Текст книги "Пока нормально"

Автор книги: Гэри Шмидт

сообщить о нарушении

Текущая страница: 5 (всего у книги 15 страниц) [доступный отрывок для чтения: 6 страниц]

Я поднял глаза.

– Ничего я не высовываю.

– Высовываешь. Он торчит у тебя изо рта, когда ты рисуешь. Потому и слюни текут. – Она показала на лист. – Смотри.

– Это не слюни, – сказал я.

– Может, это из-за тех фокусов, которые ты делаешь со своим кадыком.

– Слушай, тебе чего надо?

– Мистер Пауэлл сказал, что ты тут наверху рисуешь и что у тебя неплохо получается. Вот я и пришла проверить. – Она посмотрела на моего Большеклювого Тупика. – А миссис Мерриам говорит, что ты начинающий гангстер.

– Много она понимает.

– А зачем эти линии?

– Ни за чем. Начинающие гангстеры всегда такие рисуют.

Она уперла руки в бока.

– Нечего на меня злиться. Не я же это сказала.

– Мне – ты.

Она фыркнула.

– Может, она права, а я нет. Я сказала отцу, что если кто и обворовал магазин, то уж точно не ты, хотя он сомневался. Но, может, это ты. Может, ты и правда начинающий гангстер. Еще и слюнявый.

Она повернулась и пошла по лестнице обратно вниз. Ее волосы подпрыгивали на каждом шагу.

Когда ее голова поравнялась с полом, я сказал:

– Лил.

Она остановилась и посмотрела на меня.

– Извини за моего брата и за маргаритки. Он урод.

Она посмотрела на меня еще немного. Потом сказала:

– Мистер Пауэлл прав.

И ушла.

Я вернулся к рисунку. Стер контуры треугольника, которые использовал, чтобы понять, где расположить птиц.

А потом поднял глаза и посмотрел на лестницу.

Мистер Пауэлл сказал, что у меня неплохо получается.

И Лил с ним согласна.

Я попытался вспомнить, когда мне в последний раз говорили, что у меня что-то неплохо получается.

Знаете, что при этом чувствуешь?

Я снова вернулся к рисунку. Язык держал во рту. Чтобы никаких слюней.

* * *

Полицейские приходили к нам в Дыру еще два раза. В первый раз они пришли с мистером Спайсером, чтобы он опознал моего брата, и он его опознал. Брат клялся и божился, что никакого магазина не грабил. Но мистер Спайсер его не слушал – в основном потому, что смотрел на меня. И вид у него был не слишком радостный.

Когда полицейские вернулись во второй раз, отец был дома и стал так клясться и божиться, что один из них сделал шаг вперед – при этом чуть не отдавив отцу ноги – и заявил, что если он скажет еще хотя бы словечко, пусть даже одно-единственное, то мигом загремит в камеру. Я смотрел на отца и видел, как подергиваются его тяжелые руки.

Все время, пока полицейские были у нас, я просидел на диване рядом с матерью.

После этих двух раз они бросили к нам ходить, потому что ничего не смогли доказать. Под конец они предупредили брата: «Мы с тебя глаз не спустим». Видно было, что они не верят ему ни на грош – и вообще-то, когда имеешь дело с моим братом, это самая правильная тактика. Но тут было исключение.

По крайней мере, его не арестовали. Но слухи все равно поползли. Так всегда бывает в маленьких городках вроде этого тупого Мэрисвилла. Достаточно плюнуть на тротуар, чтобы весь город решил, что ты способен на убийство и все твои родственники примерно такие же, как ты. Я видел это в глазах у почтальона, в глазах у хозяина дома, который приходил, чтобы взять с нас арендную плату, в глазах у миссис Мерриам, которая явно решила, что я уже больше не начинающий, и даже в глазах у священника в церкви Святого Игнатия, который спросил у матери нашу фамилию, когда мы в первый раз пришли на мессу в этом тупом Мэрисвилле, а потом сразу посмотрел на меня так, как смотрят на людей с ярко выраженными криминальными наклонностями. Как будто перед ним был не я, а мой брат.

