окружены неведомым и неизвестным.

И следовательно, все является неопределенным и может быть воспринято по-разному.

Все ошибочно, все возможно, все сомнительно.

Попробуем сформулировать эту данность с помощью старинного изречения: «Истина по эту сторону Пиренеев становится заблуждением по ту»[9]9
  …«Истина по эту сторону Пиренеев…» – Цитируются «Мысли» французского ученого и философа Б. Паскаля (1623–1662).


[Закрыть].

И скажем: истина в наших органах чувств, заблуждение рядом.

За пределами нашей атмосферы два и два не обязательно равны четырем.

Истина на Земле, заблуждение вне ее – из чего я заключаю, что смутно различимые тайны наподобие электричества, гипнотического сна, передачи воли, внушения и всех явлений магнетизма остаются сокрытыми от нас только потому, что природа не наделила нас органом или органами, необходимыми для их восприятия.

Убедившись в том, что все, открываемое мне чувствами, существует для меня одного, в моем восприятии, и будет совершенно другим для иного, иначе организованного существа, и придя к выводу, что обладающее иным строением человечество имело бы абсолютно противоположные нашим представления о мире, о жизни, обо всем – ибо схожесть мнений является результатом лишь сходства человеческих органов, а расхождения в них возникают только из– за незначительных различий в работе наших нервных сетей – я приложил сверхчеловеческие усилия, чтобы хоть немного проникнуть в окружающее меня неведомое.

Не сошел ли я с ума?

«Я окружен неизвестным», – сказал я себе. Я представил человека, лишенного слуха, который силится вообразить звук, как мы пытаемся вообразить так много скрытых тайн, человека, замечающего акустические явления, природу и происхождение которых он не в состоянии определить. И я начал страшиться всего вокруг, бояться воздуха, бояться ночи. С той минуты, когда мы осознаем, что почти ничего не знаем, с того мига, когда все начинает тонуть в беспредельности – что остается? Разве не пустота? И что есть там, в пустоте?

И этот неясный ужас потустороннего, преследующий человека испокон веков, абсолютно обоснован, ибо потустороннее – не что иное, как то, что остается сокрытым от нас!

Тогда я понял, что такое ужас. Мне казалось, что я стою на грани и вот-вот проникну в тайну Вселенной.

Я пытался обострить свои чувства, возбудить их и заставить, пусть ненадолго, воспринимать невидимое.

«Все – существо, – думал я. – Крик, разрезающий воздух – это существо, сравнимое со зверем: он рождается, производит движение и снова видоизменяется в смерти. И это означает, что робкий ум, верящий в бестелесные сущности, не так уж заблуждается. Но кто они, эти сущности?»

Как много людей чувствуют их, трепещут при их приближении, дрожат при их нечувствительном прикосновении… Мы ощущаем их рядом, вокруг, но не различаем их, так как не обладаем глазами, способными их разглядеть, точнее, неизвестным органом, посредством которого мы могли бы их воспринимать.

Явственней кого бы то ни было я ощущал их, этих потусторонних прохожих. Существа они или тайны? Как узнать? Я не мог сказать, кем они были, но всегда чувствовал их присутствие. И я увидел, узрел невидимое существо – насколько вообще можно видеть этих существ.

Целыми ночами я сидел за столом, охватив голову руками, и размышлял обо всем этом, думал о них. Мне часто представлялось, что моих волос касается неосязаемая рука, вернее, расплывчатое, неясное тело. Но оно не прикасалось ко мне, будучи не телесной, а таинственной, непостижимой сущностью.

Так вот, однажды вечером я услышал, как у меня за спиной заскрипел паркет. Скрип показался мне очень странным. Я задрожал. Затем обернулся. Я никого не увидел. И я позабыл об этом.

Но на следующий вечер, в тот же час, скрип повторился. Я так испугался, что вскочил на ноги, будучи уверен, что нахожусь в комнате не один. Но я ничего и никого не увидел. Воздух был кристально чист и равномерно прозрачен. Две лампы освещали все уголки.

Шум не повторился, и я постепенно успокоился, однако все еще немного тревожился и часто оборачивался.

На следующий день я рано заперся у себя и стал раздумывать над тем, каким образом могу увидеть посетившее меня незримое существо.

