Текст книги "Тарантул (илл. Н. Кочергина)"

Автор книги: Герман Матвеев

сообщить о нарушении

Текущая страница: 13 (всего у книги 35 страниц) [доступный отрывок для чтения: 13 страниц]

9. Противогазы

За час до того, как Миша сбил Буракова с ног и освободил Шурку Кренделя, его настоящие друзья в раздумье стояли на набережной, не зная, что делать. Неожиданно Степа расхохотался.

– Ты чего? – спросил Вася, не видя никакой причины для этого смеха.

– Одному ослу справа привязали овес, а слева сено. Понимаешь? Ну вот он, значит, и не знал, что сначала есть. Хочет с овса, а потом, понимаешь, передумает и решит сначала сено есть и опять передумает… Ну и сдох с голоду. Так и не решил, с чего начать. Вот и мы с тобой. Стоим, как осел, и не знаем, что решить. Пойдем домой, что ли?

– Лучше на рынке поискать.

– Ну, пойдем тогда на рынок.

Они быстро зашагали по набережной. Пройдя Горбатый мостик, свернули на Фонтанку, затем по улице Чайковского вышли на Литейный. Здесь им перерезала дорогу военная колонна с новыми пушками. Молодые красноармейцы с довольной улыбкой поглядывали по сторонам.

– Вот это пушечки! – с восторгом сказал Степа. – Эта долбанет так долбанет.

– Маленькие.

– Маленькие, да удаленькие. Стволы-то какие длинные! Все пробьет насквозь.

Ребята первый раз видели подобную технику. Такие пушки, видимо, были новинкой, потому что на довоенных парадах они бы не ускользнули от внимания ребят. Глядя на артиллеристов, захотелось быть самим на их месте, двигаться на фронт и бить врага.

Они пошли по Литейному, рядом с колонной.

Новенькие пушки как нельзя лучше действовали на настроение ленинградцев. На лицах встречных пешеходов ребята подметили гордые и радостные улыбки.

– …Я верю в русский народ, Павел Федорович, – услышали ребята голос за собой. – Это самый талантливый народ на земле. В такие короткие сроки мы освоили самую сложную технику. Раньше говорили, что мы можем только землю ковырять, да и то первобытным способом. А теперь? И в воздухе, и на воде, и на земле – везде русские как дома. Простой деревенский парень, который и в городе-то никогда не бывал, – через полгода первоклассный летчик.

Степа оглянулся. Говоривший был мужчина средних лет, в шинели, с портфелем под мышкой и в больших роговых очках. Рядом с ним шагал пожилой человек в штатском, высокий, с длинным носом.

– На колесах – резина. Все честь честью, – сказал второй. – А ведь они в Ленинграде делались.

– В Ленинграде…

– Лошади сытые и сбруя новая…

– Вы все с хозяйственной точки зрения, Павел Федорович…

Из подъезда дома на дорогу выскочили две женщины в домашних блузках.

– Бейте их крепче, товарищи! – крикнула одна и замахала платком.

Ехавший впереди расчета командир козырнул и, улыбаясь, закивал головой.

В ответ ему замахали пешеходы, а красноармейцы взяли под козырек.

Около Кирочной ребятам удалось проскочить через улицу в интервале между подразделениями.

У входа на рынок остановились.

– Народу-то сколько! Как тут его найдешь?

– Найдем. Иди за мной.

Они пошли между ларьками. Очень скоро Степа кого-то увидел и схватил приятеля за рукав.

– Стой! – скомандовал он. – Вижу!

Вася, думая, что тот увидел Мишу, вертел головой по сторонам.

– Где?..

– Да вон… куда ты смотришь? Смотри прямо… Резинку покупает.

Наконец и Вася увидел человека, черты которого он крепко запомнил по фотографии. Горский стоял около ларька и внимательно разглядывал разложенный на прилавке товар.

– Степа, это же Горский, которого мы на огороде караулили, – зашептал Вася.

– А я что говорю…

– Вот здо?рово!.. Что теперь делать? Надо бы Мишку найти. Знаешь что? Я буду за ним следить, а ты скорей Мишку ищи.

– Не надо. Мы и без Мишки обойдемся. Вот если «туда» позвонить? Нет. Сделаем так… – горячо зашептал Степа. – Будем все записывать. Я читал в какой-то старинной книге про сыщика. Он интересно все записывал… Ты записывай все… Время записывай, что делает, записывай, куда пошел… А потом все подробно Буракову расскажем.

