Текст книги "Тарантул (худ. А. В. Яркин)"

Автор книги: Герман Матвеев

сообщить о нарушении

Текущая страница: 6 (всего у книги 35 страниц) [доступный отрывок для чтения: 13 страниц]

15. В берлоге врага

Мишка пошевелился, и собака сердито заворчала. Положение создалось скверное. Он слышал, как собака бегала вокруг машины, скребла когтями по борту.

– Грумик! Грумик! – ласково позвал он, но в ответ собака залилась злым лаем.

– Чтоб ты сдох! – выругался шепотом Мишка.

Собаки он не видел, но по тому, что она доставала передними лапами борт грузовика, понял; какого роста этот Грумик. Лай его тоже говорил, что играть с Мишкой он не собирался. Время тянулось мучительно долго, и Мишка продрог до костей.

Наконец хлопнула дверь на крыльце, и женский голос позвал:

– Грумик, иди домой!

Лай сменился довольным повизгиванием, но сейчас же собака бросилась к грузовику и снова залаяла.

– Что ты там нашел, Грумик?

Снова повторился визг и грозный лай в сторону машины. Видимо, женщина поняла собаку и, встревоженная, ушла в дом. Скоро двери хлопнули вторично, и во двор с лампой в руках вышел шофер. Жена его стояла с ним рядом. Мишка лежал не дыша, притаившись в углу кузова, но это ему не помогло.

– Что он? Крысу учуял?

– Нет. Ты посмотри, Сеня. Он бы так лаять не стал.

– Ну, хорек забрался. Что там, Грумик? Ищи! Грумик царапал лапами по борту.

– Ну-ка, подержи лампу, Катя. Едва лишь шофер встал на подножку и заглянул в кузов, как сразу увидел съежившегося мальчика.

– Верно! Тут кто-то есть… Эй, гражданин! – толкнул он в спину скорчившегося Мишку.

Притворяться дальше было бесполезно, и Мишка нехотя поднялся.

– Ты как сюда попал?.. Постой, постой… Свети-ка на него, Катя. Э-э-э! Да это знакомый! Как же это ты с Петроградской стороны сюда угодил?

– А я с вами приехал.

– В гости? – басил добродушно шофер, помогая Мишке выбраться. – Вылезай, коли в гости приехал, проходи в горницу… Нельзя, Грумик!

Он пропустил Мишку вперед себя на крыльцо и запер за собой дверь.

– Садись, гость, – сказал шофер, указав на табуретку, а сам прошел в конец комнаты к столу, на котором стояла еда, пустая пол-литровая бутылка из-под водки и шипел самовар.

Очутившись в теплой, чистенькой комнате, Мишка стал дрожать, и чем дальше, тем больше, так что через две минуты у него зуб на зуб не попадал.

Жена шофера хмуро смотрела на лихорадящего мальчика и, ни слова не говоря, села напротив.

– Зачем ты приехал? – спросил шофер, принимаясь за прерванный ужин.

– А я сам но знаю, – еле выговорил Мишка. Хотя его знобило, но голова была ясная, и он не терялся.

– Как это сам не знаешь? Как тебя зовут?

– Степка, – на всякий случай соврал Мишка, вспомнив своего приятеля, дежурившего сейчас где-то на Петроградской стороне.

– Степка?.. Ты рассказывай, рассказывай.

– Сеня, ты погляди, как он замерз. Трясется, бедный, даже смотреть страшно, – с жалостью сказала женщина.

– Ничего, это ему на пользу. Отогреется.

– Дать ему чаю горячего?

– Не надо. Пускай сначала скажет, зачем приехал.

Наступило молчание. Мишка сжал зубы и, затаив дыхание, напряг все мускулы, отчего сразу перестал трястись, и только где-то внутри, под ложечкой, осталась неприятная дрожь.

Собака лежала около хозяина и, положив лапы, смотрела на мальчика. Шофер громко чавкал и тоже не спускал глаз с гостя. Покончив с едой, он подошел к жене и, обняв ее за плечи, сел рядом на один стул.

– Ну так что? Будешь говорить?

– А чего говорить?

– Зачем ты приехал?

– Да так… прицепился, значит, хотел к дому подъехать, а потом машина шибко поехала, я и побоялся соскочить… Ну и, значит, заехал, сам не знаю куда… – сказал он, глядя ясными глазами прямо в лицо шоферу.