И я увидел его! Я чуть не умер от ужаса.

Я зажег все свечи в светильнике и на каминной доске. Яркий, как на балу, свет разлился по комнате. На столе горели две лампы.

Передо мной находилась моя кровать, древнее сооружение с колонками из резного дуба. Справа – камин. Слева дверь, которую я запер на замок. За спиной – большой платяной шкаф с зеркалом. Я обернулся и посмотрел на себя в зеркало. Глаза странные, зрачки сильно расширены.

После я, как всегда, сел за стол.

Накануне и за день до этого я слышал скрип ровно в двадцать две минуты десятого. Я ждал. И когда наступила долгожданная минута, я испытал неописуемое чувство – словно влажная, жидкая, неодолимая субстанция проникла сквозь все поры моего тела, наполнив душу жутким и в то же время приятным ужасом. Совсем близко за спиной раздался скрип паркета.

Я вскочил и повернулся так стремительно, что едва не упал. В комнате было светло, как днем. Я не отражался в зеркале! Зеркало, пустое и ясное, было залито светом. И меня в том зеркале не было, хоть я и стоял прямо перед ним. Я с ужасом смотрел на зеркало и не отваживался приблизиться, чувствуя, что между мною и зеркалом был он. Это он, невидимый, заслонял мое отражение.

Ах! какой я пережил испуг! Затем сквозь туман в нижней части зеркала, как сквозь мутную воду, я начал понемногу различать свои очертания, и мне показалось, что эта вода медленно струится слева направо, и с каждой секундой я все отчетливей отражался в зеркале. Это походило на последние мгновения солнечного затмения.

То, что скрывало мое отражение, не имело контуров – лишь постепенно светлела некая матовая прозрачность.

И наконец я, как обычно, смог ясно рассмотреть себя в зеркале.

Итак, я видел его!

Но больше я его не видел.

Я непрестанно жду его, ощущая, что теряю рассудок в этом бесконечном ожидании.

Часы, ночи, дни, недели, месяцы я сижу перед зеркалом и жду его! Но незримый гость больше не приходит ко мне.

Он понял, что я его видел. Но я знаю, что буду ждать его всегда, ждать, пока не умру, не ведая покоя, ждать его перед зеркалом, как охотник ждет добычу.

И в этом зеркале я начинаю видеть дикие образы, и в нем клубятся отвратительные трупы, жуткие чудовища, ужасные призрачные существа – все неописуемые видения, что обретаются в сознании безумцев.

Вот моя исповедь, дорогой доктор. Скажите, что мне делать?

ОРЛЯ

Пер. М. Столярова

Доктор Марранд, самый знаменитый, самый выдающийся наш психиатр, пригласил трех своих коллег и четырех ученых-естествоиспытателей заехать к нему в психиатрическую лечебницу, которой он заведовал: ему хотелось продемонстрировать им одного пациента.

Как только друзья его собрались, он сказал им:

– Более странного и более смущающего случая, чем тот, с которым я сейчас ознакомлю вас, мне еще не приходилось видеть. Не буду ничего говорить о моем пациенте. Он сам расскажет вам все.

И доктор позвонил. Слуга ввел больного. Это был непомерно худой мужчина, высохший, как скелет; такая худоба отличает безумцев, снедаемых какой-нибудь неотступной мыслью, – ведь заболевание мысли пожирает тело быстрей лихорадки или чахотки.

Он поклонился, сел и сказал:

– Господа, я знаю, для чего вы собрались, и готов рассказать вам о себе, как просил меня мой друг, доктор Марранд. Он долгое время считал меня сумасшедшим, теперь же усомнился в этом. Дайте срок, и вы все убедитесь, что мой ум так же здоров, так же ясен, так же трезво разбирается в действительности, как и ваш, – к несчастью для меня, для вас, для всего человечества.

Начну с фактов, с простейших фактов. Вот они.

Мне сорок два года. Я не женат, состоянием владею достаточным, чтобы жить с известной роскошью. Я жил в своем имении, в Бьессаре, на берегу Сены, неподалеку от Руана. Я люблю охоту и рыбную ловлю. Как раз позади моего дома на высоких скалах растет один из прекраснейших лесов Франции – Румарский лес, а перед домом течет река – одна из прекраснейших рек на свете.

