Текст книги "Голубой пакет"

Автор книги: Георгий Брянцев

сообщить о нарушении

Текущая страница: 7 (всего у книги 54 страниц) [доступный отрывок для чтения: 20 страниц]

2

Знаменитый тегеранский базар называют торжественно «Эмир».

Тегеранский базар – это хаотическое нагромождение построек, связанных между собой сложным лабиринтом крытых коридоров, улочек и переулков, в которых лепятся друг к другу магазины с яркими витринами, лавки с глухим фасадом, ларьки, киоски, навесы, чайханы, ошханы, парикмахерские и ремесленные мастерские.

"Эмир" – это хаос всевозможных звуков. В воздухе стоит неумолчный гул: кудахчут куры, которых несут связанными попарно, вниз головой, на коромыслах; предсмертно блеют овцы, над которыми занесен неумолимый нож мясника; ревут равнодушные ко всему окружающему ослы; протяжно мычат буйволы; задорно ржут лошади; разноголосо поют птицы в клетках, развешанных на стенах лавок. В этот хор вплетается гром молотков и кувалд о наковальни, где на глазах заказчика производится любая поковка; унылое завывание слепцов, бредущих цепочкой и нащупывающих дорогу суковатыми посохами; гортанные выкрики зазывал, торгашей, водоносов и лоточников с подносами и корзинками на головах. Все это перекрывает звон медной и глиняной посуды и грохот допотопных колымаг по мостовой. Слитный людской говор и пение бродячих дервишей составляют неумолчный аккомпанемент всему этому оглушительному оркестру.

"Эмир" – это смешение запахов перца, подгорающего лука, чадною дыма горнов, аромата свежеиспеченных лавашей и лепешек, горячего пара из котлов с кипящей похлебкой или пловом, зажаренного шашлыка, сушеных и свежих фруктов, невыделанной кожи, пота животных; смесь запахов острых, ароматных, пряных, раздражающих и дурманящих.

Наконец "Эмир" – это людское столпотворение. Здесь бродят курды и таджики, арабы и туркмены, афганцы и турки, армяне и евреи, азербайджанцы и луры, иранцы и узбеки.

Звучит разноплеменная речь. Мелькают разноцветные халаты, пышные чалмы, высокие башнеподобные тюрбаны, вышитые золотом тюбетейки, лохматые овчинные папахи, широкополые и островерхие войлочные и обычные фетровые шляпы, красные фески с черными кистями, отороченные мехом малахаи…

Закутанные в прозрачные и легкие покрывала, мягко плывут женщины.

На базаре можно сытно поесть – и остаться голодным, постричься и побриться, выдернуть зуб и сшить одежду, подковать лошадь и нанять батрака, накуриться терьяка[16]16
  Терьяк – дурманящий табак.


[Закрыть] и отвести душу в беседе, встретить знакомого, которого не видел бог весть сколько, и купить все, что пожелаешь.

При этом в лавке, торгующей скобяными товарами и конской сбруей, усыпанной стеклярусом и медными побрякушками, покупатель может обнаружить очки с цейсовскими стеклами; в парикмахерской – шелковые иноземные чулки с модной пяткой; в парфюмерном магазине – сметану или какой-либо другой молочный продукт; в галантерейном ларьке – овес и ячмень; в булочной наряду с лавашем и лепешкой – курительный табак и отрез шерсти на костюм; в книжном развале под парусиновым навесом – дратву, смолу, шило, сыромятную кожу и все, что нужно сапожнику; в пошивочной мастерской – соловья, канарейку или попугая; в чайхане или ошхане – плащ из звериной шкуры.

Таков знаменитый "Эмир", тегеранский базар.

В самых недрах его, сжатый с двух сторон пекарней и ювелирной мастерской, ютится магазин известного всему городу купца Исмаили.

Магазин легко приметить по развешанным снаружи и разостланным по тротуару коврам. У Исмаили лучшие ковры, сотканные руками самых искусных мастеров Ирана. Тут и очень яркие, раздражающие глаз, и очень мягкие, бархатистые, с теплой гармонической раскраской, со сложными орнаментами и с простенькими рисунками. Тут ковры исфаганские и ширазские, кашанские и хамадинские, тавризские и керманшахские, короче говоря, знаменитые по всему миру персидские ковры.

