Текст книги "Собрание сочинений в 15 томах. Том 5"

Автор книги: Герберт Джордж Уэллс

сообщить о нарушении

Текущая страница: 5 (всего у книги 35 страниц)

Точка зрения леди Хаммергеллоу

В Сиддермортон-парке стоит Сиддермортон-Хаус – барский дом, где живет старая леди Хаммергеллоу; живет главным образом бургундским и деревенскими сплетнями – милая старая дама с морщинистой шеей и красно-бурым цветом лица. Она подвержена бурным приступам дурного настроения и признает для своих слуг и арендаторов только три средства от всех их бед: бутылку джина, одеяло из благотворительного фонда или новенькую крону. От Сиддермортона до Сиддермортон-Хауса мили полторы. Старая дама владеет всей деревней, за исключением южной окраины, принадлежащей сэру Джону Готчу, и правит ею самодержавно, что в наши дни разделения власти несет отраду, как родник среди пустыни. Она предписывает и запрещает браки, изгоняет из деревни неугодных ей людей путем простого повышения арендной платы, увольняет батраков, обязывает еретиков ходить в церковь и заставила Сьюзен Денгетт, когда та выбрала для своей дочки имя «Юфимия», окрестить младенца Мэри-Анной. Она протестантка широких воззрений и не одобряет, что у Викария лысинка похожа на тонзуру. Она член Приходского Совета, вследствие чего Совет во всем составе плетется к ней по холму и через вересковую пустошь и все свои речи (так как она глуховата) произносит не с трибуны, а в трубку слухового аппарата. Политикой она больше не интересуется, но до начала текущего года была ярой противницей «этого Гладстона». Вместо лакеев она держит в доме только женскую прислугу – по милости американского биржевого маклера Хоклея и его четырех ливрейных великанов.

Она держит деревню во власти чуть не колдовской. Вы можете в трактире «Кот и Рог Изобилия» поклясться господом богом, и никого вы этим не заденете; но помяните всуе имя леди Хаммергеллоу, и все будут так оскорблены, что вас, чего доброго, выставят вон. Проезжая через Сиддермортон, она неизменно заглядывает к почтмейстерше Бесси Флумп – послушать, где что случилось, а затем к мисс Финч, портнихе – проверить Бесси Флумп. Иногда она навещает Викария, иногда миссис Мендхем, которую ни во что не ставит, а изредка и Крумпа. Ее блистательная пара сивых чуть не переехала Ангела, когда он шел в деревню.

– Так вот он, этот гений! – сказала леди Хаммергеллоу, обернулась и посмотрела на него в позолоченный лорнет, который всегда держала в своей морщинистой, трясущейся руке. – Сумасшедший? Что-то непохоже. Лицо у бедняжки красивое. Жалко, надо было с ним поговорить.

Она тем не менее заехала к Викарию, чтобы лично расспросить его про новость. Разноречивые отчеты мисс Флумп, мисс Финч, миссис Мендхем, Крумпа и миссис Джехорем совсем сбили ее с толку. Окончательно затравленный, Викарий старался, как мог, объяснить ей в трубку, что произошло на самом деле. Он не упомянул о крыльях и шафрановой ризе. Но все же он чувствовал всю безнадежность положения. Своего протеже он называл «мистером» Ангелом. А сам бросал жалобные реплики в сторону своего зимородка. Старая дама заметила его замешательство. Ее чудная старческая голова дергалась взад и вперед, трубка вдруг тыкалась в его лицо, когда он вовсе и не собирался говорить, а потом сощуренные глазки жадно впивались в него, забыв про объяснения, сходившие в это время с его губ, охи да ахи невпопад. Но кое-что она, несомненно, разобрала.

– Вы пригласили его погостить на неопределенный срок? – сказала леди Хаммергеллоу в то время, как великая мысль быстро принимала в ее уме отчетливую форму.

– Да, я совершил… может быть, по оплошности, такую… такую…

– И вы не знаете, откуда он?

– Не знаю совершенно.

– И я полагаю, не знаете, кто его отец? – таинственно добавила леди Хаммергеллоу.

