Текст книги "Снайпер"

Автор книги: Георгий Травин

сообщить о нарушении

Текущая страница: 7 (всего у книги 8 страниц)

«АППЕНДИЦИТ»

В тысяча девятьсот сорок третьем году немецко-фашистское командование, после бесплодной двухгодичной блокады Ленинграда, все еще надеялось взять его и готовилось к этому. Но советские войска своими активными действиями ломали все планы фашистов.

В начале августа в штаб полка Липпе прибыл инспектор главного командования германской армии генерал Шертель – костлявый, сухопарый немец.

– Кар-рту! -каркнул он, садясь в кресло и не приглашая сесть командира полка, который так и остался стоять перед ним.

Рассмотрев поданную ему карту боевых действий, Шертель ткнул сухим пальцем в выступ, образованный русской передовой линией, и, подняв на полковника Липпе тяжелые глаза, сказал:

– Шаз баз? (Что это?)

Командир полка, почтительно наклонив к генералу лысину, доложил, что это так называемый «аппендикс». (Выступ и в самом деле очень походил на всем известный из анатомии отросток слепой кишки).

– Срезать,– сказал генерал.

Полковник хотел было разъяснить высокому

начальству, что срезать «аппендикс» чрезвычайно трудно: сделать это пытались уже неоднократно, однако всякий раз несли большие потери, а успеха не добились. Но генерал посмотрел на него такими ледяными глазами, что все слова примерзли к горлу.

– Срезать! – повторил генерал, сел в свой броневичок и поехал дальше – инспектировать линию фронта, которую он хотел довести до геометрической правильности. В этом он видел непременное условие успеха. Он считал, что Ленинград не был взят именно по той причине, что не сумели окружить его геометрически правильным кольцом. Благодаря тому, что кольцо блокады не имело должной правильности, русские и смогли прорвать его у Шлиссельбурга.

Так мыслил маньяк, облеченный властью, настолько значительной, что одного его слова оказалось достаточно, чтобы привести в движение целый полк и обречь на сме|рть сотни людей.

Полковник Липпе вынужден был заняться предписанной операцией – срезанием «аппендикса». Он попробовал внезапно бросить на «аппендикс» первый батальон – по полторы роты с каждой стороны под прикрытием огня тяжелых минометов. Как лезвия ножниц, эти роты должны были соединиться в русской траншее, уничтожив всех ее защитников. Но «ножницы» сомкнуть не удалось. Батальон с большим уроном был отброшен от «аппендикса», хотя все, казалось, сулило успех. Атакующим удалось быстро проскочить зону артиллерийского заградительного огня русских, а ружейно-пулеметный огонь из русской траншеи был как будто не очень силен: не слышалось сплошного треска пулеметов, реденько постукивали винтовки. Похоже было, что русские подивлены минометами. И все же наступающие падали замертво десятками, едва пытались подняться с земли. До русской траншеи оставалось не более ста метров, но эта сотня метров была непреодолима. Никто не мог пробежать и пяти шагов.

Гитлеровцы долго не понимали, почему при такой редкой стрельбе нельзя сделать и шагу вперед. Наконец, они догадались, в чем дело. По цепи понесся тревожный крик:

– Снайперы! У русских вся траншея битком набита снайперами! Там тысяча снайперов!

– Таузенд снайпер! Таузенд руссиш снайпер!– летело вдоль цепи, и этот слух окончательно деморализовал наступающих.

Разумеется, немцы называли фантастическую цифру: тысячи снайперов не набралось бы и во всей дивизии, в состав которой входил полк Зотова.

«Аппендицит» – так прозвали это место наши войска – оборонял третий батальон

полка Зотова. Разведчики лейтенанта Грибкова, захватив «языка», помогли командиру полка разгадать планы гитлеровцев, и он стянул на «аппендицит» снайперов со всего полка. Их набралось около пятидесяти человек. Полсотни снайперских винтовок чрезвычайно усилили мощь обороны небольшого участка.

Горячий денек выдался для Волжина, Самарина, Перепелицы и других снайперов! Они потеряли счет своим выстрелам и уничтожаемым фашистам.

Предвидя, что дело будет жаркое, командир полка приказал выдать пяти лучшим снайперам по второй винтовке и приставить к ним помощников из числа наиболее расторопных солдат. Добавочные винтовки были выданы заранее, так что снайперы успели проверить и пристрелять их.