Магазин Исмаили – чудо из чудес! Это не только комиссионный магазин, но и антикварный, это не только ломбард, но и своеобразный музей.

Здесь на выбор: рукописи поэтов, живших века назад, с пожелтевшими от времени страницами, и новейшие электробритвы заокеанского изготовления; корень жень-шень и боксерские перчатки, принадлежавшие какому-то именитому чемпиону; свертки пергамента с золотыми заставками и концовками и современные термосы; старинный фаянс и репродукторы; древние монеты, китайский фарфор и крахмальные воротнички. На японских гобеленах стоят портативные пишущие машинки последнего образца. Изделия из золота, бронзы, слоновой кости выглядывают из-за протезов для инвалидов. Ткани восточных мастеров и седла потомков Тамерлана лежат рядом с дамскими корсетами, а драгоценное старинное оружие – вперемешку с солдатской алюминиевой посудой.

К этому скопищу редкостей и новинок стремился сейчас Наруз Ахмед, пробираясь сквозь разноголосую и разноплеменную толпу. Он обманул своего первого учителя, старого табиба Ахуна Иргашева, сказав ему, что продал клинок случайному, незнакомому человеку. Клинок он продал Исмаили.

Когда Наруз Ахмед подходил к магазину, Исмаили сидел у входа на низенькой скамеечке и перебирал крупные янтарные четки.

Приветствовав хозяина, Наруз Ахмед сразу же приступил к делу:

– Я тот человек, который три года назад продал вам старинный эмирский клинок, – сказал он. – Помните вы меня?

Исмаили вгляделся в него большими выпуклыми, как у рыбы, глазами, подумал немного, что-то припоминая, и спросил:

– Клинок, которым когда-то владел эмир бухарский?

– Совершенно верно.

– Помню тебя, помню и клинок. Клинок отличный, из аносовской стали. И я, кажется, хорошо заплатил тебе за него. Не так ли?

– Да… хорошо. А сейчас клинок у вас?

Исмаили усмехнулся:

– Такие вещи долго не лежат. Покупатель нашелся сразу, чуть ли не в тот же день.

– Вот как… – проговорил уныло Наруз. – Жаль… Очень жаль.

Исмаили смотрел на него и, перебирая четки, поинтересовался:

– А ты что, хотел вернуть его себе?

– Да, пожалуй… – рассеянно ответил Наруз Ахмед. – Это память отца. В сорок шестом году я сильно нуждался, а сейчас заработал немного.

– Ты поступил необдуманно, – упрекнул его Исмаили. – Надо было заложить клинок, а не продавать. Вещь осталась бы твоей. А теперь у нее другой хозяин.

– Я понимаю, – смиренно согласился Наруз Ахмед. – А вы не можете вспомнить, кто купил клинок?

– Как же! Все помню… – Исмаили самодовольно улыбнулся. – Купил европеец, человек, собирающий старинное оружие. Могу и назвать его. Такие покупатели у меня наперечет.

Сердце Наруза Ахмеда екнуло, появилась какая-то надежда.

Исмаили провел гостя в магазин, вынул из конторки толстую книгу в кожаном переплете и, полистав ее, произнес:

– Имя его – Керлинг. Господин Керлинг! А вот и адрес. Запиши! Может быть, он согласится продать тебе клинок. Объясни ему, что это семейная память, что тебя нужда заставила расстаться с клинком. Возможно, он поймет тебя…

– Спасибо… Спасибо… – пробормотал Наруз Ахмед и, распрощавшись с Исмаили, выбежал из магазина. "Нашелся, нашелся… – шептал он, сжимай в руке бумажку с адресом. – Теперь я верну свое счастье…"

Возле толстяка в засаленной одежде, окруженного дымящимися жаровнями, Наруз Ахмед задержался. Соблазненный запахом шашлыка, он купил себе две порции и подкрепился.

