Текст книги "Ямбы и эпиграммы неизвестного эллина"

Автор книги: Герман Готфрид

Готфрид Герман
Ямбы и эпиграммы неизвестного эллина

Вступление Александра Эстиса

Занимаясь поэтами-филологами XIX века, я заинтересовался трудами одного из величайших классических филологов своего времени – Готфрида Германа. В одной из зеленых коробок, которыми уставлен архив университетской библиотеки города Лейпцига и в которых хранится наследие нескольких сотен ученых и писателей, меж другими рукописями Германа я наткнулся на сочинения особого рода.

Иоганн Готфрид Якоб Герман – так звучит его полное имя – родился в Лейпциге в 1772 году. Готфрид был нерасположенным к учению крайне резвым ребенком и очень хотел стать солдатом, но талантливый домашний учитель сумел развить в нем тягу к наукам (и в особенности к изучению античной литературы), так что уже в 14-летнем возрасте Герман поступил в Лейпцигский университет. Здесь он по желанию отца сперва изучал юриспруденцию, но скоро, следуя собственному влечению, стал все больше предаваться филологическим и философским изысканиям. К концу 21 года жизни он уже приват-доцент, девять лет спустя – профессор элоквенции (а позже и поэзии) в Лейпциге. Скончался Герман в 1848 году – году Мартовской революции, о которой успел отозваться так: «Пусть буря всегда сносит некоторые избы – их выстроят вновь, но после нее – чище воздух».

Герман был не только одним из самых влиятельных и уважаемых ученых, но и весьма одаренным преподавателем. Отличительной чертой его лекций в соответствии с кредо άπλοΰς ό μϋθος της άληθείας («Речь истины проста») была отточенность речи без излишеств, ясность изложения и прямота метода. Герман всегда старался заронить зерно критического мышления в мировосприятие своих учеников, развить в них самостоятельность суждения, что и привело его к созданию «Греческого сообщества», в котором под его руководством обсуждались проблемы филологии. Среди учеников Германа были в будущем такие известные ученые, как историк Леопольд Ранке, реформировавший методы историографии, германист Мориц Гаупт (которому Герман приходился тестем) и классический филолог Вильгельм Ричл (преподаватель Отто Риббека и Фридриха Ницше – в 1865 году Ницше последовал за Ричлем, когда тот из-за «Боннской распри филологов» перешел из Боннского университета в Лейпцигский).

По словам современников, Герман отличался также любовью к свободе и правде, высокой нравственностью, рационально-скептическим образом мышления, не позволявшим ему ни как ученому, ни как человеку слепо доверять авторитетам [1]1
  Следующий эпизод из студенческих лет Германа наглядно показывает его критический склад ума и правдолюбие. Слушая лекции одного не слишком последовательно мыслящего профессора. Герман так усердно исписывал листы, что польщенный педагог не мог не обратить на это внимания и заговорил со студентом о его конспектах; однако выяснилось, что Герман записывал вовсе не саму лекцию, а аргументы в ее опровержение.


[Закрыть]. Эти качества придают трудам Германа особые черты и особую ценность. Многие из них посвящены метрике; идею ритма он развивает, основываясь на кантовском учении о категориях (с философией Канта Герман познакомился в университете города Йены, где именно с этой целью учился в течение семестра). Его работы по античной метрике были настолько блистательны, что Гёте, гостивший в Лейпциге в 1800 году, пригласил его составить немецкую метрику – от чего Герман, увы, отказался; метрику немецкого языка, полагал Герман, надлежало создать самому Гёте [2]2
  После этой встречи Гёте, высоко ценивший Германа, долгие годы с ним переписывался.


[Закрыть]. Как поборник так называемой «филологии слов», критико-грамматической школы филологии, Герман потратил много усилий на изучение древнегреческой (в меньшей степени – латинской) грамматики и совершенствование методов ее описания, чем повлиял на развитие языкознания. Критика и текстология представляли для него равный интерес как дополняющие друг друга дисциплины; он выпускал академические издания и толкования трудов Гомера, Гесиода, Сапфо, Пиндара, Аристотеля, Аристофана, Софокла, Еврипида и многих других; над изданием Эсхила Герман трудился на протяжении полувека, но так и не закончил его (подготовленное Морицем Гауптом, напечатано оно было посмертно). И наконец – он сочинял оды и эпиграммы на древнегреческом, латыни и немецком [3]3
  В том числе и такие любопытные произведения, как стихотворное описание поездки в Карловы Вары, которое Герман совершил в 1826 г. – верхом на лошади (Герман был любителем верховой езды), рядом с каретой, в которой ехали жена и дочь.


