Текст книги "Только мертвые молчат"

Автор книги: Герчо Атанасов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 4 (всего у книги 8 страниц)

А может быть, он несправедлив? Может быть, Петранка вспоминает материнский образ значительно чаще, чем он предполагает, – в тяжелую минуту, наедине с собой, во сне или в мгновения счастливых всплесков? Он не знал этого да и не мог знать, а посему не стоит судить категорично. Вообще, ни о чем на этом свете нельзя судить категорично, даже когда обстоятельства исключают иную возможность…

– Папа, я все вот думаю об этом Арнаудове. Ты его хочешь подцепить на крючок, а сам не уверен, виновен он или нет…

Ему уже приходилось выслушивать подобные суждения от близких ему людей.

– Ни на какой крючок я его не собираюсь цеплять, Петруша, просто я хочу прощупать его и при этом сам испытываю сомнения, понимаешь?

Она хотела сказать, что все это ее озадачивает, что она не может представить себе отца в этой нечистоплотной роли, что, по ее разумению, было бы достойнее вызвать его на открытый разговор, и вообще…

– Знаю, что ты мне скажешь – что в рамках следствия это соответствует морали. Но представь себе, что этот человек не замешан, что они любили друг друга, а потом расстались – в жизни такое часто случается, и что сейчас он тайно приходит на ее могилу, озирается, умирая от страха, кладет цветы и убегает, чтобы никто его не увидел? Представь себе, что, поддавшись сомнениям, ты начнешь подозревать его еще больше, а он окажется невиновным?

Этот ребенок растравлял ему душу.

– Мыслишь честно, но непрофессионально, Петруша. У меня нет намерений подлавливать его и ставить ему капканы – просто хочу понаблюдать за ним в нормальной обстановке, а не в служебном кабинете, на фоне железных решеток.

– Ты мне никогда не говорил, что в твоем кабинете на окнах решетки…

– Они есть там, где проводятся допросы.

– Не могу понять, почему надо допрашивать людей на фоне решеток. Это же гнетет и вообще…

– Что – вообще?

Оперная музыка закончилась, послышался голос румынской дикторши, альтовый, раскованный. Петранка выключила радио.

– Вообще у тебя отвратительная профессия.

– Мучительная – это да, а ярлык «отвратительная» оставляю на твоей совести.

Она почувствовала резкость в отцовском тоне, подумала, что он разгневался, но ошиблась – отец просто почувствовал обиду.

– А насчет кладбища ты права.

Станчев произнес эти слова не без неловкости: о могиле Кушевой он забыл с самого начала, да и начальство упустило эту деталь. Хуже всего было то, что даже если бы они и установили там наблюдение, Арнаудов вряд ли попался бы в эту западню. Не решился бы он наведаться туда в эти первые недели, особенно если был причастен к ее смерти. Предосторожность взяла бы верх. Интересно, смог бы он позднее перебороть страх?..

К обеду они были неподалеку от его родного села, находившегося в пятнадцати километрах от трассы. Станчев сперва думал, что они заглянут туда на обратном пути, погостят день-два у родственников, но обещание, данное Петранке, заставило его сейчас свернуть на сельскую дорогу. Узкое шоссе извивалось между земляными насыпями и насаждениями плодовых деревьев, по обеим сторонам поля чередовались с ухоженными садами. На берегу реки, протекавшей среди зарослей вербы и ракиты, ярко зеленела люцерна. В свое время он любил нырять, как рыба, в ее теплую воду. Где-то там, за дубравой, где начиналось село, и случилось несчастье с его ногой.

У первых домов их встретил выводок бдительных и воинственных гусей, вытягивавших шеи в сторону машины. Они проехали половину села, оставили за спиной родной дом Станчева, побеленный, с пристройками, в котором обитали теперь чужие люди, и остановились около нового кирпичного строения с гаражом. Тут жил двоюродный брат Станчева, работавший техником в соседнем городке. Дверь оказалась на замке.

– В неподходящее время мы заявились, Петруша, все люди на работе.

