Текст книги "Морская Дама"

Автор книги: Герберт Джордж Уэллс

сообщить о нарушении

Текущая страница: 8 (всего у книги 9 страниц)

– Я никогда не думала… – начала она и остановилась. – Мистер Мелвил, – сказала она через некоторое время, – знаете, я не понимаю. Я думала… Сама не знаю, что я думала. Я думала, с его стороны это обычная тривиальная глупость – так потерять голову. Я согласна – я поняла, что вы хотели сказать, – согласна, что мы по-разному на него действуем. Но это… это ваше предположение, что она может толкнуть его на какой-то решительный и бесповоротный шаг… В конце концов она…

– Она – ничто, – сказал Мелвил. – Она – рука, которая схватила его и не выпускает, она всего лишь символ чего-то неведомого.

– Неведомого? Чего же?

Мой троюродный брат пожал плечами:

– Того, чего мы не можем найти в этой жизни. Того, что мы постоянно ищем.

– Но что это? – спросила она.

Мелвил не ответил. Она пристально посмотрела на него, потом снова повернулась к окну, за которым ярко светило солнце.

– Вы хотите, чтобы он вернулся? – спросил он.

– Не знаю.

– Вы хотите, чтобы он вернулся?

– Мне кажется, до сих пор он мне не был так нужен.

– А теперь?

– Да… Но… если он не вернется?

– Ради работы, – сказал Мелвил, – он не вернется.

– Я знаю.

– И ради собственного самоуважения и всего прочего в этом роде тоже не вернется.

– Да.

– Ведь все это, знаете, тоже сны, только не такие увлекательные. Тот дворец, который вы для него приготовили, – тоже сон. Но…

– Да?

– Он мог бы вернуться… – начал Мелвил, но, взглянув на нее, умолк. Потом он говорил мне, что у него было смутное намерение расшевелить ее, пробудить, вызвать у нее некую вспышку романтической силы, прилив страсти, которая только еще и могла бы вернуть Чанериса. Но в этот момент его как громом ударило – он понял, какая это была нелепая фантазия. Она стояла перед ним – незыблемо верная себе, умная, доброжелательная, но ограниченная, ненастоящая и бессильная. Ее поза, ее лицо говорили лишь об одном – что она от всей души протестует против всего, что с ней произошло, что она сознательно и решительно против этого, что она не намерена с этим смириться.

И тут, к его изумлению, в ней произошла какая-то перемена. Подняв голову, она вдруг протянула к нему обе руки, и в глазах ее появилось что-то такое, чего он никогда раньше не видел.

Он машинально взял ее за руки, и несколько секунд они стояли так, глядя друг другу в глаза с каким-то новым пониманием.

– Скажите ему, – произнесла она с изумившей его прямотой, – чтобы он вернулся. Нет ничего другого, кроме меня. Скажите ему, чтобы он вернулся!

– И…

– Скажите ему это.

– Что вы его прощаете?

– Нет! Скажите ему, что я хочу его. Если он не вернется ради этого, он не вернется вообще.

Если он не вернется ради этого… – она на мгновение умолкла, – я его не хочу. Нет! Я его не хочу. Он не мой и может идти куда угодно.

Мелвил почувствовал, что ее руки, до сих пор бессильно лежавшие в его ладонях, крепко их сжали и отпустили.

– Очень любезно с вашей стороны, что вы взялись нам помочь, – сказала она, когда он повернулся к двери.

Он взглянул на нее.

– Это очень любезно с вашей стороны, – повторила она и тут же воскликнула:

– Скажите ему, что хотите, лишь бы он вернулся ко мне!.. Хотя нет. Скажите ему то, что я сказала.

Он увидел, что она хочет что-то еще добавить, и остановился.

– Знаете, мистер Мелвил, для меня все это как будто новая книга, которая только что передо мной открылась. Вы уверены…

– Уверен?

– Уверены в том, что вы говорили? В том, что она для него значит… Что если так будет продолжаться дальше, то он…

Она не договорила.

Мелвил кивнул.

– То это означает… – начала она и снова умолкла.

– Не приключение, не случайность, а уход от всего, что может предложить эта жизнь.

– Вы хотите сказать… – настаивала она.

