Текст книги "Сожженные дотла. Смерть приходит с небес"

Автор книги: Герт Ледиг

сообщить о нарушении

Текущая страница: 2 (всего у книги 11 страниц)

I

Адъютант взвесил извещения роты на руке. Он прочитал фамилии уже не существующих людей. Исчезнувшие понятия, составные части прошлого. «Потери: 1 пулемет, номер не установлен; 2 коробки для лент; 1 запасной ствол; 1 унтер-офицер; 7 солдат». Он подумал, что показывать донесение командиру имеет мало смысла. Он и командир были отправной точкой жизни. Дверь открылась: поступили фамилии. Дверь закрылась – фамилии ушли. Здесь некоторое число получало жизнь, а некоторое число – смерть. Можете посмотреть, как они с этим будут справляться. У него – своя работа. Чем занимается командир – его не интересует.

Он постучал в дверь. Она была обита картоном. Никто не знал, зачем. Может быть, чтобы вызвать уважение. То ли дверь была в щелях, то ли картон должен был показать, что эта дверь ведет к командиру.

Майор облокотился на стол, покрытый бумагой. По нему было видно, как он устал. Он пах затхлым запахом дома: смесью холодного дыма, плесневелого дерева, грязного белья, пота и нечистот. Он давно не брился. Пару дней или неделю. Он был похож на мертвеца, у которого продолжает расти борода. Каждый мог оценить, как долго он уже выставлен в гробу. Стеклянный глаз уродовал его лицо. Живой глаз поочередно оглядывал четыре ножки стола, четыре консервные банки, наполненные водой, желтоватый бульон, в котором плавали дохлые клопы. Он хотел удостовериться, не прибавилось ли клопов. Он делал это неосмысленно. На самом деле ему было все равно. Уже давно он не считал насекомых на поверхности жидкости.

После того как адъютант зашел в помещение, майор занялся сообщениями. Он зарегистрировал их. Увидел на гладкой бумаге стола паутину. Колесо, часовые гири. От часов, которые тикали. Медленно или быстро, но непрестанно, в стремлении сократить жизнь.

Когда он за ними напряженно наблюдал, так, словно они должны были ему открыть тайну, он чувствовал себя будто безжизненно висящим в воде. Вода струилась по коже. Он плавал. Ему было хорошо. Когда он выходил из этого состояния, боль возвращалась. Невыносимая боль, которой он ничего уже не мог противопоставить. Ему казалось, что он уже целую вечность носит ее с собой. Она сковывала его движения, словно свинец. И непрерывно в нем стучали слова телеграммы: «РЕБЕНОК И АННА ПОГИБЛИ ТЧК ЗАСЫПАЛО РУИНАМИ ДОМА ТЧК ИЗУРОДОВАНЫ ТЧК ПОЭТОМУ НЕМЕДЛЕННО ПОГРЕБЕНЫ ТЧК».

Телеграмму он потерял. Но боль не терялась. Когда майор один сидел за столом, он думал об этом. «РЕБЕНОК И АННА ПОГИБЛИ». Он уставился на грязную стену. Открыл рот, но не сказал ни слова. На лбу выступил пот. От Анны осталось только воспоминание – у нее были черные волосы. Но ее лица он вспомнить уже не мог. При этом вместе они прожили двадцать лет. Двадцать лет они виделись каждый день. Он ложился с ней спать и каждое утро целовал в губы. Но мог вспомнить только одно: у нее были черные волосы. Зато у него была фотография его ребенка. Летний день в саду. Цветы на солнце. Жадные до жизни глаза смеются ему навстречу. Объектив камеры их сохранил. Ребенок был мертв.

Майор хихикнул про себя и посмотрел сквозь разбитое стекло в окно. На скамейке лежал посыльный. Солнце клонилось к закату. Воздух был наполнен мошкарой. Все так, как он ожидал. Улица, колодец, огненный диск солнца у горизонта. Солдат в бросающейся в глаза белой тиковой рубахе идет мимо и небрежно плюет в песок. Все, кого он знал, еще живы. Только его ребенок должен был умереть. Как будто он не оплатил счет. А теперь за него взыскали. Внезапно и безжалостно. Это была благодарность, справедливость.

Он повернулся и приказал:

– Вызовите посыльного!