Во время вражеской атаки снайперы могли не тратить ни секунды драгоценного времени на перезаряжание. Опорожнив магазин одной винтовки, снайпер, не оборачиваясь, брал другую, которую подавал ему помощник.

Винтовки в руках Волжина накалялись и не успевали остыть. Волжину дали в помощники молодца, за которым не было задержки. Он считал выстрелы снайпера, и когда тот выпускал последнюю пулю обоймы, почти выхватывал у него из рук винтовку и подавал взамен другую, заряженную. Молодой солдат весь взмок от усердия. По красному лицу его струился пот, а в глазах сиял восторг. Он был горд, что работает «на пару» с лучшим снайпером полка.

Целей перед Волжиным появлялось очень много, и надо было выбирать более важные.

«Вон тот с пистолетом в руке – офицер!» – думал Волжин, и пуля его не отставала от мысли.

Офицер роняет пистолет и падает, а снайпер уже забыл о нем: смотрит на другую цель. Высокий здоровенный солдат вырвался вперед. Глаза его дико выпучены, рот разинут. На шее болтается автомат, который кажется игрушечным. В правой руке – длинная граната, похожая на городошную палку. Еще несколько шагов – и он сможет забросить гранату в траншею.

«Врешь! – шепчет Волжин и стреляет гитлеровцу прямо в рот, жадно хватающий воздух. Немец исчезает из поля зрения прицела, с ним кончено. Волжин видит уже новую цель: ожил притворявшийся мертвым гитлеровец. Волжин стреляет ему в голову – притворяться больше немцу не придется.

Несмотря на огонь вражеских минометов, в траншее все спокойно делали свое дело. Справа и слева от Волжина вразнобой хлопали винтовки, поодаль уверенными, короткими очередями бил пулемет. Никто не произносил ни слова, все сосредоточенно молчали. Даже когда солдата ранило осколком мины, он не стонал, и если силы не покидали его, оставался у своей бойницы. К раненым подбегали санитары. Волжин ничего этого не видел – он смотрел только в свою прицельную трубку. Как сквозь сон, услышал он где-то близко очень знакомый голос, произнесший странные слова: «Кажись, не опоздал!» Волжин не обратил

внимания на голос – был слишком занят своим делом. Он только что взял из рук «заряжающего» сменную винтовку и соображал, в кого выстрелить прежде; в толстого фашиста или в тонкого – оба они бежали рядом, голова в голову. У соседней бойницы послышался непонятный спор в два голоса:

– Пусти, пусти! – твердил бас.– Не задерживай!

– А я куда же?-возражал тенор.

Волжин выстрелил – сначала в тощего, потом в толстого, и за своими выстрелами не слышал продолжения опора соседей. Наконец, взглянул налево. И в сердце его хлынула волна каких-то теплых, трудно передаваемых чувств: там, у соседней бойницы, стоял его друг Пе– ресветов и стрелял, крякая от удовольствия.

– Ваня! – радостно крикнул Волжин. – Ты как сюда попал?

– Еле вырвался! – не оборачиваясь, прогудел Пересветов.– Всю санчасть взбудоражил, Хотели еще неделю держать! Товарищ майор посочувствовал… После расскажу… Бей их, Вася, вон, вон, опять полезли!..

Он выстрелил раз и другой и, не в силах сдержать обуревавших его чувств, закричал во весь свой могучий бас:

– Даем жизни гадам! Попомнят Ленинград!

– Да-е-е-м!-откликнулась, как эхо, траншея.

– За Ленинград! – прокатилось вдоль нее, как гром.

Вдвое чаще захлопали винтовки, и бешено застучал пулемет.

Атакующие были прижаты к земле.

Волжин прошептал: «До чего же славно в бою «чувствовать локоть» друга! И сердце друга…» – добавил он, потому что ему показалось, будто он слышит рядом с собой ровное и сильное биение сердца Пересветова. Конечно, это было одно воображение, но думать так было хорошо.

Первая немецкая атака потерпела неудачу, ставка на внезапность провалилась. Но полковник Липпе помнил категорический приказ генерала Шертеля и знал, что Шертель не забывает своих приказаний. Липпе передал по телефону своим командирам: «Атаковать до

победы, до последнего солдата. «Аппендикс» должен быть срезан во что бы то ни стало. За невыполнение – расстрел».

В атаку пошел второй батальон вместе с остатками первого.

