Текст книги "Каллисто(дилогия) изд.1962"

Автор книги: Георгий Мартынов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 6 (всего у книги 35 страниц)

НОЧНОЕ ПРОИСШЕСТВИЕ

Четвертого августа днем в лагере появилась машина секретаря обкома. Козловский приезжал часто, и каждый его приезд вносил что-то новое в жизнь участников экспедиции.

Секретаря обкома очень полюбили все за его заботу, любовь к людям и добрый, отзывчивый характер и радовались, когда видели его в лагере. Один только Широков с тревожным чувством встречал появление знакомой серой машины. Козловский безжалостно ругал его за малейшее упущение. Комендант хорошо помнил угрозу секретаря и не сомневался, что если не будет добросовестно исполнять возложенные на него обязанности, то тот приведет ее в исполнение.

Увидя въезжавшею в лагерь машину, Широков поспешил к ней навстречу, озабоченно проверяя на ходу, нет ли где-нибудь беспорядка. Но лагерь блистал чистотой.

С другой стороны к автомобилю подбегал дежурный по полку, так же, как и Широков, внимательно и беспокойно осматриваясь. Он по-военному четко отдал рапорт.

– Хорошо! – сказал Козловский, узнав, что все благополучно и в лагере нет больных. – Ну, а у вас? – обратился он к Широкову.

– Все в порядке, Николай Николаевич.

– Вот как? Значит, подготовка к работе с гостями закончена?

– Нет еще.

– А вы говорите, что все в порядке, – улыбнулся Козловский. – А вы молодец! – неожиданно сказал он, крепко пожимая руку коменданта. – Как это вам пришло в голову?

Широков понял, что секретарь обкома говорит о вчерашнем разговоре с кораблем.

Увидев Куприянова, Козловский быстро направился к нему.

– Профессор, – сказал он, здороваясь, – я очень сердит на вас. Почему вы мне не позвонили, получив такую важную телеграмму?

– Какую важную телеграмму? – удивился Куприянов.

– О приезде в лагерь иностранцев.

– Такой телеграммы я не получал.

– Тогда другое дело. Считайте себя оправданным. А я уже получил.

Козловский вынул из кармана и протянул Куприянову телеграфный бланк. В этот момент появился дежурный радист и подал профессору только что полученную радиограмму.

– Вот она, – сказал Козловский.

Так и оказалось. Радиограмма извещала о скором приезде трех западных ученых и пяти журналистов, из числа тех, кому правительство СССР разрешило посетить лагерь. Иностранцы должны были приехать двенадцатого числа, и начальнику экспедиции предписывалось встретить их, устроить и обеспечить всем необходимым.

Озабоченный этим известием, Куприянов молча посмотрел на Козловского.

– Встретить, устроить и обеспечить нетрудно, – сказал секретарь обкома. – Поставим еще две палатки – и все! Труднее будет другое…

Он взял листок из рук Куприянова и внимательно прочитал его.

– В полученной мною телеграмме нет фамилий, – сказал он, – а здесь есть. Директор Кэмбриджской обсерватории Чарльз О'Келли; действительный член французской академии наук, профессор биологии Линьелль; профессор Стокгольмского университета Густав Маттисен…

– Тоже биолог, – вставил Куприянов.

– И пять корреспондентов: агенства «Франс-пресс» – Лемарж, агенства Рейтер – Дюпон, агенства «Юнайтед пресс» – Браунэлл, агенства «АДН» – Гельбах и агенства «Синьхуа» – Ю Син-чжоу. Это все первые ласточки. Будут и другие. Ю Син-чжоу, конечно, не в счет, – добавил Козловский. – А с остальными придется держать ухо востро.

– Вы чего-нибудь опасаетесь, Николай Николаевич?

– А вы нет? – Козловский поднял глаза на профессора. Их выражение было жестко и холодно. – Почему эту телеграмму сочли нужным прислать не только вам, но и мне, и мне даже раньше, чем вам?

– Эти люди, вероятно, проверены.

– Кем и как проверены?