Я видел это в глазах мистера Спайсера – в субботу, когда пришел разносить заказы. Он со мной почти не говорил, но смотрел на меня по-другому, а еще сказал, что миссис Уиндермир теперь может покупать товары в кредит. Он, мол, как-нибудь потом заедет к ней за деньгами.

Я видел это в глазах миссис Мейсон, которая не пригласила меня к себе на кухню и не угостила шоколадным пончиком, хотя в этот раз заказала их две дюжины. И в глазах мистера Лефлера, который ни о чем меня не попросил – спасибо, сегодня ему ничего не надо. И в глазах миссис Догерти, которая отогнала детей от двери, как будто я заразный, и даже не открыла эту дверь сама. Вместо нее вышел муж. Мистер Догерти. По профессии – полицейский.

Возможно, я увидел бы то же самое и в глазах у миссис Уиндермир, но пока я раскладывал по местам ее продукты, она даже не оторвалась от машинки.

Ненавижу этот гнусный городишко.

Я видел это в глазах секретаря Средней школы имени Вашингтона Ирвинга, когда пришел туда в первый день, и в глазах директора Питти, который выглянул из своего кабинета, чтобы получше запомнить меня на случай, если ему придется участвовать в опознании, и в глазах школьной психологички, которая просмотрела мое расписание, отдала его мне, на минутку задумалась и вдруг решила проводить меня в класс, поскольку – так она сказала – я еще плохо ориентируюсь в школе, но на самом деле потому, что испугалась, как бы я не ограбил пару шкафчиков, когда буду проходить мимо.

А еще я видел это в глазах учителей: у мистера Барбера, по географии, который раздал нам новые чистые учебники, прихлебывая кофе из гигантской чашки, и заставил нас всех поклясться, что мы будем беречь их и не посадим на них ни одного пятнышка, как будто это были кепки Джо Пепитона или что-нибудь вроде того, и который ненадолго задумался, прежде чем выдать учебник мне, – наверное, боялся, что я возьму да и выброшу его в канаву, точно какой-нибудь мусор.

И у мистера Макэлроя, по истории, который объявил, что мы начнем с изучения варварских орд Древней Руси, а потом посмотрел на меня.

И у мисс Купер, по литературе, первым словами которой были: «Этой осенью мы будем читать “Джейн Эйр”, роман мисс Шарлотты Бронте, и я не настолько наивна, чтобы ожидать, что он понравится вам всем. – Тут она посмотрела на меня. – В оригинале этот роман занимает больше четырехсот страниц – пожалуйста, не надо мычать, вы не коровы, которых ведут на бойню, – но для нас имеется сокращенная версия. Даже она занимает сто шестьдесят страниц, но это не должно вас обескураживать. Пусть те, у кого есть сила воли, считают это испытанием, которое надо преодолеть. Те же, кого природа обделила…» – тут она снова посмотрела на меня и не закончила предложения.

Сто шестьдесят страниц «Джейн Эйр».

Просто блеск.

Я видел это в глазах миссис Верн, учительницы математики, которая не вызывала меня, даже когда я поднимал руку, – она не вызвала меня даже тогда, когда подняли руку только я и Лил, а ее миссис Верн уже вызывала дважды. Когда Лил снова встала, она обернулась и посмотрела на меня, а потом опять на миссис Верн и сказала: «По-моему, он знает», – а миссис Верн поджала губы и ответила: «Позвольте мне самой решать, кто будет отвечать на мои вопросы, мисс Спайсер», – и стала продолжать урок, точно никто так и не смог ответить на ее вопрос.

А икс, между прочим, был равен семнадцати.

Я видел это в глазах учителя по физкультуре, тренера Рида, который построил нас в две шеренги – он недавно вернулся из Вьетнама, и даже волосы у него еще были по-военному короткие, – и предупредил меня своим сержантским голосом, чтобы я не вздумал что-нибудь отколоть в его классе: он ничего такого не потерпит, нет, сэр, паршивец вы этакий, – после чего показал нам раздевалку, объяснил, что соваться в его кабинет ученикам строжайше запрещено, выдал нам баскетбольные мячи и велел кидать по корзине до конца урока.