– Не знаю, – сказал Викарий.

– Но-но! – сказала шаловливо леди Хаммергеллоу и, поднеся к глазам лорнет, вдруг ткнула Викария трубкой в бок.

– Моя дорогая леди Хаммергеллоу!

– Я так и предполагала. Не подумайте, что я буду вас винить, мистер Хильер. – Она засмеялась самодовольным циничным смешком. – Мир есть мир, мужчина есть мужчина. И бедный мальчик – калека, да? Это в своем роде кара. Я еще утром заметила… Мне это напомнило «Алую Букву» Готорна. Мать, как я понимаю, умерла. Это, пожалуй, к лучшему. Нет, в самом деле, я женщина широких взглядов – я вас уважаю за то, что он у вас есть. В самом деле уважаю.

– Что вы, леди Хаммергеллоу!

– Не отрицайте, вы только все испортите. Для женщины, знающей свет, здесь все совершенно ясно. Ах, эта миссис Мендхем! Она мне смешна со своими подозрениями. Какая дикая мысль… для жены священника! Но это случилось, надеюсь, до того, как вы приняли сан?

– Леди Хаммергеллоу, вы ошибаетесь. Поверьте мне.

– Мистер Хильер, ни слова! Я знаю. Говорите, что вам угодно, вы ни на йоту не измените моего мнения. И не пытайтесь. Я и не подозревала, что вы такой интересный мужчина!

– Но это подозрение невыносимо.

– Мы станем вместе помогать ему, мистер Хильер. Можете на меня положиться. Это необычайно романтично. – Она источала благоволение.

– Но, леди Хаммергеллоу, вы должны меня выслушать!

Она решительно отняла от уха трубку и, прижав ее к груди, затрясла головой.

– Я слышала, Викарий, у него большой музыкальный талант?

– Заверяю вас самым торжественным образом…

– Я так и думала. И будучи притом калекой…

– Вы введены в жесточайшее…

– Я подумала, что если он в самом деле так одарен, как говорит эта Джехорем…

– Это – самое несправедливое подозрение, какое только падало когда-либо на человека!

– Впрочем, я всегда была невысокого мнения о ее уме.

– Как можно в моем положении! И разве мое доброе имя так мало весит?

– Пожалуй, можно будет испробовать его в качестве исполнителя.

– Разве я… (А что толку?.. Провались оно все!)

– Итак, дорогой Викарий, предлагаю: предоставим ему возможность показать нам, на что он способен. Я все обдумала, пока ехала сюда. В ближайший вторник я устрою у себя небольшой прием – для людей с хорошим вкусом, и пусть он придет со скрипкой. Так? И если пройдет удачно, я посмотрю, не смогу ли я ввести его и в другие дома, и мы, что называется, станем его продвигать.

– Но леди… леди Хаммергеллоу!

– Ни слова больше! – отрезала леди Хаммергеллоу, все еще решительно прижимая трубку к груди и стиснув в руке лорнет. – Я, право, больше не могу – лошади застоялись. Кетлер так не любит, когда я их заставляю слишком долго стоять. Ему, бедному, очень скучно бывает ждать, если нет поблизости кабака. – Она направилась к дверям.

– Черт возьми! – сказал Викарий вполголоса. Он еще ни разу не произнес этих слов с того часа, как принял сан. Судите по этому, в какое расстройство может привести человека появление в его доме ангела.

Он стоял под верандой и следил, как отъезжала карета. Казалось, мир вокруг разваливается на куски. Неужели он напрасно тридцать с лишним лет вел добродетельную, целомудренную жизнь? Подумать только, на какие вещи считают его способным эти люди! Он стоял и смотрел на зеленую ниву напротив, на разбросанную по склону холма деревню. Они казались достаточно реальными. И все-таки – впервые в жизни – у него явилось странное сомнение в их реальности. Он почесал подбородок, повернулся и медленно поднялся по лестнице в свою гардеробную и долгое время сидел, не сводя глаз с какой-то желтой ткани.