– Это смерть, – произнес Мелвил решительно, и оба на мгновение умолкли. Она вздрогнула, но не отвела глаз. Потом она заговорила снова:

– Мистер Мелвил, скажите ему, чтобы он вернулся ко мне.

– И…

– Скажите ему, чтобы вернулся ко мне, а если… – и в голосе ее неожиданно прозвучало страстное чувство. – А если я не могу его удержать, пусть идет своей дорогой.

– Но… – начал Мелвил.

– Знаю! – вскричала она решительно. – Знаю. Но если он мой, он вернется ко мне, а если нет… Пусть видит свои сны.

Руки ее сжались в кулаки. По ее лицу он видел, что больше она ничего не скажет. Он снова направился к лестнице и, оглянувшись на нее еще раз, начал спускаться.

Дойдя до нижней площадки, он поднял глаза и увидел, что она все еще стоит там, залитая светом.

Ему захотелось как-то дать ей понять, что он на ее стороне, но, не придумав ничего более подходящего, он сказал только:

– Я сделаю все, что смогу. И после неловкой паузы он, едва не споткнувшись, скрылся у нее из вида.

IV

Все правила и приличия требовали, чтобы после этого разговора Мелвил сразу же отправился к Чаттерису. Однако ход событий в этом мире иногда свидетельствует об огорчительном пренебрежении ко всем правилам и приличиям. В тот день Мелвилу суждено было выслушать по очереди самые разные точки зрения – которые по большей части оказались ему совершенно не по душе. В холле он обнаружил миссис Бантинг в обществе некоей шляпки с веселенькой отделкой – видно было, что его поджидают и намерены перехватить.

Когда он, погруженный в глубокое раздумье, спустился к ним, под шляпкой с веселенькой отделкой обнаружилась решительная дама в просторном пыльнике и не слишком модных, но удобных туфлях. Из слов миссис Бантинг выяснилось, что эта незнакомка – леди Пойнтинг-Маллоу, одна из теток Чаттериса. Смерив Мелвила взглядом с ног до головы, дама осведомилась о состоянии Эделин и, выслушав без возражений разнообразные высказывания миссис Бантинг, предложила ему проводить ее до отеля. Он был слишком озабочен своим разговором с Эделин, чтобы воспротивиться.

– Я хожу пешком, – сказала она. – И мы пойдем нижней дорогой.

Он послушно двинулся в путь.

Как только за ними закрылась дверь дома Бантингов, она заметила, что всегда лучше иметь дело с мужчиной, а потом некоторое время молчала.

По-моему, в тот момент Мелвил вряд ли ясно отдавал себе отчет в том, что идет не один. Однако вскоре в его размышления вторгся чей-то голос. Он вздрогнул и очнулся.

– Прошу прощения, – сказал он.

– Эта Бантинг круглая дура, – повторила леди Пойнтинг-Маллоу.

Последовала короткая пауза.

– Мы с ней старые друзья, – сказал Мелвил.

– Возможно, – отозвалась леди Пойнтинг-Маллоу.

Мелвил на мгновение ощутил некоторую неловкость. Он отшвырнул ногой апельсиновую кожуру, валявшуюся на дороге.

– Я хочу докопаться до сути дела, – сказала леди Пойнтинг-Маллоу. – Кто эта другая женщина?

– Какая другая женщина?

– Tertium quid, – ответила леди Пойнтинг-Маллоу с некоторой непоследовательностью, которая, впрочем, не помешала ему уловить смысл сказанного. (Нечто третье).

– То есть русалка? – переспросил Мелвил.

– Чем она их не устраивает?

– У нее хвост.

– С плавником, все, как положено?

– Вполне.

– Вы точно знаете?

– Безусловно.

– Откуда вы знаете?

– Знаю, – повторил Мелвил с необычным для себя раздражением. Леди задумалась.

– Ну, бывают вещи и похуже, чем рыбий хвост, – сказала она наконец.

Мелвил не счел нужным ответить.

– Хм, – произнесла леди Пойнтинг-Маллоу, по-видимому, в качестве комментария к его молчанию, и некоторое время они шли молча.

– Эта девица Глендауэр тоже дура, – сказала она после паузы.

Мой троюродный брат открыл было рот, чтобы что-то сказать, но потом снова закрыл. Что можно ответить леди, которая так выражается? Но если он и не ответил, то его рассеянность, по крайней мере, как рукой сняло. Теперь он остро чувствовал, что рядом с ним идет весьма решительная дама.