– Правильно.

– У тебя есть на чем записывать?

– Есть.

– На глазах у него не надо крутиться.

– Отойдем в сторонку.

Они отошли в конец прохода, откуда Горский был хорошо виден.

– Давай записывай. Резинку покупает, – шепнул Степа, толкнув приятеля в бок.

Вася достал записную книжку и занес первое наблюдение. Долго они ходили за Горским на почтительном расстоянии и старательно записывали все, что видели. Степе быстро наскучило это хождение, и он даже пожалел, что предложил такой план, но отступать было уже нельзя. Васю же, наоборот, чем дальше, тем сильней захватывала эта слежка. От волнения, спешки, сокращений и грубых ошибок записи у него получались малопонятные. Потом он и сам не мог разобрать, что записал:

«У магаз. см бел. резинку. Не купил. Говор. с хоз. ход».

«Ст. у ворт. Здоровал. с женч».

«Ход. Ост. Молка куп. вып стак.»

«Говр. с парнем заст. молния».

И все в таком духе. Ребятам уже наскучило ходить за Горским, когда они приблизились к решетке, огораживающей рынок со стороны улицы Некрасова. У выхода что-то случилось. В толпе послышался крик женщины, ругань…

Степа поравнялся с высоким человеком, глаза которого горели любопытством и рот был полуоткрыт.

– Что там? – спросил он ротозея.

– Вора поймали. Вон он как крутится… Ишь ты…

Из-за толпы Степа не видел, кто кого поймал, и хотел было протискаться в самую гущу, но в этот момент Вася сердито окрикнул:

– Смотри, уходит… не отставай!

Горский торопливо пробирался вдоль решетки к выходу.

Выбравшись на улицу, ребята остановились.

– Ну, что теперь? – спросил Степа, провожая глазами удалявшуюся фигуру.

– Пошли за ним, – мотнув головой, сказал Вася.

– А сто?ит ли, Вася? – неуверенно спросил Степа.

– Ясно. Теперь мы узнаем, где он живет.

Вася знал, что его друг быстро загорался и так же быстро остывал, а поэтому не обращал внимания на нотки сомнения, появившиеся в его тоне.

– Только ты на него не смотри. Он по своим, а мы по своим делам, – говорил Вася, увлекая за собой приятеля и ускоряя шаги. – Это вредная контра. Миша говорил – хуже ракетчиков.

У Литейного проспекта Горский перешел на другую сторону улицы и стал на трамвайной остановке. Ребята задержались на углу.

– Трамвая ждет, – сказал Степа.

– Да.

– Ну, а теперь что?

– Посмотрим сейчас. Ты не выглядывай из-за угла. Увидит.

– Может, лучше майору позвонить?

– Сейчас не надо. Потом позвоним.

Подошел трамвай и закрыл Горского. Вместо стекол в вагоне была вставлена фанера, и не было видно, что делается с той стороны.

– Смотри по ногам. Уедет, – забеспокоился Вася, приседая на корточки.

– Ничего не видно.

– Уедет… Из-под носа уедет. Сел он?

Трамвай звякнул и тронулся. Горского на остановке не было.

– Так и есть, уехал. Пошли! – крикнул Вася и бросился догонять уходящий трамвай.

К счастью, на повороте была переведена стрелка, трамвай затормозил, и ребята успели вскочить на заднюю площадку.

– Тут он?

– Тут. Вон сидит на поперечной скамейке.

– Осторожно. Не высовывайся.

Проехали Пять углов, Витебский вокзал. У Технологического института Горский перешел на остановку третьего маршрута. Ребята не отставали.

– Вася! Он туда едет… – начал догадываться Степа, когда они вошли следом за Горским в вагон трамвая.

– Ага! Здорово получается. Да ты сядь в угол и отвернись, – сердито пробормотал Вася. – Нельзя крутиться у него на глазах. Сиди, будто не твое дело.

Догадка ребят оправдалась. По Международному проспекту они приближались к линии фронта. Ехали долго. Переехав Обводный канал, Горский неожиданно покинул вагон. Ребята прозевали и, спохватившись, выскочили из трамвая на ходу. Слева – пустырь, справа – новые дома.