Сытый, торжествующий, он шагал через базар. Все казалось радужным, легко доступным. Каких-нибудь несколько часов, ну пусть дней, – и клинок снова попадет в его руки. Но лишь только Наруз Ахмед выбрался с базара и оказался в тишине пустынных улиц, на него напали сомнения. В самом деле: европеец купил клинок в сорок шестом году, а сейчас сорок девятый. Прошло три года. За это время можно сто раз приехать в Иран и столько же раз уехать. Можно продать и перепродать клинок. Исмаили помнит своих покупателей. А вспомнит ли его европеец? Какое ему дело до бывшего обладателя клинка, какое ему дело до тайны клинка!…

Сомнения все больше и больше охлаждали Наруза Ахмеда. Он чувствовал, что надежда тает, но не хотел сдаваться. "Испытаю еще раз свою судьбу. Еще один раз. Ведь должно же когда-нибудь улыбнуться и мне счастье…"

3

Весна расстилала свой зеленеющий ковер. Щетинились клумбы и газоны, лопались почки, буйно цвела мимоза, урюк, шелковица.

Наруз Ахмед бродил по Тегерану в поисках своего счастья.

Он побывал на улице Лалезар, что расположена в северной части города, и отыскал особняк Керлинга. Это был небольшой, но красивый дом с узко прорезанными стрельчатыми окнами, затянутый по фасаду колхидским плющом.

От почтальона Наруз Ахмед узнал, что в доме живет не кто иной, а именно Керлинг. Удача ободрила Наруза, надежда вернулась к нему.

На следующий день он начал следить за домом Керлинга, где, как ему казалось, хранился предмет его неусыпных дум. Наруз хотел увидеть в лицо самого хозяина, чтобы знать, с кем имеет дело, потом завязать знакомство с дворником, кухаркой или горничной. Так просто в дом не войдешь, нужно чье-то содействие. Судьба и тут помогла ему.

В субботу Наруз Ахмед увидел выходившего со двора своего старого знакомца Масуда. Когда-то они вместе натирали полы в гостинице "Дербент" и жили на одной квартире.

Масуд обрадовался встрече. После короткой беседы Наруз Ахмед узнал, что приятель его давно потерял место в гостинице "Дербент" и вот уже пять лет как обслуживает частные дома. Раз в десять дней он бывает в особняке Керлинга. Хозяин дома, корреспондент какой-то зарубежной газеты, постоянно разъезжает по Ирану. Сейчас он отправился на несколько дней в сторону Персидского залива.

План действий в голове Наруза Ахмеда созрел мгновенно.

Он повел приятеля в ресторан, хорошенько угостил его и завел разговор о деле. Наруз пожаловался на плохие дела и выразил желание снова стать полотером: не смог ли бы Масуд посодействовать ему в этом, дать рекомендацию в какой-нибудь дом или взять к себе в помощники за небольшую оплату? В крайнем случае он согласен первое время работать без денег, лишь бы иметь практику. Он даже может предложить Масуду небольшой бакшиш. Кое-какие сбережения, сделанные за последние годы, дают ему возможность продержаться несколько месяцев…

Масуд был малым сговорчивым, да и к тому же и просьба приятеля была обычной. Что ж, он согласен взять Наруза Ахмеда в помощники, если тот не гонится за быстрым заработком. В будущем они подыщут еще несколько домов, и тогда приятель получит свою долю за труд.

Десять последующих дней прошли как в угаре удачи. Наруз Ахмед витал в облаках, как курильщик опиума, от сознания того, что тайна клинка действительно заключается в каком-то богатстве. Теперь клинок – он был уверен в этом – не минует рук его. Денно и нощно Наруз Ахмед думал о будущем. О прошлом не хотелось вспоминать. Прошлое бросало его в унижение и нищету, оно уподобило его ишаку, впряженному в тяжелую телегу. А будущее, хотя еще неопределенное и неясное, обещало разгладить горькие складки на сердце.

И вот наконец настал долгожданный день, когда Наруз Ахмед и Масуд остановились у запертой калитки и нажали кнопку звонка. Дворник впустил их в дом.

Горничной Масуд сказал, что у него разболелась нога – растянулись сухожилия, – и поэтому он пригласил себе в помощь старого приятеля. Вдвоем они быстро справятся с работой.

Громкая показная роскошь, с какой был обставлен дом Керлинга, поразила Наруза Ахмеда. Хозяин, видно, привык жить на широкую ногу. Никогда прежде Нарузу не приходилось видеть стенные панели такой художественной работы. А хрустальные люстры, висящие в каждой комнате, а книги с золотым тиснением и узорами на корешках, прячущиеся за стеклами отполированных шкафов, а огромный белый холодильник, покрытый эмалевой краской, а радиола с несколькими дверцами, а ковры, а мебель? Да что там говорить! Некоторые вещи в доме, хотя бы вот эти шахматные фигуры из слоновой кости или букет тюльпанов из тончайшего фарфора, с прозрачными нежными лепестками, кубок из платины и золота, представляли собой целое состояние.

