Текст книги "Сириус транзитный"

Автор книги: Герберт В. Франке

сообщить о нарушении

Текущая страница: 1 (всего у книги 8 страниц)

Франке Герберт В
Сириус транзитный

Герберт Франке

Сириус транзитный

Роман

Перевод Н. Федоровой

ПРИБЫТИЕ ВЕЧЕР

Город появляется из-за округлой вершины совершенно неожиданно. Справа и слева еще тянется бесконечная вереница агав, опунций, терновника–кулисы долгого, одинокого пути. А над бетонной лентой дороги – близко, рукой подать!–уже маячит искрящаяся огнями громада, вся в росчерках неона, в разноцветье световой рекламы, отблески которой золотой пылью рассыпаны высоко в исчерна-фиолетовом вечернем небе.

Это не простой город. Это место, где исполняются желания и сбываются мечты. Врата и одновременно центр мира. Санта-Моника.

Барри остановил машину на обочине и поднял откидную спинку сиденья. Он еще не вполне стряхнул дремоту, глаза слипаются... но сердце, окрыленное надеждой, начинает учащенно биться.

Какая картина–дух захватывает! Много лет он мысленно рисовал ее себе, сгорая от нетерпения и надежды. Теперь можно и не спешить. Пронзительное шипенье, нарастающий вой...

Грохот.

Все вдруг озаряется трепетным светом–три огненные стрелы и белый след за ними, медленно тающий в небе. Ракеты уже всего лишь точки в вышине, над западной грядой холмов. Он провожает их взглядом, пока они не исчезают во мраке и мгле. Затем, бодрый, сосредоточенный, опять выводит машину на направляющую.

Голос по радио. Внимание, внимание! До конца направляющей две тысячи метров. Внимание, внимание! До конца направляющей две тысячи метров.

Звучит тихая музыка – вибрафон, ударные... Барри отключает автоматику и берется за руль. До города осталось буквально два шага. Уже различимы пестрые рекламы увеселительного квартала, освещенные окна вилл на окраине, подсвеченные прожекторами огненные буквы "СТ" над гигантским комплексом зданий. "СТ"– эмблема компании "Сириус-Транзитный".

Голос по радио. Внимание, внимание! До конца направляющей тысяча метров. Внимание, внимание! До конца направляющей тысяча метров.

Опять звучит музыка.

Барри закуривает сигарету, глубоко затянувшись, выпускает дым на ветровое стекло.

Запах табачного дыма.

Взгляд на приборную панель: на часах 20.20–детское время для города, где рестораны и бары, тиры и треки, игорные клубы и театры открыты всю ночь напролет.

Снова шипенье, вой, оглушительный грохот в миг преодоления звукового барьера...

Время от времени пучками поднимаются в небо ракеты, сперва медленно, потом все быстрее, быстрее и наконец исчезают во мгле. Барри уже не замечает их. Он сосредоточенно смотрит вперед: вот уже и первые городские дома. Мотели, заправочные станции и авторемонтные мастерские, склады, треки, площадки для мини-гольфа. Справа стоянка, три видеофонные кабины – все под одной крышей. Не раздумывая, Барри сворачивает туда, останавливается. Тушит сигарету, выходит из машины, захлопывает дверцу. Свежий, теплый воздух.

Он входит в видеофонную кабину, пробегает пальцами по кнопкам, набирая номер. На мониторе возникает девичье лицо.

Девушка. Справочная к вашим услугам. Что вам угодно?

Барри. Будьте добры, дайте мне номер Гаса Гриффина. Адреса я, к сожалению, не знаю.

Девушка смотрит на него озадаченно.

Девушка (нерешительно). Гаса Гриффина? Адрес не знаете?

Барри (слегка раздраженно). Да, Гаса Гриффина. Посмотрите, пожалуйста.

Девушка. Минутку.

Она исчезает с экрана. Появляется абстрактный узор и надпись по диагонали: ЖДИТЕ –ЖДИТЕ... Прислонясь к стене, Барри глядит сквозь стеклянную стену кабины. Поблизости ни души, рядом парк, пальмы, рододендроны, через дорогу спортивная площадка, трибуны, фонари, вытянувшие над ними свои длинные шеи. От городской суеты только блики световой рекламы.

