Текст книги "Взапсис"

Автор книги: Герман Кант

сообщить о нарушении

Текущая страница: 1 (всего у книги 2 страниц)

Герман Кант
ВЗАПСИС

Рассказ

Берлин считается местом, в котором вполне можно жить, но, получив туристическую путевку на Волгу, я сказал себе: это что-то новенькое. Правда, мне давно хотелось на Балатон, однако путевку выделили не на Балатон. А на Волгу.

Когда мы подходили к Астрахани, я разговорился с двумя русскими учительницами, благодаря чему узнал многое о восстаниях стрельцов, о Золотой Орде и о Киевской Руси, а в известном смысле кое-что и о моем родном крае.

Путешествуя на пароходе, человек, видимо, позволяет себе расслабиться, вот почему, когда выяснилось что обе дамы, кстати говоря – мать и дочь, и обе из Казани, – ни разу еще не бывали в немецких землях, но с удовольствием побывали бы там, я тотчас предложил, пусть в таком случае приезжают ко мне в гости.

Это не так просто, услышал я в ответ, поскольку их официальные инстанции желают видеть приглашение по установленной форме, засвидетельствованное дружественными официальными инстанциями. И тогда я, обдуваемый волжским ветром у Астрахани, объявил о своей готовности такой документ получить.

Однако же мои способности улаживать дела в официальных учреждениях весьма ограниченны, хотя кое-кого из моих друзей это удивляет.

Ты же бухгалтер! – говорят они и не очень-то мне верят. Как будто я руковожу теми операциями, которые на самом деле я всего лишь регистрирую. Я не вершу никаких дел, я лишь аккуратно провожу их по счетам.

Тем не менее, вернувшись с берегов Волги на берега Шпрее, я как-то раз после работы с этаким ретивым видом отправился в полицию, в отдел прописки. Настроение мое сразу же упало, стоило мне увидеть переполненный зал ожидания. Помещение это было таким, каких я знал предостаточно. Тут вся жизнь оказывается в каком-то застое.

Поздние часы приема в официальных инстанциях задуманы для таких трудящихся, как я, однако скамьи были заняты в основном гражданами куда более старого образца. Но как старые, так и молодые уставились на меня словно на непрошеного гостя, что вламывается в некое общество и подрывает его накрепко замкнутые круги. К тому же, видимо, все ждали от меня чего-то еще кроме приветствия, а поскольку я ничего такого не изрек, какой-то пожилой человек сказал мне:

– Вы должны спросить, кто здесь последний.

Я послушно осведомился, и старик ответил:

– Я!

Он явно был горд тем, что дал мне указание и сумел в односложном слове выразить полное удовлетворение. Он больше не последний, теперь последний я, и я задавался вопросом, не надо ли написать крупными буквами: «Последний – я, я – последний».

Однако из дальнейших разговоров я понял, что принят в их круг, а еще некогда в школе мне говорили о симметрии круга. В нем нет ни начала, ни конца и, стало быть, ничего первого или последнего, что мне очень нравилось.

Воспоминание это успокоило меня, и я понял, что преувеличиваю, считая, что в зале жизнь оказывается в застое. Ведь жизнь твоя не ограничена этим залом, и занят ты не только делом, с которым пришел сюда. Ожидание – это лишь часть твоей жизни.

Впрочем, я ведь по доброй воле отправился в отдел прописки и присоединился к заявителям, дабы оказать дружескую услугу; в отличие от кое-кого из сотоварищей по ожиданию, я пришел с совершенно ясным делом, которое требовало лишь регистрации. Здесь заботились о порядке, а порядок должен быть.

Осмыслив все это, я расслабился и ничуть не испугался, когда раздалось какое-то странное урчание и на стекле ящичка над дверью засветилась бледная надпись: «Следующий, пожалуйста!»