Объяснение было настолько правдоподобным, что шофер задумался. Ему ли не знать ленинградских мальчишек! Прицепившись к трамваю, к троллейбусу, к грузовику, они не пропустят удобного случая бесцельно прокатиться в любом направлении. Можно сказать с уверенностью, что если бы им удалось пробраться на аэродром, то и тут они, ни секунды не задумываясь, уцепились бы за шасси первого поднимавшегося самолета. Но тут случай был особый. Мишка относил письмо к «их» человеку и принес очень странный ответ.

Шофер достал из кармана портсигар и молча закурил. Затем вынул часы и посмотрел на них. При взгляде на эти часы Мишка чуть не подпрыгнул. Черные, с золотым ободком, они были, как две капли воды, похожи на те, что он видел у однорукого и на столе у майора. У мальчика в голове мелькнула озорная мысль.

– Вы не знаете, сколько сейчас времени? – четко сказал Мишка.

Шофер внимательно посмотрел на него. Мальчик был бледен, глаза его блестели. Он медленно повернул часы циферблатом к мальчику.

Мишка не мог рассмотреть, где стоят стрелки, но так же решительно и четко продолжал говорить слова, врезавшиеся ему в память:

– А у вас не найдется закурить? На губах шофера заиграло нечто вроде улыбки, и он, не спуская глаз с бледного лица мальчика, спросил:

– А ты что куришь? Махорку или табак?

– Папиросы, – твердо сказал Мишка.

Шофер неожиданно расхохотался, вылез из-за стола и хлопнул Мишку по плечу. Смеялся он долго, весело, и ему вторил веселым лаем Грумик, запрыгавший вокруг хозяина.

– Ну и парень!.. Заводной… – повторял он между взрывами смеха.

Немного успокоившись, он обратился к жене, которая с недоумением смотрела на эту странную сцену.

– Вот это парень! Покорми-ка его, Катя. Так ты, значит, только папиросы куришь?!

Через пять минут Мишка хлебал жирные горячие щи из свежей капусты и не поднимал глаз от тарелки. Что, если шофер начнет его о чем-нибудь расспрашивать? Одно неосторожное слово выдаст его, и тогда конец. Живым отсюда ему не уйти.

К счастью, хозяин успокоился. Он, с наслаждением причмокивая, пил чай.

– Очень я люблю чай с вареньем пить. Брусничное варенье с яблоками или черносмородиновое… Эх!.. Ну, ничего… Скоро не только с вареньем, с французским ромом попробуем. Тебе не приходилось чай с ромом пить, Степка?

– Нет.

– И я не пивал. Говорят, вкусная вещь. Выпитая водка сильно подействовала, и шофер разговорился. Он начал болтать о своих планах. Рассказал, что собирается съездить в родную деревню и кое с кем свести там счеты. Он начал ругать большевиков с такой ненавистью, что Мишке стало не по себе. Ему первый раз в жизни пришлось встретиться в такой обстановке с врагом, и он понял, что пощады от него ждать не придется.

Мишка съел щи и принялся за чай. Шофер пристально смотрел на него помутившимися глазами и вдруг сказал;

– Степка, а ты Петра Ивановича знаешь? Это был тог самый вопрос, которого мальчик ждал и так боялся. Но, когда вопрос этот был задан, он не растерялся.

– Дядя, разве я похож на того дурака?

– Какого дурака? – настороженно спросил шофер.

– А вот который на дороге вам все рассказал. Помните? Где войска стояли… Красноармеец подошел, покурить попросил…

Шофер вдруг опять разразился хохотом.

– Верно, дурак!.. Я Петру Иванычу показываю, а он сомневается. Вон, говорю, где они размещены. Ну, а этот подошел и все рассказал… Побольше бы таких дураков, – говорил он сквозь смех.

В этот момент загудела сирена, и шофер нахмурился и замолчал. Некоторое время все молчали, прислушиваясь.

– Хуже всего, когда она воет, – сказала жена.

– А ты не бойся. Здесь не будет бомбить.

– А вдруг сорвется нечаянно?

– Как она может сорваться? Там техника. Немцы – народ аккуратный, зря не будут бомбы кидать. Они знают, куда надо… Верно, Степан?

– Верно! – согласился Мишка. Вой сирены кончился. Наступила тишина. Шофер встал и потянулся.