– У нее есть средства? – спросила она вдруг.

– У мисс Глендауэр?

– Нет. Про нее-то я все знаю. У той, другой.

– У русалки?

– Да, у русалки. Почему бы и нет?

– О, у нее… Весьма значительные средства. Галеоны, финикийские корабли, полные сокровищ, затонувшие фрегаты, подводные рифы…

– Ну, с этим, значит, все в порядке. А теперь скажите-ка мне, мистер Мелвил, почему бы Гарри на ней не жениться? Что из того, что она русалка? Это ничуть не хуже, чем наследница серебряного рудника в Америке, – по крайней мере, она не так неотесанна и плохо воспитана.

– Во-первых, он помолвлен…

– Ах, вот что!

– А во-вторых, она – Морская Дама.

– Но я думала, что она…

– Она русалка.

– Это не аргумент. Насколько я вижу, она может стать для него отличной женой. Больше того, в этих местах она сможет оказать ему большую помощь – как раз то, что ему нужно. Здешний член парламента, против которого он выступает – этот Сассун, – делает большую ставку на подводные кабели. Что может быть лучше? Гарри легко его одолеет. Так что с этим все в порядке. Почему бы ему на ней не жениться?

Она засунула руки глубоко в карманы пыльника и из-под шляпки с веселенькой отделкой уставилась на Мелвила своими кобальтово-синими глазами.

– Но вы отдаете себе отчет в том, что она настоящая русалка с соответствующим устройством и настоящим хвостом?

– Ну и что? – спросила леди Пойнтинг-Маллоу.

– Не говоря уж о мисс Глендауэр…

– С этим все ясно.

– Мне кажется, такая женитьба немыслима.

– Почему?

Мой троюродный брат попытался обойти этот вопрос.

– Она бессмертна, прежде всего, и у нее есть прошлое.

– Это делает ее только интереснее. Мелвил попытался встать на ее точку зрения.

– Вы считаете, что она могла бы поехать с ним в Лондон, обвенчаться с ним в церкви Святого Георгия на Гановер-Скуэр, снять особняк на Парк-Лейн и ездить с ним по визитам? (Старинная церковь в фешенебельном районе Лондона, известная как место, где венчаются представители английской аристократии).

– Именно это она и могла бы делать. Как раз сейчас, когда двор начинает просыпаться после летней спячки…

– Но именно этого она делать не станет, – сказал Мелвил.

– Любая женщина станет это делать, если только представится случай.

– Но она русалка.

– Она дура, – сказала леди Пойнтинг-Маллоу.

– Она даже не собирается выходить за него замуж, это не соответствует ее понятиям.

– Ах, вертихвостка! Чего же она хочет? Мой троюродный брат махнул рукой в сторону моря.

– Вот чего! – сказал он. – Она русалка.

– Чего?

– Туда.

– Куда?

– Туда!

Леди Пойнтинг-Маллоу осмотрела море, словно это было для нее что-то новое и любопытное.

– Конечно, семья получится несколько земноводная, – заметила она, подумав. – Но даже в таком случае – если ее не интересует светская жизнь, а Гарри это устраивает, – и, может быть, потом, когда им надоест… затворничество…

– По-моему, вы не отдаете себе отчета в том, что она русалка, – сказал Мелвил. – А Чаттерис, как вы знаете, дышит воздухом.

– Это действительно может осложнить дело, – согласилась леди Пойнтинг-Маллоу и принялась разглядывать залитое солнцем побережье. – И тем не менее не вижу, почему бы тут нельзя было что-нибудь придумать, – заявила она после паузы.

– Нельзя, – сухо сказал Мелвил.

– Она его любит?

– Она пришла за ним.

– Если она очень его хочет, можно как-то договориться. В таких делах кто-то всегда должен идти на уступки. Ей пришлось бы с ним обвенчаться – это уж во всяком случае.

Мой троюродный брат взглянул ей в лицо и увидел на нем выражение полной невозмутимости.

– А если она захочет, чтобы он наносил визиты ее родным, можно завести яхту и водолазный колокол, – предложила она.