– Есть, господин майор! – ответил голос адъютанта.

Порыв ветра поднял со стола три листа машинописной бумаги и сдул их на пол.

Пока майор их поднимал, снова посмотрел на улицу через грязное разбитое стекло. Он видел, как посыльный, отвечая адъютанту, поднялся, проскользнул под оконной рамой, исчез на какое-то время и внезапно оказался перед ним в помещении.

– Вольно, – сказал майор. Но это было сказано только по привычке. Посыльный, измученный ежедневной передачей сообщений, и без команды стоял перед ним вольно.

– Все в порядке? – спросил майор.

При этом он думал о своем мертвом ребенке. Несчастье, последствия которого были непредсказуемы. Постоянно добавлялось что-то, что он позабыл.

– Так точно!

– А гать?

Адъютант поспешил вмешаться и дать ответ:

– Удержать не удалось!

Он встал рядом с посыльным. Какое-то мгновение они смотрели друг на друга. Два человека, договорившихся об одном деле. Молча, без слов.

Майор рассердился:

– Интересно!

– Да. – Адъютант рассматривал свои ногти. – Далеко выступающая точка. Упрекнуть за ее потерю некого. – Вдруг он взглянул на майора. – Я немедленно подготовлю соответствующее донесение в штаб дивизии!

На улице проревел тяжелый тягач. Земля задрожала. С потолка посыпалась пыль. Из окна выпал осколок стекла, звякнул о пол и разбился.

– По-видимому, усиление для артиллерийского полка, – сказал адъютант.

– Какого? – вопрос посыльного раздался как пистолетный выстрел.

Майор сердито приказал:

– Будете говорить, когда вас спросят! – Он повернулся к адъютанту: – Дайте, пожалуйста, карту.

Адъютант стал рыться на столе. Под кителем он носил сорочку с манжетами. Манжеты были грязные. По их краям тянулась серая кайма.

С напускным безразличием посыльный взглянул на карту. Голос адъютанта сказал:

– В конечном счете мы виноваты перед нашими людьми.

Его рука неопределенно показала на стол. При этом он не объяснил, о чем он на самом деле думал.

– Я убежден, – деловито заверил адъютант, – что наше мнение будет утверждено.

– Это мое дело!

– Извините, что вы сказали? – смущенно закашлялся адъютант.

Майор упрямо заявил:

– Я сказал: «Это мое дело!».

Он сложил ладони и почувствовал нездоровую влажность, как будто у него была температура. Сейчас же ему надо будет сходить к врачу. Мгновение он играл с этой мыслью. И действительно, он убедит врача, что болен. И с негодованием подумал: «Я же действительно болен».

– Хотите закурить? – обратился адъютант к посыльному. – Мы не имеем ничего против.

Он походил на обходительного человека, который везде чувствует себя как дома независимо от происходящего.

– Спасибо!

Посыльный начал тщательно набивать свою трубку. Когда она была готова, прикуривать не стал. Он не хотел рисковать. Жирная муха, ползавшая до этого по печи, полетела к окну. Она ударилась о стекло и упала на пол. Под полом что-то зашуршало, как будто там пробежала крыса.

– Так на чем мы остановились?

– Проводить ли контратаку или нет? – неожиданно ответил адъютант. Он поставил перед майором вопрос, словно выставил картину на аукцион. Во-первых. Во-вторых, адъютант уже предлагал: никаких контратак, не надо никем жертвовать. Посыльный напряженно смотрел поверх окна и ловил каждое слово.

– Но вам известен приказ? – спросил майор.

– Какой приказ?

– Держать позиции. Каждое вклинивание противника ликвидировать контратакой!

– Конечно, конечно, – согласился адъютант, как бы извиняясь.

Есть сотни приказов. Ни один солдат не может отказаться выполнить приказ, но может его забыть.

Майор думал о своем ребенке. Было бы справедливо, если другие тоже получили бы телеграммы. Он думал: «Я должен получить удовлетворение». Его ладони были все еще мокрыми, как будто он макнул их в воду. Боль можно заглушить, если за нее отомстить. Он хотел мстить.

– Исключений нет, – сказал он и увидел, как посыльный глянул на его стеклянный глаз, как будто ожидая, что тот вывалится.