Мой дом – большой, старинный, красивый и выкрашен снаружи в белую краску; вокруг него обширный сад с великолепными деревьями, взбирающийся по уступам скал, о которых я уже упомянул, до самой опушки леса.

Прислуга моя состоит, или, вернее, состояла, из кучера, садовника, лакея, кухарки и кастелянши, являющейся в то же время и чем-то вроде экономии.

Все они прожили у меня от десяти до шестнадцати лет, знают меня, знают весь домашний распорядок, местный край, всю ту среду, в которой протекала моя жизнь. То были добросовестные, спокойные слуги. Эти обстоятельства имеют значение для того, о чем я собираюсь рассказать вам.

Добавлю, что Сена, протекающая перед моим садом, судоходна до Руана, как вы это, вероятно, знаете, и что я видел каждый день, как по реке проплывают крупные суда, то парусные, то паровые, прибывающие со всех концов земли.

Так вот, позапрошлой осенью я почувствовал вдруг странное, необъяснимое недомогание. Сначала это было какое– то нервное беспокойство, не дававшее мне спать по целым ночам, и такое повышенное возбуждение, что я вздрагивал от малейшего шума. Я стал раздражительным. У меня появились внезапные вспышки беспричинного гнева. Я позвал врача, и он прописал мне бромистый калий и души.

Я стал принимать души утром и вечером и начал пить бром. И, правда, сон вскоре вернулся ко мне, но этот сон был еще ужаснее, чем бессонница. Едва улегшись в постель, я закрывал глаза, и существование мое прекращалось. Да, я погружался в небытие, в абсолютное небытие, все мое существо словно уничтожалось – и из этого небытия резко исторгало меня ужасающее, мучительно страшное ощущение какой-то огромной тяжести, навалившейся мне на грудь, и чьих-то губ, которые, припав к моим губам, пьют мою жизнь. О, трепет этих пробуждений! Ничего ужаснее я не знаю.

Представьте себе, что человека во сне убивают, и он просыпается с ножом в груди, хрипит, обливается кровью, задыхается и умирает, ничего не понимая, – вот что испытывал я!

Я начал худеть, жутко, безостановочно, и заметил вдруг, что мой кучер, который был очень толст, худеет, как и я.

Наконец я спросил его:

– Что с вами, Жан? У вас больной вид.

Он отвечал:

– Боюсь, что я заболел той же болезнью, что и вы, сударь. Я провожу ночи, губительные для моих дней.

Я подумал, что, может быть, воздух в доме заражен миазмами лихорадки из-за близости реки, и уже собирался уехать месяца на два, на три, хотя был самый разгар охотничьего сезона, но тут один чрезвычайно странный и случайно мною подмеченный мелкий факт повлек за собою такую цепь невероятных, фантастических страшных открытий, что я никуда не поехал.

Однажды вечером мне захотелось пить; я выпил полстакана воды и при этом заметил, что графин, стоявший на комоде против моей постели, был полон до хрустальной пробки.

Ночью мне приснился один из тех ужасных снов, о которых я уже говорил вам. Проснувшись во власти смертельного страха, я зажег свечу и хотел было выпить воды, но остолбенел от изумления, увидев, что графин пуст. Я не верил своим глазам. Либо ко мне в комнату кто-то входил, либо я стал лунатиком.

На следующий вечер я решил сделать опыт. Я запер дверь на ключ, чтобы быть уверенным, что никто не может проникнуть в комнату. Я уснул и проснулся – так же, как и всегда. Вода в графине, которую я видел два часа назад, была выпита.

Кто выпил ее? Я, конечно, – и, однако, я был уверен, совершенно уверен в том, что и не пошевелился ни разу за все время, пока спал своим обычным глубоким и мучительным сном.

Тогда, желая убедиться в том, что я не совершил этих бессознательных поступков, я прибегнул к уловкам. Однажды вечером я поставил рядом с графином бутылку старого бордо, чашку с молоком – терпеть его не могу – и тарелку моих любимых шоколадных пирожных.

Вино и пирожные остались нетронутыми. Молоко и вода исчезли. Тогда я начал каждый день разнообразить напитки и кушанья. К твердым, плотным кушаньям не прикоснулись ни разу, из жидкостей же пили только свежее молоко и главным образом воду.