– Зачем же им тогда разрешили приехать?

Козловский досадливо пожал плечами.

– Вы что-нибудь слышали о «железном занавесе», профессор? – ответил он. – Неужели вы не понимаете, что нельзя закрывать двери? Предоставьте гостей мне, и я о них позабочусь со всех точек зрения.

Он захватил с собой радиограмму и ушел. Куприянов видел, как он окликнул Черепанова и долго о чем-то говорил с ним.

Встретившись со Штерном, Куприянов рассказал ему все. Старый астроном отнесся очень серьезно к его сообщению.

– Николай Николаевич, конечно, прав. Мы часто забываем, что живем в капиталистическом окружении.

– Неужели можно дойти до такой низости, чтобы покуситься на звездолет и его экипаж? – печально сказал Куприянов.

– Вы помните, почему именно вас назначили начальником экспедиции? – вместо ответа спросил Штерн. – Вот то-то и оно! Мы думаем о здоровье наших гостей, а кое-кто, может быть, думает прямо о противоположном.

Куприянов сел к столу и подпер голову рукой.

– Дикая мысль! – сказал он.

– Дикая, Михаил Михайлович, очень дикая. Но, к сожалению… Что поделаешь? Когда-нибудь подобные мысли никому не будут приходить в голову.

– Мерзость! Они прилетели к нам, как к братьям, а мы…

– Положим не «мы», а «они». К чему так обобщать понятия? Да вы не волнуйтесь, Михаил Михайлович! Козловский сделает все, что нужно. Он человек деятельный и умный. Все будет в порядке.

– Я в этом нисколько не сомневаюсь. Меня огорчает самая возможность…

– Что поделаешь! – повторил Штерн.

В палатку заглянул Широков.

– В восемь часов вечера закрытое партийное собрание, – сказал он. – В палатке красного уголка. Повестка дня – бдительность в научной работе. Докладчик – товарищ Козловский.

Куприянов и Штерн молча переглянулись.

***

Два часа продолжался доклад секретаря обкома. Сто тридцать коммунистов полка и экспедиции с напряженным вниманием слушали его. Многим этот доклад открыл глаза на опасность, угрожающую космическому кораблю со стороны тех, кто опасался его пребывания на советской земле, готов был на все, лишь бы советские ученые не узнали технических тайн, которые привез он с собой на Землю. Люди поняли, какая ответственность перед наукой и человечеством легла на них.

Козловский закончил так:

– Я не сомневаюсь, что межзвездный полет, осуществленный прилетевшими к нам людьми (он подчеркнул это слово), был предпринят ими с единственной целью – расширить научный кругозор, обогатить сокровищницу знания, разрешить ряд вопросов, стоящих перед их наукой. А это доказывает, что наука на их планете сильна и что человечество этой планеты не боится трудностей. Грандиозное создание их техники, которое находится перед нашими глазами, достаточное доказательство этому. Я не верю, что такое исполинское предприятие, как межзвездный полет, может быть осуществлено в условиях вражды народов, в условиях классовой борьбы, в условиях капитализма. Я верю, что члены экипажа корабля не только такие же люди, как мы, но что они наши товарищи по мировоззрению. Для меня кажется очевидным, что на их планете нет вражды народов, нет классовой борьбы, нет капитализма. Может быть, это такая счастливая планета, обитатели которой никогда и не знали этих зол. Но тогда им не известно, что такое вражда, ненависть, диверсия. Сами себя они не защитят. Это дело нас с вами. В корабле, прилетевшем к нам, мы видим осуществление нашей собственной технической мечты, доказательство того, что эта мечта не утопия, не фантазия. Люди, прилетевшие к нам, опередили нас. Они уже достигли того, о чем мы пока только мечтаем. Их прилет сыграет огромную роль в деле звездоплавания у нас на Земле, поможет нам приблизить день, когда первый межпланетный рейс станет действительностью. В этом мы видим огромное значение прилета к нам космического корабля с другой планеты. Досужие измышления западноевропейских писак и их американских коллег, которые мы с вами ежедневно читаем в газетах, оставим на их совести. Дикая мысль использовать знания наших гостей для увеличения военной мощи чужда советскому человеку. Мы радуемся прилету этого корабля и приветствуем отважных звездоплавателей во имя науки, единой для всех населенных миров, для всех разумных существ во вселенной.