Так шло до тех пор, пока не начался урок естествознания у мистера Ферриса. На нем был белый лабораторный халат, а на шее – я просто не мог поверить – висели темные очки на цепочке! Думаете, я вру? Неужто люди не понимают, какими придурками они выглядят с такими очками? Хуже, чем Большеклювые Тупики. Волосы у него были подстриженные, как будто он тоже только что вернулся из Вьетнама, а на столе перед ним стояла игрушечная лошадка. Разговаривая с нами, мистер Феррис иногда подталкивал ее, и она качалась. Он объяснил нам, что ее зовут Кларисса.

Не знаю почему, так что меня можете не спрашивать.

Мистер Феррис сказал нам, что мы разобьемся на пары и будем проводить эксперименты – создавать вакуум и готовить аспириновые таблетки, а еще исследовать соотношение массы и веса, и что нам придется пользоваться метрической системой, но не надо из-за этого переживать, потому что это для нашего же блага, и что первое, с чем нам необходимо познакомиться, – это периодическая система, которая начинается с буквы Н, обозначающей… может, кто-нибудь знает?

– Водород, – ответила Лил, у которой, как выяснилось, практически то же расписание, что и у меня. Кроме физкультуры, конечно.

Я уже говорил вам, что у нее зеленые глаза?

– Правильно! – сказал мистер Феррис, подтолкнул Клариссу, и она радостно закачалась.

Просто блеск.

Естествознание было в этот день последним уроком, и когда прозвенел звонок, все собрали свои вещи и отправились к шкафчикам. Я тоже взял учебники, стараясь не поцарапать нечаянно свою новенькую «Географическую историю мира», и уже хотел уйти вместе с остальными, но тут мистер Феррис попросил меня на минутку задержаться. Думаете, во всем классе нашелся хоть один человек, который не уставился бы на меня круглыми глазами? Даже Лил, и та не удержалась. Наверное, они решили, что мистер Феррис хочет предупредить меня, чтобы я не вздумал отколоть чего-нибудь в его классе, нет, сэр, паршивец вы этакий.

Я подумал, что если снова это услышу, то начну падать в море вниз головой.

– Дуг Свитек, – сказал мистер Феррис, – тебе известен основной принцип физики?

Ловушка?

– Нет, – ответил я. А что мне было делать?

Он качнул Клариссу.

– Основной принцип физики таков: два тела не могут находиться в одном и том же месте одновременно. Это тебе понятно?

– Вроде да, – сказал я.

– А понятно ли тебе, что означает этот принцип?

Я покачал головой.

– Он означает, Дуг Свитек, что здесь, в этом классе, ты – не твой брат.

Мистер Феррис снова качнул Клариссу, и я почувствовал, что горизонт выравнивается.

* * *

В следующую субботу, после того как я всю неделю был моим братом на каждом уроке, кроме естествознания, я вернулся из магазина в библиотеку и увидел Лил около Большеклювых Тупиков.

– Красавцами их не назовешь, правда? – спросила она.

– Правда.

Она посмотрела на витрину.

– Я не хотела подставлять тебя на математике. Все знают, какая вредина эта миссис Верн. Но я не думала, что другие учителя будут…

– Они уроды. А мне плевать.

Она протянула руку.

– Ты прав. Мне тоже плевать. Давай в честь этого пожмем руки.

Знаете – может, тупик в воде и не бултыхается как придурок из-за того, что старается не утонуть. Может, он плавает и просто немного растерялся, потому что рядом с ним стоит другой тупик, и может быть, это тупик-девочка – ведь какими бы придурками они ни казались нам, друг для дружки они, наверное, очень даже ничего. И тупик в воде глядит на тупика-девочку, которая стоит рядом с ним, и не знает, что делать, поскольку у него в голове вдруг появляется мысль: «Я должен сказать ей, что у нее самые прекрасные зеленые глаза на свете», но он не знает, как это сказать, вот и бултыхается в воде как придурок, потому что он придурок и есть.

– Я жду, когда ты пожмешь мне руку, – сказала Лил.

И я пожал.

После того как она ушла, я опять взялся за свой рисунок. И хотя у Одюбона Большеклювые Тупики смотрят куда-то за край картины, я решил, что у меня будет немножко по-другому, так что, когда мистер Пауэлл поднялся наверх проверить, как у меня дела, он посмотрел на них, потом на меня, а потом снова на них.