– Насколько я понимаю, ее родные – языческие полубоги и ведут какую-то мифологическую жизнь в Средиземном море.

– Дорогой Гарри сам язычник, так что это не имеет значения. Что до мифологии, то у всякой хорошей семьи есть свой миф. Он мог бы даже являться туда в купальном костюме, если только удастся найти такой, чтобы был ему к лицу.

– Не думаю, чтобы было возможно что-нибудь подобное.

– Это просто потому, что вы никогда не были влюбленной женщиной, – заметила леди Пойнтинг-Маллоу с многоопытным видом и продолжала:

– Если ей нужна морская вода, ничего не стоит устроить бассейн там, где они будут жить, и еще для нее можно будет сделать что-нибудь вроде ванны на колесах… В самом деле, мистер Милвейн…

– Мелвил.

– Мистер Мелвил, я не вижу здесь ничего невозможного.

– Вы видели эту даму?

– Неужели вы думаете, что эти два дня в Фолкстоне я потеряла попусту?

– Но ведь вы не были у нее?

– Боже, конечно, нет! Это должен устроить Гарри. Но я видела, как она в своем кресле на колесах гуляла по Лугам, и могу точно сказать, что еще ни одна женщина не казалась мне такой достойной моего дорогого Гарри. Ни одна!

– Ну, хорошо, – сказал Мелвил. – Но помимо всего есть еще мисс Глендауэр.

– Я никогда не считала, что она годится Гарри в жены.

– Возможно, и нет. И все же… она существует.

– Мало ли кто существует? – отозвалась леди Пойнтинг-Маллоу и, очевидно, сочла, что это вполне исчерпывает данную тему.

Некоторое время они шли молча.

– Я хотела спросить вас, мистер Милвейн…

– Мелвил.

– Мистер Мелвил, а какое отношение вы сами имеете ко всей этой истории?

– Я друг мисс Глендауэр.

– Которая хочет, чтобы он вернулся.

– Откровенно говоря, да.

– Она ему предана?

– Я полагаю, раз они помолвлены…

–.. Значит, она должна быть ему предана. Да. Так почему она не может понять, что ей надо бы отпустить его на волю ради его же собственного блага?

– Она не считает, что это будет ему во благо. И я тоже так не считаю.

– Устаревшие предрассудки – только из-за того, что у нее хвост. Эти старые перечницы, которые живут у Уомпака, того же мнения, что ивы.

Мелвил пожал плечами.

– И значит, вы намерены давить на него и угрожать от имени мисс Глендауэр… Ничего у вас не выйдет.

– А могу я спросить, что намерены делать вы?

– То, что всегда делает порядочная тетка.

– А именно?

– Предоставить ему делать то, что он пожелает.

– А если он вздумает утопиться?

– Дорогой мистер Милвейн, Гарри не такой дурак.

– Я же говорил вам, что она русалка.

– Раз десять, не меньше. Наступило напряженное молчание. Вскоре впереди показался фолкстонский подъемник.

– Ничего у вас не выйдет, – сказала леди Пойнтинг-Маллоу.

Мелвил проводил ее до станции подъемника. Там она повернулась к нему:

– Я весьма признательна вам, мистер Милвейн, за то, что вы приехали, и была рада выслушать вашу точку зрения. Дело это непростое, но мы с вами, надеюсь, разумные люди.

Подумайте о том, что я сказала. Как друг Гарри. Ведь вы друг Гарри?

– Мы знакомы уже много лет.

– Не сомневаюсь, что рано или поздно вы со мной согласитесь. Совершенно очевидно, что для него это самое лучшее.

– Но существует мисс Глендауэр.

– Если мисс Глендауэр настоящая женщина, она должна быть готова принести ради его блага любую жертву.

И на этом они расстались.

С минуту Мелвил стоял на обочине напротив станции подъемника, глядя, как поднимается кабина. Шляпка с веселенькой отделкой, яркая, высоко поднятая, самоуверенная, скользила вверх, как идеальное воплощение неколебимого здравого смысла Он почувствовал, что его снова охватывает смятение; энергия, с которой высказалась эта дама, ошеломила его. Может ли не быть абсолютно прав человек, который говорит так веско и уверенно? А если так, то как быть с теми мрачными предчувствиями, зловещими намеками на бегство из этого мира и нашептыванием о «других снах», которые царили в его мыслях всего полчаса назад?