Сто тридцать человек дружными аплодисментами встретили эти слова. Собрание коммунистов лагеря закончилось в первом часу. Люди разошлись в твердой уверенности, что сумеют защитить звездолет от любого покушения на его безопасность.

Козловский не уехал в город, а остался ночевать в лагере. После собрания он долго стоял с Куприяновым и Лебедевым возле их палатки, откуда хорошо был виден космический корабль. Всем троим не хотелось спать.

Ночь уже давно вступила в свои права. Широко раскинулся над лагерем звездный купол, и низко над горизонтом висел широкий серп месяца. В его тусклом свете матово блестела поверхность шара. Ночной ветер дышал приятной прохладой после жаркого дня.

– Долго ли продержится такая хорошая погода? – задумчиво сказал Куприянов. – А что, если начнутся дожди?

– Это мало вероятно, – ответил Козловский. – В это время года у нас дожди редкость. Метеорологическая станция предсказывает, что хорошая погода продержится весь август.

– Можно подумать, что экипаж корабля намеренно выбрал именно это место для посадки, – сказал Лебедев.

– Может быть, они хорошо изучили нашу Землю? – сказал Козловский. – Может быть, давно знают о ней и наблюдают ее в свои телескопы?

– Ну что глупости говорить! – раздался голос Штерна, и сам астроном показался из палатки. – Как можно разглядеть такую маленькую планету на таком исполинском расстоянии? Это совершенно невозможно. Удачный выбор места просто случайность.

– Невольно начнешь фантазировать, – засмеялся Козловский.

– То-то что фантазировать! – усмехнулся Штерн. – Между прочим, пора спать, – прибавил он.

– В последнее время я совсем потерял сон, – со вздохом сказал Куприянов. – Скорей бы…

– Ждать поезда самое скучное занятие, – сказал Козловский, – а наше положение ничуть не лучше. Раньше, когда мы еще не знали день выхода, было как-то легче. Все думали, а вдруг завтра! Теперь же остается только считать дни…

– Почему они не выходят пока в каких-нибудь герметических костюмах?

– На это могу ответить словами Широкова, с которым я говорил недавно на эту тему. Он думает так: или у них нет таких костюмов, или они не выходят, боясь пропустить в свой корабль воздух Земли.

– Логичное соображение, – заметил Штерн.

– Хочется не хочется, а ждать надо, – сказал Куприянов. – Мы тут ничего не можем сделать.

Торопливым шагом к ним подошел Широков.

– Михаил Михайлович, – взволнованно сказал он, – остановите их. Запретите им это делать.

– Кого остановить? Что запретить?

– Аверина, Смирнова и Манаенко. Они собираются пойти к кораблю и отколоть кусочек металла, из которого он сделан, чтобы подвергнуть его анализу. Я случайно слышал их разговор.

– Что за безобразие! – рассердился Куприянов. – Словно маленькие дети. Я им скажу завтра же утром.

– Как утром? Они собираются идти сейчас.

– Сейчас? Ночью?..

– Я слышал, как Манаенко говорил, что вы ни за что не позволите, но что это необходимо сделать и лучше всего ночью. Их интересует, что это за металл.

– Возмутительно! – сказал Куприянов.

– Результат ненасытного любопытства ученых, – сказал Козловский. – Но я их понимаю. Куда вы? – спросил он, видя, что Куприянов повернул к лагерю.

– К ним, конечно!

– Не мешайте им, Михаил Михайлович. Из этого все равно ничего не выйдет. Вы забыли об охране.

– Ваша правда. Ну что ж! Это послужит им уроком. Пойдем в караульное помещение.

Дежурный офицер встал при входе начальника экспедиции и его спутников.

