355 500 произведений, 25 200 авторов.

Электронная библиотека книг » Георгий Брянцев » Тайные тропы (илл. С. Бродского) » Текст книги (страница 2)
Тайные тропы (илл. С. Бродского)
  • Текст добавлен: 20 сентября 2016, 16:33

Текст книги "Тайные тропы (илл. С. Бродского)"


Автор книги: Георгий Брянцев



сообщить о нарушении

Текущая страница: 2 (всего у книги 29 страниц) [доступный отрывок для чтения: 11 страниц]

3

Светало. Легкий ветерок шевелил макушки деревьев. Лесная чаща, еще окутанная ночной мглой, медленно, как бы нехотя, расставалась со сладкой дремой.

Над озером таяло голубоватое облачко тумана, а на вершинах могучих сосен, гордо раскинувших свои шатры, уже заиграли первые лучи солнца. Всюду приторный аромат папоротника, мха, прели, перестоявшихся грибов.

Где-то за озером закричала иволга, закричала громко, тревожно.

Иннокентий Степанович Кривовяз вздрогнул и очнулся от забытья.

– Фу, чорт! – с досадой выругался он. – Неужели уснул?

Машинально застегнув кожанку, Кривовяз встал с замшелого пня и оглянулся.

– Нехорошо! – с укоризной в голосе сказал он, как бы осуждая родившийся день за его золотистую россыпь лучей, за ясную синь неба и крики иволги.

Иннокентий Степанович был недоволен тем, что утро застало его врасплох. Всю ночь бодрствовать, бороться с дремотой – и перед самым рассветом уснуть! Кривовяз передернул плечами от холода, засосал с раздражением трубку и вдруг заметил, что чубук ее еще тепловат. Это успокоило и даже развеселило его – значит, он только задремал, может быть какие-нибудь десять минут и спал-то.

Он распалил трубку, с наслаждением затянулся и почувствовал едва уловимое опьянение не то от табака, не то от чистой утренней свежести. Пройдясь несколько раз твердо и крупно по поляне от пня до ближайшего куста и обратно, он окончательно вышел из полусонного состояния.

Холодок вызывал легкий озноб. Кривовяз подошел к костру и протянул руки к теплу. Костер еще горел, огонь лениво долизывал поленья.

Кривовяз долго, с доброй улыбкой наблюдал за партизанами, вслушиваясь в их ровное, спокойное дыхание.

Легкий дымок от костра поднимался над поляной, вился к небу тонкой, ровной струйкой. День ожидался хороший. Это было кстати. Впереди лежало еще много километров пути – без дорог, без троп. Группа партизан во главе с Кривовязом после тяжелого двухдневного боя уже третьи сутки пробивалась лесами к стоянке бригады.

Солнце вставало над лесом, по-осеннему ясное, но не горячее. Пора было поднимать ребят.

– Сашутка! – громко окликнул он своего ординарца. – Как дела с рыбой?

Разбуженные окриком партизаны поднимались, жмурили ослепленные светом глаза и молча принимались складывать свои нехитрые походные постели: плащ-палатки, маскхалаты, пальто, шинели, стеганые ватники.

Из-за кустов показалась голова Сашутки. Он лукаво улыбнулся и крикнул:

– Одну минутку, товарищ комбриг!

И действительно, не больше как через минуту он вышел из зарослей, держа в руках четыре шомпола с густо нанизанными на них карасями, зажаренными на огне костра.

Вытянув вперед шомполы, Сашутка направился к Кривовязу. Ходил он быстро, мелкими шажками, вперевалочку, носками внутрь. Небольшого роста, широкий в плечах, он напоминал медвежонка. Ему было уже под тридцать, но льняные вьющиеся волосы и открытые васильковые глаза придавали его лицу ребячье выражение. С первого взгляда Сашутка казался подростком. Все в бригаде, по почину Кривовяза, звали его просто по имени, а Александром Даниловичем Мухортовым он числился только в списках партизан.