– Господин майор! – Адъютант указал на карту, лежащую на столе. Его палец упирался в черную линию, ведущую через болото.

– Гать не имеет никакого значения. Это не дамба. Просто тропа из еловых бревен, – он показал на красный крестик. – Пулемет, бессмысленно выдвинутый вперед пост.

Майор больше ничего не хотел слышать. О чем пойдет речь сейчас, он уже знал. Бессмысленность этого поста. Узкая дорога по нейтральной полосе. Тонкие бревнышки, положенные одно с другим. Никакого прямого сообщения с остальной ротой. Между бревнами булькает трясина. Русский пулемет держит тропу под обстрелом. От взгляда противника ее не укрывают ни искусственные заграждения из листвы, ни какие-либо препятствия, которые бы ограничивали его сектор обстрела. Снаряды свободно падают на этот единственный путь сообщения. Затем – позиция: нагромождение вырванных из земли деревьев, бревен и кустарника. Никаких воронок – болотистая почва заплывает после каждого взрыва. Это чудо, что отделение там продержалось так долго.

– При этом рота очень ослаблена. Каждый человек на счету. Вы можете нести ответственность за контратаку? – заключил адъютант и убрал руку с карты.

Он ждал ответа. Теперь и посыльный понимал, о чем шла речь.

Майору было нелегко ничего не замечать. Он снова и снова пытался найти помощь своему ребенку. Его ребенок был убит. Этого он не может забыть. Это он сказал бы адъютанту в лицо: «Почему я? Чем я это заслужил? Я не приказал себе построить дом во французском стиле, как полковник артиллерии. Вы можете на него посмотреть в окно, вон там, позади, он стоит. Артиллеристы живут в грязных норах. Я не устраиваю ежедневно офицерских столов со свечами и белым фарфором. Не содержу любовницу. Не езжу регулярно в тыловой город. Ничего, кроме проклятых забот о батальоне. Я не хотел этой кампании. Я – частный человек. Моего ребенка убили. Моя роль ангела-хранителя сыграна…»

– Вы можете за это нести ответственность? – повторил адъютант свой вопрос.

– У нас есть пополнение.

Вдруг майор закричал:

– Достаточно солдат, чтобы пополнить роту!

– Так точно, господин майор.

Посыльный вздрогнул и побледнел. Он вспомнил о надежде, что они перемрут сами собой. Отвалятся. Один за другим. Один за другим, ранеными или убитыми отправятся в тыл. Пока остальных не сменят.

– Пополнение в размере взвода, – сказал майор нормальным голосом.

Адъютант сочувственно улыбнулся:

– Пополнение. – Он пренебрежительно махнул рукой. – У людей нет никакого опыта. Вы же хотели их придержать здесь, чтобы они постепенно привыкали.

«Он будет меня накручивать до тех пор, – подумал майор, – пока я снова один не сяду за стол, не увижу часы с гирями и не услышу их тиканье. Меня успокоит только то, что и другие принесли жертвы. Я должен это услышать, иначе я потеряю рассудок». Он ухватился за свое намерение:

– Делайте, что я приказываю.

– Значит, контратака через гать?

За окном тягач отправился в обратный путь. Он проезжал мимо. Стены задрожали. Потом наступила тишина.

– Я хотел бы… – Майор здоровым глазом посмотрел на свои сапоги.

– Да? – Голос адъютанта спрашивал: «Чего бы вы хотели?»

– Ничего! – Чтобы выиграть время, майор обратился к посыльному: – Насколько силен противник?

Смешной вопрос. Адъютант молчал. Посыльный смог только выдавить:

– Никто не знает.

– Н-да… – Майор удивился, что он ушел от ответственности.

До сих пор он всегда тщательно оценивал факты. Боль стерла все: сочувствие, заботу, стол с консервными банками, в которых плавали дохлые клопы, печь, оштукатуренную глиной, на которой колхозник забыл кучу тряпья, дверь с петлями из кожи, в которую вошел адъютант с телеграммой; несчастье и уничтожение. Он думал: «Почему я не могу ее вспомнить? Здесь что-то не так. Человека, с которым вместе прожил двадцать лет, забыть нельзя. Телеграмма, удар. Или упасть на колени и молиться – стать кающимся дураком. Или нанести ответный удар. Я нанесу ответный удар. Каждый должен поплатиться за ребенка: посыльный, рота на передовой, весь мир». И все же его что-то сдерживало. Как будто он хотел оставить за собой открытую дверь. Чтобы все еще оставалось немного свободы.