Станчеву захотелось присесть в тенечке, расположиться по-домашнему, перекусить и поболтать с родными людьми, но об этом можно было мечтать только к вечеру, и они бы потеряли целый день. Он развернул машину, гуси проводили их в вызывавших смех воинственных позах, и к вечеру, измученные от жары, они разместились в меблированной комнате с телевизором и телефоном на базе отдыха у самого берега моря. Передохнув, Станчев оставил свою дочь принимать душ, а сам отправился на разведку.

Санаторий, где остановился Арнаудов, находился приблизительно в двух километрах в северо-восточном направлении, тоже на самом берегу. Станчев там не бывал, но изучил его месторасположение по карте, так что без труда обнаружил отклонение от главной трассы. По предварительным сведениям, для въезда не требовалось пропуска, а стоянка была на заднем дворе.

Он решил выйти из машины и оглядеть стоянку.

Ему повезло. Еще с первого взгляда он заметил новенькое «БМВ» Арнаудова, стоявшее не под навесом, а рядом с хозяйственными пристройками… Или они только что вернулись, или собираются прокатиться, решил Станчев, поглядев на часы. Четверть восьмого. Солнце еще светило, но тени уже были длинными – где-то через час начнет темнеть. Станчев сел за руль и выехал на главный путь, свернул на обочину и открыл капот. По совету техников следовало слегка вытянуть высокочастотный кабель из катушки, чтобы прервать цепь.

Мотор и вправду заглох. Станчев вытащил сумку с инструментами, вынул из нее клещи и отвертки и устроился на переднем сидении, направив зеркальце в сторону развилки. Он не предполагал, что они могут появиться на своих двоих, и сомневался, сумеет ли он проследить за ними, если они рванут на «БМВ». В сущности, он не больно рассчитывал на этот шанс – он упустил из виду, что дорога от дома отдыха к главному пути была довольно крутая, и сейчас понимал, что вся эта затея с поврежденным мотором была слишком наивной: если Арнаудовы решат выбраться в город или просто прогуляться, то непременно воспользуются автомобилем. Они, конечно, могут отправиться в гости или в ресторан без машины, на такси или на автобусе, иначе им нет никакого смысла выбираться на эту загазованную трассу. Мимо него с рычанием проносились машины, набитые курортниками, но никто не обращал внимания на зияющий мотор.

Приблизительно после получаса ожидания Станчев решил, что напрасно теряет время, поехал обратно на стоянку и, развернувшись, остановил машину. Куст, у которого он пристроился, частично прятал «ладу», однако перекрывал и видимость, а на заднем дворе дома отдыха не было ни души. Да, здесь жизнь повернута к морю, а не к суше, а предлога, чтобы сунуться туда, не было. Разумеется, можно было предпринять наиболее тривиальный шаг – завтра утром отправиться с Петранкой на пляж и случайно наткнуться на голого Арнаудова. Но стоит ли?..

Если бы Станчев решился на это сейчас, то он и впрямь бы встретил Арнаудова, но не в плавках, а в спортивном костюме, на одной из узких тропинок. Уже несколько раз Арнаудов выбирался вечером на прогулку «в гордом одиночестве», как он заявлял своей мадам и дочери. Еще в первый день после обеда с балкона их номера он бросил взгляд на шикарный отель, находившийся приблизительно в километре от них. И в памяти его тотчас всплыло видение ночного бара, одинокая Кушева, соблазнительно выгнувшая спину, сидя на высоком стуле, взгляды, которыми они обменялись, первые фразы. Уже несколько месяцев Анетта покоится в сырой земле. Он всякое мог предположить, но только не это, только не с ней… На похороны он не пошел, несмотря на то, что знал о ее гибели, не побывал он на кладбище и позднее – в этой жизни сентиментальность была непозволительной роскошью. Да и нечего было туда соваться – он мог бы столкнуться с родными Анетты, а кем он ей был? Никем.