– Спать пора. Завтра чуть свет подниматься, – сказал он, направляясь в соседнюю комнату. – Ну, Степан, давай ложиться, а утром я тебя подброшу по пути. Постели ему, Катя.

Но Мишка не собирался оставаться на ночь в этой берлоге. Он встал из-за стола, чинно поблагодарил хозяйку и пошел к выходной двери.

– Скажите, где у вас это… уборная, – спросил он.

– А как выйдешь в прихожую, сразу налево дверь будет… Ты возьми лампу.

Мишка покосился на керосиновую лампу, в которой еле мерцал привернутый фитиль, и спросил:

– А там разве нет электричества?

– Нету. Вывернули лампочку, а то через щели свет видно.

Захватив лампу, Мишка вышел в прихожую. Дверь на улицу он сразу увидел. Он, крадучись, сделал несколько шагов к ней, поставил лампу на пол, снял крюк и распахнул дверь. Холодный воздух охватил его, и Мишка невольно вздрогнул. «Может быть, остаться до утра?» – подумал он, но тут же отбросил эту мысль. «А вдруг придет однорукий? Нет. Времени терять нельзя». Он вышел на улицу. Глаза, как это бывает при переходе от света к темноте, ничего не видели. Вытянув руку вперед, мальчик нащупал забор и пошел вдоль него. «Надо хотя бы чем-нибудь отметить дом», – подумал он. В конце забора он сорвал пучок мокрой травы и торопливо запихнул ее между рейками. Захрустел песок, затем Мишка споткнулся о дощатый тротуар и наконец почувствовал под ногами булыжники мостовой. Где-то вправо от него блеснул фонарик. Мишка быстро зашагал на огонек. Глаза постепенно привыкали к темноте, он уже различал вокруг себя силуэты домов и деревьев. Вдруг перед ним выросла темная фигура и загородила ему дорогу. Яркий луч фонарика снова ослепил глаза. От неожиданности Мишка шарахнулся в сторону.

– Кто такой? Стой! Пропуск есть?

– А ты кто такой, чтобы пропуска спрашивать? – ответил мальчик, разобрав по голосу, что перед ним какой-то старик.

– Я ответственный дежурный. Предъяви пропуск.

– А чего ты мне в глаза светишь? Отверни фонарь, – рассердился Мишка. – Какая это улица?

– Белосельская, – неуверенно сказал старик, сбитый с толку повелительным тоном мальчика.

– А номер дома?

– Который?

– Да вот этот, – Мишка ткнул рукой в сторону.

– Этот? Пятьдесят шесть.

– Понятно. А теперь веди меня скорей, куда надо.

– Куда?

– К начальнику. В милицию или в штаб… Где у вас штаб обороны?

– Н-не знаю… – замялся старик. Он теперь, видимо, и сам был не рад, что остановил мальчишку.

– Веди скорей! Пропуска у меня нет.

– Ладно уж, иди. Тебе спать пора, – добродушно сказал старик.

– Какой же ты дежурный? – возмутился Мишка. – Задержал, а теперь на попятный. А может, я фашист, с парашютом спустился?

– Не болтай языком-то. Иди, пока не попало.

Старик отошел от него.

– Слышишь, дед? – крикнул Мишка. – Где у вас милиция?

– Отцепись. Ничего я не знаю. Иди своей дорогой. – Старик сел на лавочку перед домом.

Мишка остановился в раздумье. В его распоряжении было мало времени. Дорога каждая минута, а если он будет сам искать милицию или штаб в незнакомой местности, то шофер, пожалуй, успеет скрыться. Выход был один: рассердить старика, чтобы тот отвел его в милицию.

– Эх ты, дежурный! На лавочку уселся и уже захрапел! А тоже мне – «Стой! Пропуск есть?» – передразнил он старика.

– Не хулигань, парень. Иди, пока цел, – с угрозой проворчал старик.

– Очень я тебя испугался. Ах! Ах!.. Держите меня, я в обморок падаю от страха…

Он добился своего. Выведенный из себя, старик подошел и схватил Мишку за шиворот.

– Не хочешь по-хорошему, – на себя пеняй. Идем! Они прошли несколько домов и остановились.

– Маша! – крикнул старик в темноту. Ему отозвался молодой женский голос. – Маша, отведи-ка этого фрукта в милицию и скажи, что он без пропуска ходит. И скажи еще, что хулиганит. Скажи, что меня всячески поносил при исполнении служебных обязанностей. Поняла?