– Похоже, они нравятся друг другу, – сказал он.

– Может быть, – ответил я.

* * *

Еще через неделю, когда мы начали рисовать тупиков во второй раз – вы не поверите, как трудно нарисовать тупика так, чтобы он не выглядел придурком, – я рассказал мистеру Пауэллу про мисс Купер, Шарлотту Бронте и «Джейн Эйр». Мистер Пауэлл хотел, чтобы я поработал над клювами и ногами, потому что они находятся в узловых точках композиции – так он сказал (художники понимают, что это значит). Но мне было трудно нарисовать их правильно – в основном потому, что они очень уж тупо выглядят.

– «Джейн Эйр», – сказал он. И повторил: – «Джейн Эйр».

– Четыреста страниц в оригинале, – сказал я.

Он кивнул.

– Мы будем читать сокращенную версию, но даже она длиной в сто шестьдесят.

Еще один кивок.

– Я не буду, – сказал я.

– Но если это задание, мистер Свитек…

– Не буду и все.

Я снова взялся за ноги и эти тупые клювы, стараясь, чтобы они вышли правильно.

– Я мог бы помочь, – сказал мистер Пауэлл через минуту-другую.

– Нога, которая под водой, никак не получается.

– Не с ногой, а с «Джейн Эйр», – сказал он.

Я посмотрел на него.

– Не надо помогать мне с «Джейн Эйр», потому что я не собираюсь ее читать.

Больше мы про «Джейн Эйр» не говорили. Я вернулся обратно к тупикам.

И мне кажется, что вы догадываетесь, почему я не хочу читать «Джейн Эйр», но, вообще-то, это совсем не ваше дело. Согласны?

* * *

Когда я пришел из библиотеки домой, у нас на кухне стоял дым столбом. Вот все, что я увидел, в цифрах:

Три только что испеченных белых каравая.

Один сладкий пирог с шоколадной глазурью, стекающей по бокам, – любимое лакомство моего старшего брата Лукаса.

Примерно двести морковок, нарезанных кружками.

Примерно триста стручков зеленой фасоли.

Примерно четыреста стручков желтой фасоли.

Три десятка вылущенных початков кукурузы.

Тридцать пять огромных котлет для гамбургера, уже готовых и завернутых в фольгу.

Одна миска итальянского салата с макаронами.

Две миски немецкого салата с картошкой.

Одна миска желтого винограда.

Две тарелки помидоров, нарезанных ломтиками.

Одна тарелка лука, нарезанного ломтиками.

– Мам, – позвал я.

Все блюда громоздились чуть ли не друг на дружке. На плите жарился бекон. Мать резала консервированные персики и груши, чтобы залить их раствором желе и поставить в холодильник.

– А, Дуги! – сказала она. – Хорошо, что ты уже дома. Посмотри-ка.

Она подняла со стола конверт.

В его левом углу стояла эмблема армии США.

– Наверное, от Лукаса, – сказал я.

– Но адрес написан не его почерком, – сказала мать.

И она была права. Она опять стала резать персики и груши, все мельче и мельче. Жидкое желе остывало на плите.

– Открой письмо-то, – сказал я.

– Лучше ты, – ответила она.

Я открыл конверт и вынул письмо. Оно оказалось написанным от руки, так что прочесть было трудно. Я протянул его матери.

Она посмотрела на меня, отвернулась, чтобы вымыть руки, выглянула в окно, снова повернулась ко мне, посмотрела на письмо и наконец взяла его.

Ее испуганный глаз.

Потом она прочла вслух самые важные места.

Что это письмо пишет за Лукаса его товарищ. Что Лукас был тяжело ранен, но сейчас все более или менее нормально. Что он будет дома через пару месяцев, а может быть, через три или чуть позже, в зависимости от того, как все сложится. Вы же знаете – армия есть армия. А еще он надеется, что вы не расстроитесь, когда увидите, что он стал немного другим. Из Вьетнама все возвращаются немного другими.

Что Лукасу не терпится нас увидеть.

Она прижала письмо к груди. Посмотрела на меня. Закрыла глаза.

– Чего ты?

– Он говорит, что ему не терпится нас увидеть, – сказала она не обычным голосом, а каким-то совсем тонким.

И закрыла лицо руками.