– Товарищ лейтенант, – обратился к нему Куприянов, – вы уверены, что никто не сможет пройти к кораблю через цепь?

– Безусловно, товарищ Куприянов.

– А что сделает часовой, если увидит, что кто-то хочет приблизиться к шару?

– Остановит и даст световой сигнал, – ответил лейтенант.

Он никак не мог догадаться, что послужило поводом к этому «экзамену», но считал себя обязанным отвечать на вопросы профессора.

– А часовой не пустит в ход оружие? – продолжал Куприянов.

– Нет, зачем же! Конечно, если его не послушаются…

– Не волнуйтесь, Михаил Михайлович! – сказал Козловский, увидя на лице Куприянова явное беспокойство – Они же не маленькие.

– Нет, нет! Лучше не допускать, Петр Аркадьевич, – обратился Куприянов к своему ассистенту, – сбегайте, голубчик, к ним в палатку и скажите, что я запрещаю. Слышите? Запрещаю! Категорически!

Через пять минут Широков вернулся. За это время Козловский рассказал лейтенанту, что они решили с целью проверки бдительности караула послать к кораблю трех человек.

Офицер молча усмехнулся.

– Аверина и Смирнова в палатке нет, – сказал Широков. – Манаенко не знает, где они находятся. Когда я передал ему ваш приказ, он ответил, что и не собирался ходить к кораблю. А те двое уже ушли.

Куприянов выбежал из палатки.

Луна скрылась, и кругом была непроглядная тьма. Профессор и его товарищи напряженно прислушивались, но кругом стояла ничем не возмущаемая тишина.

– Я никогда не прощу себе, что вовремя не удержал их, – сказал Куприянов.

– Ничего не случится, – успокоил его лейтенант, вышедший вслед за ними. – Их остановят, вот и все. Придется только постоять с поднятыми руками.

– Хотел бы я видеть эту картину, – засмеялся Штерн.

Прошло минут десять – и в стороне от дороги красной искрой замелькал огонек.

– Сигнал, товарищ лейтенант! – доложил часовой, стоявший у палатки.

– Вижу, – ответил офицер. – Иду!

– Мы с вами, – сказал Куприянов.

– Нет! – резко ответил лейтенант. – Не разрешаю!

Он исчез в темноте.

– Обиделся, – тихо шепнул Козловский Штерну, – за то, что мы усомнились в их бдительности.

– Почему же вы не сказали правду?

– Почему? – пожал плечами Козловский. – Сами можете понять! Все-таки это не солидное предприятие. Два профессора…

Минут через пятнадцать лейтенант вернулся с обоими «диверсантами», у которых был чрезвычайно обескураженный вид. Опасаясь, что Куприянов начнет выговаривать им и этим выдаст офицеру его хитрость, Козловский громко и весело сказал:

– Ну вот! Я же говорил вам. Конечно, сразу задержали. Благодарю вас, товарищ лейтенант! Караульная служба поставлена образцово. Пошли спать!

– А они? – спросил Куприянов, указывая на Аверина и Смирнова.

– Задержанные останутся здесь до утра, – сухо ответил офицер.

Козловский хохотал до слез, когда они возвращались обратно.

– Я не могу этого допустить, – сказал Куприянов.

– Освободить их может только Черепанов, – сказал Козловский.

– В таком случае идемте к нему. Это вы виноваты! – неожиданно рассердился Куприянов. – Зачем было говорить, что мы хотим проверить охрану? Такие шутки до добра не доводят.

– Вот тебе раз! – смеющимся голосом сказал Козловский. – Я же и виноват оказался. Защищай после этого честь науки.

– Не сердитесь, голубчик! – сказал профессор. – Меня расстроила эта история. Петр Аркадьевич, где палатка?..

Но молодого коменданта не было. Он куда-то исчез.

– Я не знаю, где палатка командира полка.

– Зато я знаю, – сказал Козловский. – Идемте! Но едва они прошли несколько шагов, как встретили Широкова.

– Все в порядке, Михаил Михайлович, – сказал он. – Вот записка начальника штаба.