– «Знаю ли я, кто его отец»! – сказал он. – А он, бессмертный, он парил в своем небе, когда наши предки были еще сумчатыми… Хотелось бы, чтобы сейчас он был рядом.

Он встал и пощупал ризу.

– Интересно, откуда у них берутся такие вещи, – сказал Викарий. Потом подошел к окну и стал смотреть. – Мне думается, все на свете чудо, даже восход и закат солнца. Мне думается, нет ее, несокрушимой основы всякой веры. Но есть у человека некий установленный порядок принятия всего сущего. И вот он нарушен. Я как будто пробуждаюсь для невидимого. Какая-то из странных странная неуверенность. Никогда со дней моей юности я не чувствовал себя таким смятенным, внутренне неустроенным.

Дальнейшие приключения Ангела в деревне

– Теперь все в порядке, – сказал Крумп, кончив перевязку. – Это, несомненно, проделки памяти, но сегодня ваши отростки кажутся мне совсем не такими большими, как вчера. Наверно, они меня слишком тогда поразили. Оставайтесь, позавтракаем вместе, раз уж вы здесь. Полдник, знаете, да? А потом ребятишки уберутся опять в училище до самого вечера.

– Я никогда в жизни не видел, чтобы рана так хорошо заживала, – сказал он, когда шел с Ангелом в столовую. – У вас кровь и плоть, наверно, чертовски чисты и совершенно свободны от бактерий. Какой бы дрянью ни была набита ваша голова, – добавил он sotto voce.

За завтраком он пристально наблюдал за Ангелом, и разговаривал, стараясь побольше выведать как бы между прочим.

– Вас не утомило вчерашнее путешествие? – сказал он вдруг.

– Путешествие? – удивился Ангел. – Да, крылья как-то онемели.

(…Его не собьешь, – подумал Крумп. – Придется, видно, войти в его игру.)

– Так вы почти всю дорогу летели, а? И ни на чем не ехали?

– Не было никакой дороги, – объяснял Ангел, набирая горчицу. – Я летел по ходу симфонии с несколькими Гриффонами и Огненным херувимом, и вдруг настал сплошной мрак, и я оказался здесь, в вашем мире.

– Ага! – сказал Крумп. – Так вот почему у вас нет с собой никакого багажа. – Он провел салфеткой по губам, и в глазах его заиграла усмешка.

– Полагаю, наш мир вам хорошо знаком. Вы наблюдали за нами через адамантовые стены и всякое такое. А?

– Не очень хорошо. Мы изредка видим его во сне. Лунными ночами, когда нас усыпляют кошмары, вея черными крыльями.

– А, да… понятно, – сказал Крумп. – Очень поэтичное иносказание. Не выпьете ли бургундского? Вот оно, рядом с вами… В нашем мире существует, знаете, убеждение, что ангелы совсем не так редко посещают землю. Может быть, некоторые из ваших… друзей уже совершали такие путешествия? Предполагают, что они нисходят к достойным лицам в тюрьму, танцуют танец баядерок и тому подобное. Ну, как в «Фаусте», знаете?

– Я никогда не слышал ни о чем похожем, – сказал Ангел.

– Совсем на днях одна дама, чей ребенок стал на некоторое время моим пациентом (несварение желудка), уверяла меня, когда малыш строил гримасы, будто это указывает на то, что ему снятся ангелы. В романах миссис Генри Вуд этот симптом трактуется как безошибочное предвестие ранней смерти. Не могли ли бы вы пролить некоторый свет на эти сбивчивые патологические показания?

– Мне это все непонятно, – сказал Ангел. Он был озадачен и не представлял себе ясно, куда клонит доктор.

(«Обиделся, – сказал Крумп самому себе. – Видит, что я над ним потешаюсь».)

– Меня интересует одна вещь: часто вновь прибывшие жалуются там у вас на врачей, которые их пользовали? Мне всегда представлялось, что прежде всего должно быть немало толков насчет водолечения. Не далее, как в июне текущего года, когда я смотрел на эту картину в Академии…

– Вновь прибывшие? – удивился Ангел. – Я не улавливаю вашу мысль.