[Закрыть].

Для того чтобы постичь историческое измерение приводимых ниже стихотворений Готфрида Германа, необходимо обратиться к событиям начала XIX века. Утвержденные имперской депутацией 1803 года реформы – так называемая медиатизация [4]4
  Медиатизация – политический акт, по которому мелкие княжества, ранее напрямую подчинявшиеся императору, переходили в подданство других правителей, тоже подчинявшихся императору, что фактически означало для них потерю независимости. Наполеон таким образом одновременно удовлетворил ущемленные интересы крупных правителей и усилил влияние лояльных государств-сателлитов.


[Закрыть]и секуляризация немецких государств под руководством французского министра Талейрана – повлекли за собой распад прежнего политического строя Священной Римской империи германской нации и серьезные территориальные, демографические и стратегические потери, в то время как союзники Франции вроде Бадена, Баварии и Вюртемберга получили новые территории. В 1806 году под протекторатом Наполеона был основан Рейнский союз, в который вошло более двадцати небольших юго-западных государств. Гарантируя Французской империи военную поддержку, они вышли из состава Священной Римской империи и, по сути, сделались вассалами французского императора. И действительно – заключенный якобы для взаимной поддержки союз, как и проведенные под предлогом либерализации реформы, помогли Наполеону пополнить казну, увеличить армию и укрепить свои позиции на германской территории посредством создания государств-сателлитов.

Рейнский союз привел к окончательному распаду Священной Римской империи, и без того разобщенной реформами и ослабленной поражением в битве под Аустерлицем (1805, война Третьей коалиции), а в 1806 году Франц II отрекся от престола Священной Римской империи, на чем и прекратилось ее существование. Саксонию Наполеон обязал уплатить 25 миллионов франков контрибуции (значительная сумма для небольшого государства) и взять на обеспечение подвластные французам гарнизоны. Лишенная свободы действий Саксония была вынуждена вступить в Рейнский союз и предоставить для наступательных войск Наполеона контингент в 20 000 солдат [5]5
  Одновременно Наполеон объявил курфюршество Саксонию королевством и возвел саксонского курфюрста Фридриха Августа III на королевский престол, что означало полное его подчинение наполеоновскому диктату; под именем короля саксонского Фридриха Августа I он оставался на троне до 1813 года.


[Закрыть].

Публикуемые ниже стихотворения Готфрида Германа были созданы в те дни, когда возмущение против наполеоновской власти и нравственного и политического распада охватило уже не только национально ориентированные силы, но, с другой стороны, оно еще не перешло во всеобщее негодование, которое в будущем привело к многочисленным восстаниям и в итоге – к Освободительной войне в Германии. Наполеоновская власть все более рассеивала надежды, на нее возлагаемые, и пронаполеоновская пропаганда, вначале равносильная антинаполеоновской, становилась все слабее. Гибель многих тысяч германских солдат, мобилизованных Наполеоном для Российской кампании 1812 года, подавление национальных интересов, цензура и другие последствия наполеоновского деспотизма возбудили стремление к национальному единению и мятежу против Наполеона и подчиняющихся ему правителей. Литераторы и ученые, воодушевленные идеей национального единения, поносили французскую тиранию в стихах, агитационных речах и трактатах. Против чужевластия все более открыто выступали такие поэты как Йозеф Эйхендорф, Эрнст Мориц Арндт, Теодор Кёрнер и Фридрих Рюккерт. Но если даже в Пруссии под влиянием Наполеона в 1809 году был расторгнут патриотический союз «Тугендбунд», то насколько сложнее было обойти цензуру в Саксонии, которая фактически оставалась на стороне Наполеона…