Однако мысль о ней часто неожиданно посещала его. В его памяти возникало ее лицо, он чувствовал ее взгляд, слышал ее голос, в воображении оживали мгновенья близости, прорывались слова Анетты, ласковые и язвительные, и он с суеверным страхом отгонял эти видения…

Воспоминания особенно стали одолевать его здесь, у моря, в двух шагах от отеля, где они так быстро сблизились. Как назло, он просто не мог оторвать взгляда от громады отеля, ни тюль на окнах, ни плотные занавески не могли скрыть постоянно привлекающий его взор силуэт огромной, поставленной на попа спичечной коробки, светящейся по ночам десятками окон. И Арнаудов не выдержал и направился по тропинке к отелю. Бармен сменился, но обстановка оставалась прежней, и Григору стоило большого усилия удержаться от того, чтобы не занять место у стойки и не обратиться по имени к сидевшей к нему спиной девушке в джинсах – так сильно она ему напомнила Анетту.

Он присел в углу, заказал выпивку и закурил сигарету. Venena A, venena В. Концентрация зла, предупреждение природы в адрес жизни. Что его потянуло в тот вечер на эти заклинания, выглядевшие с сегодняшних позиций пророческими? Судьба играет нами, простыми смертными, а мы, как любопытные детишки, пытаемся ухватить змею за хвост. За свои прожитые полвека он редко задумывался о смерти, ее показ на киноэкранах не больно его трогал – в конце концов ее изображали актеры, остававшиеся после исполнения фатальных сцен в цветущем здравии, да, это было искусство, которому он не больно верил. Прощание с родителями более ощутимо сказалось на нем, особенно похороны матери, но ведь они взяли свое от жизни, все было естественно, хотя и причиняло боль.

Чувство, которое он испытывал к Анетте, нельзя было назвать любовью, вообще подобные страсти были ему слабо знакомы, и нынешняя его жалость была адресована больше себе самому. Жизнь была щедра к нему, природа одарила его крепким здоровьем, о котором не приходилось специально заботиться… А может, гибель Анетты – это высшее предзнаменование того, что всякое может случиться, нежданно-негаданно, без видимой причины – ведь причины чаще всего кроются где-то под спудом – по воле случая? В таких ситуациях обычно говорят: так ей было на роду написано… А что вот написано судьбой на его, Григора, роду – вот в чем заключается вопрос вопросов, все остальное от лукавого. И он потянулся к стакану…

Мимо Станчева проехала машина и свернула на узкую дорогу. Рядом прошла влюбленная пара, они сорвали несколько листьев с куста и продолжили свой путь. Время приближалось к девяти, смеркалось, загорались дорожные фонари. Прокол, сказал себе Станчев. Терпения ему было не занимать, но чем дальше, тем больше эта авантюра под названием «Сближение» начинала казаться непродуманной. Неужели Досев и Михов были правы, когда пытались его разубедить? Откровенно говоря, их доводы поколебали его решимость, они выглядели логичными, с его же стороны чувствовалась скорее авантюра, идея фикс, за которую он ухватился больше из упрямства, нежели из убежденности. Но почему он не мог заглушить в себе внутреннего голоса, интуиции, которая подсказывала ему, что надо рискнуть, что встреча с Арнаудовым приоткроет какую-то потайную дверцу, возможно, к третьему, неподозреваемому лицу, выведет его на какое-то совпадение, которое никто не смог заметить, на какую-нибудь мелочь, на которую в обычных обстоятельствах никто бы не обратил внимания. В этом-то и заключалась его идея фикс.

Станчев потянулся на сидении – усталость в теле и в ноге превратилась в тупую боль, его клонило ко сну. Ну, Шерлок Холмс, пытался он ободрить себя, не хватало еще заснять тебя скрытой камерой, потом бы не было отбоя от насмешек… И в который раз мысль его вернулась к Григору Арнаудову. Ну хорошо, произойдет у них эта случайная встреча, сядут они выпить по чашке кофе или по бокалу вина. А что потом? Григор был птицей высокого полета, и его совсем не просто было заинтересовать и увлечь общением, да и чем конкретно? Как можно было продолжить их встречи в Софии, на какой основе? На семейной? Исключено. На профессиональной? Аналогичная ситуация. Оставалось лишь прошлое: то, что они были соучениками, односельчанами, и, может быть, что-то еще, самое важное, что Станчев никак не мог нащупать.