Доктор широко открыл глаза.

– Разве они не попадают к вам?

– К нам? – сказал Ангел. – Кто?

– Те, что здесь умирают.

– После того, как превратятся в развалины?

– У нас, знаете, так верит большинство.

– Такие люди, как та женщина, что кричала в дверь, как тот шатавшийся чернолицый мужчина, как те гадкие маленькие человечки, что швырялись скорлупой? Конечно, нет! Я никогда не видел таких созданий, пока не упал в ваш мир…

– Но! Бросьте! – сказал Доктор. – Вы еще скажете, что ваша форменная одежда вовсе не белая и что вы не умеете играть на арфе.

– Белого в Ангельской Стране вообще не бывает, – сказал Ангел. – Это же тот странный пустой цвет, который получается у вас от смешения всех других.

– Простите, сэр! – сказал Доктор, вдруг изменив тон. – Вы положительно ничего не знаете о Стране, откуда вы явились. Белое – это ее сущность!

Ангел воззрился на него. Шутит он? Нет как будто.

– Я вам сейчас покажу, – сказал Крумп, встал и подошел к буфету, на котором лежал номер «Журналь де Пари». Он поднес его Ангелу и раскрыл на цветном приложении.

– Вот вам настоящие ангелы, – сказал он. – Одни лишь крылья еще не делают ангела. Все они в белом, как видите, в кисейных платьицах, возносятся в небо, не развернув своих крыльев. Вот это ангелы, согласно мнению знатоков. Волосы словно высветлены перекисью водорода. У одного в руках маленькая арфа. Другой помогает этой бескрылой даме – так сказать, ангелу-личинке – вознестись ввысь.

– Ах, нет! Правда же, – сказал Ангел. – Это совсем не ангелы.

– Ангелы! – сказал Крумп, положил журнал обратно на буфет и с видом глубокого удовлетворения сел на свой стул. – Могу вас уверить, сославшись на самые высокие авторитеты…

– А я могу вас уверить…

Крумп всосал уголки губ и покачал головой – совсем как тогда в разговоре с Викарием.

– Спорить бесполезно, – оказал он. – Мы не можем менять свои представления только потому, что какой-то безответственный пришелец…

– Если это ангелы, – сказал Ангел, – то я никогда не бывал в Ангельской Стране.

– Вот именно, – подхватил Крумп, чрезвычайно довольный собой. – Это то, к чему я и хотел подвести.

Минуту Ангел смотрел на него круглыми глазами, потом вторично поддался особенному, чисто человеческому смятению – разразился смехом.

– Ха-ха-ха! – присоединился к нему Крумп. – Я сразу понял, что вы совсем не такой сумасшедший, каким кажетесь. Ха-ха-ха!

До конца завтрака они оба, хоть и по разным причинам, были очень веселы, и Крумп теперь обращался с Ангелом уже не иначе, как с ловким шутником.

Выйдя от Крумпа, Ангел опять направился вверх по холму к дому Викария. Однако у перелаза – может быть, желая избежать встречи с миссис Гестик, – он свернул в сторону и пошел кружным путем мимо Жаворонкова поля и фермы Бредли.

Он набрел на Благородного Бродягу, мирно спавшего среди полевых цветов. Он остановился, привлеченный небесным спокойствием на лице этого индивидуума. Под ангельским взглядом Благородный Бродяга вздрогнул, проснулся и привстал с земли. У него был тусклый цвет лица; одет он был в ржаво-черное; шапокляк, давно утративший свой гордый вид, был нахлобучен на один глаз.

– Добрый день, – сказал он учтиво. – Как поживаете?

– Отлично, благодарю вас, – сказал Ангел, уже освоивший эти фразы.

Благородный Бродяга смерил Ангела критическим взглядом.

– Обиваешь копыта, приятель? – сказал он. – Как я?

Ангелу он показался загадочным.

– Почему, – спросил он, – вы спите вот так, а не в воздухе, на кровати?