Барри начинает нервничать, поворачивается к микрофону.

Барри. Алло, девушка, я жду. Как насчет номера?

На экране вновь появляется лицо девушки. Вид у нее озабоченный. Девушка. Еще минутку. Потерпите, прошу вас...

Барри качает головой. С языка уже готово сорваться ядовитое замечание, но тут... Вдали слышится полицейская сирена. Она звучит все громче. Барри настораживается. Из-за угла на полной скорости вылетает патрульная машина, резко тормозит возле видеофона. Двое полицейских с пистолетами на изготовку выскакивают на тротуар. В мгновение ока Барри выдергивают из кабины, и вот он уже стоит, подняв руки вверх.

1-й полицейский. Лицом к стене, парень 2-й полицейский. Давай-давай. Знаешь ведь, как оно полагается!

Первый полицейский привычно ощупывает его карманы, ищет оружие.

1-й полицейский. Чистый вроде бы.

2-й полицейский. Можешь повернуться, парень.

Барри (возмущенно). Что это значит? Что вам от меня надо?

1-й полицейский. Тихо, тихо. Ты взят с поличным.

Барри. С поличным? Ну, братцы, кто-то вас разыграл.

1-й полицейский. Ишь ты! Он еще язык распускает! Что ты здесь делаешь?

Барри. Хотел получить один телефон.

1-й полицейский. Чей же, если не секрет?

Барри. Вас это не касается, но могу сказать: номер моего брата, Гаса Гриффина.

Полицейские удивленно переглядываются.

1-й полицейский (с расстановкой). Та-ак, Гаса Гриффина, твоего брата.

2-й полицейский. Предъяви-ка документы, парень!

Барри подносит руку к нагрудному карману, но полицейский прижимает его к стене и сам достает бумажник. Открывает, рассматривает удостоверение.

2-й полицейский. Тут написано: Бартоломью Гриффингер.

Барри. Правильно, Гас тоже Гриффингер, он просто укоротил нашу фамилию.

1-й полицейский. Ну вот что, парень: нам в городе чокнутые не нужны. А уж такие, которые с полицией пререкаются, тем более.

Между тем второй полицейский, покопавшись в бумажнике, достает оттуда пачку стодолларовых банкнотов.

2-й полицейский. Хэнк, глянь-ка.

Первый полицейский оторопело смотрит на него, потом пожимает плечами.

1-й полицейский (тихо). Тогда он, должно быть, и правда не из этих... (Громче.) Похоже, ошибочка вышла, мистер. Вот ваш бумажник, возьмите, пожалуйста. Желаем хорошо повеселиться в городе! Но я бы на вашем месте шутил поосторожнее!

Вернув Барри документы и деньги, они небрежно козыряют, садятся в машину и беззвучно трогают с места. Барри смотрит им вслед, потом, бегло взглянув на видеофоны, пожимает плечами, садится в машину и запускает мотор.

Длинные улицы, прорезанные по лучу лазера, сотни, тысячи улиц, во всех направлениях, сомкнутый строй фасадов, пластмассовая кладка стен–розовых, бледно-зеленых, желтых. Одинаковые дома, одинаковые улицы, одинаковые города, выстроенные по одинаковым планам, подчиняющиеся одинаковым инструкциям, пронумерованные с севера на юг, с запада на восток и все же дремучие, словно джунгли, от беспросветного однообразия, вечный повтор, поменяй местами–никто и не заметит.

Ни деревца кругом, ни кустика. Лишь высокие стебли-мачты криптоновых фонарей, кряжистые пни водоразборных колонок, легкие металлические опоры с дорожными знаками и запретительными щитами, а надо всем– чащоба тонких растяжек и проводов, антенны коммерческого вещания, радиотрансляции, видео^и аварийной системы.