Это «что-то» крылось в подстроенной случайности, двусмысленной, подстрекаемой сомнениями и предубеждением, которой он уже начинал опасаться, – а самое ужасное, если приглядеться со стороны, то не такой уж и чистоплотной, отнюдь нет. Хотя он совсем не желает Григору зла, ей-богу…

На следующий день вдвоем с Петранкой они забрались под отдаленный зонтик на пляже, читали, болтали о том, о сем и купались. Пляж перед домом отдыха был огражден и заполнен оголенными старшими офицерами и генералами, окруженными челядью. На берегу работал буфет с прохладительными напитками, пункт проката досок для серфинга, на которых пытались балансировать и чаще всего шлепались в воду молодые кандидаты в Одиссеи. Из радиоточки доносилась эстрадная музыка, спасатели тайком разглядывали генеральских внучек, периодически устремляя бинокли в открытое небо, словно именно оттуда ожидалось появление неприятельских подводных лодок.

Во время обеда к столику Станчева приблизился одетый в гражданское платье мужчина с бакенбардами и тихо поздоровался. Это был администратор базы, он осведомился, как они устроились, все ли в порядке, сказал, что если возникнут какие-либо проблемы, он к их услугам, и тихо прошептал номер телефона… Товарищ… Петров может рассчитывать на инкогнито, его пропуск действует в любое время… Станчев поблагодарил и по привычке заметил, что эту сцену наблюдают сидящие за соседними столиками. Администратор его успокоил: здесь любопытных нет, уровень слишком высок. Ах, чуть не забыл, информация для товарища Петровой: на первом этаже по вечерам работает дискотека, так что если желаете, можете потанцевать, имеется также теннисный корт и волейбольная площадка… На этом администратор откланялся.

– Начинает становиться интересно, не правда ли, товарищ Петров? – заметила, проводив его взглядом, Петранка.

– Ешь, – оборвал ее Станчев.

После обеда они отправились в город, прогулялись по приморскому саду, отведали мороженого и по предложению Петранки посетили древние римские термы. К вечеру Станчев снова занял позицию в кустах неподалеку от дома отдыха Арнаудова. Ну, Коля, авось повезет! – произнес он про себя и, как полагается в таких случаях, вытащил газету. Прошло около часа, движение по узкой дороге было слабым, никто не обратил внимания на остановившуюся «ладу» с белыми номерами. К семи часам сверху показались седовласый мужчина под руку с немолодой женщиной. Они направились к стоянке санатория. В скором времени он услышал шум голосов. Со стороны дома отдыха двигались седой мужчина и Арнаудов, также с легкой сединой в волосах, за ними следовали их жены и молодая девушка, по всей вероятности, дочь Арнаудова. Уткнувшись в газету, Станчев напрягся. Явно, компания была в хорошем настроении, женщины смеялись. Арнаудов, изысканно одетый, впрочем, как и его жена и дочь, изящно взмахнув рукой, поглядел на часы. Ждут кого-то или просто заказали такси, прикинул Станчев. Надо было взять с собой Петранку. Тревожило его и ненадежное прикрытие в виде кустов. Арнаудовым достаточно было сделать десяток шагов в сторону, чтобы заметить его. Он вжался в спинку сиденья. Нет, не дело это, надо было дать задний ход. Но тогда его выдаст шум мотора. Он поглядел себе под ноги. В крайнем случае можно было улечься на пол… Уж совсем он рехнулся…

Слава богу, компания потянулась к стоянке, Арнаудов снова поглядел на часы. Через мгновение из-за поворота показалась оскаленная морда «волги»-такси. Станчев использовал момент и завел мотор. Шофер такси заметил его, но не стал рассматривать, так как его внимание было сосредоточено на повороте, и Станчев дал задний ход, укрывая машину в кустах. Слышалось гудение мотора «волги», доносился приглушенный говор. Ждут вторую машину, подумалось Станчеву, откуда только ей здесь появиться? Он оглядел узкую дорогу, превращавшуюся внизу в тропку. Нет, путь был только наверх, к шоссе. И пока он гадал, вылезти ли из машины и отойти подальше по тропинке, прибыло второе такси, «лада», хлопнули дверцы, моторы взревели, и две машины со свистом и грохотом направились в сторону трассы. Через несколько секунд ринулся за ними и Станчев.