Перед второй атакой гитлеровцы провели артподготовку. Так как это была частная операция, местного значения, Липпе мог располагать только огневыми средствами своего полка. Его пушки и минометы не успели пострелять и пяти минут, как были подавлены русской артиллерией. Все же артподготовка подбодрила гитлеровцев. Они пробежали сто метров, двести, триста… У многих явилась уже мысль, что все перед ними уничтожено артиллерией – и пулеметы, и снайперы. Фашисты осмелели, побежали быстрей. До русской траншеи оставалось не более ста пятидесяти метров. Гитлеровцы видели ее бойницы, из которых не раздавалось ни одного выстрела.

– Победа! – закричал, вырываясь вперед, лейтенант Вальден, для храбрости хвативший

перед атакой стакан рома.– Победа! Хайль Гитлер!

– Хайль! – дико взревели солдаты, тоже заблаговременно «подкрепленные» шнапсом:

– Хайль! Хайль!

И словно бы в ответ на этот звериный вой, из русской траншеи полыхнули бледные огоньки залпа. Но треск этого залпа услышали лишь немногие из атакующих: пуля опережает звук, а убитые не слышат.

Вальдена сразил Перепелица. Он всадил пулю прямо в грудь немца, увешанную железными крестами.

– Вот тебе «хайль»! – сказал ученик Волжина, увидев, как опрокинулся навзничь немецкий офицер. – Це тоби за радянську Украину!..

Только через полчаса гитлеровцы собрались с силами для новой атаки. Эта – третья и последняя атака – захлебнулась в самом начале: русские снайперы и пулеметчики не позволили фашистам отбежать от их траншеи – всех укладывали на бруствере…

Вечером солдаты и офицеры в наших окопах смеялись:

– Плохие хирурги у Гитлера. Простой аппендицит оперировать не могут! Горе-хирургия!

На другой день снайперы с «аппендицита» были отпущены в свои подразделения, но Волжина и Пересветова, с разрешения полковника Зотова, задержал у себя командир третьего батальона, оборонявшего «аппендицит».

– Есть у меня для вас, товарищи снайперы, одна маленькая задачка,– сказал он.– После вчерашнего боя это вам будет вроде отдыха.

Я знаю, какие дела вы делали,– мое дело для вас пустяк. Видите ли, больше всего вредят моим стрелкам фашистские тяжелые минометы. Вчера вы сами видели, какие неприятности они причиняют. Хороших людей из-за них похоронить пришлось. Стреляют они неплохо. А почему? Потому, что у них есть наблюдательный пункт, с которого просматривается весь «аппендицит». Минометы стоят вот здесь. Это нам точно известно.

Командир показал на карте огневые позиции вражеских минометов: они укрывались за

небольшой высотой справа.

– На гребне этой высоты, – продолжал офицер,– должен быть у гитлеровцев наблюдатель-корректировщик. Обнаружить его пока не удалось, но больше быть ему негде… Ваша боевая задача: выследить его, ослепить, а если удастся, то и уничтожить. Словом, лишить минометчиков их глаз.

– Постараемся,– отвечал, как всегда, Волжин.

– Отлично!-сказал командир батальона.– Сделать это можно, я полагаю, подобравшись поближе. Вот здесь, в нейтральной полосе, правее «аппендицита» есть хороший бугорок. Со стороны противника его прикрывает узкое болотце. Оно кончается, как видите, не доходя до «аппендицита», но от вражеской стрелковой траншеи будет вас надежно отгораживать. Болотце вязкое, топь, в которую гитлеровцы не полезут,– командир улыбнулся,– ведь у них нет «болотохода ВОПЕ».

Улыбнулись и снайперы, вспомнив свой «болотоход».

– Я полагаю,– продолжал командир,– этот бугорок – неплохое место для снайперской засады. Задачу я вам ставлю ограниченную, специальную: высмотреть и ослепить наблюдателя на высотке. По стрелковой траншее огня не открывать, чтоб раньше времени себя не обнаружить. Понятно?

– Понятно, товарищ капитан.

– Не соблазнитесь, если гитлеровец в траншее выкажется, башку подставит?

– Не соблазнимся, товарищ капитан!

– Отлично! Значит, так: ночью занимайте свой пост и выслеживайте гитлеровского наблюдателя. Все. Можете итти. По возвращении явитесь для доклада прямо ко мне.

Много, очень много раз снайперы Волжин и Пересветов находились за нашей передовой линией. В таких случаях они оказывались, в сущности, лицом к лицу с огромной вражеской силой. Перед ними, на расстоянии каких-нибудь трехсот-четырехсот метров была траншея врага. Это значило, что через две-три минуты до них могли добежать десятки фашистов… Это значило, далее, что в снайперов могли полететь из стрелковой траншеи сотни и тысячи пуль. На них могло также обрушиться множество мин, разлетающихся на сотни смертоносных осколков.