На широком шоссе одиноко стоявшие подростки резко бросались в глаза, и стоило Горскому оглянуться, как он сразу бы заметил их, но им повезло и на этот раз. Недалеко от остановки стояла груженная сеном военная повозка, за которую они спрятались. Под высокой аркой ворот недостроенного дома Горский остановился, оглянулся по сторонам и ушел внутрь.

– Степа, а ведь это тот самый дом…

– Может быть.

– Если там двери по бокам… значит, он.

Под арку выходили две желтые двери, и у ребят никаких сомнений больше не осталось: это был тот самый таинственный дом, о котором говорил Миша.

Дверь оказалась открытой. В коридоре – кучи строительного мусора. Лестница вела наверх и вниз, в подвал.

Затаив дыхание, ребята прислушались. Где-то внизу раздался шорох.

– Слышал?

– Ага! Это он.

– Ну, что теперь?

– А, была не была! – сказал Вася. – Идем.

– Фонарь у тебя где?

– В кармане… Тихо!

На цыпочках они подошли к перилам и медленно начали спускаться в подвал. Слегка задрожала земля от проходившего трамвая, потом загудел грузовик. В подвале было тихо. Осторожно остановились они перед массивной дверью. Сюда еще проникал дневной свет сверху. Степа вопросительно взглянул на друга. У Васи в ответ блеснули глаза, и он махнул приготовленным на всякий случай фонариком.

– Вперед! – шепнул он и потянул за скобу.

Дверь неожиданно скрипнула, ребята присели и с трудом удержались, чтобы не удрать. Через минуту успокоились, вошли внутрь и словно окунулись в чернила. Под ногами захрустел песок. Ощупью перебирая руками, по сырой стене, они дошли до угла и остановились. Снова послышались какие-то шорохи, справа за стеной, но очень далеко. Сердце у Васи от волнения колотилось, зубы выбивали мелкую дробь, но какая-то сила толкала вперед, и в полной темноте он продолжал двигаться вдоль стены, увлекая за собой Степу. Он понимал, что свет фонаря виден далеко, и, пока они не установили, где находится Горский, решил фонарь не зажигать.

Скоро они дошли до нового поворота. Здесь начиналась поперечная стенка, и в нескольких метрах от угла оказалась дверь, такая же массивная, как и при входе.

Проникнув во второе отделение подвала и сделав несколько шагов, ребята увидели далекий свет фонарика.

– Он!

Наступая друг другу на ноги, вытянув руки вперед, они бросились в сторону, наткнулись вытянутыми руками на кирпичную стенку, присели и замерли, прижавшись к стене. Хотелось зарыться головой в песок, спиной вдавиться в холодный кирпич. Они были открыты со всех сторон, и спасти их могла только темнота.

– Это ты виноват… – шепнул Степа.

– Тихо!

Прижимаясь друг к другу, они долго сидели не шевелясь. Ноги затекли и онемели. Но вот фонарик, слегка покачиваясь, начал приближаться. Горский освещал себе дорогу и ничем больше не интересовался. «Значит, не услышал». Все громче хрустел песок. Вот Горский откашлялся и сплюнул. А вот и скрылся за дверью, которую с гулом захлопнул. Железо заскрежетало по железу, и все стихло.

– Ушел…

– Тс-с-с… слушай.

Скрипнула вторая дверь, так напугавшая их при входе.

– Ушел, – с облегчением заметил Вася. – А я думал, нам крышка… Совсем рядом прошел. Ты испугался?

– Нет.

– Врешь! Он мог котлету из нас сделать, если бы увидел.

– А что бы он сделал?

– Что?.. А то… Вынул бы пистолет – и бах! бах!..

– Ну да…

Зажгли фонарь. Теперь глаза привыкли к темноте и свет казался ярким.

– Только я не понимаю, – чего он там у дверей железиной гремел?

Они смело подошли к двери.

– Вот так фунт! – сказал Степа. – С той стороны запер.

Все попытки открыть железную дверь ни к чему не привели. С таким же успехом можно было толкаться в каменную стену. Но закрытая дверь не испугала. До сознания сразу не дошла вся серьезность создавшегося положения.

– Это неважно, – сказал Вася, – Выберемся. Неужели больше выхода нет? Верно?

– Верно.

– Пойдем сначала посмотрим, что он там делал.

Они пошли в конец подвала и сразу обнаружили большой ящик с самыми обыкновенными противогазами, какие носили почти все ленинградцы.