Как он и предполагал, они направились к туристическому комплексу. Он следовал за ними на расстоянии, пропуская вперед одну-две машины из потока, хотя шофер ехавшей второй «волги» мог бы и заметить его. Как в детективном фильме, подумал он рассеянно, разве что хуже закручено.

Такси выползли на панорамное шоссе и въехали в лес. Станчев потерял их из виду, прибавил газу и снова увидел зад «волги», которая шла на очередной поворот… Ясно, ресторан «Кошары»… Он проскочил поворот, свернул в аллею и вышел из машины. С холмика виднелась соломенная крыша заведения, холодно сверкали неоновые лампы, доносились музыка и гомон. Станчев пробрался сквозь покрывшие склон кусты и увидел возвращающиеся восвояси такси. Арнаудовых не было видно… Та-ак, сказал он себе, прислушиваясь к затихающему урчанию моторов, ну-ка поглядим, на что ты способен, Кольчо…

Спустя час вдвоем с Петранкой они обводили глазами толпу, шумно устроившуюся за столиками под открытым небом, и лишь после повторного осмотра обнаружили Арнаудовых. Те расположились у самого леса, под старым дубом… Ему легко будет меня заметить, оценил Станчев, это хорошо. Был бы только свободный столик…

А вот как раз свободного-то столика в саду и не нашлось.

– Петруша, – он стиснул руку дочери, – я надеюсь, ты не теряешь спокойствия?

Ладонь у Петранки была потная.

– Сейчас входим. Сперва поищем свободные места в саду, потом внутри, снова возвращаемся в сад и, озираясь, проходим мимо их столика. Спокойно, словно их и в помине нет. Остальное я беру на себя.

Они повертелись в центре сада, Станчев обошел сторону, противоположную той, где устроились Арнаудовы, спросил насчет столика у официанта, и тот послал его поискать внутри заведения. Они зашли в зал, затем снова вернулись на воздух. Станчев кивнул дочери и поплелся в сторону Арнаудовых, оглядываясь по сторонам. И Арнаудов его узрел. Станчев заметил это краем глаза и захромал обратно. Если он все правильно рассчитал, то тому следовало его догнать.

Так и произошло. Он почувствовал ладонь на своем плече и обернулся.

– Никста! – ухмыляющийся Арнаудов протягивал к нему руки. – Ты ли это?

– Визирь! – неизвестно откуда на устах появилось забытое прозвище.

Они обнялись.

– Эх, живой и здоровый!

– Живой и здоровый, Гриша!

– Сколько же лет прошло?

– Много.

Рядом с ними прилежно стояла Петранка. Арнаудов поцеловал ей руку и повел их к столику. Станчев уловил сдержанность на лицах спутников Арнаудова, что было вполне естественно для компании, в которую врывается чужой, и пока его соученик договаривался с официантом еще об одном столике, он заметил, как его внимательно изучает седой мужчина. Этот Вангелов – как порой имена липнут к людям! – немного усложнит сегодняшнее дело, а может быть, оно и к лучшему. Он – либо тоже генеральный директор, либо чуток повыше, что-то в этом роде. Все это время женщины разглядывали смутившуюся Петранку. Особый интерес она вызвала у Роси своим неуместно строгим вечерним платьем, уже слегка старомодным, своими беспомощно повисшими руками… Провинциалка, вынесла приговор Роси.

Притащили столик, стулья, они расположились, заказали ужин. Арнаудов наполнил бокалы.

– За товарища… – и он запнулся.

– Станчева, – подсказал ему Никола.

– За моего соученика и земляка Николу Станчева по прозвищу Никста… И за его симпатичную дочку, ваше здоровье!