– Пишите проект приказа командира дивизии, – приказал он.

Теперь он знал, как это сделает. Это было просто. Адъютант делал, что ему приказано, и, кажется, тоже все понял. Крупными буквами он выводил слово за словом на бумаге. Посыльный наблюдал за ним.

Адъютант протянул майору записку:

– Вклинения противника ликвидировать контратаками.

– Хорошо, – сказал майор.

Он передал записку посыльному:

– Возьмете тридцать человек пополнения на передовую и эту записку.

– Есть!

Вдруг посыльный спросил:

– Это сообщение или приказ? – Он повернул бумагу к свету.

Майор резко повернулся к нему спиной и глянул на адъютанта:

– Вызывайте людей!

Дверь заскрипела. По доскам скрипнули шаги адъютанта.

– Мне подождать на улице? – спросил посыльный.

Майор не ответил. Он подошел к окну и рассматривал заклеенные бумагой трещины на стекле. Трещины, расходившиеся прямо и вдруг, как по причуде, уходившие в сторону. Рассчитать, что произошло в действительности, было нельзя. Случай изменил направление.

Майор осмотрел деревню. Колодезный журавль стоял как гильотина на фоне неба. Солнце садилось между деревьями леса. Наступал вечер. Он был доволен, что одним махом расплатился с жизнью. Теперь все будет легче. Он будет сам выбирать между жизнью и смертью.

– Разрешите задать личный вопрос? – прозвучал голос.

Майор забыл, что посыльный все еще стоял здесь.

– Говорите, – сказал майор.

Он продолжал стоять спиной к посыльному и смотрел сквозь разбитое стекло.

– Я хотел бы… – посыльный запнулся и начал снова: – Я хотел бы… Это вопрос чисто… – повторил он. И потом выпалил: – Вы можете приказать, чтобы меня заменили?

Майор не пошевелился. Такого ему еще никто не говорил.

– С тех пор как мы на этих позициях, – настойчиво продолжал посыльный, – я уже не знаю, сколько дней, я уже, по крайней мере, раз сто прошел туда и обратно. Я, конечно, не трус. Но я больше уже не выдерживаю. Я больше не могу. – Он говорил очень быстро. В его голосе звучала мелодия дороги. – Я не знаю, когда это началось. Высота – там как на стрельбище. Цель – это я. Все стреляет в меня. И лес, и раненые, и убитые. Я устал. Иногда мне кажется, что у меня разорвутся легкие.

Майор побарабанил пальцами по оконному стеклу.

– Вы думаете, в роте, в окопах лучше?

– Да, да! – громко ответил посыльный, будто опасаясь, что майор его не расслышит. – Там я могу окопаться. Мне не надо будет бежать сквозь минометный огонь. Отсюда – прямо в окопы. Посыльным быть хуже. Пожалуйста, прикажите меня сменить.

Майор подумал: «Это мне известно. К такому не привыкают. Это как прыжок с большой высоты в мелкую воду. Плаванье – это привычка, но прыжок?»

– Ничего нового вы мне не рассказали, – ответил он.

Это звучало равнодушно. Он не хотел, чтобы его застали врасплох: ни он сам, ни человек, стоявший по ту сторону стола.

Посыльный показал, что недоволен:

– Это несправедливо!

Майор увидел, как из деревенских изб выходили солдаты пополнения. Один из них стоял уже у колодезного журавля. Красное, жирное лицо с торчащими вперед зубами. Никакой осторожности в движениях. Только дурацкие дерзкие манеры. И его посыльный тоже отведет на бойню.

Голос позади майора пробормотал:

– Было бы справедливо менять посыльных ежедневно.

Майор подумал: «Справедливо? Убить ребенка – тоже справедливо?»

– Или, по крайней мере, еженедельно, – продолжал посыльный.

Майор заметил, что все это его не интересует. Он отмахнулся:

– Я не могу заботиться обо всем.

– Капитан говорил, вы приказали, чтобы я оставался.