– Вот тебе и на! – разочарованно протянул Степа.

– На что ему противогазы? Краденые они, что ли? А много их тут? Давай сосчитаем.

– Зачем?

– Ну, если мы начали записывать каждый шаг, то уж здесь-то и подавно нужно все обследовать и знать. Посмотрим, нет ли чего внизу.

Ребята принялись осторожно выкладывать противогазы, но ничего другого в ящике не нашли.

– Двадцать пять штук, – сказал Степа, когда последний противогаз уложили обратно в ящик.

– Давай еще поищем. Неужели он только за противогазом приходил?

– А он с противогазом отсюда ушел?

– Не знаю. Не видно было.

– Я тоже не заметил.

Ребята обошли весь подвал вдоль стен, тщательно осмотрели закоулки, но интересного ничего не нашли. Луч фонарика стал тускнеть.

– Батарея садится, – с тревогой сказал Степа. – Пока не поздно, давай выход искать.

– Ты видел с улицы окна в подвал?

– Видел. Они чем-то завалены… Потуши пока, пускай отдохнет.

– Дело дрянь получается, – сказал Вася и потушил фонарь.

Ребята остались в полной темноте.

10. На квартире у старушки

Когда Миша исчез, Сысоев со старушкой выбрались из толпы и пошли по улице Восстания к Невскому проспекту.

– Вы давно из деревни? – неожиданно спросила она.

– А как вы догадались, что я из деревни? – удивился Сысоев.

– Так мне кажется. Улыбка у вас такая открытая, просторная. Такая улыбка бывает у тех, кто на природе вырос.

– Удивительно точно вы сказали, мамаша. Из деревни я давно уехал, но я все время работаю на природе. Я моряк.

Разговаривая, они незаметно пришли к дому. Поднявшись на второй этаж, старушка открыла ключом дверь, и они вошли в квартиру.

– Проходите, пожалуйста, в комнату. Я сейчас вам все покажу.

Они прошли в большую комнату. Все окна, кроме одного, были забиты фанерой, у печки пристроена «буржуйка», около нее столик, на котором стояла посуда. Стены и потолок почернели от дыма и копоти. Словом, это была обычная для блокадного быта комната ленинградца, прожившего в ней прошедшую зиму.

Сысоев обратил внимание на висевший в углу патронташ и охотничью сумку.

– Кто-то у вас охотой занимался?

– Сын. Ружье пришлось сдать, а все остальное храню. Да вы садитесь, пожалуйста.

Машинист сел на кресло против большой незаконченной картины. На ней был изображен старик, склонившийся над книжкой, а рядом стояла маленькая девочка.

– Малый старого обучает, – заметил Сысоев.

– Что вы сказали? – переспросила старушка.

– Я говорю, что внучка деда грамоте учит.

– Совершенно верно. Это как раз моя внучка. А картину писал мой младший сын. Так и не закончил.

– Значит, старичок ваш муж?

– Ну, что вы… Это натурщик.

– А как же вы сказали, что это внучка?

– Ну что ж. Галочка позировала ему сама, а старика он писал с натурщика.

Старушка открыла шкаф и начала доставать всевозможные детские вещи. Тут были платья, пальто, капор, чулки, туфли, валеночки и даже меховая шубка. Сысоев машинально смотрел на вещи, думая совершенно о другом.

Давно ли в этой квартире жила дружная семья, звенел детский смех… и вот сейчас все сломали фашисты.

– Как вы только справляетесь? Дровишки ведь надо, воду…

– А я на учете, товарищ. Сын у меня работал на заводе инженером. Комсомольцы этого района организовали бытовую бригаду и все время помогают семьям фронтовиков. Чудесная молодежь! Без них я бы погибла. И дров мне привозят, и окна вот заделали, – объяснила старушка.

– Значит, сын у вас и художник и инженер?

– У меня пять сыновей, товарищ, – с гордостью сказала она.

– А где они живут?

– Всех родине отдала. Трое убиты, а старший и младший воюют. Один летчиком, а другой танкистом. Ради них и живу. Хочется дождаться победы. Если бы вы знали, с каким нетерпением я жду, когда этих наших мучителей разобьют! Я бы сама пошла на фронт, чтобы плюнуть в их поганую физиономию.

– Ничего, мамаша, справимся и без вас.