Он направился обратно в Сандгейт, раздираемый сомнениями. Перед глазами у него явственно стояла Морская Дама, какой она виделась леди Пойнтинг-Маллоу, – нечто цветущее, основательное, шикарное, богатое и отвратительно вульгарное. И в то же время ему столь же явственно вспоминался разговор с ней в саду, ее лицо, погруженное в тень, ее глаза, скрывающие глубокую тайну, и ее шепот, из-за которого весь окружающий мир казался ему не более чем легкой полупрозрачной завесой, за которой открывается нечто туманное, удивительное и до того никогда не виданное.

Чаттерис стоял, облокотившись на перила Когда Мелвил дотронулся рукой до его плеча, он заметно вздрогнул. Они неловко поздоровались.

– Дело в том, – сказал Мелвил, – что меня просили… поговорить с вами.

– Не нужно извиняться, – сказал Чаттерис. – Я рад хоть с кем-то об этом поговорить.

Наступило недолгое молчание.

Они стояли рядом, глядя вниз, на гавань. Позади них в отдалении играл оркестр, и под высокими электрическими фонарями двигались в разные стороны маленькие черные фигурки гуляющих. Я думаю, на первых порах Чаттерис твердо решил сохранять самообладание и держаться, как подобает светскому человеку.

– Прекрасный вечер, – сказал он.

– Замечательный, – отозвался Мелвил в том же тоне и отрезал кончик сигары. – Вы хотели, чтобы я вам кое-что сказал…

– Я все это знаю, – сказал Чаттерис, выставив вперед плечо, словно отгораживаясь им от Мелвила. – Все знаю.

– Вы видели ее, говорили с ней?

– Несколько раз.

На этот раз пауза длилась с минуту.

– Что вы собираетесь делать? – спросил Мелвил.

Чаттерис не ответил, а повторять свой вопрос Мелвил не стал.

Через некоторое время Чаттерис повернулся к нему.

– Давайте пройдемся, – сказал он, и они, по-прежнему бок о бок, направились на запад. И тут он произнес целую маленькую речь.

– Мне жаль, что я причинил всем столько хлопот, – сказал он с таким видом, словно эта речь была им давно заготовлена. – Думаю, нет никаких сомнений в том, что я вел себя как осел. Я глубоко об этом сожалею. В значительной мере это моя вина. Но знаете – если речь идет об открытом скандале, то некоторая часть вины лежит и на нашей дорогой миссис Бантинг, которая так любит высказываться начистоту.

– Боюсь, что так, – признал Мелвил.

– Знаете, бывает, что человека одолевает определенное настроение. И делать его предметом всеобщего обсуждения совершенно ни к чему.

– Что сделано, то сделано.

– Вы знаете, что Эделин как будто уже очень давно возражала против присутствия… этой Морской Дамы. Миссис Бантинг с ней не посчиталась. А потом, когда началась эта история, она попыталась исправить свою ошибку.

– Я не знал, что мисс Глендауэр возражала.

– Возражала. Наверное, она… предвидела. Чаттерис задумался.

– Конечно, все это ни в малейшей мере не оправдывает меня. Но это некоторое оправдание того, что вас втянули в эту историю.

Тут он пробормотал что-то невнятное про «дурацкие дрязги» и «личное дело».

Они приближались к оркестру, окруженному толпой любителей музыки. Ее веселый ритм понемногу становился все назойливее. Крытая эстрада была ярко освещена, пюпитры и инструменты музыкантов ослепительно сверкали, а в центре залитый огнями дирижер в красном отбивал такт популярной мелодии: тра-та-та-та, тра-та-та-та. Голоса и обрывки разговоров, доносившиеся до наших собеседников, навязчиво врывались в их мысли.

– Ну, я – то с ним после этого и дела бы иметь не стала, – сообщила своему дружку какая-то юная особа.

– Пойдемте отсюда, – резко сказал Чаттерис.