– Ну и отлично, – обрадовался Куприянов. – Тащите сюда наших энтузиастов.

ЭТО ЗАСЛУЖИВАЕТ ВНИМАНИЯ!

Через два дня в лагере появились новые палатки: две были рассчитаны на троих человек и одна – на четверых.

– Здесь будут жить корреспонденты, – сказал Козловский.

– Но ведь корреспондентов пятеро, а не четверо, – заметил Куприянов.

– Это верно, что пятеро, но Ю Син-чжоу мы поселим с двумя московскими журналистами, которые приедут вместе с ними. Иначе иностранные, корреспонденты, чего доброго, смогут заподозрить, что Ю Син-чжоу следит за ними. Они, конечно, знают, что он коммунист. Не следует давать им повод так думать.

– Да! – вздохнул Куприянов. – Не следует!

Со времени памятного ему разговора со Штерном профессор все время находился в тоскливом и одновременно раздраженном состоянии. Мысль, что жизнь гостей Земли, которых он еще не видел, находится в опасности, что их чудесный корабль может стать жертвой диверсии, действовала на него угнетающе. Он хорошо понимал, что Козловский прав, но никак не мог примириться с возможностью такой безмерной подлости.

– Ни один из приезжающих не говорит по-русски, – продолжал Козловский. – Какими языками владеет Широков?

– Английским и немецким, – ответил Куприянов. – Немного понимает французский.

– Хорошо. Ну, а вы, например?

– Я хорошо говорю на французском, английском и немецком. Знаю латинский и немного греческий.

– Другие участники экспедиции тоже, вероятно, владеют языками?

– Да, все. Либо тем, либо другим. Что касается Лежнева…

– Ну, это ясно, – перебил Козловский. – О нем и Ляо Сене говорить нечего. – Он помолчал немного. – Я думаю, не надо приставлять к ним переводчиков. Разве что к трем ученым, если они этого пожелают. Корреспонденты пусть чувствуют себя свободно. Это будет самое лучшее. Вы верите, Михал Михайлович, что они действительно не знают русского языка?

– Ах, не знаю! – Куприянов махнул рукой. – Меня все это так расстраивает.

Утром, в день приезда иностранцев, Козловский вызвал к себе Черепанова и парторга полка – капитана Васильева.

– Сегодня, – сказал он им, – в лагерь приезжают иностранные ученые и журналисты. Не исключено, что под видом журналиста к нам может проникнуть человек, подосланный враждебными Советскому Союзу кругами. Опасаясь усиления военной мощи СССР, эти люди готовы на все. Кое-какие сведения о готовящейся диверсии против корабля и его экипажа уже стали известны. Можно ожидать попытки уничтожить корабль и его экипаж, прежде чем мы найдем общий язык с нашими гостями. Правительство СССР учитывает эту опасность. Те, кто приедут сегодня, только первая группа. За ней будут приезжать другие. Мы не хотим закрывать двери перед учеными других стран. Прилет космического корабля касается не только нас, но всего человечества. Задача наша в том, чтобы не спускать глаз с приезжих, но только так, чтобы они этого не замечали. Конечно, охрана гостей будет осуществляться не нами. Приедут еще два «корреспондента».

Черепанов и Васильев молча кивнули.

– Нам надо им помочь, – продолжал Козловский. – Я настоятельно прошу вас скрыть знание иностранных языков. Вы оба владеете английским. Я хорошо знаю французский. Итак, товарищи, внимание, внимание и еще раз внимание. Прислушивайтесь к каждому слову. Старайтесь уловить тайный смысл самой незначительной фразы. Во что бы то ни стало надо предупредить злодейский замысел, если он действительно существует. Не дать совершиться несчастью. Это наш партийный долг. Весь этот разговор, разумеется, никому не должен быть известен.

Куприянов, Штерн, Козловский и Лебедев поехали встречать гостей. Поле, на котором когда-то опустились самолеты экспедиции, превратилось за эти дни в настоящий оборудованный аэродром. У полотна железной дороги была построена платформа и возле нее – дом для обслуживающего персонала. Был и небольшой домик начальника аэропорта и помещение караула. Поле было ограждено, на высокой вышке развевался флаг.