Но клинка Наруз Ахмед не увидел. Ни клинка, ни коллекции оружия, о которой говорил Исмаили. Радость сменилась отчаянием. Что делать? Где хранит Керлинг клинок? Не ошибся ли Исмаили? Или Керлинг успел переправить клинок к себе на родину?!

Потрясенный неудачей, Наруз Ахмед в глубоком молчании покинул особняк и, шагая рядом с Масудом, рассеянно отвечал на его вопросы.

– Богатый человек мой хозяин, не правда ли? – спросил Масуд.

– Уж куда богаче.

– А ведь у него есть еще и загородный дом.

– Как? – чуть не выдал себя Наруз Ахмед и, спохватившись, добавил: – А что в этом странного?…

– Странного ничего, а завидного много…

Наруз Ахмед вздохнул и спросил:

– Это что же, вроде дачи?

– Вот, вот…

– А где?

Масуд назвал местность в окрестностях Тегерана.

– Ты там тоже бываешь?

– Не приходилось. Горничная говорит, что там нет паркета. А то бы они, конечно, меня позвали.

Наруз Ахмед, сославшись на усталость от непривычной работы, распрощался с Масудом и быстро зашагал домой.

4

Подготовка к визиту в загородный дом Керлинга отняла у Наруза Ахмеда еще несколько дней. Прежде всего он постарался выведать у своего приятеля полотера – все, что тот знал о доме. Но Масуд знал очень немного. На даче, в небольшом флигельке, постоянно живет прислужник с женой и дочерью. Прислужник охраняет дом, смотрит за садом, жена производит уборку, а дочь их, когда появляется хозяин, стряпает и подает к столу.

Прислужника привез с собой Керлинг; он, кажется, араб и звать его Гуссейном.

Вот и все, что знал Масуд.

Наруз Ахмед три раза побывал за городом и подверг осмотру не только дом, но и ближайшие окрестности.

Он попытался завязать знакомство с Гуссейном. Однажды, когда тот подрезал вечнозеленый кустарник, Наруз завязал разговор. Он выдал себя за цветовода, располагающего редкими сортами дамасских, индийских и персидских роз, могущих украсить двор любого знатного человека. Но розы Гуссейна не интересовали. Он отказался не только от цветов, но даже и от английских сигарет, которыми хотел угостить его Наруз Ахмед,

Потерпев неудачу с Гуссейном, Наруз решил пойти на риск – проникнуть в дом и отыскать клинок. Это непросто и небезопасно, но другого выхода не было.

В пятницу, во второй половине дня, когда с неба еще лился зной, он нанял дорошкечи – извозчика, и тот вывез его за городскую черту. Расплатившись с дорошкечи, Наруз Ахмед со свертком под рукой неторопливо зашагал по шоссе.

Он подошел к даче Керлинга перед вечером, когда уже заходило солнце. Густые кусты сирени, образующие вдоль дороги оплошные заросли, укрыли Наруза Ахмеда. Отсюда он мог спокойно наблюдать за домом и его обитателями.

Догорал закат. Стекла в особняке пылали, отражая багряную вечернюю зарю. На оконных карнизах глухо ворковали голуби.

Пожилая женщина, видимо жена Гуссейна, показалась на балконе, сдвинула с места тростниковую качалку и начала вытряхивать пеструю бархатную скатерть. Вытряхнула и удалилась, прикрыв за собой дверь.

Скрылось солнце. Густели сумерки. На небо выплыл ущербленный диск луны.

Наруз Ахмед не сводил глаз с дома.

Из калитки вышел Гуссейн с трубкой во рту. Вот хитрец, он, оказывается, курит! А от сигарет отказался… Гуссейн постоял некоторое время как бы в раздумье, попыхивая трубкой, а потом медленно направился к соседней даче и скрылся за калиткой. Вскоре он вернулся оттуда, неся и руке большой бидон из белой жести.

Хлопнула калитка, щелкнул металлический запор.