До войны Сашутка возил на «эмке» секретаря райкома партии Кривовяза. Вместе с ним ушел в лес и уже более двух лет был его бессменным ординарцем. Сашутка сопровождал своего командира всюду, куда бросала их суровая война. Бывали дни, когда они расставались: Сашутка, хорошо знавший здешние места, ходил в разведку. Но случалось это редко.

– Как рыбка на вид? – спросил с лукавой улыбкой ординарец и положил шомполы на специально настланную хвою, поодаль от костра.

Караси издавали приятный запах, возбуждавший аппетит.

– Попробуем – тогда скажем, – ответил Кривовяз и опустился на траву.

Партизаны последовали примеру своего командира. Из вещевых мешков и противогазовых сумок извлекались сухари, черствые ржаные лепешки, недоеденная накануне печеная картошка.

– Про ребят не забыл? Оставил? – спросил Кривовяз.

– Оставил, – ответил Сашутка.

Речь шла о партизанах, несших круговую дозорную службу.

Ели молча.

Солнце поднималось все выше. Желтеющие листья звенели от легкого ветерка. Едва уловимая прохлада тянулась с озера.

Кривовяз поднялся с травы и, вынув из кармана трубку, стал набивать ее табаком.

– Что ж, будем собираться, хлопцы, – сказал он, ни к кому не обращаясь. – Погостили, пора домой…

Иннокентий Степанович нагнулся к костру, чтобы раскурить трубку, но, не дотянувшись до него, замер. Казалось, что кто-то бежит по лесу. Кривовяз поднял голову. Теперь ясно доносились топот ног и треск сухого валежника. Видимо, человек бежал торопливо, не разбирая дороги.

Через секунду из чащи выскочил самый молодой из бойцов бригады. Он был встревожен, задыхался.

– Товарищ командир, происшествие! – Боец глотнул воздуха. – Зюкин старший утек!

Кривовяз вздрогнул.

– Что?! – не то спросил, не то прокричал он со злостью.

– Ночью… когда шли болотом, – пытался объяснить партизан. – Стреляли, да разве в такую темь попадешь!

Кулаки у Иннокентия Степановича сжались, косточки пальцев побелели от напряжения.

– Ротозеи! Шляпы!.. – Он выругался зло, грубо. – Кого упустили!.. Эх!..

Партизан рассказал, что Зюкина искали до утра, но не нашли.

– Прочистить немедленно весь участок, – распорядился Кривовяз, – до самой дороги к городу! Каждый куст обшарить и найти!.. Сашутка! – крикнул он. – Быстро ко мне начальника разведки!

Весь день партизаны бродили по лесу. Но поиски оказались безрезультатными: Зюкин словно в воду канул.

Приближалось время выступления. Кривовяз и начальник разведки бригады Костин сидели вдвоем на берегу озера. В воде билась, оставляя круги, крупная рыба. Нежноголубое небо было спокойно и перламутром отражалось в водах озера.

Кривовяз пососал потухшую трубку, скривился и сплюнул – в рот попала горечь. Он осторожно выбил табак, поднялся с земли и, закинув голову, всмотрелся в небо, пытаясь найти в нем хоть единое облачко.

Костин смотрел на ладную, массивную фигуру Кривовяза и любовался им. Выше среднего роста, плотный, с широким, немного скуластым лицом, он казался олицетворением силы и здоровья. Как командир Кривовяз отвечал, по мнению начальника разведки, всем необходимым требованиям. Делал он все не торопясь, взвесив и обдумав, делал так, что переделывать не приходилось. В проведении уже принятых решений был неумолим. Мог простить и часто прощал подчиненным одну ошибку, за вторую заставлял дорого расплачиваться.

– Больше некого посылать, Иннокентий Степанович, – нарушил долгое молчание начальник разведки.

– Так уж и некого? – Кривовяз вновь опустился на траву, достал кисет и начал набивать трубку.