Козловский только посмеивался, видя изумление своих спутников.

– Это место историческое, – сказал он. – Оно известно всей Земле. Значит, надо привести его в соответствующий вид. А когда корабль улетит, мы поставим на его месте памятник.

– И, когда сами построим звездолет, он отправится в первый рейс с этого места, – подхватил Штерн.

– Вот именно. Здесь будет ракетодром.

В начальнике аэропорта, вышедшем им навстречу, они с удивлением узнали штурмана эскадрильи, который доставил их сюда.

– Вы как сюда попали, голубчик? – спросил Куприянов.

Летчик радостно приветствовал профессора и его спутников.

– Сам попросился, – сказал он, – чтобы быть поближе к космическому кораблю.

– Почему же вы не приехали к нам?

– Не было времени. Но теперь, когда аэродром готов, обязательно приеду. Очень хочется увидеть корабль.

Ожидать пришлось недолго. Минут через двадцать над полем появились два самолета и один за другим опустились на аэродроме. Первым вышел академик Неверов.

– Не вытерпел! – сказал он, здороваясь с Куприяновым. – Прошу меня приютить. У вас все готово для приема гостей? – озабоченно спросил он.

– По мере возможности, Александр Николаевич. Наш лагерь не курорт Кроме президента, из самолетов вышли еще тринадцать человек. Куприянов нахмурился.

– Мне сообщили только о восьми.

– Семеро корреспондентов. Трое ученых и их секретари.

Астроном Чарльз О'Келли оказался человеком высокого роста. Его лицо и фигура производили впечатление юности, но длинные совершенно седые волосы говорили о другом. Серые глаза были умны и проницательны. Здороваясь со Штерном, он сказал ему несколько любезных слов.

Жорж Линьетль, маленький, неряшливо одетый старик, с чисто выбритым морщинистым лицом, радостно приветствовал профессора Лебедева и тотчас же вступил с ним в оживленный разговор. Они встречались раньше и знали друг друга.

Профессор Маттисен был типичным шведом. Огромного роста, розовощекий, белокурый, с трубкой в крепких белых зубах. Он с силой пожимал всем руку и радостно улыбался.

Четыре корреспондента – Лемарж, Гельбах, Дюпон и Браунелл – были молодые энергичные люди, которых на первых порах было трудно отличить друг от друга. Они немедленно взялись за фотоаппараты и сфотографировали все, что было на аэродроме.

Ю Син-чжоу скромно стоял в стороне рядом с двумя московскими корреспондентами. Поздоровавшись, он тотчас же опять отошел. Его узкие глаза внимательно наблюдали за всеми.

Из самолетов выгрузили багаж, оказавшийся довольно объемистым.

– Я вызвал две машины, – сказал Козловский. – Оставьте на аэродроме трех секретарей и наших корреспондентов, а с остальными поезжайте в лагерь. Я еще задержусь здесь.

– Где мы поместим президента? – спросил Куприянов.

– В нашей палатке. Она достаточно просторна. Я сказал Широкову, чтобы он все приготовил. Запасные кровати у него есть.

– Обратите внимание на Семена Борисовича, – сказал Куприянов.

– Я давно заметил, – ответил Козловский.

Он обернулся и вдруг перехватил устремленный на него взгляд Дюпона. Англичанин сейчас же отвернулся, но Козловский мог поклясться, что корреспондент прислушивался к их разговору.

Со старым астрономом действительно творилось что-то неладное. Он сердито хмурился, бормотал что-то и обеими руками расправлял бороду, что у него всегда служило признаком волнения.

Куприянов пригласил гостей сесть в машины.

Козловский внимательно следил за Штерном. Он видел, как, направившись к машине, астроном вдруг передумал и сел в другую. В автомобиле, в котором он не пожелал ехать, находились: Куприянов, О'Келли, Маттисен и Ю Син-чжоу.