– Мам!

– А еще, что он нас любит.

Она открыла глаза, снова посмотрела на письмо, сложила его и сунула обратно в конверт.

А конверт положила на подоконник, рядом с раковиной.

Ну скажите мне, пожалуйста, скажите – разве можно вот так улыбаться и плакать, плакать прямо над нарезанными грушами и персиками?

Глава 4 / Гравюра CCXLI
Морская Чайка

* * *

– Зритель должен понимать, что эта левая нога находится в воде. В воде, мистер Свитек. А не перед ней. Ты должен создать впечатление глубины.

– Я вижу, что эта дурацкая нога находится в воде, – сказал я.

– И как Одюбон помогает тебе это увидеть?

– Он меняет цвет ноги.

– А еще?

– Контуры не такие четкие.

– Именно. Вся нога как бы немножко расплывается. И края, и поверхность – все видно не так четко. А между этими пальцами даже перепонка не видна.

– И как же я…

– Бери карандаш, и мы нарисуем эти линии потоньше и чуть-чуть покривее, потому что свет искривляется, когда проходит сквозь воду. Ну-ка, следи за моей рукой.

* * *

Поверьте мне, все это очень непросто. Думаете, я вру? Я провозился с Большеклювыми Тупиками весь сентябрь, причем дольше всего мучился с этой дурацкой расплывчатой ногой, потому что художники рисуют не двухмерные картины – это на случай, если вы не знаете. Художники рисуют трехмерные картины на двухмерной поверхности, как объяснил мне мистер Пауэлл и как я сам объяснил Лил Спайсер.

– И как же они это делают? – спросила она.

– Чтобы это понять, надо быть художником, – ответил я.

И если вы думаете, что она сказала: «Так почему же тогда ты понимаешь?» или еще как-нибудь постаралась меня поддеть, то вы ошибаетесь. Она не сказала ничего похожего.

Угадайте почему?

* * *

Мои дела в Средней школе имени Вашингтона Ирвинга шли в основном нормально. В основном. С моей «Географической историей мира» пока ничего не случилось – и очень хорошо, потому что мистер Барбер проверял ее каждый раз, когда проходил со своей гигантской кружкой кофе мимо моей парты. Думаю, он только радовался тому, что я не вписываю свои ответы рядом с контрольными вопросами в конце каждой главы, потому что это значило, что я не пачкаю его новый учебник. Мистер Макэлрой показывал нам диафильмы о варварских ордах Древней Руси, и когда пора было перекручивать пленку на следующий кадр, проектор подавал ему сигнал противным писком. Вы не поверите, сколько на свете диафильмов про варварские орды Древней Руси. Миссис Купер еще не заставляла нас читать свою дурацкую «Джейн Эйр», так что впереди по-прежнему маячили все сто шестьдесят страниц – правда, это было неважно, потому что я все равно не собирался ее читать. Миссис Верн так ни разу и не вызвала меня, когда я поднимал руку, зато вызвала, когда я не поднял руку, чтобы подловить меня и показать всем, какой я придурок. Но я еще раньше догадался, чего она хочет, поэтому, когда она спросила меня, что такое квадратное уравнение, а сама думала, что никто в классе, кроме нее, этого не знает, я взял и ответил правильно. Я не пытался ничего отколоть на уроках тренера Рида – нет, сэр, паршивец вы этакий, – только через две недели тупых упражнений по ведению мяча и бросков по корзине, когда нам наконец разрешили поиграть в баскетбол, я незаметно перебежал из Команды Полуголых в Команду Одетых. А на уроке мистера Ферриса мы с Лил провели первую лабораторную работу по приготовлению перенасыщенного раствора – это означало, что я возился с разными вонючими веществами, а Лил наблюдала и записывала результаты.

И между прочим – только не подумайте, что я хвастаюсь, – знаете, какой у нас Лил получился отчет? Скажу одно: когда мистер Феррис его увидел, он сразу пустил Клариссу качаться.

Но тупая левая нога Большеклювого Тупика никак не выходила у меня правильно. Она все время выглядела так, как будто была перед водой, а не внутри.