Ожидавшие, правда, либо болтали о пустяках, либо в который раз перечитывали не слишком-то информативную газету, либо – словно обидевшись пялились куда-то в пространство, однако, главным образом, как теперь выяснилось, все готовились услышать сигнал. Я обратил внимание: не каждый прервал свое затянувшееся занятие и поднял голову, чтобы понять, кто же будет следующий, Следующий, следующий, однако совсем уж не проводить взглядом входившего в кабинет не мог никто. Взгляды одних непритворно говорили о желании знать, что заставило их ближнего перешагнуть порог канцелярии, другие взгляды, скорее полувзгляды, а то, пожалуй, и четвертьвзгляды, блюли последовательность: если это следующий, то когда же моя очередь?

Но как только закрылась дверь в канцелярию, снова наросло напряжение, возникающее из ситуации, в которой человеку оставаться не хочется. Тут даже появление новых посетителей давало лишь слабую разрядку. Кто теперь приходил, не менял ничего в расстоянии между своим местом в очереди и местом следующего под светящимся табло.

Я, правда, смотрел на вошедшую после меня женщину с повышенным интересом, так как только благодаря ей я был окончательно включен в процесс продвижения посетителей. Теперь я не просто следую, как последний за движущейся очередью, теперь меня будут еще и подталкивать.

Вошедшая была, казалось, хорошо знакома с организационными формами ожидания. Она окинула всех нас, стоявших до нее, взглядом, пересчитала наше число в минуты, из минут вычислила часы, и когда уголки ее губ опустились, стало ясно: для нее слишком долго.

К тому же в тоне, каким она задала ожидаемый вопрос, слышалось неудовольствие, и я ершисто подумал: «Да милейшая, мы хочешь не хочешь все должны пройти!» Однако мое чистосердечное признание в том, что я последний, вряд ли звучало ершисто. Иначе моя сменщица еще подумала бы, прежде чем обратиться ко мне со своим наглым требованием, а она сразу же выложила его, облачив в форму вопроса:

– Простите, вы не пропустите меня?

Не всегда удается сделать хорошую мину при плохой игре и не всегда удается построить вопрос так, чтобы из настоятельного требования он превратился в вежливую просьбу. Это был как раз такой случай, и сообразно с ним я спросил:

– А почему, собственно?

Связано с художественной самодеятельностью, ответила посетительница, только теперь, казалось, заметив, что все присутствующие принимают участие в нашем разговоре. Какое она на то имела право, не знаю, но взглядом и жестами она сумела внушить нашим сотоварищам по ожиданию, что я единственный в зале, кому, несмотря на столь исчерпывающее объяснение, требуется еще что-то. Она потянула меня в глубь эркера, в котором я сидел, и заговорила со мной, как говорят с больными:

– В восемнадцать часов будут продавать болгарские гитары фирмы «Русалка», место производства – Кремона, такую гитару я хочу купить.

Я, не зная, как мне иначе защититься, сказал:

– Кремона вовсе не в Болгарии.

– Но это написано на гитарах, – возразила посетительница, – и написано кириллицей. Я полагаю, для перестраховки.

У нее была интонация человека, который хочет посвятить другого человека в некую тайну. И этот другой был я, а я страдаю одной слабостью – люблю, чтобы меня посвящали в тайны. Пытаясь скрыть свое слабое место, я спросил грубее, чем мне свойственно:

– Уж если вам разрешили прочесть надписи на этих мандолинах, почему вы ничего не купили? Но даже если я вас пропущу, вы не успеете пройти до шести.

Посетительница не обратила внимание на мою грубость и терпеливо ответила:

– Продавщица показала образец. Продавать их будут только с шести. Из-за работающих, сказала она, но я думаю, она любит, чтобы магазин был битком набит.

– Такие бывают, – поддержал я.

Посетительница поняла это как знак моего согласия. Она перехватила вопрос вошедшего пожилого посетителя о последнем и большим пальцем указала на меня. Из дальнейшего я уяснил себе кое-что еще, при этом казалось, что посетительница теперь разговаривает со мной, отдалившись на некоторое расстояние и несколько даже сверху вниз.