Матрица зданий, растр улиц–система координат для населения. Тротуары узковаты, толчея, несмотря на одностороннее движение–только влево, только вдоль стен, по периметру уличных перекрестков. А трижды в день человечья река вздувалась угрожающим разливом–около восьми, в обед и после четырех. Потоки людей выплескивались из ворот, устремлялись по лестницам к станциям монорельса, бурлили у входов подземки, уносимые движущимися тротуарами в неведомую глубину. Автомобили в эти часы ползли бампер к бамперу – никто не обращал внимания на истошный визг сонаров, означавший превышение минимальной дистанции. Казалось, в ущельях улиц текла какая-то жидкая масса, и, если послушать со стороны, например со станции монорельса, в краткие секунды между прибытием и отходом поездов, воздух полнился гулом, словно от водяных валов. Потом металлические фермы, огромными арками возвышавшиеся над городом, начинали вибрировать, и их жутковато-пронзительное пение заглушало шум на дне улиц-ущелий.

А вот в ночные часы все было совершенно по-другому: таких, что наперекор предупреждениям полиции сновали по улицам, было очень немного –запоздало протрезвевшие пьяницы, игроки из подозрительных заведений, юнцы, "балдевшие" на вечеринках и теперь спешившие домой. Полное безлюдье царило только между четырьмя и пятью утра: в этот час служба погоды устраивала дождь. Иногда можно было различить шум реактивных двигателей: самолеты сомкнутым строем шли высоко над крышами, опрыскивая тучу смога, которая накрывала город, точно шляпка исполинского гриба. И скоро вниз обрушивались грязно-серые потоки ливня, хлестали по крышам и мостовым, смывали и уносили прочь грязь и мусор, чтобы в конце концов, бурля, исчезнуть в стоках. Недолгое время оставалась еще грязноватая пленка влаги, от которой поднимался тонкий парок... Это был час утренней свежести–иные старики, дождавшись, когда дождь кончится, выходили из дома и, глубоко дыша, гуляли вокруг квартала. Потому что вместе с дневным освещением–его включали в шесть – возвращались сушь, жара и пыль.

Барри тоже знал этот утренний час: дед, которому было уже под восемьдесят, порою будил его и Гаса и брал с собой на улицу. Барри, в общем-то, нравились ранние прогулки – напоенный влагой воздух, капель с крыш, лужи у края тротуаров,– но Гас скоро начал встречать дедовы приглашения в штыки, и Барри, буквально во всем подражавший брату, тоже предпочел лишний часок поваляться в постели.

Душный, чуть отдающий гнилью запах влажного воздуха был одним из самых ранних воспоминаний Барри и куда ярче зрительных образов, которые память сохранила поблекшими и искаженными, словно в кривом зеркале. Лицо матери–расплывчатое светлое пятно,–согбенная фигура деда, седые пучки волос, бахромой свисающие из-под шляпы... Квартира–обшарпанные стены, кровати, холодильник, телевизор. А вот это он помнил лучше всего: закругленный четырехугольник экрана, вечное мельканье пестрых кадров, причудливые перескоки с ближнего плана на дальний и наоборот. Долгие дни, они с Гасом на куче подушек, в руках у брата блок дистанционного управления, он определял, что смотреть. Драки, стремительно мчащиеся автомобили, всадники, индейцы, астронавты, яхты на синей глади моря, космические корабли среди звезд, солдаты, преступники, вспышки дульного пламени, кулачные удары, мертвые тела... Гас мог часами сидеть, уставясь на экран, держа пальцы на клавишах, он готов был день и ночь следить за всеми этими событиями, ему хотелось движения, и он не переключал на другой канал, пока на этом что-нибудь происходило, пока люди бежали, сражались, падали... Едва лишь обстановка на экране менялась–начинался разговор, любовная сцена,– Гас, не медля ни секунды, пробегал по всем диапазонам и в конце концов опять ловил приключение, волнующую жизнь, которая существовала где-то вовне, вне их пространства, вне их времени, но все-таки существовала– в воображении авторов, на миллионах экранов, в головах зрителей.