Я корпел над ней все выходные, когда поблизости не было моего брата (а он часто где-то пропадал) и когда поблизости не было отца (а он всегда где-то пропадал). Я даже показал ее матери, но в таких делах на матерей рассчитывать нельзя, потому что правды от них не дождешься. Они только и будут твердить, что все у тебя прекрасно, и что ты настоящий художник, и что они не могут понять, откуда у тебя такой талант, поскольку больше в твоей семье никто не рисует.

Но эта дурацкая нога все равно не получалась.

В воскресенье вечером мы с матерью съели четыре размороженных гамбургера и большую миску итальянского салата с макаронами, а потом я решил, что мне необходимо вдохновение – без него ведь не удавалось обойтись еще ни одному художнику. Я спустился в подвал, взял там куртку Джо Пепитона и надел ее. Потом вернулся к себе наверх, раскатал лист и попытался утопить эту ногу в воде, потому что художник, как вы, наверное, помните, должен уметь создать впечатление глубины.

И у меня стало потихоньку получаться. Честное слово.

Но вдруг домой притащился брат. Он сразу поднялся по лестнице и вошел в нашу комнату. Первыми его словами были: «Чего это ты сидишь в куртке, когда…», – но тут он увидел моих Большеклювых Тупиков и загоготал, потому что уж он-то никогда в жизни не поймет, что такое порядочный рисунок, даже если взять его за шиворот и ткнуть туда носом, и схватил мой лист, потому что он последний урод, и снова загоготал и сказал: «Ты что, даже ногу не можешь нормально нарисовать? У нее такой вид, как будто она под водой», – а потом порвал лист и сказал: «Боюсь, тебе придется начать все сначала», – и разбросал клочки по моей кровати, потому что так обычно поступают люди с ярко выраженными криминальными наклонностями.

Потом он ушел, все еще посмеиваясь и даже не заметив, что на мне куртка Джо Пепитона, – вот придурок, – хотя я, конечно, был этому только рад, потому что сегодня все висело на волоске. Тогда я опять спустился в подвал и спрятал ее туда же, под лестницу.

И знаете что?

Я улыбался. Никак не мог удержаться и улыбался до самых ушей.

Если вы внимательно меня слушали, то сами поймете почему.

* * *

А в первую неделю октября, после того как мистеру Макэлрою надоели варварские орды Древней Руси (а может, у него просто кончились про них диафильмы, так что мы отправились через Великую стену в Китай), после того как миссис Верн наконец вызвала меня, когда я поднял руку, и я ответил правильно (это не для хвастовства), что отрицательный в этом примере икс, а не игрек, после того как я снова незаметно перебежал к Одетым и тренер Рид никак не мог понять, почему его система деления на команды не работает и какой паршивец пытается что-то отколоть на его уроках, – после всего этого наступила суббота, я разнес заказы и отправился в Мэрисвилльскую бесплатную публичную библиотеку рассказать мистеру Пауэллу, что я наконец понял, как создать впечатление глубины. Когда я вошел, миссис Мерриам посмотрела на меня сквозь свои дурацкие очки на цепочке.

– Он на совещании, – сказала она.

– А когда он придет? – спросил я.

– Он на совещании. Больше мне ничего не известно. Я что, следить за ним должна? Видимо, мне придется составлять все каталоги самостоятельно, так я понимаю.

Я пошел наверх к Большеклювым Тупикам. Может, пора было дать им какие-нибудь имена, потому что у меня было такое чувство, как будто мы с ними знакомы уже очень-очень давно.

Но они исчезли. Точно так же, как и Полярная Крачка.

На этот раз книга была открыта на птице, которая умирала. Она умирала по-настоящему. Думаете, я вру? Большую часть картины занимало ее крыло, торчащее прямо вверх. Все перья у нее были расправлены, и вы сразу видели, как тщательно Одюбон их нарисовал – три ряда длинных и темных перьев с белыми кончиками. Легко было представить себе, как по ним мог бы скользить ветер. Они были такие красивые, что вы первым делом смотрели на них.

А потом замечали второе крыло – сломанное.

А потом вы смотрели на живот птицы, покрытый темными перьями, из которого сочилась густая красная кровь.

А потом замечали, где лежит эта птица – в луже крови.

А потом вы смотрели на птичью голову. И после этого не смотрели уже больше ни на что.