– Справимся. Конечно, справимся, – убежденно сказала старушка. – Силы России никем не измерены и не могут быть измерены. Они безграничны. Если бы враги не напали на нас так коварно, все бы иначе было. Я задерживаю вас, извините, – вдруг спохватилась она.

– Вы хорошие слова говорите, мамаша. Я головой тоже так понимаю, только на словах выразить стесняюсь. Пять сыновей!.. Легко сказать…

– Если бы еще пять было, всех бы на борьбу послала, – твердо сказала старушка.

– В деревне у нас тоже такие есть. По одиннадцать имеют. И все, с родителем в голове пошли.

Минут пять молчали, думая каждый о своем.

– Много слез и крови пролито, – сказал Сысоев.

– Нет. Слезы потом, когда войну кончим. А сейчас слезы в сердце камнем застыли.

– Тоже справедливо. А между прочим, чего я сижу, вас от дела отрываю! Вот, пожалуйста… – Сысоев встал и вытряхнул из обоих противогазов рыбу на стол. Старушка всплеснула руками:

– Куда мне столько?

– Ничего. Посолите и кушайте на здоровье. Лососина свежая, вчера поймали.

– Да как же я с вами рассчитаюсь?

– Знаете что, мамаша, вы отберите сами, что для девочки надо. Это ведь я не для себя. Есть у меня дружок на судне. Тоже сирота. У него сестренка. Ну, сами понимаете, обносилась, выросла. Самое необходимое, Вам видней, мамаша.

– Да разве у меня столько есть? За эту рыбу можно весь рынок скупить…

– Эх, мамаша! Мало ли что спекулянты накручивают. Они пользуются моментом и готовы с живого человека три шкуры содрать. Мы с вами должны по-человечески… поделиться. У нас рыба есть – кушайте на здоровье, а вы одеждой поделитесь…

– Да забирайте все…

– Зачем все? Самое необходимое.

– Все это мне не нужно сейчас.

– Как это не нужно? Подойдет критический момент – променяете либо другому кому дадите.

– Но вы посмотрите, сколько рыбы…

– Мамаша, давайте об этом не торговаться, а то как в аристократическом обществе получается: откроют двери и каждый другого ручкой приглашает, – дескать, войдите первым. Я в кино видел.

Это сравнение рассмешило старушку, и она принялась отбирать вещи.

– Что-то вы много накладываете.

– Только самое необходимое. У девочек так полагается, – сказала она.

– Да разве можно столько надеть за раз?

– За раз – нет, а в разное время – да… А скажите, брат этой девочки взрослый?

– Да. Вполне самостоятельный парнишка.

– Сколько же ему лет?

– Пожалуй, лет пятнадцать будет.

– Мальчик еще, – с грустью сказала старушка. – Присаживайтесь к столу, сейчас мы чаю выпьем.

– Нет, что вы… Я не хочу, – запротестовал было Сысоев.

– Если вы пришли не как торговец, а как ленинградец, вы еще посидите и выпьете чашку чая.

Сысоев смутился. Эти слова отрезали всякую попытку нового отказа. Старушка завязала узел с вещами и занялась приготовлением чая.

– Насколько я понимаю, мамаша… – начал Сысоев, но спохватился. – Может быть, вам не нравится, что я так вас называю?

– Почему же? По годам я действительно для вас мать.

– А все же, как вас по имени-отчеству?

– Анна Георгиевна.

– Очень приятно. Так я говорю, что вы, Анна Георгиевна, особенная женщина.

– Ничего во мне особенного нет. Самая обыкновенная, русская…

– Нет. У меня глаз наметан. Вы не иначе как профессорша. Я по всему замечаю. Вы, наверное, все книги прочитали, какие только на свете есть.

– Ну всех не только не прочитать, а не пересчитать. Но кое-что читала. И ребятишек когда-то обучала…

– Нигде не работаете?

– Ошибаетесь. Работаю. В ПВО нашего жакта.

– Это не то. Вечера у вас свободные?

– Пока – да.

Сысоев почесал подбородок, что делал в минуты напряженного размышления. Анна Георгиевна выжидательно посмотрела на него.

– Был у нас разговор среди машинистов: вот кончится война, пойдем в заграничное плавание – хорошо бы к тому времени подзаняться. Старший механик у нас человек сильно занятый, ему с нами некогда возиться.