– Разрази меня гром! – ответил Благородный Бродяга. – Почему я не сплю на кровати? Да так получается. В Сендрингеме идет побелка, в Виндзорском замке чинят канализацию, а больше мне ночевать негде. У вас не найдется в кармане на полпинты, а?

– У меня в кармане нет ничего, – сказал Ангел.

– Эта деревня не Сиддермортон? – спросил Бродяга. Он, хрустя суставами, встал на ноги и кивнул на кучу крыш под горой.

– Да, – сказал Ангел, – ее называют Сиддермортон.

– Я знаю ее, знаю, – проговорил Бродяга. – Это очень миленькая деревушка. – Он потянулся, зевнул и стал смотреть на деревню. – Дома, – сказал он раздумчиво. – Съестное (он повел рукой, указывая на поля и сады). Выглядит уютно, не правда ли?

– В этом есть своя особенная причудливая красота, – сказал Ангел.

– Есть, еще бы – особенная, причудливая, да… Господи! Я бы в дым разгромил это проклятое место… Я здесь родился.

– Вот как! – вздохнул Ангел.

– Да, я здесь родился. Вы когда-нибудь слышали о напичканных лягушках?

– О напичканных лягушках? – спросил Ангел. – Нет!

– Этим вивисекторы занимаются. Возьмут лягушку, вырежут ей мозг, а потом насуют заместо мозга трухи. Это и будет напичканная лягушка. Так вот, здесь в деревне полно напичканных людей.

Ангел принял все в прямом смысле.

– Неужели это так? – сказал он.

– Так и не иначе, поверьте моему слову. Тут как есть каждому вырезали мозги и набили голову гнилыми опилками. Видите вы вон то местечко за красным забором?

– Оно зовется «Народное училище», – сказал Ангел.

– Да. Вот там их и пичкают, – сказал Бродяга, с увлечением развивая свою метафору.

– В самом деле? Как интересно!

– Делается с расчетом, – продолжал Бродяга. – Когда б у них были мозги, у них завелись бы мысли, а завелись бы у них мысли, они бы стали думать сами за себя. А сейчас вы можете пройти деревню из конца в конец и не встретите ни одного человека, который умел бы думать сам за себя. Это все люди с трухой вместо мозга. Я знаю эту деревню. Я в ней родился, и я бы, верно, по сей день жил тут и работал на тех, кто почище, если б не отбился от выпускания мозгов.

– Это болезненная операция? – спросил Ангел.

– Достаточно. Хотя голову и не трогают. И длится она долгое время. В школу их забирают маленькими, и им говорят: «Ступайте сюда, здесь вы наберетесь ума». Так они им говорят, а приходят малыши хорошими – чистое золото! И вот их начинают пичкать. Понемногу, по капельке выжимают из них добрые живые соки мозга. И забивают им черепушки датами, перечнями, всякой мурой. Выйдут они из школы – голова безмозглая, механизм заведен как надо – сейчас шляпу снимут перед всяким, кто на них посмотрит. Уж куда лучше: один вчера снял шляпу даже передо мной. Они бегают на побегушках, делают самую грязную работу да еще говорят спасибо, что им, понимаете, дают жить! Они прямо-таки гордятся тяжелой работой и работают даром. После того, как их напичкают. Видишь, там парень пашет?

– Да, – сказал Ангел, – его тоже напичкали?

– Непременно. А то бы он сейчас, по такой приятной погоде обивал бы свои копыта, как я и благие апостолы.

– Начинаю понимать, – сказал Ангел не совсем уверенно.

– Я знал, что вы способны понять, – приободрил его Бродячий Философ. – Я сразу увидел, что вы правильный человек. Но серьезно: разве ж это не смешно – столько столетий цивилизации, а взять хоть этого безмозглого осла там, на косогоре, – исходит седьмым потом, надрывается! А ведь он англичанин. Он принадлежит, так сказать, к высшей расе во всем творении! Один из повелителей Индии. Да это ж курам на смех! Флаг, который тысячу лет реет над полями битв и над всеми морями, – это его флаг. Еще не было в мире страны, столь великой и славной, как его страна. Не было испокон. И вот что из нас делают. Я вам расскажу одну здешнюю историйку, как вы, я вижу, здесь – чужой. Есть тут парень по фамилии Готч – сэр Джон Готч, как он тут зовется. Так вот, когда Готч еще обучался джентльменским наукам в Оксфорде, я был восьмилетним мальчонкой, а моя сестра была девушкой семнадцати лет – у них в услужении. Но бог ты мой! Кто же не слышал эту историю, самую что ни на есть обыкновенную, о нем или о других вроде него?