– Еще два-три таких любезных человека, как вы, – сказала она, – и я успею до шести. Кто же был до меня перед вами в очереди?

Я позавидовал ее сноровке. Почти без усилий обменяла она себя на меня, для верности закрепив новый порядок еще и словом. Надеясь, что пожилой человек окажет ей более решительное сопротивление, я показал ей старика, как, надо думать, показывают сильному преследователю жертву, чтобы не быть одному в подобной роли.

Я очень пожалел, что не мог собственными ушами слышать, как была одержана победа, поскольку мой товарищ по несчастью сидел довольно далеко, и пока настырная посетительница прокладывала к нему дорогу, я подумал, что надо было по крайней мере спросить ее, по какой такой важной причине она нарушила очередь в зале ожидания, а не заняла, имея все шансы на успех, позицию в том хвосте, который формируется перед раздаточным пунктом болгарских гитар. И почему это должен быть обязательно инструмент из Болгарии фирмы «Русалка», изготовленный в Кремоне, что начертана кириллицей?

Этот вопрос интересовал меня тем более, что я уголком глаза заметил приближение пожилого господина, который пришел позже меня и той настырной женщины и должен был быть после нее и после меня последним. Я знал, чего он хочет, и не хотел этого слышать. Я попытался злобным взглядом помешать ему завести разговор, но он, видимо, был истым господином и мысли не допускал, что его может коснуться злоба.

– Вы, стало быть, последний, – сказал он, и звучало это так, словно он долго меня искал и словно я – его последняя надежда, – Я должен кое о чем сообщить! – добавил он и уставился в окно на улицу.

Окна, безусловно, следовало вымыть, а на улице не было ничего, о чем следовало бы сообщать в полицию. Затихающее в послерабочие часы уличное движение, которое я лишь потому не называю унылым, что не знаю, можно ли охарактеризовать движение транспорта на улицах большого города этим словом. Только мне бы хотелось, твердо знал я, чтобы мои гости из Казани не прибыли как раз в тот час, когда городской транспорт столь уныло двигается по улицам столицы. Но я не мог бы объяснить, почему это имело значение. Я ведь даже не знал, как выглядят пути-дороги и транспортные средства в Казани.

Но пожилой господин, который хотел занять мое место в очереди, потому что должен был кое о чем сообщить, знал о машинах и улицах Берлина все. Во всяком случае все, сказал он, что узнаешь, если ты счетчик на перекрестке, изучаешь транспортные потоки и выражаешь полученные данные в цифрах.

Признаюсь: много раз, проходя мимо такой группы наблюдателей, я испытывал желание осведомиться у них о некоторых методах их работы. Каким-то труднопостижимым образом они были со мной в родстве. Они устанавливали, что, когда и где двигалось, суммировали результаты и определяли тенденции, и если даже не делали окончательных выводов и не имели прав принимать меры, то своей работой открывали другим возможность развивать напряженную деятельность. Они были бухгалтерами уличного движения, и мы могли бы обмениваться с ними опытом.

Однако исполнение подобных намерений растягивается на годы. То ты куда-то спешишь, в другой раз у тебя нет охоты, то из-за плохой погоды просто невозможно долго стоять на обдуваемом углу, а сойдется однажды все благоприятнейшим образом – досуг, климатические условия и настроение, – так на перекрестке царит безумное оживление и ты не осмелишься помешать престарелым исследователям измерять параметры потоков.