– Вы меня не так поняли. – Костин сиял очки и протер их чистым кусочком бинта. – Именно на этот раз посылать кого-либо другого явно нецелесообразно.

Речь шла о посылке в город надежного, расторопного партизана: надо было предупредить об опасности друзей, находящихся в городе. Задание ответственное, и требовался способный исполнитель.

– Ну, и как же решим? – снова заговорил Костин, видя, что Кривовяз молчит.

– О-хо-хо… – протяжно вздохнул Иннокентий Степанович. Он снял кепку и погладил свою бритую голову. – Давай еще подумаем… На, закури!

Костин взял протянутый кисет, свернул неуклюжую цыгарку и, затянувшись, зачихал, закашлял. Он был некурящий, но когда угощал Кривовяз – не отказывался.

– Ну, если вы ни за что не хотите отпустить Сашутку, – отдышавшись, тихо произнес Костин, – есть еще одна кандидатура…

– Нет другой кандидатуры! – с досадой произнес Кривовяз и отвернулся. – Зови-ка лучше Сашутку.

Начальник разведки поднялся с земли и ушел.

…Через минуту Сашутка уже сидел против командира бригады и начальника разведки.

– Значит, ты хорошо помнишь, у кого мы ели в последний раз вареники с вишнями? – спросил Кривовяз.

– Помню отлично. Это на той улице, где была автобаза Потребсоюза.

– Правильно.

– А угощал варениками ваш родич, музыкант…

– Не музыкант, а настройщик музыкальных инструментов.

– Понятно.

– Документы у тебя будут хорошие, нарядишься под полицая… Особенно опасаться нечего.

– А я не из робких, – уверенно произнес Сашутка. Кривовяз склонился к карте, которая лежала на траве, повел пальцем.

– Выйдешь на большак, по большаку – до железной дороги, а потом опять лесом и лесом до самого города. Так ближе.

– Точно, – подтвердил Сашутка и внимательно взглянул на карту.

– Придешь к Изволину, спроси: «Когда будут вареники с вишнями?» Понял?

– Понял.

– Если будет возможность, принеси оттуда письмо. Если нет – заучи и запомни хорошенько все, что скажет Изволин. Иди одевайся, время не ждет.

4

Завтрак уже окончился, хозяйка молча собирала со стола посуду, но Ожогин и Грязнов не поднимались со своих мест. Андрей просматривал газеты, изредка позевывая. Вчерашнее занятие у Зорга затянулось допоздна, и Андрей чувствовал усталость. Ожогин наблюдал за хозяйкой и выжидал, когда она наконец удалится.

Непогожие дни, говорившие о приближении зимы, наводили на Никиту Родионовича грусть. Он все чаще и чаще чувствовал тоску по людям, которых недавно оставил. Тяготило неопределенное положение, в котором они оказались. Удивляло, что Юргенс не проявлял никаких признаков нервозности, хотя война шла к концу.

– Просто непонятно! – произнес уже вслух Ожогин, когда хозяйка наконец вышла из комнаты.

– Что непонятно, Никита Родионович? – спросил, не отрываясь от газеты, Грязнов.

– Почему майор Юргенс равнодушен ко всему?

– К чему?

– Армия гитлеровцев терпит поражение, а господин Юргенс спокоен. Больше того: он проявляет заботу о нас с тобой – о своих будущих кадрах, – словно никакая опасность Германии не грозит.

Грязнов внимательно посмотрел на Ожогина. Действительно, чем объяснить поведение Юргенса?

– Может быть, у немцев есть какое-нибудь секретное оружие, на которое они возлагают надежды? – нерешительно высказал свое предположение Грязнов.

– Едва ли! – бросил Ожогин и зашагал по комнате. – Если бы оно было, они давно применили бы его. Тут что-то другое.

Ожогин остановился и посмотрел на Грязнова долгим взглядом, будто на лице его друга был написан ответ на возникший вопрос.