Чтобы спасти эту птицу, я отдал бы куртку Джо Пепитона.

Клюв у нее был раскрыт, и из него высовывался длинный острый язычок. Она кричала, потому что из нее лилась кровь. Голову она запрокинула назад, как будто хотела в последний раз посмотреть на небо, куда ей больше никогда не взлететь. А ее круглый глаз говорил вам, что она знает: все пропало, и спасения уже нет.

Это была страшная картина, и я не мог от нее оторваться.

Я все еще смотрел на нее, когда услышал, как пыхтит на лестнице мистер Пауэлл. Значит, совещание кончилось. Он подошел к птице и снял очки, чтобы протереть глаза. (Между прочим, он перестал носить свои очки на цепочке, потому что я наконец сказал ему, как глупо это выглядит.)

– Мистер Пауэлл, – сказал я, – она умирает… – как будто это надо было объяснять.

Он кивнул и надел очки обратно.

– Так Одюбон добывал свои образцы, – сказал он. – Тут он почему-то решил нарисовать чайку в том виде, в каком она была, когда он ее подстрелил. – Он оперся руками на витрину.

– А что случилось с тупиками? – спросил я.

– Я хотел бы, чтобы теперь ты поработал над этой чайкой, – сказал он. – Видишь, как Одюбон использовал здесь сочетание своих прежних приемов? Из-за расправленного крыла птица кажется неподвижной, как Большеклювые Тупики. Но нижняя часть ее туловища находится в движении, как Полярная Крачка.

– Не совсем в таком, – сказал я.

– Да. Не совсем.

– Так что случилось с крачкой? И с тупиками?

– А ты заметил, что он оставил пространство позади крыла чайки белым и пустым? Он не хочет, чтобы внимание зрителя отвлекалось от этого расправленного крыла.

– Он даже не хочет создавать впечатление глубины.

– Не хочет, – сказал мистер Пауэлл.

– И мы увидели бы это, если бы сравнили тупиков с этой чайкой.

Мистер Пауэлл кивнул.

– Так давайте сравним?

Мистер Пауэлл опять снял очки и протер глаза.

– Мы не можем этого сделать, – сказал он.

– Почему?

– Потому что Большеклювых Тупиков больше нет.

– То есть эта страница…

– Продана.

– Продана?

– Тупиков больше нет, мистер Свитек. И Полярная Крачка отправилась за океан к анонимному коллекционеру – так мне сказали. И Краснозобая Гагара тоже продана, поскольку одна богатая леди решила, что она будет очень мило выглядеть над камином у нее в гостиной. И Бурый Пеликан. И если бы ты был вместе со мной на совещании, ты увидел бы, как секретарша мистера Балларда вручает представителям городского совета Мэрисвилла чек на две тысячи четыреста долларов. Она еще приедет сегодня, чтобы забрать Желтоногого Улита.

– Но нельзя же продавать целую книгу страница за страницей!

– В том-то и беда. Если речь идет об Одюбоне, то можно. У большинства покупателей нет денег на целую книгу, вот они и покупают по листку за раз – если находят продавца, у которого хватает духу вырезать эти листки из большой книги.

Я снова посмотрел на умирающую чайку. На ее изуродованное крыло. В изуродованной книге.

– Так это миссис Мерриам согласи…

– Она тут ни при чем, и она тоже расстроена, хоть и не подает виду. Так уж сложилось, что три попечителя библиотеки входят еще и в городской совет. Иногда городу бывают нужны деньги. Причем иногда даже на хорошие дела. Они с радостью продали бы все собрание, но три остальных тома принадлежат Мэрисвилльскому историческому обществу, и там их хранят в оригинальном виде, как полагается. – Мистер Пауэлл постучал по стеклу. – Это том третий. И поскольку публичная библиотека Мэрисвилла не так щепетильна, как его историческое общество, это единственный том, в котором не хватает страниц.

– Только придурки могут продавать книги по страницам, – сказал я.

– Полных одюбоновских альбомов очень мало во всем мире, – тихо сказал мистер Пауэлл.

– И этот тоже не полный.

Мистер Пауэлл кивнул.

– Теперь да. Ладно, давай-ка найдем бумагу и возьмемся за это крыло.