Поэтому было весьма удачно, что именно пожилой господин прорывался мимо меня в кабинет, поскольку он куда подробнее, чем та настырная женщина, желавшая поспеть к продаже болгарских гитар, все мне о себе объяснил. Теперь я полностью в курсе дела касательно подсчета транспортных средств. Работа эта, как я и подозревал, весьма ответственная. Нужно обладать аналитическими способностями, крепкими нервами и здоровыми легкими. Отличное зрение непременная предпосылка, а невежество в технике, особенно в автосфере, уже само по себе немыслимо, ибо необходимо отличать легковой автомобиль от грузового, а тот и другой, в свою очередь, от трейлера и вдобавок всех вместе от мотоциклов любых марок.

Полученные числа различных типов машин, разъяснял пожилой господин, заносят нажатием кнопки в память микрокалькулятора, и тут уж один палец должен знать, что делает другой.

Начинающие счетчики держат калькулятор в левой руке и тычут, разыскивая нужную кнопку, куда попало. Пока они сообразят, в каком порядке у них растут пальцы, длиннющие колонны машин давно прошли. Уже подумывали о тренировочном лагере с макетами системы уличного движения, продолжал пожилой господин, но этот вопрос связан с валютой, да в конце-то концов практика, как всегда, лучший учитель, кто выдерживает и у кого есть хоть капля таланта, тот в конечном счете овладевает своим инструментом, как кларнетист – кларнетом.

Пожилой господин показал мне наглядно, с каким совершенством можно осмыслить насыщенность столицы движущимися средствами. Не обращая внимания на грязные окна, он не сводил глаз с перекрестка перед полицейским участком, а руку держал у меня перед глазами; все, что двигалось по улице, вызывало ответное движение одного из его пальцев, сам он вслух регистрировал то, что видели его глаза, для чего каждый раз, сгибая палец, говорил:

– Щелк!

У меня не хватило духу указать на этого умельца, когда в зал ожидания вошла женщина с ребенком и спросила, кто последний. Поскольку сложнейший поток всевозможных драндулетов заставил как раз танцевать пальцы счетчика, я поднял руку, добровольно признаваясь, что среди ожидающих – последний.

Пожилой господин кивнул, соглашаясь с моим жертвенным жестом, и одновременно, сказав без промедления «щелк!», ввел в калькулятор безумного, ищущего смерть мотоциклиста.

Когда демонстрация была закончена, я спросил, о чем он хочет столь срочно сообщить в полицию, Является ли счетчик также помощником властей и должен ли он доводить до сведения властей все нарушения правил? Проезд спешащего мотоциклиста, случись он во время дежурства счетчиков, был бы причиной для доклада в полицию?

Нет, сказал пожилой господин, он здесь только из-за голых цифр, а предосудительное поведение водителей его не касается. Его не касается предосудительное поведение водителей, но его касается таковое, если он сталкивается с ним у счетчиков.

И он с таковым столкнулся?

– Столкнулся. Один из них считал неточно. Определенно и умышленно.

– И доказуемо?

– Что значит доказуемо? Я это вижу. Он заносит неточные данные. Сперва они попадают в микрокалькулятор, потом – в итоговый подсчет всех счетчиков, потом – в приблизительный подсчет общего результата на основе частичных данных, потом – в оценку тенденций, потом – в плановые кривые, потом – в бюджет и, наконец, дают полностью искаженную картину движения транспорта.

– Ошибиться может каждый, и это вряд ли повлечет за собой такие последствия, – сказал я.

И сам себя услышал с неприятным удивлением: так не скажет человек моей профессии. За что я тут же был наказан, ибо пожилой господин ответил мне тоном, столь же учтивым, сколь и язвительным:

– Если бы мы так думали, нам нечего было бы стоять в дождь, ветер, жару и стужу на своем посту! Это не ошибка, это умысел, и я должен об этом сообщить.

– Тем не менее это недоказуемо, – сказал я.

На что он, бросив на меня далеко не учтивый взгляд, возразил:

– Будто вы в этом хоть каплю смыслите!

В этой фразе звучал многозначительный подтекст, и потому я твердо заявил:

– Я вынужден взять назад место в очереди, которое я вам уступил. Не я теперь предпоследний, а опять вы. Кроме того, я сомневаюсь, что вам с вашим случаем следует обращаться в этот отдел полиции.