– Я приказал? Он может в любое время назначить другого.

– Так точно. Но он говорит: «Приказ есть приказ».

Посыльный стал назойливым. Он говорил, как будто никого, кроме него, не существует.

– Я поговорю с капитаном, – пообещал майор.

Он так и не сошел со своего места. У колодца строилась группа. Адъютант считал людей. Пополнение было занято своими вещами. Слишком много поклажи. Им понадобится лишь часть, да и то недолго. За его спиной пошевелился посыльный. Может быть, он подошел ближе к окну? Майора это не заботило. Его пальцы снова барабанили по оконному стеклу. Два раза сильно, два раза слабее. Постоянно в том же ритме.

Посыльный кашлянул.

– Что еще? – спросил майор.

Ему надо было бы выпроводить посыльного вместе с адъютантом.

– Я не могу идти на позицию.

Барабанная дробь стихла.

– Я больше не могу, – сказал посыльный. – Я болен.

– Болен? – Майор повернулся.

Ложь на лице посыльного была очевидной.

– У меня ноги больше не двигаются. Воспаление суставов. Сообщение и людей на передовую должен доставить кто-то другой. – Он положил лист с копией приказа командира дивизии на стол и сжал кулаки, как будто что-то хотел спрятать в руках. Казалось, что его лицо и глиняная печь сделаны из одного материала. Когда майор на него смотрел, он молчал.

– Вон отсюда!

Посыльный не шелохнулся. От колодца доносились обрывки фраз адъютанта.

– Возьмите приказ!

Посыльный протянул руку и взял бумагу. Никакого подчинения. Просто движение. Майор посмотрел на его серое лицо. В глазах посыльного стояли слезы. Посыльный повернулся кругом и молча вышел.

Стол вызывал то же настроение. Майор, немного пошатываясь, снова подошел к окну. Посыльный мог плакать. Пополнение на улице построилось в колонну. Адъютант поднял руку. Прошел посыльный, вытирая глаза. Кто-то смущенно смеялся. Посыльный крутил головой. Через грязное стекло это выглядело как в кино. Звуковая аппаратура отключилась. Все было в тишине. Посыльный плакал. От злости? Или это было что-то другое? Теперь звук снова включился.

– Не в ногу, шагом марш! – скомандовал адъютант. Донеслось как из колодца. Посыльный вышел на деревенскую улицу, и колонна побрела за ним. Люди, колодец с журавлем – все исчезло перед его глазами. Почему он тоже не может плакать? Слезы утешают. Майор видел только оконное стекло. Оно отражало чужое, искаженное в гримасу лицо. Его собственное лицо.

II

Посыльный с пополнением вышел из деревни. Ремни снаряжения скрипели. У последней деревенской избы заржала лошадь. Кладбище было покинуто. Телега для перевозки мертвых пропала. От сомнительных личностей – ни следа.

Колонна позади посыльного двигалась молча. Линия фронта перед ним, закрытая мрачными лесами, тоже молчала. Ночь надвигалась из-за горизонта. Всегда, когда смеркалось, фронт на некоторое время смолкал, чтобы приготовиться к ночи. Посыльный знал об этом. Левой рукой он сбил в пыль муху, привязавшуюся к нему у выхода из деревни. Его правая рука все еще была сжата в кулак. В ней была бумага, которую он незаметно стащил у майора со стола.

Приказ для его роты торчал в его сумке. Позднее он его выбросит.

У опушки леса стояла полевая кухня. Помощник повара подкладывал дрова в ее печь. Немного углей высыпалось наружу. Крышка котла была открыта. Из него шел пар, но ничем не пахло.

Лес набросился на дорогу, словно был сильнее ее. Но стволы деревьев отступали назад. Только отдельные сучья кустарника цеплялись за посыльного, царапали его плечи. Он разжал кулак, попробовал разгладить бумагу, опасливо оглянулся.

Один солдат отделился от общей группы и попробовал обогнать цепочку, образованную солдатами.

Посыльный снова смял бумагу в руке. Еще недостаточно темно. Сейчас как раз будет дерево с повешенным. Он перешел на другую сторону дороги. Цепочка солдат за ним не показала никаких намерений последовать за ним. Они остались на своей стороне и были напуганы. Он злорадно усмехнулся.