Мучительное сомнение все еще жило в моей душе. Не я ли все-таки бессознательно вставал и пил даже противные мне напитки? Ведь мои чувства, парализованные сомнамбулическим сном, могли измениться, я мог утратить обычное отвращение к этим напиткам, усвоить иные вкусы.

Тогда я прибегнул к новой хитрости, стремясь уличить самого себя. Я обмотал полосками белой кисеи все предметы, к которым мне неминуемо пришлось бы прикоснуться, и вдобавок закрыл их батистовой салфеткой.

Затем, ложась в постель, я натер себе графитом руки, губы и усы.

Когда я проснулся, ни па одном предмете не было ни малейшего пятнышка; однако к ним прикасались, потому что салфетка лежала не так, как я ее положил; вдобавок молоко и вода были выпиты. А между тем дверь, запертая прочным замком, и ставни, из осторожности тоже запертые на висячие замки, никому не давали возможности проникнуть ко мне.

И тут я задал себе страшный вопрос: кто же находится здесь каждую ночь, возле меня?

Я чувствую, господа, что слишком тороплюсь. Вы улыбаетесь, вы уже составили себе определенное мнение: «Это сумасшедший». Мне следовало бы подробно описать вам потрясение человека, который, запершись у себя в комнате, в здравом уме и твердой памяти, видит сквозь стекло графина, что за время его сна часть воды исчезла. Мне следовало бы дать вам почувствовать эту пытку, возобновлявшуюся каждый вечер и каждое утро, и этот непреодолимый сон, и эти еще более страшные пробуждения.

Буду, однако, продолжать.

Внезапно чудеса прекратились. Ни к чему больше в моей комнате не прикасались. Все было кончено. Я поправился. Ко мне уже возвращалась былая веселость, как вдруг я узнал, что один из моих соседей, г-н Лежит, находится в таком же точно состоянии, в котором недавно находился я. И снова я подумал о влиянии местного воздуха, зараженного лихорадкой. Кучер мой ушел от меня месяцем раньше, окончательно расхворавшись.

Зима прошла, наступила весна. Однажды утром, когда я гулял у себя около клумб с розами, я увидел, ясно увидел, что совсем вблизи от меня стебель одной из красивейших роз сломался, словно чья-то невидимая рука сорвала ее; затем цветок поднялся по дуге, которую могла бы описать рука, подносящая его к устам, и один, без опоры, неподвижный, пугающий, повис в прозрачном воздухе в трех шагах от меня.

В безумном ужасе я бросился, чтобы схватить его. Но не нашел ничего. Он исчез. Тогда я бешено рассердился на самого себя. Нельзя же, чтобы у серьезного, рассудительного человека бывали подобные галлюцинации.

Но действительно ли это была галлюцинация? Я огляделся, ища глазами стебель, и тотчас нашел его на кусте: излом был еще свежий, и на той же ветке виднелись две другие розы, одна справа, другая слева от него; всех их, я помнил ясно, было три.

Тогда, потрясенный до глубины души, я возвратился домой. Послушайте, господа: я совершенно спокоен; я не верил ни во что сверхъестественное, не верю и сейчас; но с этого мгновения я убежден, так же убежден, как в чередовании дня и ночи, что со мною рядом находится некое невидимое существо: оно избрало меня своей жертвой, потом покинуло меня, а теперь вернулось опять.

Немного погодя я получил этому доказательство.

Между моими слугами начались беспрестанные, яростные ссоры по самым разнообразным поводам, внешне мелочным, но для меня исполненным значения.

Однажды, среди бела дня, по неизвестной причине разбился стакан, прекрасный стакан из венецианского стекла, стоявший на поставце в столовой.

Лакей сваливал вину на кухарку, кухарка – на экономку, а та – уж не знаю кого.

Двери, закрытые вечером, наутро оказывались открытыми. Кто-то каждую ночь воровал молоко из кладовой.

Что же это за существо? Какой породы? Нервное любопытство, смешанное с гневом и ужасом, не давало мне покоя ни днем, ни ночью.

Однако все в доме еще раз успокоилось, и я уже опять начал думать, что случившееся только сон, как вдруг произошло следующее.