– Зачем им нужны сейчас мы и подобные нам? Зачем? Это необходимо понять: нельзя идти с закрытыми глазами.

– Нельзя, конечно, – согласился Андрей и стал снова просматривать первую страницу немецкой газеты.

– Мне думается, – заговорил опять Ожогин, – что здесь дальний прицел… – Он остановился у окна, по стеклу которого бились, словно просясь в тепло комнаты, ветви яблони. – Не кажется ли тебе, что Америка и Англия умышленно тянут с открытием второго фронта?

Андрей отложил газету и вопросительно посмотрел на Ожогина.

– И это похоже на сговор… сговор Германии с Англией и Америкой, – закончил свою мысль Никита Родионович.

– Позвольте, – удивился Андрей, – зачем нужен им сговор, когда Германия дышит на ладан?

Ожогин улыбнулся:

– Ты слишком упрощенно понимаешь борьбу. Андрей собрался возразить, но в это время в передней раздался звонок.

– К нам? – удивился Грязнов.

– Сейчас узнаем.

Никита Родионович встал и вышел из комнаты. У парадного стоял мальчик лет одиннадцати в стеганом ватнике.

– Я по объявлению… Аккордеон вам, что ли, нужен?

– Да, нужен. А ты кто такой?

– Я сведу вас к дяденьке одному. У него есть хороший аккордеон. Пойдете?

– Что ж, сведи, – согласился Никита Родионович и оглядел паренька.

На голове у него была падающая на глаза кепка, на ногах – большие солдатские ботинки; ватник тоже был, видимо, с чужого плеча. Заметив на себе любопытный взгляд взрослого, мальчик смутился и опустил глаза.

– Тогда одевайтесь, я сведу вас, – сказал он и шмыгнул носом.

– Я сейчас, погоди минутку…

Когда Ожогин вышел, паренек уже стоял на тротуаре.

– Идите прямо, прямо по этой улице, – пояснил он. – Когда надо будет остановиться, я скажу.

Никита Родионович зашагал по тротуару, не оборачиваясь. Миновал один квартал, другой, третий… Мальчик шел сзади; изредка раздавался его тихий кашель. Наконец, приблизившись к Ожогину, он произнес:

– Вот около стены дедушка читает газету. Подойдите к нему.

Ботинки дробно застучали по мостовой – паренек перебегал на противоположную сторону улицы.

Никита Родионович увидел метрах в пятидесяти от себя мужчину, который, вытянув шею, внимательно читал вывешенную на стене газету. Ожогин подошел к нему и остановился.

– Вы, кажется, продаете аккордеон? – спросил он через некоторое время.

Незнакомец оглянулся, посмотрел Ожогину в лицо:

– Да, фирмы «Гонер».

– Размер?

– Три четверти.

– Исправный?

– Нет. Немного западают два баса.

– Я могу его посмотреть?

– Приходите в пять часов на улицу Муссолини, номер девяносто два. Я вас встречу.

– Хорошо.

– Всего доброго!

Старик чуть наклонил голову и зашагал в сторону парка. Ожогин еще некоторое время постоял около газеты, делая вид, что читает ее. Потом медленно направился к дому. Из-за угла появился Грязнов.

– Аккордеон найден, Андрюша! – глядя в взволнованное лицо друга, произнес Никита Родионович и, улыбаясь, хлопнул Грязнова по плечу. – Теперь начнем играть…

5

Денис Макарович бежал домой, почти не чувствуя ног. Давно так учащенно не билось сердце, давно он не испытывал такого прилива радости. У дверей дома Денис Макарович остановился, чтобы отдышаться, придал лицу обычное сосредоточенное выражение и, глубоко вздохнув, открыл дверь.

– Ну и погодка! – сказал он, сбрасывая пальто и усаживаясь на излюбленное место возле печи. – В такой день только кости греть у огня.

Пелагея Стратоновна подбросила подсолнечной лузги в печь и с шумом захлопнула дверцу.

– Рано от холода прячешься, еще зимы нет.