– Так вы хотите язык изучать?

– Почему язык? – удивился машинист.

– Вы же сказали о заграничном плавании.

– А вы, случаем, не знаете ли язык?

– Знаю.

– Ох, мамаша! Да вы же клад! – обрадовался Сысоев.

– Но я только английский язык знаю.

– Английский. Ол райт! Да чего же лучше? Вот бы вы согласились нам уроки давать! Да вам тогда незачем и на рынок ходить. Кормили бы вас и поили…

– Пожалуйста. Я не знала, что сейчас кто-нибудь об учении думает.

– Очень даже думаем, только работы много. А по вечерам мы можем..

За чаем они оживленно обсудили так неожиданно родившуюся идею. Сысоев обещал сегодня же договориться со старшим механиком, а на следующей неделе уже начать занятия. Кружок будет маленький, но это, по мнению Анны Георгиевны, даже лучше, – обучение пойдет успешнее.

Распрощались они как старые знакомые; Сысоев взял под мышку узел и, весело насвистывая, отправился на судно.

11. Знакомство с ворами

Иван Васильевич работал в своем кабинете, когда в дверь постучали.

– Войдите.

Вошел Бураков. Он молча подошел к столу и сел на указанное майором кресло.

– Ну, докладывайте.

– Все сделано как нельзя удачней, товарищ майор. Крендель оказался на рынке, как вы и предполагали. Там же случайно я встретил Алексеева и познакомил их.

– Так. А чего вы хмуритесь?

– Кошки на сердце скребут, Иван Васильевич. Отправили мы хорошего парня в болото…

– Боитесь, что засосет?

– Нет, не засосет, но в грязи может перемазаться.

Иван Васильевич встал, несколько раз молча прошелся по кабинету. Затем снова сел за стол и сказал:

– Я думал об этом. Если бы не обстоятельства, если бы не крайняя необходимость, то, конечно, не стоило бы подвергать его такому испытанию. С другой стороны… лучше, если он пройдет через это болото под нашим наблюдением. Ничего, ничего. Алексеев – мальчишка волевой. У него цель в жизни есть, и он сознательно к делу относится.

– Я понимаю, Иван Васильевич, но все-таки неприятно.

– Н-да… Скажите мне, Бураков: если бы у вас был сын в таком возрасте, отправили бы вы его туда?

– Своего сына?

– Да. При этих обстоятельствах.

Бураков внимательно посмотрел на начальника и твердо сказал:

– Отправил бы… Но я бы ему сначала объяснил и следил бы…

– Следовательно, и сейчас вы должны поступать так, как поступили бы с сыном. Но думаю, что тревога ваша напрасна. Я давно присматриваюсь к нему. Парень падежный.

* * *

По набережной Фонтанки привел Шурка Крендель своего спасителя к Чернышеву мосту. Здесь стоял небольшой старинный дом.

Во двор дома свернул шедший впереди сгорбленный старичок с портфелем.

– Притопали! Ты подожди маленько внизу и подымайся по этой лестнице на третий этаж, – сказал вор.

– А чего ждать? – спросил Миша.

– Дома никого нет, а ключ у меня спрятан.

Перешагнув через лужу у двери, Крендель скрылся в подъезде. Скоро наверху раздался сильный стук, затем звонки. Миша подождал с минуту и начал неторопливо подниматься по лестнице. Стук и звонки повторились. «В чем дело? – подумал он. – И звонит, и стучит, а толку нет».

На площадке третьего этажа было четыре двери. Против правой двери стоял старичок, против левой, расположенной в глубине, – Шурка.

– Ну что?

– Да не открывают. Стучу, стучу, – сказал вор, подмигнув, и выругался.

Миша сразу догадался, что он выжидает, пока уйдет сосед.

Секунд через десять Крендель снова забарабанил в дверь.

Как назло, старику тоже не открывали. Каждый раз после Шуркиного стука он спокойно дергал за рукоятку звонка, поднимая за дверью сильный трезвон.

– Уснули они, что ли? – удивлялся старик, то поднимая, то опуская на пол пузатый портфель.

«А что, если у старика ключ тоже спрятан где-нибудь за обшивкой двери и он ждет, когда Шурке откроют? – подумал Миша. – Так они до ночи простоят».

Крендель снова зло выругался.