И снова тишина.

Наруз Ахмед выжидал, хотя зуд нетерпения жег его. Он точно знал, что хозяин дома, Керлинг, сейчас в городе и пожалует сюда лишь в воскресенье. Значит, кроме прислуги, на даче никого нет. Свет в окнах не загорался. Только вспыхнули две лампочки: одна у ворот, другая на столбе во дворе.

Наруз Ахмед продолжал выжидать.

Луна опускалась все ниже, и залитый ее светом дом выглядел сказочным. На небе выступали одна за другой мохнатые южные звезды. Стояла глубокая тишина. Едва-едва вздыхал западный ветерок, принося теплое благоухание цветов и пряный аромат цветущей акации.

Наруз выбрался из укрытия, осмотрелся по сторонам и, прижав к боку сверток, пересек пыльную дорогу. Он приник лицом к решетке и сквозь лавровые кусты разглядел во дворе флигелек с двумя освещенными окнами и утрамбованную площадку перед ним для игры в крокет.

Держась в тени, Наруз Ахмед бесшумной, скользящей походкой стал красться вдоль решетки, через которую свешивались ветви мимозы и дикого винограда.

Свет во флигеле погас примерно к полночи. Тогда Наруз Ахмед перемахнул через решетку, пригибаясь меж кустов, прокрался к дому и притаился между двумя окнами под балконом. Он развернул сверток, в нем оказался моток толстой веревки с железной кошкой на конце. Чтобы не производить шума, кошка была обмотана тряпкой.

Вслушавшись в тишину ночи и не уловив ничего подозрительного, Наруз Ахмед распустил веревку и, взяв в руки кошку, метнул ее на балкон. Раздался глухой стук. Наруз потянул канат на себя, он свободно подался, затем натянулся: кошка зацепилась за что-то. Наруз вытер ставшие вдруг мокрыми ладони и, опираясь о стену дома ногами, стал взбираться вверх. Расстояние от земли до второго этажа не превышало и пяти метров, и преодолеть его было нетрудно.

Оказавшись на балконе, он подобрал свисающий конец веревки и уложил его на перила.

Дверь, ведущая в дом, оказалась закрытой лишь на один верхний шпингалет. Снизу она свободно отходила от порога. Наруз Ахмед предвидел, что дверь может оказаться на запоре, а потому прихватил с собой алмаз, чтобы подрезать стекло, и кусок липкого пластыря, чтобы вынуть осколки бесшумно. Но, не имея опыта в подобных операциях, он решил пока не прибегать к алмазу, а попробовать открыть дверь. Он стал потряхивать ее половинку, и дверь подалась. Очевидно, незавернутый шпингалет выпал из своего гнезда.

Наруз Ахмед вынул из кармана ручной фонарик и замер на месте, не решаясь переступить порог. Сердце его билось сильно и тревожно. Он отдавал себе отчет в том, что может произойти, если он попадется.

Быть может, он поступает опрометчиво? Быть может, не следует лезть в чужой дом, не изучив его хорошенько? Не лучше ли повременить немного, потратить еще недельку и расположить к себе несговорчивого Гуссейна?

Но колебания длились недолго. Ждать нечего. Все решено и обдумано. Пора действовать.

Окинув с высоты балкона безлюдную улицу и дремлющие сады вокруг, Наруз Ахмед шагнул через порог, прикрыл за собой дверь и включил фонарик. Перед ним оказалась небольшая квадратная комната. Стены ее были расписаны сложным арабским орнаментом, пол застлан темным ворсистым ковром. В центре стоял круглый стол, покрытый той скатертью, которую совсем недавно вытряхивала жена Гуссейна.

Луч фонарика нащупал три двери: две вели в смежные комнаты и одна, открытая, – на лестницу вниз.

Наруз Ахмед обошел все верхние комнаты и, не обнаружив в них того, что искал, стал спускаться по лестнице, изредка помигивая фонариком и держась за поручни.

Лестница привела его в холл с вешалкой, зеркалами и низкими кожаными креслами.

Наруз Ахмед постоял здесь немного, и луч фонарика показал ему дальнейший путь. Широкая резная дверь во внутренние покои оказалась незапертой. Он потянул ее на себя и остановился. Слух уловил какой-то звук: что-то журчит или мелодично гудит.