Они свернули с главной аллеи Лугов к лестнице, которая вела вниз с обрыва. Прошло всего несколько секунд – и всех этих эффектных лепных фронтонов, отелей, глядящих многочисленными окнами, электрических огней на высоких мачтах, эстрады, окруженной разношерстной летней британской публикой, как будто никогда не существовало. Это одна из самых впечатляющих особенностей Фолкстона – тишина и темнота, которые начинаются у самых ног веселой толпы. Здесь не было слышно даже оркестра – только далекий намек на музыку доносился до них из-за края обрыва. Склон, весь в черных деревьях, спускался вниз, к линии прибоя, а за ней, в море, светились огни множества судов. И далеко на западе, словно стая светлячков, горели огни Хайда.

Они уселись на свободную скамейку, погруженную в полутьму. Некоторое время оба молчали. Мелвилу показалось, что Чаттерис склонен занять оборонительную позицию.

– «Я-то с ним после этого и дела бы иметь не стала», – пробормотал он задумчиво, а потом громко сказал:

– Должен признать, что по любым меркам проявил неосмотрительность, слабость и был не прав. Весьма. Для таких случаев существует общепринятая и вполне определенная линия поведения. Всякая нерешительность, всякие колебания между двумя точками зрения подлежат справедливому осуждению людей здравомыслящих. Однако… Бывает, что точек зрения все же две… Вы сейчас из Сандгейта?

– Да.

– Видели мисс Глендауэр?

– Да.

– Говорили с ней? Я полагаю… Что вы о ней думаете?

Он нетерпеливо затянулся сигарой, не сводя глаз с лица Мелвила, пока тот раздумывал, что ответить.

– Я никогда не считал… – Мелвил остановился в поисках возможно более дипломатических выражений. – Никогда не считал ее особенно привлекательной. Хороша собой – да, но не… не обаятельна. Но на этот раз она показалась мне… великолепной.

– Да, так оно и есть, – сказал Чаттерис. – Она такая.

Он выпрямился и стряхнул со своей сигары воображаемый пепел.

– Она великолепна, – подтвердил он. – Вы… только начинаете ее понимать. Мой дорогой, вы не знаете эту девушку. Она не совсем… не совсем по вашей части. Уверяю вас, это самый честный, чистый и светлый человек, какого я встречал в жизни. У нее такая твердая вера, она так просто делает то, что нужно, она так по-королевски щедра, и все это у нее так естественно…

Он оставил фразу неоконченной, словно и неоконченная она полностью выражала его мысль.

– Она хочет, чтобы вы вернулись к ней, – сказал Мелвил напрямик.

– Знаю, – ответил Чаттерис и снова стряхнул невидимый пепел. – Она так и написала… В этом и проявилось все ее великолепие. Она ничего не скрывает и не играет словами, как обыкновенные женщины. Она не жалуется и не заявляет, что оскорблена в лучших чувствах и что теперь все кончено, она не умоляет вернуться к ней во имя всего святого. Она не говорит: «После этого я с тобой и дела иметь не стану». Она пишет… начистоту. Мне кажется, Мелвил, раньше я и наполовину не знал ее так, как теперь, когда началась эта история. Теперь я вижу, что она… Раньше, как вы и говорили, да и я это замечал, постоянно замечал, что она слишком… увлекалась статистикой.

Он задумался. Огонек его сигары понемногу затухал и вскоре совсем погас.

– Вы возвращаетесь?

– Клянусь Богом! Да.

Мелвил чуть встрепенулся, после чего оба некоторое время неподвижно сидели в напряженном молчании. Потом Чаттерис внезапно отшвырнул погасшую сигару таким жестом, словно отбрасывал вместе с ней еще многое другое.

– Конечно, возвращаюсь, – сказал он. – Я не виноват, – продолжал он настойчиво, – что заварилась вся эта каша, эта ссора. Я был подавлен, рассеян – что-то засело у меня в голове. Но если бы меня оставили в покое… Я не по своей воле оказался в таком положении, – подвел он итог.

– Вы должны понять, – сказал Мелвил, – что, хотя, как мне кажется, сейчас ситуация еще не определилась и оставляет желать лучшего, я не виню… никого.

– Вы беспристрастны, – отозвался Чаттерис. – Вы всегда были таким. И я могу себе представить, как огорчают вас вся эта суматоха и беспокойство. Это необыкновенно мило с вашей стороны – сохранять беспристрастность и не видеть во мне безнадежного отщепенца, беспутного возмутителя спокойствия и мирового порядка.