И он вкратце припомнил гимназические годы, тридцать пять лет прошло с тех пор – честно говоря, я его позабыл, но одного взгляда, одного жеста было достаточно – а, Коля? Станчев благодарно кивал, а в его памяти далекое эхо повторяло: Визирь, Визирь, Визирь…

Как и полагается в таких случаях, они взаимно осведомились: когда и какой институт оканчивали, где работают, где живут, наведываются ли в родные места и прочее, прочее. Вангеловы слушали с легкой досадой, Тина рассеянно глядела по сторонам, в отличие от своей дочери, которая изучала Петранку. От Станчева не укрылся взгляд Вангелова, когда тот узнал, что земляк Арнаудова занимает должность военного советника. С этого момента все в нем словно переменилось, и он корректно вступил в разговор.

Человек не в силах предполагать, что ему подкинет случай, лепетал оживленный Арнаудов. Кто мог предположить, что они встретятся именно в этих «Кошарах», да еще спустя столько лет. Ты не видал Большого Христо?.. Станчеву не приходилось его встречать. Григор столкнулся с ним совсем случайно на ярмарке в Пловдиве, он женился там и осел, заведует одной строительной организацией, но, несмотря на годы, он все такой же – медлительный, рассудительный, с баскетболом, разумеется, завязал…

– А ты ничуть не изменился, Коля, тьфу-тьфу, чтоб не сглазить!

Станчев не пропустил мимо ушей народное выражение – Григор так и не стал стопроцентным городским жителем, как и он сам. А вот возбуждение Арнаудова его слегка озадачило. Насколько он помнил, Григор отличался именно обратным – сдержанностью. Вот так-то…

А причина оживленности Арнаудова была очень простой: несколько дней назад у него был день рождения – не будем упоминать даты и цифры – так вот нынешний вечер был посвящен именно этому событию. Выпалив неизбежные пожелания, Станчев пожал ему руку, они выпили до дна, при этом в душе следователя появился укор самому себе: промашка, Коля. Он запомнил уйму подробностей из досье Арнаудова, а день рождения прошляпил.

То ли из-за того, что общая беседа запиналась, то ли просто по традиции, но скоро компания разделилась на мужскую и женскую половину. Трое мужчин сдвинули свои стулья, сдвинули бокалы, Вангелов назвал имя своего знакомого, служащего в Генеральном штабе. Станчев ответил, что слышал о нем, но точек соприкосновения у них нет, несмотря на ежедневную координацию с представительством Объединенного командования. Это подействовало. Ни Арнаудов, ни Вангелов не проронили больше ни слова о его службе, чем подчеркнули не только солидность, но и такт ответственных работников. Станчеву была предоставлена возможность вести нейтральный разговор в диапазоне от перестройки центра столицы до содержания телевизионных программ. Вангелов только того и ждал:

– По мне, так на телевидении нет должного контроля, особенно с развлекательными программами. Эти кривляния, эти полуголые телеса… Так-то мы воспитываем молодежь…

Григор придерживался несколько иного мнения. Эстрада – это эстрада, всемирное явление, может быть, просто надо ее развивать. Вот со спортом у нас развитие и вправду запаздывает.

– Напротив, уж спорт суют-то во все дыры! – отрезал Вангелов. – Из спорта сделали целую империю. А работать кто будет?

Станчев сказал, что в среде молодых заметна определенная распущенность, но виновны-то в этом, в конце концов, мы, старшее поколение.

– Все это так, да не так, – возразил Вангелов. – Это смотря какое старшее… Вы, как я понял, занимаете ответственную должность. Он, – Вангелов кивнул на Арнаудова, – тоже. Моя милость в том числе. Спрашивается, разве мы несем вину за все это?

В памяти Арнаудова всплыл ученический глобус, и он вмешался:

– Что верно, то верно, в свое время мы были более собранными, старались, занимались комсомольской работой, даже танго танцевать стеснялись, а Никста?