«Так! – подумал Козловский. – Это заслуживает внимания».

Он прошел в кабинет начальника порта.

Через две минуты туда же зашел один из прибывших московских корреспондентов.

– Вы товарищ Козловский? – спросит он.

– Да. Вот мой паспорт. А вы полковник Артемьев?

– Совершенно верно. Разрешите представить мой документ.

Козловский прочитал бумагу.

– Идите! – сказал он. – Не надо, чтобы нас видели вместе.

Полковник повернулся и вышел.

В ожидании машин Козловский ходил по кабинету, от двери к окну и обратно. Его походка была чуть торопливее, чем обычно.

«Итак, – думал он, – борьба началась. Кто же является главным врагом? Один из ученых? Вряд ли. Они слишком известны. Кто-нибудь из их секретарей? Тоже вряд ли. Значит, корреспонденты. Но кто? Если Дюпон, то выбор слаб. Он слишком неопытен. Сразу попался в подслушивании, обнаружил знание русского языка. Если он и является врагом, то вторым, а не первым. Кто же главный? Браунелл, Лемарж или Гельбах? Ю Син-чжоу вне подозрений. Он старый член партии, участник гражданской войны в Китае, пользуется доверием. Значит, все внимание на этих трех корреспондентов. И особенно на Браунелле».

Все было как будто ясно, но смутное беспокойство не покидало Козловского Он старался понять, что его тревожит, и вдруг вспомнил, – Штерн.

«Что означало его поведение? Почему он так разволновался? Почему не сел в ту машину, в которую хотел сначала? Такой умный человек не будет волноваться без серьезной причины. Кто был в машине? Куприянов. В сторону! Ю Син-чжоу? В сторону! О'Келли и Маттисен… Да, причина кроется в одном из них. Надо сегодня же поговорить со Штерном».

Но за весь день Козловскому так и не удалось исполнить свое намерение. Старый академик ни минуты не оставался один. Несколько раз секретарь обкома замечал, что Штерн опять начинал волноваться. Это всегда было в присутствии иностранных ученых, и Козловский окончательно убедился, что именно в одном из них была причина этого необъяснимого волнения. Но в ком и почему? Это оставалось тайной.

Он уже три дня как окончательно перебрался в лагерь, объясняя это тем, что ушел в отпуск и хочет провести его здесь. Все были рады этому. Члены экспедиции с удовольствием включили его в свой коллектив, и Козловский неизменно присутствовал на всех совещаниях, деятельно помогая в подготовке к будущей работе. Он не был ученым, но обладал организаторским талантом и в высшей степени практической жилкой, которой не хватало многим профессорам и академикам. Все признавали, что без него многие вопросы были бы не предусмотрены.

В действительности он жил в лагере по распоряжению ЦК партии, но не считал нужным распространяться об этом. Версия об отпуске ни в ком не вызывала сомнения. Было вполне естественно, что человек, так близко соприкоснувшийся с космическим кораблем, хотел до конца присутствовать здесь. Никому не приходила в голову мысль, что может быть другая, неизмеримо более серьезная причина.

Он поселился в маленькой палатке, в которой жил один, расположенной в центре военного лагеря, рядом с палаткой Черепанова. «Поближе к массам», – говорил он. Это место имело то преимущество, что рядом стоял часовой у знамени и, следовательно, никто не мог подойти незамеченным.

В день прилета иностранцев Козловский рано ушел к себе. Он сел к столу, написал несколько писем и, не раздеваясь, лег на кровать.

Он ждал.

«Если мои предположения правильны, – думал он. – Штерн обязательно придет ко мне».

Как опытный охотник, не видя зверя, чувствует его приближение по едва уловимым признакам, так он чувствовал, что поведение старого астронома имеет какое-то отношение к тому «зверю», которого он хотел выследить. Подозрения были туманны и неясны ему самому, но он был убежден, что не ошибался.

И он не ошибся.

Часы показывали без четверти одиннадцать, когда Козловский услышал грузные шаги астронома. Штерн вошел в палатку и извинился за позднее вторжение.