Барри был еще инертнее Гаса. Он смотрел все подряд, не вникая в смысл. Гас и тот не интересовался сутью происходящего, а уж Барри и вовсе воспринимал лишь мгновение– вид в заднем стекле, машины преследователей, перекошенные лица, сжатые кулаки, пальцы на спуске. Для него это был калейдоскоп, случайная смена пестрых картинок, переменчивая мозаика из одних и тех же элементов–суровых мужчин, красивых женщин, мотоциклов, гоночных яхт, самолетов. Только позднее он заметил кулисы: роскошь богато обставленных квартир, пальмы на берегу, сказочные кущи в ярких огнях, вулканические гряды чужих планет, межзвездное пространство. Так они сидели до вечера, когда приходили домой родители и гнали их от телевизора, чтобы посмотреть свои программы.

Тогда разжимались клещи, державшие их дома, и Гас украдкой сбегал на улицу. Возвращался он поздно, зачастую грязный, потный, иной раз в синяках и царапинах, но сияющий торжеством, он тихонько насвистывал сквозь зубы, себе под нос. Время, когда Барри поневоле сидел дома, с родителями и дедом, было для него мукой. Он не сумел бы сказать, что именно внушало ему такую тревогу и недовольство: он слонялся по квартире, то и дело лазил в холодильник, чтоб отхлебнуть из бутылки глоток лиморанжа, листал журнальчики, выменянные Гасом в школе,– комиксы и фотосерии, "Фантомас", "Доктор Но", "Супермен", "Барбарелла" "Кун-фу",– отирался за спиной у родителей, норовя хоть одним глазком посмотреть на экран, пока они не прогоняли его: "Марш отсюда, это не для тебя". Устав, он ложился в постель, но до возвращения Гаса большей частью не мог уснуть, ждал, вслушивался в тишину квартиры; издалека доносились звуки видео, шаркающие шаги, звон бокалов, потом все затихало, и полоска света под дверью гасла. До чего же медленно тянулось время! Сон иногда вдруг как рукой снимало, сердце колотилось громко-громко, Барри места себе не находил, ворочался с боку на бок, вертелся. И вот наконец скрип двери, тихие шорохи в передней, едва слышное насвистывание: Гас вернулся. Что с ним произошло за стенами дома, в большом мире? Отчего он был так доволен, так миролюбив? В другое время брат часто бывал не в духе и любил покомандовать, а тут совал Барри пачку леденцов или большущую круглую жвачку; с конфетой во рту, освободившись от напряжения, он и засыпал.

Детский сад у них в квартале был новейшего образца, размещался он в подземной части города и, кроме игровых комнат, имел спортивную площадку и искусственный сад. Надзор был очень суров, и все-таки на первых порах Барри чувствовал себя там превосходно. С другими детьми он водился мало, но и одинок не был–пока Гас тоже ходил туда. Правда, в старшую группу, и потому Барри видел его обычно лишь издалека, однако же связь между ними здесь еще укрепилась. Когда дети принимались дразнить, а то и колотить Барри, в ту пору маленького и слабого для своих лет, Гас, бывало, вмиг оказывался рядом. Всего-навсего раза два-три он пускал в ход кулаки, да так, что обидчики удирали от него в крови; обычно же достаточно бывало одного его появления: все подавались назад, образуя круг на почтительном расстоянии, и однажды Гас положил руку Барри на плечо и сказал: "В конце концов, ты же мой брат".

Плохо стало, только когда Гас в шесть лет пошел в школу. Барри порой думал, что больше не выдержит. Стояние в длиннющих очередях, у спортивных снарядов или у входа в искусственный сад, долгие часы, когда приходилось молчком ляпать на бумагу краски, изометрические упражнения по команде магнитофона, пение, декламация стихов. Как он мечтал о тех вечерах, когда они с Гасом сидели у телевизора. Все эти два года он, сгорая от нетерпения, ждал, когда же наконец и его примут в школу. Ему казалось, что там он опять будет вместе с Гасом, как в саду. Но эта надежда не оправдалась. Школа была этакой поточной линией, ячеистой структурой из крохотных учебных кабин, до отказа набитых электроникой – повернуться негде. Тускло светящийся экран, скрипучий магнитофонный голос, микрофон, в который надо было отвечать, автоматическая пишущая машинка, которая отстукивала задачи на бесконечной бумажной ленте и запоминала ответы. "Ответ неверен – вторая попытка..." Все это где-то собиралось, регистрировалось, оценивалось, сравнивалось, ведь все они были как-то связаны между собой, работали сообща или соперничали –думай, как хочешь,– и однако были разобщены, изолированы друг от друга, каждый мог рассчитывать только на себя самого, и это когда чужой совет был бы так кстати! Групповые занятия тоже ничего не меняли, потому что и здесь главное было – опередить других, быстрее решить задачи, добиться более высокой доли правильных ответов. С Гасом Барри не виделся совершенно.