– Ничего не поделаешь, старость одолевает! Рад бы не жаловаться, да не выходит. – Денис Макарович принялся растирать колени ладонями рук.

– Не так уж стар, как наговариваешь на себя.

– Стар, стар! – улыбаясь, возразил Изволин. – Что ни говори, а шестой десяток пошел – полвека со счету долой.

Пелагея Стратоновна слушала мужа и улавливала в его голосе волнение. Лицо Дениса Макаровича светилось радостью, морщины у глаз, всегда такие глубокие, казалось, разгладились, и на губах притаилась чуть заметная улыбка. «Сам все расскажет», – подумала она, вглядываясь в лицо мужа. Но Денис Макарович молчал. Пелагея Стратоновна отвернулась и начала сосредоточенно наблюдать за пламенем в печи. Изволин понял настроение жены.

– Ну, что ты, Полюшка? – Он встал и нежно взял жену за плечи.

Пелагея Стратоновна посмотрела на мужа, и ей вдруг захотелось рассказать ему о том заветном, о чем думала много дней одна, что волновало ее материнское сердце:

– Может, возьмем Игорька к себе, усыновим? Жаль ведь мальчонку.

Денис Макарович давно заметил, как тянется жена к Игорьку, как горячо ласкает его и заботливо хлопочет о нем. Он и сам привязался к смышленому, расторопному пареньку. Но жить было трудно. Изволин едва перебивался с женой, и мальчику, конечно, придется не сладко. Осторожно объяснил это жене.

– Понимаю, – взволнованно ответила та, – сама знаю, но люблю его, как родного…

Денис Макарович привлек к себе седую голову жены, погладил:

– Я тоже люблю его, но есть и другая причина, Полюшка…

– Какая же?

– Василия жаль. Хороший он человек, привык к Игорьку, полюбил его. Возьмем мы к себе мальчонку – останется Василий как без рук.

Пелагея Стратоновна задумалась. Муж сказал правду: она забыла о Василии. Действительно, ему одному будет очень тяжело. Трудно даже сказать, кто из них в ком больше нуждается: Игорек в Василии или наоборот.

– И как же быть? – Пелагея Стратоновна нерешительно поглядела на мужа.

– А так и быть, Полюшка: заботиться надо и о том и о другом, а разлучать их не следует. Пусть Игорек у нас почаще бывает… Подбери ему что-нибудь из Лениной одежонки – он совсем пообтрепался, а зима на носу…

На комоде звонко тикали часы. Денис Макарович поднес их к свету – стрелки показывали без пяти пять. Он вышел на крыльцо. На улице было еще довольно людно, но Денис Макарович сразу отметил приближающегося к дому покупателя аккордеона: «Не терпится, видно. Раньше времени пришел». И, открыв наружную дверь, он пригласил гостя следовать за собой.

В голове Дениса Макаровича еще копошились сомнения: «Может, не от Иннокентия? Может, что худое стряслось, а я, дурень, радуюсь…»

На Ожогина смотрели внимательные и немного близорукие голубые глаза. Седые обвисшие усы придавали лицу Изволина выражение мягкости.

Никита Родионович бросил взгляд на стоявшую в дверях второй комнаты Пелагею Стратоновну. Денис Макарович заметил это:

– Моя жена. Говорите свободно… От кого вы?

– От Иннокентия Степановича…

– Родной вы мой! – Денис Макарович бросился целовать смущенного и не менее его взволнованного Ожогина. – Родной вы мой! Значит, жив Иннокентий Степанович?

– Жив, здоров и бьет фашистов.

– Тише! Тише! – Изволин подошел к двери и потянул на себя ручку. – У нас тише надо говорить – соседи не того… – Он сделал рукой какой-то неопределенный жест.

– Денис! – с укором в голосе сказала Пелагея Стратоновна. – Да ты раздень, усади человека…

– Пелагея Стратоновна… Знакомьтесь, – торопливо проговорил Изволин, стягивая с плеч Ожогина пальто.