Когда нужно, и я могу выразиться вполне определенно, – пожилой господин все понял и быстро ушел.

Уже довольно долго, возможно из-за нашего содержательного диалога, никто не входил в зал ожидания. Зато кое-кто из первых в очереди урчанием и свечением был приглашен в канцелярию, и я нашел место у стола, на котором лежал пожелтевший от времени женский журнал. Эти издания, уже достаточно устаревшие, всегда читаешь как новые, и я протянул было руку за сей печатной продукцией, но тут мое внимание от достойного журнала отвлекла официальная акция. В зал ожидания вошла служащая полиции и спросила, кому еще нужны бланки. Высоко подняв вверх разные бумаги, словно распродавая их по дешевке, она стала называть их разными аббревиатурами, одни из которых были мне понятны, другие – нет.

Два подростка пришли за удостоверениями личности, и, девочка, получив бланки, сделала такой книксен, какие, полагал я, давно уже забыты. Многие пенсионеры просили бланки для получения виз на поездку в Западный Берлин[1]1
  Пенсионерам в ГДР разрешено посещение родственников в Западном Берлине.


[Закрыть] и тотчас садились к столу, чтобы заполнить свидетельства их высшей степени зрелости.

– Я хочу пригласить гостей, – сказал я в ответ на вопрошающий взгляд лейтенантши, – двух дам из Казани.

Прежде чем я успел добавить, где сей град стоит, лейтенантша вручила мне несколько бледно-голубых листков и объявила:

– Два раза Советский Союз, и печатными буквами, пожалуйста.

Женский журнал я подложил под бланк, хотя в крайнем случае я бы и без журнала обошелся, никакой особенно писанины, чтобы устроить гостям из Казани поездку в Берлин, не требовалось. Мои анкетные данные и анкетные данные обеих дам – это было почти все. И еще я должен был указать мотив приглашения.

Большую часть первой страницы бланка занимало напечатанное курсивом предписание, которое вялым канцелярским языком вменяло мне в обязанность заботиться о питании и жилье для моих гостей, а также нести за них ответственность в случае, если они создадут стране, их принимающей, финансовые проблемы.

Это предписание я тут же подмахнул, ибо учительницы, с которыми я столь приятно беседовал у Астрахани, на неоглядной, что море-океан, реке, карманницами наверняка не были. Мне это предостережение официального бланка показалось несколько неуместным.

Однако нельзя не согласиться, что кое-какие малоприятные случаи бывали. Мой коллега, который держит за домом породистых собак, поселил в своей квартире друзей по Обществу собаководов, приехавших на собачью выставку. Предполагалось, что гости пробудут у него три дня, но они вместе с двумя огромными овчарками оставались у него целый месяц, и все от мала до велика их единомышленники, проживающие в стране, появлялись в доме на протяжении этих четырех недель, делились своими соображениями о собаке как пастухе овец и при этом еще ели вволю.

Видимо, происшествия подобного рода и привели к тому, что пункт этот вписан в бланк; было бы на нем напечатано указание – ненужное зачеркнуть, я бы знал, куда приложить мое перо. Дамы из Казани не владели живностью и хотели всего-навсего бросить взгляд на нашу столицу.

Представить себе это – просто, а вот как написать – задумаешься. Мотив приглашения: взгляд на столицу. Что подумают власти, получив такую информацию? Конечно, Берлин заслуживает того, чтобы сюда приезжали гости даже из Казани, но если вопрос задает официальное учреждение, оно не желает завуалированных ответов.

Лучше уж, кажется, написать: туризм. Но это обозначение я счел неудачным. К двум дамам из Казани никак не подходил термин, при котором прежде всего думаешь о рюкзаках, кроме того, спрашивалось не о мотиве их путешествия, а мотиве моего приглашения. Но и моим мотивом был не туризм. Моим мотивом было знакомство, что и могло служить обоснованием.