И вновь отчаянная скука, время тянется как густая, клейкая масса, постоянное досадливое ощущение, что все зря, все бесполезно. Поначалу он радовался каждому уроку, неизвестно почему и довольно-таки смутно воображал, что окружающий мир станет на занятиях более понятным, а значит, и более сносным. Но занимались они исключительно предметами нереальными, лежащими вне их мира. События, случившиеся в незапамятной древности, процессы, идущие где-то в недрах Земли или в глубинах Космоса, явления микромира, кристаллы, химические соединения, гены и клетки, числовые взаимосвязи, значения символов, столь же искусственных, как и обозначаемые ими предметы. Слова, которыми никто не пользовался, языки, на которых никто не говорил, мысли, которые никому не приходили в голову... Барри подчинился неизбежным приказам, считывал с дисплеев тексты, объяснял символы, появлявшиеся на экране и снова исчезавшие, печатал свои ответы и ничем не выделялся, ни в хорошем, ни в плохом. Но были и другие ребята, на которых нет-нет да и накатывало вдруг, и тогда они колотили экраны, пинали ногами клавиатуру, в клочья рвали бумажную ленту, пытались взломать электронные дверные замки. Барри вполне их понимал и даже признавался себе, что охотно сделал бы то же самое, но чересчур труслив. А вот Гас, которому он намекнул на это, презрительно тряхнул головой. "Они действуют сгоряча, необдуманно,– сказал он.– От того и попадаются. Так им и надо!" Значительно позже Барри волей-неволей вспомнил эти его слова: был решающий день шестидневных гонок, и Гасу непременно хотелось их увидеть. Он тогда смастерил бомбу-вонючку и, парализовав с ее помощью целый школьный этаж, весь день провел на треке. Он не попался. Барри не знал, откуда бралось недовольство. В нем жила тревога, тоска по чему-то расплывчато-туманному, о котором он знал только, что оно наверняка где-то существует. Школа в этом смысле не изменила ничего. Она попросту заняла место детского сада; как и раньше, он проводил вечера у телевизора, который все больше ему надоедал. И все больше нервничал в те часы, когда брат пропадал в городе и–как думал Барри–участвовал в немыслимых приключениях. Однажды он даже спросил Гаса, нельзя ли пойти вместе с ним, но восьмилетний брат, легонько ткнув его в бок, сказал: "Маленький ты еще". С того дня Барри уже не осмеливался спрашивать, только уныло глядел вслед брату, когда тот за спиной у родителей крался вон из квартиры. А потом вдруг настал день, когда Гас знаком показал ему: идем!

Барри прямо-таки ошалел от счастья. Он шел за Гасом, на несколько шагов отставая от брата, который быстро лавировал в толпе прохожих. По эскалатору они спустились под землю, на один из пешеходных уровней, знакомый Барри лишь постольку, поскольку иногда в субботу после обеда родители брали его с собой по магазинам. Все здесь было совершенно не так, как на поверхности,– ни одного автомобиля, зато полно места для людей, которые могли ходить где угодно, не думая ни о каких правилах. По расположению магазинов можно было сообразить, что возникли они вблизи станций подземки, там, где чуть не все обитатели квартала проходили дважды в день–по дороге на работу и с работы. Здесь сияло море огней, здесь были витрины, полные дорогих товаров, сверкали стекла и зеркала, покоряя слух покупателя, лилась музыка из десятков динамиков, стояли в напольных пластиковых вазах цветы, пестрели украшения, разложенные на столиках, стенды с открытками и книжками карманного формата, гул голосов заливал все вокруг мягкой волною, а из зарешеченных отверстий климатизатора выплескивался поток почти ощутимо густого воздуха. Барри хоть и боялся потерять брата из виду, но все же нет-нет да и поглядывал на замечательные картины, мелькавшие с обеих сторон: газетчики, музыканты и певцы, полицейские и попрошайки, сосисочная, люди на высоких табуретах, а перед ними хотдоги, вазочки с мороженым, бутылки кока-колы. Подъезды универсальных магазинов, кинотеатры непрерывного показа, бары с красными шторами, монахини, накрашенные девицы.