– Нынешнее положение вещей огорчительно, – сказал Мелвил. – Однако я, может быть, понимаю те силы, под действием которых вы находитесь, возможно, лучше, чем вы догадываетесь.

– Они, по-моему, очень просты.

– Весьма.

– И тем не менее…

– Да?

Казалось, Чаттерис не решается затронуть некую опасную тему.

– Та, другая, – произнес он.

И, поощряемый молчанием Мелвила, он продолжал, бросив все свои заранее подготовленные позиции:

– Что это такое? Почему эта… это существо ворвалось в мою жизнь, как это сделала она, если все на самом деле так просто? Что есть такого в ней или во мне, что завело меня так далеко в сторону? А она завела меня в сторону, вы знаете. И теперь все перевернулось вверх дном. Дело не в ситуации, это внутренний конфликт. Почему меня бросает то туда, то сюда? Она не выходит у меня из головы. Почему? Не могу понять.

– Она красива, – задумчиво сказал Мел-вил.

– Она, безусловно, красива. Но мисс Глендауэр тоже красива.

– Она очень красива. Я не слепой, Чаттерис. Она красива по-другому.

– Да, но это только слова. Почему она очень красива?

Мелвил пожал плечами.

– Она красива не для всякого.

– То есть?

– На Бантинга это не действует.

– Ах, на Бантинга…

– И многие другие этого не видят – как вижу я.

– Многие вообще не в состоянии видеть прекрасное, как видим мы. Переживать его всей душой.

– А почему видим его мы?

– У нас… чувствительнее зрение.

– Разве? В самом деле чувствительнее? А зачем нужно иметь более чувствительное зрение, чтобы видеть прекрасное там, где нам смертельно опасно его видеть? Зачем? Если только не считать, что все вокруг нас лишено смысла, то почему видеть прекрасное не доступно каждому? Попробуйте рассуждать логически, Мелвил. Почему именно ее улыбка так чарует меня, именно ее голос так меня волнует? Почему ее голос, а не голос Эделин? У Эделин честные, чистые, прекрасные глаза – но все это совсем не то. В чем же дело? Бесконечно малый изгиб века, бесконечно малое отличие в ресницах – и все становится иным. Кто мог бы измерить это различие, кто мог бы определить, почему я тону в звуках ее голоса, как в омуте? В чем различие? В конце концов, оно налицо, оно материально! Я вижу его воочию! Клянусь Богом! – Он вдруг рассмеялся. – Попробовал бы старик Гельмгольц* измерить его своими резонаторами или Спенсер – объяснить его в свете Эволюции и Окружающей Среды! (Спенсер Герберт (1820–1903) – английский философ и социолог, развивавший теорию всеобщей эволюции. Гельмгольц Герман Людвиг Фердинанд (1821–1894) – немецкий ученый, прославившийся, в числе прочего, своими основополагающими исследованиями по физиологии зрения и слуха).

– Такие вещи не поддаются измерению, – сказал Мелвил.

– Нет, поддаются – по их действию, – возразил Чаттерис. – И вообще почему они на нас так действуют? Вот вопрос, который не дает мне покоя.

Мой троюродный брат погрузился в размышления, при этом, несомненно, сунув руки глубоко в карманы.

– Это иллюзия, – сказал он. – Что-то вроде ореола В конце концов попытайтесь взглянуть на вещи просто. Что она такое? Что может она вам дать? Она обещает вам нечто туманное… Это западня, обман. Она – прекрасная маска… Он запнулся.

– Да? – произнес Чаттерис после паузы.

– Она… Для вас и для всех жизненных реальностей она означает…

– Да?

– Смерть…

– Да, – произнес Чаттерис. – Я знаю. – И повторил еще раз:

– Я знаю. В этом нет для меня ничего нового. Но почему – почему маска смерти так прекрасна? В конце концов… Мы отдаем должное логическим рассуждениям. Но почему все должно сводиться к логике и справедливости? В конце концов, может быть, существуют и вещи, выходящие за пределы нашего рассудка? В конце концов, может быть, Желание тоже властно над нами?