И тогда поэт-филолог Герман выразил свое негодование, избрав форму, наиболее для него привычную, – научной публикации. Он «нашел» рукопись сочинений древнегреческого поэта и под названием «Ямбы и эпиграммы неизвестного эллина» («Jamben und Epigrammata eines unbekannten Hellenen») издал в филологическом ежемесячнике «перевод» стихотворений, направленных против тирании и угнетения, осуждающих безнравственность и продажность германской знати, призывающих к свободолюбию и мятежу. Конечно, любой филологически сведущий читатель должен был сразу же понять, что ни о какой древнегреческой рукописи не может быть и речи; взору читателя представала не научная публикация, а литературный вымысел – это было очевидно уже по тому, что «Ямбы и эпиграммы» печатались без комментариев и с подозрительно скудным введением, в котором лишь коротко говорилось о новонайденной рукописи и о том, что ни автора, ни точное время возникновения стихов установить нельзя [6]6
  Во введении также сказано, что папирус в одном месте поврежден, этим объясняется отточие в седьмой эпиграмме. Надо, однако, полагать, что отточие – намек на цензуру, которую и осуждает стихотворение.


[Закрыть]. Более того, стихотворения являлись якобы переводом на немецкий, что не могло не вызвать у студентов и коллег недоумения – почему Герман не опубликовал греческий оригинал? Впрочем, даже зная о мистификации, можно задаться вопросом, почему Герман, свободно сочинявший метрические стихи равно на греческом и на латыни, не написал свои «Ямбы и эпиграммы» на языке мнимого оригинала, усложнив лексику, что стало бы дополнительной защитой от цензуры. Так зачем же немецкий? Ответ очевиден: идею национального противостояния нужно было высказать не иначе как на языке, объединяющем нацию. Ведь именно язык и культурное достояние являлись связующей нитью германских государств, разрозненных после распада Священной Римской империи.

Итак, перед нами явная мистификация, которую допустили к печати либо потому, что научные журналы подвергались лишь выборочным проверкам, либо просто по глупости цензоров. Готфрид Герман прибег к мистификации не только для отвода глаз цензуры, но и для того, чтобы придать политической идее обличие более благородное (нежели у агитационной публицистики), чтобы сопоставить современные общественные условия с исторической парадигмой, чтоб возвысить политическую мысль до уровня поэтической рефлексии. Возможно, и этот литературный вымысел сыграл скромную роль в возбуждении мятежного духа, положившего конец самодержавию [7]7
  Ведь именно в Лейпциге отчасти решилась судьба Наполеона. Фридрих Август I не перестал поддерживать Наполеона и тогда, когда в Саксонии уже разгорелась Освободительная война. А на третий день решающей Битвы народов под Лейпцигом (1813, война Шестой коалиции) случилось то, чего не предвидели ни Наполеон, ни Фридрих Август I: саксонские войска перебежали на сторону армии союзников (Австрии, Пруссии, России, Швеции). В Битве народов Наполеон потерпел разгромное поражение.


[Закрыть].

Ямбы и эпиграммы неизвестного эллина

1.

 
Путник, великою скорбью исполни и мысли и сердце,
     Неизъяснимым словам внемля о нашей судьбе:
Оры, порядколюбивые девы, лежим пред тобою,
     Были бессмертными мы – но погубил нас тиран.
 

2.

 
Этот клинок не окрашен доселе темною кровью:
     Страшного часа он ждет; ждет он бесстрашной руки.
 

3.

 
Вечный закон, на земле неизменный,
                                                   Судьба учредила:
                 То, что имел, потеряв, нечто иное найдешь.
Ныне, расчетливо правилу следуя, многие люди,
     Разом утратив весь стыд, деньги находят тотчас.
 

4

 
Десять дюжин мужей посреди безотрадного моря
     Гибнут. Ты же молчишь;
                        ждешь и бездействуешь ты,
В банях лелея, от битв отдаленных, холеное тело:
Тонет пусть наша ладья —
                                      лишь бы ты сам не глотнул
Лишней воды, свои члены в беспечном покое купая;
     Тонут пусть наши мужи —
                                      лишь бы гордыню сберечь.
Злую вину утаив, говоришь ты: «Она утонула».
     Да, утонула она: сам ты ее потопил!
 

5.

 
Волны сомкнул Посидаон,
                           бог синекудрый, над ними,
                 Глубь поглотила их всех; всех поглотил их Аид.
 

6.