Но снайперы знали, что за ними стоит могучая сила: их рота, батальон, полк, за ними вся гигантская страна – их Отечество, сильнее которого нет ничего на свете. Они как бы ощущали дыхание Родины, веяние ее великой и несокрушимой силы. Они сами были частью этой силы и могли постоять за себя. И были уверены, что их не выдадут, что в критическую минуту к ним придут на помощь свои. Их рота, батальон, полк не позволят врагам добежать до них. Наши минометы и полковые пушки отобьют у врага охоту стрелять по ним из траншеи, контрбатарейная артиллерия подавит вражеские минометы.

Все это, конечно, не значило, что снайперы находятся в безопасности. Малейшая оплошность могла их погубить. Искусная маскировка и самоокапывание, осторожность, умение видеть врага, хладнокровие и меткий огонь были их щитом, более надежным, чем любая броня.

И вот в погожий августовский день Волжин и Пересветов (неизвестно в который раз: никто этого не считал) опять очутились в нейтральной полосе, далеко от своей траншеи. Они лежали в окопах на том самом бугорке, что указал им командир третьего батальона. Невидимые ни с нашей, ни с вражеской стороны, сами они могли хорошо видеть высоту, где должны были нащупать вражеского наблюдателя. До гребня ее было метров пятьсот.

Как только рассвело, снайперы стали присматриваться к гребню. Но ничего подозрительного там не замечалось.

«Легче было вчера десятка два гитлеровцев уничтожить, чем сегодня одному глаза выбить!»– думал Волжин, смотря на молчаливый гребень.

«Пост не опасный, спокойный,– размышлял Пересветов.– Пока стрелять не начнем, никто нас и не потревожит. Но скучно очень. Скорей бы уж день проходил, что ли!»

А до конца дня было еще далеко, Волжин мысленно переносился во вражеское расположение, ставил себя на место вражеских минометчиков, думая, где бы он сам устроил НП?

Гребень имел достаточное протяжение, чтобы разместить на нем десяток наблюдательных пунктов. Однако там не было никаких признаков и одного! Блиндаж, конечно, врыт в обратный скат бугра, а на эту сторону выходит только амбразура. Она, вероятно, прикрыта маскировочной сеткой. А, может, высокой травой. Блеска стекол стереотрубы сейчас не увидишь: солнце в них не бьет. Трудно обнаружить такой НП!

Волжин продолжал тщательно исследовать гребень. В конце концов, он пришел к заключению, что наблюдатель должен находиться в одной из четырех точек, которые казались подозрительными. Присматриваясь поочередно к каждой из этих точек, Волжин рассчитывал путем исключения добраться до искомой точки. Но не находилось причин для исключения. Метод был хорош, но нехватало материала.

На этот раз друзья лежали почти рядом и могли тихонько переговариваться. Волжин поручил Пересветову наблюдение за левой стороной гребня, а сам наблюдал за правой.

Около полудня из вражеской траншеи донесся до них невнятный шум, который, однако, скоро прекратился. Стало тише обычного. Что бы это значило? Похоже было, что у гитлеровцев обед, но время обеда еще не наступило, а снайперы знали, что у гитлеровцев строго соблюдается распорядок дня. Непонятный шум заставил друзей еще больше насторожиться.

Через некоторое время они услышали какой– то гул, похожий на гуденье самолетов. Оба посмотрели вверх, но в небе было пустынно. Гул быстро нарастал, усиливался и уже не походил на гул самолетов: к низкому рокоту примешивался скрежет и металлический лязг.

– Танки! – одновременно сказали друг другу оба снайпера и стали смотреть вперед с волнением: с вражескими танками они еще не встречались.

Шесть танков вышли из-за той самой высоты, за которой снайперы бесплодно наблюдали с самого утра. Быстро проскочив через седловинку между высотками, танки развернулись веером. Левофланговая машина, обогнув болотце, взяла курс прямо на бугорок, где находились снайперы.

Перед танками вздыбились черные фонтаны разрывов: по ним открыла огонь наша артиллерия. Вражеские батареи отвечали, поддерживая танковую атаку. Танки с ходу стреляли из пушек. Все вокруг грохотало и гудело.