Дело было 20 июля, в девять часов вечера. Было очень жарко; оставив окно в моей комнате настежь открытым, я растянулся в глубоком кресле; горевшая на столе лампа освещала том Мюссе, раскрытый на Майской ночи[10]10
  …том Мюссе, раскрытый на Майской ночи – «Майская ночь» – малая лирическая поэма французского поэта-романтика, прозаика и драматурга А. де Мюссе (1810–1857).


[Закрыть]. Я задремал.

Проспав минут сорок, я открыл глаза, но не двигался, разбуженный каким-то странным, непонятным ощущением. Сначала я ничего не заметил; потом мне вдруг почудилось, что страница книги перевернулась сама собою. Из окна не проникало ни малейшего дуновения. Я удивился и ждал, что будет дальше. Минуты через четыре я увидел, увидел, – да, господа, увидел собственными глазами, как следующая страница приподнялась и легла на предыдущую, словно ее перевернула чья-то рука. Кресло мое казалось пустым, но я понял, что в нем сидит он, он! Одним прыжком я пересек комнату, я хотел ощутить его, прикоснуться к нему, схватить его, если это окажется возможным… Но кресло, прежде чем я подскочил к нему, опрокинулось, будто кто-то бросился бежать от меня; лампа упала и погасла, стекло разбилось, а окно захлопнулось со стуком, словно его с размаху закрыл грабитель, спасаясь от погони… О!..

Я кинулся к звонку и позвонил. Когда явился лакей, я сказал ему:

– Я все опрокинул и разбил. Принесите мне лампу.

Я уже не заснул в ту ночь. А ведь, может быть, я снова стал жертвой иллюзии. При пробуждении восприятия неотчетливы. Не сам ли я опрокинул кресло и лампу, когда ринулся, как безумец?

Нет, это был не я. Я это знал и не сомневался в этом ни на секунду. Но мне хотелось верить, что это был я.

Постойте. Это существо – как мне назвать его? Невидимкой? Нет, этого мало. Я дал ему имя Орля. Почему? Сам не знаю. Так вот, Орля с тех пор уже не покидал меня. Днем и ночью у меня было ощущение, нет, уверенность в присутствии этого неуловимого соседа, уверенность в том, что он пьет мою жизнь час за часом, минута за минутой.

Мысль, что я не могу видеть его, приводила меня в бешенство: я зажигал все лампы, которые у меня имелись, словно мог разглядеть его при их свете.

Наконец я увидел его.

Вы мне не верите. И все же я его видел.

Я сидел с какой-то случайной книгой, не читая, но подстерегая всеми моими болезненно напряженными чувствами, подстерегая того, кто, как я сознавал, где-то рядом со мною. Несомненно, он был здесь. Но где? Что он делал? Как добраться до него?

Прямо против меня помещалась моя кровать: старая дубовая кровать с колонками. Направо камин. Налево дверь, тщательно мною запертая. Позади – большой зеркальный шкаф, перед которым я каждый день брился, одевался и, проходя мимо, по привычке, постоянно осматривал себя с головы до ног.

Итак, я притворился, что читаю: я хотел обмануть его – ведь и он следил за мною. И вдруг я почувствовал, я ощутил уверенность, что он читает из-за моего плеча ту же книгу, что он тут и касается моего уха.

Я вскочил, я обернулся так быстро, что едва не упал. И что ж? Было светло, как днем… а я не увидел себя в зеркале! Залитое светом, оно оставалось пустым и ясным. Моего отражения в нем не было… А я стоял перед ним… Я видел огромное стекло, ясное сверху донизу. Я смотрел на зеркало безумными глазами и не смел шагнуть вперед, чувствуя, что оно, это существо, здесь, между мной и стеклом, что оно вновь ускользнет от меня, но что его невидимое тело поглотило мое отражение.

Как я испугался! Затем вдруг я начал различать себя в глубине зеркала, но лишь в каком-то тумане, как бы сквозь водяную завесу; мне казалось, что эго вода медленно струится слева направо и мое отражение с минуты на минуту проясняется. Это было похоже на конец затмения. То, что заслоняло меня, как будто не имело резко очерченных контуров, а походило на туманность, которая мало-помалу рассеивалась.