Текст книги "Майская ночь лемуров"
Автор книги: Георгий Осипов
сообщить о нарушении
Текущая страница: 3 (всего у книги 3 страниц)
– Ну, – кивнул Нападающий.
...в самом кабаке нет параши! Чтобы в нее попасть, необходимо покинуть помещение кабака, выйти из здания аэровокзала, а затем пройти по асфальтовой тропинке в сторону крохотной рощицы. Сам туалет представляет собой опрятного вида кирпичную постройку, в ней три писсуара, две запирающиеся изнутри кабины и раковина; все это, разумеется, находится в мужской ее части, каково внутренне убранство женской половины мне не известно, я там не бывал.
– Я заходил ночью, только в другую, ни хуя особенного, – успокоил меня мой друг.
Буквально в двух шагах от нее находятся автобусная остановка и кафе, где продают очень вкусные пирожные – миндальные, воздушные, трубочки с белковым кремом – хорошее кафе. Вообще, Аэропорт какое-то имперское благородство в себе имеет что ли. Все в нем чисто, надежно ... но не всегда.
В иные мрачные ночи, больше похожие на негативы тягостных дней, в окрестностях Аэропорта происходят, как я уже говорил, ужасные события.
Если в одну из таких ночей, когда бушует ветер и сизые облака мочатся на асфальт, деревья и авто широкими хлесткими струями с такой силой, как будто им за это заплатили, занесет недобрая судьба одинокого пьяненького мужчину в известный тебе туалет, возможно поначалу он испытает облегчение, очутившись в относительно сухом и чистом месте, когда снаружи беснуется непогода. Возможно, он только пописает и, выкурив сигарету Ту-134, снова шагнет под дождь, но, может статься, он пожелает еще и покакать... В этом случае у него нет ни единого шанса!
Едва только он присядет на сиденье, спустив брюки и направив свой хуй туда, где темнеет печальным зеркальцем водичка, словно это торпеда для монстра в озере Лох-Несс, и примется выдавливать какашки (слезы из глаз нападающего тоже именно валятся), тотчас охватывает его некая стекленеюще-звенящая истома (вроде той белково-сивушной клейковины, что стелится от мебели и вещей на вешалках в квартире Нападающего). Безвольно повисают татуированные руки, по-детски разъезжаются колени, одну голову, словно змея, погруженная в транс, он держит прямо.
И вот ровно в полночь, откатывая чугунную оболочку водного бочка, точно это верхняя плоть, оттуда появляется сиреневый клюв-присоска, переходящий в луковую головку с двумя черными дробинками очей... Голова издает кукованье, но не как обычные кукушки: ку-ку, ку-ку. А монотонные, леденящие сердце, парализующие односложно: Ку. Ку. Ку. Ку.
После чего, отогнув пульсирующую шею, ударяет свою жертву в затылок, быть может, никем никогда не целованный, туда, где черепная кость под кожею перетекает в шею, и, погрузив в отверстие присоску, до капли выкачивает мозг несчастного. Его исполненный ужаса и боли предсмертный вопль поглощают шум стихии и гул авиамоторов. На утро обычно обнаруживают мертвеца с дырой в затылке, и череп его после вскрытия оказывается пуст!
Работники органов прекрасно знают, что в параше обитает сверхъестественное чудовище, пожирающее мозг, но они не в силах что-либо предпринять, так как никто не признает официально такую версию.
Нападающий не мигая слушал мой рассказ. Сигарета в стеклянной пепельнице догорела до самого фильтра, как будто курильщик умер. Я облизнул пересохшие губы и потянулся за стаканом, чтобы промочить горло.
Ку. Ку. Ку. – послышалось из "залы". Нападающий встрепенулся. Пиздец, подумал я, – теперь Азизян закукует нас до смерти.
Ку. Ку. Ку. – повторил Азизян гипнотические звуки твари из туалета, появляясь в дверном проеме.
– Ну шо? Шо будэмо робыть? Шо робыть будэмо? – осведомился он уже своим обычны голосом.
– Шо, Сашко, робыть? Давай позвоним Макарон (так звали очень толстую ученицу в классе лифаря), – предложил Нападающий.
– Пардон, свиней не ебем, – покачал головкой Азизян.
Я глухо и обессилено рассмеялся и тоже произнес: Ку. Ку. Ку. Косыгин сразу же присоединился мне в унисон. За окнами начинало светать. Ничего уже не хотелось.
Я поспешил к дивану. Лег, не раздеваясь, отвернулся лицом к стене и почти мгновенно заснул.