Этого человека несет неведомо куда, подумал Станчев, и в его сознании всплыло видение выпускного вечера: он сам, распростершийся в ногах девочки, и разодетый Григор, помогающий ему подняться с пола… Спокойствие, Коля… Он выгадывал удобные мгновения и вглядывался в глаза Григора, полупрозрачные, оживленные спиртным. В них не крылось ни тени угрызений или обеспокоенности, напротив – они смотрели ясно и весело. Можно было только догадываться, какие страсти бушевали у них с Кушевой. Подобное впечатление производил и вид его широких плечей, буйной гривы, все еще упругая походка и энергичные движения. Как возможна такая скрытность при его обезоруживающей общительности? Что-то здесь неладно.

– Было дело, Визирь.

– Мне приходится часто бывать за границей, – продолжал Арнаудов, – на Востоке, на Западе, Стефан знает. И при первой возможности я стараюсь понаблюдать за жизнью там. В Союзе на меня производит впечатление серьезность молодых, чем-то зрелым тянет от них. На Западе картина пестрая, там всякого можно повидать, от хиппи и проституции до демонстраций и безработных. И при этом высокая материальная культура, даже расточительство.

– Гриша, за материальным и мы пытаемся поспеть. Рана не здесь, – снова вмешался Вангелов.

Из глубины заведения со звуками музыки появились переодевшиеся в народные костюмы оркестранты, а за ними с гиканьем и свистом выскочили статные девицы и парни – разряженные в цветастые национальные костюмы, с заученными улыбками на лицах. Хоровод начал виться между столиками, как хвост какого-то дракона, страстно зазывали кларнеты, как из подземелья гремел барабан, то здесь, то там сверкали очки в позолоченных оправах – похоже что немцы, слышались одобрительные возгласы с иностранным акцентом. Танец потянулся в их сторону, с перезвоном колыхались монетки на молодых грудях танцовщиц, взметались передники и развевались юбки, мелькали антерии[11]11
  Антерия – крестьянская верхняя одежда на ватной подкладке.


[Закрыть]. Подпрыгивающая цепочка достигла их стола, и Станчев заметил на руке одной из девушек серебристый браслет. Массивный, тяжелый браслет, который он где-то уже видел… Да ведь точно, сообразил он, подобный браслет был у Кушевой, еще на нем было выгравировано большое Вэ. Визирь…

Он посмотрел на Арнаудова. Тот следил за танцующими, со скрытым интересом наблюдая за женщинами, по крайней мере так показалось Станчеву. Его взгляд переместился на Тину Арнаудову. Отставив стул, чтобы было удобней наблюдать за хороводом, она возложила свою полную руку на колени. Станчев глазам своим не поверил: чуть выше кисти блестел на свету такой же браслет, тот же самый, Анеттин. Та же форма, материал, инкрустация. Ни о чем не подозревая, Тина критическим взглядом обводила танцующих и оркестрантов, двигавшихся в такт глухим толчкам барабана. Он перевел взгляд на Арнаудова – тот хлопал в ладоши, расправив плечи и выпятив свою широкую и здоровую грудь.

Наконец хоровод и оркестр потонули в глубине ресторана, музыка захлебнулась, лишь в пространстве кружилось ее слабое эхо, но вскоре и оно заглохло. Компания снова разделилась на две группы.

– Хорошо танцевали, ловко, – выразила свое мнение Цветана Вангелова.

– Наоборот, лишь бы отметиться, – перебила ее Роси.

– Это же корчма, – примирительно отозвалась Тина.

Петранка дипломатично промолчала. Она уже подверглась подробному расспросу об ее образовании, о работе ее отца, о том, где они остановились, сколько раз купались, когда оканчивается смена. Хорошо, что она была смуглой, и при вечернем освещении был незаметен ее слабый загар. Она же сообразительно выкрутилась, сказав, что отец еще не был на пляже из-за высокого давления и сидел в комнате, а она больше лежала под зонтиком – и без того природа наградила ее темной кожей.

– А я сгораю, как ребенок, – призналась белолицая Цветана.

– И я, – присоединилась к ней Тина. – Если бы не солнцезащитные кремы, я бы уже давно коротала время в кожном отделении.

– А вы? – обратилась к Роси Петранка.

– Я? Я влезаю в море рано утром и вылезаю из него к обеду. А вы хорошо плаваете?

Петранка боялась воды.