Мало-помалу они выбрались из давки. Редкие слепяще-яркие, защищенные сеткой фонари освещали эти места, товары в магазинах были дешевле и упакованы похуже, табачная лавка, дешевый антиквариат, там и сям стоят, прислонясь к стене, руки в брюки, люди в грязных спецовках, в нишах спят пьяные. Эскалаторов здесь не было, здесь ходили по бетонным лестницам. Узкие коридоры, звездчатые развилки, афишные щиты в рваных клочьях бумаги, древесная стружка и ошметки бумаги под ногами. Гас еще ускорил шаги, и Барри, догнав его, искоса посматривал на брата: Гас с решительным видом глядел вперед, ясно было, что он здесь как дома. Да он наверняка везде чувствует себя как дома.

Впереди слышен глухой шум, изредка даже сиплые крики... Они свернули за угол, коридор немного расширился. Тут собрались десятка два мальчишек, в большинстве постарше Гаса, они следили за игрой, то и дело криком подбадривая участников. Игра чем-то напоминала теннис: две команды по пять игроков посылали мяч в стены, отбивая его тяжелыми пластмассовыми ракетками.

Гас и Барри присоединились к зрителям. Игра была яростная – в ней требовались и ловкость, и грубая сила. Барри хотя и не знал правил, но все же смекнул, что дело здесь шло не в последнюю очередь о том, чтобы попасть мячом в противника и вынудить его сдаться.

По дружным восторгам болельщиков команды-победительницы Барри понял, что встреча закончилась. Один из мальчишек подошел к Гасу и, показав на Барри, спросил:

– Это он? Гас кивнул.

Мальчишка смерил Барри пристальным взглядом.

– Ладно, берем!

Гас повернулся к Барри.

– Слыхал? Тебя приняли.–Он дружески ткнул брата в бок.– Видишь черную линию на полу? Это граница игрового поля. Если мяч упадет за нею, ты его подберешь и бросишь мне. Понял? Мне, и больше никому!

От волнения Барри толком не мог говорить, едва выдавил шепотом:

– Порядок!

На площадку вышли Тас и еще несколько мальчишек; в руках у них были ракетки команды-победительницы. На второй половине поля выстроились соперники.

Началась первая перекидка, и очень скоро Барри пришлось взяться за дело. Как выяснилось, за мячом бегал не он один. Его оттолкнули, и мяч достался другому, который и бросил его на площадку–конечно, не Гасу. Судя по всему, у каждого из игроков был свой собственный подносчик. Тому, кто в конце концов получал мяч, разрешалось отбить его, и находился он при этом в меньшей опасности, чем остальные четверо, которые стояли на передней линии, близко от противника. Нередко как раз на них и сыпались молниеносные встречные удары, а при этом легко было вылететь из игры.

Разобравшись в этих тонкостях, Барри решил, что поддержать Гаса для него дело чести. Не щадя себя, он кидался в мельтешащий клубок, возмещая ловкостью недостаток силы. Он был не хуже других, а может, и чуточку лучше. И когда во время короткого перерыва Гас кивнул ему, он почувствовал, как его захлестывает гордость.