Повешенный болтался, словно вытянутый из воды, на длинной веревке. Было уже слишком темно для того, чтобы различить его лицо. Он был повешен неделю назад. Его предшественником был комиссар, а этот был простым солдатом. Когда в лесу их находили отрядами, их расстреливали. Одиночек – вешали. Кажется, они об этом знали. Большинство приберегало последнюю пулю для себя самого. Это значительно сокращало процесс.

Первый в цепочке испуганно отскочил в сторону. Он почти задел за труп. Посыльный хихикнул. Другие были предупреждены и испуганно обходили мертвеца. Первый труп, вот событие!

Темнело все сильнее и сильнее. Небо стало иссиня-черным. В кустарнике стучал аппарат Морзе, но посыльный его не слышал. С орудийных позиций доносились шумы, которые все заглушали. Он достал из сумки приказ, оторвал от него клочок и пустил его по ветру.

Телега с гнилой кожаной упряжью, словно призрак, возникла на дороге. Никто не видел, как бумажка упала на землю. Остатки он тоже вскоре выбросит. То и дело клочки приказа исчезали в темноте, в забытье. Это входило в его план. Вскоре у него остался лишь крошечный кусочек Он скрутил его между пальцев и куда-то кинул. Шальная пуля прошуршала по кустарнику и щелкнула о ствол дерева. Фронт, кажется, начал пробуждаться. Солдату позади удалось его наконец-то догнать. У него была такая одышка, будто он, кроме плащ-палатки и карабина, тащил еще ящик с патронами.

– Я – пекарь, – сказал он.

Очередь трассирующих пуль пролетела между веток. Посыльный надел стальной шлем, который до этого висел у него на поясе. Голос рядом с ним пресекся. Через какое-то время послышалось опять:

– Я – пекарь!

– Да, – ответил посыльный.

Он задался вопросом, понимает ли под этим солдат свою фамилию или профессию.

– Вообще-то я хотел на полевую пекарню, – пояснил ему голос.

– Было бы здорово, – ответил посыльный.

Он подумал о хлебе. О свежем, еще теплом хлебе. Он не был голоден. Он подумал о толстых фартуках, о пекарне, облицованной кафелем, о мучной чистоте.

– Дома у меня пекарня и мельница, – снова произнес голос. А потом с жалостью к самому себе: – Меня обманули.

– Нас всех обманули, – успокоил посыльный. Его голос заглушил гул снаряда, разорвавшегося где-то в лесу.

– Идем дальше! – приказал посыльный, но люди уже залегли. Пекарь тоже уткнулся в землю.

– Встать! – злобно крикнул посыльный. И подумал: «Наверное, это хорошо, что им больше нравится передвигаться на брюхе». Прошла минута, прежде чем они встали и пошли дальше.

– Пекарня с мельницей, – снова послышался голос рядом.

Над лесом на парашюте повисла осветительная ракета. Яркий свет проникал сквозь разодранные кроны деревьев. Полминуты они шли под ним.

Посыльный обернулся и глянул голосу в лицо: ряд торчащих вперед зубов и полная глупость. Лишь короткий взгляд. Потом ночь вновь окутала их своим покрывалом.

– Я тебя тоже отблагодарил бы, – донесся неясный голос. – Достаточно одного твоего намека… Ты, конечно же, кого-нибудь знаешь, с кем можно поговорить. Мне надо на полевую пекарню. Каждый служит там, где полезен.

Последняя фраза была сдобрена ложной убежденностью.

– Я таких не знаю. – Посыльный с отвращением сделал движение рукой. И тут он заметил, что в кулаке все еще держит бумагу, которую забрал у майора со стола. – Отойди назад. Мы должны держать дистанцию. Здесь уже опасно.

Он хотел остаться один. Тень послушно осталась сзади. Он мог подумать и разгладить бумагу. Майор не заметит ее пропажи. Их собирают для него только затем, чтобы уничтожить. Что на ней написано, он знал наизусть. Повозка преградила дорогу. Грузили раненых. Он споткнулся об оглоблю. Кто-то выругался. Листовка выпала у него из руки. Прошло довольно много времени, прежде чем он ее нашел.