– Ай, Шурка! Кого же вы так ругаете? – спросил старик. – Ведь у вас в доме только сестра или мать…

– Вот их и ругаю.

– Это нехорошо. Надо сдерживаться.

– Не учи ученого… – с раздражением сказал вор.

Старик, видимо, знал нрав и воспитание своего соседа и поэтому замолчал.

Снова и снова принимались они стучать и звонить, но двери по-прежнему не открывались.

Сначала Мишу забавляла эта история и он ждал, чем она кончится, но наконец ему надоело и он потянул за рукав Кренделя:

– Идем. Я что-то скажу.

Они спустились вниз.

– Вы в одно время со стариком по лестнице поднимались? – спросил Миша.

– Ага. Я догнал его.

– Так я и думал. А теперь я подожду опять внизу, а ты иди открывай. Иди, иди, старику уже открыли.

Через минуту Миша вновь поднялся на третий этаж. У открытой двери его поджидал Крендель.

– Слушай! А как ты узнал, что ему открыли? – спросил он, едва Миша показался на лестнице.

– Химический анализ и алгебра.

– Ты по-русски скажи.

– Он ждал, когда ты уйдешь, – пояснил мальчик.

Квартира, в которой жил Крендель с матерью и сестрой, была небольшая, удобная, но темная. Окна выходили в темный двор, и даже днем нужно было зажигать свет. Крендель вышел из комнаты. Миша огляделся. Длинная комната была завешана и заставлена всевозможными вещами. В углу стояли три швейные машины, пианино, несколько патефонов, много ненужной мебели. На стенах висели гобелены, ковры, картины. И все это уплотнено до предела, как на складе. Только у входа, около печки, было оставлено немного свободного места.

С чашками в руках вернулся Крендель.

– Садись. Я чай поставил. Матка скоро придет – и поедим, – сказал он.

Крендель поставил чашки и достал из бокового кармана две продовольственные карточки.

– Сорвалась у меня сегодня одна. А эти здесь. Хотел выбросить, когда схватили, да не успел.

Из дальнейшего разговора Миша выяснил, что сестра Кренделя работала продавщицей в продовольственном магазине и с ее помощью воры получали продукты по краденым карточкам. Сестру Кренделя звали Тоня, по фамилии Кукушкина, но среди воров она имела прозвище – Тося Чинарик. Мать числилась где-то в швейной артели и работала на дому.

– А чьи это вещи? – спросил Миша.

– Матка собирает, – махнув рукой, сказал вор. – Копит, копит зачем-то. Все ей мало. Вот посадят нас с Тоськой, пускай тогда проедает все.

Крендель не договорил. В прихожей раздался стук, и он пошел открывать дверь.

В этом разговоре, проникнутом благодарностью и доверием к Мише, Крендель не употреблял жаргонных слов, ругался мало, и Миша потерял то напряженное чувство охотника, с каким пришел с рынка. Все стало как-то обыкновеннее. Но вот Крендель открыл дверь, и Миша замер. Следом за Кренделем в комнату вошел тот самый франт с нахальными глазами, который передал на рынке противогаз Горскому.

– Вот если бы не он, быть мне в уголовке, Жора. Ты его знаешь?

Франт остановился против Миши и пристально посмотрел ему в глаза.

– Свой? Видел я тебя где-то… На рынке?

– Все может быть, – спокойно ответил Миша.

– Ну, здоро?во.

Он протянул руку, Миша подал свою и сразу попал в клещи… Но не тут-то было. Миша и раньше был не из слабых, а на судне, в работе со снастями, с инструментом, еще больше окреп. Через минуту франт сделался красный как кумач и сдался.

– Стоп! Довольно.

Чтобы не испортить отношений, Миша разжал руку.

– Крепко!.. Что, Жора! Не на того нарвался, ха-ха! – торжествующе захохотал Крендель.

– Сильные у тебя пальцы, – сознался тот, – Не ожидал… Шурка, скоро Чинарик придет?

– Скоро.

– Я пойду лягу. Ночью не спал.

– Иди.

Они вышли в соседнюю комнату. Миша пересел на диван и откинулся на спинку. С приходом франта он почувствовал себя настоящим разведчиком. Этот франт Жора связан со шпионами, – это он сам видел на рынке. С ним связаны Крендель, Чинарик и еще какие-то люди, о которых вскользь упоминалось в разговоре.