– Я не слышал, – сказал Ангел.

– Каждую хорошенькую и веселую девчонку они выгоняют на панель, и каждого парня, если в нем есть хоть на грош задора и отваги или если он не хочет пить вместо пива то пойло, что ему присылает супруга помощника его преподобия, и снимать шляпу перед кем ни приведись, и оставлять кроликов и птицу тем, кто почище, – всех их выживают из деревни, как отпетых негодяев. А еще говорят о патриотизме! Об улучшении расы! Да ведь остаются такие, что их и с черномазыми не поставишь рядом, косоглазым-то на них тошно смотреть…

– Но мне не все понятно, – сказал Ангел, – я не услежу за вашей мыслью.

Бродячий Философ попробовал объясниться проще и рассказал Ангелу незамысловатую историю о сэре Джоне Готче и судомойке. Едва ли есть нужда ее пересказывать. Вы и так, наверно, догадались, что Ангела она оставила в том же недоумении. В ней полно было слов, которых он не понимал, потому что единственным средством передачи эмоций, каким располагал Философ, была богохульная ругань. Но хотя они говорили на несходных языках, он все же сумел в какой-то мере передать Ангелу свое убеждение (возможно, и необоснованное), что жизнь несправедлива и жестока и что сэр Джон Готч до крайности мерзок.

Он ушел, и последнее, что видел Ангел, была его пыльно-черная спина, удалявшаяся в сторону Айпинг-Хенгера. В поле у дороги взлетел фазан, и Философ-бродяга тут же поднял камень и метнул в птицу, которая жалобно заклохтала под злым и метким ударом. Затем он скрылся за углом.

Точка зрения миссис Джехорем

– Я проходила мимо церковного дома и слышала, как там кто-то играл на скрипке, – сказала миссис Джехорем, принимая из рук миссис Мендхем чашку чая.

– Викарий играет, – сказала миссис Мендхем. – Я говорила об этом с Джорджем, но впустую. Не думаю, чтобы для священника было допустимо такое занятие. Это принято только у иностранцев. Однако с ним…

– Знаю, дорогая, – перебила миссис Джехорем. – Но Викария я слышала однажды на школьном празднике. Едва ли это был Викарий. Играли очень недурно, местами даже, знаете, с большим искусством. И что-то совсем новое. Я сегодня утром рассказала это нашей милой леди Хаммергеллоу. Мне пришел на ум…

– Тот сумасшедший? Очень возможно. Эти полоумные… Ах, милочка, я, верно, никогда не забуду ту ужасную встречу! Вчерашнюю.

– Я тоже.

– Мои бедные девочки! Они были так смущены, что не в силах вымолвить об этом ни единого слова. Я рассказывала леди Хаммер…

– Еще бы. Они же воспитанные девицы. Это было ужасно, милочка моя. Для них.

– А теперь, моя дорогая, скажите мне откровенно: вы и вправду поверили, что эта тварь – мужчина?

– Вы не слышали его игру.

– А я все-таки подозреваю, я даже почти уверена, Джесси… – Миссис Мендхем наклонилась вперед, как бы желая перейти на шепот.

Миссис Джехорем потянулась за печеньем.

– Но то, что я слышала сегодня утром… Я уверена, ни одна женщина на свете так не сыграет!

– Конечно, раз вы это утверждаете, то и спору нет, – сказала миссис Мендхем.

Миссис Джехорем считалась в Сиддермортоне непререкаемым авторитетом во всех вопросах живописи, музыки и литературы. Ее покойный муж был малоизвестным поэтом.