– Какой у вас знак Зодиака?

Петранка назвала.

– Земной знак, мой антипод, – и мысли Роси моментально унеслись к Ивану. Еще начнет крутить роман с Эми, ничего себе парочка – дочь дипломата и уличный музыкант.

– Вам бы подошла учительская профессия, – не без гордости заявила Цветана, оглядывая Петранку.

– Тьфу, корпеть над тетрадками! – возроптала Роси. – Гадкая профессия.

Завязался спор о том, какая профессия может считаться подходящей для современной женщины. Цветана защищала свою – в твоих руках живой материал, будущее страны, ты их растишь и поливаешь, как молодые деревца, и какую радость испытываешь, когда видишь, что тебе что-то удалось. У Тины были более масштабные взгляды. Женщина рождена для тонких вещей, начиная с балета и музыки и кончая плетением кружевов и аптекарством. Не говоря уже о материнстве.

– Женщина – это эмансипированное чучело! – торжественно заявила Роси. – Хорошо, что у нас есть бюсты, есть что выпячивать.

И она вызывающе выгнулась.

– Я тебя не понимаю, Роси! – возмутилась ее мать.

– А моя беда знаешь в чем? В том, что я-то как раз все понимаю…

Неловкое молчание совпало со вставанием Станчева: он почувствовал, что пора прощаться. Арнаудов воспротивился, но Станчев уловил общее настроение, особенно со стороны Вангелова и Тины. К тому же, на сегодня было достаточно.

– Завтра приглашаю вас на послеобеденный кофе в шведский отель, – предложил он им.

Оказалось, что Вангеловы будут заняты, а у Тины процедуры.

– А я приду, Никста, причем с большим удовольствием, – принял его предложение Арнаудов.

Он не только меня не подозревает, но и просто не ведает забот, удивлялся Станчев при прощании. Их посадили на такси, Роси подавала руку с едва заметным книксеном, правда, он не понял, что это было – изысканное воспитание или тонкое подтрунивание.

– Слишком простоват твой соученик, Гриша, – первой взяла слово Тина, когда такси отъехало. – Ко всему прочему еще и хромой.

– Он был хорошим пареньком, хорошим и немного одиноким.

– Сегодня вечером папа в сентиментальном настроении, – заметила Роси.

– Так ему и полагается, – вмешался Вангелов. – Соученики напоминают о первой молодости, по себе знаю.

Цветана вздохнула и припомнила недавнюю встречу со своими бывшими соученицами, с трудом узнали друг друга.

– Однако он высоко забрался, – продолжила свою атаку Тина.

– Тебе-то откуда это известно? – удивился Вангелов.

– От его дочери.

– На меня она произвела приятное впечатление, заявила Цветана.

– При отсутствии остального, скромность красит человека… – ехидно подкинула Роси.

Ей было скучно в компании взрослых, она прекрасно знала их разговоры, болезни, явные, а частично и скрытые желания. Она выросла среди достатка, привыкла к расточительству и пробуждению дерзких желаний и еще более дерзких позывов, рано познакомилась с алкоголем и сексом. Поклевав там и тут, Роси со своим острым умом быстро достигла пресыщения, а с ним на нее напала и скука. В первые годы своих буйств она еще увлекалась снобизмом шумных компаний, где собиралась лишь породистая молодежь, эта вот порода опьяняла ее вином снисходительности, а в отдельные мгновения и презрения к тому серому народцу, что толпится на переполненных улицах столицы в надежде прыгнуть выше собственной задницы. Но постепенно непредвиденные встречи с необеспеченностью, болезнями и неправдой, особенно ее странная связь с Иваном, немного охладили ее пыл, и она начала замечать, что вокруг не все так просто. Одним из первых ее открытий было жизненное поражение матери, неудавшейся пианистки. Ее мать предала себя рано и, как казалось, сделала это с наслаждением, которое по силе превосходило наслаждение от игры, от очарования известности. Удивительным это казалось лишь на первый взгляд. Ведь рядом с ней неотступно присутствовал отец – двигатель благоденствия, из-за которого порой тяжело дышалось.