Папа, вставай, – разбудил меня противный окрик Нападающего. Я медленно слез с дивана и, хлопнув его по плечу, молча пошел к туалету. Но из-за двери меня предостерег голос Азизяна: Ку. Ку. Ку.
Ку. Ку. Ку. – отозвался я, показывая, что сигнал принят.
На кухне пахло копченой рыбой, и на столе в лучах утреннего майского солнца мерцали влажные бутылки с пивом. Видимо, два Александра уже успели сходить в магазин. Из спальни очень громко понеслась обиженная скороговорка, переходящая в хрюканье, и, наконец, в пронзительный визг.
– Кто принес эту блядь? – заорал я.
Джэнис Джоплин – таким тоном требуют денег местные женщины, каким тоном они требуют ласк, я не знаю. Джэнис – пьяная, некрасивая, наверняка вонючая свинья, еще и старая вдобавок. Вот что они называют блюзом.
– Спокойно, папа, – подлетел ко мне Азизян, – это пленка Пророка, там дальше будут славно засаживать товарищи в очко.
– Ку. Ку. Ку. – ответил я, давая понять, что готов потерпеть.
К одиннадцати утра нас обратно развезло, потому что мы выпили еще вина. Мы расслабились, на все неудачи незаметно стало как-то наплевать. Мы все были плохо и нелепо одеты, плохо пострижены, ни хуя не хотели делать хорошего, и ухоженные барышни нами не заинтересовались. Хуйня, еще органы заинтересуются. Я не собирался сдавать оружия возмездия. Испепелим их махровые халаты, засунем им в глотки флаконы с дезодорантами, смешаем их шампунь, шампанское и кровь, и пускай тля, да, пусть тля – эта мандовошка растительного мира загрызет им их калы, розы и лилии – цветопизды и пиздоцветы их торжеств, свадеб и похорон... Внезапно настроение у меня испортилось, резко стало скучно – знакомая перемена. Все в черном цвете. "Я вижу красные хуи в руках влюбленных, и от печали мои яйца стали черные" слыхали такой вариант "Paint It Black"?
Его пел Сокол. На танцплощадке сверкали лужи и танцевали одни дружинники в брюках с кокетками и алыми повязками, которые были точно роза на груди блудницы, чья пизда, повинуясь Лунной воле, залилась кровью.
Возвышенный мир классической музыки и балета с пердящими скрипачами и балеринами-пердухами был закрыт для меня. Я мог только заглядывать туда через глазок газовой камеры, как их там газируют французским парфюмом! Жертвы в драгоценностях, в комплектах праздничного белья обмениваются рецептами деликатесов, а мы, честные и храбрые палачи, плюнувшие на свое доброе имя, подыхаем с голоду и тоски на сторожевых вышках, у газовых кранов (кто-то нас наебал, подсунул не тот газ) и глотаем слюни, наблюдая, как в печах крематория жарятся шашлыки и курочки, как дразнит индюшиной лапкой жирная узница-театровед светленького мальчика, похожего на скелетик, вечно голодного сына нашего коменданта. А по заявке жертв лагерные репродукторы хуярят "Дым на воде".
– Ну шо, Азизян, когда там, скоро будут "засаживать товарищу в очко"? поинтересовался я, чувствуя, как противно начинает звучать и мой голос тоже.
– Терпение, папа, терпение.
Началась новая вещь. Первые такты вступления солировала бас-гитара с "шалбаном" – модный одно время был эффект. Оркестр Берта Кампферта первый, кто начал злоупотреблять "шалбанящим" басои. Затем выплыл органчик и женский голос прошептал со вздохом: "Жэ'т'эм..."
Видели бы вы что сделалось с Азизяном. Сначала он подскочил на табурет и гортанно выкрикнул: "А!" Потом, задрав над головой дрожащие кулаки, повторил по два раза: "Туда! Туда! Смачно! Смачно!" и побежал в спальню, где работал магнитофон.
Мы с Нападающим коротко переглянулись и, встав со стульев, прокрались следом. Азизян раскачивался, сидя на диване, и, дирижируя руками, продолжал скандировать все более безумным голосом: "Ту-да! Ту-да! Сма-чно! Сма-чно!"
Наблюдая этот восторг, я отчетливо припомнил фразу, вышедшую из его уст ночью, когда я уже погружался в сон. До этого момента я был уверен, что она мне приснилась. "Папа, – сказал тогда Азизян, – давай насрем Нападающему в сервант".