Затем строгим тоном судьи миссис Мендхем добавила:

– И все же…

– Знаете, – сказала миссис Джехорем, – я почти что склонна поверить рассказу нашего дорогого Викария.

– Ах, Джесси, вы слишком добры, – сказала миссис Мендхем.

– Нет, на самом деле, я не думаю, чтобы Викарий мог вчера, еще с утра, спрятать кого-то в своем доме. Уж мы, поверьте, узнали бы… Я не представляю себе, как могла бы чужая кошка пробежать в четырех милях от Сиддертона, и чтобы мы об этом не услышали. Здесь народ так любит посудачить…

– Я Викарию никогда не доверяла, – сказала миссис Мендхем. – Я его знаю.

– Да. Но его рассказ вполне правдоподобен. Если бы этот мистер Ангел был неким очень талантливым и эксцентричным…

– Да, нужно быть уж очень эксцентричным, чтобы одеваться так, как он. Всему должны быть границы, дорогая.

– А шотландцы в юбках до колен? – сказала миссис Джехорем.

– Они хороши у себя в горах…

Миссис Джехорем остановила глаза на черном пятне, которое медленно ползло по желто-зеленому квадрату на склоне холма.

– Вот он идет, – сказала, поднявшись, миссис Джехорем, – прямо по полю. Уверена, что он. Я различаю горб. Если только это не человек с мешком. Ах, боже мой, Минни, тут же есть бинокль! Так удобно – можно подсматривать, что творится у Викария!.. Да, мужчина. Несомненно, мужчина. Но какое у него нежное лицо!

Она с истинным альтруизмом передала бинокль хозяйке дома. Минуту царила шелестящая тишина.

– Сейчас, – заметила миссис Мендхем, – он одет вполне благопристойно.

– Вполне, – сказала миссис Джехорем.

Молчание.

– Он как будто рассержен.

– И сюртук в пыли.

– Походка довольно твердая, – сказала миссис Мендхем, – а то можно бы подумать… В такую жару…

Опять молчание.

– Понимаете, милочка, – сказала миссис Джехорем, опуская лорнет, – я, собственно, вот что имела в виду: он, возможно, какая-нибудь знаменитость, скрывающаяся под причудливым нарядом.

– Если можно назвать нарядом то, что граничит с наготой.

– Спору нет, это было эксцентрично. Но мне приходилось видеть маленьких детей в таких же распашонках, какая была на нем. Люди искусства часто позволяют себе разные причуды в одежде и поведении. Гений может украсть лошадь там, где какой-нибудь счетовод не посмеет заглянуть через чужой забор. Очень может быть, что он знаменитость и подсмеивается над нашей сельской простотой. И право же, его костюм был не так уж неприличен – приличней, чем велосипедный костюм на этих Новых женщинах. Я на днях видела такой в каком-то иллюстрированном журнале – кажется, в «Новом Бюджете», – знаете, милочка, ну просто трико! Нет, я склоняюсь к гипотезе о гении. Особенно после его игры. Я уверена, что он оригинал. И, вероятно, презабавный. Знаете, я буду просить Викария, чтобы он меня с ним познакомил.

– Моя дорогая! – вскричала миссис Мендхем.

– Непременно, – сказала миссис Джехорем.

– Боюсь, вы слишком опрометчивы, – предостерегла миссис Мендхем. – Гении и все такое – это хорошо в Лондоне. А не здесь, в церковном доме.

– Мы же собираемся просвещать народ. Я люблю оригинальность. Так или иначе, я хочу посмотреть на него вблизи.

– Будьте осторожны, чтобы вам не увидеть больше, чем следует, – сказала миссис Мендхем. – Я слышала, моды сильно изменились. Как я понимаю, в высшем свете решили, что гениев больше не следует поощрять. Эти недавние скандалы…

– Только в литературе, милочка, смею вас уверить. А в музыке…

– Говорите что угодно, милочка моя, – сказала миссис Мендхем, вдруг свернув на другое, – вы меня не убедите, что костюм этого субъекта не был до крайности откровенен и непристоен.