Цепочка шедших за ним рассыпалась. Один налетел прямо на него, ударив в грудь. Другие кричали: «Посыльный, посыльный!» Он снова построил их цепочкой и при этом запыхался. Осторожно сунул листовку в сумку. В случае проверки он может заявить, что носит ее с собой для нужды. Естественно, и это было запрещено, но всерьез не воспринималось. Листовки тысячами рассыпались из ниоткуда. Хотя он никогда не видел самолета, но сыпались они явно с неба. Иногда они висели на кронах деревьев или на дранке крыш деревенских изб. Очень много разлеталось по болоту, где их никто не мог собрать. Были розовые и голубые листовки. Текст на них был один и тот же:

ПЕРЕХОДИ К НАМ, КАМЕРАД! ЭТОТ ПРОПУСК ГАРАНТИРУЕТ ТЕБЕ ЖИЗНЬ И СВОБОДУ!

На обороте были объяснения кириллицей. Он их разобрать не мог. Один в роте их перевел. Звучало неплохо: «Предъявитель этого пропуска является перебежчиком. Он имеет право на хорошее обращение, жизнь, свободу, возвращение на родину после войны». В роте никто этому не верил. Посыльный на самом деле – тоже. Несмотря на это, многие при себе имели такие «пропуска». Этот был взят у майора со стола. Атака на гать будет проходить без его участия.

История с приказом была решена. Клочки бумаги не найдет никто. Снова в небо взлетела осветительная ракета. Через лиственный покров посыльный видел, как она медленно снижается. Он задал себе вопрос, далеко ли еще. Но тут он стоял уже в тени от насыпи железной дороги. Ударил пулемет. Все было так, как будто насыпь только его и ждала. Как по команде, рядом с ним открыла огонь первая огневая точка. Вступила другая. Огонь словно передавался по горящему шнуру вдоль по рельсам. Кругом раздавались треск и грохот. Казалось, насыпь трясет лихорадка. Вдруг из лощины открыл огонь второй пулемет. Все гремело так, словно предстояло приветствовать Новый год. Далеко позади возник фейерверк из трассирующих пуль. И вдруг весь этот шум, словно карточный домик, провалился внутрь себя. Тишина. Лишь пуля, ударившись рикошетом, со свистом рассекла воздух. Казалось, она отлетела в небо и больше назад не вернется.

– Можете перекурить по одной, – сказал посыльный остальным.

Они встали вокруг него. Засветились красные точки. Когда кто-то из них затягивался, у остальных проступали контуры лиц. С вражеской высоты донеслась пара выстрелов.

– Ну все, пошли, – сказал посыльный, выбросив окурок между деревьев. Цепочка побрела вдоль насыпи. Он шел во главе.

По тропе началось встречное движение. Подносчики с ящиками боеприпасов проскользнули мимо них. Их обогнал посыльный. У медицинского пункта на земле лежали темные бугорки – мертвые. От шедших колонной не доносилось ни звука. Из незакрытого притвора палатки «пробивался белый луч карбидной лампы. Пахло карболкой и хлоркой. Далеко в лесах гремела батарея. В красноватых отсветах залпов, вспыхивавших в ночном небе, посыльный на секунду увидел силуэт высоты, мачту электропередачи, выжженный подъем, лунную поверхность. От противника сюда доносился непрерывный стрекот пулеметов. Снаряды рвались над насыпью, как раскаты грома. Наконец они прервались со злобным удовлетворением, будто говоря: «Мы тоже еще здесь».

Началась высота. Посыльный полез через кустарник, пригнулся и побежал вверх по склону. Удары мин напоминали падающие камни. Он сразу оказался между ними, пополнение – тоже. Но он думал только о себе. Внутренний голос приказывал: «Ложись!» Он сразу же падал на землю. Голос приказывал: «Беги, спасай свою жизнь!» Он бежал. Его ноги подчинялись инстинкту. Высота представляла собой извергающийся вулкан. Камни, земля, песок сыпались сверху, лавовый дождь раскаленных осколков. И вдруг – тишина. Ничего. Только осветительная ракета на парашюте, плывущая по воздуху.

Он стоял во весь рост и боялся залечь. Его жизнь зависела от одного движения. Представление, что сотни стволов из темноты нацелены на него, заставляло его дрожать. Зубы выбивали дробь. Ракета светила все ярче.