 
Феб Аполлон светлоликий, разящий метко из лука,
     Чем прогневили тебя люди, что ты им послал
Неизлечимую язву, заразу отвратную, злую,
     Душегубительный мор: гадкою полнит он дух
Гордостью; взгляд пеленой он туманит и гнусную Ату
     В разум вселяет, изгнав здравый рассудок и ум.
 

7.

 
………………………………………………………………
     Шаг свой куда ни направь – всюду за нами следит,
Бдящий и ночью, и днем,
                                       как всевидящий, тысячеглазый
Аргус……………………………………………………………………….
……………………………………………
Все мы – ужель до конца будем молчанье хранить?
 

8.

 
Может, себя возомнил
                                 он верховным владыкой, Зевесом —
     Кроном его назову, чадо сглотнувшим свое.
 

9.

 
Я не из тех, что вечно услаждают слух
Своей хвалой и лирных струн звучанием,
Позорным велеречием. Вот честь моя:
Бесчестных словом метким я преследую.
 

10.

 
Полна земля мужами ныне славными:
В домах своих устраивают празднества;
Пусть за дверьми хоть горе всенародное,
Пусть их соседа псы сгрызут до косточки,
Пусть дом невесты обкрадут грабители,
Всё встретят только злобною ухмылкою.
 

11.

 
Все врут, что чужеземцы иберийские,
Стекаясь к нам с брегов суровых Фасиса,
Расстроили нам всем благополучие —
Все врут! Испортили мы сами всё.
 

12.

 
Пусть речь его груба и неотесанна,
Пусть экзомида вся на нем изорвана
И пахнет потом от труда вседневного —
Будь так! Коль честен труд, коль речь чиста его,
Милей он мужа мне, в душе корыстного,
Пусть даже слогом он подобен Кораксу,
Пусть носит пурпур он и пахнет амброй весь.
 

13.

 
Плутов корыстных, казнокрадных хитрецов,
Творящих козни грязные и каверзы,
Мы не караем – право, милосердны мы;
Казним мы старцев за слова правдивые
И мудрецов – как, право, справедливы мы!
 

14.

 
Жрецы лжедушные, наветные ханжи
На всех клевещут, указуя жезлами:
На то дает им право не высокий нрав,
А опыт многий собственной растленности.
 

15.

 
Ни злых, ни добрых нет – одни забавники,
Им лишь бы пировать да слушать пение,
Да хохотать над всем вокруг без удержу:
Две книги Евлениппа еле одолев,
Тщеславятся ученостью и учат всех,
Как все смешно вокруг без исключения.
 

16.

 
Кто неусыпно ворочал папирусы,
О всем забыв, учил науку трудную,
Того не чтим, внемля глаголу праздному,
Витийству слух вверяя дерзоустому
Людей бездумных вовсе и псообразных.
 

17.

 
Решил ты править свыше всякого срока?
Иль, может, ты и жить решил, как бог, вечно,
Да юным пребывать и не стареть вовсе,
Искусством ложным приманив к себе Гебу?
Тогда напомню я, что все равно с Мойрой,
Несущей смерть, глухой ко всем мольбам смертных,
Сводить тебе придется наконец счеты.
 

18.

 
Не смог такой порядок бы сам Зевс грозный
Создать, чтоб, на горы вершину поднявшись,
В дыре глубокой очутился вдруг странник;
Иль, чтоб в бездонную низринувшись пропасть,
Вдруг оказался на Парнасских вершинах,
Не смог такого бы создать сам Кронион,
А ты такой порядок утвердить взялся.
 

19.

 
В горах овеянной туманом Колхиды,
Богатой глубоко в земле добром всяким,
Исенодор, зловещим предаешь Керам
Без счета – воинов ли? Нет, юношей нежных,
Неопытных, чьи щеки пух едва тронул,
Чья рать законная – Кипридово ложе.
Но не тебе, Исенодор, считать мертвых,
Ты знай считаешь в сундуках своих драхмы.
 

20.

 
Как Кривоногий пусть мои хромы ямбы,
Низвергнутый самим Кронидом на Лемнос —
Острит он, пламя раздувая, медь в горне,
И в длань ее влагает юношам дерзким;
Так ямбы распаляют им в груди пламень
Влагая в думы остромыслия стрелы.