– Он убежит от меня, дедушка.

– Не посмеет.

– Никуда я не побегу. Ведите скорей, – сказал Мишка нетерпеливо.

Девушка внимательно посмотрела на задержанного. Она была одного роста с Мишкой и явно боялась этого отчаянного парня, который сам напрашивается в милицию.

– Куда идти? – спросил Мишка и, не дожидаясь ответа, быстро зашагал по дороге, изредка оглядываясь назад.

Конвойная не отставала, однако шла па почтительном расстоянии.

– Теперь направо надо свернуть, – сказала она у переулка.

– Сюда, что ли? Да ты иди вперед. Улицы у вас… как в деревне, – проворчал Мишка, поджидая своего конвоира.

Так они и дошли в полной темноте до отделения милиции. Конвоир впереди, а задержанный сзади.

16. В комнате следователя

На подступах к Ленинграду шли напряженные, кровопролитные бои. Атаки следовали одна за другой. Танки прорывались на окраины, и каждый раз, по расчетам немецких штабов, Ленинград должен был пасть. Уже назначен был день и час парада «непобедимой» германской армии на исторической площади города у Зимнего дворца… Но защитники Ленинграда решили иначе, и парад пришлось отложить.

В эти дни в Ленинграде об отдыхе думать было некогда.

Майор государственной безопасности, вернувшись с улицы Воскова, наскоро выпил стакан крепкого кофе, чтобы прогнать туман, стоявший перед глазами от переутомления, и вызвал Воронова на допрос.

Бессонные ночи давали себя знать. Как только он садился на стул, мысли начинали расплываться, таять и во всем теле появлялась слабость. Майор встряхивал головой, усилием воли «приводил себя в порядок», закуривал папиросу и снова углублялся в бумаги. Нельзя было дать опомниться диверсантам. Искать… Искать…

Разматывать клубок как можно скорее.

Наглое, вызывающее презрение, с которым Воронов держался у себя дома, после того как были найдены его сокровища, теперь сменилось трусливой предупредительностью. На предложение майора сесть он поспешно опустился на кончик стула и замер в ожидании. Вся его фигура выражала смирение, покорность и преданную готовность.

«Эти люди в такие минуты начинают говорить с приставкой «с"», – подумал майор.

– Ваша фамилия? – задал он обычный вопрос.

– Чего-с? – переспросил арестованный. Майор улыбнулся. Догадка его подтвердилась. Когда были заданы и записаны анкетные вопросы, майор отложил в сторону перо, откинулся на спинку стула и закурил.

Теперь начиналось самое трудное – узнать правду.

– Вы, конечно, догадываетесь о причинах вашего ареста?

– Совершенно верно-с. Я думаю, что мои сбережения… – немедленно ответил Воронов, но майор его перебил:

– Ваши сбережения меня интересуют в той мере, в какой они связаны с вашей деятельностью.

– Какой деятельностью?

– А вы разве не понимаете?

Арестованный подумал и, не опуская глаз, горячо заговорил:

– Нет. Если вы говорите о моей служебной деятельности, – я весь тут… как на ладошке. Кроме благодарностей, за мной ничего… Я был на лучшем счету. Спросите в правлении, спросите кого угодно.

Воронов долго говорил о своих убеждениях, о безупречной работе, о безграничной любви к родине.

– Я верю вам, – спокойно и почти ласково сказал майор, когда арестованный кончил. – Я верю вам, но ведь это, к сожалению, слова. В моем распоряжении имеются факты, которые говорят совершенно другое. Может быть, мы перейдем ближе к делу?

– Не знаю, о каких делах вы говорите.

– А вы подумайте. Я вас не тороплю. Вы человек взрослый и знаете, где находитесь.

– Нет. Вы мне не верите, – горько сказал Воронов после минуты раздумья.

– Почему вы так решили?

– Да так, по всему видно.

– Вы мне столько говорили о своих убеждениях, о своей замечательной работе, о том, как вы любите свою родину… Вы меня очень убедили, и я вполне вам поверил. Здесь, очевидно, какая-то ошибка. Если бы от меня зависело, я бы вас освободил немедленно. Вы не огорчайтесь. Мы быстро исправим эту ошибку. Может быть, это клевета чья-нибудь? Завистников много. Одним словом, считайте, что все это пустяки, недоразумение.