Никита Родионович поклонился и пожал руку Пелагее Стратоновне.

– Садитесь… садитесь… – суетился Денис Макарович. – Есть хотите?

– Нет, спасибо, сыт, – ответил Никита Родионович, с интересом наблюдая за хозяином, которого так всполошил его приход.

– Когда от Иннокентия Степановича?

– Пятнадцатого сентября.

…Изволин слушал рассказ Ожогина о боевой жизни Кривовяза и его партизан, и перед ним вставал Иннокентий Степанович таким, каким он видел его в последний раз в тревожную июньскую ночь. Обняв на прощанье друга, Кривовяз сказал тогда: «Не падай духом, старина. Поборемся с фашистами. Я там, в лесу, ты – тут. Еще посмотрим, кто кого! Придет наш день – встретимся. Пусть Полюшка тогда такие же вареники сготовит. Покушаем и вспомним боевые дни».

Ожогин подробно объяснил, с каким заданием появились он и его друг Грязнов у Юргенса. Рассказал все без утайки, как и рекомендовал сделать Кривовяз.

…Началось все с того, что партизаны Кривовяза одиннадцатого сентября наткнулись на двух людей, направляющихся в город. Их допросили, и оказалось, что они имеют письмо к некоему Юргенсу. В письме было сказано следующее:

«…Более надежных людей (назовут они себя сами) у меня сейчас нет. Оба знают немецкий язык, имеют родственников в далеком тылу и готовы служить фюреру. Здесь их никто не знает, они не местные, а теперь о них совсем забудут. Ваш Брехер».

Иначе говоря, два брата-предателя Зюкины шли в услужение к немцам, и их характеризовали как надежных людей. Партизаны решили использовать этот случай и послать к немцам Ожогина и Грязнова.

Денису Макаровичу понравился план Кривовяза.

– Но положение ваше опасное, – предостерег он Никиту Родионовича. – Тут надо иметь и выдержку и смекалку, день и ночь прислушиваться и обдумывать, что к чему…

Спускались сумерки.

– Кстати, – вспомнил Ожогин, – как же быть с аккордеоном? Ведь он нам и в самом деле нужен.

Денис Макарович лукаво подмигнул и вышел в другую комнату.

Ожогин подошел к окну. Его взгляд остановился на двух людях, стоявших у ступенек дома. Один был горбатый, маленького роста, другой – упитанный, рослый.

– Что это за люди? – спросил Ожогин.

– Где? – отозвался Изволин из другой комнаты.

– Около вашего дома.

Осторожно приблизившись к стеклу, Изволин поглядел на улицу:

– Плохие люди… Горбун – агент гестапо, а второй – мой сосед, тоже предатель. Приятели. На их совести много замученных советских людей.

Горбун и сосед Изволина поднялись на крыльцо. Когда их шаги стихли в коридоре, Денис Макарович раскрыл принесенный футляр и вынул аккордеон.

– Вот вам и музыка! – сказал он рассмеявшись, – Нас на мякине не проведешь.

Никита Родионович увидел красивый, белый с черными клавишами, инструмент.

– Фирма «Гонер», размер три четверти, – продолжал Денис Макарович. – И басы не западают, совершенно новенький. Его привез мне сын из Риги в сороковом году.

– У вас есть сын?

– Тсс… – Денис Макарович приложил палец к губам и, оглянувшись, добавил: – Есть, есть… Расскажу как-нибудь и о нем. Не всё сразу.

Ожогин не настаивал. Отстегнув ремешок, он стал осматривать аккордеон. В этот момент дверь открылась и в комнату вошел сосед, которого Никита Родионович только что видел в окно в компании горбуна.

– У вас гость, оказывается? – произнес он и развел руками.

– Да, покупатель.

Никита Родионович вложил аккордеон в футляр, встал и подал вошедшему руку.

– Тряскин, – отрекомендовался тот.