Я уже хотел было вписать это слово в пустую строку, но поскольку моя профессия развила у меня определенную особенность – педантично обдумывать каждую позицию, я поставил себя на место сотрудника, который будет читать мое ходатайство. Вот эта лейтенантша, например, которая наверняка не только раздает бланки, но потом их изучает, что подумает эта славная женщина с погонами, если прочтет такой ответ?

Прежде чем я успел углубиться в ведомственный образ мышления, в зал ожидания влетел молодой человек и чуть ли не упал передо мной на колени. Стоя передо мной в преувеличенно согбенной позе, он просил пропустить его.

Я вовсе не последний, хотел я сказать, так как после ретировавшегося автосчетчика пришла женщина, которая в виде исключения не хотела встать в очередь передо мной, а после нее, пока шла раздача бланков, пришли еще два-три человека, но до тех мне уже дела не было. Если ты не упускал из виду впереди стоящего, то все в порядке.

Я хотел объяснить молодому человеку этот порядок, довести до его сведения, что я не последний, хотел спросить его, почему он именно меня счел последним, но другие уже просветили новичка относительно соблюдения очередности.

Его, однако, не так-то легко было обескуражить. Он встал куда положено и, обратившись ко всем нам, объявил:

– Мое посещение полиции имеет смысл лишь в том случае, если я тотчас войду в канцелярию, иначе говоря, буду следующим. Только в этом случае улучшатся условия моего существования.

Мы были бы тупым сборищем, если бы не проявили к нему внимания. Однако мы были обкатанные жизнью люди, и та женщина, которая на подходе к болгарской гитаре обошла меня и других ожидающих, была вправе сознавать себя представительницей нашего сообщества. Ведь следующее урчание в ящичке над дверью адресовалось бы ей, поэтому ее привилегией было справиться у молодого человека о более точных обстоятельствах его существования.

Совершенно очевидно, что молодой человек обдумал свой ответ по дороге сюда, а в том, что ответ этот был построен по законам стратегии, я убедился очень скоро.

Собственно говоря, начал он, его дело касается квартиры, но в настоящее время он студент-заочник, и так как он уже на последнем курсе, то месяц-другой будет жить в столице. Вопрос с квартирой решается там, где он родился и живет постоянно, в Бурге под Магдебургом, однако же, если иметь в виду его будущее жилище, огромная удача, что его пригласили участвовать в столичном заключительном семинаре. Ведь из числа временно собранных сюда специалистов набираются Национальные группы заполнения.

По воцарившемуся вокруг меня молчанию я понял – не только я не знал, что это за группы заполнения, и узнал я это вместе со всеми. Речь шла о создании Протокольного центра, а группы эти были характерным явлением телевизионной эпохи.

– Группа заполнения, – объяснил нам молодой человек, – есть не что иное, как оперативная команда для заполнения пустот в кадре, сокращенно ОКЗПК, и как таковая – фактор конфронтации.

Вот такой ответ имел я в виду, когда сказал, что он был построен по законам стратегии. Вначале великое слово – существование, затем будничное слово – квартира, а далее одни только заумные понятия; тут уж участие не заставит себя ждать. Наша представительница попросила его подробнее разъяснить нам сказанное.

И мы это разъяснение получили. Мы узнали, что наша жизнь подчинена диктату взаимосвязи планетных систем, сокращенно ВЗАПСИС, и что мы не можем надеяться, будто наше житье-бытье остается незамеченным другой стороной. Важно тут одно – не облегчать задачи другой стороне. Точнее говоря, все дело в том, чтобы эту задачу ей усложнить. Национальные группы заполнения, сокращенно НАГЗ, весомая составная часть совокупности усложняющих средств.

– СОЧСУС, – сказала женщина, знакомая с кириллицей, и когда студент-заочник как-то тупо поглядел на нее, добавила: – Всего-навсего еще одно сокращение, извините, я не хотела вас прерывать.