С того дня Барри всегда сопровождал Гаса, когда тот шел играть. И каждый раз это было настоящее приключение. Уже сама дорога по торговым улицам, роскошные вещи за стеклами витрин, элегантные мужчины и женщины, мелькавшие порой словно экзотические птицы... Да и играть было ужасно интересно, ведь теперь он с каждым днем все лучше разбирался в правилах. За игрой он забывал обо всем, видел только быстрые движения участников, мельканье мяча, контуры игрового поля, других мальчишек-подносчиков, которые постараются отнять у него удачу. Он внимательно следил за каждым поворотом игры, пытался предугадать, куда полетит мяч, чтобы в случае чего первым схватить его. Шум игры музыкой звучал в его ушах – свист рассекающих воздух ракеток, глухие удары мяча, шарканье подошв... Не было для него мгновений чудеснее тех, когда он держал в руке мяч – символ своей удачи! Так здорово – ощущать ладонью гладкую поверхность эбонита, под которым прятался стальной шарик. Несколько раз ему досталось этим мячом–удары были резкие, поначалу они слегка оглушали, лишь немного погодя открывалась сильная боль и на месте удара набухал большущий желвак.

Временами возникали помехи, правда не слишком серьезные. Меньше всего хлопот доставляли случайные прохожие, которые знать не знали, что в этой части подземных переходов обосновалась ребятня. Их быстро учили уму-разуму–бранью и грубыми тычками. Игра на несколько минут прерывалась, и они всем скопом бросались на чужаков.

Иногда заявлялись подростки, ребята постарше, которые забавы ради прогоняли малышей, отнимали у них ракетки, били фонари, раздавали направо и налево пинки и затрещины. Обычно проходил еще день-другой, пока городские ремонтники устраняли повреждения.

Однажды нагрянула полиция–то ли прохожие нажаловались, то ли служба порядка заметила, что повреждения чаще всего бывают именно в этом углу.

Произошло это как раз, когда один из игроков команды противника послал мяч далеко в коридор–удобный случай для шустрого Барри опередить соперников. Барри пропустил мимо ушей предостерегающий крик, не заметил, что никто из подносчиков даже и не подумал гнаться за ним, и вдруг увидел перед собой реальность, которая в первую минуту буквально ошеломила его: один полицейский цапнул его за воротник, а другой нагнулся за мячом и показал его остальным, словно добычу. Барри и мяч – вот все, что попало в руки полиции, остальные ребята разлетелись, как подхваченное вихрем конфетти, исчезли в боковых коридорах, в люках вентиляции, в контейнерах очистной службы, в канализации...

Несколько часов Барри продержали в участке, требовали назвать имена других мальчишек–судя по всему, за ними водились и иные грешки, о которых Барри не знал. Под яркими лучами юпитеров он вспотел и прямо-таки изнывал от жажды. Но все равно не сказал ни слова. Потом родители забрали его домой, и недели две-три он вечерами сидел в квартире, под замком – время игр кончилось.

ВЕЧЕР В ГОРОДЕ

Барри добрался до центра. Едет медленно, озираясь по сторонам. Машин на улицах мало, зато множество людей: толпятся возле баров и увеселительных заведений. Обрывки музыки, пронзительные рекламные призывы из мегафонов. Оглушительный шум. Стены домов тоже пестрят назойливой рекламой, сияют неоном, мигающими гирляндами лампочек. Несколькими кварталами дальше... Здесь поспокойнее. Отыскав гостиницу, Барри ставит машину в подземный гараж.

Запах смазки.

Он садится в лифт, поднимается на первый этаж, подходит к администратору.

Барри. Есть свободные номера?

Человек в серой ливрее неодобрительно разглядывает его. Потом снимает с доски ключи.

Администратор. А как же, мистер... (Пододвигает Барри регистрационную книгу.) Будьте добры, запишите свою фамилию.

Барри записывает, берет ключи. Секунду медлит.

Барри. Вы слыхали про Гаса Гриффина?

Администратор. Ну, знаете ли! Кто ж про него не слыхал?!

Барри. Большая шишка в городе, а?

Администратор. Пожалуй что так.

Барри. Мне бы хотелось его увидеть.

Администратор. Увидеть? Чего проще... Возьмите в видеотеке парочку кассет. Все его речи записаны на пленку. Первый призыв к освоению Сириуса... Классно! Да вы наверняка и сами знаете!

Барри. Пожалуй, я возьму эту пленку. Где у вас видеотека?

Администратор. В подвале.

Барри. Прямо сейчас и зайду. А сумку пусть отнесут ко мне в номер.

Администратор. Непременно.