Я снова поглядел в глаз умирающей чайки, которая знала, что все пропало и спасения уже нет, потому что так оно всегда и бывает.

* * *

В понедельник тренер Рид поймал меня, когда я перебегал в Команду Одетых, и наконец-то сообразил, кто и что откалывает на его уроках. Своим сержантским голосом он велел мне вернуться в Команду Полуголых и объяснил, что больше не даст мне нарушать установленный порядок – нет, сэр, паршивец вы этакий.

Я сказал ему, что хочу играть за Команду Одетых и он может отправить в Команду Полуголых кого-нибудь другого, если тот захочет там играть.

Он сказал, что отправит в Команду Полуголых того паршивца, которого он хочет отправить в Команду Полуголых, и этот паршивец – я.

Вы, наверное, и сами понимаете, что к этому моменту в зале стало очень тихо. Никто даже мячом об пол не стукнул.

Я сказал, какая разница, кто где играет, если команды одинаковые по количеству человек, и обратил его внимание на то, что со мной в Команде Одетых мы разделились поровну, поэтому нет большого смысла отправлять меня в Команду Полуголых.

Тренер Рид сказал, что учитель здесь он.

Я сказал, что учителя, как мне кажется, должны уметь считать.

Он сказал, что отлично может сосчитать, сколько дней мне придется оставаться в школе после уроков: раз, два, три, – и пожелал узнать, не хочу ли я послушать, как он умеет считать дальше.

Я сказал, что хочу.

Он сказал: четыре, пять.

Я ему похлопал.

Он сказал: шесть, семь, – и не успел я похлопать еще раз, как он схватил меня за руку, выволок из зала и потащил по коридору в кабинет директора Питти. Директор Питти, который только и ждал такого шанса и решил как следует меня помурыжить, велел мне сесть на стул около его секретарши, где я и просидел в своей придурочной спортивной форме битых полчаса. После этого он наконец открыл дверь и велел мне зайти и сесть, а потом сказал, что директор Питти давно ожидал чего-то в этом духе и удивлен, что это не случилось раньше, а теперь директор Питти намерен взяться за меня всерьез, чтобы вправить мне мозги по-настоящему и надолго, и нечего прятать глаза, черт возьми, я должен смотреть на него прямо, как мужчина.

Он и правда взялся за меня всерьез.

– Смотри директору Питти в глаза! – сказал он.

Я посмотрел. На пару секунд.

– Ты сюда не на пеликана смотреть пришел! – сказал он. – Ты пришел сюда смотреть на директора Питти!

Думаете, я вру? Если бы вы оказались на моем месте, вы тоже не стали бы смотреть ему в глаза. Вы посмотрели бы мимо него, как я. Вы посмотрели бы на стену за его спиной. И увидели бы то же, что увидел я, – Бурого Пеликана, удивительного Бурого Пеликана, прекрасного и благородного.

На странице, вырезанной из одюбоновского альбома.

Я оставался в школе после уроков семь дней подряд и еще один – за то, что не смотрел в глаза директору Питти. Но я ничего не мог с собой поделать.

А вы смогли бы?

* * *

Это был не самый лучший мой день в Средней школе имени Вашингтона Ирвинга. Вторник оказался чуть-чуть получше – несмотря на то что с утра, на литературе, мы наконец начали читать «Джейн Эйр» мисс Шарлотты Бронте, которую нам предстояло читать еще долго-долго, если учесть, что она занимает сто шестьдесят страниц даже в сокращенном виде, как вы, может быть, помните.

Весь остаток недели мисс Купер читала нам вслух. Знаю – вы, наверное, думаете, что мы умирали от скуки. Но вот странно: это оказалось не так уж плохо. В пятницу мы дошли до того места, где Джейн живет в приюте и урод, который там главный, – мне он сразу напомнил директора Средней школы имени Вашингтона Ирвинга – заставляет Джейн встать на стул, потому что хочет, чтобы все вокруг считали ее обманщицей, как будто она перебежала из одной команды в другую на физкультуре или отколола еще что-нибудь такое же ужасное и безобразное. И вот она стоит, и все должны от нее отодвинуться, потому что так велел директор, и вам кажется, что она скоро не выдержит и сдастся. Но знаете что?