Вернулся Крендель и рассказал про гостя. Жора – по кличке Брюнет – был сын инженера. Он давно убежал из дома и считался опытным вором, хотя никто из членов шайки не участвовал с ним в «деле». Он был их атаманом и любил окружать себя таинственностью. Никто не знал, где он живет, сколько ему лет, как его настоящая фамилия, какова его воровская специальность, и даже относительно его национальности мнения членов шайки расходились. Известно было, что он всех старше, образованнее и даже знает иностранные языки. По выражению Кренделя, «котелок у него варил».

Рассказывая об атамане, вор часто запинался.

Миша молчал и «мотал на ус» все, что доверчиво выбалтывал ему новый знакомый.

Время бежало незаметно. С темнотой вернулась хозяйка квартиры, Кукушкина, и занялась приготовлением омлета из яичного порошка. Миша старался держать себя непринужденно, но скромно. Сам молчал, а на вопросы отвечал коротко.

Пришли еще два вора, по кличке Ваня Ляпа и Леня Перец. Первый был маленького роста, круглолицый. Он похвастался золотым медальоном в виде сердечка на тонкой золотой цепочке. Такие старинные медальоны, давно вышедшие из моды, с забытыми фотографиями, с локонами волос внутри, во время блокады часто предлагались в обмен на продукты.

Леня Перец, высокий, худощавый парень с длинными руками, принес пол-литра разведенного спирта.

Когда омлет был готов, разбудили Брюнета и сели закусывать.

Пришел еще один паренек, по имени Пашка. Из разговора с Кренделем Миша понял, что Пашка еще не был полноправным членом шайки, но все шло к этому. Пашка работал и учился в ремесленном училище.

– Ну как, Жора? Поиграем сегодня? – спросил Пашка, едва успев поздороваться.

– А долг принес?

– Принес.

– Тогда сыграем. Выпей с нами. А ты чего не берешь? – обратился Брюнет к Мише, видя, что тот отодвинул свой стакан.

Миша покраснел, но твердо ответил:

– Я не пью.

– Почему?

– Потому что не нравится.

Этот естественный и правдивый ответ обескуражил атамана.

– А ты пробовал? – спросил Перец.

– Если б не пробовал, не говорил бы.

– А вот и Чинарик! Вовремя!

В представлении Миши это должна была быть изящная, стройная девушка, с бледным лицом, черными глазами, завлекавшая на балах богатых мужчин, как это описывалось в старинных романах о разбойниках. На самом деле Тося Чинарик оказалась здоровой, курносой, краснощекой девицей с широкими скулами, стрижеными волосами… Накрашенные губы, толстые руки и ноги…

– За здоровье Чинарика!

– Налейте Тосе!

– Уже пустая, – сказал Перец, перевертывая бутылку над своим стаканом.

Брюнет взял Мишин стакан и передал пришедшей. Ни слова не говоря, она чокнулась со всеми и одним духом выпила спирт.

– Хвалю за храбрость!

– Ай да Чинарик!

С приходом Тоси про Мишу забыли, и он был этим доволен. Получив свою порцию омлета, он сел поглубже на диван и молча наблюдал. Бросалась в глаза нервная напряженность Пашки. По всему было видно, что тот торопится. Набрав воздух в легкие, зажмурившись, он выпил свою порцию, состроил гримасу и принялся торопливо есть омлет, с нетерпением поглядывая на соседей.

Выпитый алкоголь подействовал быстро. Стало шумно. Говорили наперебой, все разом, хвастаясь своими удачами. Из разговоров Миша понял, что они воровали у ротозеев, у зазевавшихся старух в толпе и в очередях, у неопытных подростков. Украсть у сильного мужчины с риском быть пойманным и избитым они не решались. Но зато подкараулить где-нибудь в пустом переулке и силой отобрать хлебную карточку у ребенка, посланного в булочную больными или занятыми родителями, – это считалось обычным.

– Ну так что? Сыграем? – спросил атаман, когда все было съедено.

– Сыграем, – оживился Пашка.

Крендель достал колоду карт.

– Ты играешь в очко? – спросил он Мишу.

– Играйте, играйте. Я посмотрю, а там будет видно.

– Если денег нет, я одолжу.

– Деньги есть.

Убрали посуду, вытерли на столе, и игра началась.

– Давай долг, – сказал атаман Пашке, пощелкивая пальцами.