ВЕЧЕР ВИДЕОТЕКА

Барри в видеотеке. Несколько телевизоров, кресла, звукоизолирующие перегородки.

Барри один. Ставит кассету, нажимает на кнопку воспроизведения.

Пощелкиванье, потом звуки фанфар, мелодию подхватывает оркестр. На экране вспыхивают переплетенные буквы "СТ", а внизу– для тех, кто еще не знает,–подпись: "СИРИУС-ТРАНЗИТНЫЙ". Потом в кадре возникает панорама звездного неба, и поверх нее во весь экран снова тот же вензель "СТ". Наплывами–созвездия, одно, другое, третье; затем как бы полет в глубины космического пространства... Яркая точка набухает, вырастая в шар, зеленый, вращающийся шар...

В кадре появляется человек в костюме астронавта, он заметно похож на Барри, но старше, крупнее, увереннее, Гас Гриффин.

Гас. Вы уже догадались... Да, это она, наша новая планета в окрестностях Сириуса. Наши астронавты открыли тысячи планет, но эта–подлинная сенсация. Копия нашей Земли.

Корабль заходит на посадку. Ледяные пики гор, ущелья с искрящимися на солнце водопадами, пышная растительность чуть не до самой границы снегов... Горы уплывают из кадра, просторная равнина, луга, заросли кустарника, редколесье...

Гас. Пригодный для дыхания воздух, питьевая вода, множество дичи... Рай! И вот этот вновь открытый мир нам предстоит заселить. Уже создана фирма, которая займется освоением и организует перевозки. Люди, не упустите свой шанс! Это–приключение, подарок человечеству от судьбы. Приходите к нам, все в ваших руках! Участвуйте в освоении планеты – и вы сможете сами выбрать для себя землю! Приходите, люди, давайте работать сообща. Приходите в "Сириус-Транзитный"!

На экране чудесные края – лесные поляны, заросший цветами берег озера...

Виденье исчезает, снова вспыхивают многозначительные буквы "СТ". Заключительный аккорд фанфар. Странное чувство: гордость пополам с умилением. Секунды через две-три Барри встает, выходит из просмотровой. За дверью, на выдаче–девушка. Легкий аромат лаванды.

Барри. У вас есть план города? И адресная книга?

Нелли. Конечно, мистер. Даже бесплатно! (Пододвинув ему то и другое, она бросает взгляд на счетчик.) Триста десять секунд демонстрационного времени. С вас шесть двадцать.

Барри отсчитывает деньги, потом листает адресную книгу, что-то ищет на карте и наконец складывает ее.

Барри. Возьму на время!

Девушка открывает было рот, собираясь возразить, но в итоге лишь пожимает плечами.

ВЕЧЕР ГОРОДСКАЯ ОКРАИНА

Барри снова сидит за рулем, разложив рядом на сиденье план города. Места вокруг тихие, спокойные, и он сбавляет скорость, пытается сориентироваться... Ставит машину у тротуара и, сунув карту в карман, идет дальше пешком. Перед ним что-то вроде парка; он приостанавливается, заметив табличку: ЧАСТНОЕ ВЛАДЕНИЕ. ВХОД ВОСПРЕЩЕН!

Барри шагает дальше. Он выбирает широкую дорожку, выложенную цветной плиткой, ярко освещенную вереницей фонарей. Впереди какой-то небольшой домик, наверно привратницкая, влево и вправо тянется высокий сетчатый забор с колючей проволокой наверху. Когда Барри подходит к воротам, открывается окошко, в котором видна голова охранника. За спиной у Барри неожиданно вырастают еще двое, эти в мундирах городской полиции.

1-й охранник. Что вам угодно? Барри. Я – брат Гаса Гриффина. По-моему, он здесь живет? Я хочу с ним повидаться.

Охранник презрительно смотрит на него.

Охранник. Ничего лучше ты не придумал? (Двум другим) Ну никак эти типы не угомонятся. (Снова обращаясь к Барри.) Катись отсюда, да поживее, а не то я тебя упеку за нарушение неприкосновенности жилища. Табличку видел?

Барри. Послушайте, я хочу поговорить с братом! Если он узнает, что вы меня не пустили...