Зато я бы сделал это с большим удовольствием: ведь нельзя же начинать с квартиры, а потом ни с того ни с сего переключаться на планетные системы. Но здесь слушали не меня, студент-заочник продолжал держать речь.

По всей вероятности, к концу долгих ученических лет его так напичкали знаниями, что каждое высказанное слово приносило ему заметное облегчение.

– По телевидению, – сказал он, – общественно-актуальные форумы транслируют, начиная с определенной степени их значимости, и престиж докладчика на этих форумах определяется числом голов слушателей, которые будут вмонтированы в кадры с его речью. Как принято сейчас считать, личный авторитет докладчика обратно пропорционален числу вмонтированных в кадры с его речью голов. Таким образом добились признания сторонники увеличения и уменьшения числа вмонтированных голов, теории, которая гласит примерно…

– Можем себе представить, – сказала женщина, сидевшая под табло над дверью, табло, которое вот-вот заурчит и засветится лично ей, – но если сейчас раздастся звонок, а я не уловлю связи вашего разъяснения с вашим жилищным делом, я войду в канцелярию. Итак?

Молодой человек не торопясь продолжал:

– Придерживаясь законов оптики и заботясь о лучшем контакте докладчика со зрителями, телекамеры показывают преимущественно головы сидящих в первых шести рядах. Здесь по протоколу сидят высокопоставленные деятели общественной жизни, сокращенно ВЫДОЖ, и другая сторона изучает эту позицию с чрезвычайным интересом. Как здесь сидят? По алфавиту или по рангам? Кто присутствует, а кто отсутствует, и почему тут или там образовалась брешь в ряду кресел? Выше, среди факторов конфронтации, я назвал пустоты в кадре, теперь добавлю: среди них самые опасные – бреши.

– Понятно, – сказала женщина у двери, – и группа заполнения должна эти бреши заполнить, верно?

– Верно, – ответил заочник, – на сегодня выделили меня, объявлено, что будут присутствовать руководители государства, а из-за эпидемии гриппа вполне вероятно, что мне придется принять участие в передаче. Но я потерял удостоверение личности, его нашли и сдали сюда, мне велено его взять. Я должен его взять – без него я не войду во Дворец заседаний, ведь пропуск НАГЗ действителен только в сочетании с личным кодом, а код…

– Вписан в удостоверение личности, ясно, – сказала наша представительница, – не ясно только, какое это все имеет отношение к вашему квартирному делу, и не говорите, что я вас не выслушала!

Она подняла глаза на табло, словно требовала наконец-то сигнала, а молодому человеку это послужило знаком выдвинуть свои стратегические резервы.

– Это будет иметь отношение, – ответил он, – если Центральное телевидение, передачи которого смотрят также в Бурге под Магдебургом, смонтирует мою голову с лидирующими головами и покажет меня как одного из высокопоставленных деятелей нашей общественной жизни. Этого будет достаточно, чтобы улучшить условия моего существования.

Еще пока он говорил, засветилось и заурчало табло, разрешающее вход, и я в который уже раз убедился, что принадлежу как гражданин к просвещенным гражданам, что я часть разумной нации, которой и слова достаточно, чтобы повести себя тем или иным образом.

Все ожидающие одновременно показали на дверь, и наш заочник перешагнул порог, словно и не ожидал от нас ничего другого.

А та женщина, которая все-таки рисковала не получить гитару из болгарской Кремоны, даже подтолкнула его дружески, и было видно: она разделяет с ним его счастье. Мы все разделяли с ним его счастье. СЧАСТЬЕ это была аббревиатура, обозначающая наши объединенные эмоции.

Чувства эти позволили мне уверенно заняться собственным делом и делом обеих дам из города на зеленых берегах Волги: мотив приглашения, стало быть, сердечная дружба, этого вполне достаточно.