– Входите, входите, Семен Борисович! – сказал Козловский, вставая с кровати и подвигая кресло. – Садитесь! Очень рад, что вы пришли. Спать не хочется, лежу и скучаю.

– Почему же вы ушли так рано?

– Устал.

Штерн сел и рассеянно стал перебирать лежавшие на столе книги. Козловский, внимательно наблюдавший за ним, заметил, что руки астронома дрожат.

– Вам холодно, Семен Борисович? – в упор спросил он.

Старик вздрогнул.

– Холодно? Нет, почему же!

– У вас руки дрожат. – Козловский обошел стол и сел напротив гостя.

– Я все хотел спросить вас, – почему вы так волновались на аэродроме, в лагере, да и сейчас тоже волнуетесь?

– Я не волнуюсь… – начал Штерн, но сразу же перебил сам себя: – Нет, волнуюсь, даже очень волнуюсь. – Он поднял на Козловского глаза, добрые усталые глаза много пожившего человека. – Такой странный случай! Совершенно непонятный… Я никак не могу понять, в чем тут дело. И боюсь чего-то… Вы секретарь областного комитета партии. Я должен вам сказать… Вы поможете мне разобраться. Я не знаю, в чем тут дело, но чувствую что-то нехорошее. Мне почему-то кажется, что это имеет отношение к тому, о чем вы нам говорили на собрании.

Во время этой сбивчивой и путаной речи Козловский внимательно и серьезно смотрел прямо в глаза астронома.

– Вы хорошо сделали, что пришли ко мне, – сказал он. – Я ждал вас. Я не устал, а нарочно ушел, чтобы дать вам возможность прийти ко мне. Говорите! Здесь нас никто не услышит.

– Вы ждали меня? Значит, вы тоже заметили?

– Я заметил ваше волнение, и этого для меня достаточно.

– Это очень странный случай. И совершенно непонятный. Они должны были значь… Впрочем, этот очень похож на него…

– Дорогой Семен Борисович! – сказал Козловский. – Перестаньте говорить загадками.

– Да очень просто. – Голос Штерна внезапно окреп. – Этот О'Келли совсем не О'Келли.

– То есть как? – Козловский не ожидал такого оборота.

– А вот так! Он, может быть, действительно носит фамилию О'Келли, но он не директор Кэмбриджской обсерватории, не тот О'Келли, о котором нас предупреждали. Чарльза О'Келли я хорошо знаю. Этот человек очень похож на него, но это не он.

– Вы в этом уверены? – тихо спросил Козловский.

Штерн вдруг рассердился.

– Ну что глупости говорить! Извините! – спохватился он. – Конечно уверен. Они, вероятно, думают, что я от старости совсем одурел. У меня есть портрет Чарльза О'Келли, и я встречался с ним лично.

Его рука опять задрожала.

– Но что это может значить, Николай Николаевич? Зачем этот обман? Что нужно тут этому человеку? Неужели правда, что они хотят причинить зло кораблю и его экипажу? Недавно я сам говорил об этом Куприянову, а вот теперь спрашиваю вас.

– Говорить о возможности зла, – сказал Козловский, – это одно, а столкнуться с ним лицом к лицу – это другое. Я понимаю вас, Семен Борисович, и уважаю за ваше волнение. Этим О'Келли я займусь. Прошу вас никому не говорить ни слова, ни одному человеку, даже президенту или Куприянову. Это исключительно важно. Держитесь с О'Келли так, как будто вы ничего не заметили.

Штерн молча пожал руку Козловского и вышел из палатки.

По его уходе секретарь обкома немедленно отправился к Артемьеву и рассказал ему все.

– Если Дюпон и О'Келли те люди, которых мы опасаемся, – ответил полковник, – то они уже не опасны. Но я боюсь, что это только разведка. Во всяком случае ясно, что наши подозрения имеют основание. Кто-то хочет помешать нам. Это несомненно. Но в чем заключается план врага? Вот что надо разгадать во что бы то ни стало.