Но и в этом грохоте Волжин не забыл о своей задаче, продолжал наблюдать за гребнем высотки. И вот он заметил, что в одном месте слегка зашевелилась трава. Похоже было, что там поворачивали просунутые меж стеблей «рога» стереотрубы. Волжин стал рассматривать это место в бинокль. Трава шевелилась как раз там, где могла быть амбразура наблюдательного пункта. Волжин выстрелил один раз и другой.

– Что ты делаешь? – почти закричал ему в ухо Пересветов.– Танк на нас идет!

– Ничего,-успокоил Волжин.– Пусть идет, мы его видим, а он нас – нет. Значит, у нас преимущество.

– Проутюжит гусеницами, вот тебе и преимущество! – сердито буркнул Пересветов.

– А ты не зевай, бей по смотровым щелям!

Они уже не слышали друг друга. Теперь они

могли кричать, и сами не услыхали бы своего голоса: грохот ломился в уши.

– У нас преимущество, у них броня! – ворчал Пересветов, точно прицеливаясь в смотровую щель водителя, отчетливо видимую в броне надвигавшегося танка.

До этого танка оставалось не более трехсот метров. Он быстро рос в поле зрения прицела. Пересветов до сих пор видел вражеские танки только на картинках, но хорошо знал уязвимые места в их броне. Он выстрелил и не услышал своего выстрела, так же как и выстрела Волжина рядом. Казалось, винтовки странно онемели, и только по толчку отдачи можно было знать о выстреле.

Но пули летели точно в цель.

Танк замедлил ход, потом остановился.

«Ага!» – обрадовался Волжин и выстрелил еще раз по смотровой щели. То же сделал и Пересветов.

Танк рванулся вперед, пробежал с десяток метров, виляя, как пьяный, потом окончательно застопорил. Он стоял, стреляя из пушки и пулеметов. Но остановившись, танк сделался отличной мишенью для наших артиллеристов, и снаряды зажгли его.

Из дымящейся машины один за другим выскочили танкисты. Они бежали назад, но пули снайперов настигли их.

Три танка разбила артиллерия. Два подорвались на минном поле перед нашей траншеей. Только одна машина доползла до самой траншеи и застряла на бруствере: гусеницы ее были подбиты брошенной из окопа противотанковой гранатой.

Снайперы снова стали наблюдать за гребнем. Там они увидели теперь много интересного. Видна стала амбразура наблюдательного пункта, из которой, подняв занавеску, следили за танковой атакой какие-то командиры. Снайперы открыли огонь по амбразуре и ослепили фашистский командный пункт. Тем самым они немало способствовали полному провалу танковой атаки.

Не помогли незадачливому Липпе и танки. «Аппендицит» остался несрезанным.

ОПТИКА И ЧЕЛОВЕК

Стеклянный глаз снайпера – оптический прицел, со всеми его чудесами, похожими на волшебство,– это только техника. Очень высокая техника, созданная на основе достижений современной науки. Но человек бесконечно сильнее техники, им порожденной. И поэтому в боевых действиях снайпера приходится больше поражаться не тем, что идет от техники – высокой точностью стрельбы, а тем, что идет от человека, от его высоких душевных качеств.

Вспоминая с другом танковую атаку, Пере– светов спрашивал:

– Выходит, что же сильнее? Бронированная машина с пушкой и пулеметами или винтовка с оптикой? Представь себе: вот два снайпера

и один танк. Снайперы сидят в окопчике, а танк движется прямо на них. Спрашивается, раздавит танк снайперов или не раздавит?

– И если нет, то почему? – рассмеялся Волжин.– Неправильно ты вопрос ставишь, не конкретно. Решить такую задачку можно только с учетом ряда дополнительных условий: хорошо ли окопались и замаскировались снайперы? Знают ли они уязвимые места танка? Достаточно ли у них мужества и выдержки? Могут ли они, когда на них идет танк, стрелять с такой же точностью, как в тире? Впрочем, все эти вопросы покрываются одним: какие это снайперы? Если известно, что снайперы советские, то решение может быть только одно: танку – капут.

– А если наоборот: снайперы фашистские, а танк советский?

– Ну, тогда и выйдет наоборот: капут снайперам. Фашисты струсят, руки у них дрожать будут, глаза на лоб полезут от страха… да они не то что в смотровую щель, в танк не попадут! Ну, танк их и проутюжит…

– Что ж, ты думаешь, все у них трусы?