Пусть такая формулировка – преувеличение, потому что, обдуваемые волжским ветром у Астрахани, мы подружились лишь в той мере, какая казалась необходимой, чтобы предстать перед органами власти. Темой нашей была Киевская Русь и стрелецкое восстание, сердечное же смятение места не имело. Два педагога из Казани, к тому же мать и дочь, и путешествующий бухгалтер подобное сочетание редко ведет, полагаю я, к любовным приключениям. В нашем случае это не привело даже просто к дружбе, но в бланк я был вправе вписать слова «сердечная дружба», так как слова эти подкреплялись нашими более общими отношениями – отношениями наших стран.

Однако стоило мне об этом подумать, как меня охватило новое сомнение. По всей вероятности, в этом учреждении частенько бывало, что человек очень личные желания выражает иносказательно, лозунговыми формулировками, и мне не хотелось встретить иронический взгляд женщины с погонами, каковой был бы вполне обоснован, впиши я в графу о мотиве приглашения только слово «дружба».

Почему уж не «дружба народов»? – вопросил бы взгляд лейтенантши.

Все взвесив, я собрался было начертать что-то вроде «личная дружба», хотя и слышал доносившийся до меня издалека вопрос, как следует представлять себе дружбу безличную. Да что уж, личная дружба – хорошо придумано. Вряд ли это захотят проверить, но если да, то, по мне, пусть. Кто бы мог оспорить мое объяснение – вот так, именно так формировалась у меня личная дружба: в спокойно текущей беседе о восставших стрельцах, об основании государств и набегах Золотой Орды. Кого кроме меня и обеих дам касается, какие формы приняли наши отношения? В этих делах каждый держится на свой лад и указания не принимаются.

Я готов был уже заполнить пустующую строчку в бланке, как перед моим внутренним взором вторично возникла лейтенантша. Личная дружба? – услышал я ее голос и последующий вопрос; – Которая же из двух эта счастливица? Одной вы годитесь в отцы, другой едва ли не в сыновья, такая ситуация возбуждает любопытство. Или вы, я спрашиваю неофициально, на обеих глаз положили? В таких случаях, дорогой господин Фарсман, только зрением ничего не добиться, и вопрос еще, одобрят ли дружественные инстанции подобные отношения. Гражданин, поразмыслите хорошенько!

Я стал размышлять, и так как не мог остановить свой выбор ни на «личной дружбе», ни на такой, которая была бы вообще как-то обозначена, то не мог заполнить бледно-голубые листки, и с губ моих слетело заявление, что с этой минуты меня, поскольку я еще должен поломать голову над бланком, опять можно считать последним.

Оставшиеся в зале, вместо того чтобы попросту не принимать меня в расчет и двигаться к канцелярскому столу в установленном порядке, вновь стали соревноваться за ближайшее к табло место.

Так как покинул сформировавшуюся очередь я, то я и был виновен в возникшей заварухе, и только сознание, что это средство уже использовано, удержало меня от того, чтобы аннулировать свой отказ от места в очереди. Я бы с радостью, оставаясь глухим к происходящему, углубился в заполнение бланка, но поставить непроницаемые переборки между мной и залом было невозможно. Картины происходящего и разговоры вокруг доходили до меня, и хотя я ответил на прощальное приветствие заочника и гитаристки, покидавших полицейский участок, куда больше занимали меня дела и люди в зале.

Какая-то женщина, которую, как мне показалось, я видел в американском фильме в роли пьяницы, решилась на ребяческий маневр. Даже я, посвятивший себя целиком заполнению бланка, разглядел ее попытки незаметно приблизиться к двери и окутать свое движение туманом пустопорожней болтовни. В ее никому не нужном рассказе речь шла об улетевшей дикой утке, но никто не выказал участия к судьбе скрывшейся птицы. Все молчали и взглядами, словно тяжеленными бревнами, преграждали женщине дорогу к цели.