Наруз Ахмед провел лучиком по стене и увидел еще одну дверь Он открыл ее и понял, что тут буфетная. На стене висел электросчетчик. Он-то и журчал.

Если бы Наруз Ахмед вовремя догадался, что звук издает счетчик, и не заглянул в буфетную, если бы он прикрыл за собой дверь, то вполне возможно, что все последующее сложилось бы иначе. Но Наруз Ахмед забыл об осторожности. Он оставил за собой две открытые двери и быстро прошел в затянутую мраком гостиную. Окна, выходившие на улицу, были завешены шторами. Здесь можно было безбоязненно пользоваться фонарем. Наруз Ахмед оглядел гостиную, спальню и, не обнаружив ничего похожего на клинок, направился в кабинет. Это была большая, не уступавшая по размерам гостиной комната. На пушистом ковре стояли письменный стол, глубокие мягкие кресла, столик с радиоприемником, низенький столик с бутылками, сигаретами, рюмками и бокалами. Но ничего этого Наруз Ахмед не заметил. Как загипнотизированный, он смотрел на глухую стену, где по огромному темному ковру было развешано оружие. В луче фонарика блестели кинжалы, палаши, сабли, ятаганы, пистолеты, старинные боевые доспехи… У стены стояла широкая ковровая тахта с шелковой горой подушек и подушечек, Наруз Ахмед шагнул к ней, наведя лучик на развешанное оружие. Но… отцовского клинка он не увидел. Его не было здесь. Наруз Ахмед мог бы мгновенно опознать его среди сотен других…

– Проклятие! – чуть слышно прошипел он. – Куда же этот неверный упрятал клинок? И почему упрятал? Неужели все мои труды пропали даром? Нет, к черту… Я не уйду отсюда с пустыми руками. Тут есть чем поживиться. Хотя бы вон тот клинок. Он весь в золоте и камнях. А кинжал? Нет… Я прихвачу с собой все, что можно…

Он хотел было ступить на оттоманку, над которой висело оружие, но его остановило грозное рычание.

Наруз Ахмед медленно повернул голову, повел фонарем и замер в неестественной позе: в двух шагах от него стоял, оскалив зубы, огромный, с годовалого теленка, пятнистый дог. Он был недвижим, точно мраморное изваяние. Его круглые разномастные глаза мерцали холодным огнем: один глаз зеленым, другой – желтым…

Ноги Наруза Ахмеда сразу обмякли, стали ватными. Кровь бросилась в голову, спина покрылась потом, а сердце тяжело, громко стучало. Он дышал прерывисто, полуоткрытым ртом, и не мог оторвать взгляда от страшного зверя. А тот не мигая смотрел, будто стараясь парализовать его волю.

Прошли три длинные, бесконечные минуты. Наруз Ахмед стал понемногу приходить в себя. Какие-то проблески рассудка стали брать верх над всеобъемлющим паническим страхом. Нельзя же, в конце концов, оставаться беспомощным и дрожать при виде этого проклятого дога. Как он ни страшен, но это лишь животное, презренная собака! Человек должен что-то придумать, чтобы избавиться от собаки. Но что? Прежде всего следует погасить свет и изменить неудобную позу. Наруз Ахмед так и поступил. Свет погас, погасли и желто-зеленые собачьи глаза. Теперь надо быстро соображать. Вот, правильно. Выход есть. Надо осторожно, неслышно добраться до стены, снять первый же клинок, и тогда дог уже не страшен. Можно ослепить его светом и так полоснуть по черепу, что он и не пикнет. Верно!

Наруз Ахмед воспрянул духом, приподнял ногу, чтобы поставить ее на оттоманку, но тут дог снова так угрожающе заворчал, что нога сама по себе застыла на месте. Трясущаяся рука невольно сжалась, и фонарь вспыхнул. На Наруза Ахмеда медленно надвигался могучий зверь, скаля белые клыки.

Наруз Ахмед сжался в комок, присел на корточки и притих, как притихает пташка при виде коршуна. Он не мог больше смотреть в неподвижные глаза зверя и погасил фонарь. Леденящий сердце страх сковал его. Он уже видел себя в наручниках, бредущим по городу с двумя рослыми полисменами по сторонам. Конец…

И тут пес стал лаять, басовито, громко и яростно. Дом ожил.