Арестованный взглянул на майора, и в его глазах блеснул огонек.

– Я вижу, вы меня за дурака считаете.

– Как и вы меня.

После этой реплики майору стало ясно, что представление комедии окончено. Начинается второй этап допроса, более сложный.

– Итак… Что вы мне еще скажете, гражданин Воронов?

– Я не знаю, что вам надо от меня.

– Меня интересует ваша деятельность, особенно за последний месяц.

– Какая там деятельность! Я все время в саду, около Госнардома, землю копал. Блиндажи строили.

– А еще?

– Все. Вы меня посадили, – значит, сами должны знать, за что посадили.

– Опять начинаем в дурачки играть?

– Вам хорошо на том стуле рассуждать.

– А вы хотели со мной местами поменяться? Нет, этот вариант, пожалуй, не выйдет.

– Как знать, – не выдержал арестованный, но сейчас же спохватился и поправился: – «От сумы да от тюрьмы не отказывайся», как пословица говорит.

– Да, да… Вот мы и начинаем понимать друг друга…

В это время зазвонил телефон. Майор снял трубку и услышал голос одного из помощников.

– Товарищ майор, вас вызывает Бураков.

– Где он?

– Где-то за городом.

– Может он позвонить сюда?

– Да.

– Сообщите ему мой номер.

Майор жестом предложил арестованному выйти из комнаты следствия.

– Отдохните здесь и подумайте немного, а то вы не совсем верно расцениваете свои возможности, – с улыбкой сказал он, указав на стул в коридоре.

Вернувшись в комнату, майор развернул газету в ожидании звонка, но читать не мог. Слишком были взвинчены нервы. Через пять минут зазвонил звонок и в трубке послышался знакомый голос Буракова.

– Алло! Это я, Костя говорит.

– Слушаю. Как дела?

– Дела? Слава богу – не дай бог… – весело сказал

Бураков, и майор понял, что тот конспирирует разговор. – Я далеко уехал. У самых Коломяг с нашим приятелем простился. На улице чертовски холодно.

– С каким приятелем?

– Да вот инвалид. Он – парень деловой, что хочешь достанет.

– Так. Дальше.

– Мы же на машине уехали. Какой-то грузовик, полуторка, подвернулся. Шофер вашу посылку получил и поехал. А Михаил, не будь глуп, тоже забрался и с ними поехал… чего пешком ходить? Ну, и я решил не отставать, – может, и мне что перепадет. Ты меня слушаешь, Ваня?

– Да, да. Откуда ты говоришь?

– В канцелярии совхоза телефон нашел. В Коломягах. Теперь я думаю остаться ночевать с инвалидом. Поздно уж. Меня Михаил беспокоит. Уехал с шофером и не сказал, куда поехал. Я тебе записочку послал, а звоню так, на всякий случай. В порядке у вас? Бомбил сегодня сильно.

– У нас все в порядке.

– А тебе Михаил не сказал, куда он собирался поехать?

– Пока что сведений нет.

– Я на Петроградскую звонил, – продолжал Бураков. – Новостей нет, только Степан не вернулся до сих пор.

– Это я знаю. Ну что, выслать людей к тебе? Как адрес? Я сам приеду.

– Я записочку тебе отправил, Ванюша. Знакомые ребята захватили. Ну, все. Дежурная ругается, нельзя, говорит, телефон пустяками занимать. Сердитая, спасу нет. Ну, будь здоров.

Майор нажал на рычаг и, разъединившись, набрал номер своего кабинета. Приказав помощнику без задержки прислать к нему донесение Буракова, он спросил, нет ли каких известий от ребят с Петроградской стороны, и в частности от Панфилова.

– Товарищ майор, – сказал помощник. – На Геслеровском упала бомба. Там есть жертвы и засыпано бомбоубежище. Василий Кожух мне сообщил, что Панфилов направился именно туда. Кто его знает… Ведь никто не застрахован…

– Не будем гадать, – сказал майор и повесил трубку.

Перед глазами встала картина его знакомства с ребятами на крыше. Неужели этот сметливый, с живыми, любопытными глазами паренек погиб? Вспомнил майор, с какой гордостью рассказывал мальчик о потушенной им «зажигалке» на соседней крыше, и сердце у него сжалось.

– Не будем гадать, – повторил он шепотом, отгоняя назойливую мысль, и вышел из комнаты.