– Конечно, нет! Но вое же моральной стойкости немецким солдатам нехватает. Ведь они – оккупанты. А у оккупантов, у захватчиков, ведущих грабительскую войну, не может быть такой стойкости, как у борцов за правое дело… А если бы мы с тобой растерялись или оплошали, то и нас немецкий танк проутюжил бы,– ведь он прямо на нас шел. Винтовочка выручила! И оптика! Без оптического глаза в смотровую щель попасть мудрено,

Волжин любовно погладил рукой ствол своей винтовки и сказал:

– Много ей еще работы будет, пока победу завоюем!

– Да, у нас война еще впереди. До Бер– лина-то не очень близко. – Пересветов сощурил глаза и заговорил насмешливо-сочувственным баском:

– А вот как ты мамаше про эти танки напишешь, Вася? Мудрено! Хочешь, я тебе помогу? Пиши так. В один прекрасный день мы встретились с очень большим заграничным механизмом, который едва не задавил нас. К счастью, мы успели отремонтировать его…

– Опоздал ты со своим советом! – сказал Волжин, смеясь.– На вот, прочти! – он достал из сумки аккуратно сложенную бумажку, исписанную крупным, четким почерком, каким пишут учительницы русского языка. Писала мать Волжина – Наталья Николаевна, и в письме были такие строки:

«Уничтожай беспощадно бездушные гитлеровские «механизмы», сынок! Я – слабая женщина и не могла бы убить и мышь, но к этим извергам у меня нет жалости. И я рада, я счастлива тем, что хоть сама и не могу уничтожить физически ни одного врага, но сумела вырастить сына – истребителя врагов. Я давно уже все поняла. Могла ли я поверить, что ты «окопался» в тылу и радуешься этому? Конечно, нет… Когда мне приходилось особенно трудно, я думала, что тебе еще труднее, и эта мысль поддерживала меня. Я знала, что сын мой – герой, и это помогало мне переносить все тяготы военного времени.

Истребляй фашистов! Благословляю тебя на это святое дело. Пусть растут твой боевой счет и боевая слава. Сообщи, сколько уничтоженных гитлеровцев на твоем счету, чтобы я могла еще больше гордиться тобой. Жаль, что твой отец не дожил до этих дней. Он тоже был храбрый человек. Ты в него…»

– Ну, что скажешь, Ваня? – Волжин смотрел на друга сияющими глазами.

– Скажу, что на этот раз снайпер Волжин промахнулся. А мамаша его проявила снайперскую проницательность и мужество. Хитрая маскировка ее не провела. Она и без оптики все разглядела и бьет точно в цель. Молодец мама! С такой мамой не пропадешь. В общем, родители наши – на высоте, нас не конфузят.

Пересветов тоже достал письмо:

– Гляди, как батька мой изъясняется. Вот он пишет тут: «Бей, сынку, изничтожай бисовых гадов!» Здорово закручено, а? И сам обещает немало – пишет вот: «На каждую единицу твоего боевого счета обязуюсь ответить процентом перевыполнения нормы».

– Трудно придется старику!

– Ничего, выдержит. Порода наша крепкая.

– Какая же ваша порода – особенная?

– Не особенная, а обыкновенная – советская. А что может быть сильней советского человека?

– Это точно!.. А как же мне, Ваня, ответить на вопрос матери, сколько я уничтожил фашистов? До «аппендицита» у меня в книжке записано было их сто пятьдесят шесть. А на «аппендиците» никакого учета не велось.,.

– Какой там учет! – усмехнулся Пересветов, не без удовольствия вспоминая жаркое и славное дело и радуясь, что не опоздал тогда – Я в тот день почти два подсумка патронов опорожнил – вот и посчитай, сколько фашистов перестрелял… Да разве в счете главное? Главное в том, что мы тоже сделали кое-что для победы, которая, думается, уже не за горами.

– Точно, победа не за горами,– сказал Волжин.– Вот как только болота замерзнут, тогда мы развернем и двинем в наступление всю нашу боевую технику. А как погоним врага от Ленинграда, нам, снайперам, дел будет по горло. Я думаю, ждать этого уж не так долго. Мороз ударит, и мы за ним.

– Я тоже так думаю,– согласился Пересветов.

Все так рассуждали в ту пору. Но ни солдаты, ни офицеры еще не знали, что уже подготовлен в Кремле, спланирован во всех деталях небывало мощный сталинский удар – первый из десяти стратегических ударов тысяча девятьсот сорок четвертого года, вдребезги разбивших гитлеровскую военную машину и открывших Советской Армии путь на Берлин.