– Ожогин.

Рука у Тряскина была горячей и липкой.

– Я за табачком, Денис Макарович, – потирая руки, заговорил он. – Одолжите немного. Гость пожаловал, а у меня весь вышел.

Никита Родионович вынул портсигар, наполненный сигаретами, открыл его и подал Тряскину:

– Прошу.

– Батюшки мои! – воскликнул Тряскин. – Настоящие сигареты… Мне даже неудобно.

– Берите, берите, у меня есть еще. И знаем, где взять.

– Смотрите! – растянув красное лицо в улыбку, удивился Тряскин. – Премного благодарен… Приятное знакомство! – Он захватил с десяток сигарет. – Надеюсь, еще увидимся… Спасибо.

Неуклюже повернувшись, Тряскин вышел.

– Пройдемте в ту комнату, – предложил Изволин, – поторгуемся за аккордеон.

Вошла Пелагея Стратоновна.

– Темно уже, – проговорила она. – Окна завесить, что ли?

– Завесь, завесь, – согласился Изволин. – Придется при коптилке посидеть, в наш район света не дают.

Пелагея Стратоновна принесла коптилку, сделанную из консервной банки, и зажгла фитилек. Коптилка светила тускло, неприветливо: комната сразу потеряла свой уют.

Денис Макарович заговорил о своем соседе – Карпе Тряскине. Он рассказал, что коридор разделяет их дом на две одинаковые двухкомнатные квартиры. Тряскин занимает вторую половину. Он столяр-краснодеревец. До прихода немцев квартиру занимала жена райвоенкома из того же района, где до войны работал и жил Тряскин. Райвоенком ушел в партизаны, а жену с дочерью оставил здесь. Тряскин, появившись в городе, пронюхал об этом, донес, и в декабре сорок первого года мать и дочь арестовали. Управа передала квартиру Тряскину. У Тряскина есть жена и дочь – переводчица гестапо.

– Опасное соседство… – покачал головой Ожогин.

– Нисколько!

Ожогин удивленно поднял брови.

Денис Макарович еще раз подтвердил, что соседство нисколько не опасное. После того как Тряскин вселился в квартиру, совершенно прекратились визиты немцев и полицейских и Изволин стал жить спокойно. До знакомства с Тряскиным он ходил на регистрацию в комендатуру еженедельно, а теперь ходит раз в месяц. Тряскин ни в чем Изволина не подозревает.

Вот друг Тряскина – горбун – более опасен. Он давно живет в городе, примечает каждого нового человека, наблюдает за ним, а результаты сообщает в гестапо. Он предал уже нескольких человек.

– Да, кстати, вам не казалось, что за вашим домом кто-нибудь наблюдает? – спросил вдруг Денис Макарович.

Ожогин не обратил внимания на тон, каким задан был этот вопрос, и не подметил лукавых огоньков в прищуренных глазах Дениса Макаровича.

– Разве уже наблюдают? – в свою очередь, спросил Никита Родионович, считая слежку, организованную Юргенсом, вполне естественной и закономерной.

Денис Макарович рассмеялся и положил руку на плечо гостя.

– Смотря кого вы имеете в виду, – сказал он. – Если немцев, то не знаю; а если наших – то наблюдали, а теперь уже не будем. Дом, где вас поселили, – продолжал Денис Макарович, – нам хорошо известен. Мы знаем, что немецкая военная разведка использует его под конспиративную квартиру. В нем со времени оккупации города по два, по три месяца, иногда и больше жили разные лица, а мы за ними поглядывали. Когда вас вселили, мне доложили, что появились новые квартиранты. Ясно?

…За беседой просидели часа полтора. Когда Ожогин вышел из дома, на улице было уже темно. Луч поискового прожектора прочертил по небу огненную полосу, осветил на мгновение улицу и погас. Никита Родионович повесил через плечо аккордеон и зашагал по затемненному городу.


    Ваша оценка произведения:

Популярные книги за неделю