Воронов сидел в позе полной покорности судьбе и даже не поднял головы на проходящего мимо следователя.

Майор спустился в канцелярию, просмотрел документы личного обыска и взял отобранные у арестованного черные мужские, с золотым ободком, часы.

В практике своей работы майору много раз приходилось сталкиваться с остроумными изобретениями врагов: шифрами, паролями, значками, и, конечно, эти часы он не оставил бы и раньше без внимания, но сейчас они его заинтересовали еще больше. Из канцелярии он прошел к себе в кабинет, взял вторые часы и снова спустился в комнату следствия.

– Прошу вас, – сказал майор арестованному, сидевшему в коридоре все в той же позе, и открыл дверь. – Ну, как, нового ничего не придумали? – спросил он, когда Воронов сел на стул посреди комнаты.

– А что мне придумывать? Я весь тут.

– Это ваши часы? – спросил майор, доставая из кармана часы, снятые с убитого человека в районе Сиверской.

Воронов мельком взглянул на часы.

– Мои.

– Хорошие часы. Давно они у вас?

– Давно… лет пять.

– Подарок или купили?

Этот вопрос заставил Воронова насторожиться, и он чуть замедлил ответ.

– Купил.

– Где вы их купили?

– Не помню. Кажется, на рынке, с рук, у какой-то женщины. Она говорила, что умер ее муж, понадобились деньги, и вот пришлось продать часы, которыми умерший сильно дорожил.

– Прекрасные часы. Но они почему-то без фирмы.

– Это неважно. Главное – чтобы хорошо ходили.

– Но они как будто стоят.

– Не может быть. Я утром заводил.

– Посмотрите.

Майор протянул часы Воронову. Тот взял и приложил их к уху.

– Действительно стоят, – с удивлением сказал он и повернул несколько раз головку. – Я отлично помню, что заводил сегодня утром.

– Какое их назначение? – неожиданно спросил майор.

– Назначение часов?.. Время показывать.

– А еще?

– Не знаю… Я не понимаю, о чем вы спрашиваете, – с недоумением сказал арестованный.

– Неужели не понимаете? А я вижу, что вы все еще в дурачки играете. Вы посмотрите внимательно на часы. Пять лет часы носите, каждый день заводите, а не запомнили их. – То есть как не запомнил?

– Вы утверждаете, что это ваши часы?

– Конечно, мои.

– Ну, значит, я спутал. Извините. Верно, от переутомления. – С этими словами майор вынул из кармана другие часы и положил их на стол. – Но эти идут. Утром заведены, – сказал он с усмешкой.

Эффект получился даже больший, чем ожидал следователь.

При виде вторых часов у Воронова глаза широко открылись, словно перед ним на стол положили гранату, которая уже шипит и через три секунды взорвется. Он даже отшатнулся на стуле.

– Которые же ваши часы?

– Не знаю, – глухо сказал Воронов. – Часы одной фирмы.

– Немецкой фирмы.

– Может быть, и немецкой.

– Однако они произвели на вас впечатление, как я заметил.

– Конечно, я удивился… Я думал, что таких часов… Я не встречал их в Ленинграде.

– Значит, вы решили запираться?

– Я не запираюсь. Спрашивайте.

– Каково назначение ваших часов?

– Я уже сказал вам. Часы существуют для того, чтобы показывать время.

– А еще?

– Больше я ничего не могу сказать.

Упорство и отчаянное запирательство врага ничуть не раздражали майора. Наоборот, он испытывал даже удовольствие от этой борьбы. Старый чекист, он работал по призванию, с увлечением, и, чувствуя, что в его руках важные нити, разматывал клубок осторожно. Спешка в таких делах, кроме вреда, ничего не приносит. Если опытный враг почувствует ошибку, он сейчас же ею воспользуется и. запутает следствие. Вот он сидит, закусив губы, но в душе у него полная растерянность. «Откуда вторые часы? Кто из их банды попался и что успел выболтать? Какие материалы находятся у следствия? Куда исчез племянник? Где жена? Сознаться? Хотя бы немного облегчить свою участь признанием?» Но Воронов не спешил с признанием. Тяжелое положение, в котором находился Ленинград, давало ему какую-то надежду. Он, как было известно майору, ждал прихода немцев, был в этом уверен и, видимо, поэтому решил затягивать следствие, выигрывая время.