Он умолк в ожидании ответа. Мелвил глубокомысленно молчал. Наконец он сказал:

– Я думаю, Желание тоже властно над нами. Красота, во всяком случае…

– Я хочу сказать, – пояснил он, – что мы люди. Мы – материя, наделенная сознанием, которое вырастает из нас самих. Мы тянемся вниз, в прекрасный, удивительный мир материи, и в то же время вверх, к чему-то… – Он остановился, недовольный образом, возникшим в его воображении, и, не найдя ничего более подходящего, закончил:

– В общем, в другом направлении. – Тут ему неожиданно пришла в голову новая мысль, которой сначала он вовсе не имел в виду:

– Человек – это что-то вроде приюта на полпути, он должен искать компромисс.

– Как вы?

– Ну… Да. Я пытаюсь найти равновесие.

– Несколько старинных гравюр – насколько я понимаю, неплохих, – немного роскоши в мебели и цветах, насколько позволяют ваши средства, Искусство – в умеренном количестве, несколько добродетельных поступков из тех, совершать которые приятно, известное уважение к Истине, Долг – тоже в умеренных дозах… Так? Но это как раз такое равновесие, какое для меня невозможно. Я не могу ежедневно поглощать жизненную овсянку и запивать ее умеренно разведенной порцией Прекрасного. Искусство! Наверное, я просто чересчур жаден, я из тех, кто не приспособлен к жизни – к цивилизованной жизни. Снова и снова я пытался ограничиться лишь разумным, логичным и полезным… Но это не для меня. Это не для меня, – повторил он.

Я полагаю, что Мелвил ничего не ответил. Обсуждение его образа жизни отвлекло его от главной темы разговора. Он погрузился в самолюбивые сравнения. Нет сомнения, что еще немного и он сказал бы, как и большинство из нас в такой же ситуации: «Мне кажется, вы не вполне понимаете мою точку зрения».

– Но в конце концов какой смысл об этом говорить?! – воскликнул вдруг Чаттерис. – Я просто пытаюсь придать всей этой истории более возвышенный вид, притягивая за уши общие рассуждения. Это оправдания, а я оправдываться не собирался. Мне нужно сделать выбор между жизнью с Эделин и этой Женщиной из Моря.

– Которая есть смерть.

– Откуда мне это знать?

– Но вы сказали, что сделали свой выбор!

– Сделал.

Он как будто спохватился.

– Да, сделал, – подтвердил он. – Я уже вам сказал. Завтра я снова пойду туда, чтобы поговорить с мисс Глендауэр. Да – Тут он вспомнил еще несколько пунктов своего, как я полагаю, заранее принятого и сформулированного решения – решения, от которого так далеко отклонился их разговор. – Все очень просто: главное в жизни для меня – дисциплина и целеустремленность. Нельзя разбрасываться и отвлекаться на посторонние дела и шальные мысли. Дисциплина!

– И работа.

– Да, работа, если вам угодно, – это все одно и то же. До сих пор моя ошибка состояла в том, что я слишком мало работал. Я остановился, чтобы поболтать с женщиной на обочине дороги. Я попытался схитрить, пойти на компромисс, и то, другое, взяло надо мной верх… Я должен от него отречься, вот и все.

– Притом ваша работа вовсе не заслуживает презрения.

– Клянусь Богом, ни в коем случае! Она… трудна. Временами она просто неинтересна. Иногда приходится не только преодолевать подъемы, но и лезть в болото…

– Мир нуждается в вождях. Он много чего предлагает за это людям вашего класса. Досуг. Почести. Должную подготовку и высокие традиции…

– И он ожидает получить что-то взамен. Я знаю. Я не прав – был не прав, во всяком случае. Этот сон каким-то удивительным образом овладел мной. И я должен от него отречься. В конце концов это не так уж много – отречься от сна. Это значит – всего-навсего принять решение жить. В этом мире нас ждут великие дела.

Мелвил глубокомысленно изрек:

– Пусть не существует Венеры Анадиомены*, но есть Михаил с его мечом. («Появившаяся на поверхности моря» (греч.). Одно из прозвищ Афродиты, почитавшейся в Древнем Риме под именем Венеры).

– Да, суровый архангел в доспехах! Правда, он ведь разил настоящего, ощутимого дракона, а не собственные желания. А в наше время с драконами принято так или иначе договариваться – поднимать Минимальную Заработную плату, правдами и не правдами обеспечивать Трудящиеся Классы лучшим Жильем, – отдавать столько же, сколько получаешь.