«Падай», – шептал внутренний голос. Он даже не мог вздохнуть. Единственное, что у него двигалось, это глаза. Они пытались пронзить мрак, увидеть стволы, направленные ему в грудь. Свет ракеты вспыхнул и стал похож на луч прожектора. Кроме мачты он был единственным, имеющим вертикальное положение на высоте. Люди из пополнения залегли где-то в тени. А прожектор все не гас.

«Тебе нужно сейчас свалиться», – шепнуло провидение. Но тут ракета погасла, и он, вздохнув, прыгнул дальше. В темноте он наткнулся на бетонный фундамент мачты. Его рука схватилась за осколок стекла, а колено пронзила жгучая боль. Что-то темное угрожало упасть на него – стойка мачты. Но не упала. И он решил отдышаться под прикрытием бетонной глыбы. С цепочкой людей, тянувшейся за ним, вход в нору под фундаментом мачты ему был закрыт. Он был как заключенный, сбежавший из тюрьмы. Куда бы он ни пришел в поисках укрытия, за ним следовал хвост беглецов, пользующихся его путем. Ему осталась только одна возможность – снова устремиться в темноту. Бежать под гору было немного легче. Его собственный вес помогал ему. Он был словно мяч, большими прыжками скатывающийся по склону. Грохот деревянных башмаков по железному мосту сопровождал его: откуда-то налетевшие винтовочные гранаты. Ветка ударила ему по лицу. Он уже был в кустарнике, в низине. Ноги ему больше не повиновались. В кустах он справил нужду как человек, который после выполненной работы думает о своем теле. Он всегда делал это на одном и том же месте, и у него было еще кое-что, кроме того. В этом отношении он был как собака. Вниз по склону доносился топот шестидесяти ног. Локомотив из человеческих тел, которыми двигали страх и паника. Ему стоило большого труда их остановить. То, что ни один не пропал, его удивило. Вместе они пересекли лощину, заросшую кустарником. Ветки и шипы через обмундирование кололи кожу. Потом они дошли до устья траншеи. Пули как пчелы жужжали в ветвях.

Посыльный сказал:

– Ждите здесь, пока я за вами не приду!

Последний отрезок пути до ротного командного пункта он по привычке пробежал, хотя минометов не было слышно. С облегчением он отодвинул в сторону жестяную пластину перед входом, протиснулся в щель и немного передохнул, прежде чем откинуть в сторону старую мешковину.

Запах, ударивший ему в ноздри, был сродни отравляющему газу. Прежде чем врага увидеть, он его уже чуял. Дезинфекционное средство крепко впитывалось в их униформу, будь они живы или уже мертвы.

– Перебежчик, – пояснил фельдфебель с таким жестом, будто он лично добыл его во вражеских окопах.

Русский солдат сидел на скамейке перед столом. Они смотрели друг на друга так, будто каждый из них ожидал, что другой вот-вот схватится за нож. У русского были узкие глаза, обгрызенные ногти. Он был охвачен страхом. Его коротко остриженные волосы торчали над черепом.

Наконец капитан прервал молчание:

– Так мы дальше не продвинемся. Парень испуган! – Он почесал голову и решил: – Я ему это начерчу!

Посыльного он слушать не стал. С помощью бумаги и карандаша, обгрызенного им по привычке, он хотел узнать у вражеского солдата, где стоят русские минометы. Безуспешно. Солдат тупо уставился на бумагу и пожимал плечами. Испарения его обмундирования отравляли воздух блиндажа, в котором и так воняло потом и дерьмом. Фельдфебель поднял руку:

– Может, так он поймет? – и хлопнул ею по щетинистой голове.

– Нет! – возразил капитан. – Не бить!

Он посмотрел на солдата. Тот смеялся, ничего не понимая.

Фельдфебель хлопнул по кобуре:

– С ним надо говорить по-другому!

Казалось, капитан начал отчаиваться:

– Он ничего не знает. И нам с ним делать нечего.

Чужак смеясь достал из кармана шаровар несколько табачных крошек, оторвал от рисунка клочок бумаги и свернул себе цигарку, сжал один конец, чтобы табак не высыпался, наклонился к свече и закурил.